Помоги проекту - поделись книгой:
Пол Джонсон
Черчилль
Глава первая Молодой лев
В истории XX века немало выдающихся фигур – гениев и злодеев, однако личность Уинстона Черчилля, безусловно, наиболее значительная и наиболее привлекательная в человеческом своем качестве. Писать о его жизни – приятное занятие, увлекательнее разве что – читать о ней. Чтение это способно многому научить, прежде всего, молодых людей. Как извлечь уроки из трудного детства. Как достичь максимума своих возможностей – физических, моральных и интеллектуальных. Как, поставив на карту все, добиться успеха и уйти от неминуемого, на первый взгляд, поражения. Как, наконец, с энергией и самозабвением предаваясь самым амбициозным проектам, оставаться верным дружбе и не растерять благородства, сострадания и порядочности.
Никто другой не сделал более для защиты свободы и демократии – традиционных ценностей западной цивилизации. Никто другой не привлекал к себе столько внимания – как своими драматическими падениями и взлетами, так и возвышенной риторикой, речами и книгами, внезапным гневом и острым словом. 60 долгих лет он прочно занимал выдающееся место в общественной жизни собственной страны и всего мира, и это место пустует после его ухода. Никому после него не удавалось столь успешно совмещать такие разные роли. Как мог один человек работать так много, так долго и так эффективно? Однажды в самом начале своей политической карьеры, молодой Черчилль оказался на обеде рядом с Вайолет Асквит, дочерью тогдашнего министра финансов. Отвечая на ее вопрос, он произнес: «Все мы черви. Но мне кажется, что я блистательный червь». Так в чем же причина его исключительности? Давайте попробуем разобраться.
Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль родился 30 ноября 1874 года. Его родителями были лорд Рэндольф Черчилль, младший сын 7-го герцога Мальборо, и Дженни, вторая из четырех дочерей Леонарда Джерома, американского бизнесмена. Ребенок должен был родиться в Мейфэре, в лондонском доме Черчиллей, где все уже было для этого подготовлено. Но случилось так, что во время визита в Бленхейм, родовое поместье лорда Рэндольфа, Дженни упала, и ребенок родился на два месяца раньше срока, в наспех прибранной дворцовой спальне на первом этаже. С тех пор это для него характерно – непредсказуемость, поспешность, риск, опасность и драматизм. Роды были изматывающими и продолжались восемь часов, но ребенок появился на свет в «добром здравии» и был «поразительно красив». У него были рыжие волосы – «цвета бронзовой клюшки для гольфа», нежная розовая кожа и сильные легкие. Потом он будет щеголять тем, что излишне нежная кожа вынуждает его носить только шелковое белье. Еще он уверял, что ни разу в жизни не надевал пижамы.
Подобно своей матери, Черчилль был активен, импульсивен и подвержен риску несчастных случаев, но на протяжении всей своей долгой жизни он почти не болел. В преклонном возрасте он страдал тугоухостью, но это был едва ли не единственный его недуг. Он слегка шепелявил (что практически неразличимо на аудиозаписях). Но отчасти поэтому он уделял особо пристальное внимание своим зубам и ходил к лучшему дантисту того времени сэру Уилфреду Фишу. Тот смоделировал для Черчилля зубные протезы, изготовленные знаменитым техником Дереком Кадлиппом. (Они хранятся в музее Лондонского Королевского Хирургического колледжа.) Черчилль серьезно относился к своему здоровью, у него был свой врач Чарльз Макморан Уилсон, которому он пожаловал титул лорда Морана (доктор Фиш, в свою очередь, был произведен в рыцари).
Черчилль ценил хорошую еду, особенно стейки, устрицы и филе камбалы. Каждый день он выпивал немалую порцию бренди или виски с содовой. Тем не менее после его смерти выяснилось, что печень его была в превосходном состоянии и чиста, как у младенца. Черчилль был способен переносить длительные и интенсивные физические и интеллектуальные нагрузки, долгое время мог обходиться без сна. Но он умел расслабиться, получал удовольствие от разнообразия своих многочисленных занятий и порою мог вздремнуть в коротких перерывах. По возможности он проводил утро в постели с телефоном, диктовал и принимал посетителей. В 1946 году, когда мне было 17, мне посчастливилось задать ему вопрос: «Мистер Черчилль, какова причина вашего успеха?» Он мгновенно ответил: «Сохранение энергии. Никогда не стой, если можешь присесть, и никогда не сиди, если можешь прилечь». После чего он погрузился в свой лимузин.
Этот жизнерадостный и здоровый ребенок был старшим из двух сыновей знаменитых родителей. Отец его, лорд Рэндольф Черчилль (1849-1895), получил образование в Итоне и в Мертон-колледже, Оксфорд. Он был членом парламента, с 1874 по 1885 представлял Вудсток, на окраине которого расположен замок Бленхейм, а с 1885 и до самой смерти представлял округ Южный Паддингтон. Его политическая карьера была стремительной и бурной, не обошлась без громких скандалов. Вместе с другими недовольными депутатами он создал влиятельную оппозиционную группу, которая оказывала жесткое сопротивление либеральному большинству и поддерживала некую, как он говорил, «Тори-демократию» (1880-1884). Но когда в частной беседе его спросили, каковы его политические идеалы, он немедленно ответил: «О, оппортунизм, разумеется». Он был противником ирландской политики Гладстона, целью которой было предоставление Ирландии гомруля (внутреннего самоуправления). Сэр Рэндольф последовательно выступал против гомруля, именно ему принадлежит известный лозунг: «Право свое, волю свою Ольстер добудет в бою». Он был талантливым оратором и к середине 1880-хявлялся одним из четырех политиков, чьи речи Центральное агентство новостей транслировало в полном объеме. Остальные трое: премьер-министр Гладстон, лидер тори лорд Солсбери и активный радикал-империалист Джозеф Чемберлен. В 1885-1886 годах политическая карьера лорда Рэндольфа достигла своего апогея. На тот момент он являлся министром иностранных дел Индии, а затем на протяжении шести месяцев министром финансов. Но во время подготовки первого проекта бюджета у него произошла серьезная ссора с премьер-министром относительно статей расходов. Солсбери получил поддержку большинства в Кабинете, и лорд Рэндольф был отстранен от должности, с удивлением обнаружив, что переиграл сам себя. Это был случай из разряда тех, когда говорят: «собака лает, а караван идет». Он так и не сумел оправиться после той злополучной ошибки. В то же время загадочная и быстро прогрессирующая болезнь начала подтачивать его здоровье. Одни говорили, что это был сифилис, другие – об умственном расстройстве, которое лорд Рэндольф якобы унаследовал от родственников по материнской линии, Лондондерров. Со временем его выступления становились все более путаными и отрывистыми, их все тяжелее было воспринимать на слух, наконец, в 1895 году смерть опустила занавес милосердия над руинами его карьеры.
Уинстону было всего двадцать лет, когда умер отец. Призрак бесславного конца отцовской карьеры мучительно преследовал его, пока он не вытеснил этот страх и не написал потрясающую двухтомную биографию, представив лорда Рэндольфа одним из величайших трагических героев английской политической истории. Уинстон редко видел своего отца: вначале тот был слишком занят, затем сломлен, и это еще больше усилило его горе. Из немногочисленных разговоров с отцом с глазу на глаз он помнил каждое слово.
Много ли Уинстон унаследовал от отца – это отдельный вопрос. Мне кажется, немного. На самом деле, в нем мало было от Черчиллей, которые, по большому счету были людьми посредственными. Даже основоположник династии, Джон, первый герцог Мальборо, по мнению проницательного Карла II, мог так и остаться тихим провинциальным джентльменом, если бы не амбиции его блистательной жены Сары Дженнингс. Потомки его ничем не прославились. Пятеро из первых семи герцогов страдали хронической депрессией. Известно, что и Уинстон страдал от периодических приступов черной меланхолии, которые сам он называл «тоской зеленой [1] ». Они наступали как реакция на сильные потрясения и быстро рассеивались под действием напряженной работы. Унаследованный от отца экстремизм и резкость политических суждений часто работали против него на протяжении всей его карьеры, но было несколько ситуаций, когда и сам он заходил слишком далеко и жестоко за это поплатился. Однако в целом он помнил все ошибки лорда Рэндольфа, и всякий раз ему удавалось удержаться на краю пропасти. В нем не было никаких признаков умственного расстройства, которое сгубило его отца. На исходе девятого десятка Уинстон был вполне дееспособен, ум его был ясен, несмотря на общее физическое угасание.
Между тем, от матери Уинстон унаследовал самые характерные свои черты: энергию и любовь к авантюрам, амбициозность, гибкий ум, умение сопереживать, отвагу и стойкость, а кроме того огромное и всепоглощающее жизнелюбие. Он поставил себе цель – стать самым влиятельным политиком Вестминстера, это было своего рода мужской проекцией безудержного желания матери быть самой блестящей леди округа Мейфэр. Дженни сохраняла этот титул более десяти лет, и причиной тому была не только красота ее лица и осанки, – ее манера двигаться, говорить, смеяться, танцевать, ее взгляд были исполнены дьявольским очарованием. Однажды, уже будучи пожилой дамой, она сказала: «Я никогда не примирюсь с тем, что не я самая красивая женщина в этой комнате». Она привыкла к тому, что стоило ей появиться, и все мужские взгляды были прикованы к ней. В ее характере было очень много американского. Она верила, что все в ее руках, все возможно, что традиции, условности и сам порядок вещей могут быть принесены в жертву честолюбию. Леди Рэндольф любила риск и быстро забывала о разочарованиях. Все эти качества она передала своему первенцу. (Младший брат Уинстона, Джек, с раннего детства был на вторых ролях, унаследовав в большей степени характер семейства Черчиллей). Мать также научила Уинстона всегда быть в центре беседы.
В середине 1870-х годов, после того как лорд Рэндольф по обыкновению попытался отбить женщину у своего старшего брата и восстановил против себя принца Уэльского, Черчиллям пришлось скрываться в Дублине. Герцог Мальборо был в срочном порядке провозглашен вице-королем Ирландии, и семейство Черчиллей занималось электрификацией Дублинского замка до тех пор, пока гроза не миновала. В детской памяти Уинстона дедушка предстает вице-королем, произносящим пламенные речи перед дублинской элитой во дворе замка. Все речи были о войне.
Уин стон редко видел своих родителей, в детстве главным человеком для него была няня, миссис Элизабет Энн Эверест (1833-1895), скромная женщина из Кента, он называл ее «Вумани» [2] или «Вум» [3] . Она страстно любила мальчика, и ее письма к нему необыкновенно трогательны. Он тоже был исключительно привязан к ней и посвятил ей те главы своего единственного романа «Саврола» [4] , где речь идет о преданности домашней прислуги. Без нее детство Уинстона могло стать катастрофой, ее присутствие в доме и ее любовь сделали его счастливым. Отношения с няней были одним из прекраснейших моментов в его жизни. Она помогала и поддерживала его в школьные годы, между тем как родная мать не могла, да и не хотела этого делать. Он отвечал ей преданностью, доверяя все свои тревоги и опасения. Уинстон считал, что родители поступили с ней нечестно, дав ей расчет, когда перестали в ней нуждаться, и оставив ее в бедности. И хотя он был еще школьником, он делал для нее все, что мог; он стал посылать ей деньги, как только смог себе это позволить. Он посетил ее перед смертью, а на похороны взял с собой брата Джека. Он заказал для нее надгробный камень, сделал надпись на нем и ежегодно платил местному флористу, чтобы тот следил за порядком на могиле.
Уинстон любил своих родителей безграничной и беспричинной любовью пылкого ребенка. Они же, когда не отсутствовали, отвечали ему равнодушием и упреками. Он был не из тех детей, которым учеба дается легко и естественно, он был средним учеником. Отец счел это провалом и поставил на нем крест. Уинстон слабо проявил себя в частной школе, и лорд Рэндольф решил не отправлять его в Итон: недостаточно умен. Вместо Итона он был зачислен в Хэрроу. Однажды отец зашел в детскую и увидел колонну оловянных солдатиков. Тысяча фигурок составляла пехотную дивизию, к ней прилагался отряд кавалерии. (Джек представлял вражескую армию, все его солдатики были черного цвета, и ему запрещалось иметь артиллерию.) Лорд Рэндольф осмотрел войска Уинстона и спросил у сына, не хотел бы тот сделать армейскую карьеру, решив для себя: «это все, на что он способен». Уинстон понял это так, что отец желает для него военных побед и видит в нем наследника славных традиций рода Мальборо, он с восторгом ответил: «Да». Итак, судьба его была решена.
«Успехи» Уинстона в Хэрроу подтвердили сэра Рэндольфа в его опасениях: из этого мальчика ничего не выйдет. Три года он числился в отстающих, пока, наконец, не был переведен в «армейский класс», где готовили для поступления в Сандхерстский Королевский военный колледж. Иные письма лорда Рэндольфа к сыну уничижительны, едва ли не жестоки. В письмах матери больше тепла, но и там зачастую заметны следы отцовского недовольства. Редко кто из школьников когда бы то ни было получал столь жесткие послания от родителей. Отец полагал, что ему следовало пойти в пехоту, между тем сам Уинстон выбрал для себя кавалерию. В пехоту брали с высоким проходным баллом, но стоило это дешевле. Для родителей, главным образом, для лорда Рандольфа это было немаловажно. Лорд Рэндольф получал доходы от Бленхейма, жена его унаследовала отцовское состояние. И все же им едва хватало – великосветская жизнь обходилась дорого, сбережений у них не было, долги росли. Уинстону удалось поступить в Сандхерст только с третьей попытки, но усилия его были оправданы. Он поступил в кавалерию, в 4-й гусарский полк. Лорд Рэндольф был зол, но время его было на исходе. Он отправился в Южную Африку в надежде поправить семейные дела на золотых и алмазных приисках. Это казалось чрезвычайно выгодным вложением и со временем стало приносить значительный доход. Но после смерти лорда Рэндольфа в 1895-м все активы были проданы за долги. Уже тогда стало ясно, что Уинстону придется самому зарабатывать себе на жизнь.
Поскольку он учился в Хэрроу, он получил хороший старт. Он не добился совершенства в латыни и греческом, но усвоил несколько ходовых латинских цитат, которыми затем пытался щеголять. Но однажды он заметил, как его наставник, преподобный Вэллдон (позже они стали друзьями, а Вэллдон сделался епископом Калькутты), удивленно моргнул, услышав его латынь. Затем похожее выражение появилось на лице премьер-министра Асквита. С латынью у Уинстона не сложилось, но он достиг кое-чего другого, в известном смысле – большего: он в совершенстве владел английским языком, устным и письменным. Три года в подготовительном классе и усиленные занятия под руководством такого мастера, как Роберт Сомервилль, сделали свое дело. Уинстон не просто усвоил правила языка, он научился играть словами. И ему это понравилось. Речь, подобно крови, питала его политический организм. Никто из английских политиков не любил слова так, как любил их Черчилль, и никто с такой настойчивостью не делал с их помощью карьеру и не прибегал к ним как к спасению в неспокойные времена.
Язык стал основным источником его дохода с тех пор, как ему исполнилось 21. Он сразу же стал зарабатывать очень большие для молодого автора деньги, а со временем его книги начали приносить огромную прибыль и ему самому, и его потомкам. Он написал тысячи статей для газет и журналов и более сорока книг. Иные из них – довольно толстые. В его отчете о Второй Мировой войне 2 050 000 слов. Для сравнения: в «Истории упадка и разрушения Римской Империи» Гиббона [5] – 1 100 000 слов. Я просчитал количество слов во всех его сочинениях и опубликованных речах: получилось что-то между 8 и 10 миллионами. Мало кто способен был извлечь подобную прибыль из школьного знания. С этой точки зрения, вопреки общепринятому мнению, полученное Уинстоном образование принесло поразительные плоды.
В искусстве превращения слов в деньги ключевую роль сыграла леди Рэндольф, особенно она преуспела в сборе комиссионных. Она сделала все возможное для смягчения страданий медленно и неуклонно угасавшего лорда Рэндольфа. Но после его смерти в 1895-м она полностью посвятила себя карьере старшего сына, отныне это стало главным приложением ее сил. Помогая Уинстону, она была бесстрашной, бесстыдной, настойчивой и практически всегда добивалась успеха. Ее положение в столичном свете, ее красота и шарм, ее хитрость проложили путь в кабинеты редакторов и владельцев газет, издателей и политиков, к любому, кто мог оказаться полезным. «Это настойчивый век, – писал Уинстон матери, – и мы должны быть самыми настойчивыми». Они стали самой упорной парой в Лондоне, вернее – во всей империи, которая на тот момент занимала четвертую часть всего земного шара.
Едва вступив в армию, Черчилль (а мы его уже можем называть так), составил план кампании по достижению славы или, по меньшей мере, известности. Солдату нужна война, а Черчилль нуждался в ней больше, чем кто бы то ни было, потому что мог обратить войну в слова, а слова в деньги. Но тот, кто ждет, что война сама найдет его, останется не у дел. Ты должен сам идти на свою войну. Такова была политика Черчилля. Четвертый гусарский Ее Величества полк под командованием друга семьи, полковника Брабазона, был откомандирован в Индию. Но в этот момент более важные события происходили на Кубе, там Америка поддержала повстанцев. Черчилль с матерью задействовали все свои связи, заручились согласием Брабазона, и Уинстон был отправлен на фронт, заключив договор с
Испанцы наградили Черчилля простым офицерским крестом «За военные заслуги» с красной лентой, он его с благодарностью принял: это была его первая награда, плюс двадцать пять гиней от
Оказавшись в Индии, он сразу же начал «искать войну». Притом он не сидел без дела и не «ждал погоды». Он знал, что необразован, и умолял мать присылать ему большие серьезные книги. И она это делала. День в индийской армии начинался рано, но в полдень, когда солнце было в зените, солдатам полагалось отдыхать. Для большинства наступала сиеста. А Черчилль читал. Так он одолел Гиббона и «Историю Англии» Маколея [6] . Тогда же он прочел атеистический трактат Уинвуда Рида «Мученичество человека» [7] , после чего сделался пожизненным вольнодумцем и критиком любой официальной религии (впрочем, выражался он достаточно осторожно – ярлык атеиста мог всерьез повредить политической карьере). Он читал все, что попадало под руку и имело хоть какую-то ценность, и никогда не забывал прочитанного. Тем не менее он всегда ощущал пробелы в образовании и, следуя советам, с радостью восполнял их необходимыми книжками.
В августе 1897 года Черчилль принял участие в своей первой британской кампании: Малакандский полевой корпус по приказу сэра Биндона Блада выступил против восставших пуштунов. Блад был известной личностью, потомком того самого капитана Блада, который пытался похитить сокровища короны во времена Карла I. Экспедиция увенчалась успехом, Черчилль впервые увидел бой, попал под обстрел и многое узнал о сущности карательных операций и приемах ведения партизанской войны. Мать организовала для него колонку «писем» в
В 1897-м Черчилль обратился к Африке, она на тот момент кишела локальными войнами. Он написал матери, с характерной краткостью и энергией сформулировав свою цель: пробиться в парламент посредством военной славы: «Несколько месяцев в Южной Африке – это медаль, может быть, даже Звезда. Затем по горячим следам в Египет, чтобы вернуться через год-два с парой новых побрякушек и "вонзить меч в курьерский ящик" [9] ».
Но вначале был Египет. Ценой невероятных усилий леди Рэндольф удалось устроить сына в кавалеристский полк, который принимал участие в карательной экспедиции после убийства генерала Гордона в Хартуме. Она вышла на премьер-министра, действуя за спиной у военного начальства – лорда Китченера, тот был наслышан о Черчилле – настойчивом охотнике за медалями и не хотел держать его при себе. И все же молодой Черчилль прибыл вовремя и принял участие в одной из последних кавалеристских атак в истории британской армии – в знаменитой битве при Омдурмане (1899), после которой армия дервишей прекратила свое существование. Об этой кампании Черчилль писал репортажи для лондонских газет, а кроме того написал одну из лучших своих книг «Речная война» [10] , два великолепных тома о блеске и нищете империализма в его зените.
Затем была Южная Африка, откуда Черчилль писал репортажи для
Мы привыкли представлять себе Черчилля грузным и малоподвижным, но таким он стал намного позже. В молодости он был гиперактивен. Он стал чемпионом по фехтованию в Хэрроу и затем победил на общешкольном чемпионате, между тем фехтование – один из самых энергичных видов спорта. В Индии он с увлечением играл в поло за команду своего полка и завоевал Все-индийский кубок Калькутты – на тот момент это было высшим достижением. В Южной Африке большую часть своего времени он провел в походах, износив не одну пару ботинок. Наконец, он был одним из тех тридцати тысяч, кто прошел триумфальным маршем до Претории, столицы буров, вслед за дирижаблем, который в статьях для
Все эти экспедиции и походы подробно описаны в его газетных статьях. К 1900 году он понял, что в карьерном смысле Южная Африка себя исчерпала, война там превратилась в тяжелую и скучную партизанскую кампанию. Он спешит домой. Он уже добился своего – он известен: в течение 1900 года его фотографии появлялись в печати более сотни раз. Он возвращается в Лондон героем. За короткий промежуток времени он издает две книги: «От Лондона до Ледисмита через Преторию» [11] и «Поход Иэна Хэмилтона» [12] . Обращая свою славу в деньги, он выступает с публичными лекциями в Англии, Канаде и Соединенных Штатах. В конечном счете, он зарабатывает 10 000 фунтов, которыми управляет финансовый консультант его отца, сэр Эрнест Кассель. Кроме того, у него теперь целая коллекция наград: испанский крест «За военные заслуги» 1-й степени [13] ; Индийская медаль 1895 с планкой [14] ; Королевская Суданская медаль 1896-1898, без планки [15] ; Суданская медаль хедива с планкой [16] и Королевская Южно-Африканская медаль 1899-1902 с шестью планками [17] . Он также получил испанскую медаль Кубинской кампании 1895-1898 [18] .
Тогда же он делает свои первые шаги в политике. Он баллотируется в парламент от партии консерваторов в Олдхеме в 1899-м и на следующий год выигрывает «хаки выборы» [19] . Его карьера стремительно идет вверх, он приобретает врагов и критиков, у него репутация дерзкого, высокомерного, самонадеянного, неконтролируемого и хвастливого болтуна. Его обвиняют в небрежении званием английского офицера и статусом журналиста, в потере чести в то время, когда он был в плену. Ортодоксы и «правые интеллектуалы» произносят его имя с негодованием. В то же время, он становится самым известным молодым человеком своего поколения. В феврале 1901-го он занял угловое место над проходом в Палате общин и произнес свою первую речь. Это было то самое место, с которого в 1886 году его отец заявил об отставке. Ему едва исполнилось 26. И это хорошее начало.Глава вторая Либеральный политик
Черчилль стал членом Палаты общин. Но для чего? Последующее продвижение – да, разумеется. Он стремится к постам, к власти, он хочет делать историю. Был и личный мотив: отомстить за поражение отца и сделаться премьер-министром. Но не было ли иной, высшей мотивации? Не было ли в этой смеси амбиций и тщеславия неких элементов альтруизма? Была ли у него политическая философия? Этим вопросом задавались многие биографы, настоящего ответа нет. Черчилль по-прежнему полон противоречий.
Опыт участия в военных кампаниях укрепил и усилил его империалистическое мировоззрение. Империя поражала величием и разнообразием красок: необъятная, простиравшаяся во все концы света, она казалась всемогущей, она волновала, она открывала блестящие возможности для развития всех без исключения народов и народностей под уверенным и хладнокровным управлением белой элиты. Черчиллю хватало уверенности в себе и хладнокровия, и он нетерпеливо ждал, когда сможет в полной мере проявить себя в управлении империей – воплощении всего, к чему он стремился и что любил. У него была отменная интуиция, и это помогло ему в момент, когда «африканская схватка» достигла своего апогея. В 1899-м он писал матери из Судана: «Я ощущаю острое первобытное желание убить кого-то из этих отвратительных дервишей… И я предвкушаю удовольствие, с которым буду это делать».
В то же время у Черчилля было доброе, нежное сердце, и он ясно видел все темные стороны власти. Он знал блеск империи и знал ее кошмары. Он по рождению был первым в стае. И он всегда сочувствовал последним. «Речная война» – подробный и бесстрашный отчет обо всем, что он знал и видел. Он сказал своему кузену Ивору Гесту: «Я не думаю, что эта книга принесет мне много друзей, но когда пишешь большую книгу, нужно быть честным». Книга вызвала гнев Китченера и прочих, став еще одним аргументом в пользу «неблагонадежности» Черчилля. В официальных отчетах о битве при Амдурмане писали, что дервиши «были обеспечены всем необходимым». На самом же деле, как он признался матери, с ними ужасно обращались, а большую часть просто перебили. Китченера он представил матери как человека «вульгарного, заурядного и отчасти брутального». В книге все это было смягчено, но Черчилль не скрыл факта унижения дервишей: «Суровый и безжалостный настрой командующего передался войскам». Может показаться, что он осуждает ту операцию, когда бы не месть за убийство Гордона. Черчилль писал: «Возможно, боги запрещают людям мстить, оставляя себе опьянение этим напитком. Но чаша не должна быть испита до дна. Послевкусие слишком часто отвратительно».
Было бы опрометчиво говорить, что неопытный политик и самый молодой из колониальных министров Черчилль лучше других видел все темные стороны империи. Но он не уставал привлекать к ним общественное внимание. Он возмутился, когда шесть сотен тибетцев были расстреляны из пулеметов в ходе экспедиции Янгхазбенда в Лхасе, и когда двадцать пять зулусских повстанцев были депортированы на остров Св. Елены, где умерли от голода. Он одним из первых выступил за заключение мира и восстановление отношений с бурами. Свою дебютную речь в Палате общин он начал словами: «Если бы я был буром, я уверен: я был бы солдатом». Это была не самая провокативная из пяти сотен речей, произнесенных им в Палате общин за более чем шестьдесят лет. Он любил войну, он с азартом коллекционировал медали, но в своем упоении он не был слеп и при любой возможности обращал внимание коллег-парламентариев на ее темную природу. В одной из первых своих речей он заявил, что колониальные войны по сути отвратительны, исполнены зверством и бессмысленными убийствами. Однако война в Европе окажется намного страшнее. Его «тревожило» (так он сказал) «хладнокровие» и даже «рвение», с которым парламентарии, и более того, министры говорили о возможности новой европейской войны: «Война в Европе не может стать ничем иным, кроме как жестоким и душераздирающим кровопролитием. И даже если нам удастся когда-нибудь насладиться горькими плодами победы, нам на много лет вперед придется запастись мужеством, забыть о мирном труде и предельно сконцентрироваться». «Месть народов страшнее мести министров. И войны народов будут страшнее, чем войны королей». Эти пророческие слова были сказаны за двенадцать лет до катастрофических событий 1914-го. Черчилль никогда не подстрекал к войне, как утверждали его недоброжелатели. Напротив, он опасался войны и настаивал на неготовности к ней. Но ему хватило реализма, чтобы понять, что победоносная война, пусть и кровопролитная, все же лучше, чем война проигранная.
Черчилля трудно подвести под какую бы ни было классификацию. По складу ума он был скорее историком, нежели философом, он оперировал фактами и реалиями, он задавался вопросами: «кто?», «когда?» и «каким образом?», его мало занимали причинно-следственные абстракции. Он был прирожденным консерватором и таковым вошел в парламент. Но он не нашел счастья в рядах тори. Солсбери, человек, который уничтожил его отца, отошел от дел в 1902 году, передав свои полномочия племяннику А.Дж.Бальфуру, человеку хладнокровному и скорее расчетливому, нежели импульсивному. Рядом с ним Черчилль казался философом, и для него это было нестерпимо, хотя они с Бальфуром – люди одного круга и внешне казались друзьями до самой смерти Бальфура в 1930 году. Черчилль не желал работать под его руководством. Тем более что Бальфур втянул себя, а заодно и партию в неразбериху вокруг беспошлинной торговли; в итоге Джо Чемберлену удалось расколоть тори подобно тому, как в 1886-м он расколол либеральную партию Ирландии, сыграв на восстановлении таможенных пошлин. Олдхем, от которого избирался Черчилль, был зоной беспошлинной торговли, и он оказался перед выбором между политической ролью и экономическим интересом. Более того, место в парламенте, которое он обеспечил себе оглушительной победой в ходе «кампании хаки» 1900 года, предназначалось либералу, – он был бы рад таковым и остаться. Тори находились у власти более двадцати лет, но подул ветер перемен – и молодой человек спешил подставить ему свои паруса. Итак, сменив лагерь в 1904-м, он вновь вступил в борьбу за Олдхем, победил на выборах 1906-го и пришел в парламент в составе либерального большинства. Это не добавило Черчиллю популярности у «правых» и укрепило его репутацию «сомнительного» политика.
Он никогда не был «человеком партии». Это правда. Он был предан интересам народа и своим собственным. Он баллотировался в парламент под шестью различными политическими ярлыками: консерватор, либерал, член коалиции, конституционалист, юнионист (сторонник вхождения Ирландии в состав Королевства) и национал-консерватор. Отчасти это было продиктовано поисками места или подходящего поста. Свои первые четверть века в Палате общин Черчилль провел в метаниях между избирательными округами Олдхем (1900-1906), Северо-Восточный Манчестер (1906-1908) и Данди – там он с трудом пробился в 1908-м и проиграл в 1922-м, выбыв из Палаты общин более чем на год. После этого поражения он вернулся в ряды консерваторов. Он сказал: «Всякий может стать крысой и покинуть корабль. Но не всякий умеет вернуться». Это возвращение принесло ему надежное кресло в городке Эппинг, позднее переименованном в Вудфорд, Эссекс, он занимал его на протяжении тридцати пяти лет. Однажды он баллотировался в роли конституционалиста, дважды как юнионист, один раз как национал-консерватор и пять раз просто в роли консерватора, как правило, он побеждал с огромным перевесом. Это место в непосредственной близости от Лондона сыграло очень выгодную роль в его карьере. Ему более не о чем было беспокоиться.
И все же, какую бы сторону не принимал Черчилль, он всегда оставался либералом (равно традиционалистом и консерватором). Об этом существует забавная история, ее рассказал мне в 1962 году депутат-лейборист «Кудрявый» Маллалье. Восьмидесятилетний Черчилль все еще был членом парламента. Существует или, по крайней мере, существовало на тот момент причудливое техническое сооружение, которое называлось «лифт палаты Лордов», он поднимал пэров на верхний этаж здания Палаты. Простым депутатам разрешалось им пользоваться лишь в случае тяжелого ранения или природной немощи. У Черчилля было постоянное разрешение, а «Кудрявый» получил травму во время игры в футбол. Однажды, войдя в лифт, он встретил Черчилля. Старик нахмурился и спросил: «Вы кто?» – «Я Бил Малалье, сэр, я депутат от Хаддерсфилда». – «От какой партии?» – «Лейборист, сэр». – «А! А я либерал.
Азарт, с которым Черчилль менял политическую окраску, делал его человеком заметным, и мало кто удивился, когда в 1905-м премьер-министр Генри Кэмпбелл-Баннерман назначил его статс-секретарем по делам колоний. Ему было едва за тридцать, должность была ответственной, его начальник, лорд Элджин, был членом палаты Лордов, и Черчиллю пришлось, вдобавок ко всему, заниматься делами Палаты общин. В то же время он вынужден был противостоять таким тяжеловесам из лагеря тори, как сам Джо Чемберлен, который и ввел моду на работу в колониальном департаменте, возведя эту должность в ранг ключевой и стартовой на пути наверх. Однако именно противостояние сильной оппозиции было тем делом, в котором Черчилль оказался силен как никто другой. Он был красноречив, остроумен, находчив, он всегда обо всем узнавал первым. Он наслаждался своим положением, ему все это было чрезвычайно интересно, он забавлял членов Палаты своими шутками и остротами, вспышками негодования, естественными или наигранными, он с удовольствием играл словами, он становился центром внимания, но при всем притом он чтил ритуалы Палаты. Депутаты уважают тех, кто уважает Палату, и Черчилль ни в коем случае не был исключением из правила.
Он любил свою работу, все эти телеграммы, королевские курьеры в униформе, курьерские ящики из красной кожи, важные посетители, белые, темнокожие и азиаты со всех концов света. Он стал чрезвычайно известен. О нем говорят между собой Редьярд Киплинг, этот Орфей империи, и Сесил Родс, один из величайших ее строителей, нам хотелось бы иметь стенограмму этой беседы. В 1907-м Черчилль с официальным визитом посещает Восточноафриканские колонии, он путешествует со своим преданным секретарем «Эдди» Маршем, он не расставался с ним в течение двадцати пяти лет. Он поднимается от угандийского побережья до железнодорожного полотна, описав этот маршрут как «путешествие по бобовому стеблю в страну чудес». Большую часть пути он проделал, стоя на предохранительной решетке медленно пыхтящего сквозь джунгли локомотива, это было характерно для тщеславного Черчилля, и газеты немедленно подняли гвалт. В Уганде и Кении они с Маршем приняли участие в сафари. Когда-то в Индии он заколол дикого кабана, но не мог позволить себе настоящей большой охоты. Теперь же он подстрелил носорога, зебру, антилопу гну и газель, отослав свои охотничьи трофеи в Лондон, чтобы лучший таксидермист, Роланд Вард с Пикадилли, изготовил чучела. Как ни странно, притом что Черчилль был осторожен и избегал откровенных злоупотреблений, экспедиция была профинансирована журналом
В том же году Черчилль был назначен тайным советником, а уже через год, когда Герберт Асквит стал премьером, Черчилль вошел в Кабинет. Он попал в департамент по делам колоний, это была его идея. Изначально ему предлагали теплое местечко в секретариате министерства финансов, но он предпочел глобальные колониальные авантюры (в его книге множество схем по индустриализации Африки и укрощению Нила). Между тем, ему уже хотелось всерьез приняться за внутреннюю политику, и он охотно принял предложение Асквита сменить Ллойда Джорджа на посту министра торговли и промышленности, – тот в свою очередь сделался министром финансов. Поразительно, что он получил этот пост в возрасте 34 лет, отныне у него была возможность работать с Ллойдом Джорджем. Они находились в отношениях иллюзорной дружбы, и в то же время у них сложился прочный политический альянс, имевший целью создать английскую версию «государства всеобщего благосостояния» вроде того, что сделал Бисмарк в Германии.
Осознавая, что перед ним открывается серьезное политическое поприще, Черчилль решает упорядочить свою частную жизнь. Он уже отдал долг семье, опубликовав в январе 1906-го большую книгу «Лорд Рэндольф Черчилль». Как выразился по этому поводу его кузен Ивор Гест: «Никто из отцов не сделал так мало для своего сына. Никто из сыновей не сделал так много для своего отца». Теперь ему захотелось иметь собственную семью. Завидный холостяк, он покорно влюблялся в разных девушек или думал, что влюблялся, вальсируя в бальных залах Мэйфэра. Но он не прилагал усилий и не пытался попасть в такт: не его стиль. «Я отдавил большой палец принцу Уэльскому, – самодовольно писал он, – я слышал, как он взвизгнул». В августе 1908-го он сделал предложение Клементине Хозье, дочери полковника Генри Хозье, секретаря Ллойда. Многие девушки имели на него виды, в том числе дочь Асквита Вайолет, иные из них были с хорошим приданным. Но Клемми подходила ему больше других, и он любил ее. Он всегда ставил счастье превыше денег. И, как бы там ни было, он не сомневался в том, что всегда сможет заработать на жизнь. Как он сказал однажды: «Доходы должны соответствовать расходам». Они поженились в сентябре в приходской церкви Св. Маргарет, Вестминстер, Парламент: политическая карьера Черчилля была необходимым фоном. Его шафером был самый агрессивный представитель английского политического племени, лорд Хью Сесил, лидер радикального – «хулиганского» крыла тори, и даже перед алтарем, когда вносили запись в церковный реестр, у Черчилля появилась минутка пошептаться о делах с Ллойдом Джорджем. Он использовал медовый месяц, чтобы завершить и отправить в печать свою африканскую книгу.
Черчилли были едва ли не самой счастливой супружеской четой среди представителей политической элиты двадцатого века. Нет сомнения в том, что они были преданны друг другу. Клемми полностью посвятила себя знаменитому мужу, она давала ему множество советов, по большей части либерального характера, он им не всегда следовал. Она утешала его в моменты карьерных неудач и отрезвляла в моменты триумфа. «Он всегда требовал, чтобы я была рядом, – говорила она, – и сразу же забывал о моем существовании». Однако он ни разу не взглянул на другую женщину. У них был единственный сын, Рэндольф, и четыре дочери, Диана, Сара, Мэригольд (умерла в младенчестве) и Мери.
Супружеская верность Черчиллей замечательна сама по себе, притом что светские нравы не предполагали соблюдения обетов. Обе их матери имели бурное прошлое. У леди Бланш Хозье, дочери графа Эйрлая, при живом муже было множество любовников, говорили, что в какой-то момент их было сразу девять. Клемми не была дочерью Хозье, и нельзя с уверенностью сказать, кто был ее отцом. Наиболее вероятным кандидатом на эту роль полагают ветреного офицера кавалерии Бэя Мидлтона, по другой версии это Бертман Митфорд, первый барон Редесдейл, дедушка Нэнси Митфорд. Если это так, то забавно думать, что миссис Черчилль могла быть ее теткой. Дженни Черчилль тоже имела несколько любовников еще при жизни лорда Рэндольфа, среди них мог быть и Мидлтон. После смерти лорда Рэндольфа она дважды выходила замуж, избранники ее были намного моложе, но однажды она упала, поскользнувшись на очень высоких каблуках, это кончилось гангреной, ампутацией и смертью (1921). Нет сомнений, что Черчилль был сыном лорда Рэндольфа. Но поразительно, что дети столь ветреных родителей создали такую крепкую семью. При авантюризме и импульсивности натуры Черчилля, при его тщеславии, наконец, его верность в самом деле замечательна. Не исключено, что всю свою энергию он тратил на политику. Разумеется, этот брак был лишен многих раздражающих моментов близкого проживания – Черчилль работал допоздна, поздно просыпался, обедал в постели, супруги фактически вели раздельное существование, с первого дня совместной жизни каждый из них имел собственную спальню. Но как бы то ни было, верность стала для них божьим даром и одним из ключевых факторов успеха Черчилля, – он был свободен от всех треволнений и эмоциональных потрясений, которые таит в себе супружеская неверность.
Черчилль наслаждался семейной жизнью. Он был счастливым человеком. Все эти годы, начиная с 1908, были самыми плодотворными и успешными для него, как в парламенте, так и во всем остальном. Главной целью его парламентской деятельности стала помощь бедным и безработным, а также забота о низкооплачиваемых рабочих. Были приняты Закон о заработной плате (1909), положивший конец существованию низкооплачиваемой рабочей силы, а создание биржи труда позволило безработным быстрее находить рабочие места; Закон об обязательном страховании (1911), гарантировавший социальные выплаты безработным и выплаты на ребенка в качестве компенсации подоходного налога; Закон об угольных рудниках (1911), позволивший улучшить условия труда в хронически неблагоприятной угольной отрасли; наконец, «Закон о магазинах», благодаря которому у продавцов появился обязательный перерыв на обед и нормированный рабочий день. Впервые миллионы низкооплачиваемых рабочих получили право на один выходной в неделю. Черчилль курировал все детали этой сложнейшей социальной программы, пункт за пунктом отстаивая принятие законопроектов в Палате общин. Он был всерьез тронут страданиями наименее защищенных членов общества, пламенно верил, что социальный порядок может быть одновременно гуманным и эффективным, и понимал, что революцию, отголоски которой слышны были тогда во всех уголках мира, можно предотвратить лишь путем проведения разумных реформ. В других странах проходили сходные процессы, так для сравнения можно вспомнить программу Вудро Вильсона в Соединенных Штатах. Реформы, проводимые Черчиллем, были в своем роде коллективным трудом. Впервые он продемонстрировал поразительную способность побуждать чиновников к бурной деятельности и кардинальным инновациям, он сумел привести в правительство таких выдающихся аутсайдеров, как Уильям Беверидж, который возглавил Биржу труда, а впоследствии стал автором знаменитого «Доклада Бевериджа» (1943), плана, в соответствии с которым было завершено построение британской модели государства всеобщего благосостояния.
Очевидно, за проведением реформ стоял такой политический гигант, как Ллойд Джордж, министр финансов, обеспечивший материальную поддержку. Это по его инициативе введены выплаты по достижении пенсионного возраста – нововведение, ставшее сенсационным. Черчилль поддерживал его со страстью, он помнил о судьбе мисс Эверест: основным движущим мотивом для него всегда становились личный опыт и частные случаи. Черчилль и Ллойд Джордж вместе сделали все, чтобы привести флотилию, ведомую ветрами их красноречия и грандиозных замыслов, в гавань. Как ораторы они сильно отличались друг от друга. Черчилль всегда готовил черновики своих выступлений, хоть и не следовал им дословно. В 1904-м Черчилль пережил ужасный «приступ немоты» в Палате общин. После этого он заучивал тексты наизусть, репетировал и засекал время, не оставляя ничего на волю случая. Как правило, в Палате были строгие слушатели. Ллойд Джордж, напротив, являл в своем роде образец вдохновенного валлийского проповедника. Он обыкновенно импровизировал, предполагая, что депутаты будут прерывать его, спорить, острить и злословить. Он делал драматические паузы и провоцировал бурную реакцию. Говорил он медленно, его темп – 85 слов в минуту, у Черчилля, соответственно, 111, а стандартом считалась речь Гладстона: 100 слов в минуту. Однако речи Ллойда Джорджа производили неизгладимое впечатление: он был непредсказуем, никто, включая его самого, не знал, что он скажет в следующий момент. Впоследствии Черчиллю приходилось состязаться в ораторском мастерстве еще с одним валлийцем, Эньюрином Бивеном, тот, подобно Ллойду Джорджу, зачастую импровизировал и был способен на поразительные экспромты, особенно в ответных репликах. Я слышал их обоих в 1950-х годах, я оценил Бивена выше, а сэр Роберт Базби – в свое время, в 20-е годы, он был парламентским секретарем Черчилля, приятелем Ллойда Джорджа, другом и собутыльником Бивена – сказал мне, что Ллойд Джордж был лучшим из этой троицы, потому что имел реальное влияние на Палату и обладал способностью склонять мнения на свою сторону. Как бы то ни было, манера Черчилля была для него совершенно адекватна и пригодилась ему, когда он обратился к мировому сообществу при трагических обстоятельствах. Более того, речи Ллойда Джорджа, как и речи Бивена, невозможно прочесть, между тем опубликованные речи Черчилля полностью передают эмоциональную составляющую его голоса, при этом они представляют собой отличную прозу.
И все же Черчилль и Ллойд Джордж, сообща осуществив мирную революцию, руководствовались разными принципами. Для Ллойда Джорджа, радикала по рождению, воспитанию и чувству, с его неутолимой жаждой перемен, унижение сильных мира сего и возвышение униженных было своего рода религией, и, безусловно, ему это было в радость. Они с Черчиллем были столь амбициозны, что соперничали с Германией в проекте создания самого большого военного корабля. Но только Ллойд Джордж мог сказать и сказал: «Герцоги стоят дороже, чем дредноуты, и в большинстве случаев более опасны!»
Черчилль был рационалистом, но его преданность традициям работала как тормозной механизм, и Ллойд Джордж зачастую не без удовольствия смеялся над его обузой: «герцогской честью и Бленхеймом». Но если отвлечься от родовой аристократии, Ллойд Джордж стоял выше на социальной лестнице, это усиливалось возрастным превосходством, политическим стажем и опытом. Кроме всего прочего, он был «старший партнер». Черчиллю их отношения представлялись в более унизительном свете, особенно в ретроспективе. В середине 1920-х, когда Черчилль занимал кресло министра финансов, а Ллойд Джордж выбыл из кабинета, и, как оказалось, уже навсегда, Базби сделал попытку залатать брешь между двумя политиками, едва разговаривавшими друг с другом с момента развала правительства в 1922-м, он пригласил валлийца в кабинет Черчилля для частной беседы. Едва Ллойд Джордж выскользнул, Базби вошел к Черчиллю, тот был мрачен. «Ну и как все прошло?» – «О, очень хорошо. Не прошло и пяти минут, как мы стали относиться друг к другу как прежде». – «Это как?» – «Слуга и господин».
В то время Черчилль был слишком востребован, перед ним открывались все новые перспективы, ему было нелегко ощутить себя в роли «слуги». В 1910 году он стал министром внутренних дел. Эта должность добавила ему веса и позволила проводить реформы более жестким образом. Всю жизнь он боялся увязнуть в бумажной работе. Он все хотел видеть своими глазами. С тех пор, как Черчилль побывал в плену у буров, у него появился страх перед тюрьмами. Он часто посещал тюрьмы, беседовал с надзирателями и заключенными, и, коль скоро это входило в обязанности министра внутренних дел, реформировал административную систему, ввел регулярное снабжение тюрем книгами и разного рода развлекательными программами. Он инициировал процесс, в результате которого прекратилась практика заключения детей в тюрьмы. Вся эта деятельность не вызывала энтузиазма у власть имущих. В ежедневные обязанности Черчилля входило составление письменного отчета королю о заседаниях парламента. Эдуарда VII шутки Черчилля и его насмешки над политиками забавляли. Георг V, унаследовавший престол в 1910 году, был человеком неуверенным в себе, обладавшим грубым чувством юмора, оттого так никогда и не смог по достоинству оценить Черчилля. Стиль его отчетов новый король находил неуместным. В ноябре 1911-го министр внутренних дел доложил о том, что министерство озабочено проблемами колониальных «бродяг и бездельников». В заключение там было сказано: «Не следует забывать, что бездельники находятся по обе стороны социальной лестницы». Король разгневался и обвинил автора в «чрезмерном социализме». Черчилль, обычно не пренебрегавший возможностью так или иначе заявить о себе, заработал неприятности на свою голову, будучи заподозрен в связях с социалистами и профсоюзами. Забастовка шахтеров в городе Тонипанди, что в долине Ронда, Южный Уэльс, грозила выйти из-под контроля местной полиции. Черчилль приказал ввести войска, чтоб навести порядок, чем навлек на себя гнев как профсоюзных лидеров, так и политиков-лейбористов, обвинивших его в «показушности». Для Черчилля это стало сигналом к действию. Кампания увенчалась успехом. Полицейские в два счета разогнали шахтеров: им даже не пришлось применять дубинки, хватило скатанных жгутом макинтошей. Командующий операцией генерал Невилл Макриди свидетельствовал: «Кровопролития удалось избежать благодаря предусмотрительности мистера Черчилля». Но профсоюзы по сей день продолжают обвинять Черчилля в том, что он отдал приказ при необходимости стрелять по забастовщикам. «Вспомни Тонипанди», – этот слоган использовался против него в каждой последующей избирательной кампании.
Но настоящие скандалы ждали его впереди. Британия привыкла к вспышкам «ирландской агрессии», но еще прежде мировых войн возникла угроза международного терроризма; террористов тогда называли анархистами. Это явление хорошо описано в романе Конрада «Глазами Запада» [21] . Среди тех, кто именовал себя анархистами, выделялась банда иммигрантов из Латвии, во главе ее был человек по прозвищу Питер Художник. На счету банды числилось ограбление ювелирного магазина и убийство трех полицейских, в январе 1911-го бандиты попали в засаду в окрестностях лондонского Ист-Энда. Черчиллю посоветовали послать в помощь полиции отряд шотландских гвардейцев из Тауэра. Черчилль совету последовал и сам отправился «на дело», прихватив с собой перепуганного Эдди Марша, любителя стихов и антиквариата. Подоспевшие фотографы засняли министра внутренних дел в шубе и цилиндре, отдававшего приказы полиции и солдатам. Когда в осажденном доме начался пожар, очевидно он сказал пожарным: «Пусть горит». Потом в сгоревшем доме обнаружили два обугленных трупа. Бальфур, обычно избегавший активных действий (если это не касалось игры в гольф), не без злорадства провозгласил в Палате общин: «Я понимаю, в чем состояла задача фотографов. Но что там делал почтенный «правый» джентльмен?» Этот эпизод стал еще одним аргументом против Черчилля, а его «полицейские» фотографии печатались тысячами и тиражируются по сей день. Сегодня сложно судить о том, что именно он сделал неправильно. Жесткий министр, лично присутствующий при задержании преступников, гораздо полезнее министра, читающего полицейские сводки. В конце концов, Черчилля это развлекло, как он уверял своего коллегу Чарльза Мастермана: «Это было очень весело». Когда возник шум вокруг введения телесных наказаний для уголовников, всякого рода прутьев и плеток, за закрытой дверью кабинета министра внутренних дел Черчилль и Эдди Марш испробовали орудия наказания на себе. И это тоже было весело. По существу все это сильно отличалось от его повседневной работы, которую веселой не назовешь: «Из всех когда-либо занимаемых мной должностей, – признался он в газетном интервью в середине 30-х, – эта нравилась мне меньше всего». Самая неприятная из обязанностей министра – принятие решения о смертной казни или о замене ее на пожизненное заключение. Всего им было рассмотрено 43 случая, 21 раз смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Черчилль никогда не выступал за отмену смертной казни. Он полагал пожизненное заключение гораздо более страшным наказанием. В ночь перед казнью он размышлял над судьбой осужденного: и это была едва ли не единственная вещь, способная нарушить его сон.
Черчилль со временем признал, что годы до начала Первой мировой войны были лучшими в его политической жизни. Мы склонны думать, что это были безмятежные годы мира, довольства и процветания, последние в английской истории. На самом же деле, это было необычайно бурное время, и именно поэтому Черчилль так любил его. Не мировая война положила конец старому режиму, а годы, предшествовавшие ей: война стала всего лишь одним из симптомов. В замечательной книге «Странная смерть либеральной Англии» Джордж Дэнжерфилд [22] , вопреки старому слогану либералов «Мир, Процветание и Реформа», описал эту эпоху именно так: век неистовства, экстремизма и зарождающегося насилия. Профсоюзы были активны, как никогда прежде, стараясь извлечь максимальную пользу из неразумно предоставленного им либералами в 1906-м абсолютного иммунитета за нанесенный во время забастовок материальный ущерб. Суфражистки перешли от протестов к прямым действиям, их арестовывали, сажали в тюрьму, они объявляли голодовку и их насильно кормили. В 1909 году, изыскивая средства на социальные пособия, Ллойд Джордж поднял налоговые ставки и представил дополнительный налог на земельные угодья, тем самым больно ударив по аристократии. В нарушение традиции, Палата лордов не утвердила этот бюджет автоматически, подавляющее парламентское большинство тори добилось наложения вето. Асквит оказался перед выбором: отозвать бюджет на доработку или создать правительственную коалицию, которая готова будет его принять вопреки мнению короля Георга. Или, наконец, распустить парламент и назначить новые выборы. Повторные выборы в 1910-м так и не решили вопрос, однако либералы потеряли большинство, и Асквит, чтобы удержаться у власти, вынужден был полагаться на поддержку Ирландии. В итоге он был вынужден подкупить ирландских депутатов, даровав им Закон о самоуправлении (гомруль), что вызвало гнев тори и протестантов Ольстера. Ольстер начал вооружаться.
От природы активный и склонный к партизанским вылазкам, Черчилль находился в центре событий. Отныне профсоюзы его ненавидели. Суфражистки, избравшие его главным врагом, пытались сорвать его публичные выступления и однажды в общем порыве набросились на него. Он стал жертвой одного из немногих актов физического насилия, случавшихся за время работы Палаты общин. 13 ноября 1912 года во время дебатов по Ольстеру, сидевшие в первых рядах радикалы-консерваторы громко обозвали «крысами» Черчилля и полковника Сили. Черчилль взмахнул носовым платком, этот ироничный жест послужил провокацией, в ответ Рональд Маклейн, депутат от Ольстера, выхватил у спикера увесистый том «Регламента» и запустил его по параболе в голову Черчиллю. Черчилль ответил цитатой из Хазлитта: «Меня не задевает физическое насилие. Враждебные идеи – вот что ранит меня». Позднее он, несмотря на угрозы, настаивал на выступлении в Белфасте, что должно свидетельствовать о его бесстрашии. В самом деле, он был одним из самых азартных политиков и презирал случайные опасности.
Нельзя сказать, что Черчиллю нравились конфликты, как раз наоборот. Он предпочитал компромиссы. Он обсуждал с Ллойдом Джорджем возможность создания новой партии, которая смогла бы объединить талантливых политиков. Ему нравилась эта идея, тем более что его связывала дружба с Ф.Э.Смитом, депутатом от тори. Сын вице-мэра Биркехэда и титулованный выпускник Оксфорда, «Ф.Э.», как его все называли, в феврале 1906-го произнес лучшую из когда-либо звучавших в парламенте дебютных речей, после чего сразу стал одним из лидеров партии консерваторов. Они с Черчиллем очень быстро стали друзьями. Смит был преуспевающим адвокатом, он помог Черчиллю с делом о клевете. Он был острым, колким, светским, он был пылким и непочтительным, он был единственным человеком, которого Черчилль полагал умнее себя. Они допоздна засиживались за рюмкой, спорили и шутили, Клемми считала, что этот человек как никто другой плохо влияет на ее мужа, он даже хуже, чем Ллойд Джордж, тот, по крайней мере, ложился спать в девять вечера. Смит был единственным из друзей, в присутствии которого Черчилль следил за словами, он боялся, что колкий Смит в какой-то момент использует их против него и это положит конец их дружбе. К ужасу Клемми, Смит был приглашен и согласился стать крестным отцом Рэндольфа. Черчилль полагал, что он должен стать центральной фигурой в партии «самых лучших». Их дружба не прерывалась в момент бюджетного кризиса, кризиса в Палате лордов и кризиса по Ольстеру. Но единственной вещью, относительно которой они достигли согласия, был «женский вопрос»: Смит, чье «остроумие не пощадило ни одного мужчину и не затронуло ни одной женщины», не позволил бы своим дочерям поступить в пансион или университет, он полагал, что участие в публичной жизни разрушает женское начало. Смит и Черчилль славились приступами громкого и продолжительного хохота. Не имея возможности навязать свои порядки старомодному «Книжному клубу», основанным еще доктором Джонсоном, они создали альтернативный «Другой клуб», членами которого стали их приятели, и в конечном итоге он стал более популярен – там было больше живого остроумия, энергии, если не сказать больше – мудрости. Этот клуб стал своего рода мостом между двумя враждебными лагерями, поскольку консерваторы захлопнули все двери перед носом либералов. Это был один из немногих периодов в истории Англии, когда члены двух партий не встречались ни в бальных залах, ни за обеденным столом. Нью-Йорк и Париж выступали сценой политических раздоров, но в Лондоне общество всегда стояло выше партий, и этот разрыв был в равной степени болезненным и непривычным. «Мы заключили лучшую из сделок. Герцогини нас гонят, баронессы дают в нашу честь обед. Но что остается либералам? Увы, Общество благородных девиц», – говорил Смит.
Однако это вовсе не значит, что из-за своих политических взглядов или по какой-то иной причине Черчилль стал персоной нон грата в гостиных Мэйфэра. Ему всегда были рады. В любом случае у него не было недостатка в развлечениях. Он и Клемми всегда умудрялись оставаться «на коне», – так в терминологии ипподрома он называл «способность быть на высоте социального комфорта». Однажды он выразил это так: «Я всегда жил своим трудом и всегда имел при себе пару бутылок шампанского: одну – для себя и вторую – для друга». В 1911-м Асквит, почувствовав приближение войны, организовал перевод Черчилля в Военно-морское министерство. Как первому лорду Адмиралтейства ему предоставили «лучшие служебные апартаменты в Уайтхолле». Пока он там работал, штат его домашней прислуги увеличился с семи человек до двенадцати, и Клемми могла организовывать грандиозные вечера и приемы. И это было еще не все. В его распоряжении находилась большая ведомственная яхта «Чародейка», водоизмещением 4000 тон, с командой 196 человек. Все это доставляло ему удовольствие: «Это была самая потрясающая игрушка в моей жизни». Парусная регата под ясным небом стала самым популярным развлечением довоенной аристократии. Черчилль регулярно организовывал большие весенне-летние круизы для друзей, светских и политических, – начиная с Асквита и далее по нисходящей. Сохранились восторженные описания этих круизов, но там нет упоминаний о фривольностях. Королевский флот был огромной и сложной боевой машиной. Этот «the Senior Service» был безоговорочно приверженный собственному распорядку и решительно не намеренный его менять. Старшие командиры относились к Черчиллю с опасением. Младшие офицеры, старшины и рядовые матросы видели в нем героя, особенно после того, как он повысил им жалование. Сотни мелких флотилий и военно-морских баз находились вблизи Британских островов и в Средиземном море. Имея в распоряжении «Чародейку», Черчилль побывал на каждой из них, проведя на борту восемнадцать месяцев из трех лет службы в военно-морском министерстве. Он интересовался всем и всеми. Он работал по восемнадцать часов в сутки и поразительно быстро изучил тактику ведения морского боя. Такой ритм жизни нравился ему больше всего. Вопреки протестам разгневанной оппозиции, он создал штаб флота. Черчилль положил начало историческому переходу с угля на нефть, в результате появился принципиально новый класс гигантских военных кораблей, таких как «Королева Елизавета», – они уже работали на жидком топливе. Он стал создателем военно-морской авиации, настаивал на разработке проектов авианосца, научился управлять самолетом и летал с безрассудным удовольствием так часто, как только мог, до тех пор, пока Клемми, встав на колени, не убедила его отказаться от этого занятия. Не ведая препятствий на своем пути, он уверенно привел Британию к активному участию в нефтяных разработках, инвестировав в Персию и создав огромную англо-персидскую нефтяную компанию (сегодня известную как «Бритиш Петролеум»). По прошествии десятилетий оказалось, что эта инвестиция была даже более выгодной, чем покупка Дизраэли Суэцкого канала.
Наблюдая за мировой повесткой с позиции Адмиралтейства и находясь на прямой связи с любой частью света, Черчилль в какой-то момент ощутил, что Британия стоит на пороге войны с Германией. Будучи министром внутренних дел, он посетил маневры германской армии. Кайзер, в котором была доля английской крови, свободно говорил по-английски, они много общались, и Черчилль узнал его так хорошо, насколько это вообще было возможно. Кайзер, писал Черчилль в своем эссе «Великие современники» (1937) [23] , был человеком странным и противоречивым. До сих пор непонятно, был ли он марионеткой или, напротив, авторитарным тираном. Но одно было очевидно: Германия создала лучшую в мире профессиональную армию. Черчилль всю свою жизнь был франкофилом, но наблюдая учения французской армии, он осознал, что Франция не выдерживает никакого сравнения. Более того, Германия была самой развитой индустриальной державой в Европе, население ее быстро росло, что в свою очередь усиливало опасность мировой экспансии этой военной машины. По возвращении из Германии Черчилль сказал: «Остается благодарить Бога, что Англию и Германию разделяет море».
На охране британских морей стоял Королевский флот, самый большой в мире, тем не менее он более не соответствовал стандарту «двойного превосходства сил», хотя у него доставало силы принять вызов и нанести удар по флотилиям двух соседних государств. Но зачем Германии, обладавшей самой сильной в Европе сухопутной армией, понадобилось доказать свой паритет, по меньшей мере, бросить вызов морскому господству Британии? Немецкий флот мог лишь равняться на Британию в попытке достичь мирового господства на море. И в конце 1880-х Германия приступила к строительству собственного флота, в течение последующих двадцати лет она строила все больше кораблей, особенно броненосцев и линкоров с крупнокалиберными орудиями. Именно эта открыто антибританская программа совершила переворот в прогерманском до той поры обществе, отныне немцев стали называть «Гансами». Черчилль предпочитал французский вариант:
Черчилля также обеспокоило намерение Германии построить большое количество подводных лодок. Зачем? Ответ очевиден: Британия владела самым большим в мире торговым флотом, большую часть импорта составляло продовольствие. Немецкие субмарины становились потенциальным оружием, способным победить Британию, уморив ее голодом. Черчилль возненавидел подводные лодки, в конце жизни он признался, что именно подводных лодок он боялся более всего на свете. Единственным решением проблемы было строительство большого количества скоростных, маневренных эсминцев, способных поразить глубоководную цель. И он сделал это. Однако на каждом шагу он встречал сопротивление почтенных адмиралов, занимавших ключевые посты в Адмиралтействе. Эта борьба отнимала у него столько же сил и времени, сколько потратил он на модернизацию военно-морского флота.
О неисчерпаемой энергии Черчилля свидетельствует тот факт, что решая огромное количество проблем военно-морского ведомства, он успевал заниматься множеством других вещей. Он был рядом с Ллойдом Джорджем в нелегкий момент, когда того обвинили в адюльтере и коррупции по делу об акциях Маркони, он полностью поддержал Асквита в ирландском вопросе. В итоге ему пришлось смириться с контрабандой оружия как протестантами, так и католиками, с шантажом со стороны ольстерских офицеров-протестантов, с потерей доверия в связи с позицией по гомрулю. Несмотря на опасность, он дважды побывал в Ольстере, однажды вместе с Клемми, он пытался достичь компромисса по гомрулю, при этом он всякий раз готов был применить силу. Но это едва ли сравнимо с проблемами, с которыми он столкнулся в 1911-1914-м, когда он выступил против абсолютного большинства офицерского корпуса. Черчилль никогда не был экстремистом, однако многие его действия казались чрезвычайными. Натура его была такова, что уж если Кабинет нечто постановил, он добивался этого с энтузиазмом, граничившим с безрассудством. Отец его полагал, что Ольстер решит свои проблемы «в бою». Черчилль знал, что применение силы со стороны Лондона было бы совершенно оправданным, хотя он никогда не говорил об этом публично. Но в своей речи в Брэдфорде 14 марта 1914 года, он сказал, что настало время «вместе сделать шаг вперед и убедиться в серьезности сложившейся ситуации». И он отдал приказ 3-му боевому эскадрону занять позиции в часе езды от Белфаста. По счастью, Асквит быстро отменил приказ. Черчилль печально известен как главный сторонник усмирения лояльных империи протестантов Ольстера, притом что ирландские католики занимали откровенно антибританскую позицию. И если Черчилль чувствовал себя в связи с этим вопросом не в своей тарелке, то не показывал вида. Он твердо стоял за парламент и за букву закона. И как всегда, он предпочитал активное действие кабинетному законотворчеству. Если бы конфликт перерос в гражданскую войну, что было вполне вероятно в июле 1914-го, трудно сказать, как бы поступил Черчилль. Начало войны в Европе отодвинуло проблему Ольстера на задний план, и Черчилль направил всю свою энергию в другое русло.
Фактически, он многие месяцы тяжело работал и, в конечном счете, сумел привести военный флот в боевую готовность. Почуяв приближение войны, он приказал не распускать флот по окончании летних маневров и оставил его на боевых позициях. Едва разразился кризис, он стал самым преданным членом военной партии. Его главным козырем стала Бельгия и ее портовые города, особенно Антверпен. Британия всегда зорко следила за нацеленными на ее побережье бельгийскими портами, особенно когда Бельгия находилась под влиянием более могущественной державы, той же Франции. Именно поэтому Британия официально стала гарантом бельгийской независимости. Отныне угрозу составляла Германия, и когда, согласно плану Шлиффена, правый фланг немецкой армии прошел по территории Бельгии в сторону Франции, Черчилль стал настаивать на обещанных Бельгии гарантиях, совершенно «бумажных» по словам кайзера. Более того, он привлек на свою сторону Ллойда Джорджа, тем самым заручившись поддержкой правительства, правда, он не смог убедить в своей правоте лорда Морли, давнего друга и наставника. И когда пришла война, Черчилль был психологически и не только психологически готов к тому, что это будет самый серьезный конфликт в истории человечества. Он походил на человека, который долго готовился к некой работе и, наконец, в полной мере приступил к ней. У него в управлении находилась огромная машина, за работу которой отвечал только он. Война во многих своих проявлениях стала для него катастрофой. Но в момент его падения избранный главнокомандующим лорд Китченер успокоил его: «Есть как минимум одна вещь, которую никто не сможет у тебя отнять: когда началась война, флот был в полной боевой готовности».
Глава третья Уроки неудач
Черчилль встретил войну в полной готовности и даже в некоторой ажитации. Достаточно вспомнить, как много он писал и говорил о предстоящей катастрофе. Не считая Герберта Уэллса, он оказался единственным, кто смог предвидеть грядущие катаклизмы с абсолютной ясностью. Но действительность оказалось чудовищнее любых предположений. Первая из двух мировых войн стала самым большим бедствием в современной истории, предопределив дальнейшие исторические катастрофы XX столетия, ее последствия мы ощущаем по сей день. Черчилль очень эмоционально воспринимал происходившие события, он оставил исключительно яркие и четкие свидетельства. Все, что случалось в его жизни, он старался запечатлеть без промедления, не забывая о малейших деталях и сохраняя масштаб. А. Дж.Бальфур, относившийся к нему со смешанным чувством обожания и язвительного сарказма, заметил однажды: «Уинстон написал необъятных размеров книгу о себе самом, назвав ее «Мировой кризис» [24] ».
Публикацию книги, он предварил предисловием, написанным на листах под грифом Военного министерства:
В тот период Черчилль был слишком занят, чтобы сосредоточиться на военных кошмарах. В его подчинении находилось 1100 военных кораблей, и каждую неделю с верфей приходило пополнение. Но все они были слишком уязвимы. 22 сентября 1914 года сразу три крейсера были потоплены немецкой субмариной. В октябре затонул боевой линкор «Бесстрашный», а вскоре еще два крейсера были уничтожены в проигранной битве близ порта Коронель. Общие потери достигли более четырех тысяч человек. В Средиземном море британцам не удалось потопить два немецких военных корабля, следовавших в Стамбул, эта неудача вдохновила Турцию: она вступила в войну на стороне Германии. Дважды немецкий флот предпринимал молниеносные атаки (с последующим отступлением) на прибрежные города графства Йоркшир. Тот факт, что военно-морской флот обеспечил транспортировку шести британских дивизий, не потеряв ни одного человека, был принят как должное, хотя в действительности это было серьезным успехом. Черчилль отправил в южную Атлантику быстроходные крейсеры, он стремился к реваншу за поражение при Коронеле – и добился его в битве близ Фолклендских островов: вся немецкая эскадра была отправлена на дно. И это тоже было воспринято как должное. Публика требовала отчета о действиях Великой армады и отказывалась понимать, почему безоговорочная победа все еще не достигнута. Почему не случилось нового Трафальгара? Где новый Нельсон? В первой половине сентября французам удалось отстоять Париж, одержав победу при Марне, а Британии все еще было нечем похвастаться: за исключением Китченера и Черчилля, все были уверены, что эта война будет короткой и вскоре завершится победой.
Неудовлетворенность общества нарастала, и Черчилль решился на авантюру. Он сформировал дивизию морских пехотинцев и создал военную базу в Дюнкерке, разместив там воздушную эскадру, он наладил производство роллс-ройсов, бронированных стальной проволокой, своего рода танков. Когда кабинета министров достигла новость, что бельгийские города Остенд и Антверпен намерены сдаться, открывая подступы к Британии и поставив под вопрос ее дальнейшее участие в войне, Черчиллю, как зеленому добровольцу, приказали отправиться в Антверпен и принять на себя командование операцией. Он подчинился и пережил ужасные минуты, бросая в бой все имевшиеся в его распоряжении артиллерийские орудия и всех мужчин, способных держать оружие. Потом он не без иронии описал свои милитарные импровизации в книге «Мировой кризис». Его штаб-квартира располагалась в лучшем отеле города, он разгуливал в плаще и фуражке, и в течение недели он удерживал город. За эту неделю были укреплены три ключевых французских порта. Однако на его предложение покинуть свой лондонский кабинет и принять команду на месте министры ответили отказом (несмотря на согласие Китченера), и Черчилль был отозван. Антверпен пал, две тысячи британских солдат были убиты или оказались в плену, а Черчилль был обвинен в поражении. Претензии предъявляли главным образом консерваторы и старые генералы. Клемми, родившая тем временем дочь Сару, тоже оказалась в стане критиков. Один лишь премьер-министр отозвался о нем с похвалой: «Он стоек и находчив, и эти два качества я ценю в нем более всего».
Позже Черчилль писал, что «груз войны» давил на него тяжелее всего в последние месяцы 1914 года. Как только огромные и все более увеличивавшиеся в размерах армии остановили свое продвижение и кровавая позиционная война пришла во Фландрию, Черчилль стал опасаться, что его ночной кошмар превратился в реальность: война, бесконечная и бессмысленная, в которой будет потеряно все и не приобретено ничего и которая закончится крахом Европы и ее империй. Британскому флоту ценой больших усилий удалось заблокировать Германию и удержать превосходство в океане. Германия была лишена возможности нанести последний удар. Командующий флотом адмирал Джеллико был осторожен, – Черчилль полагал, что чересчур осторожен, – но Джеллико был уверен, что нельзя выиграть войну, рискуя, зато, однажды ошибившись, можно «проиграть все в один день». Как вернуть войне темп? Черчилль спросил Асквита 29 декабря 1914 года: «Неужели не существует иной альтернативы, кроме как отправлять наши армии грызть колючую проволоку во Фландрии? Неужели всю мощь флота нельзя сосредоточить в одном ударе?»
Ответ могла дать Россия, с ее неисчерпаемыми человеческими ресурсами, с ее черноморскими портами, через которые предполагалось поставлять большие партии оружия, в особенности тяжелой артиллерии. Но для этого нужно было выбить из войны Турцию или, по меньшей мере, очистить Дарданеллы, открыв проход британским и французским грузовым судам. Именно это предлагал Черчилль в своей записке Асквиту в конце 1914 года. Он предложил и альтернативное решение: вторжение в Шлезвиг-Гольштейн, который Германия отвоевала у Дании во время правления Бисмарка. Это означало вступление в войну Дании, а возможно и всей Скандинавии, и это открывало пути сообщения с Россией. Черчилль предпочел атаковать Стамбул, это было легче, если иметь в виду подавляющее франко-британское превосходство в Средиземном море, кроме того это означало вступление в войну балканских стран, Греции, Румынии и Болгарии, возможно, Италии.
В принципе, так и произошло. Но сейчас, глядя назад, становится понятно, что британский премьер Асквит не умел вести войну такого уровня. Что вообще представляли собой британские премьеры? Абердин превратил участие Британии в Крымской войне в жуткую неразбериху. Питт печально прославился в ходе континентальной войны против наполеоновской Франции. В течение шести мирных лет Асквит проявил себя искусным лидером, он умело руководил Палатой общин и кабинетом и провел Британию через несколько кризисов. Но у него не было никакого представления о том, как победить в мировой войне. Он собирал министров, отдавал приказы чиновникам, но потом расслабился и окончательно сосредоточился на бридже и любовных письмах Венеции Стенли. Теперь уже ясно, что ему следовало уступить власть молодому и энергичному Ллойду Джорджу или сформировать временное военно-мобилизационное правительство. Он должен был собрать коалиционный кабинет, таким образом объединив нацию. Но он не сделал ни того, ни другого, ни третьего.
Попытка захватить Дарданеллы, узкий пролив, открывавший путь к Мраморному морю и Стамбулу, обернулась катастрофой. Годом раньше Черчилль совершил ошибку: он пошел на поводу у предрассудков и сменил командующего флотом адмирала Людвига Баттенберга – у того в жилах текла немецкая кровь. На его место он поставил сэра Джона Фишера, человека-легенду, создателя оригинального дредноута и двух классов боевых кораблей. На тот момент Фишеру было глубоко за семьдесят, он был капризен, впадал в детство, его гневные послания зачастую заканчивались словами: «Ваш, покуда Ад не замерзнет». Он так и не решился вступить в Дарданеллы и, в конце концов, высказался против операции. К январю 1915 года немцы и турки уже были в курсе и готовились встретить англичан на побережье. На тот момент существовала странная линия мысли (Черчилль ее не разделял): турок как воинов недооценивали. Между тем, турецкая армия выглядела достаточно грозно, в Турции работал большой контингент немецких офицеров-инструкторов. 31 января Асквит сказал Фишеру: «Я выслушал мистера Уинстона Черчилля и я выслушал вас, теперь я объявляю свое решение. … Дарданеллы будут взяты».
Когда б Асквит поставил Черчилля на место Фишера – во главе операции, кампания могла бы увенчаться успехом. Но он этого не сделал. Он уже обдумывал вариант создания коалиции с консерваторами и знал, что «разменной монетой»» станет Черчилль: ему придется уйти из Адмиралтейства.
Само по себе наступление флота и сухопутных войск было предметом бесчисленных споров. Адмиралы проявляли робость. У командующего сухопутными войсками, генерала Яна Гамильтона был известный шарм, но ему не хватало настойчивости. В кабинете министров обнаружилась утечка, Асквит не видел необходимости в секретности, и ко времени начала операции, в конце апреля 1915, у выступивших вперед австралийцев и новозеландцев и сопровождавшей их морской эскадры Черчилля уже не было шансов. Наступление превратилось в чудовищную бойню. Командование требовало реванша, ввели подкрепление, в итоге лишь возросли потери. Фишер со скандалом ушел в отставку, Асквит, наконец, сформировал коалицию, Черчилль вопреки собственному желанию был отправлен в отставку с поста первого лорда Адмиралтейства и получил синекуру канцлера в Ланкастере. Первый и единственный раз в жизни Клемми Черчилль выступила от имени мужа. Она написала Асквиту: «Возможно, вы правы, и Уинстон допустил ошибки, но ему присуще главное качество, которым, я рискну сказать, обладают немногие из членов нового кабинета: он способен вести войну с Германией – энергично, изобретательно и до победного конца». Это была правда, но правда бесполезная: Асквит уже боролся за собственное политическое выживание и понимал, что Черчиллем придется пожертвовать. Кроме того, его крикливая и властная жена Марго во всеуслышание заявила: «Наконец я могу сказать, что всегда придерживалась одного мнения об Уинстоне. Он бесчестный политический проходимец и глупец, каких мало. Он излечил меня от желания слушать речи в Палате, он наскучил мне и в парламенте».
Итак, Черчилль оказался вне игры и вынужден был молча наблюдать, как политики, адмиралы и генералы сообща совершили все возможные и невозможные ошибки. Спланированная операция закончилась гибелью четверти миллиона человек и постыдной эвакуацией. И хотя в ходе официального расследования он был оправдан, какое-то время считалось, что во всем виноват именно он. Теодор Рузвельт сказал однажды о финансовом кризисе: «Потеряв свои деньги, люди подобно раненой змее, бросаются на первого встречного». Здесь речь шла не о деньгах, но о человеческих жертвах, и Черчилль был самой заметной мишенью. Катастрофа в Дарданеллах отождествлялась с его именем, и волна негодования, особенно в кругах консерваторов и некоторой части публики, не утихала вплоть до 1940 года и даже позже.
Это был самый тяжелый период в жизни Черчилля. Именно тогда сэр Уильям Орпен, самый известный британский художник, пишет его портрет. И это лучший из более чем 50-ти сохранившихся портретов Черчилля и одна из лучших работ Орпена: мрачная и волнующая, дерзкая и безысходная. Когда Орпен закончил, Черчилль вздохнул: «Это не портрет человека. Это портрет человеческой души». Сам Орпен говорил о «страдании в его лице». Он называл Черчилля «человеком страдающим». Невозможно верно понять Черчилля, не вглядевшись внимательно в черты этого знаменитого портрета (ныне он в Дублине). Спустя четверть века, когда Черчилль вновь «был на коне» и мог смотреть на жизнь более философски, он сказал про этот портрет: «Да, он хорош. Он написан сразу после того, как мне пришлось отозвать войска из Дарданелл и меня вышвырнули. Фактически, в тот момент, когда портрет был закончен, я потерял все». Он тяготился бездействием, чего прежде с ним никогда не бывало. Жена его потом говорила Мартину Гилберту, биографу Черчилля: «Я думала, он умрет от горя».
И тогда вмешались высшие силы. По чистой случайности сводная сестра Черчилля «Гуни», леди Гвендолин Берти, дочь графа Абингдона, писала акварели в Суррее, на ферме, которую они арендовали вместе. Черчилль решил попробовать. Она одолжила ему акварель, но для его амбиций этого было мало, и вскоре он приказал доставить холсты и масляные краски. Он полюбил рисовать. Сэр Джон Лавери, их сосед и известный шотландско-ирландский мастер, взял над ним шефство, а его энергичная жена Хэйзел, тоже художница, давала дельные советы. «Не раздумывай! Смело наноси мазки! Пиши поверх! Вперед!» Он рисовал, все больше входя во вкус. Он обнаружил, что для него, как и для большинства людей чувствительных, рисование стало не только увлечением, но надежным убежищем в неспокойные времена, потому что когда рисуешь, невозможно думать ни о чем другом. Сохранилась его первая работа «Сад на ферме Хо» с Гуни на переднем плане. Мало-помалу страдание стало отступать. К нему вернулись разум, самоуважение и уверенность. Оказалось, что у него все получается, ему это нравилось, и его мастерство росло с каждым новым холстом. Цвета были сильными и яркими. Друзья стали приобретать его работы. И Черчилль нашел новое поле борьбы со своей дерзостью. После политики и семьи, живопись сделалась главной его страстью, он писал до конца жизни, находя в этом отдых от политических треволнений. Когда в 1948-м его избрали почетным членом Королевской Академии, не исключено, что причиной тому были военные заслуги. Но замечательно, что в 1925 году лорд Давин, крупнейший артдилер, Кеннет Кларк, директор Национальной галереи, и Освальд Бирли, один из лучших портретистов, сформировали комитет для вручения премии анонимным художникам-аматорам. Все трое единогласно и без колебания присудили награду работе Черчилля «Солнечное сияние зимы», и Давин так и не смог поверить, что это работа любителя.
Излечившийся Черчилль решил вернуться на фронт и отправился во Фландрию. Он прибыл 18 ноября 1915-го и воевал до мая 1916 года. После долгих дебатов, его назначили командиром батальона Шотландских Королевских Фузилеров, и он видел бой из окопов. Сохранилась фотография, где он в шлеме французских пехотинцев, предпочтя его британской жестяной каске, в расстегнутом и плохо сидящем на нем мундире, весь его вид словно призван был вызвать сердечный приступ у главнокомандующего, сэра Дугласа Хая, натуры утонченной, по язвительному выражению Ллойда Джорджа, «он был превосходен до кончиков ботинок». Однако он выглядит счастливым. Этот опыт вернул ему веру в себя и веру в победу. Потом он напишет:
Окопный опыт сослужил Черчиллю хорошую службу, простых солдат и офицеров он понимал гораздо лучше, чем сэр Дуглас Хай, – тот никогда не приближался к окопам без крайней необходимости (он был слишком тонок и полагал, что ужасные впечатления дурно скажутся на его способности принимать сложные решения). Черчилль вернулся в Лондон, он был бодр и готов к работе: зарплату министра он намеревался заменить гонорарами в
После унизительных попыток удержаться у власти, в декабре 1916-го Асквит был отстранен, Ллойд Джордж немедленно приступил к тому, что автоматически следовало из ситуации и что нужно было делать с самого начала войны. Он хотел вернуть Черчилля в правительство, однако тори не желали об этом слышать. Немедленно после ключевой встречи с Ллойдом Джорджем в мае 1917-го Черчилль, втайне от спикера, стал исполнять обязанности советника премьера по военным вопросам. Итак, «слуга и господин» вновь были вместе, и Черчилль, наученный горьким опытом и осознававший, сколь рисковал глава Кабинета, решившись на эту беседу, какое-то время безмолвно «служил». Между тем, отныне его поддерживал новый друг, Макс Эйткен, лорд Бивербрук, канадский финансист, на тот момент стремительно выстраивавший одну из самых успешных газетных империй в Британии. Издания Бивербрука нахваливали Черчилля, Клемми невзлюбила нового «друга семьи» даже больше, чем Ф.Э.Смита, он казался ей провокатором и дурным советчиком. Я знал Бивербрука лично, что позволяет мне судить о нем как о человеке мудром и проницательном, честном и открытом. Но многие, подобно Клемми, думали иначе. Как бы то ни было, к июлю 1917-го Ллойд Джордж почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы вернуть Черчилля в Кабинет и доверить ему военные поставки.
Это был блестящий маневр, и вскоре Черчилль стал одним из самых эффективных ведомственных министров в истории Британии. Подотчетное ему министерство бессистемно разрослось за годы войны и представляло собой путаницу противоречивых, дублирующих друг друга и соперничающих между собой бюрократических кланов. Черчилль за короткое время значительно упростил его структуру, сделав ее последовательной и эффективной. Он поддерживал тесную связь с передовой, он хотел быть уверенным, что у солдат есть все необходимое и что войска получают оружие и амуницию в достаточном количестве. Он постоянно ездил на фронт, и Хай был настолько впечатлен улучшениями в снабжении, что кардинально поменял свое мнение о Черчилле и позволил ему пользоваться своим замком близ Кале. В течение года британская армия стала выглядеть гораздо лучше, нежели французы или немцы. Общее количество доставленной Черчиллем тяжелой артиллерии, самоходных орудий и пулеметов сыграло огромную роль в разгроме немецкого наступления в марте 1918-го, тогда впервые за время войны соотношение человеческих жертв значительно изменилось. Германская армия истекала кровью и в ноябре 1918-го взмолилась о прекращении боевых действий. Кроме всего прочего, Черчилль был надежным гарантом своевременного обеспечения американских войск, которые стали прибывать на фронт в 1917-м. Известен анекдот о Черчилле, который, заблудившись и кружа близ Кале на своем роллс-ройсе, кричал водителю: «Никогда в жизни со мной еще не происходило такой долбаной фигни» [25] . Стоит заметить, что Черчилль, обычно сдержанный и избегавший нецензурной лексики, в критических ситуациях срывался. Его секретарь Элизабет Лейтон однажды призналась: «Целую неделю он был в отвратительном настроении, и всякий раз, когда я входила в кабинет, он находил новое сильное слово, и чем дальше, тем больше».
В период работы единого командного штаба союзных войск в 1918 году Ллойд Джордж постоянно назначал Черчилля на ключевые посты. Именно с подачи Черчилля премьер-министр ввел в Кабинет генерала Смэтса, признав тем самым огромный вклад стран Содружества и их помощь Британии в войне. Сразу по окончании войны Ллойд Джордж назначил всеобщие выборы и выиграл с подавляющим преимуществом, Черчилль вновь баллотировался от Данди в составе либеральной коалиции. Теперь Ллойд Джордж чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы использовать способности Черчилля в полной мере, он вернул его в правительство, отдав под его начало армию и авиацию. Первой задачей Черчилля стала скорейшая демобилизация солдат и моряков, он справился с нею блестяще, разработав собственную схему приоритетов, – в первую очередь учитывались срок службы, тяжесть ранений и возраст: «Каждому четвертому я заплатил вдвойне за завершение работы, остальных отправил домой», – объяснил он. Это сработало, как и большинство предложенных им идей. В его жизни трудно найти другой период, столь же удачный и плодотворный.
Его идеи, попав на благодатную почву, оказывали иногда значительное влияние на будущее. Когда же они уходили в песок, оставалось ощущение пустоты и незавершенности. Ленинский большевистский переворот в ноябре 1917 года, убийство царской семьи и создание коммунистического государства он полагал одним из самых ужасных преступлений в истории человечества. Он был решительным сторонником интервенции и отправил войска в Россию через Архангельск. В действительности интервенция началась прежде, чем Черчилль возглавил военное министерство, но он придал ей иные масштабы и иную риторику, и если бы ему позволили, операция была бы более серьезной и долговременной. Но то, что было предпринято, результата не возымело, и ему было приказано отозвать войска. Он вновь оказался «на виду» и вновь принял на себя всю ответственность. В каком-то смысле это стало повторением Дарданелл. Но если бы он достиг успеха, более двадцати миллионов жителей России были бы спасены от голода, репрессий и смерти в ГУЛАГе. Не исключено, что с падением большевизма стал бы невозможен приход к власти Муссолини в Италии и Гитлера в Германии. Вообразите послевоенный мир без коммунистических триумфов и без фашистской агрессии!
Черчиллю никогда не позволяли забыть неудавшуюся попытку задушить коммунизм, однако он не мучился угрызениями совести. У него было достаточно дел, главным образом, в арабском мире, где его усилия были успешны и принесли немалые плоды. На протяжении XIX столетия Британия «опекала» Турцию, этого «больного человека Европы». Все изменилось в 1914-м, когда Турция поддержала Германию. Если прежде англо-французская политика состояла в удержании гибнущей империи, отныне цель ее заключалась в стремлении отделить Турцию от ее арабских провинций и разделить трофеи. По условиям договора Сайкса-Пико 1916 года Франция получала протекторат над Сирией и Ливаном, а Британия – все остальное. Занимаясь военными поставками в Палестину, Черчилль снабжал растущие отряды генерала Алленби (на тот момент лучшего из британских генералов), поставлял винтовки арабским повстанцам, а их предводитель, полковник Т.Э.Лоуренс, фантастический воин и авантюрист, стал одним из его близких друзей. Успешные действия Алленби и Лоуренса в декабре 1917-го и последовавшее затем крушение Турции превратило регион, который с подачи Черчилля стали называть Ближним Востоком, в
За плечами у Черчилля был опыт службы в Индии, он знал разные изводы ислама и беспощадную силу его фундаменталистских течений. Он не без основания говорил: «Британская империя – самая большая мусульманская держава», с ее 80 миллионами индийцев, тогда еще граждан единой империи. Он сталкивался с фундаменталистами в Индии и в Судане в 1899 году. Британия более века имела с ними дело в Персидском заливе. Наиболее мощной фундаменталистской силой в арабском мире являлась секта ваххабитов, племенной союз, которым правили шейхи Сауды. Британия создала ряд государств в заливе: Мускат и Оман, Кувейт, Катар и Бахрейн, страны с умеренными взглядами и смежными торговыми интересами, способные перекрыть воздух Саудам, чьи пиратские шхуны угрожали морским коммуникациям с Индией. Британия также сумела наладить отношения с династией Хашимитов, прямыми потомками пророка Мохаммеда, наследственными правителями Мекки.
Едва Черчилль встал во главе военного министерства, а с 1921 года – министерства по делам колоний, он попытался сделать Хашимитов оплотом британской политики. Однако Сауды нарушили все его планы: сразу после падения Османской империи они захватили большую часть Аравийского полуострова, вырезая противников и создавая королевство, включавшее в себя почти все побережье Персидского залива, самое крупное в мире хранилище нефтяных запасов. Черчилль был не прочь вступить в игру, но измученная войной Британия не желала ввязываться в новую кампанию на Востоке, тем более что уроки недавних неудачных попыток изменить ход российской истории оказались слишком болезненными, даже для него самого. Единственное, что он предпринял, – вошел в контакт с генералом Тренчардом, командующим британскими ВВС: Черчилль перевел их в ранг самостоятельной структуры. Авиация отработала методы использования бомбардировщиков для установления контроля над малонаселенными территориями. Черчилль продолжал патронировать ВВС и тогда, когда возглавил министерство по делам колоний, английская королевская авиация была на тот момент самым большим военно-воздушным флотом в мире. Он содействовал расширению авиационной индустрии, в межвоенный период она стала динамично развиваться и в 1940-м фактически спасла страну.
Черчилль занялся реконструкцией министерства по делам колоний, основав новый влиятельный департамент по делам Ближнего Востока. В 1921 году в Каире он инициировал конференцию на высшем уровне, посвященную проблемам региона в свете агрессивного продвижения Саудовской Аравии. Это был один из пиков карьеры Черчилля, он вошел в круг первых лиц мировой политики, с этого момента и до конца. Конференция оказалась в высшей степени продуктивной. Были созданы два новых королевства Ирак и Трансиордания, их возглавили два принца династии Хашимитов, правитель Мекки эмир Фейсал и эмир Абдулла. Был закреплен статус королевских ВВС и была создана обширная база в северном Ираке, в Хабании, она по сей день используется Западом. Такой порядок вещей существовал на протяжении полувека и продлился бы дольше, если бы не вмешательство самой большой нефтяной компании мира «Стэндард Ойл» (Standard Oil). Британия традиционно разрабатывала месторождения в Персии, Ираке, Кувейте и других частях Залива при помощи англо-персидского и англо-голландского представительств компании «Шелл» (Shell), между тем «Стэндард Ойл» заключила соглашение с Саудовской Аравией на разработку ее месторождений, самых крупных в мире. Американская политика заключалась в безоговорочной поддержке «Стэндард Ойл» и Саудов. Таким образом, ваххабизм на Ближнем Востоке превратился в мощную силу, он находился под защитой Соединенных Штатов и получал колоссальные нефтяные доходы, подрывая влияние умеренных Хашимитов.
Черчилль в полной мере осознавал, чем обернется такой порядок вещей в будущем, но он мало что мог сделать. Немногое, что было в его силах – поддержать еврейский эксперимент по строительству национального государства в Палестине. Поддерживая идею возвращения евреев в Палестину, Британия в 1917 году подписала т.н. «Декларацию Бальфура» (Бальфур на тот момент министр иностранных дел), где обещала «сделать все возможное», чтобы помочь евреям обрести новый дом, «не причиняя вреда местным жителям». Декларация, разумеется, не предусматривала создания государства Израиль и в принципе была противоречивой. Тем не менее Черчилль ее активно поддерживал. Будучи депутатом от Манчестера, Черчилль наладил отношения с тамошней богатой еврейской общиной. Он всегда выступал на стороне евреев, и когда сионизм стал не только идеологией, но и практическим движением, Черчилль сделался его сторонником. И в Каире, и после у него была возможность отступить от декларации и под давлением арабов «похоронить» идею еврейского национального государства. Черчилль, напротив, всячески сочувствовал и содействовал, и когда в 1922-м в Палате общин появились признаки противодействия «еврейскому плану», Черчилль произнес одну из своих знаменитых речей и фактически убедил членов Парламента дать евреям шанс. Возможно, без Черчилля государство Израиль так никогда бы и не получило права на существование. Не так уж много людей, всерьез способствовавших созданию и сохранению этого государства, Черчилль – третий в этом коротком списке.
Черчилль сыграл ключевую роль в решении ирландского вопроса (на последней его фазе). К счастью, он был на фронте, когда вспыхнуло Пасхальное восстание в Дублине в 1916 году, он избежал участия в карательных акциях. К концу войны ирландская республиканская армия под командованием Майкла Коллинза, обаятельного убийцы, более известного под прозвищем «Крутой Парень», ввергла Ирландию в хаос. Ллойд Джордж последовал первому порыву и применил силу: он прибег к помощи военизированной полиции – бывших солдат, т.н. «Black and Tans», чья жестокость в свою очередь окончательно ожесточила повстанцев. В итоге не осталось никакой надежды заставить Ольстер принять гомруль, т.е. подчиниться Дублину. Возможно, выход был в том, чтобы убедить часть Ирландии принять условия соглашения и шесть областей Ольстера оставить под управлением Британии? К 1921 году Ллойд Джордж очевидно склонялся к такому решению проблемы и обратился за помощью к Черчиллю и лорду канцлеру Биркенхеду (т.е. к Ф.Э.Смиту). В конце концов, втроем им удалось договориться с Коллинзом. Черчилль вновь показал себя сильным, гибким переговорщиком и мастером компромисса, и не в последнюю очередь юридический гений Биркенхеда помог всем участникам процесса занести в список своих позитивных достижений Англо-ирландский договор, в результате чего было создано независимое Ирландское Государство. Юг Ирландии получил автономию, сохраняя верность короне и оставаясь частью империи, Ольстер получил право выбора, а британская армия покинула южную Ирландию. Тем не менее недолгой, но кровопролитной гражданской войны на юге предотвратить не удалось, Имон де Валера выступил во главе националистов, а Коллинз, сказавший Черчиллю: «Без Вас мы ничего бы не достигли», был убит. Однако договор включал в себя пункт, на котором настоял Черчилль: Британия сохранила за собой военно-морские базы на западном побережье для защиты от подводных лодок, и такое состояние дел сохранялось на протяжении полувека, пока по Ирландии не прокатилась новая волна восстаний.
Тем временем Ллойд Джордж, на протяжении трех лет обладавший абсолютной властью, подобно Черчиллю, пустился в турецкую авантюру и попытался оказать помощь греческим общинам новой Турции Кемаля Ататюрка. Ллойду Джорджу нравились малые агрессивные народы, к которым он причислял греков, и он намеревался применить британскую силу для защиты греческих поселений. Черчиллю впервые хотелось устраниться и не поддерживать позицию, столь безнадежную. Они поссорились, хотя их отношения и без того были сложными: всей этой истории предшествовал ирландский кризис и коррупционный скандал, который был целиком на совести Ллойда Джорджа, и тогда он не нашел у Черчилля сочувствия. В итоге, после кризиса Чанаккале, Ллойд Джордж был вынужден пойти на уступки, что послужило фактической причиной развала коалиционного правительства. Недовольство консерваторов сложившимся положением, при котором они обеспечивали парламентское большинство, а ключевые позиции доставались сторонникам Ллойда Джорджа, достигло предела. 19 октября 1922 года, на встрече в Карлтон Клаб, Стэнли Болдуин, новичок в большой политике, выступил с обвинительной речью в адрес Ллойда Джорджа, он ставил ему в вину и раскол Либеральной партии, и вероятный раскол тори. Тори проголосовали за выход из коалиции, Ллойд Джордж ушел в отставку, Бонар Лоу сформировал консервативное правительство, и затем, в ноябре того же года, были объявлены всеобщие выборы. На протяжении избирательной кампании Черчилль страдал от острых болей (и это отчетливо видно на фотографиях), он был срочно госпитализирован и прооперирован: «Не успев моргнуть глазом, я оказался без места, без кресла, без партии и без аппендицита».
Итак, спустя семь лет после Дарданелл, Черчилль вновь был отправлен в отставку. Это больше походило на игру «Змеи и лестницы», он вновь скатился вниз по «хвосту змеи», чтобы затем вскарабкаться вверх по «лестнице», уже в третий раз в своей жизни. На сей раз это было нелегко, он уже разменял пятый десяток. Так или иначе либеральные ортодоксы, побежденные, но жаждущие реванша сторонники Асквита и Ллойда Джорджа, лейбористы и консерваторы ему не доверяли и его ненавидели. У них были свои счеты. Сегодня, почти век спустя, глядя назад, мы обнаруживаем картину поразительно пеструю и во многом замечательную. Но в 1922 году все это выглядело иначе и внушало тревогу. Черчилль, во что бы то ни стало, решил вернуться в Палату общин. Иначе он не смог бы осуществить свои планы. В Палате же, убедительный и красноречивый оратор, он мог абсолютно все. Но Данди оказался безнадежен: он стал четвертым на выборах в 1922 году. В декабре 1923-го он баллотировался от Западного Лестера как либерал-фритрейдер, но проиграл лейбористу. Он вновь принял участие в дополнительных выборах в марте 1924-го от Вестминстера. Это было знаменитое место вольнодумцев, заняв его в конце XVIII века, Чарльз Джеймс Фокс, не без помощи герцогини Девонширской, обрушился на Корону. У Черчилля не было знакомых герцогинь, разве что Консуэлло, богатая американка, которая в свое время вышла замуж за его кузена, девятого герцога Мальборо, и питала слабость к «кузену Уинстону», в конечном счете она была изгнана и вышла за француза. Однако у него появился новый поклонник, Брендон Брэкен, загадочный канадец, явившийся ниоткуда (иные даже считали его незаконнорожденным сыном Черчилля), миллионер, обратившийся в могущественного бизнес-журналиста и ставший затем владельцем
Но у Черчилля, человека и государственного деятеля, была одна сильная сторона: он не сосредотачивал все свое внимание и энергию на политике. У него было достаточно занятий, помогавших ему расслабиться, не скучать, быть в тонусе и, что немаловажно, приносивших ему деньги. К концу октября 1923-го он приступил к работе над большой книгой о Первой мировой войне, она называлась «Мировой кризис», была издана в нескольких томах в 1923-1927 годах. Первые главы появились в
Кроме всего прочего, Черчилль обзавелся загородным домом. До этого момента он пользовался съемным и служебным жильем. Однако ему хотелось иметь свой дом и обустроить его по своему вкусу. В 1922 году это стало возможно: он получил наследство – небольшое поместье вдовствующей герцогини Мальборо. Он его продал и на вырученные деньги купил Чартвелл, дом в елизаветинском стиле с тремя акрами земли в Вестерхайме, графство Кент. Он находился всего в двадцати пяти милях от парламента и оттуда открывался потрясающий вид. Черчилль пригласил Филиппа Тилдена, модного архитектора и декоратора, тот работал в стиле арт-деко, выполнял заказы для его друга Филиппа Сассуна и модернизировал загородный дом Ллойда Джорджа в Чарте. Но Черчилль сам планировал и по большей части занимался дизайном. Этот дом никогда не отличался особой красотой, лучшее, что в нем было, это вид из окна. И все же у него был свой характер и своя душа, нашедшая свое выражение в камне, извести, балках и декоре. Там были большие окна, что очень нравилось Черчиллю: «Свет это жизнь», – говорил он. Дом предназначался для писателя, и его центром стали кабинет и библиотека. Там была также столовая в стиле арт-деко, она помнит бесчисленное количество пробок от шампанского, роскошные обеды и ланчи, заставлявшие вспомнить славные времена леди Колфакс и Эмеральда Конарда. Однако главным достоянием Чартвелла были земли и постройки, полностью спроектированные Черчиллем и часто, в буквальном смысле, им самим выстроенные. Он построил несколько коттеджей и значительную часть стены вокруг огорода, научившись укладывать кирпичи методом неточной кладки. Его прошение о вступлении в профсоюз каменщиков после долгих дебатов было отвергнуто – профсоюзы «помнили о Тонипанди». Черчилль выкопал горы земли, создавая бассейн из трех сообщавшихся между собой озер. Для этой цели он завел себе экскаватор, к которому относился с трепетом. Он считал его чем-то вроде доисторического монстра и называл не иначе как «Он». Для того чтобы ускорить работы, он проложил узкоколейку, вначале восемнадцать дюймов в ширину, потом – двадцать, всего три линии, он использовал различные устройства для расчистки дна в озерах и заполнения их водой. Его младшая дочь Мэри Соамс вспоминала: «Мое детство украшали озера». Черчилль поселил там черных лебедей, они умели петь (в отличие от белых), танцевали менуэт и показывали разные трюки. В Чартвеле имелись коровы, свиньи, домашняя птица, овцы и козы, волнистые попугайчики и большой попугай. Черчилль приложил много усилий, но в итоге заселил свои озера разной живностью, речными и экзотическими рыбами, и одним из любимых занятий для семейства Черчилля и его гостей стало кормление обитателей озера. В Индии он начал коллекционировать бабочек, теперь он устроил отдельное помещение для своей коллекции. Его маленькое поместье превратилось в страну чудес, живых и искусно созданных, оно сделалось источником удовольствий для бесчисленных гостей и источником вдохновения для Гайдпаркгейта. Каждый понедельник автомобиль с цветами для гостиной отправлялся из Чартвелла в Лондон, а по четвергам все та же машина доставляла на кухню фрукты и овощи.
Черчилли всегда жили хорошо. Они держали первоклассных поваров, погреба всегда были полны: Черчилль обычно обедал с шампанским: это было нормой в его среде. Его любимой маркой стал «Поль Роже». В конце жизни он говорил, что приобретенные им винтажные бутылки 1928 года были лучшими из когда-либо произведенных. Мадам Роже стала его другом и назвала в его честь специальный сорт винограда. Черчилль, став владельцем призовой конюшни, дал кличку лошади в честь любимого бренда. Свои сигары он хранил в отдельной комнате, он предпочитал гаванские – «Ромео и Джульетта». Характерно, что, несмотря на привычный образ с сигарой в руке, он выкуривал не так уж много – не более двенадцати штук в день. Он не затягивался, никогда не выкуривал до конца, никогда не пользовался зажигалкой, только специально изготовленными, очень длинными спичками, – образец он разработал самостоятельно. Все связанные с сигарами процедуры нравились ему гораздо больше, чем собственно курение, потому у него никогда не было проблем с легкими. Как говорил Бивербрук: «Он курил спички и ел сигары». Что же до крепких напитков, он обычно пил медленно и долго, потягивая жидкость мелкими глотками. Однажды на борту яхты Аристотеля Онасиса Черчилль неожиданно заявил: «Если слить вместе виски и бренди, которое я выпил за всю свою жизнь, эта каюта наполнится до краев». – «Я в этом не уверен», – заявил присутствовавший тут же его приятель и научный консультант, профессор Фредерик Линдеман (впоследствии лорд Червелл). Онасис предложил измерить объем помещения и посмотреть, что получится. Черчилль попросил профессора достать рулетку и сообщил подробности: ежедневную норму, умноженную на количество дней и лет жизни. Линдеман подсчитал: выяснилось, что каюта наполнилась бы лишь на пять дюймов в высоту. Черчилль был разочарован.
Притом что Черчилль был человеком состоятельным, у него в кармане никогда не водилось серьезной наличности, а его инвестиции так и не достигли того уровня, когда он смог бы почувствовать себя защищенным хотя бы на год вперед. Чартвелл обошелся ему в пять тысяч фунтов, но уже к концу 1920 года он вложил в свое поместье двадцать тысяч. Его доходы просто испарялись, и было как минимум три случая, когда ему казалось, что дом придется продать. Спустя годы, уже после Второй мировой войны, поместье приобрел издатель
Но все это в будущем. На тот момент Чартвелл и планы по его благоустройству способны были лишь притупить чувство потери от ухода из большой политики, пока колесо фортуны не совершит очередной свой оборот. И это случилось! Стало очевидно, что его политическое будущее возможно лишь с консерваторами. Но как вернуться в их ряды? Пока был жив Бонар Лоу, это было невозможно. Он ненавидел Черчилля за Ольстер, не доверял ему после Дарданелл, с трудом выносил его присутствие в Кабинете министров. У Черчилля была дурная привычка, которая стала причиной многих его неприятностей: он не признавал границ между департаментами и без согласования с премьер-министром ораторствовал в Кабинете, причем на темы, непосредственно его не касающиеся. Ничто не может более повредить члену Кабинета министров, особенно если учесть, что в чужие дела он вмешивался регулярно и порождал затяжную неразбериху. Однажды он довел Керзона до слез и вынудил Лоу в первый и последний раз выйти из себя. Лоу отдавал Черчиллю должное, но заявил: «Я бы предпочел видеть его оппонентом, а не коллегой». Однако в 1923 году Бонар Лоу смертельно заболевает и подает в отставку. Он говорит, что слишком болен и не в состоянии посоветовать Георгу V кого бы то ни было на роль своего преемника. В итоге «советчиком» стал лорд Бальфур. Он отверг кандидатуру Керзона, который никогда бы не стал работать с Черчиллем, и выбрал Стенли Болдуина. В это время Черчилль пытался вернуться в ряды консерваторов. Ему помог Биркенхед и старинный друг его отца в Ливерпуле Олдермен Солвидж. В мае 1924-го они устроили для Черчилля выступление в Ливерпуле. Черчилль тогда зачастую брал с собой в дорогу два баллона кислорода и перед тем, как произнести речь, делал несколько вдохов. Его выступление имело огромный успех, он объявил себя сторонником пошлин и по сути отказался от прежних своих заявлений о свободной торговле. Это публичное отречение было унизительно, но оно достигло желаемой цели. В сентябре он стал кандидатом-конституционалистом от Эппинга, Эссекс, и на всеобщих выборах в октябре вернулся в большую политику с огромным перевесом в 9 763 голоса. Теперь он легко возвращается в парламент в составе тори и открывает себе дорогу в правительство. Начинается новый период его жизни. До конца дней его относили к лагерю тори на шахматной доске Вестминстера, и отныне он всегда в игре.
Болдуин, который однажды уже занимал пост премьер-министра, но вскоре уступил кабинет лейбористам и их лидеру Рамсею Макдональду, вновь с большим перевесом выиграл выборы и теперь пребывал в щедром расположении духа. Среди соратников-консерваторов он более других ценил Невилла Чемберлена, которого прочил в министры финансов. Но Чемберлен предпочел заняться реформой здравоохранения. Болдуин, бывший выпускник Хэрроу, в отличие от Лоу, говаривал, что «пусть лучше Черчилль создает частные треволнения в кабинете министров, чем социальную бурю за его пределами». Однажды он пошутил: «Я хотел бы создать такой кабинет, которым мог бы гордиться Хэрроу», и он видел Черчилля в первой десятке. Черчилль не рассчитывал на многое, и когда Болдуин сказал: «Я хочу, чтобы Вы стали канцлером», он подумал о Ланкастере и вспомнил мрачный 1915-й. Он уже собирался отказаться, когда Болдуин добавил: «Канцлером казначейства, конечно же». Черчилль изменился в лице. Он «вспыхнул, подобно гигантской электрической лампочке». В эту секунду он вновь стал счастливчиком, блестящим «принцем от политики». Он ответил: «Меня это устраивает. У меня сохранился отцовский костюм канцлера. Я с гордостью буду служить вам в столь блестящем кабинете».
Глава четвертая Успехи и поражения
Черчилль радовался своему неожиданному возвращению во власть и пытался придерживаться правильной линии поведения. Он хотел стать образцовым министром финансов. Отныне не будет опрометчивых поступков, уничтоживших его отца, не будет столь привычного для него вмешательства в дела других министерств, но, главное, отныне он будет исключительно лоялен к премьер-министру, к которому он испытывал глубокую благодарность. У него появилась привычка, ежедневно рано утром, отправляясь на работу и выходя из своего дома на Даунинг-стрит, 11, который сообщался внутренним проходом с Даунинг-стрит, 10, переброситься парой слов с Болдуином. Они стали друзьями и единомышленниками, они практически не спорили и ни разу не поссорились за все время их совместной работы в кабинете министров (1924-1929).
Черчилль представил пять проектов бюджета, всякий раз он произносил двухчасовую речь, поразительно ясную и четкую, продемонстрировав лучшие и до сих пор непревзойденные образцы ораторского искусства со времен золотого века Гладстона. Эти речи имели огромный успех в Парламенте, поскольку доступно донесли до депутатов всю сложность финансовых и экономических проблем, в свою очередь избиратели почувствовали, что за национальное благосостояние отвечает человек благоразумный и великодушный, не лишенный сострадания, здравого смысла, остроумия и духовной силы. В день представления бюджета в Парламенте Черчилль обычно шел пешком от своего дома до Палаты общин. В пальто с каракулевым воротником, в цилиндре и с бабочкой, в окружении своей семьи, улыбающийся и помахивающий рукой в знак приветствия, он излучал благополучие и уверенность в себе.
В первом и самом знаменитом своем проекте бюджета 1925 года он уменьшил подоходный налог и вернул Британию к золотому довоенному стандарту. Ни одно решение, принятое Черчиллем в течение жизни, не подвергалось столь сильной критике. Оно было воспринято как характерное для него импульсивное решение человека невежественного и не привыкшего просчитывать последствия. Это далеко не так. Едва он получил печать министерства финансов (сохранилась отличная фотография, на которой он запечатлен по возвращении из Букингемского дворца, с открытой улыбкой, горящими глазами, наглядное воплощение счастья) и вплоть до апреля, когда он объявил о внесении поправок в собственный проект бюджета, он вникал в суть вопроса с присущей ему энергией и доскональностью. Он изучил все детали, выслушал всех, чье мнение заслуживало внимания: Монтегю Нормана, управляющего Банком Англии, Отто Неймайера, знаменитого финансового аналитика, высоких чиновников Казначейства Р.Дж.Хаутри и лорда Брендбери, академиков и лучших финансистов Сити. Он организовал специальный ланч с Реджинальдом Маккенной, предыдущим министром финансов, главой Мидленд банка и с Джоном Мейнардом Кейнсом, основными противниками золотого стандарта. Он получал огромное количество служебных записок, но и написал не меньше. Оппоненты полагали, что введение золотого стандарта сделает цену на британский экспорт, на хлопок, корабли, сталь и уголь, неконкурентоспособной, что это повлечет за собой рост безработицы, которая и без того была исключительно высокой, количество безработных перевалило за миллион. Защитники золотого стандарта в свою очередь утверждали, что сильный фунт восстановит престиж Сити и Лондона как мирового финансового центра, позволит привлечь долгосрочные инвестиции и обеспечит тем самым создание новых рабочих мест. Абсолютное большинство было за золотой стандарт. Черчилль был экспансионист по природе своей, особенно когда речь шла о его личных финансах, он ни в чем себя не ограничивал, просто больше работал, чтобы оплатить счета. По истечении четырех месяцев он позволил убедить себя в необходимости принять золотой стандарт.
Кейнс выступил против него со знаменитым памфлетом «Экономические последствия мистера Черчилля». После Второй мировой войны, когда кейнсианство стало едва ли не официальной религией, Черчилля критикуют со всех сторон, и в конце концов он сам признал, что был неправ. Потом в моду вошел тэтчеризм, и Черчилля реабилитировали. К тому времени он уже умер, но Железная леди с удовольствием его поминала: она обожала «Уинстона» – так она его называла. Сегодня многое можно сказать в пользу золотого стандарта. Эта мера поощряла предпринимателей переходить от устаревших, непродуктивных производств к новым, высокотехнологическим: электричество, автомобили, аэронавтика,
Однако на тот момент результаты казались неубедительными. Но консерваторы были довольны, и Невилл Чемберлен писал Болдуину: «Глядя на первую нашу сессию, я думаю, что министр финансов хорошо потрудился, – он не сделал того, чего от него ожидали. Он не доминировал в Кабинете министров, хотя без сомнения оказывал на него влияние. Он не интриговал ради первенства, хотя был очень силен в дебатах в Палате общин. Ну не чудо ли он!» Биркенхед отмечал: «Позиция Уинстона при нынешнем премьере и в нынешнем Кабинете очень сильна». Но эффект золотого стандарта вскоре дал о себе знать, особенно в угольной промышленности, самой крупной в Британии, там было занято 1 250 000 человек. Многие шахты устарели и были опасны для жизни, оборудование было изношено. Биркенхед утверждал, что их владельцами была «кучка самых глупых людей из всех, кого он знал». В июле 1925 года они заявили, что снижение экспорта произошло из-за высокой стоимости фунта, и под угрозой локаута потребовали от профсоюзов согласия на снижение заработной платы. Профсоюзы ответили категорическим отказом и пообещали превратить локаут в забастовку. И коль скоро к акции могли присоединиться железнодорожники и транспортники, забастовка становилась общенациональной.
Впервые Черчилль не был настроен воинственно. На этом этапе он не выступал против профсоюзов. Он голосовал за принятие акта 1906 года, который фактически освобождал профсоюзы от ответственности за гражданские акции, несмотря на убедительные аргументы Ф.Э.Смита, что тем самым создается привилегированное в правовом смысле сообщество, что это противоречит Конституции и, в конце концов, приведет к непоправимым последствиям. Общенациональной забастовке Черчилль предпочел бы национализацию угольной отрасли или, по крайней мере, введение налога на уголь, – правительство смогло бы компенсировать дефицит денежных средств субсидиями, которые он как министр финансов мог бы гарантировать. Тем временем он предложил королевской комиссии проанализировать возможность согласованного решения проблем пострадавшей угольной промышленности. «Это даст нам время на подготовку», сказал он. И это было разумно. Угроза всеобщей забастовки стояла перед поколением и пугала многих. Это был неконтролируемый монстр – отпусти его с поводка и что дальше? Революционное правительство социалистов, режим вроде коммунистического?
Черчилль не испытывал особого предубеждения против профсоюзов, но перспектива большевистского режима в Британии его всерьез тревожила. «Большевизм – худшая из всех тираний, которые знала история, – говорил он, – большевизм более других разрушает и развращает». Большевики «подобно бабуинам прыгают и резвятся среди трупов, на руинах разрушенных городов». Победивший в России большевистский режим был «животной формой варварства», он опирался на «бронемашины, кровавую резню и массовые убийства, исполненные в стиле китайских экзекуций». Это было похоже на правду – только при Ленине было убито три миллиона человек. Черчилль предупреждал, что Советы принесут в Лондон «вымирание английской цивилизации». Поэтому необходимо было легитимировать всякие формы подготовки к всеобщей забастовке, от действий полиции и военных до создания экстренных запасов и специальных юридических актов. В марте 1926-го комиссия предоставила отчет, где в целом принималось предложение Черчилля о национализации прибыли в угольной отрасли и о некотором сокращении заработной платы. Шахтеры, которые бастовали уже несколько месяцев, не пожелали слышать о сокращении заработков: «Ни минуты из часа, ни пенса от фунта». В этой ситуации Черчилль представляет второй вариант бюджета. Это было в апреле. Неделю спустя, в мае, началась всеобщая забастовка, и Черчилль взял на себя ответственность за ее разгром.
В этот момент он вновь превратился в бойца времен осады Сидни Стрит и Антверпенской битвы. Он организовал патрули под прикрытием бронемашин для доставки продовольствия в Лондон. Он призвал на помощь добровольцев, откликнулось множество выпускников Оксфорда и Кембриджа, они подменяли развозчиков продовольствия, а молодые леди работали на коммутаторах. Это была классовая борьба: высший и средний классы солидарно противостояли профсоюзам. Кроме всего прочего, Черчилль наладил каналы информации, чтобы компенсировать последствия забастовки печатников. Его первоначальный план предусматривал контроль над
Пребывание Черчилля на посту министра финансов вызвало серьезные последствия в сфере, где от него ожидали, по меньшей мере, благоразумия: в обороне. Однако он повел себя непредсказуемо. Из Первого Лорда Адмиралтейства, построившего более тысячи военных кораблей, он превратился в красноречивого сына своего отца – тот экономил на военных расходах. Он проявил твердость и отказался от планов замены старых кораблей новыми, заявив, что «маленькие глупые крейсеры не принесут много пользы в военное время». Если прежде он уповал на авиацию, то теперь не проявил ни малейшего интереса к созданию нового класса больших авианосцев. В свое время, возглавляя военное министерство в кабинете Ллойда Джорджа, он был самым активным лоббистом т.н. Закона о десятом годе, согласно которому страна не должна была принимать участия в крупных боевых действиях на протяжении последующих десяти лет. Срок этот ежегодно обновлялся и продлевался, что делало практически невозможным увеличение финансирования отрасли. Все это означало, что Британия в конце 20-х годов не могла всерьез претендовать на мировое господство.
Положение усложнялось тем, что Япония, которая долгое время была надежным другом и союзником Британии, в известный момент превратилась в потенциального противника. Начиная с 1860-х годов, Япония постепенно трансформировалась в современную державу. Пруссия подготовила и вооружила японскую армию, Британия – флот: все японские военные суда строились на британских верфях, пока японцы не научились строить их самостоятельно. Англо-японский союзный договор, являвшийся ключевым элементом сотрудничества, планировалось возобновить в 1922-м, но к тому времени Ллойду Джорджу было не до того, ему надо было спасать распадающуюся коалицию. И вместо продления договора, Британия, поддавшись давлению занимавшей жесткую антияпонскую позицию Америки, вступила в международный союз, известный как Вашингтонское морское соглашении о разоружении. По этому соглашению пропорция общего тоннажа крупных боевых кораблей составила 5:5:3 для Британии, Соединенных Штатов и Японии соответственно. Японцы восприняли это как унизительное оскорбление и так никогда Британии этого не простили. Было еще несколько скользких моментов: устанавливался предел водоизмещения военных кораблей – 35 тонн, американцы назвали это «праздником для флота». Япония сделалась несговорчивой и настаивала на включении пункта, по которому Британии запрещалось строить военно-морские базы севернее Сингапура или западнее Гавайских островов.
Неизвестно, почему Черчилль не оспаривал изменение политики по отношению к Японии и, соответственно, ослабление позиций британского флота в Тихом океане. В дальнейшем это привело к ужасающим последствиям 1941 – 1942 годов. В тот момент он не предвидел исходившей от Японии опасности. 15 декабря 1924 года, едва назначенный на пост министра финансов и решительно настроенный экономить, он пишет весьма аргументированное и подкрепленное статистикой письмо Болдуину о том, что для войны с Японией нет никаких оснований:
Черчилль оказался недальновиден в отношении силы и намерений японцев, в итоге новая британская база в Сингапуре сделалась уязвимой. Лейбористы настаивали на том, чтобы полностью закрыть объект, Черчилль расстроил эти планы, однако он полагал, что оборонять базу возможно лишь силами авиации, и ему не приходило в голову, что японская армия сможет завладеть ею на суше, наступая через Малайзию. Когда это произошло, он, разумеется, взял вину на себя, он никогда не уклонялся от ответственности, и все-таки поражение Британии на Дальнем Востоке в 1941-1942-м остается на его совести. И тем не менее 20-е годы были блестящим периодом в жизни Черчилля. Болдуин, постоянно расхваливающий его в своих письма к королю, называл его «звездой правительства». Пресса взяла за обыкновение писать о нем как об «улыбающемся министре». Его проекты бюджетов стали «событиями года» (
20-е годы благоприятствовали всем, кто искал успеха. Но мало кому это удалось так, как Черчиллю. Ему нравилось класть кирпичи и работать на экскаваторе, и Чартвелл хорошел на глазах, становясь все уютнее. Он рисовал все лучше и лучше, его консультировал такой мастер, как Уолтер Сикерт (тот записал свои наставления, и их непременно стоит прочитать). Он был азартным спортсменом и продолжал играть в поло вплоть до 1927 года, ему тогда исполнилось пятьдесят три. Он охотился, чаще – на диких кабанов, в поместье, которое его друг «Вендор», герцог Вестминстерский, держал специально для этой цели на юго-западе Франции. Он любил скорость и сам водил автомобиль, пока в 1925 году Клемми не настояла, чтобы он взял шофера. Он писал при первой возможности, он заканчивал большую книгу о Мировой войне и начал работать над грандиозной биографией своего предка Мальборо. Брэкен устроил ему выгодные контракты. Черчилли преуспевали. Наверное, в 20-е годы он выпил больше шампанского, чем за любое другое десятилетие своей жизни, сохранилась виньетка, где он изображен с бутылкой бренди 1863 года. Черчилль держал большой штат секретарей, аналитиков и молодых историков-консультантов. Он зарабатывал и тратил – такова была его философия богатства:
Он призывал к «поощрению усилий» и «наказанию бездействия» и без сомнения следовал тому, к чему сам же призывал.
Несмотря на блестящего министра финансов, страна отказала в доверии Болдуину на всеобщих выборах 1929 года. Консерваторы набрали больше голосов, чем лейбористы, однако Макдональд получил большинство в парламенте и сформировал новое правительство. Отстраненный от обязанностей, Черчилль сразу же занялся бизнесом и был чрезвычайно успешен. В силу своего положения у него не было возможности играть на бирже во времена биржевого бума в конце 20-х. Теперь такая возможность у него была. Он читал лекции в Америке и писал статьи для американских журналов, все это хорошо оплачивалось. 20 сентября 1929 года он написал жене из Калифорнии, что «огромная, исключительная удача» посетила его на финансовой бирже благодаря совету сэра Гарри Макгована, главы правления «Империал Кемикалз» (Imperial Chemicals) (Черчилль принял его в члены «Другого клуба», а тот в свою очередь присматривал за его финансами). Он также проинструктировал Клемми о подготовке грандиозного приема в Лондоне для «коллег, членов Парламента и некоторых чрезвычайно важных бизнесменов». Он заработал примерно 20 000 фунтов, после чего написал ей:
Поделиться книгой: