Благоухающий Цветок

Азалия понимала, что в ней говорит эмоциональность матери; способность русских к глубоким чувствам, которую никогда не смогут понять сдержанные англичане.

Огонь, который горел в сердце ее матери, теперь загорелся и в ее собственном. При мысли о лорде Шелдоне она чувствует, как жар разливается по венам и заставляет ее трепетать от предвкушения чего-то прекрасного.

«Я люблю его!» — говорила она себе и сознавала, что, если он прикажет ей босой пуститься в путь хоть до самой Индии, она без звука подчинится.

Но всегда, подобно ангелу возмездия с огненным мечом[3], довлела над ней память о смерти отца и о том позоре, что падет на семью и полк, если тайна эта раскроется.

Британские аристократы невероятно гордятся честью своего рода, и лорд Шелдон не составляет исключения.

Азалия не сомневалась — если бы стало известно что-либо скандальное из его прошлого или если бы до тети дошли хотя бы самые безобидные сплетни, то они непременно прозвучали бы за обеденным столом.

Девушка подозревала, что даже генерал в душе невольно восхищается молодым лордом, хоть и обижен тем, что тот поддерживает реформы губернатора.

Азалия даже в мыслях боялась произнести слово «свадьба», хотя ей и без того было ясно, что если каким-то чудом лорд Шелдон и влюбился в нее, то он все равно никогда не сделает ей предложения стать его женой.

Так какой же смысл, спрашивала она себя, накликать на себя несчастье, влюбляясь все сильней и сильней, если заранее ясно, что у них все равно ничего не получится и они никогда не смогут принадлежать друг другу?

В отчаянии Азалия убеждала себя, что они всего лишь два корабля, встретившиеся случайно в ночи и уплывшие каждый своим курсом.

Она ненадолго привлекла его внимание, сначала ошеломив тем, что подслушивала. Он, вероятно, просто решил ее проучить, а потом, на борту «Ориссы», у нее почти не было конкуренток. И он ухаживал за ней от скуки.

Другие дамы не представляли для него интереса, к тому же большинство из них путешествовали с мужьями и детьми.

Она озадачила его, и поэтому он преследовал ее, чего не случилось бы при других обстоятельствах.

Эти доводы звучали вполне убедительно — и все-таки она знала, что на деле все гораздо запутанней.

Между ними что-то произошло, а что — объяснить невозможно, как ни пытайся. Словами это не выразить.

Когда уехали тетя с дядей, Азалия принесла в спальню записную книжку, где содержался длинный перечень оставленных наказов.

В основном они могли подождать и до завтра. Срочности в них не было, тетя придумала их для того, чтобы как можно больше занять ее в свое отсутствие.

На этот раз она решила ослушаться.

Схватив шляпку и перекинув через руку легкую накидку, она сбежала по лестнице в вестибюль.

Внизу, к ее радости, сидел А Ок. Она попросила его позвать рикшу.

— Вы желаете, чтобы я поехал с вами, мисс? — осведомился он на кантонском диалекте.

Если в доме находились дядя и тетя, они должны были говорить только по-английски, но А Ок догадывался о желании девушки говорить на кантонском диалекте, и, когда рядом не было посторонних ушей, они переходили на китайский.

— Я хочу побывать в тех лавках, что на набережной, — сказала Азалия. — Скажите мальчику-рикше, куда меня отвезти. Заплачу я ему на месте. А когда стану возвращаться, найду себе другого рикшу.

— Очень хорошо, мисс.

Если китайца и удивила такая самостоятельность Азалии, то сказать об этом он не посмел.

Он просто выполнил то, о чем его просили, и через несколько минут Азалия уже ехала вниз по дороге, а мальчишка-рикша показывал ей, на что способны его быстрые ноги.

Они миновали площадку для крикета, внушительное здание гонконгского клуба и направились вниз по Олд-Прайя к той части набережной, где находились джонки.

Азалии пришлось направить мальчишку чуть дальше, чем договаривался с ним А Ок. Наконец она увидела несколько очень больших джонок и велела рикше остановиться.

Девушка расплатилась, и тут же возле нее появился слуга.

— Почтенная гостья господина Чана? — спросил он.

Азалия кивнула, и он повел ее по пристани, где у одного из причалов стояла самая большая и роскошная джонка.

Она была красного цвета, с позолоченной резьбой, а ее паруса, похожие на крылья летучей мыши, уже наполнял ветер. Поднявшуюся на борт Азалию встретила госпожа Чан.

— Вы приехали! Вы приехали! — в восторге воскликнула она. — А я боялась, что вам что-нибудь помешает.

— Нет, я здесь, — ответила Азалия, с восхищением оглядываясь вокруг. Кай Инь, взяв за руку, потянула ее за собой.

Там находился просторный салон с удобными кушетками, шелковыми подушками и скамейками, застеленными вышитыми покрывалами.

— Почтенный супруг считает, — сказала Кай Инь, — что вам разумней было бы одеться как китаянка.

Сначала Азалия удивилась, но тут же поняла почему.

— Иначе все будут удивляться, что я делаю на джонке? — спросила она.

— Английские леди не плавают с китайцами, — объяснила Кай Инь, хотя и так все было ясно.

— Ах, верно. Я как-то не подумала об этом, — улыбнулась Азалия.

— Я захватила с собой одежду, чтобы вы выглядели так же, как я.

Она прошла, семеня своими крошечными ножками, из салона в спальню.

Безупречный вкус господина Чана сказался и здесь: обшитые деревом нежно-желтого цвета стены, мебель с резными уголками, длинные живописные свитки, развешанные по стенам, — все это делало джонку неповторимо прекрасной.

Азалия быстро сняла платье и натянула на себя удобную китайскую рубашку.

На этот раз красную, оттенка пиона, с окантовкой того же цвета и вышитую по всему полю бело-розовыми цветами яблони, с пуговицами из розового кварца на вороте и рукавах.

Широкие штаны тоже были розовые с пионово-красной отделкой, а еще Кай Инь привезла для Азалии не только шпильки с головками из розового кварца, но и такие же серьги и браслет.

— Как мило! — воскликнула Азалия, любуясь одновременно рубашкой жадеитово-зеленого цвета, расшитой желтыми и оранжевыми узорами, которая была на Кай Инь.

Когда она закончила возиться с прической, Кай Инь достала из туалетного столика щеточку и черный угольный карандаш.

Она подкрасила Азалии глаза, слегка загнув кверху линии в уголках.

— Ну, теперь вас не отличить от китаянки, — улыбнулась она.

Поглядевшись в зеркало, Азалия и впрямь не узнала себя.

Она приобрела таинственный и загадочный вид. Если бы ее сейчас увидел лорд Шелдон, то нашел бы еще более непостижимой, чем обычно.

— Ваша почтенная тетя, если бы увидела вас сейчас, никогда бы не узнала! — радостно воскликнула Кай Инь.

Азалия лишь улыбнулась в ответ. Вместе они поднялись на палубу и обнаружили, что джонка уже покинула порт.

Они проплыли мимо нескольких английских канонерских лодок и даже одного линкора, и, хотя моряки с любопытством таращили на них глаза, Азалия была вполне уверена, что никто из них не узнал в ней соотечественницу.

Впрочем, больше, чем английские суда, величественные джонки и неуклюжие одномачтовые доу, ее занимали сампаны с живущими на них семьями.

Некоторые женщины, свесившись с борта, полоскали белье, одна кормила ребенка, сидя на носу, другая ощипывала курицу. Сбоку сампана виднелась большая клетка с курами.

Все было необычайно интересно, к тому же Кай Инь заставляла ее говорить по-китайски, когда она задавала вопросы или показывала на заинтересовавшие ее вещи.

Вскоре порт остался позади, а слева от них тянулся полуостров Коулун.

Дул свежий ветер, наполняя паруса, и джонка быстро плыла вперед.

На горизонте вырисовывались высокие горы Китая, некоторые вершины скрывались за облаками. Солнце немилосердно палило, и Азалия была рада, что на палубе для них натянули тенты.

Когда господин Чан, оставив мостик, где он находился все время, пока джонка выходила из гавани, присоединился к ним, Азалия наконец-то воспользовалась случаем, чтобы расспросить его о сокровищах коллекции.

Он рассказал ей про небесных коней[4], про надгробные фигурки, кубки из лакированного дерева эпохи Хань с ручками в виде крыльев, а также про керамические изображения буддийских божеств.

Кроме того, он рассказал Азалии легенды о китайских божествах. О Тянь-Хоу, которая была небесной императрицей. При ее рождении небо озарилось необычным сиянием, а покои наполнились чудесным ароматом. Одному сунскому императору удалось спастись от бури в Желтом море, потому что только на его корабле хранился образ богини.

А еще о Гуань-Инь, богине милосердия, которой молится почти каждый китаец.

Гуань-Инь — добрая и милосердная богиня, женщины возносят ей мольбы о рождении сына, богиня любит белые и бледно-розовые цветы лотоса, бывшие, как узнала Азалия, также любимыми цветами Будды.

Господин Чан оказался замечательным рассказчиком. Он объяснял не только доходчиво, но и так занимательно, что его хотелось слушать до бесконечности.

Азалия начинала понимать, что любой китаец воспринимает историю как нечто личное и видит в ней особый, эзотерический смысл.

И еще ей подумалось, что китайским беднякам, живущим на сампанах, где умещаются все их пожитки, хочется верить в помощь богов, обитающих, по их поверью, на вершинах великих гор, видных глазу, но недосягаемых.

Азалия поделилась мыслями об этом с господином Чаном, и тот ответил:

— Вы правы! Китайцы верят, что Гуань-Инь смотрит на них с вершины горы и слышит их мольбы и слезы.

Они плыли довольно долго. В полдень им подали восхитительные кушанья, и Азалия в первый раз попробовала настоящую китайскую кухню.

На круглом столике, установленном слугами, лежали палочки для еды и стояло несколько небольших тарелок с устрицами, соевыми бобами, томатным соусом и уксусом.

На подносе подали горячие, влажные полотенца, намоченные в розовой воде. Азалия подняла свое полотенце серебряными щипцами.

Трапеза началась с маленькой круглой чашки китайского чая с жасмином. За ним последовали мелкие моллюски под соусом, ломтики морского гребешка, куски имбиря, креветки и фаршированные оливки.

Затем подали уток и цыплят, запеченных с семенами лотоса, каштанами и грецкими орехами; фрикадельки, завернутые в тесто, легкие как пух; птенцов с крошечными грибами; молочного поросенка, чуть крупней кролика, с тонкой и хрустящей корочкой.

Азалия уже чувствовала, что объелась, но Кай Инь сказала ей, что суп сварен из плавника акулы и что это нечто необыкновенное.

— На больших приемах, — сказала она Азалии по-китайски, — за супом вы обращаетесь к хозяину и говорите: «Ям сен».

Слегка смутившись, Азалия подняла суповую чашку и обратилась к господину Чану:

— Ям сен!

— Благодарю вас, почтенная Хён Фа, — ответил господин Чан.

Азалия удивилась, и Кай Инь объяснила ей, что на кантонском диалекте это означает «благоухающий цветок».

Последовало рыбное блюдо — карп, политый кисло-сладким соусом, — после чего подали несколько сортов засахаренных фруктов. Затем тонкие ломтики апельсинов в сиропе опустили в охлажденную воду, и получился прекрасный десерт.

За обедом подавали сладкое теплое вино, которое делают из риса и пьют из фарфоровых чашечек.

Разговор продолжился и за столом, и Азалия узнала, что существует еще множество богов и богинь, которым поклоняются китайцы.

Это Тай-И, верховное небесное божество, Лэй-Гун, обладающий властью над погодой, которую он получил от Девяти Драконов Куньлуня[5].

— Он вызывает тайфун, бросая горсти гороха в воздух, и тушит огонь чашкой воды, — произнесла Кай Инь, но в глазах ее промелькнул веселый огонек, и Азалии показалось, что она не слишком верит в сказанное.

— В честь Лэй-Гуна обычно устраивают пиры, — продолжал господин Чан, — мы пируем, приносим в жертву жареных поросят, танцуем с масками льва, но самое главное, нужно взять в храме ароматические палочки, принести их домой еще дымящимися и бросить туда, где стоят фигурки домашних богов.

В покоях Кай Инь Азалия видела маленькое святилище с фигурками богов и уже знала, что палочки лучше класть по три, а свечи по две.

— Мы считаем очень важным, — сказал ей господин Чан, — хранить изображения Цзао-Вана, бога кухонного очага. Его можно встретить в каждом китайском доме, а святилище бога обычно находится в нише возле очага — золотые иероглифы на красной дощечке.

— Так, значит, это благодаря Цзао-Вану мы едим такие роскошные кушанья, — улыбнулась Азалия. — Я готова зажечь сколько угодно палочек в его честь.

— Считается, что он очень толстый и веселый, потому что хорошо живет, — сказал господин Чан, — но еще и очень важный, ведь он в конце года отправляется к Юй-Ди[6], «нефритовому государю», и сообщает ему о всех делах, происшедших в доме, и о проступках каждого члена семьи.

Азалия рассмеялась.

— Это ужасно. Неужели он перечисляет все проступки до единого?

— Это очень пугает, — заметил господин Чан, — и поэтому в канун Нового года, когда Цзао-Ван собирается отправиться в путь, семья устраивает в его честь пир. Кроме разнообразных кушаний, подается большое количество меда, — господин Чан лукаво улыбнулся, — чтобы заклеить его уста или хотя бы заставить произносить только сладкие слова.

— Надеюсь, что мед вам помогает! — воскликнула Азалия.

— Еще стреляют шутихами, прогоняющими прочь злых духов, — продолжал господин Чан. — Через четыре дня Цзао-Ван возвращается. И тогда семья встречает его множеством угощений, а на домашнем алтаре с поклонами и воскурением благовоний ставится его изображение или дощечка с его именем.

Все было для Азалии новым и непривычным; одна беда — когда трапеза подошла к концу, девушка поняла, что ужасно объелась!

Господин Чан отправился на палубу, а Азалия и Кай Инь прилегли на кушетках и стали разговаривать, пока Азалия, не выспавшаяся ночью из-за своих раздумий о лорде Шелдоне, не задремала.