Итальянская записная книжка

Владимр Файнберг

ИТАЛЬЯНСКАЯ ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

ПРОЛОГ

Артур Крамер лежал в темноте, невыспавшийся. Семь или восемь минут оставалось до звонка будильника, до шести утра, когда он должен был поднять себя и последний раз снова отправиться в эту поездку, во время которой он мог убить человека или погибнуть сам.

Смутное воспоминание о каких‑то отрывистых, мучительных сновидениях мелькало в голове.

Будильник потикивал рядом с ухом на крышке громоздкого, ещё трофейного «телефункена», служившего одновременно и тумбочкой у низкой тахты. И все не звонил.

В закрытых глазах, как всегда внезапно, возникла ослепительная фосфоресцирующая вспышка. Медленно истаяла, угасла.

Артур рывком встал. Он успел одеться, подойти к окну, раздёрнуть занавеси, и только теперь за спиной деликатно зачирикал будильник. Майский рассвет был пасмурен. Тёмный асфальт улицы лоснился от тихого дождика. «Может, пока буду пить чай, он пройдёт, — подумал Артур. — Поеду не торопясь, ещё больше увеличу дистанцию.»

Вернулся к будильнику. Заглушил. Ставя часы обратно на радио, вспомнил он новость вчерашнего вечера: в итоговой сводке последних известий, где‑то в её конце, дикторша безучастно сообщила о том, что на Брянском металлургическом заводе отчаявшийся от невыплаты зарплаты рабочий, отец двоих детей, бросился в ковш расплавленного металла. В секунду сгорел, растворился…

Артур взглянул на стену, где висела икона Спасителя мира. И уже не до чая было Артуру Крамеру. Он заставил себя почистить зубы, умыться. Потом взял с заваленного черновиками письменного стола приготовленные с вечера три стодолларовые купюры, подумал о том, что для приличия нужно бы положить их в конверт.

Чистого конверта не оказалось. Тогда он достал из секретера толстую пачку писем, вытащил длинный иностранный конверт, взял с письменного стола лупу, вгляделся. Письмо было из Англии, из Оксфорда. Артур вынул письмо, крестообразно зачеркнул авторучкой на конверте свой московский адрес, всунул внутрь доллары.

Спрятав конверт в боковой карман синей выгоревшей курточки, и привычно нащупав наличие в нём водительского удостоверения и техпаспорта, он прихватил стоящий у входной двери пакет с мусором и вышел. Седая крыса с длинным чешуйчатым хвостом метнулась с площадки перед лифтом вверх по устланным мусором ступеням лестницы.

Придерживаясь рукой за перила, Артур медленно спустился в полумрак подъезда к почтовым ящикам. Все их дырочки светились иллюминаторами от одних и тех же непрошенных изданий. Артур отпер свой ящик, вытащил рекламную газету «Экстра–М» и, выйдя во двор вышвырнул её вместе с пакетом мусора в высокий переполненный бак, почему- то стоящий сегодня на проезжей части у выезда на улицу.

До своего «запорожца», зажатого в длинном ряду спящих вдоль мокрого палисадника машин, он дошёл, уже чувствуя разгорающуюся боль в левой ноге. Потыкал ключом в замочек автомобильной дверцы. Наконец попал, отпер. Достал с заднего сиденья «дворники» и, так же наощупь, закрепил их снаружи у лобового стекла.

Рухнув на сиденье, он захлопнул за собой дверцу, опустил боковое стекло и стал вставлять ключ в замок зажигания. Замочная скважина не нащупывалась. А когда, наконец, нашлась, ключ в неё не вставлялся, не лез. Артур поднёс его к самым глазам и только теперь понял, что держит его неправильно — бородкой вверх.

Наконец мотор зарокотал, заработали «дворники», сметая со стекла слезы дождя.

Артур ждал пока прогреется двигатель. В его сознании вырисовывался весь путь… Он проделывал его каждый день, кроме суббот и воскресений, и надо же было так случиться, что месяц было сухо, а сегодня ночью прошёл дождь.

«С Богом!» шепнул он себе и осторожно, сантиметр за сантиметром начал выруливать из плотного ряда автомашин. Чудом не задел ни стоящего впереди «жигулёнка», ни притаившегося сзади чёрного «форда».

Ворона косо спланировала на возвышающийся посреди дворового проезда мусорный бак. Его можно было объехать, притираясь вплотную к тротуару, но Артур вышел из машины.

Ворона со зловещим карканьем снялась с края бака и опустилась неподалёку в мокрую траву палисадника. Сдвигая в сторону тяжёлый бак, Артур чувствовал, как она следит, нетерпеливо ждёт, чтобы он поскорей убрался.

Было без двадцати семь, когда «запорожец» выполз со двора и повернул направо по улице. Лёгкая морось обнаруживала себя редкими водяными оспинами на лобовом стекле.

Ни встречных, ни, сколько он мог различить в зеркальце, нагоняющих машин не было видно. Артур увеличивал скорость — перешёл со второй передачи на третью, с третьей на четвёртую — и его охватило уже забывающееся ощущение прежних возможностей, теперь казавшихся счастьем.

Ему даже захотелось включить приёмничек, закреплённый под приборной доской. Нет, теперь он не мог себе этого позволить. Музыка отвлекает.

«Отмучаюсь в последний раз, — подумал он. — Вернусь, и этого уже не будет — с вечера готовить себя к самому худшему, заводить будильник… На обратном пути на все оставшиеся деньги накуплю ветчины, сыра, фруктов, зелени, разорюсь на бутылку «Столичной». Может быть, Павел заедет».

В этот момент близко, катастрофически близко Артур заметил надвигающийся зад стоящего у тротуара синего «камаза». Рванул руль влево, сбросил газ. И, не успев возблагодарить Бога за то, что рядом не оказалось другой машины, увидел старуху.

Старуха выдвигалась из‑за «камаза», намереваясь пересечь улицу. Длинная, худая, прикрывшая голову от слабеющего дождя прозрачным пластиковым пакетом.

Затормозил. Успел нажать на гудок. Не слышит. Не видит.

Величественно, как в дурном сне движется поперёк улицы. А машину по мокрому асфальту несёт прямо на нее… И уже ничего нельзя сделать.

«Запорожец» замер, почти ткнувшись ей в бедро. Старуха, все так же придерживая на голове пакет, заслоняющий ей обзор, с маразматической важностью продолжала пересекать улицу. Артур медленно покатил дальше. Впереди виднелся перекрёсток с двумя светофорами по углам. Только теперь затряслись, заходили ходуном руки. Проехав мимо поставленных на мигалку светофоров, он подчалил к скверу, вышел из машины. Оказывается, над клёнами и осинами, над влажными кустами вставало солнце. Бабочка–капустница совершала облёт цветков, торчащих среди травы.

Артур пригнулся. Это были скромные цветки клевера. Он глубоко вдохнул воздух мирка цветов и бабочек. Мимо прогрохотал грузовик, одна за другой просвистели две иномарки.

Нужно было поторапливаться. И «запорожец» снова двинулся в путь.

По скоплению машин у поворота на Ленинградский проспект Артур понял — красный свет. Сомнительное свойство ориентироваться не на светофор, а на поведение других водителей выработалось у него именно за последний месяц.

Свернув вместе со всеми налево по Ленинградскому проспекту, он отметил, что несмотря на ранний час, машин много, больше, чем в прежние дни в это время. Ему предстояло ехать в самый центр столицы — до Триумфальной площади, которая была и осталась для него площадью Маяковского, сворачивать влево и пилить по Садовому кольцу с опасным множеством светофоров почти до самого Курского вокзала.

Казалось невероятным, что всего лишь несколько лет назад такого рода поездки совершались им как бы автоматически.

Асфальт просох. Руки успокоились, перестали дрожать.

Поднимающееся солнце било в глаза своими отражениями отлакированных поверхностей движущихся автомобилей, от зеркальных витрин новых магазинов. Игра света мешала не только вглядываться в грязные зрачки светофоров, но и различать стоп–сигналы обгоняющего транспорта. Внимание Артура было занято и тем, чтоб постоянно держать дистанцию, не вмазать в зад внезапно притормозившей впереди автомашины.

И в то же время непрерывный поток образов, мыслей проходил через его сознание.

…Снова представилась Артуру одинокая старуха, придерживающая на голове дурацкий пакет. Что подняло её в такую рань, куда она направлялась? У этой старухи была своя долгая жизнь, чуть не прервавшаяся из‑за того, что он позволил себе преступно раскатывать по городу.

Лишь сантиметр или даже доля его отделяли Артура от самого себя одиноко глядящего на мир через решётку тюремной камеры.

Пересекая площадь Белорусского вокзала, он проехал в опасной близости от вышагнувшего на полосу движения рассерженного гаишника с жезлом, подумал — «ГАИ сошло бы с ума, если б узнало… А что делать? На метро и троллейбусе добираться уже не могу. Из‑за ноги. Такси — не по карману. Да и страшно отказаться от вождения, признать себя полным инвалидом. Регулировщик вылавливал из череды машин кого‑то другого, не его.

Артур въехал на Тверскую с обострившимся чувством одиночества, отверженности.

«Иисусе Христе, — прошептали его губы, — дай мне, никого не убив, вернуться целым и невредимым.»

«Запорожец» продвигался с потоком машин к повороту На Садовое кольцо. Транспорта становилось всё больше, хотя время мчащихся на работу чиновников и бизнесменов ещё не наступило. Час автофургонов, потрёпанных «жигулей» и «москвичей» ещё не сменился наглой толкотнёй «мерседесов», «вольво» и прочих иномарок. Их хозяева ещё досыпали, брились, завтракали, связывались по радиотелефону со своими телохранителями или секретаршами. Теперь это была их Москва, а не та, которую он знал и любил.

Ожидая в левом ряду за обшарпанной чёрной «волгой», когда зажжётся зелёная стрелка, и передние машины начнут сворачивать налево, вспомнил он…

…Взрыв.

Дней десять назад проснулся ночью от потрясшего квартал взрыва. Это потом выяснилось — взорвали неприметный офис в первом этаже соседнего корпуса. А тогда — темнота, неизвестность, ощущение беззащитности, как было в детстве во время бомбёжки фашистами Москвы. Тогда сирены тревоги, теперь вся округа орёт включившимися от ударной волны сигнальными системами сотен пробудившихся автомашин. Какофонией воющих, квакающих звуков пронзительно орала собственность нуворишей.

«Волга» двинулась, сворачивая налево, и Артур осторожно двинулся вслед за ней.

Теперь можно было ехать прямо, никуда не сворачивая.

Слева нежились под солнцем похорошевшие, отремонтированные здания Садового кольца, справа всё оставалось в утренней тени. Вон там, в тени таился и старый многоэтажный дом — сборище коммуналок, общих кухонь со множеством крытых клеёнками столиков, с обитыми драным дерматином входными дверями, обрамлёнными почтовыми ящиками и кнопками звонков. Теперь почти наверняка все жильцы расселены по отдельным квартиркам куда‑нибудь на окраины, дом изнутри перепланирован на апартаменты для тех же богатеев… Когда‑то полтора года подряд приходил он сюда каждую пятницу к семи часам вечера. Поднимался на шестой этаж ободранным лифтом, нажимал кнопку звонка. Иногда одновременно с ним приходили две Тани — Таня большая и Таня маленькая, Лидочка, Клара Ивановна, Феликс.

Бесшумно отворяла дверь Наталья Давыдовна, всегда прикладывала палец к губам. Нужно было быстро, не разговаривая, прошмыгнуть длинным коридором мимо сундуков и висящих на стене велосипедов в предпоследнюю комнату направо, где посреди накрытого скатертью стола горели в шандале три свечи, лежала Библия и большой медный крест. Всегда за столом уже сидела с раскрытым молитвенником старенькая Ольга Васильевна. Дверь запиралась на крючок. Наталья Давыдовна отключала телефон. Все рассаживались. И начиналось «молитвенное общение».

Даже сейчас, через столько лет, вспомнился Артуру запах горящих свечей, вкус жидкого чая, пряников — бедной трапезы, «агапы» — после молитвы. Вспомнился невысказываемый и оттого внятный страх каждого, боязнь, что однажды в дверь постучат домоуправ с милиционером. Что нагрянет КГБ.

Наталья Давыдовна давно живёт где‑то в США. Ольга Васильевна умерла от рака. Остальные потерялись из виду. Лишь вечно маленькая Танечка звонила иногда, поздравляла то с Рождеством Христовым, то с Пасхой.

Ничего не получилось из этих «малых общин», которые по образцу общин первохристианских пытался создать отец Александр.

Артур въехал на эстакаду над Самотекой. Фосфоресцирующая вспышка вновь ослепила его. Он притормозил. Отнял левую руку от руля, на миг прикрыл глаза ладонью. Она была мокрая от пота.

Водитель с подбритыми азербайджанскими усиками проехал мимо на «тойоте», злобно погрозил кулаком.

…Артур покатил дальше, постепенно перестраиваясь от осевой ближе к правой стороне Садового кольца. Там уже смутно виднелось красное здание станции метро «Лермонтовская».

Ехать здесь, вдоль тротуаров, было ещё опасней, чем в скоростных рядах, где он явно мешал всем. Неуклюжие троллейбусы и автобусы, грузовики с прицепами, выскакивающие на проезжую часть ловцы таксомоторов — он вынужден был проявлять цирковую ловкость, чтоб никого не убить, ни во что не врезаться. А ведь ещё предстоял неминуемый путь назад, когда транспорта будет неизмеримо больше.

«Ничего! Осталось проехать только два или три светофора, — подбодрил он себя. — Если б не отдавать эти триста долларов, мог бы вообще не ехать. Всё равно никакого толка. Безнадёга.»

Приглядываясь до рези в глазах к эволюциям движущегося впереди трейлера, гружённого обвитыми цепью брёвнами, Артур проехал один светофор и, подъезжая ко второму, вдруг обратил внимание на то, что машин вокруг него нет, а трейлер, прибавив скорость, ушёл далеко вперёд.

Артур понял, что не успел, проехал на красный свет, и затормозил. Уже на переходе.

Людей, ринувшихся пересекать Садовое кольцо, было немного, четыре или пять человек. Каждый из них с неприязнью огибал замерший «запорожец». А толстая тётка в белом картузе, тащившая детскую коляску, доверху загруженную упаковками стирального порошка, не преминула грохнуть свободной рукой по капоту, прокричать — «Сволочь, куда выпер?!»

Артур дождался пока слева и справа помчатся машины, двинулся тоже. Через минуту свернул к самому тротуару и наконец остановился близ полураскрытых чугунных ворот в том месте, где останавливался весь этот месяц каждое утро.

Он сидел, уронив голову в скрещённые на руле руки. Слышал — шумит, рокочет слева Садовое кольцо. Словно механическое море с приливами и отливами. Суета цветовых бликов в глазах унималась.

Было всего без пяти семь.

Лишь тридцать минут заняла эта поездка, и теперь целых два часа до девяти — предстояло, как и в прошлые дни, ждать. Сужающиеся возможности жизни подвели его к единственно верной тактике: выезжать рано. Путь хотя бы в одну сторону становился менее рискованным. А то, что обратно, в самые часы пик, ему до сих пор удавалось живым и невредимым возвращаться — казалось мистикой, чудом Божьим. Каждый раз, вернувшись домой, он валился на тахту, лежал плашмя, не в силах ни скинуть обувь, ни подойти к зеркалу, чтоб разглядеть очередные синяки от уколов под нижними веками.

«Господи, пожалей меня, грешного, сохрани и помилуй!» воззвал в своём сердце Артур.

…У машины невесту откуда возникли белобородый старик в синем халате и тюбетейке и босоногий мальчик, лет семи. На шее у мальчика висела картонка, где крупными буквами было написано:

«МЫ БЕЖЕНЦЫ ИЗ ТАДЖИКИСТАНА. ИЗВИНИТЕ,

НАМ НЕЧЕГО КУШАТЬ. ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА»

Артур залез в карман, вынул имеющиеся у него деньги, протянул старику.

Тот взял, поклонился с достоинством.

— Где жили в Таджикистане? — спросил Артур.

— Шаартуэ.

Они уходили. Он смотрел, пока видел, как старик и мальчик обречённо бредут по мостовой вдоль края тротуара…

Много раз бывал Артур в этом самом Шаартузе. Направляясь вместе со Стахом в заповедник «Тигровая балка», по пути всегда останавливались выпить зелёного чая под сенью тенистого навеса чайханы у арыка. Кажется, видел там именно этого старика.

Стах давно не отзывался ни на телефонные звонки, ни на письма. Что сталось с ним, с его женой Альбиной, с сыном Игорем?

Что сталось с рыжим гидробиологом Хамидом, исследователем Нурекского водохранилища, красивого, как залив Японского моря? Вот уже столько лет не даёт о себе знать весёлый добряк Хасан — водитель «газика» из Владикавказа. Давным–давно нет вестей от Зурико из Тбилиси. От Вано из абхазской деревни Бабушера. От Паруйра из Степанакерта. От Аи и её матери из Ашхабада.

Он подозревал, что они погибли. Если бы эти люди были живы, они бы сами рано или поздно непременно объявились. Не было бы этой зловещей немоты пространства… Он чувствовал перед всеми ними такую же вину, как перед безвестным, бросившимся в расплавленный металл сталеваром.

…Уже пять лет не было в живых отца Александра. Именно после известия о его убийстве Артур пережил сильнейший сосудистый стресс, приведший к тому, что сетчатка глаз стала плохо снабжаться кровью и что‑то случилось с ногой.

До девяти оставалось чуть больше часа.

Артур протянул руку под приборную доску, включил приёмничек. По всем станциям с утра пораньше орали рок и поп группы.

Это был рёв из тьмы кромешной. Прижизненного ада людей.

Вращая ручку настройки, Артур вспомнил: однажды один человек сказал ему, что он просто отстаёт от века со своими устарелыми взглядами.

«А что если он прав? — подумал Артур. — И все мои беды сделали меня брюзгой. Замечающим только плохое… Вон девчонка прогуливает спаниеля. В Москве лето…»

Если б не проблемы с глазами и с ногой, он чувствовал бы себя молодым, полным сил. Тем более обидной была эта беспомощность, это одиночество. Особенно сейчас, здесь, в центре многомиллионного города.

Врачи ещё в позапрошлом году твердили — для ноги, для всего организма полезно было бы плаванье в морской солёной воде. Но после развала СССР море стало практически недостижимо.

…Артур вспомнил, как именно в позапрошлом году приятель с женой почти насильно увезли его в Крым, в Судак. После первого же купанья Артур вышел на берег без крестика, подаренного при крещении отцом Александром. На шее осталась только цепочка. Крестик был кипарисовый с серебряной фигуркой распятого Христа. Настроение и так было испорчено, а тут ещё суеверный ужас приятеля… Правда к вечеру его жена выискала у себя другой, точно такой же крестик, своими руками повесила на цепочку, сказала, что этот крестик ей подарила одна молодая женщина, якшающаяся с католиками. «Спасибо вам. Спасибо ей, — сказал он тогда. — Буду за вас молиться. А её как зовут, вашу подругу?» И был потрясён, узнав, что неведомая женщина, Маша, носит ту же фамилию, что и убитый отец Александр, хотя не является родственницей, никогда его не знала. Как ни относись к мистике, но в этом совпадении что‑то таилось…

Артур распахнул курточку, дотронулся до места на груди, где под рубахой висел тот самый крестик.

С тех пор приятель развёлся со своей женой и, как это часто бывает, ещё одним домом, куда можно было прийти, для Артура стало меньше.

Он снова включил приёмник. То преувеличенно бодрыми, то вкрадчивыми голосами дикторов туристические агентства, словно подслушав его мысли, зазывали в Анталию, в Ниццу, на Адриатическое побережье Италии, в круизы по южным морям… Только отдай, только принеси доллары. «Спешите! Собралась отличная компания, не хватает только вас!»

Артур хотел было выключить радио, но началась программа новостей. Сообщили, что ночь в Грозном прошла относительно спокойно, убито только два солдата внутренних войск и семеро ранено. Что Ельцин осуществил перестановки в правительстве. Что в Сибири произошёл очередной разрыв нефтепровода. Что патриарх Московский и всея Руси отслужил благодарственный молебен в Успенском соборе Кремля. Что в московский приёмник–распределитель доставлен из притона гомосексуалистов трёхлетний мальчик, оставшийся без ступни…

Артур выключил радио. Вышел из машины. Его шибануло ветром от промчавшегося мимо грузовика с контейнерами.

Утро становилось жарким. Он обошёл вокруг «запорожца» и, оказавшись на тротуаре, прислонился спиной к обклеенному узкими листочками объявлений стволу чахлой липы, растущей, словно каторжник, из отверстия в чугунной решётке.

До девяти оставалось целых двадцать четыре минуты. Он почувствовал, что его смаривает.

«Зачем заводить будильник на шесть, если я всегда просыпаюсь раньше, — подумал Артур. — Бессмыслица, что каждое утро стою здесь, как пригвождённый. На виду всей Москвы. А может, не сейчас, так позже будет хоть какой‑то прок? Вряд ли… Господи, зачем эта мука? Зачем Ты лишаешь меня счастья видеть, свободно перемещаться? Что ты хочешь мне этим сказать? Неужели мало того, что я одинок, потерял отца Александра, всех, кого любил? Зачем? Вразуми, Господи, я несчастен, Ты видишь это…»

В этот момент вспомнилось: ночью снились мама и отец. Артур Крамер впервые порадовался тому, что они давно умерли и, наверное, не знают о том, что происходит с их сыном. Кроме родителей снились ещё какие‑то два–три человека. Он не мог вспомнить кто именно, но отчётливо чувствовал: они тоже мертвы, ушли на тот свет.

Не раз читал Артур Крамер в писаниях святых отцов, что если снятся покойники, значит им плохо, значит они нуждаются в помощи живых, тех, кто их помнит, в их молитве. И он решил непременно постараться вспомнить не сегодня, так завтра всех, кто снился. И помолиться о них. Если, конечно, живым доедет обратно домой.

Без пяти девять Артур Крамер снял «дворники» с лобового стекла, бросил их на заднее сиденье машины, достал из «бардачка» запечатанный в плотную обёртку одноразовый шприц, запер «запорожец», прошёл в полуоткрытые ворота и очутился во дворе глазной клиники имени Гельм- гольца.

Миновав один корпус, он, тяжело прихрамывая, вошёл во второй, поднялся из вестибюля по стёртым мраморным ступеням в сумрачный коридор на первом этаже, остановился рядом с грязной скамейкой у двери кабинета N3, нажал на старинную, заляпанную масляной краской ручку. Дверь оказалась заперта.

Навстречу из глубины коридора уже спешила, дробно стуча каблучками, высокая женщина в распахнутом белом халате.

— Здравствуйте! Нет ключа. Ключ вчера вечером по забывчивости унесла коллега. Но ничего, сделаю здесь. Шприц принесли? Садитесь.

Она взяла шприц, снова исчезла в глубине коридора. Артур сидел, откинувшись спиной к стене, стена была холодная, каменная. В глазах снова прошла вспышка.