Помоги проекту - поделись книгой:
Кодзи задумчиво смотрит в потолок. Наконец выпускает колечко дыма и изрекает:
— Я верю в страсть с первого взгляда. Только нужно сохранять твердость, иначе превратишься в слизняка. А в слизняков, милый мой, не влюбляются. Ни в коем случае не смей показывать свои чувства. Иначе ты пропал. — Кодзи смотрит этаким Хамфри Богартом. — Будь загадочен, малыш. Будь крут. Понял?
— Понял, понял. Буду брать пример с тебя. Когда ты прошлый раз влюбился, ты был крут, как Бемби. А если серьезно?
— А если серьезно… — Кодзи выпускает еще одно колечко дыма. — Любовь, по-моему, вырастает из понимания, разве нет? Нужно очень хорошо узнать человека, чтобы полюбить его. Поэтому любовь с первого взгляда — явное противоречие. Если, конечно, с первым взглядом не происходит мистическая загрузка гигабайтов информации из одного мозга в другой. Но это ведь маловероятно, правда?
— Хм. Кто его знает…
Я налил другу чашку чая.
Вишневые деревья как-то вдруг все покрылись цветами. Волшебная кипящая пена колышется над нашими головами, окрашивая воздух в цвет, который невозможно описать простыми словами вроде «белое» или «розовое». Как невзрачным деревцам из безымянных закоулков удается породить эту нездешнюю материю? Ежегодное чудо, которое не укладывается у меня в голове.
Это утро звучит, как Элла Фицджеральд. На свете много чудес, что ни говори. Достоинство, благородство, доброта и юмор встречаются там, где не ждешь. Уже старухой, с ампутированными ногами, в инвалидной коляске, Элла пела как девочка, которая только что окончила школу и встретила первую любовь.
Звонит телефон.
— Это Такэси.
— Привет, босс. Как твои дела? Хорошо?
— Ничего хорошего. Хуже некуда.
— Что случилось?
— То, что я идиот. Полный идиот. Законченный идиот. Почему, почему люди так по-идиотски себя ведут?
Он уже напился вдрызг, а я успел выпить только чашку чая.
— Скажи, Сатору, в каком месте у человека рождаются такие желания? Нет, ты мне скажи! — требует Такэси, словно я наверняка знаю, но из вредности отказываюсь открыть секрет. — Полчаса судорожных объятий, несколько укусов, три секунды оргазма — если повезет, полчаса приятной полудремы, а когда очнулся — понимаешь, что ты просто мерзкий кобель и спустил в унитаз миллионы сперматозоидов и шесть лет брака. Почему мы устроены таким образом, ну почему?
Не знаю, как ответить, чтобы было и честно, и утешительно. Так и говорю:
— Не знаю, Такэси.
Тогда Такэси рассказывает мне всю историю, причем раза три.
— Понимаешь, за мной заехала жена. Мы условились пообедать вместе, хотели обсудить наши отношения, договориться до чего-нибудь… Я купил ей цветы, она мне новый полосатый пиджак… Ужасно отстойный, конечно, но главное — она помнит мой размер, понимаешь… Это как трубка мира… Мы уже собирались выходить, но тут она зашла в ванную… И что она там нашла, как ты думаешь?
Я хотел было сказать «труп домработницы», но вместо этого переспросил:
— Что?
— Косметичку домработницы. И платье. И еще записку. Губной помадой на зеркале.
— И что она написала?
— Не твое дело.
Я слышу позвякивание льдинок — Такэси доливает в бокал.
— Короче, жена все прочла, спокойно вышла из ванной, облила пиджак водкой, подожгла и ушла, не сказав ни слова. Пиджак скукожился и расплавился.
— Такова сила письменного слова.
— Пошел к черту, Сатору. Мне бы твои годы! Как все просто было тогда! Что я наделал? Скажи, откуда пошел этот миф?
— Какой еще миф?
— Такой, который отравляет жизнь всем мужикам. Что жизнь без секса, без обмана и без тайны — только полжизни. С чего это взяли? И ладно бы встретил королеву красоты, потерял голову. Так нет же, нет. Тупая шлюха-домработница. Ну почему? Ради чего?
Мне же только девятнадцать. Окончил школу в прошлом году. Я и правда не знаю.
Мне очень жалко его, когда он так убивается. Слава богу, в магазин входят Мама-сан и Таро, и я могу с чистой совестью оставить без ответа его вопросы, на которые ответа нет.
Если бы Мама-сан была птицей, то доброй белой вороной.
Таро никак не может быть птицей. Из Таро скорее получится танк. Уже много-много лет он повсюду сопровождает Маму-сан. Это началось задолго до моего появления. Их отношения имеют глубину, в которую мне не дано проникнуть. Я видел старые фотографии шестидесятых-семидесятых годов. Они были прекрасной парой, в своем роде, конечно. Сейчас они напоминают хрупкую госпожу с верным бульдогом. Ходят слухи, что в молодости Таро выполнял кое-какую работенку для якудзы. Выбивание долгов и тому подобное. У него до сих пор остались дружки в этом мире, и эти связи бывают очень кстати, когда «Дикой орхидее» приходит время платить за крышу. Мама-сан получает шестидесятипроцентную скидку. Те же дружки, связанные с городской администрацией, помогли мне получить полноценное японское гражданство.
Мама-сан принесла мне обед.
— Я знаю, ты проспал сегодня утром, — каркает она. — И все из-за ночного разгула.
— А у вас когда разошлись последние посетители?
— В полчетвертого утра. Люди с «Мицубиси»… Один из них положил глаз на Юми-тян. Настаивает на встрече в субботу.
— А что сказала Юми-тян?
— «Мицубиси» всегда платит в срок. У них в фирме каждый месяц выделяют деньги на развлечения, и их обязательно нужно потратить. Я пообещала ей новый наряд, что-нибудь пошикарнее, если она согласится. Кроме того, мужчина женат, так что осложнений не предвидится.
— А вы хорошо развлеклись с Кодзи вчера вечером? — Таро оглядывает помещение, как телохранитель, который оценивает варианты для отхода.
— Да, — киваю. — Я немного перебрал. Потому и проспал.
Таро хохотнул:
— Он славный парень, твой Кодзи. На него можно положиться — не обосрет. Цыпочек подцепили?
— Только таких, которых интересует одно: тонированные у тебя в гоночной машине стекла или нет.
— Слушай, у женщин ведь кроме головы есть еще кое-что, — опять хохотнул Таро. — Как раз сегодня утром Аяка сказала, что парень твоего возраста должен почаще трахаться — для здоровья…
— Таро, оставь Сатору в покое, — ласково улыбается мне Мама-сан. — Сакура зацвела — как на картине, правда? Мы с Таро пройдемся по магазинам, а потом поедем в парк Уэно. Девочки госпожи Накамори пригласили наших на праздник цветения сакуры, и мы с Таро заглянем проверить, не натворят ли они чего. Ах да, чуть не забыла. Госпожа Накамори спрашивает, не сможете ли вы с Кодзи сыграть в ее ресторанчике в следующее воскресенье? Тромбонист из ее постоянной группы сломал руку. Попал в переделку, что-то там с куском водопроводной трубы и зверями из зоопарка, я не вникала в подробности. Короче, бедняга сможет разогнуть руку не раньше чем в июне. Так что вся группа осталась не у дел. Я сказала госпоже Накамори, что не знаю, когда у Кодзи снова начнутся занятия в колледже. Может, ты сам позвонишь ей сегодня или завтра? Пошли, Таро. Нам пора.
Таро берет книгу, которую я читаю.
— Что за штука? «Мадам Бовари»? Чудик француз написал? Что ты об этом думаешь, Мама-сан? Учиться не пошел, как мы его ни уговаривали, а на работе читает, а? — Он читает вслух строчку, которую я подчеркнул: — «До идолов дотрагиваться нельзя — позолота пристает к пальцам»[19], — и на мгновение призадумывается. — Забавная штука книги. Да, Мама-сан… Пойдем-ка лучше.
— Спасибо вам за обед, — говорю я.
Мама-сан кивает:
— Аяка приготовила. Пожарила угря — знает, как ты его любишь. Не забудь поблагодарить ее вечером. До свидания.
Небо становится все голубее. Я ем обед, думая о том, как хорошо было бы тоже оказаться в парке Уэно. Девушки у Мама-сан ужасно славные. Относятся ко мне как к младшему брату. Они бы расстелили под деревом большое одеяло и пели старинные песни, а слова придумывали сами. В Сибуя и тому подобных местах мне доводилось видеть пьяных иностранцев. Они превращаются в животных. С японцами так не бывает. Выпив, они становятся более легкомысленными, но не звереют. Для японца алкоголь — это способ выпустить пар. А у иностранцев алкоголь, похоже, разводит пары. И еще они целуются на людях, ей-богу!
Я своими глазами видел, как они засовывают девушке в рот язык и тискают ее за грудь. И это в баре, у всех на виду! Я к этому никогда не смогу привыкнуть. Мама-сан велит Таро говорить иностранцам, что у нас в баре нет мест, или выставляет им такой астрономический счет, что другой раз они уже не суются.
Диск закончился. Я доел последний кусочек жареного угря с рисом и маринованным перцем. Аяка умеет приготовить вкусный обед.
Заболела спина. Рановато. Молод я для болей в пояснице. Наверное, из-за неудобного стула: на нем не распрямиться. Когда Такэси выкарабкается из очередного финансового кризиса, попрошу его купить новый стул. Однако, судя по всему, ждать мне придется долго. Что бы еще послушать? Роюсь в ящике с неразобранными пластинками, который Такэси оставил на полу за прилавком, но там нет ничего новенького. Конечно, подыскать что-нибудь можно — все-таки у нас в магазине двенадцать тысяч наименований. И вдруг мне становится страшно — а что, если музыка больше меня не греет?
День выдался хлопотливый. Наплыв и просто зевак, и покупателей. Я не заметил, как наступило семь часов. Снял кассу, положил выручку в сейф, который стоит в крошечной служебке, включил сигнализацию и запер дверь в служебку. Потом засунул в сумку «Мадам Бовари», коробку из-под обеда и диск Бенни Гудмена[20], который хотел послушать вечером, — прелести служебного положения. Гашу свет, выхожу и закрываю входную дверь.
Я уже опускал ставни, когда в магазине зазвонил телефон. Черт подери! Первое желание было притвориться, что ничего не слышу, но потом подумал — тогда весь вечер промаюсь догадками, кто бы это мог быть. Начну обзванивать одного знакомого за другим, выяснять, не звонил ли он мне. А если окажется, что звонил, придется объяснять, почему я не взял трубку… Нет уж, к черту! Проще сейчас открыть магазин и ответить.
Потом я много раз думал об этом: не зазвони телефон в тот момент, не реши я вернуться и снять трубку — не произошло бы то, что произошло.
В трубке раздался незнакомый голос, глухой и напряженный:
— Говорит Квазар. Собаке нужен корм.
Фигня какая-то. Я подождал, что будет дальше. В трубке слышался шорох, похожий не то на шум волн, не то на гул в галерее игровых автоматов. Я молчал — чокнутым лучше не отвечать. Далее ничего не последовало. Словно на том конце тоже чего-то ждали. Я оказался терпеливее и, когда там дали отбой, повесил трубку, ничего не понимая. А, фиг с ним.
Я стоял спиной к двери. Она открылась. Звякнул колокольчик, и я подумал: «Нет, только не это! Рабочий день уже закончен!» Я обернулся и чуть не упал прямо на лимитированный бокс-сет Лестера Янга[21] — пол почему-то качнулся под ногами.
Это ты! Стоишь и всматриваешься в сумрак моего уголка.
Она стояла передо мной. Она пришла одна. Она заговорила. Я часто прокручивал в воображении нашу встречу, но всегда первый шаг делал я. Я даже не понял, что она сказала. Она пришла!
— Вы еще работаете?
— …Да!
— Как-то не похоже. Свет уже погашен.
— …Да, ну, дело в том, что я собирался закрывать, но еще не закрылся, а пока я не закрылся, я работаю. Пожалуйста!
Я включил свет:
— Вот видите!
Надо говорить спокойнее. Выгляжу, наверное, как младшеклассник.
— Не хотелось бы задерживать вас. Вам, наверное, пора домой.
— Задерживать? Что вы, нисколько вы меня не задерживаете. Ничуть. Я к вашим услугам. Пожалуйста. Проходите.
— Спасибо.
«Я», живущее в ней, глядело глаза в глаза моему «я».
— Знаете… — начал было я.
— Понимаете… — начала она.
— Простите. Продолжайте, — сказали мы хором.
— Нет, продолжайте вы, — повторил я. — Вы дама.
— Вы подумаете, что я чокнутая. Я была здесь дней десять назад. — Она непроизвольно покачивалась на каблуках. — У вас играла музыка. Она не выходит у меня из головы. Фортепьяно и саксофон. Я понимаю, вряд ли вы помните тот день, и ту музыку, и меня… — Она помолчала.
У нее необычная манера говорить. Может, из-за акцента, не знаю. Мне это очень нравится.
— Вы были здесь две недели назад. Точнее, две недели и еще два часа.
— Так вы меня помните? — обрадовалась она.
— Еще бы! — Я засмеялся и не узнал собственного смеха.
— Со мной была кузина с подружками. Они довольно противные. Считают меня дурой, потому что я наполовину китаянка. Мама у меня японка. А вот отец — китаец из Гонконга. Я живу в Гонконге, — сказала она с вызовом, это надо было понимать так: «Да, я не чистокровная японка и не скрываю этого, нравится это вам или нет».
Я вспомнил барабан Тони Уильямса в «Тишине»[22]. Точнее, даже не вспомнил, а почувствовал, глубоко внутри.
— Ну и что? Какая разница? Я сам наполовину филиппинец. А та мелодия называется «Одиночество». Ее написал Мэл Уолдрон. Хотите послушать?
— А можно?
— Конечно можно. Мэл Уолдрон — я на него просто молюсь. Готов встать на колени, когда слушаю. А Гонконг — он какой? Похож на Токио?
— Приезжие говорят, он грязный, шумный и противный. А по мне, так ничего лучше нет. На всем белом свете. Устанешь от Коулуна — можно сбежать на острова. На остров Лантау, например. Там на холме сидит большой такой Будда…
У меня вдруг возникло чувство, будто я персонаж из книги, которую кто-то сочиняет, но потом оно рассеялось.
Поделиться книгой: