Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Проводникъ нашъ, отъявленный плутъ, запросилъ два доллара за удовольствіе осмотрѣть мечеть, тогда какъ другіе Англичане прошли туда за шесть пенсовъ. Разумѣется, мы не согласились заплатить такихъ денегъ, а потому и не видали мечети. Но здѣсь были другіе, прекраснѣйшіе виды, за которые не надобно ничего платить, хотя и стоятъ они, чтобы послоняться для нихъ по городу. Женщины, разгуливающія по базару, такія шлюхи, что едва ли захочется кому снять съ лица ихъ черныя маски. Станъ ихъ такъ закутанъ, что будь онъ запрятаны въ тюфякъ, и тогда вы разглядѣли бы его не менѣе; даже ноги ихъ, обутыя въ двойныя желтыя туфли, доведены до какого-то рыбьяго однообразія. Но въ греческихъ и армянскихъ кварталахъ, между бѣдными христіанами, которые занимаются укладкою винныхъ ягодъ, вы встрѣтите такихъ красавицъ, что въ одинъ день влюбитесь нѣсколько разъ, если только сердце ваше способно къ подобнымъ продѣлкамъ. Здѣсь видѣли мы очаровательную дѣвушку, за пяльцами, въ отворенныхъ воротахъ; подлѣ нея сидѣла съ чулкомъ старуха и лежалъ козелъ, привязанный къ рѣшоткѣ маленькаго садика. Встрѣтили нимфу, которая спускалась съ лѣстницы, съ кувшиномъ на головѣ, и смотрѣла на насъ такими покойными, большими и благородными глазами, которымъ могла бы позавидовать Юнона. Полюбовались молодой, граціозной матерью, склоненною надъ плачущимъ въ колыбели малюткою. Этихъ трехъ красавицъ видѣли мы въ одной улицѣ армянскаго квартала, гдѣ двери домовъ были отворены настежь, и женщины сидѣли подъ сводами на дворѣ. Были здѣсь также дѣвушки смоквъ, красоты неописанной; длинныя, густыя, черныя косы ихъ охватывали такія головки, очерки и колоритъ которыхъ стоили того, чтобы надъ ними потрудился карандашъ Рафаэля и кисть Тиціана. Я удивлялся, какъ это не овладѣетъ ими султанъ, или не похитятъ ихъ для своего шаха персидскіе купцы, пріѣзжающіе сюда съ шелкомъ и сластями.

Мы отправились въ канъ Персовъ и купили нѣсколько шелку у смуглаго, черно-бородаго купца, въ конической овчинной шапкѣ. Не странно ли подумать, что шелкъ, привезенный въ смирнскій каравансерай, на спинѣ верблюдовъ, человѣкомъ въ овчинной шапкѣ, обработывается въ Ліонѣ? нѣкоторые изъ моихъ товарищей накупили ковровъ, которыми славится Смирна; одинъ изъ нихъ пріобрѣлъ даже цѣлый коробъ винныхъ ягодъ и купилъ три или четыре смирнскія губки для своего экипажа: такъ сильно была развита въ немъ страсть къ туземнымъ произведеніямъ.

Странно казалось мнѣ, почему это ни одинъ изъ живописцевъ не ознакомитъ васъ покороче съ Востокомъ. Рисуютъ здѣшнія процессіи, султановъ, великолѣпные пейзажи; но никто не позаймется вѣрнымъ изображеніемъ тѣхъ обыденныхъ подробностей восточной жизни, которыми кишатъ улицы Смирны. Верблюды могутъ служить безконечнымъ сюжетомъ для картинъ въ этомъ родѣ. Фырча и взвизгивая на особый ладъ, лежатъ они тысячами на верблюжьей площади и на рынкахъ, подъ отвѣсными лучами солнца; вожаки растянулись въ тѣни, поодаль. Особенно мостъ, во которому проходятъ караваны при въѣздѣ въ городъ, богатъ сценами чрезвычайно живописными. Съ одной стороны его тянется длинный рядъ чинаръ, а на противоположномъ берегу рѣки темнѣютъ высокіе кипарисы, подъ тѣнью которыхъ возвышаются надгробные памятники, украшенные чалмами. Это задній планъ пейзажа; но ближе къ городу характеръ его не такъ печаленъ. Тутъ, подъ чинарами, стоитъ маленькая кофейня, отѣненная съ боковъ парусными навѣсами, прикрытая сверху виноградными лозами и обставленная цѣлыми рядами мѣдной посуды и, кальяновъ, изъ которыхъ не курятъ днемъ во время Рамазана. Подлѣ домика надъ съ мраморнымъ фонтаномъ, а на берегу полуразрушенная бесѣдка, откуда можно на полюбоваться рѣкою. Вокругъ чинаръ разставлены столы для желающихъ выпить густаго, ароматическаго кофе или холоднаго лимонаду. Хозяинъ кофейни, въ бѣлой чалмѣ и голубой шубѣ, лежалъ подъ навѣсомъ. Черный, какъ уголь, невольникъ, въ бѣлой, отороченной краснымъ шнуркомъ кофточкѣ, подавши намъ трубки и лимонаду, сѣлъ снова на свое мѣсто, поджавъ подъ себя калачикомъ черныя ноги, и началъ напѣвать въ носъ какую-то пѣсню, пощипывая металлическія струны гитары. Хотя инструментъ этотъ былъ не болѣе суповой ложки, съ длинной, узкой ручкой, однакоже звуки его очень нравились музыканту. Сверкая глазами, покачивалъ онъ головой и выражалъ удовольствіе такими гримасами, что сердце радовалось, глядя на него. Въ невинномъ наслажденіи пѣвуна принималъ большое участіе Турокъ, обвѣшанный кинжалами и пистолетами; онъ раскачивалъ чалмою и гримасничалъ въ запуски съ чернымъ менестрелемъ. Въ это время по римскому мосту, перекинутому черезъ рѣку, мелькая между толстыхъ пней чинаръ, проходили женщины съ кувшинами на головахъ, и медленно тянулись другъ за другомъ сѣрые верблюды, предшествуемые маленькимъ, длинноухимъ лошакомъ, который всегда бываетъ здѣсь ихъ путеводителемъ. Вотъ мелочные случаи нашего путешествія. Когда пароходъ пристаетъ къ берегу, приключенія уходятъ во внутрь страны, и то, что называется романическимъ, совершенно исчезаетъ. Оно не выноситъ прозаическаго взора и прячется отъ него и отъ дневного свѣта куда-то вдаль, во мракъ ночи. Теперь уже не клянутъ и не оскорбляютъ гяуровъ. Если иностранецъ сдѣлаетъ что-нибудь особенно смѣшное, на сцену явятся маленькіе турченки и поскалятъ надъ нимъ зубы — вотъ и все тутъ. Европеецъ пересталъ уже быть предметомъ поруганія для правовѣрнаго. Теперь смуглый Гассанъ, развалясь на диванѣ, попиваетъ шампанское; у Селима французскіе часы, а Зюлейка глотаетъ пилюли Морисона: байронизмъ сталъ чистѣйшей нелѣпостью. Случается, что правовѣрные поколотятъ христіанина за намѣреніе проникнуть въ мечеть; но и этотъ почти единственный признакъ антипатіи становится такъ слабъ въ настоящее время, что вы можете войти въ дюжину мечетей, не опасаяся оскорбленія. Пароходъ сдѣлался великимъ завоевателемъ. Гдѣ капитанъ кричитъ «Stop her», тамъ останавливается цивилизація, садится въ корабельную шлюпку и заводитъ знакомство съ прибрежными дикарями. Цѣлыя арміи крестоносцевъ безполезно погибли на поляхъ Малой Азіи; выдѣлка изъ европейскаго желѣза мечей м шлемовъ повела только къ безплодной потерѣ этого металла: онъ сталъ необходимъ въ формѣ стержней и шатуновъ паровой машины. Можно бы, кажется, изобразить аллегорически, до какой степени торговля сильнѣе рыцарства. Аллегорія кончилась бы затмѣніемъ луны Магомета; погружающей рожки свои въ паровой котелъ Фультона.

Часа въ два пополудни, потянулись мы изъ гавани. Дулъ свѣжій вѣтеръ и сильно волновалъ свѣтлую воду залива. Капитанъ не желалъ давать Тагу полнаго хода, и французскій пароходъ, оставлявшій въ это же время Смирну, вздумалъ было потягаться съ вами, надѣясь перегнать непобѣдимый Тагъ. Напрасная надежда! Только лишь началъ онъ равняться съ вами, могучій Тагъ полетѣлъ стрѣлою, и сконфуженный Французъ остался далеко назади. На палубѣ нашего парохода находился французскій джентльменъ. Мы чрезвычайно смѣялись надъ его отсталымъ соотечественникомъ; но эти насмѣшки не произвели на него ни малѣйшаго впечатлѣнія. Въ Смирнѣ получилъ онъ извѣстіе о побѣдѣ маршала Бюжо при Исли, и подъ вліяніемъ этой капитальной новости, смотрѣлъ очень снисходительно на маленькое торжество наше на морѣ.

Ночью миновали мы островъ Мителенъ и на другой день увидали берегъ Трои и могилу Ахилеса. Здѣсь, на безплодномъ, низкомъ берегу возвышаются некрасивыя на взглядъ укрѣпленія: картина эта не живописнѣе той, которую можно видѣть въ устьѣ Темзы. Потомъ прошли Тенедосъ, крѣпости и городъ Дарданельскаго пролива. Вода была грязна, воздухъ не слишкомъ тепелъ, и насъ радовала мысль, что завтра будемъ мы въ Константинополѣ. Въ продолженіе всей дороги отъ Смирны, музыка не прекращалась у насъ на палубѣ. Съ нами ѣхалъ нѣмецкій прикащикъ; мы не обращали на него вниманія; но вотъ, въ полдень, взялъ онъ гитару и, аккомпанируя на ней, сталъ насвистывать вальсы съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ, что дамы вышли изъ каютъ, а мужчины оставили чтеніе. За вальсами послѣдовала такая очаровательная полька, что два молодые человѣка изъ Оксфорда принялись кружиться на палубѣ и исполнили этотъ народный танецъ съ замѣчательной легкостью. Видя, что они выбились изъ силъ, и никто не танцуетъ, геніальный свистунъ снялъ пальто, взялъ пару кастаньетъ и, не переставая насвистывать, принялся отплясывать мазурку съ необыкновенной ловкостью. Мы были веселы и счастливы какъ нельзя болѣе. Свистъ этого человѣка познакомилъ между собою даже тѣхъ путешественниковъ, которые до-сихъ-поръ не сказали другъ другу ни одного слова; на кораблѣ воцарилась веселость, и всѣ мы рѣшились единодушно кутнуть за ужиномъ. Ночью, скользя по волнамъ Мраморнаго моря, смастерили мы пуншъ, произнесли нѣсколько спичей, и тутъ въ первый разъ, по прошествіи пятнадцати лѣтъ, услыхалъ я «Old English gentleman» и «Bright chanticleer proclaims the morn», пропѣтые такимъ энергическимъ хоромъ, что, казалось, сейчасъ явятся блюстители порядка и разгонятъ насъ по домамъ.

VIII

Константинополь. — Каики. — Турецкая баня — Сутанъ. — Турецкія дѣти. — Скромность. — Сераль. — Пышки для султаншъ. — Блистательная Порта

Съ восходомъ солнца вышли мы изъ каютъ взглянуть на знаменитую панораму Константинополя; но, вмѣсто города и солнца, увидали бѣлый туманъ, который началъ рѣдѣть только въ то время, когда пароходъ подошелъ къ Золотому Рогу. Здѣсь раздѣлился этотъ туманъ на длинныя пряди; медленно, другъ за другомъ, подымались онѣ, какъ дымка, закрывающая волшебную сцену театра. Желая дать вамъ приблизительное понятіе о чудной красотѣ открывшейся передъ нами картины, я могу указать только на блестящія декораціи Дрюри-Лэнскаго театра, которыя, во время дѣтства, казались намъ также великолѣпны, какъ самыя роскошныя сцены природы кажутся теперь, въ періодъ зрѣлаго возраста. Видъ Константинополя похожъ на лучшія изъ декорацій Стэнфильда, видѣнныя нами въ молодости, когда и танцовщицы; и музыка, и вся обстановка сцены наполняли сердца наши той невинной полнотою чувственнаго удовольствія, которая дается въ удѣлъ только свѣтлымъ днямъ юности.

Этимъ доказывается, что наслажденія дѣтской фантазіи полнѣе и сладостнѣе всѣхъ наслажденій въ міръ, и что панорама Стэнфильда удачно стремилась къ осуществленію грезъ этой фантазіи, потому-то я и привелъ ее для сравненія. Повторяю: видъ Константинополя похожъ на nec plus ultra діорамы Стэнфильда со всей ея обстановкою: съ блестящими гуріями, воинами, музыкою и процессіями, которые радуютъ глаза и душу красотой и гармоніею. Если не восхищались вы ею въ театрѣ, тогда сравненіе мое не достигаетъ своей цѣли; оно не дастъ вамъ ни малѣйшаго понятія о томъ эффектѣ, который производитъ Константинополь на душу зрителя. Но кого не увлекалъ театръ, того нельзя увлечь словами, и всѣ типографическія попытки взволновать воображеніе такого человѣка были бы напрасны. Соединимъ, какимъ бы то ни было образомъ, мечеть, минаретъ, золото, кипарисъ, воду, лазурь, каики, Галату, Тофану, Рамазанъ, Бакалумъ и т. д.,- по этимъ даннымъ воображеніе никогда не нарисуетъ города. Или, предположите, что я говорю, напримѣръ: высота мечети св. Софіи, отъ центральнаго камня помоста до средняго гвоздя луны на куполѣ, равняется четыреста семидесяти тремъ футамъ; куполъ имѣетъ сто-двадцать-три фута въ діаметрѣ; оконъ въ мечети девяносто-семь и т. д. Все это правда; и однако же, кто по этимъ словамъ и цифрамъ составитъ идею о мечети? Я не могу сообщитъ вѣрныхъ извѣстій о древности и размѣрахъ всѣхъ зданій, построенныхъ на берегу, о всѣхъ шкиперахъ, которые снуютъ вдоль него, Можетъ ли воображеніе ваше, вооруженное аршиномъ, построить городъ? Но довольно воевать съ уподобленіями и описаніями. Видъ Константинополя очаровательнѣе, милѣй и великолѣпнѣе всего, что я видѣлъ въ этомъ родѣ. Онъ заключаетъ въ себѣ удивительное соединеніе города и садовъ, кораблей и куполовъ, горъ и воды, съ самымъ здоровымъ для дыханія воздухомъ и самымъ яснымъ небомъ, раскинутымъ поверхъ этой роскошной сцены.

Правда, что при входѣ въ городъ настаетъ минута горестнаго разочарованія: домы не такъ великолѣпны вблизи, разсматриваемые порознь, какъ хороши они en masse, съ воды залива. Но зачѣмъ обманывать себя несбыточными ожиданіями? Видя живописную группу крестьянъ на ярмаркѣ, должны ли предполагать вы, что всѣ они красавцы, что кафтаны ихъ неотрепаны, а платья крестьянокъ сшиты изъ шелка и бархата? Дикое безобразіе внутренности Константинополя или Перы имѣетъ свою собственную прелесть, несравненно болѣе интересную, нежели симетрическіе ряды красныхъ кирпичей и дикихъ камней. Кирпичемъ и камнемъ никогда нельзя составить тѣхъ фантастическихъ орнаментовъ, перилъ, балконовъ, крышъ и галлерей, которые поражаютъ васъ внутри и снаружи негодныхъ домовъ этого города, Когда шли мы изъ Галаты въ Перу, по крутой дорогѣ, по которой человѣкъ, вновь прибывшій сюда, подымается съ трудомъ, тогда какъ носильщикъ, съ большой тяжестью на спинѣ, идетъ, не уклоняясь отъ прямой линіи ни на волосъ, — мнѣ показалось, что деревянные домы ни чуть не хуже того большаго зданія, которое мы оставили за собою.

Не знаю, какимъ образомъ таможня его величества можетъ производить выгодныя спекуляціи. Когда я сошелъ съ парохода, за моимъ катеромъ пустился въ погоню Турокъ и попросилъ бакшиша. Ему дали около двухъ пенсовъ. Это былъ таможенный чиновникъ; но я сомнѣваюсь, чтобы пошлина, которую взимаетъ онъ, поступала въ число государственныхъ доходовъ.

Можно предполагать, что сцены здѣшней набережной сходны съ прибрежными сценами Лондона старыхъ временъ, когда еще дымъ каменнаго угля не покрылъ сажею столицы Англіи и когда атмосфера ея, какъ увѣряютъ древніе писатели, не была такой туманною. Любо смотрѣть на вереницы каиковъ, стоящихъ вдоль берега или разъѣзжающихъ по синему заливу. На эстампѣ Голляра, изображающемъ Темзу, нарисованы такіе же хорошенькіе катеры, которые уничтожены теперь мостами и пароходами. Константинопольскіе каики доведены до высшей степени совершенства. Тридцать тысячь ихъ разъѣзжаетъ между городомъ и предмѣстьями, и всѣ они раскрашены и обиты нарядными коврами. Изъ людей, управляющихъ ими, я не видалъ почти ни одного человѣка, который не былъ бы достойнымъ представителемъ своей расы: всѣ, какъ на подборъ, молодецъ къ молодцу, здоровые, смуглые, съ открытой грудью и прекраснымъ лицомъ. Они носятъ самыхъ яркихъ цвѣтовъ тонкія миткалевыя рубахи, которыя даютъ полную свободу ихъ тѣлодвиженіямъ. На багровомъ фонѣ моря, каждый отдѣльно взятый каикъ — просто, картинка! Изъ глубины его выставляются только однѣ головы правовѣрныхъ пассажировъ, въ красной фескѣ съ голубой кистью. Лица этихъ людей полны кроткой важности, которая такъ свойственна человѣку, сосущему трубку.

Босфоръ оживленъ множествомъ разнообразныхъ судовъ. Тутъ стоятъ на якорѣ русскіе военные корабли; развозятся по деревнямъ сотни пассажировъ въ большихъ перевозныхъ баркахъ; желтѣютъ лодки, нагруженныя кучами большихъ, золотистыхъ дынь; скользитъ яликъ нашъ, и при громѣ пушекъ бытро несется, сдѣланный на подобіе дракона, каикъ султана съ тридцатью гребцами. Повсюду темнѣютъ чернобокіе корабли и пароходы съ русскимъ, англійскимъ, австрійскимъ, американскимъ и греческимъ флагами, а вдоль набережной тянутся туземныя суда съ острововъ и отъ береговъ Чернаго моря, съ высокими, украшенными рѣзьбою кормами, точь-въ-точь, какъ на картинахъ семнадцатаго вѣка. Рощи и башни, куполы и набережныя, высокіе минареты и стройныя мечети возвышаются вокругъ васъ въ безконечномъ разнообразіи и придаютъ морской сценѣ такую прелесть, что, кажется, никогда бы не соскучился глядѣть на нее. Многаго не видалъ я внутри и вокругъ Константинополя, не имѣя силъ оторваться отъ этой удивительной панорамы. Но къ чему были мнѣ другіе виды? Развѣ не тотъ изъ нихъ лучше всѣхъ, который доставляетъ вамъ болѣе наслажденія?

Мы остановились въ Перѣ, въ гостинницѣ Миссери, хозяинъ которой прославился превосходнымъ сочиненіемъ «Эотенъ». За эту книгу чуть не передрались между собою всѣ пассажиры нашего парохода; она очаровала всѣхъ, начиная съ нашего великаго государственнаго мужа, нашего юриста, молодаго Оксоніана, который вздыхалъ надъ нѣкоторыми въ ней мѣстами, боясь, не слишкомъ ли злы они, до меня, покорнѣйшаго слуги вашего, который, прочитавъ съ наслажденіемъ эту книгу, бросилъ ее, восклицая: «Aut diabolus aut.» Она, и это удивительнѣе всего, возбудила сочувствіе и удивленіе даже въ груди безстрастнаго, каменнаго Атенеума. Миссери, правовѣрный и воинственный Татаринъ, превратился въ самаго мирнаго и свѣтскаго землевладѣльца, несравненно болѣе свѣтскаго по манерамъ и наружности, нежели многіе изъ васъ, сидѣвшихъ за его столомъ и курившихъ кальяны на крышѣ его дома, откуда любовались мы на гору, на домъ русскаго пославника и на сады сераля, отражавшіеся въ морѣ. Мы предстали передъ Миссери, съ Eothen въ рукахъ, и всмотрѣвшись попристальнѣе въ лицо его, нашли, что это былъ «aut diabolus aut amicus.» Но имя его — секретъ. Никогда не произнесу я его, хотя мнѣ и смерть какъ хочется назвать этого человѣка его собственнымъ именемъ.

Послѣднее хорошее описаніе турецкихъ бань сдѣлала, какъ полагаю я, леди Мери Вортлей Монтагъ, по-крайней-мѣрѣ лѣтъ сто тридцать назадъ тому. Она такъ роскошно изобразила ихъ, что мнѣ, смиренному писателю, можно развѣ набросать тотъ же эскизъ, но только въ другомъ родъ. Безспорно, турецкая баня совершенная новизна для чувствъ Англичанина и можетъ быть отнесена къ самымъ страннымъ и неожиданнымъ приключеніямъ его жизни. Я приказалъ своему valet de place или драгоману (чудесная вещь имѣть въ услуженіи драгомана!) вести себя въ лучшую изъ сосѣднихъ бань. Онъ подвелъ меня къ дому въ Тофанѣ, и мы вступили въ большую, холодную комнату, освѣщенную сверху: это былъ передбанникъ.

Посреди его находился большой фонтанъ, окруженный раскрашенной галереею. Съ одной стороны ея на другую было протянуто нѣсколько веревокъ, на которыхъ висѣлъ большой запасъ полотенецъ и синихъ простынь для употребленія посѣтителей. По стѣнамъ комнаты и галереи были надѣланы небольшія отдѣленія, снабженныя опрятными постелями и подушками, на которыхъ лежало около дюжины правовѣрныхъ; одни изъ нихъ курили, другіе спали, или находились только въ полузабытьи. Меня уложили на одну изъ этихъ постелей, въ уединенный уголокъ, по причинѣ моей незнатности, а рядомъ со мною помѣстился плясунъ-дервишъ, который, не медля ни минуты, началъ готовиться къ путешествію въ баню.

Когда снялъ онъ желтую, въ родѣ сахарной головы, шапку, халатъ, шаль и другія принадлежности, его завернули въ двѣ синія простыни; одно бѣлое полотенце накинули на плеча, а другимъ, какъ чалмою, искусно обвязали голову; принадлежности, которыя онъ скинулъ съ себя, были завернуты въ полотно и положены въ сторонку. Со мною поступили также, какъ съ плясуномъ-дервишемъ.

Послѣ этого почтенный джентльменъ надѣлъ пару деревянныхъ башмаковъ, которые приподняли его дюймовъ на шесть отъ полу, и побрелъ по скользкому мрамору къ маленькой двери. Я послѣдовалъ за нимъ. Но мнѣ не было дано въ удѣлъ ловкости плясуна-дервиша; я пресмѣшно раскачивался на высокихъ башмакахъ и непремѣнно разбилъ бы носъ, если бы драгоманъ и баньщикъ не свели меня съ лѣстницы. Завернувшись въ три широкія простыни, съ бѣлой чалмою на головъ, я съ отчаяніемъ думалъ о Полль-Моллъ. Дверь захлопнулась за мною: я очутился въ темнотѣ, не знаю ни слова по-турецки, — Боже мой! что же будетъ со мною?

Темная комната была склизкимъ, отпотѣвшимъ гротомъ; слабый свѣтъ упадалъ въ нее изъ круглаго отверстія потолка, сведеннаго куполомъ. Хлопанье дверей, неистовый смѣхъ и пѣсни гудѣли подъ сводами. Я не могъ идти въ эту адскую баню, я клялся, что не пойду въ нее; мнѣ обѣщали отдѣльную комнату, и драгоманъ удалился. Не могу описать той агоніи, которую почувствовалъ я, когда этотъ христіанинъ покинулъ меня.

При входѣ въ Сударіумъ, или самую баню, вамъ кажется, что вы задыхаетесь отъ жару; но это продолжается не болѣе полуминуты. Я почувствовалъ тоже самое, садясь на мраморъ. Пришелъ парильщикъ, снялъ съ головы моей чалму и съ плечь полотенце: я увидалъ, что сижу подъ сводомъ маленькой мраморной комнаты, противъ фонтана холодной и горячей воды. Атмосферу наполнялъ паръ; боязнь задохнуться исчезла, и я, находясь въ этомъ пріятномъ кипяткѣ, чувствовалъ какое-то особенное удовольствіе, которое, безъ сомнѣнія, чувствуетъ картофель, когда варятъ его. Васъ оставляютъ въ такомъ положеніи около десяти минутъ. Оно хотя и горяченько, однако очень не дурно и располагаетъ къ мечтательности.

Но представьте мой ужасъ, когда, поднявши глаза и выходя изъ этой дремоты, я увидѣлъ передъ собою смуглаго, полуодѣтаго великана. Деревянные башмаки и паръ увеличивали ростъ его; злобно, какъ лѣшій, улыбался онъ, размахивая въ воздухѣ рукою, на которой была надѣта рукавица изъ конскаго волоса. Громко звучали подъ сводомъ непонятныя для меня слова этого чудовища; большіе, выпуклые глаза его сверкали, какъ уголья, уши стояли торчкомъ, и на бритой головѣ подымался щетинистый чубъ, который придавалъ всей наружности его какую-то дьявольскую ярость.

Чувствую, что описаніе мое становится слишкомъ страстно. Дамы, читая его, упадутъ въ обморокъ, или скажутъ: «Какой оригинальный, какой необыкновенный способъ выраженія! Джэнъ, душа моя, тебѣ нельзя читать этой отвратительной книги.» A потому и постараюсь говорить покороче. Этотъ человѣкъ начинаетъ со всего плеча тузить своего паціента пучкомъ конскихъ волосъ. По окончаніи побоища, когда лежите вы въ полномъ изнеможеніи подъ брызгами фонтана теплой воды я думаете, что все уже кончено, парильщикъ снова является передъ вами съ мѣднымъ тазомъ, наполненнымъ пѣною. Въ пѣнѣ лежитъ что-то похожее на льняной парикъ миссъ Макъ Уиртеръ, которымъ такъ гордилась эта старушка, и надъ которымъ всѣ мы отъ души смѣялись. Только лишь намѣреваетесь вы поразсмотрѣть эту вещицу, она внезапно бросается вамъ въ лицо — и вотъ вы покрываетесь мыльной пѣною. Вамъ нелѣзя смотрѣть, нельзя ничего слышать, вы съ трудовъ переводите дыханіе, потому что на глазахъ и въ ушахъ мыло, а по горлу движется парикъ миссъ Макъ Уиртеръ, обливая грудь вамъ мыльною водою. Въ былое время злые мальчишки, насмѣхаясь надъ вами, кричали: «Каково васъ взмылили?» Нѣтъ, не побывавъ въ турецкой банѣ, не знаютъ они, что значитъ: взмылить.

Когда окончится эта операція, васъ бережно отводятъ обратно въ холодную комнату, завертываютъ снова въ простыни и укладываютъ на постель. Вы чувствуете невыразимое удовольствіе! Тутъ приносятъ вамъ наргиле — такой табакъ можно курить только въ раю Магомета! Сладкое, сонливое изнеможеніе овладѣваетъ вами. Въ Европѣ не имѣютъ понятія объ этой усладительной, получасовой лѣни, проведенной съ трубкою во рту. Тамъ придумали для нея самую позорную брань, называютъ, напримѣръ, матерью всѣхъ пороковъ и т. д.; но въ самомъ-то дѣлѣ, не умѣютъ образовать ее по здѣшнему и заставить приносить тѣ же плоды, какія приноситъ она въ Турціи.

Послѣ этого мытья, долго находился я подъ вліяніемъ необыкновенно-пріятнаго и до-сихъ-поръ совершенно неизвѣстнаго мнѣ чувства изнеможенія. Въ Смирнѣ дѣло это производится по другой методѣ, которая несравненно хуже. Въ Каирѣ, послѣ мыла, погружаютъ васъ въ какой-то каменный гробъ, наполненный горячей водою. Не дурно и это; но тамъ не понравились мнѣ другія продѣлки. Отвратительный, хотя и очень ловкій слѣпецъ старался переломить мнѣ спину и вывихнуть плечи; въ то же время другой баньщикъ принялся щекотать подошвы; но я брыкнулъ его такъ энергически, что онъ повалился на лавочку. Простой, чистой лѣни я отдаю рѣшительное преимущество; жаль, что не придется мнѣ насладиться ею въ Европѣ.

Викторъ Гюго, во время своего знаменитаго путешествія по Рейну, посѣтилъ Кёльнъ, и отдаетъ ученый отчетъ о томъ, чего онъ не видалъ въ Кёлыги. У меня есть замѣчательный каталогъ предметовъ изъ константинопольской жизни. Я не видалъ пляски дервишей — былъ Рамазанъ; не слыхалъ вытья ихъ въ Скутари — былъ Рамазанъ; не былъ ни въ Софійской мечети, ни въ женскихъ комнатахъ сераля, не прогуливался по долинѣ Пресныхъ Водъ, и все по милости Рамазана, въ продолженіе котораго дервиши пляшутъ и воютъ очень рѣдко, потому что ноги и легкія ихъ истомлены постомъ, дворцы и мечети закрыты для посѣтителей, и никто не выходитъ на долину Пресныхъ Водъ. Народъ спитъ весь день, и только по ночамъ шумитъ и объѣдается. Минареты въ это время иллюминуются; даже самая бѣдная изъ мечетей Іерусалима и Яфы освѣщается плошками. На эфектную иллюминацію константинопольскихъ мечетей хорошо смотрѣть съ моря. Ничего не скажу я также о другихъ, постоянныхъ иллюминаціяхъ города, описанныхъ цѣлой фалангою путешественниковъ: я разумѣю пожары. Въ продолженіе недѣли, которую провели мы здѣсь, въ Перѣ было три пожара, но не довольно продолжительныхъ для того, чтобы вызвать султана на площадь. Мистеръ Гобгозъ говоритъ въ своемъ гидѣ, что если пожаръ продолжается часъ, султанъ обязанъ явиться на него своей собственной особою, и что Турки, желающіе подать ему просьбы, нерѣдко нарочно поджигаютъ домы, съ намѣреніемъ вызвать его на открытый воздухъ. Признаюсь, не красна была бы жизнь султана, если бы этотъ обычай вошелъ въ общее употребленіе. Вообразите повелителя правовѣрныхъ посреди красавицъ, съ носовымъ платкомъ въ рукѣ; онъ готовится бросить его избранной гуріи — а тутъ пожаръ: надобно изъ теплаго гарема, въ полночь, идти на улицу и, вмѣсто звонкой пѣсни и сладкаго шопота, слушать отвратительный крикъ: «Янгъ энъ Варъ!»

Мы видѣли султана посреди народа и челобитчиковъ, когда шелъ онъ въ тофанскую мечеть, которая хотя и не очень велика, однакоже принадлежитъ къ лучшимъ зданіямъ города. Улицы были запружены народомъ и уставлены солдатами, въ полуевропейскихъ мундирахъ. Грубые полицейскіе чиновники, въ портупеяхъ и темныхъ сюртукахъ, водворяя порядокъ, гнали правовѣрныхъ отъ перилъ эспланады, по которой долженъ былъ проходить султанъ, не трогая впрочемъ васъ, европейцевъ, что признаю я самымъ несправедливымъ пристрастіемъ. Передъ появленіемъ султана показалось множество офицеровъ, за полковниками и пашами бѣжала пѣшая прислуга. Наиболѣе дѣятельными, наглыми и отвратительными изъ этихъ прислужниковъ были, безспорно, черные евнухи. Злобно врывались они въ толпу, которая почтительно разступалась передъ ними.

Простолюдинокъ набралось сюда многое множество; якмакъ, или кисейный подборникъ, который надѣваютъ онѣ, придаетъ удивительное однообразіе ихъ лицамъ; видны только носы и глаза, по большой части, хорошо устроенные. Милыя Негритянки носятъ также бѣлыя покрывала; но онъ не слишкомъ заботятся о томъ, чтобы скрыть добрыя черныя свои лица; вуали оставляютъ онъ на произволъ вѣтра и свободно смѣются. Вездѣ, гдѣ только случалось намъ видѣть Негровъ, они кажутся счастливыми. У нихъ сильно развита привязанность къ дѣтямъ. Малютки, въ желтыхъ канифасныхъ кофточкахъ, весело болтаютъ, сидя на плечахъ у нихъ. Мужья любятъ своихъ черныхъ женъ. Я видѣлъ, какъ одна изъ нихъ, держа ребенка на рукахъ, черпала воду для утоленія жажды маленькаго оборваннаго нищаго, — кроткая и трогательная картина милосердія въ образѣ черной женщины.

Было сдѣлано около ста выстрѣловъ съ эспланады, выходившей на Босфоръ, для предупрежденія правовѣрныхъ, что повелитель ихъ выступилъ изъ лѣтняго дворца, и садится въ яликъ. Наконецъ показался и яликъ; музыканты заиграли любимый маршъ султана; къ берегу подвели верховую лошадь, покрытую чапракомъ; евнухи, толстые паши, полковники и гражданскіе чины окружили султана, возсѣвшаго на коня. Мнѣ пришлось стоять отъ него очень близко. У него черная борода и прекрасное, лицо; блестящіе глаза его обведены темными кругами, блѣдныя щеки впали. Но красивое блѣдное лицо очень умно и привлекательно.

Когда султанъ шелъ въ мечеть, къ нему, черезъ головы жандармовъ, полетѣли просьбы со ступенекъ эспланады, на которыя взгромоздилась толпа. Раздался общій крикъ, требующій правосудія, и сквозь толпу, размахивая исхудалыми руками и завывая жалобнымъ голосомъ, ринулась впередъ старуха, въ рубищѣ, съ открытой, изсохшею грудью. Никогда не видалъ я болѣе трагическаго отчаянія и никогда не слыхалъ звуковъ, жалобнѣе ея голоса.

Лѣтній дворецъ построенъ изъ дерева и мрамора; ворота и рѣшетка его обременены странными орнаментами; надъ портиками блестятъ золоченые кружки, изображающіе солнце; длинный рядъ оконъ, темнѣющихъ надъ водою, прикрытъ желѣзными рѣшетками. Это, сказали намъ, гаремъ султана; и дѣйствительно, плывя мимо оконъ дворца, мы слышали шопотъ и смѣхъ внутри комнатъ. Любопытство овладѣло нами. Крѣпко хотѣлось мнѣ взглянуть хоть въ щелочку на этихъ удивительныхъ красавицъ, которыя поютъ подъ звуки тимпана, плещутся въ фонтанахъ, пляшутъ въ мраморныхъ залахъ или дремлютъ, развалясь на золотыхъ подушкахъ, тогда какъ нарядно одѣтые Негры подаютъ имъ трубки и кофе. Но это любопытство было уничтожено воспоминаніемъ о страшномъ разсказъ путешественниковъ, увѣряющихъ, что въ одной изъ самыхъ изящныхъ залъ дворца есть подъемная дверь, заглянувши подъ которую, вы можете видѣть воду Босфора, куда погружаются иногда въ холстинныхъ мѣшкахъ несчастныя красавицы. Когда опустится на минуту приподнятая дверь, танцы, пѣсни, куреніе и хохотъ снова начинаются попрежнему. Говорятъ, что вынуть изъ воды такой мѣшокъ считается уголовнымъ преступленіемъ. Въ тотъ день, когда мы плыли мимо дворца, я не видалъ ни одного мѣшка, по-крайней-мѣрѣ на поверхности воды.

Мнѣ очень нравится общее стремленіе нашихъ путешественниковъ выставить на показъ хорошую сторону турецкой жизни и разрисовать яркими красками нѣкоторыя изъ обычаевъ мусульманъ. Знаменитый авторъ «Пальмовыхъ Листьевъ» (Palm-Leaves), имя котораго славится подъ финиковыми деревьями Нила и произносится съ уваженіемъ въ шатрахъ Бедуиновъ, трогательно описалъ родительскую любовь Ибрагима-паши, который отрубилъ голову черному невольнику за то, что тотъ уронилъ и изувѣчилъ одного изъ сыновей своего повелителя. Этотъ же писатель сочинилъ краснорѣчивый панегирикъ гарему (The Harem), прославляя прекрасныя обязанности его обитательницъ. Я видѣлъ въ фамильномъ мавзолеѣ султана Махмуда прекрасный предметъ для стихотворенія въ новомъ оріентальномъ вкусъ.

Царственныя усыпальницы служатъ мѣстомъ для молитвы благочестивыхъ мусульманъ. Тамъ горятъ лампады и лежатъ списки корана. Проходя по кладбищу, вы непремѣнно увидите Турокъ, которые, сидя на скамьяхъ, воспѣваютъ строфы изъ священной книги, или совершаютъ омовеніе въ водоемахъ, готовясь приступить къ молитвѣ. Кажется, христіанъ не пускаютъ во внутрь этихъ мавзолеевъ: имъ позволено только глядѣть сквозь рѣшетку оконъ на гробницы усопшихъ монарховъ, дѣтей и родственниковъ ихъ. Узкіе саркофаги обставлены съ обѣихъ сторонъ большими свѣчами и прикрыты богатыми покровами. Въ головахъ возвышаются надгробные камни съ золотыми надписями; при женскихъ гробницахъ, дополненія эти просты и мало отличаются своей формою отъ памятниковъ нашихъ кладбищъ; но тѣ изъ нихъ, которыя поставлены надъ прахомъ мужчинъ, украшены чалмами и фесками. На камнѣ Махмуда блеститъ кисть, дополняющая головной уборъ новой формы султановъ.

Въ этомъ грустномъ, но блестящемъ музеумѣ замѣтилъ я двѣ маленькія гробницы съ красными фесками, прикрытыя также царскими покровами. Не помню, были ли тутъ свѣчи; но потухшее пламя краткой жизни не имѣло надобности въ нѣсколькихъ пудахъ воска для своего олицетворенія. Подъ этими саркофагами покоятся внуки Махмуда, племянники нынѣ царствующаго султана, дѣти родной сестры его, жены Галиль-паши. Теперь лежитъ и она подлѣ двухъ маленькихъ фесокъ.

Любовь къ дѣтямъ развита здѣсь въ высшей степени. На улицахъ Константинополя вамъ то и дѣло попадаются Турки съ своими маленькими, но пресерьозными сынишками, въ красныхъ шапочкахъ и широкихъ шараварахъ; въ игрушечныхъ лавкахъ такая суматоха, какой не найдешь въ любомъ европейскомъ городѣ. Въ Атмеиданѣ, хотя и стоитъ тамъ бронзовая колонна змѣй, перенесенная, по словамъ Моррея, изъ Дельфъ, я занимался больѣе толпами играющихъ дѣтей, нежели этой древностью, которую проводникъ мой, наперекоръ Моррею, признавалъ змѣемъ, воздвигнутымъ въ пустынѣ, по выходѣ Израильтянъ изъ Египта. Тамъ любовался я на маленькихъ Турчатъ, катавшихся въ пестрыхъ арбахъ, или раскрашенныхъ кареткахъ, которыя нанимаются въ Константинополь для дѣтскихъ прогулокъ. Мнѣ и теперь представляется одна изъ нихъ: зеленый, овальный кузовокъ, изъ окна котораго, окруженнаго грубо-нарисованными цвѣтами, выглядываютъ двѣ смѣющіяся головки, эмблемы полнаго счастія. Старый, сѣдобородый Турка везетъ эту каретку, а за нею выступаютъ вдвоемъ: женщина, въ якмакѣ и желтыхъ туфляхъ, и Негритянка, съ своей обычной улыбкою. Это нянька дѣтей, и на нее-то весело посматриваютъ изъ окна двѣ маленькія головки. Босоногій, толстый мальчишка завистливо глядитъ на эту арбу: онъ слишкомъ бѣденъ, а хотѣлось бы и ему покататься въ ней съ своимъ тупорылымъ щенкомъ, котораго держитъ онъ на рукахъ, какъ наши дѣвочки игрушку.

Окрестности Атмеидана чрезвычайно живописны. На дворѣ и вокругъ ограды мечети стоятъ палатки, въ которыхъ Персіяне торгуютъ табакомъ и сластями; превосходный сикоморъ ростетъ посреди отѣняемаго имъ фонтана, стаи голубей сидятъ по угламъ ограды, и здѣсь же, у воротъ, продается ячмень, которымъ добрый народъ кормитъ ихъ. Съ Атмеидана открывается прекрасный видъ на Софію, тутъ же стоитъ мечеть султана Ахмета, съ прекрасными дворами, деревьями и шестью бѣлыми минаретами. Это превосходное зданіе особенно поражало меня своимъ величіемъ. Христіане смѣло могутъ смотрѣть во внутрь его сквозь рѣшетку оконъ, не опасаясь оскорбленій. Заглянувши туда, я увидѣлъ нѣсколько женщинъ, сидѣвшихъ на цыновкахъ; посреди ихъ расхаживалъ мулла и говорилъ съ большимъ жаромъ. Драгоманъ объяснилъ мнѣ нѣсколько словъ его проповѣди: онъ осуждалъ своихъ слушательницъ въ дурной склонности говорить безъ умолку и слоняться по публичнымъ мѣстамъ. Вѣроятно, мы получили бы отъ него болѣе капитальныхъ свѣдѣній о слабостяхъ женскаго пола; но высокій Турка, ударивъ драгомана по плечу, принудилъ его удалиться отъ окна мечети.

Хотя Турчанки закрываютъ лица вуалями и кутаются съ головы до ногъ такъ безобразно, какъ только можно себѣ представить; однако же и эти средства скрыть себя отъ взоровъ любопытнаго мужчины кажутся имъ все еще не вполнѣ удовлетворительными. Однажды, вслѣдъ за мною, вошла въ лавку покупать туфли толстая, очень пожилая женщина, съ брильянтовыми перстнями на пальцахъ, выкрашенныхъ шафраномъ. Съ нею былъ сынъ Ага, мальчикъ лѣтъ шести, претолстый и преважный, въ казакинѣ, обшитомъ бахромою, и съ большой кистью на фескѣ. Молодой Ага пришелъ за парою башмаковъ; кривлянья его, когда онъ примѣривалъ ихъ, были такъ милы, что мнѣ хотѣлось срисовать этого мальчугана и его толстую мамашу, которая присѣла на скамейку. Этой женщинѣ пришло въ голову, что я любуюсь на нее; хотя и надобно было предполагать, что она по фигурѣ и комплекціи похожа на груду пломпудинга. Въ слѣдствіе такаго заблужденія, она поручила башмачнику вытуритъ меня изъ лавки, ссылаясь на то, что женщины ея званія не могутъ обуваться въ присутствіи иностранцевъ. И такъ, я принужденъ былъ удалиться, хотя и очень хотѣлось остаться мнѣ въ лавкѣ, потому что маленькій лордъ вскобенился въ это время такъ забавно, что казался мнѣ даже интереснѣе извѣстнаго карлика генерала Томъ-Томба. Говорятъ, когда затворницы сераля приходятъ на базаръ, въ сопровожденіи черныхъ евнуховъ, — иностранцы прогоняются съ него немедленно. Мнѣ случилось встрѣтить ихъ штукъ восемь, съ евнухомъ; онѣ были одѣты и закутаны также безобразно, какъ другія женщины, и, кажется, не принадлежали къ числу красавицъ перваго разбора. Этимъ жалкимъ созданіямъ позволяется выходить изъ гарема разъ шесть въ годъ, для покупки табаку и разныхъ бездѣлокъ; все остальное время они посвящаютъ исключительно на исполненіе своихъ прекрасныхъ обязанностей въ станахъ таинственнаго гарема.

Хотя иностранцамъ и запрещено заглянуть во внутренность клѣтки, въ которой заключены эти райскія птички; однако же нѣкоторыя комнаты сераля открыты для любопытныхъ посѣтителей: стоитъ только не пожалѣть бакшиша. Однажды, поутру, я поѣхалъ смотрѣть сераль и загородный домъ покойнаго султана. Это большой павильонъ, который могъ бы теперь быть танцовальной залою для привидѣній. Есть другая лѣтняя дача, куда, по словамъ гида, пріѣзжаетъ султанъ для пріятнаго превровожденія времени съ женщинами и нѣмыми. Къ сералю шелъ пѣхотный полкъ съ музыкою; мы послѣдовали за нимъ и присутствовали на ученьи солдатъ, посреди прекрасной зеленой долины, противъ сераля, гдѣ возвышается одинокая колонна, воздвигнутая въ память какаго-то важнаго событія однимъ изъ византійскихъ императоровъ.

Тутъ было три баталіона турецкой пѣхоты. Всѣ построенія и ружейные пріемы исполняли они весьма удовлетворительно. Стрѣляли всѣ вмѣстѣ; откусывали воображаемые патроны съ превеликой яростью и въ тактъ, по командѣ; маршировали и останавливались ровно, прямыми линіями, словомъ, дѣлали все это, какъ и наши солдаты. Не хорошо только, что они низки, молоды и очень неуклюжи; видно, имъ неловко въ этихъ истрепанныхъ европейскихъ мундирахъ; особенно слабы и нескладно устроены у нихъ ноги. Нѣсколько десятковъ турецкихъ инвалидовъ пріютилось здѣсь на солнышкѣ, подлѣ фонтана, наблюдая за маневрами своихъ товарищей (какъ будто не довольно насладились они въ жизнь свою этимъ пріятнымъ препровожденіемъ времени). Этотъ больной народъ былъ на видъ несравненно лучше своихъ здоровыхъ товарищей. На каждомъ изъ нихъ, сверхъ бѣлаго миткалеваго сюртука, была надѣта темно-сѣрая суконная шинель; на головахъ ватные нанковые колпаки, и судя по наружности этихъ людей и по превосходному состоянію здѣшнихъ военныхъ госпиталей, надобно полагать, что въ турецкой службѣ лучше быть больнымъ, нежели здоровымъ.

Противъ зеленой эспланады и блистающаго позади нея Босфора, возвышаются толстыя каменныя стѣны внѣшнихъ садовъ сераля. Изъ-за нихъ выглядываютъ кровли бесѣдокъ и кіосковъ, обсаженныхъ густою жимолостью, которая скрываетъ прекрасныхъ посѣтительницъ, гуляющихъ въ этихъ садахъ, отъ зоркихъ глазъ и зрительной трубы любопытнаго Европейца. Мы не замѣтили тамъ ни одной движущейся фигуры. Дорога идетъ вокругъ стѣнъ; открытый паркъ, въ которомъ деревья перемѣшаны съ цвѣтниками и котэджами, очень похожъ на англійскіе парки. Мы думали, что увидимъ здѣсь великолѣпный дворецъ, — ничего не бывало. По водъ разъѣзжаютъ самые простые ботики; землекопы поправляютъ дорогу, а плотники хлопочутъ около палисада: точь-въ-точь, какъ въ Гэмпширѣ. Представтьте только, для полноты сходства, что вмѣсто англійскаго джентельмэна, поджидающаго почтальона съ «Saint James's Chronicle,» разгуливаетъ въ нашемъ паркъ султанъ съ парою собакъ и садовымъ ножикомъ.

Дворецъ совсѣмъ не похожъ на дворецъ. Это большой городъ, состоящій изъ павильоновъ, построенныхъ какъ ни попадя, сообразно съ фантазіею многихъ падишаховъ или ихъ фаворитокъ. Одинъ только рядъ домовъ имѣетъ правильную и даже величавую наружность: это кухни. Смотря на массу павильоновъ, вы замѣчаете что-то похожее на развалины; внутренность ихъ, говорятъ, также не отличается особеннымъ блескомъ, — словомъ, загородная резиденція Абдулъ-Меджида нисколько не красивѣе и конечно не комфортабльнѣе пансіона для молодыхъ дѣвицъ Миссъ Джонесъ.

Я ожидалъ найдти признаки великолпія въ маленькой конюшнѣ; думалъ, что увижу тамъ скакуновъ, достойныхъ носить на хребтѣ своемъ особу падишаха. Но мнѣ сказали, что султанъ очень робкій ѣздокъ: для него сѣдлается обыкновенно верховая лошадь, стоящая не дороже двадцати фунтовъ стерлинговъ. Другія лошади, которыхъ видѣлъ я здѣсь, въ неопрятныхъ, изломанныхъ стойлахъ, некрасивы, малы ростомъ и дурно содержатся. Право, въ базарный день, вы найдете въ конюшнѣ деревенскаго трактира лошадокъ гораздо получше верховыхъ султанскихъ коней.

Кухни раздѣлены на девять большихъ залъ, по одной для всѣхъ чиновъ сераля, начиная съ султана. Здѣсь ежедневно жарятся цѣлыя гекатомбы мяса, и вообще приготовленіе кушанья совершается съ дикимъ, гомерическимъ величіемъ. Трубы не введены здѣсь въ употребленіе; дымъ изъ сотни печей выходитъ сквозь отверстія, сдѣланныя въ потолкахъ, покрытыхъ копотью. Свѣтъ проникаетъ сверху, въ эти же самыя отдушины, и мѣняясь съ дымомъ, тускло освѣщаетъ смуглолицыхъ поваровъ, которые хлопочутъ съ котлами и вертѣлами. Рядомъ съ дверью той кухни, куда вошли мы, готовилось пирожное для султаншъ. Главный кондитеръ учтиво пригласилъ насъ поглядѣть на его работу и даже отвѣдать сластей, приготовленныхъ для хорошенькихъ ротиковъ. Какъ розовыя губки красавицъ должны лосниться послѣ этого снадобья! Сначала большіе листы тѣста укатываются скалкою до тѣхъ поръ, пока сдѣлаются тонки, какъ писчая бумага; потомъ артистъ начинаетъ свертывать ихъ, давая своему произведенію прекрасныя, фантастическія формы; опускаетъ его въ кострюлю, льетъ туда множество масла, и наконецъ, когда пирогъ поджарится, наполняетъ ноздреватую внутренность его вареньемъ. Луннолицыя красавицы очень любятъ такіе пироги; сдобное и сладкое жуютъ онѣ съ утра до ночи. Эта неумѣренность должна необходимо влечь за собою дурныя послѣдствія; отъ нея происходятъ разнообразные недуги.

Добродушный поваръ наложилъ цѣлую кастрюлю масляныхъ пышекъ, опустилъ очень подозрительную чумичку въ большой котелъ, вмѣщающій въ себѣ нѣсколько галоновъ сиропа, весьма щедро полилъ имъ пышки и пригласилъ насъ покушать. Я удовольствовался однимъ пирожкомъ, ссылаясь на плохое здоровье, не позволявшее мнѣ наполнять желудка масломъ и сахаромъ; но драгоманъ уничтожилъ ихъ штукъ сорокъ въ одно мгновеніе ока. Они исчезали въ его открытыхъ челюстяхъ, какъ сосиски въ широкомъ горлѣ клоуна; съ бороды и пальцевъ капало масло. Мы прилично вознаградили повара за пышки, проглоченныя драгоманомъ. Поѣсть сластей, приготовленныхъ для наложницъ султана, — это чего-нибудь да стоитъ.

Отсюда пошли мы на второй дворъ сераля; идти далѣе считается уже уголовнымъ преступленіемъ. Въ гидѣ намѣкается на опасность, которой подвергаетъ себя иностранецъ, желающій проникнуть въ тайны перваго двора. Я читалъ Синюю Бороду и не дерзнулъ заглянуть въ завѣтныя двери, ограничиваясь однимъ внѣшнимъ обзоромъ мѣстности. Удовольствіе быть здѣсь увеличивалось мыслью о незримой опасности, скрытой за ближайшей дверью съ приподнятымъ напашемъ, который готовъ разрубить васъ на двое.

По одной сторонъ этого двора тянется ограда; противъ нея находится зала дивана, «большая, но низкая, покрытая свинцомъ и позолотою, въ мавританскомъ вкусѣ, довольно просто». Здѣсь возсѣдаетъ великій визирь, и принимаются послы, которыхъ, по окончаніи аудіенціи, отвозятъ на верховыхъ лошадяхъ, въ почетной одеждѣ. Но, кажется, этой церемоніи не существуетъ въ настоящее время. Англійскому посланнику велѣно удаляться изъ сераля въ томъ же мундирѣ, въ какомъ онъ придетъ сюда, и не принимать ни подъ какимъ видомъ бакшиша. На правой сторонѣ дверь, ведущая во внутренность сераля. Никто не входитъ въ нее, за исключеніемъ тѣхъ, за кѣмъ нарочно посылается, говоритъ гидъ; нѣтъ средствъ увеличить ужасъ этого описанія.

Подлѣ двери растянулись ихогланы, пажи и слуги, съ утомленными лицами и въ отрепанныхъ платьяхъ. Посреди ихъ сидѣлъ на скамьѣ, подъ лучами солнца, старый, толстый, покрытый морщинами бѣлый евнухъ, опустивши на грудь большую голову и протянувъ коротенькія ножонки, которыя, по видимому, не могли уже поддерживать его старое, обрюзглое тѣло. Сердито закричалъ онъ въ отвѣтъ на поклонъ моего драгомана, который, поѣвши вдоволь сладкихъ пышекъ, ожидалъ конечно болѣе учтиваго пріема. Надобно было видѣть, какъ струсилъ этотъ бѣднякъ, какъ сталъ онъ улепетывать, уговаривая меня прибавить шагу.

Дворецъ сераля, ограда съ мраморными столбами, зала посланниковъ, непроницаемая дверь, охраняемая ихогланами и евнухами, все это живописно на картинкѣ, но не въ дѣйствительности. Вмѣсто мрамора здѣсь по большой части подкрашенное дерево, почти вся позолота потускла, стража оборвана, и глупыя перспективы, нарисованныя на стѣнахъ, во многихъ мѣстахъ посколупались съ нихъ. Воксалъ при дневномъ свѣтъ можетъ потягаться своими эфектами съ этой сценою.

Со втораго двора сераля направились мы къ блистательной Портѣ, похожей на укрѣпленные ворота нѣмецкаго замка среднихъ вѣковъ. Главный дворъ окруженъ здѣсь присутственными Мѣстами, больницами и квартирами дворцовой прислуги. Это мѣсто очень велико и живописно; на дальнемъ концѣ его возвышается прекрасная церковь византійской архитектуры, а посреди двора ростетъ великолѣпный чинаръ, удивительныхъ размѣровъ и баснословной древности, если вѣрить гидамъ. Отсюда, можетъ быть, самый лучшій видъ на колокольню и легкіе куполы Софійской мечети, которая бѣлѣетъ въ отдаленіи. Самая Порта представляетъ превосходный предметъ для эскиза, если бы только придворные чиновники позволили срисовать ее. Когда я приступилъ къ этому дѣлу, ко мнѣ подошли сначала два турецкихъ сержанта и стали очень добродушно слѣдить за процессомъ рисованья. Скоро присоединилось къ нимъ порядочное число другихъ зрителей, и такимъ образомъ составилась толпа, чего будто бы не допускается въ окрестностяхъ сераля. По этому и попросили меня устранить причину безпорядка, то-есть, закрыть портфель и прекратить эскизъ Отоманской Порты.

Думаю, что я не въ состояніи сообщить о Константинополѣ извѣстій, которыя были бы лучше и основательнѣе разсказовъ о немъ другихъ туристовъ. Я могъ бы замѣтить, вмѣстѣ съ ними, что мы присутствовали при послѣднихъ дняхъ умирающей имперіи и слышали много исторій о слабости, безпорядки и угнетеніи. Я видѣлъ даже Турчанку, которая къ мечети султана Ахмета подъѣхала въ каретъ. Развѣ не есть это предметъ, достойный размышленія? Развѣ нельзя вывесть отсюда безконечныхъ умозаключеній о томъ, что надъ турецкимъ владычествомъ прозвучалъ заупокойный благовѣстъ; что европейскій духъ и наши учрежденія, однажды допущенныя, должны пустить такіе корни, которыхъ ничѣмъ уже нельзя вырвать отсюда; что скептицизмъ, сильно овладѣвшій умами высшаго сословія, долженъ перейти въ непродолжительномъ времени въ нисшіе слои общества, и крикъ муэцина съ мечети обратиться въ одну пустую церемонію?

Но такъ какъ я прожилъ здѣсь не болѣе недѣли и ни слова не знаю по-турецки, то, можетъ быть, эти обстоятельства препятствовали сдѣлать мнѣ точныя наблюденія надъ духомъ народа. Я замѣтилъ только, что Турки добродушны, красивы и очень склонны къ лѣности; что Турчанки носятъ безобразныя желтыя туфли; что кабобы, которыми торгуютъ въ лавкѣ, подлѣ самыхъ рядовъ базара, очень горячи и вкусны, и что въ армянскихъ съѣстныхъ палаткахъ продаютъ превосходную рыбу и крѣпкое виноградное вино, не низкаго достоинства. Когда мы сидѣли и обѣдали, здѣсь на солнышкѣ, къ намъ подошелъ старый Турка, купилъ грошовую рыбу, усѣлся смиренно подъ дерево и началъ уплетать ее съ собственнымъ хлѣбомъ. Мы попотчивали его квартою винограднаго вина; старикъ выпилъ его съ большимъ удовольствіемъ и, обтирая рукавомъ сѣдую бороду, разсказалъ намъ много интереснаго о современномъ состояніи имперіи. Вотъ единственный мусульманинъ, съ которымъ вошелъ я въ довольно близкія сношенія въ Константинополѣ. Вы поймете причины, не позволяющія мнѣ пересказать того, что я отъ него слышалъ.

«Вы сознаетесь, что вамъ нечего писать, замѣтитъ кто-нибудь, такъ для чего же вы пишете?» Признаться я и самъ себѣ задаю тотъ же вопросъ, и однакоже, сэръ, въ этомъ короткомъ письмѣ есть еще вещи, достойныя вашего вниманія. Турчанка въ каретѣ — идея многозначительная; сравненіе сераля съ воксаломъ при дневномъ свѣтѣ вѣрно съ дѣйствительностью. Изъ этихъ двухъ данныхъ ваша великая душа и геніальный, философскій умъ могутъ извлечь тѣ результаты, которыхъ не напечаталъ я здѣсь по скромности. Еслибы не умѣли вы такъ мастерски подражать дѣтскимъ учебникамъ, пріискивая нравоученія ко всѣмъ прочитаннымъ вами баснямъ, тогда я сказалъ бы вамъ, что многое въ отоманской имперіи обрюзгло, сморщилось и ослабло, какъ тотъ старый евнухъ, который грѣлся на солнышке; что когда Турчанка ѣхала въ мечеть въ каретъ, я понялъ, что учитель ея не Турція, и что двурогая луна блистательной Порты должна померкнуть передъ свѣтомъ образованія, какъ меркнетъ полный мѣсяцъ при солнечномъ восходѣ.

VIII

Жиды пилигримы. — Жидъ покупатель. — Памятники рыцарства. — Банкротство магометанизма. — Драгоманъ. — прекрасный день. — Родосъ

Изъ Константинополя мы направили путь къ Яфѣ. Корабль наполнился христіанами, евреями и язычниками. Каюты заняли Поляки, Русскіе, Нѣмцы, Французы, Испанцы и Греки; на палубѣ толпились маленькія колоніи людей, несходныхъ между собою по вѣрѣ и происхожденію. Былъ тутъ греческій священникъ, почтенный, сѣдобородый старецъ; много лѣтъ питался онъ только хлѣбомъ и водою для того, чтобы скопить маленькую сумму денегъ на путешествіе въ Іерусалимъ. Были также и еврейскіе равины, справлявшіе на кораблѣ праздникъ кущъ; каждый день два и три раза совершали они богослуженіе, въ бѣломъ облаченіи и съ филактерами. Были и Турки, отправлявшіе свои религіозные обряды и осторожно уклонявшіеся отъ сообщенія съ Жидами.

Неопрятность этихъ чадъ неволи превосходитъ всякое описаніе. Зловоніе, распространяемое ими, одежда и лица, пропитанныя насквозь саломъ, ужасныя кушанья, приготовляемыя въ вонючихъ горшкахъ и пожираемыя съ помощью грязныхъ пальцевъ, цыновки, постели и ковры, неопрятные въ высшей степени, — могли бы представить богатый предметъ для рѣзкихъ описаній Свифта, нисколько несвойственныхъ моему кроткому и деликатному перу. Что сказали бы на Бэкеръ-Стритѣ при взглядѣ на эту картину, которою попотчивали насъ новые товарищи? Впрочемъ, наше вниманіе было преимущественно занято обычаями и одеждою новыхъ спутниковъ.

Польскіе Евреи ѣхали сложить кости свои въ долинѣ Іосафата, исполняя съ чрезвычайной строгостью религіозные обряды. Мы были увѣрены, что утромъ и вечеромъ увидимъ непремѣнно раввиновъ ихъ, въ бѣлыхъ балахонахъ, молящихся, склонясь надъ книгами. Вся эта партія Жидовъ умывалась одинъ разъ въ недѣлю, наканунѣ субботы. Мужчины носили длинныя рясы и мѣховыя шапки или шляпы съ широкими полями; во время богослуженія, привязывали они къ головъ маленькія желѣзныя коробочки, съ вырѣзаннымъ на нихъ священнымъ именемъ. Нѣкоторые изъ дѣтей были очень хороши, а между женщинами вашъ покорнѣйшій слуга открылъ очаровательный розовый бутонъ красоты. Послѣ умывки, отъ пятницы до понедѣльника, прекрасное личико этой Еврейки блестѣло удивительной свѣжестью, но потомъ снова загрязнилось, засалилось я совершенно утратило природную бѣлизну и легкій румянецъ. Отъ Конставтинополя до Яфы преслѣдовалъ васъ крѣпкій вѣтеръ; морскія волны обдавали пѣной и брызгами неумытыхъ Жидовъ; мѣшки и тюки съ багажемъ ихъ мокли на палубѣ. Однакоже, не смотря на всѣ невзгоды, Евреи не хотѣли нанять каютъ, хотя и были въ числѣ ихъ люди богатые. Одинъ отецъ семейства, видя, что его поколѣніе промокло до костей, оказалъ, что онъ желалъ бы заплатить за каюту; но погода разгулялась на другой день, и ему стало жаль разстаться съ деньгами. Долго отнѣкивался Жидъ, однакоже корабельныя власти принудили его взять каюту.

Эта страсть къ удержанію денегъ принадлежитъ не однимъ Евреямъ; ею заражены и христіане, и поклонники Магомета. Tacкаясь по базарамъ за разными покупками, мы нерѣдко платили за нихъ такія деньги, съ которыхъ слѣдовало получить сдачу, и почти всякій разъ продавцы не додавали намъ нѣсколькихъ піастровъ; когда же мы настоятельно требовали ихъ, они разставались съ ними очень неохотно, выкладывая на залавокъ пенсъ за пенсомъ и умоляя насъ удовольствоваться неполной сдачею. Въ Константинополъ купилъ я для дамъ брусскаго шелку на пять или на шесть фунтовъ стерлинговъ, и богатый Армянинъ, который продалъ его, сталъ нищенски выпрашивать у меня три полпенса на переѣздъ въ Галату. Есть что-то наивное и смѣшное въ этомъ плутовствѣ, умасливаньѣ и страсти выканючить полпенса. Пріятно подать милостыню миліонеру нищему, засмѣяться въ лицо ему и сказать: «Вотъ, богачъ, вотъ тебѣ моя копѣйка. Будь счастливъ; разживайся на нее, старый, отвратительный попрошайка.» Я любилъ наблюдать за Евреями на берегу и на палубѣ, когда продавали они что нибудь другъ другу. Битва между продавцомъ и покупателемъ была для нихъ въ полномъ смыслъ агоніею. Они кричали, били по рукамъ и бранили другъ друга очень энергически; прекрасныя, благородныя лица ихъ выражали глубочайшую горесть — и вся эта запальчивость, это отчаяніе изъ-за копѣйки!

Посланные отъ нашихъ Евреевъ отправились на островъ Родосъ для закупки провизіи; въ числѣ ихъ находился почтенный равинъ, тотъ самый, который, въ бѣломъ глазетовомъ облаченіи, съ патріархальной наружностью, преклонялъ колѣна во время утренней молитвы передъ священной книгою, — и надобно было посмотрѣть, какъ отчаянно торговался онъ съ родосскимъ жидомъ за курицу! Улица запрудилась Жидами. Изъ старинныхъ, изукрашенныхъ рѣзьбою оконъ глядѣли косые глаза; изъ низенькихъ античныхъ дверей высунулись крючковатые носы; Жиденки, гнавшіе лошаковъ, Еврейки, кормившія грудью дѣтей, нарядныя и оборванныя красоточки, почтенные, сѣдобородые отцы ихъ — все это столпилось вокругъ продавца и покупателя курицы! И въ это же самое время, какъ нашъ равинъ опредѣлялъ цѣну ея, дѣти его, въ слѣдствіе данной имъ инструкціи, добывали пучки зеленыхъ вѣтвей для украшенія корабля въ день предстоявшаго праздника. Подумайте, сколько вѣковъ удивительный народъ этотъ остается неизмѣннымъ!

Родосскіе Евреи, эти геніи неопрятности, поселились въ благородномъ, древнемъ, полуразрушенномъ городѣ. До-сихъ-поръ гербы гордыхъ рыцарей остаются надъ дверями, въ которыя входятъ эти жалкіе, пропитанные саломъ кулаки и ходебщики. Турки пощадили эмблемы своихъ храбрыхъ противниковъ; они оставили ихъ неприкосновенными. Не такъ поступили Французы, овладѣвши Мальтою. Всѣ арматурныя украшенія мальтійскихъ рыцарей. уничтожили они съ своей обычной пылкостью; но по прошествіи немногихъ лѣтъ эти республиканцы, эти герои Мальты и Египта вдались въ тонкости геральдики, превратясь въ графовъ и князей новой имперіи.

Рыцарскія древности Родоса великолѣпны. Я не видывалъ зданій, которыя величіемъ и красотою намекали бы яснѣе на гордость своихъ основателей. Бойницы и ворота столько же воинственны и тяжелы, сколько художественны и аристократичны: вы сейчасъ замѣтите, что построить ихъ могли только люди высокаго происхожденія. Смотря на эти зданія, думается, что въ нихъ все еще живутъ рыцари св. Іоанна. Въ тысячу разъ живописнѣй они новѣйшихъ укрѣпленій. Древняя война заботилась о своемъ собственномъ украшеніи и строила богатые изящной скульптурою замки и стрѣльчатые ворота; но, судя по Гибралтару и Мальтѣ, нѣтъ ничего прозаичнѣе современной намъ крѣпостной архитектуры, которая заботится о войнѣ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на живописную сторону битвы. До-сихъ-поръ на бастіонахъ лежитъ нѣсколько крѣпостныхъ орудій; пушечные запасы прикрыты ржавыми латами, которые носили защитники крѣпости триста лѣтъ назадъ тому. Турки, уничтожившіе рыцарство, ожидаютъ теперь своей очереди. Расхаживая по Родосу, я былъ пораженъ признаками этого двойнаго упадка. На здѣшнихъ улицахъ вы видите прекрасные домы, украшенные гербами благородныхъ рыцарей, которые жили здѣсь, молились, ссорились между собою и убивали Турокъ. Это были облагороженные, изящные по наружности морскіе пираты. Произнося обѣтъ цѣломудрія, они жила грабежемъ; проповѣдуя смиреніе, принимали однихъ дворянъ въ свой орденъ, и умирали съ надеждою получить награду за всѣхъ убитыхъ ими язычниковъ. Когда же это благородное братство принуждено было уступить храбрости и фанатизму Турокъ; когда пало оно подъ ударами грабителей болѣе отважныхъ, нежели самый благородный изъ рыцарей: тогда залы этихъ домовъ наполнились великолѣпными пашами Востока, которые, побѣдивъ своихъ отважныхъ противниковъ, презирали христіанъ и рыцарей несравненно изящнѣе, нежели Англичанинъ презираетъ Француза. Теперь величавыя зданія Родоса перешли въ руки оборванныхъ торгашей, владѣющихъ дрянными лавчонками на базарѣ, и стали квартирами мелкихъ чиновниковъ, которые пополняютъ скудные оклады свои взятками. Вмѣсто серебра и золота, блистательный свѣтъ міра выдаетъ имъ жалованье оловомъ. Грозный противникъ крестоносцевъ совершенно утратилъ свою силу; мечъ его никому уже не страшенъ; дамаская сталь этого меча обратилась въ олово и не можетъ срубить головы христіанина. Человѣку, надѣленному нѣжными чувствами, простительно поболтать немного о печальной картинѣ, представляемой упадкомъ двухъ великихъ учрежденій вселенной. Рыцарства нѣтъ уже болѣе; оно погибло, не измѣнивъ себѣ, оно пало на полѣ битвы, обращенное лицомъ къ врагамъ своей вѣры. Теперь и магометанизмъ готовъ рухнуться. Сынъ Баязета Ильдерима оказывается несостоятельнымъ; потомки Магомета поглощаются Англичанами и болтунами Французами; Источникъ Величія съежился въ три погибели и чеканитъ оловянныя денежки! Подумайте о прекрасныхъ гуріяхъ, населяющихъ рай Магомета! Какъ должны быть печальны онѣ, видя, что пріѣзды къ нимъ правовѣрныхъ съ каждымъ днемъ становятся все рѣже и рѣже. Самый рай этотъ, кажется мнѣ, принимаетъ роковую воксальную наружность сераля, которая преслѣдуетъ меня съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ я покинулъ Константинополь. Неизсякаемые фонтаны вѣка начинаютъ сохнуть; на днѣ ихъ блеститъ какая-то двусмысленная жидкость; только что поджаренныя мясныя деревья кричатъ пріятнымъ голоскомъ: «приди, покушай меня,» но правовѣрный начинаетъ уже крѣпко сомнѣваться въ добромъ качествѣ этихъ жизненныхъ припасовъ. По ночамъ бѣдныя гуріи печально сидятъ вокругъ этихъ деревьевъ, штопая своя полинявшія, прозрачныя покрывала; Али, Омаръ и старые имамы собираются на совѣтъ, и самъ вождь правовѣрныхъ, этотъ грозный пастырь верблюдовъ, сверхъестественный супругъ Кадише, сидитъ одиноко въ покачнувшемся кіоскѣ и думаетъ крѣпкую думу о постигшей его участи, съ трепетомъ ожидая того дня, когда райскіе сады его опустѣютъ, подобно греческому Олимпу.

На всемъ городъ Родоса лежитъ печать разрушенія и упадка; одни только дома, занимаемые консулами, не гармонируютъ съ общимъ характеромъ этой грустной картины. Красиво стоятъ они на берегу моря, подъ разноцвѣтными флагами своихъ націй; тогда какъ древнія зданія Родоса ветшаютъ и разваливаются. Прекрасная церковь св. Іоанна, обращенная въ мечеть, и рядомъ съ нею другая мечеть, принимаютъ формы развалинъ; городскія укрѣпленія разрушаются отъ времени. Въ маленькой гавани шумъ и возня очень порядочные; но ихъ производятъ люди, оборванные по большой части, какъ нищіе; на базаръ не видалъ я ни одной лавки, которая стояла бы дороже тюка съ товарами ходебщика.

Дорогою, я взялъ въ проводники себѣ молодаго нѣмецкаго башмачника, только что возвратившагося изъ Сиріи. Онъ увѣрялъ меня, что весьма свободно говоритъ по-арабски и по-турецки. Я думалъ, что онъ научился такой премудрости, когда былъ еще студентомъ въ Берлинѣ; но оказалось, что мой Нѣмецъ знаетъ по-турецки не больше трехъ словъ, которыя и употреблялъ онъ въ дѣло при всякомъ удобномъ случаѣ, водя меня по безлюднымъ улицамъ стараго города. На линію укрѣпленій вышли мы сквозь древніе ворота и гауптвахту, гдѣ стояла нѣкогда часовня съ позолоченной кровлею. Подъ сводомъ воротъ валялся оборванный караулъ изъ солдатъ турецкаго гарнизона. Два мальчика на лошакѣ; невольникъ на мулѣ; женщина, шлепающая желтыми папушами; старикъ, сплетающій корзину изъ ивовыхъ прутиковъ, подъ тѣнью древняго портика; колодезь, изъ котораго пили боевые коня рыцарей, и водою котораго плескались теперь два мальчика, ѣхавшіе на лошакѣ: вотъ предметы для кисти сантиментальнаго артиста. Когда сидитъ онъ здѣсь, занятый своимъ эскизомъ, отрепанная власть острова ѣдетъ на тощей лошаденкѣ, и два или три солдата, оставя трубки, берутъ ружья на плечо при въѣздѣ своего начальника подъ сводъ готической арки.

Меня удивляла необыкновенная чистота и ясность здѣшняго неба; такихъ желтыхъ песковъ и такой великолѣпно синей воды не видалъ я ни въ Кадиксѣ, ни въ Пиреѣ. Домики береговыхъ жителей, окруженные садами и огородами, имѣютъ видъ бѣдныхъ хуторовъ; но всѣ смоквы усѣяны золотистыми плодами; стройныя пальмы окружены какимъ-то особенно свѣтлымъ воздухомъ; ползущія растенія, изгибаясь по крѣпостной стѣнѣ, блестятъ цвѣтами и листьями. Жители острова, съ прекрасными, торжественными лицами, покоятся въ прохладной тѣни, беззаботные и счастливые; никто изъ нихъ не трудится; они и говорятъ-то неохотно, какъ будто лѣнь и безмолвіе необходимыя условія этой чудной атмосферы, которою дышутъ они.

Мы спустились по берегу, къ старинной мечети, блестящей на солнцъ и испещренной вырѣзанными на ней именами Аллаха и титулами пиратовъ и полководцевъ, похороненныхъ здѣсь. Ключарь этой мечети сидѣлъ въ саду, на деревянномъ возвышеніи, лѣниво раскачиваясь изъ стороны въ сторону и напѣвая въ носъ величаніе пророку, а между тьмъ вѣтеръ, колебля вершины деревьевъ, прихотливо игралъ тѣнью ихъ по плитамъ мощенаго двора, по маленькимъ фонтанамъ и по нашесту гнусаря-псалмопѣвца. Съ боку двора стояла мечеть, съ бѣлыми столами, холоднымъ поломъ, устланнымъ циновками, съ прекрасными орнаментами и рѣзной каѳедрой; а прямо противъ него возвышались бойницы и зубчатая стѣна рыцарскаго города.

Дѣйствительно, подъ вліяніемъ этой прекрасной атмосферы, душа наполняется чувствомъ какой-то мирной радости, и человѣкъ невольно поддается лѣни. Я спустился еще ниже, къ заливу, на которомъ также лѣниво дремало нѣсколько судовъ, не имѣя ни одной живой души на палубѣ, и нашелъ здѣсь тюрьму. Ворота были отворены настежъ, какъ въ Вэстминстеръ-Голлѣ. Нѣсколько заключенныхъ съ женами и одинъ или два солдата сидѣли у фонтана, подъ аркою; другіе преступники бродили тамъ и сямъ, очень пріятно побрякивая цѣпями. Часовые и чиновники поговаривали съ ними весьма дружелюбно, и когда сталъ я снимать съ нихъ портреты, они только слегла посматривали на мою работу. Старая, покрытая морщинами преступница, которую избралъ я моделью, по причинъ особенно отвратительной ея наружности, закрыла рукавомъ лицо, и этотъ неумѣстный признакъ стыдливости произвелъ общій хохотъ въ добродушной толпѣ душегубовъ, воровъ и полицейскихъ чиновниковъ. Мѣсто это потому только и можно было признать острогомъ, что поперегъ дверей растянулось двое часовыхъ; недалеко отъ нихъ, внутри двора, лежали три только что пойманныхъ пирата, съ цѣпями на ногахъ. Они совершили нѣсколько убійствъ и ожидали смертнаго приговора; но и тутъ женамъ этихъ людей предоставленъ былъ свободный доступъ къ нимъ. Кажется, еслибы полдюжинѣ товарищей вздумалось освободить этихъ молодцовъ, да еслибъ и сами они почувствовали охоту къ движенію, часовые полѣнились бы догонять ихъ. Соединенное вліяніе Родоса и Рамазана овладѣло, повидимому, душою и тѣломъ пріятеля моего, берлинскаго башмачника. Получивъ деньги, онъ въ туже минуту оставилъ меня, сѣлъ подлъ фонтана и началъ уписывать виноградъ, вытаскивая кисти его изъ неопрятнаго ножоваго платка. Въ гавани, развалясь на палубахъ судовъ, дремали или, отъ нечего дѣлать, ѣли арбузы такіе же, какъ и онъ, праздные христіане. Въ кофейняхъ, вдоль набережной, сидѣли цѣлыя сотни неподвижныхъ мужчинъ, предаваясь сладостному кейфу; капитанъ знаменитаго парохода «Иберія», съ офицерами и частью пассажировъ, принадлежалъ также къ числу тунеядцевъ. Человѣка три изъ молодыхъ искателей приключеній отправились въ долину, гдѣ былъ убитъ драконъ; но другіе, поддавшіеся болѣе ихъ обаятельному вліянію острова, право, не двинулись бы съ мѣста даже и въ томъ случаѣ, когда сказали бы имъ, что самъ Колоссъ Родосскій разгуливаетъ недалеко отъ города.

IX

Тельмесъ. — Галиль-паша. — Бейрутъ. — Портретъ. — Балъ на корабль. — Сирійскій князь

Только поэтъ могъ бы описать этотъ очаровательный маленькій заливъ Глаукусъ, въ который вошли мы 26 сентября, на лучшемъ изъ пароходовъ, когда-либо волновавшихъ его прекрасную воду. Къ сожалѣнію, съ нами не было поэта; а какъ передать прозою этотъ восхитительный эпизодъ природной поэзіи? Для этого необходима симфонія, полная сладостныхъ мелодій и тихо волнующейся гармоніи, или пѣснь, написанная чистыми, какъ кристалъ, ямбами Мильнеса. Кротко покоится этотъ милый заливъ, мирно блистая розовой зарею; зеленые острова тонутъ въ водѣ его; пурпуровыя горы волнуются вокругъ него, и до самой подошвы ихъ, выступая прямо изъ залива, раскинулась богатая зеленая долина, покрытая травой и кустарниками, посреди которыхъ мелькаютъ бѣлые домики. Я могъ разсмотрѣть небольшой минаретъ и нѣсколько пальмъ. Но тоже самое можно сказать и о другихъ заливахъ; мало этого, можно, никогда не бывши здѣсь, описать его несравненно подробнѣе, по «Караманіи» Бьюфорта, которая однакоже не въ состояніи дать вамъ о немъ ни малѣйшаго понятія.

И если самъ великій гидрографъ Адмиралтейства, измѣрившій этотъ заливъ, не могъ описать его; если даже по книгѣ сэра Джона Феллоуэса воображеніе читателя не создастъ ничего похожаго на Тельмесъ, — неужели и послѣ этого надѣетесь вы, гордый человѣкъ, сдѣлать въ этомъ родѣ удачный опытъ? Тутъ сила художника, какъ я понимаю это дѣло, заключается въ томъ собственно, что онъ искусствомъ своимъ производитъ на человѣка тоже впечатлѣніе, какое произвела природа на его собственную душу. Только музыка и поэзія способны достигнуть этой цѣли. Я признаю лучшимъ описаніемъ древнихъ, безмолвныхъ разваливъ Тельмеса «Оду къ греческой урнѣ» Китса. Взглянувши на нихъ одинъ разъ, вы никогда не забудете этой картины, какъ не забываются звуки Моцарта, которые, кажется, похитилъ онъ съ неба. Это лучшее изъ благодѣяній жизни). Вы можете, закрывши глаза, припоминать былое; прекрасное видѣніе возвращается къ вамъ, по вашему призыву; снова слышите вы божественную арію, снова рисуется передъ вами маленькій, прелестный пейзажъ, которымъ любовались вы въ красный денекъ своей жизни!

Вотъ замѣтки изъ моей памятной книжки на этотъ день: утромъ вошли мы въ заливъ Глаукусъ; высадились въ Макри; древнее, очень живописное, разрушенное селеніе; театръ на прекрасномъ берегу моря; большое плодородіе, олеандры, пальма, возвышающаяся посреди обширной деревни, какъ султанъ на фескѣ падишаха; изсѣченные гроты, или могилы на верху горы; верблюды вдоль моста.

Можетъ быть, это лучшія данныя для человѣка съ воображеніемъ; по нимъ онъ представитъ верблюдовъ, дремлющихъ подъ чинарами; портики и колонны съ дорическими травами и архитравами; гору, по скатамъ которой изсѣчены могилы, и небольшую толпу отрепанныхъ поселянъ, спускающихся по берегу къ водѣ покойнаго залива, чтобы взглянуть на пароходъ. Но главное мѣсто въ этомъ пейзажѣ долженъ занять маленькій театръ, стоящій на берегу, противъ свѣтлаго залива и выступившихъ изъ него пурпуровыхъ острововъ. Ни одинъ театралъ не видывалъ сцены болѣе обворожительной. Она располагаетъ человѣка къ поэтическимъ грезамъ и сладкой льни. О, Джонесъ, другъ моего сердца! не захотѣлъ ли бы ты превратиться въ Грека, одѣтаго въ бѣлую тогу, пріютиться здѣсь, на прохладной ступени театра, съ прелестной Неэрою, и нашептывать (на іоническомъ діалектѣ) въ розовое ушко ей сладкія рѣчи? Тогда, вмѣсто Джонеса, тебѣ слѣдовало бы называться Іонидомъ; вмѣсто шелковой шляпы, ты носилъ бы вѣнокъ изъ розъ; ты не слушалъ бы хора, поющаго на сценѣ; въ ушахъ твоихъ звучалъ бы только шопотъ красавицы, назначившей тебѣ свиданіе въ mesonuktiais horais. Урну съ твоимъ пепломъ, когда бы все уже было кончено, отнесли бы туда, въ нагорную пещеру, пережившіе тебя Іониды, при звукахъ погребальнаго гимна… Однакоже въ этихъ пещерахъ нѣтъ уже урнъ также, какъ и въ театрѣ представленій. Въ замѣну хоральныхъ мелодій, звучавшихъ здѣсь въ былое время, одинъ изъ моихъ спутниковъ, вышедши на сцену, продекламировалъ:

 Меня зовутъ Норваломъ.

Въ тотъ же день остановились мы не надолго передъ другимъ разрушеннымъ театромъ Автифилоса. Наши оксфордскіе товарищи поспѣшили выдти на берегъ, вбѣжали на холмъ и стали измѣрять величину сцены и считать ступени театра; другіе, менѣе дѣятельные пассажиры, наблюдали за ними въ зрительныя трубы съ палубы.

По прошествіи двухъ дней, характеръ окружавшей васъ картины совершенно измѣнился. Удалясь отъ классической земли, мы стали на якорь въ заливѣ св. Георгія, позади большой горы. На вершинѣ ея Георгій Побѣдоносецъ убилъ дракона. Тутъ же стоялъ турецкій флотъ, подъ начальствомъ Галиля-паши, двухъ сыновей котораго умертвили два послѣдніе султана. Красный флагъ, съ луной и звѣздою, развѣвался на кормѣ его корабля. Нашъ дипломатъ надѣлъ мундиръ и поѣхалъ къ его превосходительству съ визитомъ. Возвратясь на пароходъ, съ восторгомъ описывалъ онъ красоту корабля, порядокъ, царствующій на немъ, и любезность турецкаго адмирала, который прислалъ намъ нѣсколько бутылокъ стараго кипрскаго вина. Подлѣ насъ стоялъ въ гавани англійскій корабль «Тромпъ», и капитанъ его, сообщивши намъ много примѣровъ, доказывающихъ дружелюбіе и гостепріимство Галиля-паши, подкрѣпилъ доброе мнѣніе, которое возъимѣли мы о зятѣ султана, по случаю присланнаго вамъ подарка. Капитанъ Г. увѣрялъ, что турецкіе корабли ни по вооруженію, ни по выправкѣ матросовъ нисколько не хуже военныхъ судовъ другихъ европейскихъ націй, и выразилъ искреннее желаніе командовать семидесяти-четырехъ пушечнымъ турецкимъ кораблемъ и сцѣпиться съ любымъ французскимъ фрегатомъ такаго же калибра. Но я вполнѣ увѣренъ, что онъ не усвоитъ магометанскаго образа мыслей, и что ему не предложатъ сцѣпиться съ какимъ бы то вы было семидесяти-четырехъ пушечнымъ. Если же дойдетъ очередь и до этого, то будетъ надѣяться, что для такой битвы годятся и его земляки. Если команда Тромпа похожа на матросовъ капитанскаго катера, ея не устрашатъ двѣсти пятьдесятъ человѣкъ подъ начальствомъ Жуанвилля. На этомъ катеръ доѣхали мы до берега. Ни одинъ изъ осьми гребцовъ его не ступилъ ногою на землю въ продолженіе двухъ лѣтъ, предшествовавшихъ прибытію Тромпа въ бейрутскую гавань. Можетъ ли такая жизнь назваться счастливою? Мы пристали къ набережной Бейрута, защищаемой фортомъ, который разрушенъ до половины храбрымъ старикомъ, начальникомъ англійской эскадры.

На бейрутской набережной цивилизація процвѣтаетъ подъ консульскими флагами, которые развѣваются въ свѣтломъ воздухѣ, надъ желтыми зданіями. Сюда доставляетъ она изъ Англіи шерстяныя издѣлія, посуду, сои и горькій эль. Сюда же перенесла она свѣтскость и послѣднія французскія моды. Строго соблюдаетъ ихъ здѣсь прекрасная владѣтельница большаго французскаго магазина. Замѣтивъ на набережной незнакомаго человѣка, съ карандашомъ и бумагою въ рукахъ, она велѣла вынесть ему стулъ и кивнула головою съ такой милой улыбкою, какую можно увидѣть только во Франціи. Къ этой изящной дамѣ подошелъ французскій офицерикъ, съ бородкою, и они стали любезничать точь-въ-точь, какъ на бульваръ. Арабъ, покинувъ товарные тюки и верблюда, котораго разгружалъ онъ, пошелъ взглянуть на эскизъ. Два турецкихъ солдата, съ корявыми круглыми лицами, въ красныхъ колпакахъ и бѣломъ дезабилье, выпучили глаза на бумагу, въ нее же вперились черные, блестящіе зрачки маленькой, курчавой и смуглой дѣвочки, съ синимъ татуированнымъ подбородкомъ. Словно статуя, стояла она, съ кувшиномъ на головѣ, прикрытая изорванной, синей рубашкою. Какъ была великолѣпна эта синяя вода! Какъ чудно отражались въ ней и блестѣли надъ нею флаги, паруса и прибрежныя зданія! Бѣлые гребни синихъ волнъ клубились и сверкали, будто серебряные; тѣнь была также густа и прохладна, какъ ярки и розовы мѣста, освѣщенныя солнцемъ; древнія бойницы мягко рисовались въ этой чудной атмосферѣ, и дальнія горы переливались аметистами. Офицеръ былъ вполнѣ счастливъ; онъ говорилъ съ милой француженкою о любви, а можетъ быть о послѣднемъ фасонѣ шляпъ, о сраженіи при Исли, о Вѣчномъ Жидѣ — Богъ его знаетъ. И какъ шло къ ней это хорошенькое платье съ широкими рукавами! Мы не видали ни одной женщины цѣлый мѣсяцъ, за исключеніемъ почтенной мистриссъ Фляниганъ, жены нашего метръ-д'отеля, да еще жалкихъ представительницъ прекраснаго пола, ѣхавшихъ на пароходѣ. О стамбульскихъ красавицахъ, окутанныхъ якмаками и шлепающихъ желтыми, отвратительными папушами — и говорить не стоитъ!

Этотъ день былъ отмѣченъ другимъ бѣлымъ камешкомъ; онъ доставилъ мнѣ случай полюбоваться еще одной красавицею. Безмолвно стояла она, когда мы вдвоемъ снимали портретъ съ нея. (Я упоминаю о числѣ портретистовъ, для избѣжанія скандала). Эту дѣвушку зовутъ Маріамою; она родилась въ Сиріи.

Во время сеанса, изъ-за плеча молодой госпожи своей выглядывалъ черный поваръ, съ такой добродушной улыбкою, какую въ состояніи нарисовать одинъ только удивительный Лесли.

Брата Маріамы наняли мы въ проводники для обозрѣнія города и для безошибочной покупки золотыхъ шарфовъ и платковъ, запастись которыми въ Бейрутѣ, по мнѣнію иностранцевъ, весьма выгодно; Много пришлось вамъ употребить хитростей, чтобы одолѣть застѣнчивость маленькой Маріамы. Сначала остановилась она вдали отъ васъ, по другую сторону двери, откуда черныя глазки ея блестѣли, какъ звѣздочки. Увѣщанія брата и матери не могли вызвать Маріамы изъ этой закуты. Нечего дѣлать; надобно было приняться за портретъ старухи. Но какъ изобразить эту необъятно толстую фигуру? Сама старуха испугалась бы при взглядѣ на свое вѣрное изображеніе. Нѣтъ; мы нарисовали прекрасный идеалъ, въ которомъ не было, разумѣется, ни одной черты, схожей съ оригиналомъ, исключая желтаго платья, ожерелья изъ секиновъ, жемчужныхъ нитокъ и другихъ украшеній, которыя, спускаясь съ шеи, доходили до самаго живота этой толстѣйшей женщины. Рисунокъ и теперь хранится у меня: старуха похожа на леди, какъ рисуются онъ въ изящныхъ альбомахъ.

Окончивъ портретъ, мы вручили его матери нашего проводника, она передала его черномазому повару, а тотъ показали уже, не переставая улыбаться, маленькой Маріамъ, которая послѣ этого выступила впередъ и охотно покорилась своей участи.

Судя по веселой наружности этихъ людей, по ихъ склонности къ смѣху, по нарядной одеждъ женщинъ и опрятности маленькаго домика, разрисованнаго прекрасными арабесками, устланнаго чистенькими цыновками и свѣжими коврами, — надобно думать, что нѣкоторыя семьи живутъ въ Бейрутъ очень комфортабельно. Здѣсь видѣлъ я книгу и на стѣнѣ темный образъ Божіей Матери, именемъ которой названа прекрасная Маріама.

Верблюды и солдаты, базары и каны, фонтаны и палатки, аллеи и рынки такъ пестро перемѣшаны здѣсь, такъ богаты свѣтомъ и тѣнью, что художникъ могъ бы прожить въ Бейрутѣ нѣсколько мѣсяцевъ съ большимъ удовольствіемъ и даже съ значительной для себя пользою. Новый костюмъ смѣшанъ въ этомъ городѣ съ живописной одеждою древности. По рынкамъ проходятъ здѣсь закрытыя синимъ покрываломъ женщины Ливана, съ высокими рогами на лбу. Тысячи лѣтъ назадъ тому, когда писали еще еврейскіе пророки, рога эти носились въ Ливанѣ.

Ночью капитанъ парохода далъ блестящій балъ съ ужиномъ, и самъ, посреди своей команды, превращенной въ музыкантовъ, энергически колотилъ въ барабанъ палкою. Голубые огни и ракеты летѣли на воздухъ съ рей нашего корабля, на торжественные сигналы котораго отвѣчалъ залпами другой англійскій пароходъ, стоявшій въ гавани.

Праздникъ нашъ удивилъ капитана-пашу, и онъ прислалъ своего секретаря, освѣдомиться о причинѣ фейерверка. Но лишь только этотъ мусульманинъ ступилъ на палубу, одинъ изъ офицеровъ Тромпа обхватилъ его за туловище и началъ кружить въ вихрѣ вальса, къ общему удовольствію веселой публики. Торжественная наружность пляшущаго дервиша была бы ничто, въ сравненіи съ удивленіемъ и важностью, написанными на лицѣ секретаря во время этого танца; оригинальные па, которые изобрѣталъ онъ для поддержанія своей особы, заслужили общее рукоплесканіе.

Я забылъ упомянуть, что онъ зашелъ такъ далеко въ соблюденіи европейскихъ обычаевъ, что даже пилъ съ вами за ужиномъ шампанское; такой поступокъ несовмѣстимъ съ его саномъ и можетъ повредить будущей карьерѣ этого, такъ мило танцующаго, мусульманина.

Здѣсь познакомились мы съ другимъ подданнымъ султана, который, къ сожалѣнію, имѣетъ право усумниться въ чести Англичанъ, потому что вамъ вздумалось сыграть съ нимъ очень негодную штуку.

Къ числу купцовъ, торгующихъ на маленькомъ базаръ мелочными издѣліями Востока, принадлежалъ молодой человѣкъ, очень бѣгло говорившій по-англійски и особенно внимательный ко всѣмъ пассажирамъ Тромпа. Этотъ джентльменъ торговалъ не одними только носовыми платками, но пріобрѣлъ порядочное состояніе перекупкою лошаковъ и муловъ, и подержалъ небольшой постоялый дворъ, или трактиръ для путешественниковъ.

Неудивительно, что этотъ человѣкъ говорилъ хорошо по-англійски и былъ очень любезенъ: онъ провелъ нѣкоторое время въ Англіи и былъ принятъ тамъ въ лучшемъ кругу. Ничтожный продавецъ мелочныхъ товаровъ въ Бейрутъ былъ львомъ въ аристократическихъ домахъ великаго народа и даже представлялся, подъ именемъ сирійскаго князя, въ Виндзорѣ, гдѣ сама королева обошлась съ нимъ чрезвычайно любезно.

Не знаю, почему пришла фантазія одному изъ офицеровъ Тромпа увѣрить этого князька, что и шталмейстеръ принца Альберта. Сирійскій князь былъ представленъ мнимому шталмейстеру, и мы наговорили другъ другу премножество комплиментовъ. Я такъ дерзко разыгралъ свою роль, что князекъ сказалъ, разставаясь со мною: «Полковникъ Титмаршъ, когда вы будете въ Бейрутѣ, прошу васъ познакомиться съ моимъ искреннимъ другомъ Когіа Гассаномъ.»

Бѣдный Когіа Гассанъ (позабылъ, такъ ли называю его, но впрочемъ это все равно) былъ уполномоченъ его свѣтлостью для переговоровъ со мною, и мы дружески бесѣдовали съ нимъ, при шутникъ офицеръ, который присутствовалъ на этой аудіенціи съ неописаннымъ удовольствіемъ.

Но, посмотрите, къ чему ведетъ обманъ! На слѣдующій день, когда мы готовы были отправиться въ путь, на палубу Тромпа явился сирійскій князь, сказать послѣднее прости виндзорскому шталмейстеру. Убѣдительно просилъ онъ меня передать увѣренія его въ неизмѣнной преданности благосклонному супругу королевы Викторіи. Мало этого. Когіа Гассанъ притащилъ пребольшой ящикъ съ конфектами и маленькую куклу въ ливанскомъ костюмѣ, усердно прося мое превосходительство принять эти подарки. Тутъ только глубоко почувствовалъ я наказаніе, которому подвергался теперь за свой дурной поступокъ. Какъ принять сласти, предложенныя Гассаномъ? И однако же, какъ отказать ему? Дѣло извѣстное: одна ложь ведетъ за собой другую, а потому первый обманъ я долженъ былъ поддержать теперь новой выдумкою. Придавъ лицу своему какъ можно болѣе серьозный видъ: «Когіа Гассанъ, сказалъ я, мнѣ удивительно, какъ не знаете вы коренныхъ обычаевъ британскаго двора? Неужели неизвѣстно вамъ, что его высочество торжественно запретилъ своимъ чиновникамъ принимать бакшишъ, какого бы то ни было рода?»

И такъ, князь Когіа Гассанъ принужденъ былъ оставить у себя ящикъ съ конфектами; во все-таки отъ куклы, которая стоила не болѣе двухъ пенсовъ, не было средствъ отдѣлаться.

X

Прибытіе въ Яфу. — Яфа. — Кади. — Диванъ Кади. — Ночная сцена въ Яфѣ. — Моя первая ночь въ Сиріи

Пробывши въ моръ цѣлыя пять недѣль съ напраснымъ ожиданіемъ, что вотъ чрезъ нѣсколько дней морская болѣзнь оставитъ насъ въ покоѣ, и чувствуя, что вѣтеръ и качка продолжаютъ производить на васъ тоже дѣйствіе, какое производили они при самомъ началѣ путешествія, — вы начинаете предполагать, что съ вами поступаютъ несправедливо. Я намѣревался даже подать жалобу Компаніи этого невывосимаго истязанія человѣческой природы на правила, изложенныя ею въ объявленіи; но, къ счастію, мы то и дѣло заходили въ разныя гавани, и эти остановки возобновляли наши жизненныя силы.

3-го октября якорный канатъ нашего парохода шумно потонулъ въ синемъ морѣ передъ Яфою, мили за полторы отъ города, который ясно рисовался въ чистомъ воздухъ. На свѣтломъ небѣ вѣяли блестящіе флаги консуловъ, какъ символъ гостепріимства и отраднаго отдыха; самый городъ походилъ на большую груду обожженныхъ на солнцъ кирпича, изъ которой подымались минареты и маленькіе бѣлые куполы. Кое-гдѣ вершины финиковыхъ пальмъ торчали вѣеромъ надъ кровлями этихъ некрасивыхъ зданій; городъ обхватывала песчаная степь, въ глубинѣ которой краснѣли невысокія горы. Можно было разсмотрѣть вереницы верблюдовъ, тянувшіяся посреди этихъ желтоватыхъ равнинъ; а тѣ изъ насъ, кому предстояло выдти на берегъ, могли полюбоваться на морской прибой, заливающій песокъ берега и прыгающій поверхъ подводныхъ камней, которые чернѣли на пути къ городу. Прибой этотъ очень силенъ, проливъ между скалъ узокъ, и опасность немаловажна. Когда пересѣли мы съ парохода на большой туземный баркасъ и поплыли къ Яфѣ, проводникъ вздумалъ потѣшить нашихъ дамъ пріятнымъ разсказомъ о томъ, какъ лейтенантъ и восемь матросовъ съ корабля ея величества утонули здѣсь, наткнувшись на эти скалы. Онъ не принималъ въ соображеніе, что насъ везутъ только два взрослыхъ гребца и два полунагихъ мальчика, которые, стоя, правятъ рулемъ и двумя маленькими веслами.

По минованіи одной опасности отъ скалъ и прибоя, наступила другая: отвратительные чернокожіе дикари, въ прекоротенькихъ рубашонкахъ, бросились по мелкой водѣ навстрѣчу къ намъ и, размахивая руками, начали кричать по-арабски, приглашая васъ сѣсть на плеча къ нимъ. Вѣроятно, эти молодчики напугали дамъ вашихъ больше скалъ и прибоя; но что же дѣлать? бѣдняжки должны были покориться своей участи. Кое-какъ усѣлись они на коричневыя спины этихъ негодниковъ, которые донесли ихъ почти до самыхъ воротъ города, гдѣ шумно тѣснилась густая толпа Арабовъ. Мужчины между тѣмъ разсчитывались съ гребцами. До сихъ поръ припоминаю я съ особеннымъ удовольствіемъ крикъ и проклятія худенькаго и чрезвычайно голосистаго парня, которому, вмѣсто шести, дали по ошибкѣ пять піастровъ. Но какъ различить эти монеты, не умѣя прочесть, что на нихъ написано? И та, и другая вылиты изъ того же негоднаго свинца или олова; я думалъ, что меньшая изъ нихъ имѣетъ болѣе цѣнности; но задорный Арабъ, знавшій, какъ ходятъ эти деньги, изъявилъ очевидное расположеніе перерѣзать горло тому человѣку, который не умѣетъ различить ихъ. Незадолго до этого, здѣсь рѣзали людей и не за такія серьозныя вещи.

По выходѣ на берегъ, мы прежде всего позаботились отыскать взорами нашихъ леди. Обнаженные дикаря все еще таскали ихъ на плечахъ, расхаживая по берегу. Пройдя сквозь темные ворота, мы очутились въ улицѣ, запруженной навьюченными лошаками, верблюдами и ихъ погоньщиками. Сквозь эту-то разнохарактерную толпу должны были пройдти mesdames et mesdemoiselles, пріѣхавшія сюда верхомъ на жителяхъ каменистой Аравіи. Мы поспѣшили войдти въ первую отворенную калитку, пробрались между лошадей, стоявшихъ подъ навѣсомъ крытаго двора, и поднялись по каменной лѣстницъ въ домъ русскаго консула. Прислуга его встрѣтила насъ очень вѣжливо. Дамы, сопровождаемыя ящиками и чемоданами (предметомъ нашихъ особенныхъ заботъ), пройдя нисколько террасъ и лѣстницъ, были введены въ небольшую, очень комфортабельную комнату, въ которой сидѣлъ представитель Россіи. На англійскихъ просто, но со вкусомъ одѣтыхъ дамъ съ удивленіемъ смотрѣли смуглолицыя женщины, въ чалмахъ, съ отрепанными хвостами, безъ корсетовъ, съ золотыми монетами и голубыми бусами на шеѣ; на террасахъ черные повара, раздувая огонь, возились съ какими-то престранными горшками и кастрюлями; дѣти, въ длинныхъ, пестрыхъ блузахъ, покинувъ игры и занятія, пришли также смотрѣть на насъ. При входѣ нашемъ въ прохладную комнату, въ которой былъ сводъ, рѣшатчатыя окна, выходившія на море, портретъ русскаго Императора и образа св. Георгія и Божіей Матери, консулъ принялъ насъ очень любезно и угостилъ гранатами, сахаромъ и трубками съ какими-то благовонными чубуками, аршина въ три длиною.

Увѣренные въ любезности русскаго консула, мы оставили у него дамъ и пошли знакомиться съ нашимъ собственнымъ представителемъ. Улицы этого городка также непріятны для копытъ лошади, какъ и для ногъ путешественника. Многія изъ нихъ изрыты ступеньками, ведущими прямо въ домы обывателей; чрезвычайно неопрятные конюшни и чуланы занимаютъ нижніе этажи этихъ зданій; вы идете безчисленными коридорами, подымаетесь съ террасы на террасу и видите, гдѣ ни попало, маленькія комнаты: семейства живутъ столько же въ нихъ, сколько и на террасахъ.

Англійскаго консула нашли мы въ такой же комнаткѣ со сводомъ; на стѣнѣ висѣла старинная картина, изображающая гербъ Англіи. Здѣсь-то принимаетъ подданныхъ королевы Викторіи этотъ почтенный старикъ, въ красномъ халатѣ, вооруженный истертой палкою съ оловяннымъ набалдашникомъ, которая служитъ атрибутомъ его званія. Онъ предложилъ къ нашимъ услугамъ трубки, кофе, и отдалъ для спанья всѣ постели, а самъ улегся на террасѣ. Мы хотѣли отблагодарить его за это гостепріимство; но онъ отказался отъ всякаго вознагражденія, говоря, что принимая насъ, онъ исполнилъ только долгъ свой. Я думалъ, что этотъ достойный человѣкъ получаетъ очень хорошее жалованье отъ нашего правительства, но оказалось, что оно ни одному изъ нашихъ консуловъ въ Левантѣ не даетъ ни единаго фартинга. Имѣемъ ли мы право жаловаться послѣ, что у насъ нѣтъ хорошихъ агентовъ? Если эти достойные люди и сплутуютъ подъ-часъ, можно ли намъ обвинить ихъ по справедливости? Гордые и надутые своей важностью Англичане, путешествуя по этимъ странамъ и видя, что правительства другихъ націй поддерживаютъ здѣсь своихъ представителей весьма прилично, — не могутъ не чувствовать стыда и униженія, прибѣгая къ безсильному покровительству консульскаго флага Великобританіи.

Дѣятельная молодежь вышла на берегъ прежде васъ и захватила всѣхъ лошадей, которыхъ можно было нанять для дальнѣйшаго путешествія; но мы надѣялись на письмо Галиля-паши, въ которомъ предписывалось всѣмъ пашамъ и губернаторамъ оказывать намъ всевозможную помощь. Кади и вице-губернаторъ Яфы, узнавъ, что мы владѣемъ такимъ документомъ, поспѣшилъ явиться на поклонъ къ предводителю нашей партіи. Онъ брался сдѣлать для насъ все на свѣтъ, и хотя не было дѣйствительно лошадей, но онъ обѣщалъ прислать ихъ черезъ три часа. Послѣ этого мы простились съ нимъ съ улыбкой, поклонами и привѣтствіями, которыя передавались съ одной стороны на другую покорнымъ переводчикомъ. Но часы проходили, а топота конскихъ копытъ не было слышно. Мы поѣли яицъ съ хлѣбомъ, и небо зажглось вечерней зарею; мы принялись за трубки и кофе, и настала ночь. Не бросилъ ли этотъ человѣкъ въ насъ грязью? Не насмѣялся ли онъ надъ нашими бородами и не обезчестилъ ли своимъ обманомъ мирныхъ могилъ нашихъ матушекъ? подумали мы и рѣшились отыскать этого безчестнаго исполнителя правосудія въ его собственномъ логовищѣ. Теперь трудно было надуть насъ комплиментами; мы хотѣли прибѣгнуть къ суровому языку оскорбленнаго достоинства и познакомить этого негодяя съ ревомъ британскаго льва, приведеннаго въ негодованіе: грозно воздвиглись мы, облеченные гнѣвомъ и яростью. Бѣдный консулъ несъ передъ нами фонарь, въ которомъ горѣла маленькая восковая свѣчка, а впереди выступали два проводника, вооруженные саблями. Шумя и бряцая оружіемъ, гордо шли мы по улицамъ Яфы, намѣреваясь сдѣлать нападеніе на кади въ его собственномъ диванѣ. Сохраняя величавый и негодующій видъ, я былъ однакоже очень радъ, что намъ не привели лошадей: это обстоятельство давало мнѣ случай познакомиться съ восточной жизнью.

Благочестіе не позволяетъ Туркамъ ѣсть днемъ въ продолженіе Рамазана: они спятъ до самаго вечера; но лишь только наступитъ ночь, — фонари зажигаются; кальяны начинаютъ бурчать и дымиться; продавцы кислаго молока и шербета громко выхваляютъ товаръ свой; въ маленькихъ, грязныхъ харчевняхъ трещитъ на сковородахъ масло, и паръ несется изъ горшковъ сквозь окна и двери. Мимо этой-то грязной, нищенской, оборванной, шумной и пестрой сцены проходили мы по улицѣ Поклона къ жилищу кади. Сквозь узкіе ворота, сведенные аркою, вошли мы въ его канцелярію, миновали маленькую комнату, наполненную запахомъ мускуса, проникли за рѣшетку, подлѣ которой стоялъ простой народъ, поднялись на возвышеніе, гдѣ возсѣдалъ самъ кади, окруженный пріятелями, и важно, молча, опустились на диваны. Блюститель правосудія поспѣшилъ предложить намъ кофе; лицо его выражало большое смущеніе. Черный невольникъ, варившій кофе въ сосѣдней комнатѣ, приготовилъ для каждаго изъ насъ по чайной ложкѣ этого напитка; писецъ или секретарь кади, высокій Турокъ, съ благородной наружностью, подалъ намъ чашки, — и вотъ, проглотивъ эту маленькую порцію, британскій левъ приступилъ къ выраженію своего негодованія.

«Всѣ другіе путешественники (сказалъ онъ весьма основательно) достали лошадей и уѣхали. У Русскихъ есть лошади, у Испанцевъ есть лошади, у Англичанъ есть лошади; но мы, визири въ своей странѣ, мы, пріѣхавшіе съ письмами Галиля-паши, подверглись посмѣянію; надъ нами издѣваются! Развѣ письма Галиля-паши грязь, недостойная вашего вниманія? Развѣ британскіе львы собаки, съ которыми можно обходиться такимъ образомъ?» и т. д. Эта рѣчь, со всѣми ея дополненіями, продолжалась не менѣе четверти часа и кончилась клятвою, что мы съ разсвѣтомъ дня будемъ писать Галилю-пашѣ и англійскому посланнику, если лошади не будутъ доставлены. Послушали бы вы турецкій хоръ, загудѣвшій въ отвѣтъ намъ. Дюжина голосовъ захрипѣла, завопила съ дивана. Робкій переводчикъ не смѣлъ переводить этихъ энергическихъ возгласовъ; но не трудно было угадать, что они заключали въ себѣ мало лестнаго для насъ и для Англіи. Наконецъ, гамъ этотъ заключился клятвою кади, что лошади будутъ доставлены къ тремъ часамъ утра, и что если не исполнитъ онъ своего обѣщанія, тогда можемъ мы жаловаться на него Галилю-пашѣ.

Мы встали и раскланялись съ чрезвычайной важностью. Очень хотѣлось бы знать мнѣ, показались ли мы дѣйствительно похожими на львовъ этимъ поклонникамъ Магомета, и особенно желалъ бы я видѣть въ переводъ на англійскій языкъ спичъ, сказанный въ отвѣтъ намъ однимъ невѣрнымъ, въ чалмъ и широкихъ шараварахъ. Онъ и глядѣлъ, и говорилъ съ такимъ бѣшенствомъ, что, казалось, готовъ былъ утопить всѣхъ насъ въ морѣ, которое шумѣло подъ окнами, сливая неясный говоръ свой съ громкимъ концертомъ внутри комнаты.

Отсюда пошли мы черезъ базары, биткомъ набитые народомъ. Въ одномъ необитаемомъ, полуразрушенномъ домѣ играли и пѣли дѣти; ихъ собралось сюда нѣсколько сотенъ; нѣкоторые, сидя по уголкамъ, курили кальяны; одинъ изъ нихъ напѣвалъ очень миленькую пѣсенку, другіе играли въ казино, и этихъ задорныхъ игроковъ обступила толпа зрителей, слѣдившая за ходомъ игры съ самымъ горячимъ участіемъ. На одномъ базаръ наткнулись мы на сказочника. Онъ говорилъ очень быстро и размахивалъ руками; Турки слушали его съ большимъ вниманіемъ. На другомъ рынкѣ, попивая кофе, глядѣли они съ любопытствомъ на продѣлки фокусника, который очень озлился на насъ, когда открыли мы, куда онъ прячетъ горошины, и хотѣли разсказать объ этомъ публикѣ. Все это чрезвычайно интересовало меня. Здѣсь играютъ въ казино и занимаются фокусами; сказка объ Антарѣ та же самая, которую слышали здѣсь сорокъ лѣтъ назадъ тому; но Турокъ и теперь занимаетъ она попрежнему. Неужели восточные народы незнакомы со скукою? Или этому злу не дозволено проникать сюда?