Споры об Апостольском символе

Споры об Апостольском символе

История догматов: Исследования по истории древней Церкви

Берлинский профессор церковной истории Адольф Гарнак и возбужденные им в настоящее время споры по поводу символа Апостольского[1]

Литература предмета

а) Harnack, ордин. проф. Берлинского университета. Das Apostolische Glaubensbekenntniss. Ein geschichtlicher Bericht nebst einem Nachwort. Девятнадцатое издание, дополненное. Berl., 1892.

б) Литература учеников и сторонников Гарнака:

1) Achelis, ордин. проф. теологии в Марбургском университете. Zur Symbolfrage. Zwei Abhandlungen. Berl., 1892.

2) Bornemann, проф., лицензиат теологии, духовный инспектор в монастыре (? am Kloster) в Магдебурге. Der Streit um das Apostolikum. Третье издание. Magdeb., 1893.

3) Bertling, проф. Zur Wahrheit, zur Gerechtigkeit und zum Frieden! Ein Wort zum Harnackschen streit. Leipz., 1892.

4) Von Soden, барон, проповедник и приват–доцент в Берлине. Und frieden auf Erden. Ein Wort zum Streit ums Apostolikum. Berl., 1892.

5) Battenberg, лютеранский городской пастор во Франкфурте–на–Майне. Der Fall Harnack in seiner Bedeutung und Tragweite. Leipz.; Frankf. — an–M. Без обозначения года. Судя по догадкам, 1892.

6) Безымянное. Das Apostolische Glaubensbekenntniss vor dem Forum der Wissenschaft. 2–te Aufl. Leipz., 1893.

в) Литература противников и возражателей Гарнака:

7) Cremer, ордин. проф. теологии в Грейфсвальдском университете. Zum Kampf um das Apostolikum. Eine Streitschrift wider D–r. Harnack. Шестое издание. Berl., 1893.

8) Idem. Warum кбппеп wir das Apostolische Glaubensbekenntniss nicht aufgeben? Zweite Streitschrift zum Kampf um das Apostolikum. Berl., 1893.

9) Lemme, ордин. проф. теологии в Гейдельбергском университете. Das Recht des Apostolischen Glaubensbekenntniss und seine Gegner. Heidelb., 1893.

10) Zahn, ордин. проф. теологии в Эрлангене. Das Apostolische Symbolum. Eine Skizze seiner Geschichte. 2–te Aufl. Erlang.; Leipz., 1893.

11) Grau, ордин. проф. теологии в Кенигсберге. Woraus es in dem Streit um das Apostolikum ankommt. Giitersloh, 1893.

12) Collmann, проф. Das Apostol. Glaubensbekenntniss und seine Bestreiter. Leipz., 1893.

13) Thieme, приват–доцент. Aus der Geschichte des Apostolikums. Leipz., 1893.

14) Burk, прелат (?) в Штутгарте. Das Apost. Glaubensbek. Stuttg., 1893.

15) Bauerfeind, супер–интендант в Гнадау. Eine Antwort auf des A. Harnack «Apostol. Glaubensbekenntniss». Giitersloh, 1893.

16) Taubert, Oberpfarrer в Регенвальде. Offener Brief an Prof. Harnack in Sachen des Apostolikums. Giitersloh, 1893.

17) Lildeke, пастор в Зее–Букове. Das Apostol. Glaubensbek. und Prof. Harnack. Kostlin, 1892.

18) Wyneken, пастор в Эдесгейме. Um das handelt es sich beim Fall Harnack? Eisenach, 1893.

19) Hahn, пастор в Ревеле. «Wie diinket euch um Christo? Wess Sohn ist Er?» Offener Brief an A. Harnack. Leipz., 1892.

20) Knauer, пастор. Zwei Beitrage zur Schlichtung des Streites um das Apostolikum. Eisenach, 1893,

21) Wohlenberg, пастор. Empfangen vom heiligen Geist, geboren von der Jungfrau Maria. Eine Schutzschrift. Leipz., 1893.

