Помоги проекту - поделись книгой:
Генерал Жан-Батист Бернадот был убежденным якобинцем, другом Сен-Жюста. Он был высок ростом и наделен крайне самодовольным и тщеславным характером. Уроженец Гаскони, он отличался пылкостью и вызывал соперников на дуэль по малейшему поводу. Колючесть и хвастливость гасконца портили его репутацию компетентного военного командира. Он широко демонстрировал свою приверженность республиканским принципам, но имел манеры величественного аристократа — явное противоречие, заметное для многих. Но при этом Бернадот был фигурой настолько яркой, что люди, увидевшие его впервые, не могли не задать вопрос: «Кто это такой?»
Бонапарт и Бернадот сразу невзлюбили друг друга. Их первую встречу в Италии Бернадот описал следующим образом:
«Я увидел человека двадцати шести или двадцати семи лет, который хотел выглядеть на пятьдесят. Это не сулит ничего хорошего для республики... Я понимаю это. Бонапарт относится ко мне с ревностью и хочет унизить меня. Мне ничего не остается, кроме того, как пустить себе пулю в лоб».
Во время Первой Итальянской кампании Бернадот был переведен с Рейнского фронта и поступил под начало Бонапарта. Для гасконца было невыносимо подчиняться крайне честолюбивому корсиканцу, который постоянно одергивал его и делал незаслуженные выговоры.
Вернувшись из Египта, Наполеон узнал неприятную для себя новость: Бернадот женился на Дезире Клари, бывшей возлюбленной Бонапарта, и это также осложняло отношения двух генералов.
Бернадот успел короткое время побыть военным министром Французской республики, но испортил отношения с аббатом Сиейесом, влиятельным членом Директории, и вынужден был уйти в отставку. Хотя генерал не пользовался доверием правительства, имел плохую прессу и нажил себе много врагов, он продолжал держаться независимо и не ответил на призыв Бонапарта.
Более того, он предложил Директории судить Наполеона за дезертирство из Восточной армии и отказ пройти карантин в порту прибытия. Бернадот не принял приглашения на официальный обед в честь Бонапарта под предлогом того, что последний мог быть носителем чумы.
Бонапарт действовал хитрее: он решил не отвечать на явные провокации гасконца, но нейтрализовать его, плавно вовлекая в свою орбиту. При этом Дезире, родная сестра жены Жозефа Бонапарта, рассказывала в семейном кругу о поведении мужа.
Договорившись с Сиейесом, Бонапарт еще размышлял о том, брать ли в союзники Барраса, или оставить того в дураках. Рсаль, один из приближенных генерала, считал, что Барраса лучше держать при себе: заручившись его поддержкой, можно быть уверенным, что большинство членов Директории поддержат переворот или, по крайней мере, не будут ему мешать.
Вскоре Бонапарт и Баррас выяснили отношения. Генерал обедал в Люксембургском дворце, а после трапезы зашел разговор о политике и будущем страны. Баррас говорил о перспективах военных побед, которые одержит Бонапарт. Тем самым он указывал генералу па его место, а сам пустил «пробный шар». Не смея прямо предложить себя в будущие президенты республики, он вдруг назвал генерала Эдувилля как кандидата на высший ноет. Ничего не сказав в ответ, Бонапарт бросил на Барраса взгляд, полный презрения. Тот растерялся и забормотал что-то невнятное. Через минуту генерал поднялся и ушел.
От Барраса он немедленно направился к Сиейесу, жившему в другой части дворца, и скрепил союз с аббатом. Бонапарт окончательно решил делать переворот вместе с Сиейесом, при поддержке лояльных ему депутатов Совета старейшин и Совета пятисот.
На Баррасе он поставил крест, решив просто откупиться от этого коррумпированного политика. Однако союзники и помощники Бонапарта — Мюрат, Евгений Богарне, Талейран — продолжали поддерживать видимость хороших отношений с Баррасом, бывая в Люксембургском дворце. Мюрат и Евгений завтракали с адъютантами директора, пили за его здоровье и уверяли, что их начальники делают общее дело на благо республики.
Между тем Сиейес раскрыл Бонапарту детали плана. Заговорщики собирались похоронить старый порядок и ввести новую форму правления почти конституционным путем. Дело в том, что три статьи органического закона давали старейшинам право сменить резиденцию законодательного корпуса. Местом заседаний хотели назначить дворец Сен-Клу, расположенный в пригороде Парижа. Изобрести предлог будет несложно — необходимо запугать депутатов угрозами, исходящими от мнимых заговорщиков.
Вдали от политически активных народных масс депутаты легко поддадутся давлению и примут нужные решения. Сиейес и Роже-Дюко поддерживают «революцию», Барраса необходимо отправить в отставку, Гойе можно будет перетянуть на свою сторону, а генерал Мулен не имеет политического веса. Директория распадется, а вместо нее будет создан новый исполнительный орган республики — консульство.
Бонапарт, не занимавший никаких официальных постов, будет назначен главнокомандующим войсками. Он призван обеспечить общественный порядок и безопасность депутатов.
До переворота оставались считаные дни. Бонапарт подолгу совещался с Сиейесом, а однажды, вернувшись домой, нашел у себя визитную карточку Журдана — видного военачальника и политического деятеля. Журдан надеялся склонить Бонапарта к тому, чтобы произвести переворот вместе с якобинцами и в их пользу.
До визита Журдана к Наполеону все депутаты от якобинцев собрались у Бернадота, чтобы выработать программу действий. Там был и знаменитый герой Итальянской кампании генерал Ожеро, уже сделавший несколько неудачных попыток вхождения во власть. На этом совещании единомышленников Журдан предложил: «Пойти к Бонапарту и сказать, что мы готовы поставить его во главе исполнительной власти при условии, что представительное правительство и свобода будут гарантированы хорошими учреждениями».
В ответ Ожеро начал грубо ругать Бонапарта, своего бывшего командующего, обвинял его в дезертирстве из Восточной армии и предложил «дать ему пинка под зад». Журдан смог отстоять предложенную позицию и направился на улицу Победы. Он не дождался хозяина дома, но вскоре получил через Дюрока привет от Бонапарта и приглашение вместе пообедать.
Наполеон уважал Журдана, но не принимал всерьез политических амбиций Ожеро. Люсьен заявлял, что генерал-хвастун не посмеет ослушаться приказа: «Я позову его с пистолетом в руке, и он придет».
Бонапарт и Моро никогда не видели друг друга. Их свел у себя президент Гойе — человек плотного телосложения, ростом немного ниже среднего. Наполеон был очень внимателен и любезен со своим конкурентом. Он сделал Моро комплимент: «Генерал, несколько ваших лейтенантов были со мной в Египте, — прекрасные офицеры». Между ними установились хорошие отношения, и Бонапарт подарил Моро дамасский кинжал, усыпанный бриллиантами. Моро не вникал в детали переворота, однако заявил, что готов в нем участвовать и явится по первому сигналу — как на службу.
Бонапарт имел беседы с Гойе и Муленом и заговорил с ними о своем возможном членстве в Директории. Оба директора отвергли эту идею, поскольку Бонапарт не достиг необходимого возраста (сорок лет). Таким образом, генерал был лишен возможности легально войти в состав высшего исполнительного органа власти республики.
Бонапарт продолжал искать пути сотрудничества с военными лидерами. Бернадот, бывший министр, уволенный по обвинению в организации антиправительственного мятежа, не поддавался ни на какие уговоры. Бонапарт дразнил его, подтрунивал над родственником, называя «шуаном», однако не мог добиться от того безусловной поддержки. Бернадот бывал на семейных сборах и пикниках, в том числе в Мортефонтене — загородном имении Жозефа, сам устраивал обеды для Бонапартов, был любезен и словоохотлив, но упорно держался республиканских принципов.
По приглашению Бонапарта явился Журдан. Генералы пообедали, а затем выяснили отношения. Журдан согласился с тем, что учреждения республики нужно менять, «но только без ущерба для основных принципов представительного правительства и великих принципов свободы и равенства». 37-летний генерал-якобинец заявил, что он сам и его друзья готовы присоединиться к Бонапарту, если тот сообщит им свои планы.
Наполеон ответил, что якобинцы не имеют большинства. Он не свяжет себя с одной из партий, которая к тому же недавно напугала совет предложением объявить отечество в опасности. Грядет не революция якобинцев, а важная перемена в пользу всей Франции. «Впрочем, вы не беспокойтесь — все будет сделало в интересах республики». Вероятно, Бона-нарт предложил Журдану личные гарантии и удовлетворение.
Ночью накануне переворота Жозефина передала через сына Евгения записочку для президента Гойе:
«Приходите, дорогой мой Гойе, с женой позавтракать со мной завтра в 8 ч. утра. Непременно приходите, мне нужно поговорить с Вами об очень интересных вещах. Прощайте, милый мой Гойе. Можете всегда рассчитывать на мою искреннюю дружбу. Ляпажери-Бонапарт».
На тс же восемь часов утра было назначено чрезвычайное заседание Совета старейшин. Гвардейские офицеры разносили приглашения по домам депутатов, лояльных к заговору.
Старейшины потянулись по темным парижским улицам к дворцу Тюильри. Люсьен открыл заседание части своей палаты, Совета пятисот, между семью и восемью часами.
Нужный Бонапарту декрет должны были принять старейшины. Их заседание началось с доклада о заговоре террористов против родины и свободы. Поскольку лидеры оппозиции отсутствовали, никто не возражал против предложенного решения. План заговорщиков безукоризненно выполнялся, и Бонапарт был назначен командующим войсками. Два инспектора направились к нему, чтобы сообщить о принятом решении.
Дом Бонапарта уже был окружен офицерами и генералами в полной парадной форме, приглашенными к шести часам утра. Они громко разговаривали и подбадривали друг друга. Солдаты, офицеры и генералы, прибывшие с Бонапартом из Египта, были вызваны все до единого.
Бертье и его адъютанты встречали вновь прибывших военных. Бонапарт сидел в своем маленьком кабинете и время от времени открывал дверь, чтобы принять очередного важного гостя.
Жозефина находилась в своих апартаментах, ожидая Гойе, но опытный политик почуял подвох и направил жену на разведку. Та увидела сборище военных и все поняла. Бонапарт, все еще надеясь добиться желаемого, попросил гражданку Гойе написать мужу записочку с просьбой непременно приехать. Она написала мужу, предупредив его о подготовленной ловушке.
Жозеф привел Бернадота, одетого в гражданский костюм. Гасконец сказал Наполеону, что он не хочет принимать участия в заговоре.
Бонапарт пустил в ход все свое обаяние. Он менял гнев на милость, угрожал взять генерала под стражу, потом снова смягчал тон. Наполеон умолял Бернадота не противиться и дать честное слово, что не выступит против родственника. Гасконец размахивал палкой, в которой была спрятана шпага, отделывался уклончивыми словами и заявлял, что останется в распоряжении законных властей. Закончив разговор с Бонапартом, он направился завтракать к своему шурину Жозефу, за столом у которого собралось множество политиков.
Прибыли инспекторы, доставившие Бонапарту текст декрета старейшин. Генерал читает бумагу и находит недостаток в принятом решении: в его распоряжение переданы все войска, национальная гвардия, гренадеры советов, но ничего не сказано о гвардии, охранявшей Директорию. Он тут же меняет подлинный текст декрета и издает приказ по армии. Бонапарт объявляет себя генералиссимусом и призывает всех к дисциплине.
Теперь он в сопровождении кортежа направляется к Тюильри. По пути к ним присоединяются кавалерийские части, которыми командует Мюрат.
Мармон, живший на улице Сен-Лазар, пригласил к себе на завтрак нескольких офицеров и предложил им участвовать в деле. Офицеры согласились, Мармон привел их на бульвар Мадлен, но двое все же сбежали. Оставшиеся должны были тронуться в путь вместе с заговорщиками, но не было лошадей. Тогда Мармон взял лошадей в соседнем Манеже.
Они скакали но улицам, заполненным людьми, живо обсуждавшими события. И Сиейес прибыл верхом в сопровождении двух адъютантов. Другие директора оставались в Люксембургском дворце, не понимая, что происходит.
Бонапарт въехал во дворец Тюильри около десяти часов. Он должен был принести присягу перед депутатами Совета старейшин — и сделал это в выражениях красноречивых и туманных, ни единым словом не упомянув о конституции. Когда он произнес слово «клянусь», солдаты в один голос повторили: «Клянемся!» На трибунах раздались аплодисменты.
Заседание Совета старейшин было прервано. День только начинался, а его программа уже была выполнена. Однако Бонапарту пришлось произнести еще одну речь, и слова ее были заранее подготовлены. Дело в том, что Баррас решил наконец узнать, что происходит, и направил на разведку своего секретаря Ботто.
Посол Барраса пробился к Бонапарту сквозь толпу и внезапно получил психологический удар страшной силы. Этот удар был предназначен не ему, а уходившему режиму Директории.
«Что вы сделали с Францией, которую я оставил вам в таком блестящем состоянии?» — начал Бонапарт. Ботто был ошеломлен, а речь генерала слышали все военные и гражданские лица, собравшиеся в саду Тюильри. Бонапарт громко и образно говорил о бедах Франции и плохом управлении страной.
Хотя последовавшие за тем фразы были просто политическими лозунгами, впечатление было глубоким. Покорив слушателей, Бонапарт подошел к Ботто и вполголоса сказал ему о своих неизменных личных чувствах к Баррасу. Следом он провел смотр войск.
Во время смотра явился Журдан и не получил никакой роли. Для Бонапарта было достаточно, чтобы он не мешал перевороту. Ожеро кинулся на шею бывшему начальнику со словами: «Как, генерал, разве вы не надеетесь больше на вашего маленького Ожеро?»
К полудню в Люксембургский дворец пришли Талсйран и адмирал Эсташ Брюи и вручили Баррасу черновик прошения об отставке. Проигравший политик подписал бумагу, адресованную старейшинам, и тут же попросил разрешения удалиться в свое имение в Гробуа. Когда в Тюильри получили эту бумагу, Бонапарт тут же отрядил сотню драгун, составивших эскорт Барраса.
Между тем Гойе и Мулен артачились и не поддавались на уговоры Сисйсса и Роже-Дюко, заявивших о своих отставках. Другие сторонники Бонапарта и Сиейеса также не смогли убедить упрямых директоров сложить властные полномочия.
Тогда решено было использовать Моро, и он стал тюремщиком непокорных членов Директории. Бонапарт быстро провел дислокацию войск и расставил своих людей на важные посты: Андреосси исполнял обязанности начальника генерального штаба, имея одним из помощников Каффарелли, брата погибшего в Сирии руководителя инженерного корпуса Восточной армии, Ланн заведовал дворцом Тюильри, Мюрат направился охранять дворец Бурбонов, резиденцию Совета пятисот, а Мармон был поставлен во главе кавалерии.
Остаток дня Бонапарт давал приказы и принимал людей. Поздно вечером он вернулся домой. Впереди был второй день, трудный и непредсказуемый. Ложась спать, Бонапарт зарядил пистолеты и положил их возле себя.
Войска, расположившиеся во всех парламентских помещениях, спали, не снимая сапог. Генерал Ланн был начеку.
9 ноября все прошло гладко, и даже противники заискивали перед Бонапартом. Но как завтра поведут себя Журдан, Ожеро, Бернадот? Какую роль думает сыграть Люсьен? На совещаниях со сторонниками брат уверял, что контролирует Совет пятисот и заставит депутатов вотировать все что угодно. Он просил лишь одного — полной свободы действий.
Между тем Журдан и Ожеро решили не ехать в Сен-Клу, а активизироваться в случае неудачи Бонапарта. Бернадот появлялся в Тюильри и затем решил сойтись с Моро и привлечь того на свою сторону. Вечером он совещался с якобинскими депутатами и изложил им амбициозный план: Совет пятисот должен издать декрет и поставить его, Бернадота, на одну высоту с Бонапартом, и они вместе будут командовать войсками. Не все его поняли, но некоторые решили дать бой побеждающей партии сторонников Бонапарта. Бернадот пригласил якобинских лидеров к себе домой к пяти часам утра.
Лани, охранявший Тюильри, утром хотел отправиться в Сен-Клу, чтобы участвовать в решающих событиях. «Нет, генерал, вы ранены, а нам придется долго не сходить с коня, — ответил Бонапарт. — Нет, мой друг, останьтесь здесь».
«Бертье, — обратился он к своему главному штабисту, — вы едете со мной; вы тоже, толстый папаша (хлопнув по животу генерала Гарданна). Но что с вами, Бертье? Вы нездоровы?» Бертье: «У меня гвоздь в сапоге; я наколол себе ногу; пришлось наложить припарку». Бонапарт: «Так оставайтесь». Бертье: «Ну уж нет! Если бы даже мне пришлось едва тащиться и терпеть адские муки, я вас не покину».
Бонапарт выехал в карете со своими адъютантами. Их сопровождал отряд кавалерии. Адъютант Лавалетт ехал вместе с Бурьенном. Они проезжали место казней на площади Согласия, и тут Бурьенн сказал своему попутчику: «Мы будем ночевать сегодня в Люксембурге или сложим головы здесь». Сиейес приготовил экипаж на случай неудачи и бегства и держал его в Сен-Клу, в укромном месте.
Депутаты заполнили залы. Старейшинам выделили лучшее помещение, занимавшее в длину весь первый этаж правого флигеля дворца, члены Совета пятисот разместились в оранжерее, соединенной с дворцом крытым ходом. Заседания палат открылись.
Каждые десять минут Лавалетт, дежуривший на одной из трибун Совета пятисот, являлся к Бонапарту и докладывал, что происходит. Дело двигалось очень медленно, и Наполеон терял терпение.
Прибыли Ожеро и Журдан, одетые в штатские плащи. Они изменили свое первоначальное решение оставаться в Париже и теперь бродили в окрестностях дворца, приглядывались к солдатам и слушали их разговоры.
Затем Ожеро проник в кабинет Бонапарта. Сочувственным и одновременно укоризненным тоном он посоветовал генералу сложить с себя внеконституционные полномочия. «Сиди смирно, — ответил Наполеон, — снявши голову, по волосам не плачут».
Перемена в поведении Ожеро очевидна (он чувствует явную пробуксовку процесса). Бонапарт понимает, что пора действовать, и идет к депутатам.
Но, увы, потенциальный диктатор говорит не по делу. Он бездоказательно обвиняет и использует неудачные образы. Ничего не добившись в Совете старейшин, он направляется в Совет пятисот, где его подвергают обструкции.
Он будто забыл, что перед ним — опытнейшие политики передовой европейской страны, и пытается общаться с ними на том языке, на котором разговаривал с каирскими шейхами. Во время перерыва между собственными выступлениями в двух палатах он бросил своему ненадежному другу: «Ожеро, вспомни Арколу!»
Бонапарт будто снова бросается па мост и слышит в ответ: «Долой диктатора! Долой тирана!» И самое страшное: «Вне закона!» Так они кричали тем, кто следом отправлялся на эшафот.
Люсьен, обещавший держать депутатов в узде, не может утихомирить собрание. Дело доходит до драки: депутаты и солдаты ринулись врукопашную, генералы Мюрат, Гарданн, Лефевр участвуют в потасовке и пускают в ход кулаки, а самому Бонапарту достается от великана Дестрема, который кричит ему в лицо: «Разве для этого ты побеждал?» И Бонапарт чувствует тяжелую руку этого депутата на своем плече. Солдаты вырывают генерала из рук парламентариев и выводят его из зала.
Люсьен пробует говорить, но его не слушают и требуют слова. С новой силой открываются прения.
Бонапарт вернулся в кабинет, где его ждали Сиейес, Роже-Дюко, генералы и другие союзники. Его речь была бессвязной, он плохо узнавал людей. Он сказал Сиейесу: «Генерал, они хотят объявить меня вне закона». Тот ответил: «Они сами поставили себя вне закона».
Главные слова произнесены, осталось подкрепить их действием. Мюрат и Леклерк, весь день ждавшие этого момента, просят доверить дело армии. Сиейес их поддерживает.
Бонапарт колеблется: можно ли положиться на все войска? Он выходит на воздух и приказывает подать ему коня. Он направляется в ряды гренадер и спрашивает их: «Солдаты, могу я положиться на вас?» Солдаты смущены. Бонапарт называет депутатов негодяями и изменниками: «Я шел научить их, как спасти республику, а они хотели убить меня».
Этой лжи недостаточно, и один в поле не воин. Но генералы и офицеры окружают Бонапарта, ловят каждое его слово и ведут агитацию среди солдат, добавляя многое от себя. Мюрат но пятам следует за Бонапартом, Леклерк проявляет колоссальную энергию.
И когда Бонапарт повторяет вопрос, может ли он рассчитывать на солдат, то слышит дружные крики: «Да! Да!» Это придаст ему новые силы.
Но все же, признает Лавалетт, если бы перед гвардией проделал энергичный и отважный соперник, то неизвестно, чем бы дело закончилось. Но Бернадот струсил и не явился, отсиживаясь дома, Журдан бродил в нерешительности, а Ожеро так и не нашел в себе сил бросить вызов будущему тирану.
День догорал, и начался заключительный акт политической драмы. Люсьен вновь заговорил и потребовал от депутатов, чтобы они «вернули сюда генерала».
«Мы не признаем его!» — кричали ему в ответ. «К делу! К делу!» — ревели якобинцы и требовали объявить генерала Бонапарта вне закона.
И тогда Люсьен использовал последнее средство. Он сбросил с себя депутатскую тогу и швырнул ее на пол трибуны. За тогой последовали ток и шарф с золотой бахромой.
Люсьен закричал: «Я должен отказаться от надежды быть выслушанным, а так как меня не хотят слушать, я слагаю с себя на трибуну, в знак прискорбия, знаки народной магистратуры!»
Это действие дало кратковременный эффект, но Люсьен понимал, что необходимо вмешательство извне. Разглядев в толпе инспектора залы, генерала Фрежевилля, человека надежного, Люсьен наклонился к нему и быстро прошептал: «Надо прервать заседание; еще десять минут, и я уже ни за что не отвечаю!» Он попросил передать это генералу Бонапарту.
Получив сигнал, Наполеон наконец понял, что пора выводить Люсьена из зала. Капитан гренадер получает приказ и ведет с собой десять солдат. Он входит в зал заседаний Совета пятисот с громким криком: «Да здравствует республика!» Депутатам нравится этот призыв, и они умолкают.
Люсьен, усталый, близорукий, не может понять, зачем пришли солдаты. Возможно, они будут арестовывать его? Капитан доходит до трибуны, за ним гренадеры. Он приглашает Люсьена следовать за собой, но тот цепляется за перила трибуны. Офицер настаивает, а затем, став сзади него, просто берет председателя палаты под руки, насильно поднимает и ставит на пол у подножия трибуны. Гренадеры тащат Люсьена из залы, ведут его через весь замок и приводят к брату.
Теперь они были вместе — два брата, военный и парламентарий, и в глазах гвардии это очень сильный фактор. Если Люсьен сейчас заговорит, то это будет призыв от имени совета.
И младший брат, который в начале переворота мог иметь мысли о разделе власти с Наполеоном, ставя при этом себя на важное место в государстве, теперь понимал, что необходимо последнее усилие в пользу старшего брата. Он вдохнул свежего воздуха и потребовал драгунскую лошадь.
Два брата подскакали к гренадерам, и Люсьен сказал речь, которая принесет Бонапартам победу. Он говорил о том, что работа совета парализована, поскольку его держат в страхе «несколько представителей, со стилетами осаждающих трибуну, угрожая смертью своим товарищам и добиваясь этим путем ужасающих постановлений». Не генерал, исполнитель законного декрета, а они, эти «дерзкие разбойники, без сомнения, подкупленные Англией», должны быть поставлены вне закона!, Они уже не представители народа, а «представители кинжала».
Люсьен указывает на лицо Наполеона, на котором запеклась кровь, и ставит эффектную точку: он велит подать себе обнаженную шпагу, приставляет ее острие к груди брата и клянется, что убьет его, если тот когда-либо посягнет на свободу французов.
Солдаты верят этим словам. Они потрясены, тронуты и уже сами рвутся вперед. Наполеон приказывает, офицеры заносят сабли и дают знак барабанщикам.
Раздается барабанная дробь, Мюрат строит гренадер в колонну, и они идут в атаку. Первыми в зал заходят воины Мюрата, затем к ним присоединяются бойцы Леклерка.
Напрасно депутаты кричат, что солдаты «марают свои лавры». Они слышат приговор, произносимый Мюратом и офицерами: «Граждане! Вы распущены!» Скрестив штыки, воины идут на депутатов, и те вынуждены покинуть зал заседаний — кто в страхе, бегом, а кто медленно и с достоинством.
Прошел лишь месяц со дня высадки Бонапарта во Фрежюсе, как он и его сторонники покончили с режимом Директории. В результате государственного переворота тридцатилетний молодой человек получил власть над великой страной.
ТЕАТР СЛАВЫ
Узнав об отъезде Бонапарта, Клебер был в ярости. И было от чего. Армия брошена. Казна пуста, и нечем платить людям жалованье. Преемник справедливо обвинил Бонапарта в краже двух миллионов франков. В разговорах с приближенными офицерами он презрительно называл дезертира «герой», «Всевышний» или просто «типчик».
— Этот жулик, — негодовал Клебер, — бросил нас с его штанами, полными дерьма. Когда мы вернемся во Францию, мы ткнем его лицом в это.
В переданном Наполеоном письме говорилось:
«Если до мая вы не получите какой-либо помощи или новостей, или если до этой стадии, несмотря на все предосторожности, вы потеряете в течение года более 1500 человек от чумы, вы уполномочены заключить мир с Оттоманской Портой, даже если они сделают эвакуацию Египта их первым условием».
Он тут же добавлял:
«Все, что вы должны делать, — выигрывать время и фактически откладывать [решение] в соответствии с этим условием, если возможно, до заключения общего мирного договора [в Европе]».
Генерал Бонапарт, устраняясь от египетских дел, не мог передать генералу Клеберу «полномочий» делать что-либо. Однако, оставляя пост и рискуя быть обвиненным в дезертирстве, Наполеон дал Клеберу инструкции и советы. Среди них были и такие:
«Я уже несколько раз просил послать в Египет труппу комедиантов, я буду проявлять особую заботу о том, чтобы они добрались до вас. Это очень важно для армии, а также для того, чтобы начать изменять привычки египтян».
Солдаты и гражданские члены экспедиции узнали о большой перемене. Теперь Египтом управлял генерал богатырской наружности, с зычным голосом и роскошными вьющимися волосами. Ни прежде, ни теперь он не верил в возможность колонизации Египта. На его взгляд, не было нужды приспосабливаться и корчить из себя мусульман.
Когда Клебер изучил положение дел, он написал Директории о том, что сила армии уменьшилась наполовину, многие солдаты одеты в лохмотья и не имеют обуви. Финансовое состояние армии ужасно:
«Бонапарт не оставил ни су в кассе, ни даже каких-либо аккредитивов. Напротив, он оставил дефицит около 10 миллионов франков; это более чем годовой доход в теперешних обстоятельствах. Долг перед армией составляет 4 миллиона... Из-за сезонного разлива Нила... мы не сможем начать сбор налогов до фримера [поздний ноябрь]».
Письмо было перехвачено англичанами. Премьер-министр Уильям Питт Младший решил, что в Париже это послание должно вызвать эффект разорвавшейся бомбы, и переправил его Директории. Однако Директория доживала последние дни, и адресованные правительству Франции письма будет читать консул Бонапарт.
Первое обращение Клебера к армии гласило:
Поделиться книгой: