Помоги проекту - поделись книгой:
Вишня отцветает. Молодые зеленые листочки, пока еще шелковистые и гибкие, сохнут на ветках. В воздухе дрожат мандолины и цитры. В потоке горожан не заметишь ни одного пальто. Иные даже без пиджаков. Что ни говори — эта весна уже не первой свежести.
Звонит телефон.
— Привет. Кто она?
Это Кодзи из студенческой столовой.
— О ком ты?
— Не валяй дурака! Ты прекрасно понимаешь, о ком я! Эта девушка, которая вчера у госпожи Накамори ловила каждое твое слово! Постой-постой, ее имя начинается на «Томо», а заканчивается на «ё». Точно-точно, Томоё!
— А, вот ты о ком…
— Ну, хватит! Я что, не видел, как вы переглядывались весь вечер?
— Тебе показалось.
— Нет, вы переглядывались! Все в баре заметили! И крот бы заметил! Ее отец заметил. Таро заметил. Потом подошел ко мне спросить — кто такая. Я-то надеялся у него что-нибудь разузнать. Он велел допросить тебя с пристрастием. Сам знаешь, Таро долго ждать не любит. Так что давай колись.
— Да нечего мне рассказывать! Она заходила ко мне в магазин четыре недели назад. На прошлой неделе пришла опять. Мы поболтали, в основном о музыке. Потом встретились на неделе еще раз или два. Вот и все.
— Раз или семь, ты хочешь сказать.
— Ну ты и сам все понимаешь…
— Не вполне. Не успел с ней вчера перекинуться словечком. Не хочу показаться нескромным, но скажи, пожалуйста, под юбочку ты уже залез?
— Она порядочная девушка!
— Разве порядочная девушка — не женщина?
— Нет. Не залез.
— Да, ты всегда был тяжел на подъем, Сатору. Что тебе мешает?
— Что мешает…
Диву даюсь, сколько воспоминаний хранит моя память! Ее плечи. Мы бродим по улицам, укрывшись под одним зонтом, и я накидываю свою куртку ей на плечи. Ее рука в моей руке. В кинотеатре я весь сеанс держу ее за руку. Ее зажмуренные от смеха глаза. Уличный артист стоит неподвижно на пьедестале, но как только мы бросаем ему в ящик монетку, он оживает и принимает другую позу — до следующей монетки. А вот она пытается сдержать смех, глядя, как я катаю шары в боулинге, — полная катастрофа. Лежит на одеяле в парке Уэно, и лепестки сакуры падают нам на лица. Сидит на этом самом стуле в этом самом магазине и делает домашнее задание под мою любимую музыку. Вижу ее сосредоточенное лицо и прядь волос, которая почти касается тетради. Я помню, как поцеловал ее в шею в кабине лифта и как мы отпрянули друг от друга, когда внезапно открылась дверь. Помню, как она рассказывала мне про своих золотых рыбок, про маму, про Гонконг. Помню, как она заснула на моем плече вечером в автобусе. Помню, как она сидела напротив меня за столом. Я не сводил глаз с ее лица, а она рассказывала мне про древние племена, которые хоронили своих вождей в курганах на Токийской равнине. Помню взгляд, которым она смотрела на меня вечером у госпожи Накамори. Мы с Кодзи сыграли «Около полуночи»[23] так здорово, как никогда раньше. И еще сколько всего я помню!
— Не знаю, Кодзи, что мне мешает. Может быть, то, что ничего не мешает.
Так ли это? Сколько раз мы с ней в принципе могли зайти в дом свиданий. Конечно, я хотел ее. Но…
— Не знаю, Кодзи. Дело не в том, что я так уж робок с девушками. А в чем — не знаю.
Кодзи издает глубокомысленное сопение, как в тех редких случаях, когда ничего не может понять.
— Когда же я сподоблюсь увидеть ее опять?
— Возможно, никогда. — Я запнулся. — Она возвращается в Гонконг, в международную школу. В Токио она приезжает с отцом раз в два года на несколько недель. Повидать родственников. Нужно смотреть правде в глаза, Кодзи. Встреча маловероятна.
— Это чудовищно! Ужасно! — Кажется, Кодзи огорчен даже сильнее моего. — Когда она улетает?
Я смотрю на часы:
— Через полчаса.
— Сатору! Останови ее!
— Я думаю… ну, в смысле, что…
— Не думай! Действуй!
— Что ты предлагаешь? Похитить ее? Но она сама распоряжается своей жизнью. Она хочет поступить в университет в Гонконге, изучать археологию. Мы встретились, нам было хорошо вместе. Очень хорошо. А теперь пришла пора расставаться. В жизни такое случается сплошь и рядом. Можно писать письма. В конце концов, мы ж не влюблены так, что жить друг без друга не можем. Ничего подобного…
— Бип-бип!
— А это еще что?
— Извини, у меня тут лажометр зашкалило.
Я откопал старый альбом Дюка Эллингтона. Он напоминает мне о допотопных граммофонах, дурацких усиках и довоенных голливудских мюзиклах. Обычно от него у меня поднимается настроение. «Сядь на поезд А»[24] — в этой композиции столько непрошибаемого оптимизма!
Я пялюсь в темную лужицу на дне чайной чашки и думаю о Томоё в пятидесятый раз за час.
Телефон. Скорее всего, это Томоё. Так и есть. В трубке слышен гул взлетающих самолетов и голос диктора.
— Здравствуй, Сатору!
— Привет.
— Я звоню из аэропорта.
— Слышу.
— Ужасно жаль, что вчера мы не смогли попрощаться по-человечески. Мне так хотелось поцеловать тебя.
— И мне. Но кругом было столько народу…
— Спасибо, что пригласил нас с папой к госпоже Накамори. Папа тоже благодарит. Он уже сто лет ни с кем так весело не болтал, как вчера с Мамой-сан и Таро.
— А о чем они говорили?
— О делах, наверное. У папы доля в одном ночном клубе. И концерт нам очень понравился.
— Да какой концерт! Просто мы с Кодзи.
— Вы оба прекрасно играете. Папа только о вас и говорит.
— Ну… Прекрасно играет только Кодзи. Благодаря ему и я звучу сносно. Он звонил двадцать минут назад. Надеюсь, мы не слишком липли друг к другу вчера в баре. Кодзи говорит, все что-то заметили.
— Пустяки, все в порядке. Слушай! Надо знать папину манеру выражаться намеками. В общем, он приглашает тебя приехать в отпуск! Говорит, что найдет бар, где ты сможешь играть на саксе. Если захочешь, конечно.
— Он знает? Про нас?
— Понятия не имею.
— Вообще-то Такэси до сих пор ни разу не давал мне отпуска. Точнее, я ни разу не просил…
— Скажи, сколько времени нужно заниматься, чтобы достичь такого уровня исполнения? — Она решает сменить тему.
— Да разве это уровень? Вот Колтрейн[25] — это уровень. Погоди секунду!
Я быстренько ставлю «Сентиментальное настроение»[26]. Мирр и фимиам. Минутку слушаем вместе, как Джон Колтрейн играет вместе с Дюком Эллингтоном. Мне нужно ей так много сказать.
Вдруг в трубку врываются короткие гудки.
— Деньги кончились. А, вот еще монетка, — успевает крикнуть она. — Пока!
— Пока!
— Когда прилечу, я…
В трубке только шум.
В обеденное время заходит господин Фудзимото. Взглянув на меня, смеется.
— Добрый день, дорогой Сатору! — радостно возглашает он. — Погодка сегодня — загляденье! Что скажешь об этой красоте?
Положив на прилавок стопку книг, он с гордым видом приподнимает брови и слегка оттягивает свой галстук-бабочку. Совершенно нелепый: ярко-зеленый в горошек.
— Уникальная вещь! — откликаюсь я.
— И я так считаю! — Он расцветает от удовольствия. — Мы устроили на работе конкурс на самый безвкусный галстук. По-моему, я всех сделал!
— Как съездили в Киото?
— Киото есть Киото. Храмы и святилища. Встречи с типографистами. Надутые лавочники воображают, будто только им ведомо, что хорошо, что плохо. Слава богу, я дома. Родился токийцем — умрешь токийцем.
— Господин Фудзимото! — приступаю к заранее заготовленной речи. — Когда я рассказал Маме-сан, что вы любезно предложили мне помочь с устройством на работу, она велела передать вам и вашим коллегам вот это. Пригодится на вечеринке в честь цветения сакуры.
Я водружаю на прилавок огромную бутылку рисовой водки.
— Сакэ! — восклицает господин Фудзимото. — Вот уважил так уважил! Царский подарок! Мои коллеги его оценят, не сомневайся. Огромное спасибо.
— Нет, это вам спасибо за вашу заботу. Только, пожалуйста, извините и не обижайтесь на меня, я не могу принять ваше великодушное предложение, я слишком невежествен для такой работы.
— Ну что ты, какие там обиды. Я все понимаю, ей-богу. Я просто хотел на всякий случай… — Господин Фудзимото, сильно моргая, поискал подходящее слово, не нашел и рассмеялся. — Я нисколько не обижаюсь. Тебе просто не хочется стать таким, как я, верно?
Это соображение развеселило его, похоже, гораздо больше, чем меня.
— Мне не пристало судить о вас, — говорю я. — Но я был бы рад походить на вас. У вас замечательная работа. Невероятные галстуки. Отличный музыкальный вкус — вы прекрасно разбираетесь в джазе.
Улыбка вдруг сходит с его лица. Он переводит взгляд за окно.
— Вот последний цветок сакуры. На дереве он все время меняется, стремясь к совершенству. А достигнув его, опадает. Когда коснется земли — его неминуемо растопчут. Вот и получается, что абсолютно прекрасен он только то мгновение, пока находится в полете… Мне кажется, только мы, японцы, в состоянии понять это. Как ты думаешь?
По улице, тарахтя, словно захмелевший «бэтмобиль», проплывает фургон, установленные на нем колонки голосят:
— Голосуйте за Синидзу! Только он знает, как победить коррупцию! Синидзу не подведет! Синидзу не подведет! Синидзу не подведет!
— Почему все происходит именно так, как происходит? — Господин Фудзимото шевелит ладонью в воздухе. — После газовой атаки в метро, насмотревшись репортажей по телевизору, я все пытаюсь понять… Почему вообще что-либо происходит? Какая сила удерживает мир и не дает ему рассыпаться в прах?
Я никогда не понимаю, когда господин Фудзимото спрашивает, а когда его вопросы — чистая риторика.
— А вы знаете?
— Не знаю. — Он пожимает плечами. — Честно, не знаю. Порой мне кажется, что это главный вопрос жизни, а все прочие — только его отростки.
Он проводит рукой по редеющим волосам.
— Как ты думаешь, может быть, ответ — любовь?
Я пытаюсь и не могу заставить себя думать — в уме мелькают разные картинки. То отец — человек, которого я считаю отцом, — глядит на меня через заднее стекло автомобиля. То мужчина в деловом костюме, который три или четыре года тому назад упал на тротуар с девятого этажа, когда я выходил из «Макдоналдса». Он лежал метрах в трех от меня. Рот приоткрыт, словно от удивления. Темная струйка изо рта растекалась на тротуаре между осколками зубов и стекла. Потом вдруг — брови Томоё, ее нос, ее шутки, ее акцент. Томоё сейчас летит в Гонконг.
— Тут нужна мудрость, господин Фудзимото. Я еще слишком молод, чтобы ответить на этот вопрос.
Улыбка возвращается на лицо господина Фудзимото, его глаза пропадают в морщинках.
— Это очень мудрый ответ, Сатору!
Он купил диск Джонни Хартмана с прекрасной версией «Пусть песня рвется из моей груди»[27] и попрощался.
Комар жужжит над ухом, как миксер на третьей скорости. Покрутив головой, прихлопываю мерзавца. Начался сезон комаров. Я как раз собираю его останки в бумажку, когда входит жена Такэси, с которой ему так и не удалось помириться. Она подняла солнцезащитные очки на макушку, и они утонули в густых прекрасных волосах. Ее сопровождает одетый с иголочки господин — адвокат, сразу догадался я. Они оглядывают все вокруг. Когда устраивался на работу, я провел целый вечер у них с Такэси в Тиёде. Но сейчас она еле кивнула, словно не узнала меня. Адвокат, тот вообще не замечает моего присутствия.
— Помещение
Адвокат молча слушает.
Они направляются к выходу. В дверях жена Такэси оборачивается и говорит:
Поделиться книгой: