За Русь святую!

Кирилл Владимирович подумал, что, будь он на месте Великого князя, все пошло бы иначе. Полковник сделал бы все возможное, лишь бы Гражданская война — Сцилла и Харибда, разорвавшие империю и ее народ на куски, — не началась. Ведь у Великого князя, в отличие от тезки, не было главного: знания. Знания о том, что произойдет дальше…

Мысли и планы перемешались в голове полковника, но глаза продолжали неотрывно смотреть на фотографию. Внезапно Сизову почудилось, будто черно-белая фотокарточка обретает цвет, а изображение расплывается, ширясь и разрастаясь…

Вот оно уже заполнило всю комнату, затем — всю квартиру. А мгновением позже — весь мир. В глазах Кирилла потемнело, а уши наполнились самыми разными звуками. Кто-то окликал его. Звал по имени. Просил открыть глаза и посмотреть в объектив…

Великий князь Кирилл Владимирович Романов открыл глаза. Мир вокруг него продолжал плыть, но голова уже не так болела, как за секунду до того. Похоже, мигрень, матушка иногда жаловалась на нее. Неужели стареет? Да нет, мрак это все! Просто устал, просто очень и очень устал…

В голове внезапно мелькнула какая-то шальная мысль о перемещении во времени. И откуда только взялась-то?..

ГЛАВА 1

Повалил снег. Фотоаппарат наконец-то разразился белой вспышкой-«птичкой», заставившей Кирилла закрыть глаза. Великий князь никогда не любил вспышек фотографических аппаратов, они вызывали только головную боль и потерю ориентации в пространстве на пару мгновений.

Но теперь, после нескольких минут стояния на морозе в одном мундире, можно было наконец-то надеть шубу! Этот фотограф, господин Гаврилов, попросил, чтобы «судари непременно были без верхней одежды!». Видите ли, с шубами у «сударей» был не такой презентабельный вид. Что ж, Великому князю и раньше приходилось померзнуть, не велика беда!

Георгий Евгеньевич Львов отказался снять пальто, не желая с ним расставаться. Ни на какие уговоры фотографа он не поддался, требуя, чтобы именно в таком виде его и сфотографировали. «Что ж, потомки запомнят председателя Земгора именно таким», — почему-то подумал Кирилл. Ну что за странные мысли все норовят появиться в голове Великого князя?

Контр-адмирал[3] попросил позволения откланяться. Головная боль, которая настигла его во время фотографирования, была лишь предлогом тому. На самом деле Великий князь находил общество своих «друзей» просто невыносимым. Чего стоил один небритый толстяк Родзянко! Не зря Ники[4] ни во что не ставил председателя Государственной Думы. Глядя на его щетину, Кириллу на ум приходили сравнения со свиньями, которых вот-вот должны зарезать. Но Михаил Владимирович Родзянко был истовым сторонником монархии, а некогда — кавалергардом, и даже Ники — в качестве главы этой монархии. Хотя нет-нет да замечали многие, что Родзянко к императору относится без должного уважения и пиетета. Хотя, конечно, Николай не всегда заслуживал такого уважения…

И все же в случае чего на Родзянко можно будет полагаться. К тому же — он председатель Думы. А это многое значит в неспокойное время в такой стране, как Россия.

И опять в голову пришла мысль: «Ничего это не значит». Эта фраза настигла сознание Кирилла где-то на полпути между Адмиралтейством и Зимним дворцом. Норовила пронзить серое февральское небо Адмиралтейская игла, припорошенная свежевыпавшим снегом. Слева, за хмурым гранитом набережной, застыла закованная в ледовый панцирь Нева…

А невдалеке уже виднелся и Зимний дворец. Кирилл решил пройтись по набережной напротив «дома Романовых».[5] Великий князь думал, что это поможет выбросить из головы все лишние мысли. Благо никто не должен был мешать: народу в этот час было немного, мороз распугал. А водная стихия Невы, пусть и замурованная в гранитный мешок, помогала успокоиться.

Кирилл Владимирович оперся об ограду на Дворцовой набережной, вгляделся в солнечные блики, водившие хороводы на невском льду — и продолжил свои размышления. Все мысли Великого князя вертелись вокруг плана прогрессистов,[6] поведанного контр-адмиралу нынешним утром…

Милюков и Гучков, вторя друг другу, предлагали великому князю довольно-таки заманчивый план.

Части Гвардейского экипажа в сопровождении представителей прогрессистов, которые должны были «санкционировать» действия солдат и офицеров, направляются к Могилеву. Где-то между Царским Селом и Ставкой гвардейцы останавливают императорский поезд, который должен был там проезжать, и под многочисленными угрозами заставляют Ники отречься от престола.

Но это выглядело просто дико, если вдуматься. Например, Гучков дошел до того, что выдвинул идею устранить императрицу Александру Федоровну. Кирилл даже потребовал прекратить думать об этом плане: все-таки убить человека! Пускай императрица насолила Великому князю в свое время, но… Но Ники просто откажется иметь дело с любым, кто посягнет на члена его семьи…

Одновременно в Петрограде «верные люди», как изволил выразиться Александр Иванович Гучков, объявляют о свершившемся перевороте и разоружают сторонников свергнутого царя. Назначается «правительство доверия», власть переходит в руки министров… В общем, все прогрессисты счастливы.

Львов же занимал промежуточную позицию между «толстяком» и «двумя юродивыми», как иногда про себя называл Кирилл Родзянко, Гучкова и Милюкова. Георгий Евгеньевич с широко раскрытыми глазами вещал о том, что страну ведет «безумный шофер». Конечно, под этим «шофером» князь подразумевал Ники. Но что нужно, чтобы этот водитель стал нормальным? Конечно же, надо просто убрать «немку», изолировать царя от окружения и выставить любые требования. Ники их тотчас исполнит, народ пойдет за новым «шофером» (или старым, но уже ставшим нормальным), продолжая войну. Но нельзя пойти путем террора и уничтожения сторонников былой власти. Львов был непреклонен и…

«Наивен», — снова мелькнула мысль в голове у Кирилла. Однако всего час назад, когда Великий князь слушал предложения Георгия Евгеньевича, они казались ему самыми удачными.

«Нет, в том, что царь пойдет на любые уступки, едва узнает, что его семья в опасности, Львов прав, — хладнокровно рассуждал Кирилл. — Но народ не умолкнет и не сядет в машину к новому шоферу. Едва почувствует, что свобода, анархия, безнаказанность мелькнут за поворотом — рванут пограбить, поубивать, повеселиться!»

По спине Кирилла заструился пот. И не из-за жаркой меховой шубы, в которую был одет Великий князь. Нет! Он никогда не думал… подобным образом.

Родзянко выдвинул идею просто надавить на императора, потребовав от того назначения нового правительства, естественно, во главе с нынешним председателем Думы. То есть с ним, уважаемым и дорогим Михаилом Владимировичем.

«Толстяк», «двое юродивых» и «идеалист» (последнее прозвище от Кирилла получил Георгий Евгеньевич Львов) знали, что контр-адмирал из династии Романовых имеет самые смутные понятия о том, как правильно распоряжаться властью и четко, уверенно, твердо управлять страной. Поэтому они не особо вдавались в подробности относительно своих взглядов на будущее России: считали, что это дело лишнее и практически бесполезное. И не без причины.

Многие в Петрограде по поводу и без оного вспоминали предложение Кирилла остановить в Сибири добычу золота. А рабочих отправить на фронт. «К чему золото нам, Ники?» — вопрошал Кирилл Владимирович. А у солдат было по винтовке на двух-трех человек. И винтовки эти покупались именно за золото…

Нет, не из-за таланта управленца прогрессисты решили обратиться к Кириллу: дело было в силе, в тех самых пресловутых «штыках». Просто у Великого князя в подчинении находился один из лучших и наиболее подготовленных боевых отрядов в России, располагавшийся в самом центре Петрограда.

Гвардейский флотский экипаж. Краса и гордость Российской армии и флота, ставший для Кирилла родным. Каждый офицер и нижний чин в нем был кем-то вроде кузена, двоюродного дядюшки или племянника. А вот «двое юродивых» видели в нем лишь группу людей, способную единым махом арестовать царскую семью и поставить в безвыходное положение императора…

Кирилл отер пот, так и струившийся по лицу: слишком много мыслей, так не похожих на его собственные, вертелось в голове Великого князя.

— Надо успокоиться. Надо успокоиться… Но как? Наверное, следует заночевать в Адмиралтействе, — прошептал одними губами Кирилл Владимирович, идя прочь от Невы. — Там хотя бы одну ночь буду вдали от придворных интриг и сплетен…

А странные мысли, непонятные образы все лезли и лезли в голову — не принесла успокоения водная стихия. Оставалась надежда лишь на тишину кабинета…

Ночь Кирилл провел в Адмиралтействе. Здесь по распоряжению Великого князя поставили мягкий, обитый черной кожей диван. На нем он и прилег, желая найти покой во снах, которых не видел уже так давно…

Пробуждение было совершенно неожиданным. Казалось, только-только была спасительная безмятежность сна — а через мгновение Кирилл уже понял, что сидит в кресле за рабочим столом. Как он там оказался? В руках Романов сжимал один из своих орденов. Он почему-то напомнил ему о Русско-японской войне. Грохот, пламя, тонущий «Петропавловск», ледяная вода, утягивавшая вниз, глубинная тьма… И нечаянное уже спасение от гибели. К сожалению, лишь немногим в тот день повезло так же, как Великому князю, избежать гибели в беспощадной морской пучине.

— Что же это я, в конце концов, — замотал головой Кирилл.

Зачем он только слушал этих демагогов, Фемистоклов и Солонов, ничего не понимающих в настоящем положении дел, в том, к чему могут привести их «прожекты»…

Кирилл прикрыл глаза, и перед его внутренним взором внезапно промелькнули какие-то нечеткие образы. Но через мгновение они обретали ясность: это были фотографии…

Солдаты в шинелях, державшие в руках флаги. С красным полотнищем, между делом отметил Кирилл. Лица их были перекошены в каком-то угаре ярости и злобы. Рядом с ними встали матросы-балтийцы, куря, держа в руках винтовки, пистолеты. Россыпь гранат на поясе…

А за ними — догорающее здание. Это был…

Кирилл резко раскрыл глаза и тяжело задышал. Впервые он видел подобное. Воображение сыграло злую шутку: контр-адмирал словно видел фотографию давно произошедших событий. Но они еще не случились: солдаты и матросы стояли перед одним из отделений полиции. Только вчера Кирилл видел это здание в целости и сохранности.

А сейчас… Сейчас едва заметные позади ухмылявшихся матросов лежали трупы… Тот чернявый городовой, что так рьяно козырял Романову, раскинув руки, распластался на мостовой… Еще несколько человек лежали рядом, израненные, истерзанные…

Кирилл вдруг подумал, что сходит с ума. А что? Усталость, тревожные предчувствия скорого «взрыва», такие интересные и заманчивые предложения, выслушанные утром… Нет, это просто переутомление. Быть может, инфлюэнца? Скорее всего, просто горячечный бред начинается. Да, точно, бред! Жар! Этим можно объяснить и то, как Кирилл неизвестно как оказался сидящим за столом еще до пробуждения. Скорее всего, в бреду дошел, в беспамятстве… И то, какие странные, непонятные, просто-таки дикие мысли упорно лезли Великому князю в голову — тоже можно было объяснить чем угодно… Все так легко и просто…

Романов попытался заснуть и вдруг почувствовал, что его рука против воли сомкнулась на ордене. Великий князь попытался разжать ее, но тщетно! Пальцы просто не слушались приказов. Даже не немых, а устных!

— А ну! Разожмитесь! Проклятье! — И несколько непечатных слов добавил вослед.

Кирилл громким шепотом начал твердить «разожмитесь», но пальцы продолжали сжимать орден. Внезапно и вторая рука перестала слушаться Великого князя.

Кирилл похолодел. Что с ним? Что происходит? И вдруг Романов, расслабленный, сполз с кресла на пол. Тело отказывалось подчиняться, а голова заполнилась обрывками мыслей, слов, воспоминаний, имен…

* * *

Картина маслом. Какой-то странный лысый человек с бородкой, прижав левую руку к груди, устремил правую вперед, в зал. Чуть дальше от него целая череда смутно знакомых фигур. И полный зал публики…

* * *

«Суда не будет?» — спрашивает у тюремщиков седой человек в шинели. Лицо чисто английского типа. Острое, худое. Но в глазах — огонь. Да это же герой похода барона Толля, вице-адмирал Александр Васильевич. Сейчас он на Черноморском флоте. Лелеет мечту о десанте на Константинополь…

* * *

И снова Колчак. Только теперь на нем совершенно другая форма, чем-то смутно напоминающая британскую или американскую. Почти никаких знаков отличия, кроме полосок на рукавах. Адмирал стоит у поручней судна, держа в вытянутой руке золотую саблю.

— Японцы, наши враги, и те оставили мне оружие. Не достанется оно и вам! — Мощный бросок, и металл навсегда погружается в волны. Колчак возвращается в свою каюту, сопровождаемый ошарашенным молчанием сотен матросов… Александр Васильевич понимает, что все, это конец…

* * *

Хохот балтийского матроса, обвешанного гранатами и патронными лентами. И чего ж они так гранаты-то любят…

— Глаза хоть завяжите, — просит офицер в изорванном кителе. Морской офицер…

«Наших бьют!» — это прорывается мысль самого Кирилла. Такая простая мысль, но при этом совсем не кажущаяся глупой…

— Глаза, говоришь, — давится смехом матрос, беря винтовку со вдетым в нее штыком у другого балтийца. — Ну сна завяжем, контра.

Удар штыка в глаза. Стон, наполненный болью и ненавистью. И кровь, стекающая из пробитых глазниц на гранит набережной. Офицер повалился, судорожно глотая воздух и закрывая ставшие пустыми глазницы. Еще один удар штыком — и его мучения окончились.

— В воду гниду, нехай догниет там, — бросил товарищу смеявшийся до того матрос, подходя к очередной жертве.

* * *

А это кто в кабинете? Это же… Неужто Зубатов?! Он самый! Вперил свой взгляд в какую-то бумагу… Положил бережно ее на стол… Что же там написано? Видны только последние строчки.

«Да поможетъ Господь Богъ Pocciu. Николай».

Зубатов медленно, ужасающе медленно открывает ящичек рабочего стола. Достает тяжелый парабеллум. Прикладывает к виску.

— Боже, храни Россию. Боже, береги царя, если народ его не сберег!

Указательный палец давит на курок…

* * *

Цепь офицеров в некогда белых кителях, выпачканных в грязи. В руках — винтовки, трехлинейки и берданки. Видно, что оружие побывало не в одном бою, с честью послужив своему хозяину. А может, даже и не одному…

Редкая цепь идет вперед, не пригибаясь к земле, не останавливаясь, даже не стреляя из винтовок. На их лицах не дрожит ни один мускул. Они знают, на что идут и зачем. На смерть — за единую и неделимую Россию. Белогвардейцы умирают, чтобы их потомки могли жить свободными. Жаль, что их мечтам не суждено сбыться…

Грязь хлюпает под ногами. Почему ТЕ не стреляют?

Свист пуль. И вдруг — прекратился. Кто-то из ТЕХ поднялся с земли и помчался прочь…

Почему же «белые мундиры» не стреляют? Патронов нет. Только штыки… Штыки и храбрость обреченных…

Бегущего настигла пуля. В спину. Один из ТЕХ, в кожаном пальто, снял палец с курка и снова приник к земле. Ждет…

А «белые мундиры» все идут, и даже их пули не встречают…

Толпа людей в полностью красной одежде идет в атаку. Их просто замечательно видно в летнем леске, на фоне зеленой травы и молодой коры деревьев…

— От они у меня сейчас. Данила, пали! — радостно улыбается, утирая размашистой пятерней нос, бородатый человек в солдатской рубахе и рабочей кепке. — Будут знать, как тряпки бабьи надевать!

Пулеметная трель — и люди в красной одежде снопами валятся на землю. Кто-то — прячась от пулеметчика. Кто-то — не успев спрятаться, зарыться в землю, настигнутый очередью…

«Почему позади обоих отрядов одинаковые красные флаги?» — рождается и умирает мысль. А ижевские и воткинские рабочие стреляют по таким же рабочим, с соседних областей и даже заводов. Русские стреляют по русским. И не видно этому конца да края…

* * *

Высокая, стройная, хорошо подобранная фигура старого кавалериста, Георгиевский крест на изящно сшитом кителе, доброе выражение на красивом, энергичном лице. А глаза… глаза с невероятно выразительным, проникающим в самую душу взглядом. Граф Келлер…

Неутомимый кавалерист, делавший по сто верст в сутки, слезая с седла лишь для того, чтобы переменить измученного коня, он был примером для всех. В трудные моменты лично водил полки в атаку и был дважды ранен. Когда Келлер появлялся перед полками в своей волчьей папахе и чекмене Оренбургского казачьего войска, щеголяя молодцеватой посадкой, чувствовалось, как трепетали сердца обожавших его людей, готовых по первому его слову, по одному мановению руки броситься куда угодно, на кого угодно. Да хоть в пекло! Перед таким и дьявол дрогнет!

Стены Святой Софии и Богдан Хмельницкий молча взирали на трех человек, шедших мимо сквера. Келлер горделиво шествовал впереди. Пусть видят, каковы они, офицеры Русской императорской армии!

Залп из-за деревьев. Подкошенный, граф падает на колени, силясь подняться на ноги, это еще не конец, пусть знают, это еще не конец! Русский офицер не сдается!

Мгновение — и еще залп, со спины. Винтовки караульных довершили дело. Одиннадцать пуль, а потом еще и штыки — только так смогли навсегда ниспровергнуть этого колосса отнюдь не на глиняных ногах петлюровцы…

Кирилл нервно сглотнул. Такого с ним никогда не было. Руки его тряслись: будто бы сам мгновение назад сидел за тем пулеметом. Или закрывал лицо руками, чтобы не видеть крови, хлещущей из ставших пустыми глазниц морского офицера. Или… Да были десятки или!

И выглядело это так… Так, как будто бы все уже было, свершилось, стало достоянием истории много-много лет назад. И Романов сам был свидетелем того, как вчерашний день становился седой, недосягаемой древностью…

Кирилл не мог ничего понять. Вдруг пришло в голову: надо напиться, утопить всю эту горячку в добром вине. А не поможет — так в «менделеевке»… Но Кирилл сразу же отбросил эту идею — глупость. Так ничего не сделаешь со всеми теми ужасами, что встают раз за разом перед внутренним взглядом Романова. После сладкого забытья это снова придет, с новой силой. Откуда-то из глубины души пришло осознание, что видения будут с ним всегда. Потому что они — не видения. Потому что это правда. Потому что это уже было…

Казалось, еще совсем немного — и Кирилл поймет. Поймет, что все они означали.

— Нужно о другом думать. Нужно. О другом. Думать. Иначе окончательно рассудком подвинусь и будет первый Великий князь — пациент домов общественного призрения…

Кирилл еле смог подняться с пола и прилечь на диван, но успокоение все не приходило. Мысли шли в одном направлении — о предложениях прогрессистов. Они намечают все сделать после четырнадцатого февраля. Демонстрации рабочих, пикеты. И вдруг — царь под нажимом думцев (а точнее, угрозами расправы с семьей) принимает конституцию. «Юродивый» Милюков занимает долгожданное место в министерстве иностранных дел, Гучков берет на себя управление военным ведомством, Родзянко садится в кресло министра-председателя… Все удалось. Все счастливы… Все?

И только сейчас Кирилл понял, что пришедшие к нему люди боятся. Боятся толпы, которая может поднять революцию. Поверни намечаемая демонстрация к Зимнему или в Царское, примкни к ней многочисленные солдаты запасных батальонов, ни разу не нюхавшие пороха в настоящем бою, разоружи полицию, — и думцы не смогут ничего поделать. Сколько братской крови прольется! Романов, утром даже не думавший ничего говорить Ники об истинных причинах встречи с прогрессистами, внезапно пожелал бежать к царице, к министрам, надеясь предупредить о готовящихся делах. Прямо сейчас, ночью, сесть в поезд и махнуть в Царское… Однако менее чем через удар сердца ноги сами отказались идти…

«Охранка уже знает. Не стоит волноваться», — всплыло в голове.

Кирилл Владимирович похолодел. Все меньше и меньше ему нравилось…

Тело совсем не повинуется разуму. Странные видения и мысли бьются в сознании Великого князя, словно бы сам мир пытается свести с ума Романова. Может, все вокруг — сон? И сейчас Кирилл лежит в Зимнем или в больничной палате, а вокруг собрался — консилиум врачей, решающих, как лечить горячку?

Нет, вряд ли. Бред или сон не может быть таким естественным. Натуральным. Осязаемым. И в то же время — таким странным. Например, что за глупые видения? Что за лысый, с бородкой…

— А я ведь где-то его видел. Или слышал про него, — вдруг осенило Кирилла.

Но почему-то казалось, что в образе того человека не хватает одной очень важной вещи. Что-то связано с головой. Но что именно? Не какая-то же кепка должна на ней быть! Здесь не хвата… Кепка? Да, именно!

Образ Ленина в кепке живо предстал перед мысленным взором Кирилла. Постойте! Точно! Этого человека зовут Владимир Ленин. Но откуда всплыло его имя? Романов был уверен, что еще утром вряд ли бы смог даже вспомнить внешность этого… Владимира Ильича. И к тому же Ленина совсем не Лениным звали, оказывается. Знание об этом появилось подспудно, само собою.

«Слишком много всего для одного человека», — решил Кирилл. Голова командира Гвардейского экипажа шла кругом. Что с ним творится? Руки Романова затряслись. Такого с ним не было даже в день гибели «Петропавловска». Даже когда смерть была кругом: в огне горящего корабля, в толще воды, в обломках обшивки и палубы Кирилл не боялся ТАК сильно. То, что с ним творилось, Великий князь не мог понять…

Сейчас же то, что с ним происходило, повергло Великого князя в ужас. Просто животный ужас. Но Романов не мог ничего с собою поделать. Тело отказывалось подчиняться разуму, порождавшему непонятные и жуткие видения.