Дни Крови и Звездного Света

Там, на дворе Сусанна закрыла уши и стиснула зубы.

Мик был более дипломатичен. Он кивнул химере, которого звали Вирко, извлекающему из скрипки душераздирающие скрипы.

— Вот так, — сказал он. — Именно так она и издает звук.

Вирко более-менее правильно держал инструмент. Однако это было ничто, по сравнению с его выпирающей челюстью. Огромные ручищи, тем не менее, справлялись со смычком. Сусанна подметила, что у большинства химер были человеческие руки, в то время, как тела были чудовищны. Судя по тому арсеналу мечей, топоров, кинжалов, луков и других орудий убийств, которые они повсеместно таскали с собой, она поняла, что ловкость рук была насущной необходимостью.

Чтобы убить вас наверняка, мои дорогие.

Однако при всем этом оружии, и когтях и тому подобном, они не были такими уж и страшными. Ой, нет, вообще-то они были чертовски страшными на вид, но в их поведении не было ничего угрожающего. Может быть это от того, что Сусанна с Миком уже повстречались с Баст, с той, что застали на полу у Кару, которая поняла их пантомиму насчет еды и привела их туда, где питались химеры, представив их всем на языке, который ни Сусанна, ни Мик не понимали.

— Ты хочешь, чтобы людишек поджарили на гриле или в виде фарша закатали в пирог? — перевел Мик себе под нос, но Сусанна видела, что он скорее был в восторге, нежели испуган. Химеры все-таки вызывали у них больший интерес, по сравнению со всем остальным. Может, они и были слегка подозрительными, но лишь только те, от которых ее кровь стыла в жилах по единственной причине — внешний вид. От таких она просто старалась держаться подальше, а в остальном все было замечательно. Обед был пресным, но вовсе не хуже того, что они ели в туристской забегаловке в Марракеше по пути сюда. А еще они выучили несколько слов на языке химер: обед, вкусно, малюсенький. Последнее (она надеялась, только последнее!) относилось к ней. Она была объектом притяжения, ей приходилось выдерживать поглаживания по голове с необычайной любезностью.

Сейчас же во дворе объектом для интереса была скрипка Мика. Вирко извлекал просто адские звуки, потом другая химера что-то ему сказала, наверное, это означало отдать скрипку назад, потому что Вирко вернул ее Мику и показал жестом «играй», что тот и сделал. Сусанна научилась распознавать эти отрывки, сейчас это был Мендельсон, от которого у нее на затылке вставали волосы, потому как от этой музыки она чувствовала себя счастливой и грустной, соленой и сладкой одновременно. Чувство было огромным и замысловатым, иногда... забавным в некоторых местах, но эпохальным в других, щемящим. Сусанна, стоявшая в стороне и наблюдавшая, видела, какие изменения происходят в окружавших ее существах.

Первое из них: ошеломленность, удивление от инструмента, который, не будучи в руках Вирко, издавал подобные звуки. Они обменивались взглядами, перешептывались, но вскоре не было и этого, остались лишь удивление и тишина, музыка и звезды. Некоторые из солдат присели на корточки, некоторые облокотились на стены, но большинство осталось стоять. Из дверей и окон смотрели остальные, они все медленно выходили во двор, включая сутулые фигуры двух кухарок.

Даже Еще Одно Белое Мясо, казалось, преобразился, замерев во всей своей красе, на лице его застыла глубокая и жуткая тоска. Сусанна подумала, что, возможно, ошиблась на его счет, но тут же прогнала эту мысль.

Очевидно, что у любого, кто носит только белое, есть проблемы. Только один взгляд на него заставлял ее страстно желать присутствия в руках пейнтбольного оружия, но, черт возьми, не всегда удается быть готовой ко всему.

Кару в изумлении покачала головой. Сусанна во дворе слегка покачивалась в такт музыке, в то время, как Мик играл на своей скрипке для этой аудитории. Некоторое время назад в Праге она и подумать не могла о подобной сцене.

— Как они попали сюда? — спросил Зири. Он тоже поднялся, встал позади нее, смотря через ее плечо.

— Они нашли меня, — сказала Кару, и ее наполнило теплотой. Они искали ее и нашли; наконец-то, она была не одна. А музыка... Она росла и ширилась, стараясь заполнить собой весь мир. Девушка неделями не слышала музыки и чувствовала, что задыхается. Сейчас же она возвращалась к жизни. Кару забралась на подоконник, готовая спрыгнуть вниз, чтобы присоединиться к своим друзьям во дворе, но Зири остановил ее.

— Подожди, пожалуйста.

Она оглянулась.

— Не знаю, будет ли у меня возможность с тобой еще хоть раз поговорить. Кару, я... я не знаю, что мне делать.

— Что ты имеешь в виду?

— Души, — он был взволнован. Он повернулся и пошел прочь от нее, наклонился, чтобы до чего-то дотянуться, а потом вернулся к ней с кадилом. — Моя команда, — сказал он.

— Ты спас их? — Кару зашла обратно в комнату. — О, Зири. Это же просто отлично. Я подумала...

— Я должен доложить Тьяго, но я не знаю, что сказать ему, — он взвесил сосуд в ладони.

Кару была смущена.

— Сказать ли ему, что ты спас свою команду? Так почему нет?

— Потому что мы ослушались его приказа.

Кару не знала, что на это ответить. Ослушались Волка? Этого просто не могло быть. Через некоторое время он спросила:

— Почему?

Зири был очень серьезен, очень осторожен.

— Ты знаешь, каким был его приказ?

— Это... это Хинтермост. Защитить его от Доминиона, — сказала она, сама в это не веря.

Он покачал головой.

— Это была контратака. На гражданское население серафимов.

Рука Кару метнулась ко рту.

— Что? — спросила она тоненьким голоском.

Челюсть Зири задвигалась, когда он кивнул.

— Кару, это была акция террора, — он выглядел уставшим. — Это все, что мы можем попытаться сделать, как сказал он, и этого так мало.

«Террор, — подумала Кару. — Кровь. Кровь. Как много погибло в Эретце за последние несколько дней по обе враждующие стороны?»

— Но мы ослушались его. Мы направились к горам Хинтермост. Это было... — у него были затравленные глаза. — Может быть, Тьяго был прав. Мы ничего не смогли сделать. Их было так много. Я был в безопасности и видел, как моя команда погибала.

— Но ты забрал их души. Ты извлек...

— Это была ловушка. И я в нее попался.

— Но... ты сумел спастись, — она пыталась понять. — Ты здесь.

— Да. Вот этого я и не понимаю, — прежде, чем она успела спросить, что он хочет этим сказать, Зири глубоко вздохнул, полез в свою окровавленную, испачканную пеплом, тунику, доставая что-то из внутреннего кармана. Кару увидела ярко-зеленую вспышку, но и только. Что бы это ни было, оно было маленьким и полностью поместилось в его руке. Он сказал:

— Я был у них, Кару. У Иаила. Он собирался заставить меня все ему рассказать, — его глаза, большие, карие, были наполнены усталостью и напряженностью. — О тебе. И... я бы рассказал. Мне хотелось думать, что я не сломаюсь, но я бы сломался. — Он проглотил слова. — В конечном счете.

— Любой бы сломался, — Кару постаралась говорить ровным голосом, но в ней росла паника. — Зири, что произошло?

52

ПРИЗОВЕМ ПТИЦ

— Акива, — раздался резкий голос Лираз. Она указала вниз и в сторону, вниз по склону, где горные морщины встречались с зеленью, на небольшую полянку, которую обволок смог от погасшего огня. На пятно золы в центре этой поляны. И ангелов.

— Иаил, — прошипела она, когда мрачно посмотрела на своих братьев. Остальное они увидели сами.

Солдаты Иаила окружили химеру.

С такого расстояния все, что Акива мог разглядеть, было лишь то, что это был Кирин. Первый, которого он встретил со смерти Мадригал, но как только Кирин начал двигаться (нанося увечья и убивая, словно танцуя), Акива понял, что это был не раб, спасавшийся бегством, а воин.

Иаил наткнулся на повстанцев. И в этот момент вся нерастраченная жалость и отвергнутая цель Акивы, слились воедино. И когда Доминион, наконец, одолел Кирина и поверг того на землю, когда Иаил склонился над ним, засучивая рукава, Акива знал, что в это мгновение его надежда вновь возродилась. Воскреситель. Кадило. Кару. Кто найдет мятежников? Иаил или он?

Как там Азаил сказал? «Как думаешь, сегодня будет много птиц?»

Когда это произошло, они там были. Со своего высокого склона, Акива обозревал низину: кровавые добы и пронзительные крикуны кружили в большом количестве, разочарованные большим пожаром, который обманул их ожидания, поживиться свежей плотью. Конечно, Азаил не подразумевал птиц буквально.

Но даже Азаил не знал, на что был способен Акива.

«Все началось со звука», — рассказывал Зири Кару. Становящегося с каждой секундой все громче ропота, перерастающего в рев. Поначалу, он было подумал, что это дело рук самих ангелов, но и их смутил этот звук. Его мучители, растревоженные происходящим, озирались по сторонам. Они продолжали удерживать его внизу, с каждого боку по серафиму. Зири лежал на спине, весь в золе, предплечья вывернуты и широко раскинуты, руки... надежно закованы в кандалы. Иаил воткнул в руки Зири мечи, количество которых соответствовало убитым Кирином солдат.

Каждый удар шевелил клинки, и боль, начинавшаяся только в руках, в них не заканчивалась. Она ударяла ему в голову; она захватила его целиком. Она стала всем, а в краткий промежуток между ударами, когда он мог передохнуть, и боль чуть утихала, возвращался страх — страх того, что он готов сказать и сделать все что угодно, лишь бы пытки прекратились.

Он пока еще ничего не сказал, но они были еще далеки от того, чтобы покончить с ним. Иаил навис над ним со шлемом, полным золы.

— Еще несколько часов назад это был твой друг, — сказал он. — Открой-ка пасть пошире.

— Нет!

Они пальцами вцепились в его рот, пытаясь заставить Зири открыть его. А потом Зири почувствовал, как сталь обожгла его губы, и ощутил привкус пепла, который начал просачиваться ему в рот. Он боролся, он сопротивлялся, но он чувствовал, как пепел заполняет его горло, и он задыхался от праха собственных товарищей, тонул в смерти. Пепел попал в его легкие, и он сжигал его изнутри. Кругом один пепел, не хватает воздуха. Яркий свет ослеплял, и серафимы казались размытыми силуэтами: их искоса смотрящие лица, брызжущий слюной Иаил. Сковывающая боль, сжигающая его легкие. Он задыхался, он умирал...

Умирал.

А затем вода.

Это едва не задушило его. Он чуть было не захлебнулся, но она смыла пепел и затем, когда он откашлялся, вытолкнув из легких золу, пепел и воду, вместе с воздухом, он больше не умирал.

— Ну, как, это помогает тебе вспомнить? — спросил Иаил. — Я могу заниматься этим весь день.

Физическое страдание было подавляющим. Зири понял, каким образом это могло подчинить его, как боль могла сделать из живого существа марионетку и заставить делать все, лишь бы та отпустила. Например, рассказать то, что от него требуют.

Ни за что.

Опять шлем полный праха. Он напрягся, сопротивлялся. Сжал зубы, и они, сколько ни старались, не могли их разжать.

Вот, когда они вырезали на его лице улыбку.

Когда Иаил в очередной раз поднес шлем к его губам, раздался... какой-то звук. Ангелы замерли и отбросили шлем в сторону, когда начали кружиться в замешательстве, в поисках источника этого звука. Они обнажили свое оружие, а звук тем временем нарастал и становился подавляющим. Теперь он обрел еще и форму в виде тени.

Небо зажило своей собственной жизнью. Хаотичной и многоцветной. Которая непрерывно двигалась. Громко заявляла о себе. Подавляла.

Это было необыкновенное явление.

Это было... безумие.

— Птицы, — рассказывал Зири Кару, удивленно покачав головой. — Сначала появились кровавые добы, а затем и другие. Всякие. Не знаю, сколько сотен их было. Все небо было в птицах, Кару, все небо, и они кружили над нами.

— Они напали? — Кару подалась вперед, широко распахнув глаза.

Зири покачал головой.

— Они просто прилетели. Кружили вокруг нас. Между нами. Теснили ангелов, вынуждали их отступить.

Она подняла голову в свойственной ей манере, отчего Зири захотелось протянуть руку (свою полностью исцеленную руку) и прикоснуться к ее длинной, прекрасной шее, или, подумал он, покраснев, когда вспомнил ощущение тепла от ее тела, когда они лежали бок о бок, просто привлечь ее к себе и уложить рядом с ним, и обнимать ее. Он вновь отвел взгляд и уставился, не моргая, на стену.

Его рука пульсировала так, как будто маленькое создание, что он держал в руке, было все еще живо; но это было не так. Это пульсировала в венах его собственная кровь... потому что он был жив. Зири этого не понимал; и он не знал, что еще сказать, так что он поднял руку и раскрыл ладонь.

Кару увидела крошечный пернатый трупик. Она просто смотрела на него, пустым взглядом, не в силах увидеть связь, и Зири в сотый раз засомневался, что эта голубоволосая человеческая девочка была, в самом деле, Мадригал. Конечно, она не могла забыть этого

И потом ее глаза широко распахнулись, и она, подняв глаза, пораженно уставилась на него.

Это была мотыльковая колибри. Ее смятые пушистые крылышки были светло-серого цвета; тело птички искрилось голубовато-зеленым, а на шее виднелась красная полоска. Когда птицы спустились (каких птиц там только не было: слетелись, как дневные, так и ночные, сумеречные жаворонки, евангилины, вороновые летучие мыши и кровавые добы, певчие птички, хищные птицы, даже штормовики, крылья которых все еще покрывал снег), Зири воспользовался возможностью, чтобы сбежать. Это означало, высвободить хотя бы одну руку. Мечи, что удерживали ее, слишком глубоко были воткнуты в землю, поэтому ему пришлось покрепче сжать зубы и... рвануть руку. Какое счастье, что клинок оказался таким острым. Он зашелся в крике от агонии, глаза Зири застилало красное марево. Возможно, хаос и адреналин в какой-то степени приглушили боль, и он каким-то образом умудрился своей израненной рукой освободить другую.

Его попытался схватить серафим. Зири не мог удержать в руках меч, поэтому он опустил голову и воспользовался своими рогами, сумев поймать ими одного солдата. Но его рога не были достаточно острыми, чтобы проткнуть насквозь его кольчугу, и солдат только упал, и Зири пришлось упасть вслед за ним на колени, придавив одной ногой ангелу горло. Другого он поразил сильным ударом ноги, а после принялся искать Иаила, вознамерившись свершить то, о чем предупреждал — убить капитана Доминиона, но не мог его найти. Посох все так же стоял воткнутый в землю, поэтому он схватил его своими изуродованными руками, когда водоворот птиц стал просто непроглядным, и невозможно было увидеть ни ему врагов сквозь толщу перьев, ни им его.

В бурном вихре крыльев, он выбирал полет.

Зири не останавливался, чтобы поразмыслить каким образом и почему случилось это явление, и уж точно не думал над тем, кто его сотворил, пока не оказался подальше, где его никто не преследовал, никто за ним не гнался, далеко, далеко, где он мог рухнуть на дерево, чтобы перевести дыхание. Мотыльковая колибри, когда он обнаружил ее, была мертва. Бедная птичка запуталась в его кольчуге, маленькая жертва хаоса, и (ему тут же показалось) — это был знак.

Помешкав, он сказал Кару:

— Не могу сказать наверняка, что... он... сделал это...

— Он? — настороженно переспросила Кару. — Не понимаю о ком ты.

Зири долго и изучающе смотрел на нее. Девушка ничем не напоминала Мадригал. У нее был другой овал лица, глаза у нее были черными, а не карими. Рот был меньше, волосы голубые, у нее не было рогов, она была человеком. Несмотря на то, что у Кару остались яркие воспоминания Мадригал (и ночь празднования Дня рождения Военачальника, и день, ставший началом конца), казалось, к ней, к этой девушке, жизнь химеры не имеет никакого отношения, и он почти был уверен в ее отрицании. Зири спрашивал себя, действительно ли она должна знать об этом? Не то, чтобы он хотел говорить об ангеле. Ее любовнике. Может быть, достаточно было всего лишь показать ей птицу. Позволить ей думать все, что ей хочется. Как он и сказал, он не знал наверняка.

Но... он полагал, что может существовать только одно возможное объяснение того, почему он остался жив, и не мог умолчать об этом.

— Я так его и не увидел, — сказал он, и Кару не стала спрашивать, кого он имеет в виду. Он по-прежнему насторожено молчала.

— Может быть, я ошибаюсь, — сказал Зири, — но я не знаю, что еще думать. Я никогда не слышал, о призывающем птиц, кроме одной ночи, во время бала Военачальника. Ш... шаль.

Ее глаза расширились от удивления.

— Откуда ты об этом узнал?

Лицо Зири залилось краской. Он опустил взгляд и сознался:

— Я следил за тобой.

Восемнадцать лет назад на балу у Военачальника, Зири был просто мальчишкой в толпе, который наблюдал, как Мадригал танцует с незнакомцем и мечтал оказаться на его месте, мечтал стать взрослым, мечтал, мечтал. Ах, эти бесплодные мечты. Разумеется, тогда он не догадывался, что этим незнакомцем был серафим, но он заметил то, что ускользнуло от остальных: что это был один и тот же мужчина, скрывающийся под разными масками, и что она танцевала с ним снова и снова. В ее движениях было что-то такое плавное и мягкое, некий намек на взрослую тайну (в отличие от той сдержанности, с которой она держалась с Тьяго), а когда мотыльковые колибри, кружившие вокруг фонариков, украшавших бал, опустились на ее обнаженные плечи, что также не укрылось от всевидящего Зири, он понял, что это была магия, и что это сделал незнакомец. Мужчина приподнял Мадригал вверх, окутывая девушку живой шалью, а потом опустил, даже мальчишка догадался, что между ними происходило волшебство, и даже больше, чем волшебство.

Зири был наблюдательным ребенком и видел много того, чего не мог понять, в виду своей юности. Ему пришлось наблюдать смерть Мадригал, и он не понимал то, с каким рвением (заходясь в экстазе), толпа приветствовала ее казнь. Он не понимал, почему единственный, кто ее оплакивал, был их враг, поставленный на колени и подвергшийся жестоким пыткам. Зири никогда не забудет крик Акивы, полный отчаяния, гнева и беспомощности. Это воспоминание было одним из самых худших.

В тот день он видел и Тьяго, его отстраненную белую фигуру с холодным взглядом, стоявшую на дворцовом балконе, неподвижную и бесстрастную.