Две жизни

— А кроме работы… Люблю ходить в лес, на луга, за реку. Там прелесть!

— А книги ты читаешь? Или не одолел еще грамоту?

— Читать я могу. И писать тоже. Только где их взять, книги?

— Ну, книги ты можешь брать теперь у меня. А там, за рекой, что такого особенного?

— Словами не расскажешь. Там все не такое, как здесь. Даже воздух другой. Травой пахнет, цветами. В небе жаворонки поют. Да мало ли…

— Слушай, Митя, а ты не взял бы и меня с собой туда, за реку?

— А это как вашей ми…

— Митя! — она погрозила ему пальцем. — Мы о чем договорились?

— Ладно, сходим как-нибудь. Покажу вам все свои любимые места.

Так проговорили они часа два. Потом Анастасия проводила его до калитки. И тут вдруг воскликнула, всплеснув руками: — Ой, Митя, я же обещала что-нибудь подарить тебе! Так вот… — она сняла с себя цепочку с золотым нательным крестиком и, прежде чем он успел что-либо сообразить, набросила ее ему на шею. — А теперь беги! Беги, беги! И помни — ты обещал взять меня с собой за реку.

— Да как же это так… с крестиком-то?.. Разве я посмею? — начал было Дмитрий. Но она лишь сжала его руку своими маленькими горячими ладошками и побежала вверх по мраморным ступеням, крикнув на прощание:

— До свидания, Митя! До завтра!

Совершенно сбитый с толку, он тщательно прикрыл калитку и медленно побрел к себе в кузницу. Маленький крестик, надетый под рубаху, казалось, хранил еще тепло девичьей груди. А в голове билась одна мысль: «Что это, величайшее счастье или начало величайшего несчастья?».

Глава третья

День начал клониться к вечеру, когда они, возвращаясь с заречных лугов, миновали мост и остановились возле Святого ключа. Здесь Анастасия легонько тронула Дмитрия за плечо и тихо сказала:

— Всё, Митя, дальше я пойду одна.

— Это почему? — удивился Дмитрий.

— Так будет лучше. Незачем лишний раз мозолить глаза всем любопытным. Да и не стоит мне, пожалуй, идти через калитку. Слишком припозднились мы сегодня. А отец мой, сам знаешь… Так что пойду я по большой дороге через парадный вход. Слышишь благовест? Это закончилась обедня в храме. И я смогу, в случае чего, сказать, что задержалась на церковной службе.

— Вот оно что! — понял Дмитрий скрытый смысл ее слов. — Но вы не жалеете о нашей прогулке?

— Как я могу жалеть о том, что принесло мне огромнейшую радость?

— Но это может закончиться, как мне кажется, неприятностью для вас.

— Нет, я не думаю, что это будет так. По крайней мере пока… Да если б и случилось что-нибудь подобное, то… Хватит! Я жить хочу. Жить и радоваться жизни. Как радовалась сегодня там, за рекой. Ведь то, как я до сих пор проводила время за этими каменными стенами, да и в городском пансионе, это не жизнь, Митя. Это тюрьма, неволя в золотой клетке. И я так благодарна тебе, что ты дал мне увидеть наконец красоту настоящей, живой природы, вместо той, косметической, какую день и ночь наводят в усадьбе наши садовники, а главное — помог ощутить волю, ощутить всю прелесть жизни, почувствовать себя свободной. Хоть на несколько часов. Но дело не только в этом…

— В чем же еще?

— А это я скажу тебе как-нибудь после. Да, после, — повторила она, почему-то покраснев. — Кстати, а ты сам… Ты рад сегодняшней прогулке?

— Еще бы! Да я…

— И согласишься еще раз провести меня по своим любимым местам?

— Хоть завтра.

— Нет, завтра не получится. Завтра у нас в имении какие-то знатные гости. Чуть ли не сам граф Потоцкий из Рязани. Так что, сам понимаешь… А вот послезавтра… Послезавтра ведь Петров день, престольный праздник. И дядя Егор без слов освободит тебя от работы. Да и я смогу сказать, что пойду в церковь. В Петров день там с утра до вечера служба. Все наши чтут этого святого. Зайду и я поставить свечку. Постою покрещусь немного и — в лес. Очень хочется взглянуть на эту… как ты сказал недавно, белую рощу.

— Да, это мое самое любимое место в лесу. Представь себе целую рощу берез. Одних берез! И среди них — дуб. Огромный, развесистый, как гриб боровик среди волнушек. Так и кажется, что он что-то нашептывает несмышленым березкам…

— Да ты — поэт, Митя!

— Вы скажете!

— Нет, серьезно. Всякий раз, как ты говоришь о природе, я не могу наслушаться. Не всякому писателю дано такое. Тебе бы поучиться где-нибудь!

— Зачем? Дядя Егор вон даже грамоты не знает, а другого такого мастера поискать.

— У каждого своя судьба, Митя. И я хотела бы видеть тебя не просто кузнецом. Но мы еще поговорим об этом. Вот послезавтра в белой роще и поговорим. Только встретимся лучше не здесь, а сразу за мостом, в прибрежном орешнике, где сегодня зайчонка спугнули.

— Сразу с утра?

— Ну, не совсем с утра. А как ударят к заутрене, так и приходи туда. Я не заставлю тебя долго ждать.

— Да я готов теперь ждать вас хоть всю жизнь, — невольно вырвалось у Дмитрия.

— Я верю тебе, Митя. Я и сама… Но пока всё. Всё, всё! Мне действительно пора.

— Ну что же, бегите, коли так. Только… Вы сказали, что завтра ждете графа Потоцкого. Он что, ваш родственник, что ли?

— Если б только родственник! Так нет же. Аграфена шепнула мне, что он чуть ли не сватать меня собирается.

— Сватать вас?! — воскликнул Дмитрий упавшим голосом. — И вы согласитесь на это?

— Ну уж нет, пусть поищет себе другую невесту!

— А если ваши отец с матерью… Если они принудят вас?

— Плохо ты знаешь меня, Митя. Пусть только попробуют. Тогда я закачу такой скандал! А в крайнем случае — сбегу из дома, уйду в монастырь, утоплюсь в речке, только не стану женой этой развалины.

— Тогда и я…

— Что ты? Глупенький ты мой! — рассмеялась Анастасия. — Да и что мы словно уже хороним друг друга. Все это еще на воде вилами писано. Были и до графа охотники до моей руки. Многим не дает покоя отцовское богатство. Да не все знают мой характер. А я вот назло всем… В общем послезавтра я скажу тебе такое! А сейчас уже поздно, я пойду. Но через день как договорились — в час обедни в орешнике. До послезавтра, Митя.

— Да-да, до послезавтра, — не переставал шептать он, не сводя глаз с удаляющейся Анастасии. А душа его впервые сжалась в тисках неведомой тревоги.

Глава четвертая

И вот это послезавтра наступило. При первом ударе церковного колокола Дмитрий пулей выскочил из-за стола и, несмотря на все увещевания тети Глаши съесть еще хоть кусочек праздничного пирога, вихрем помчался к условленному месту встречи. Здесь, в густых зарослях орешника, он выбрал местечко, откуда, не будучи замеченным, можно было отлично видеть все дороги, ведущие к мосту, и устремил взгляд на ворота в церковной ограде, через которые просматривалась даже церковная паперть и широко раскрытые двери в храм. Именно там должна была, прежде всего, показаться Анастасия, и именно с этой широкой, заполненной народом паперти не спускал он глаз в надежде увидеть ее еще при выходе из церкви. А в том, что он сразу узнает ее среди толпы сельчан и дворовой челяди господ Мишульских, Дмитрий почти не сомневался.

Так прошло с полчаса, а может быть, и больше. Солнце начало припекать даже здесь, в сплошных зарослях кустарника. Служба в церкви, должно быть, уже перевалила за половину. А Анастасия все не показывалась.

«Что же она так долго молится? Уж не случилось ли с ней чего-нибудь?» — мысленно повторял он, пристально, до боли в глазах всматриваясь в пеструю толпу за воротами ограды. А может быть, он не так понял ее и она ждет его где-то в другом месте? Да нет, она ясно сказала: в орешнике, где они спугнули зайчонка.

Прошло еще с полчаса. Толпа перед церковью заметно поредела. Теперь от нее все чаще отделялись отдельные фигуры и направлялись к воротам ограды. Но дальше все они неизменно сворачивали либо на улицы села, либо на дорогу к поместью Мишульских. И хоть бы одна живая душа свернула к реке или хоть как-то была похожа на Анастасию.

«Где же она? Что она так медлит? Ведь скоро, наверное, и обедня закончится, и тогда…» Что будет тогда, Дмитрий боялся даже подумать. При одной мысли, что он так и не увидит ее сегодня, и даже не узнает, что с ней произошло, сердце его, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Такой тревоги, такой душевной муки он не испытывал еще ни разу в жизни. Юноша готов был уже выбраться из своего укрытия, сам бежать в церковь, как вдруг… на дороге из усадьбы показалась одинокая женская фигура и уверенно свернула к реке.

Анастасия?! Дмитрий, не раздумывая, выскочил из кустов и чуть не бегом пустился к мосту. Но уже через минуту стало ясно, что это совсем другой человек. Он даже узнал его. То была кормилица Анастасии Аграфена Лопатова. Что же ей понадобилось здесь, на пустынной дороге в заречные луга? Он поспешил посторониться, чтобы не вступать в разговор с малознакомой женщиной. Но она сама подошла к нему.

— Ты, стало быть, и будешь Митрий, Егоров подмастерье? — с ходу начала она, пристально вглядываясь в лицо Дмитрия.

— Я, тетушка Аграфена, — ответил он дрогнувшим голосом, сразу почувствовав, что ничего хорошего от этой встречи ждать нельзя.

— А я от Анастасии к тебе, мил человек, от барышни моей, — продолжала кормилица, понизив голос. — Наказала она сказать тебе, что прийти сюда сегодня не сможет, так там у нее дела сложились.

— Но почему, тетушка Аграфена? Что случилось? Несчастье какое-нибудь?

— Да как тебе сказать… Батюшка-то у нее, сам знаешь, — суровый человек. Ну и того… не поладили они что-то вчера, при гостях-то: не понравилось, вишь, ему, что не очень почтительно обошлась она с этим… грахвом. Ну, дальше больше… И запер он ее в собственной светелке чуть ли не на ключ. Запретил даже в церковь сегодня идти. А она и от завтрака отказалась, и служанок своих выгнала. Только меня вот к себе вызвала и приказала сходить к тебе.

— Так что, она так и будет сидеть теперь одна в четырех стенах?

— Ну это — дудки! Не из такого материальна сделана она, моя кровинушка. Потому и послала меня к тебе. Так вот слушай, парень. Сегодня, как стемнеет, приходи к нижней калитке и схоронись там в кусточках. А как услышишь, будто кукушка кличет, вот так: «Ку-ку», так и подходи к самой калитке, там она и выйдет к тебе. Понял?

— Понял, тетушка Аграфена. Дай Бог тебе здоровья.

— Да я что! Мне что приказали, то я и исполнила. Она ведь, Настасьюшка-то, мне что дочь родная. На руках у меня выросла. Да и ты, видать, парень путевый. Да пошлет господь вам встречу!

— А этот граф-то, — не удержался Дмитрий, — до сих пор у них гостит?

— Сегодня вечером, говорят, отправится восвояси. И слава Богу! Глаза бы его не видели!

— Чем же он тебе так не глянулся? Граф же, не мужик какой.

— Граф! — фыркнула Аграфена. — Посмотрел бы ты на этого графа! Толстый, лысый, рожа — кирпича просит. Ни дать ни взять боров закормленный. Настасьюшка-то как увидела его, так и из-за стола прочь. Вот папаша-то ее и осерчал. Ей бы сказать ему, что занемогла, мол, я или еще что такое. А она все как есть и высказала. Так тут уж такое началось! Вот ведь дела-то какие. Ну да заболталась я, а она, чай, ждет.

— Да, иди, конечно.

— Бегу, бегу! А ты, говорят, теперь за сына у Егора-то?

— Взял он меня к себе в семью.

— И это дело. Я их, Егора-то с Глафирой, давно знаю. Стоящие люди. Ну, будь здоров. Да не ходи за мной, побудь тут немного. А то, не ровен час, пойдут судачить по селу.

— Да, мне вообще надо побыть одному. Ступай с Богом. Скажи барышне, что непременно буду ждать ее…

А дома его встретил сам Егор.

— Ты откель это, сынок? От обедни, что ли? — хитро подмигнул он Дмитрию.

— Нет, тятя, уговорились мы погулять с барышней Мишульской, да не получилось сегодня.

— Не получилось, говоришь? — хмыкнул кузнец. — Вижу, что не получилось, эвон нос-то повесил. Только, может, и лучше, что не получилось. Пригожая она девица, барышня Мишульская, слов нет, больно пригожая! Да ведь, как говорится, не по себе дерево гнешь.

— Знаю, тятя. Все знаю. А только… тянет меня к ней, так тянет, что места себе не нахожу, часа теперь не могу не думать о ней. Вот не могу, и всё тут!

— Смотри, Митрий, дело твое. Но скажу я тебе: с огнем играешь.

— Что же мне делать-то, тятя?

— Не знаю, Митюша. Не знаю, что и сказать тебе. Ну да, Бог даст, все обойдется. А сейчас давай-ка выпьем по маленькой в честь праздника.

Глава пятая

Сумерки сгустились до полной темноты, когда Дмитрий Вышел из кузницы, где провел остаток дня, и, убедившись, что берег абсолютно пуст, быстро направился к заветной калитке. Здесь тоже было пустынно и тихо, и ничто не помешало ему забраться в прибрежные кусты и устроиться так, чтобы не спускать глаз со стен усадьбы. Впрочем, вскоре все окончательно потонуло в кромешной темноте и оставалось положиться только на слух.

Нервы Дмитрия были напряжены до крайности. Тьма неожиданно оказалась полной самых причудливых шорохов и звуков. Раза два ему показалось даже, что слышатся легкие шаги там, за стеной, на мраморных ступенях и чуть ли не бранные голоса у самой калитки. И только минуту спустя стало ясно, что это всего лишь шелест речных струй да тихий шепот листвы над головой.

А тьма становилась все гуще, все плотнее. Звезды, как кончики огненных копий, будто нацелились на спящую землю.

Сложное, двойственное чувство овладело Дмитрием. С одной стороны, это была радость ожидания, радость огромная, беспредельная, пронизывающая каждую клеточку его тела; с другой — тревога, даже страх перед тем неведомым, что должно произойти. Ведь одно дело — прогулки днем на лоне природы на виду у всех. И совсем иное — тайная встреча глухой ночью наедине.

Порой ему казалось, что было бы даже лучше, если бы она не пришла. Но тут же все существо его наполнялось невыносимой болью от одной мысли, что он не увидит ее снова.

А время шло. И все так же сияли звезды. И шумела вода в реке. И шуршали листья над головой.

Но что это, опять что-то похожее на шаги на лестнице? Нет, от всего этого можно с ума сойти. Ведь если это шаги… И вдруг совершенно отчетливо:

— Ку-ку.

Она!!! Дмитрий рванулся к калитке, припал лбом к холодной двери. И скорее почувствовал, чем увидел, что дверь распахнулась и на пороге предстала любимая.

— Митя, это ты?

— Настасьюшка…

— Боже, как хорошо, что ты пришел! Но где ты? Я совсем тебя не вижу. Иди ко мне.

Он шагнул ей навстречу и в тот же миг почувствовал, как ее дыханье ожгло его лицо, горячие руки легли на плечи, губы ощутили трепетное прикосновение ее губ. На миг ему показалось, что он летит в бездонную пропасть.

— Настенька, я…

— Нет-нет, ничего не говори. Я все вижу, все чувствую…

Небо на востоке заметно побледнело, и предутренней прохладой повеяло с реки, когда они вернулись к калитке и Анастасия в последний раз прильнула к его груди:

— Как же коротки эти летние ночи. Только-только встретились, и вот…

— Так ты уже уходишь? — вздохнул Дмитрий.

— Надо, Митюша, что поделаешь. Скоро начнет светать, а тогда, сам понимаешь…