Одинокий мужчина

– Это необходимо?

– Да.

– И что сказать?

– Что угодно. Что кажется сейчас важным.

– В этом проблема. Я не знаю, что важно, что не важно. Мне кажется, моя голова набита ненужными вещами – не нужными мне.

– Например?

– Слушайте, не будем о личностях, но то, что мы изучаем в колледже…

– Для вас ничего не значит?

– Иисусе, сэр, говорю вам, я не вас имел в виду! Вы на порядок лучше других; это любой скажет. Вы стараетесь связать книги с сегодняшним днем, и не ваша вина в том, что мы все равно тонем в прошлом, как этим утром с Титоном. Знаете, я не скажу, что прошлое – фигня, может, с возрастом оно станет невероятно важным для меня. Но оно мало значит для ребят моего возраста, вот в чем дело. И если мы о нем говорим, то лишь из вежливости. Думаю, причина в том, что у нас нет собственного прошлого – а то, что есть, мы мечтаем забыть, например: чему нас учат в школе, или что мы, дурачье, натворили…

– Что же, прекрасно. Это можно понять. Прошлое вам пока ни к чему, у вас есть Настоящее.

– Ох, Настоящее такая тоска! Я его просто презираю, нет – то, которое прямо сейчас, это исключение, разумеется… Чему вы смеетесь, сэр?

– Сейчас – si! Сегодня – no!

Джордж почти кричит, посетители оборачиваются.

– Выпьем за Сейчас! – И салютуя бокалом, выпивает.

– Сейчас – si! – Кенни смеясь, выпивает.

– Ладно, – подводит итог Джордж. – Прошлое безнадежно, в Настоящем ничего хорошего. Допустим. Но есть еще такая неоспоримая вещь, как Будущее; его не избежать и не стряхнуть, словно пыль.

– Верно, чего-то сколько-то точно будет. Но, может, совсем немного, благодаря ракетам…

– Будет смерть.

– Смерть?

– Именно.

– Поясните, сэр, я не понимаю.

– Я сказал – Смерть. Вы часто о ней думаете?

– Вовсе нет. Почти никогда. Зачем?

– В будущем – Смерть.

– А, да. Да, возможно, в этом что-то есть. – Кенни ухмыляется. – Только знаете что? Может, и правда прошлые поколения думали об этом гораздо больше. То есть в те времена парни боялись, что молодежь пошлют на очередную бойню, где их перебьют, а весь остальной люд целеньким останется дома – изображать патриотизм. Только больше этот фокус не пройдет. Теперь все будем жариться в одном котле.

– Но всегда будет причина ненавидеть тех, кто старше. За то, что прожили на несколько лет больше, пока всех не взорвали.

– Верно, почему нет? Может, и возненавижу. И вас тоже, сэр.

– Кеннет…

– Сэр?

– Чисто из социологического интереса, почему вы упорно обращаетесь ко мне «сэр»?

Кенни поддразнивающее улыбается:

– Я больше не буду, если не хотите.

– Я не сказал, что не хочу, я спрашиваю – почему?

– А вам не нравится? Хотя, наверное, никому не нравится.

– То есть никому из нас, стариков? – Джордж улыбкой пытается показать, что не обижается. Однако он видит, что символические отношения вырываются из-под контроля. – Ну, типичное объяснение будет в том, что мы не любим, когда напоминают…

Кенни решительно помотал головой:

– Нет.

– Что значит – нет?

– Вы не такой.

– Это, вероятно, комплимент?

– Может быть… Но дело в том, что мне нравится звать вас «сэр».

– В самом деле?

– Люди привыкли к притворной фамильярности. Будто нет никакой разницы между людьми – ну, примерно как вы объясняли это сегодня, о меньшинствах. Если мы с вами одинаковы – что мы можем дать друг другу? Зачем такая дружба?

«Он действительно понимает», – с удовлетворением думает Джордж.

– Но двое молодых могут дружить, разве нет?

– Тут другая проблема. Конечно, могут, по-своему. Но они всегда будут соперничать, оттеснять друг друга. Молодые, как известно, всегда состязаются друг с другом, вы разве не знаете?

– Да, положим, если не влюблены.

– Может, даже тогда. Может, в этом порочность… – Кенни запнулся.

Джордж ждет, полагая услышать какие-то признания о Лоис. Но не слышит. Кенни, несомненно, обдумывает что-то совсем иное. Он сидит, молча улыбаясь несколько минут, и – чистая правда – краснеет!

– Это, может, чертовски глупо, но…

– Ерунда, продолжай.

– Иногда, читая викторианские романы, думаешь, ни за что не хотел бы жить в то время, разве что… ой, черт… нет, не могу!

Он замолкает и, краснея, заливается смехом.

– Ну что за глупости!

– Знаю, то, что я хочу сказать, чушь полная! Но я бы хотел жить во времена, когда к отцу обращались «сэр».

– Ваш отец жив?

– Ну конечно.

– Почему же вы не зовете его «сэр»? Иногда так зовут и сейчас.

– Но не моего отца. Не тот человек. И потом, он не здесь. Сбежал от нас пару лет назад… Но черт!

– Что такое?

– Зачем я вам все выложил? Я что, настолько пьян?

– Не больше, чем я.

– Я, наверное, сбрендил.

– Послушайте, если хотите, забудьте о том, что рассказали мне.

– Я не забуду.

– Нет, забудете. Если я вам велю, значит, забудете.

– Серьезно?

– Клянусь, забудете.

– Ну, если так – ладно.

– Ладно, сэр.

– Ладно, сэр!

Кенни сияет от счастья. Он действительно настолько рад, что это смущает его.

– Знаете, когда я сюда пришел, я думал, вдруг мы с вами сейчас встретимся – я хотел кое о чем у вас спросить. Я не забыл… – Он залпом выпивает остатки в бокале. – Это насчет опыта. Нам говорят, чем ты старше, тем опытней, будто это что-то потрясающее. Что вы скажете, сэр? Думаете, опыт правда великое дело?

– Какой именно опыт?

– Ну, места, где побывал, встречи с людьми. Какие-то ситуации, с которыми знаешь, как справиться, если они вдруг повторятся. То, что с годами тебя делает мудрее.

– Я вот что вам скажу, Кенни. За других не могу отвечать, но лично я ничуть мудрее не стал. Конечно, со мной много разного случалось, но если ситуации и повторялись, даже если я думал: «Вот оно: опять», ничем мне опыт мой не помог. По-моему, я становлюсь только глупее и глупее. И это факт.

– Вы не шутите, сэр? Этого не может быть! То есть глупее, чем в молодости?

– Намного глупее.

– Будь я проклят… И весь опыт бесполезен? Вы хотите сказать, что с тем же успехом его могло не быть?

– Нет. Не совсем так. Вы не сумеете им воспользоваться, если и не пытаться, – но если у вас есть опыт, который вы можете применить, – это бесценно.

– Пошли купаться, – внезапно предлагает Кенни, словно их болтовня ему надоела.

– Ладно.

Кенни от души расхохотался.

– О-о, это потрясающе!

– Что потрясающе?

– Это был тест. Я думал, вы заливаете насчет глупости. И сказал себе, предложу я ему что-нибудь совсем дикое, и если он откажется или просто засомневается – значит, точно заливает… Ничего, что я так говорю, сэр, а?

– Почему бы нет?

– Ну, здорово!

– Итак, я не заливаю, чего же мы ждем? Вы-то, часом, не заливаете?

– Черта с два!

Вскочив с мест и расплатившись, они бегут из бара через дорогу, Кенни одним махом перелетает через ограждение и прыгает с высоты шести футов вниз, на песок. Джордж не слишком ловко пытается перелезть через перила. Кенни оборачивается, лицо его сияет в свете уличных фонарей:

– Вставайте мне на плечи, сэр.

Джордж подчиняется с пьяной доверчивостью, и Кенни с мастерством балетного танцора, поддерживая за икры и лодыжки, перемещает его на песок. При таких манипуляциях их тела соприкасаются хоть и кратко, но жестко. Электрическое поле диалога нарушено. Их отношения сейчас трудно определить, но вряд ли они символические. Отвернувшись, они бегут к океану.

Фонари теперь так далеко, что их яркие пятна ничего не освещают, или слой высокого тумана гасит свет. Океан едва виднеется густой холодной чернотой. Кенни с дикими криками срывает с себя одежду. Джордж, еще не совсем утратив осторожность, замечает наличие фонарей, оценивает шансы появления машин и полиции, но он уже не колеблется, он не в том состоянии – марш-бросок из бара должен завершиться в волнах океана. Он неловко раздевается, путаясь в штанинах. Кенни, теперь совершенно обнаженный, подобно отважному воинственному дикарю азартно атакует волны. Когда Джордж наконец избавляется от штанов и ощущает под ногами песок, ночные волны уже уносят морского дьявола Кенни прочь; не удостоив его взглядом и не оборачиваясь, чудовище всецело отдается стихии.

Для Джорджа волны слишком велики. Угрожающе набегая одна за одной из черноты, они нависают над ним, сверкают чудным блеском; ринувшись вниз с оглушающим грохотом, рассыпаются на песке фосфоресцирующим шипением прибоя. Джордж счастливо хохочет над своим телом, весь в капельках-бриллиантах. Слишком пьяный, чтобы пугаться, он смеется, ныряет, захлебываясь, глотает соленую, не хуже виски пьянящую воду. Иногда мельком замечает нагое тело Кенни, исчезающее в очередном водовороте. Всецело отдаваясь обряду самоочищения, он снова бросается вперед, раскинув руки, раз за разом повторяя крещение в волнах; полностью отрекается от мыслей, слов и желаний, от себя в целом, от прошлой жизни; становится все чище, все свободней, безыскусней. Джордж совершенно счастлив в одиночестве; довольно знать, что есть только он и Кенни, они вдвоем во всей стихии; лишь для них существуют ночь, шум и волны. Пусть будет вдалеке свет фонарей, фары проносящихся машин, на склонах холмов свет окон высохших домов, где адепты всего сухого с сухим скрипом забираются в свои пересохшие постели. Здесь только беглецы от сухости Джордж и Кенни, они пересекли границу водной стихии, оставив на таможне всю одежду.

Но вдруг апокалипсис, чудовищно гигантская волна – и Джордж застывает, не чувствуя под собой дна. Он гол и ничтожен перед ее величием, перед ее нависшим валом, перед сокрушительным ударом надвигающейся стихии. Джордж пытается поднырнуть под нее – даже сейчас не чувствуя страха, – но схвачен, прокручен раз, другой, третий; хватая воду руками, он рвется к поверхности, хотя вверху она или снизу, сбоку или сзади – он уже не знает.

А потом Кенни, пошатываясь, вытаскивает его из воды, подхватив под мышки. Он смеется, приговаривая, как нянька:

– Хватит, на сегодня хватит!

А Джордж, все еще оглушенный избытком алкоголя и воды, глотая воздух, твердит:

– Я в порядке, – и собирается опять в воду.