22) Rendtorff, монастырский (? Kloster =) проповедник в Преетце. Das Apostolikum. Eine Verantwortung aus Anlass der neuesten Streitigkeiten Gotha, 1893.

23) Iohnsen, P(astor?). Credo! Apologie des Kirchen–Bekenntnisses. Braunschw.; Leipz., 1892.

24) Massow. Die Gottheit Christi. Erwiderung eines Laien auf die Schrift des Prof. Harnack; Das Apost. Glaubensbek. Giitersloh, 1893.

25) Walch. Das Apostol. Glaubensbek. nach seiner biblischen Begrtindung. Dessau, 1893.

Все эти издания мы будем цитировать ниже, причем для краткости станем указывать лишь имя автора и страницы его сочинения.

1.(1) Верую в Бога, всемогущего (Вседержителя) Отца, Творца неба и земли. II. (2) И во Иисуса Христа, Его Единородного Сына, нашего Господа, (3) зачатого от Св. Духа, рожденного от (ех) Марии Девы, (4) страдавшего при Понтии Пилате, распятого, умершего и погребенного, (5) снисшедшего во ад, (6) в третий день воскресшего из мертвых, (7) вознесшегося на небо, сидящего одесную Бога Отца: (8) откуда Он придет судить живых и мертвых. III. (9) Верую во Святаго Духа, (10) святую Кафолическую Церковь, общение святых, (11) оставление грехов, (12) воскресение плоти и вечную жизнь. Апостольский символ[2]

Споры в протестантской Германии по поводу Апостольского символа возникли назад тому год с несколькими месяцами. С самого же начала они получили необыкновенную силу и жар. Полемика не прекратилась еще и в настоящее время.

Ближайшим поводом к возникновению этих споров послужило следующее.

При одной сельской церкви Виртембергского королевства пастором состоял некто Христофор Шремпф (Schrempf), человек, судя по отзывам, прекрасный во всех отношениях: он был хорошо образован, отличался ученостью, известен был и как писатель; нравственные его качества заслуживали всякой похвалы. Как человек честный и правдивый, Шремпф при самом вступлении в должность протестантского пастора заявил надлежащим духовным властям, что он питает сомнения относительно Апостольского символа, так как не со всеми истинами, здесь изложенными, он соглашался. А нужно заметить, что Апостольский символ имеет очень большое значение в немецком протестантском мире: этот Символ читается при крещении детей, произносится при конфирмации, оглашает слух протестантов за воскресным богослужением и признается в качестве нормы вероучения каждым теологом, принимающим на себя должность пастора. Но как ни велико значение Апостольского символа, духовная власть, снисходя к слабостям человеческим, возвела Шремпфа в достоинство пастора, возвела в том уповании, что время и самое служение указанного лица помогут ему утишить сомнения и укрепить веру. Но этим надеждам не суждено было оправдаться. Пасторское служение не рассеяло сомнений Шремпфа. Прошло семь лет, как он вступил в должность, тем не менее недоверие к Символу не прекращалось. Тогда Шремпф решился на очень смелый и непохвальный шаг: он не стал употреблять Апостольского символа при таинстве крещения и начал крестить просто во имя Господа нашего Иисуса Христа. Впрочем, он не делал тайны из своих действий: скептик–пастор как своему приходу, так и духовному начальству объявил, что и впредь он будет поступать точно так же. Возникло дело в Виртембергской консистории. Это духовно–административное учреждение не только не позволило Шремпфу отступать от принятых церковных обычаев, но и самого вольнодумного пастыря лишило должности. Шремпф вдруг, таким образом, и с женой, и с детьми остался без куска хлеба. Конечно, тем все и кончилось бы, если бы отрешенный от должности Шремпф не нашел себе сочувствия и поддержки в издателе очень распространенного и влиятельного журнала под заглавием «Христианский Мир» («Christliche Welt»). Издатель этого журнала пастор D–r Радэ принял сторону потерпевшего, как по сочувствию к его несчастному положению, так и по согласию в убеждениях с ним. Радэ начал писать статью за статьей в своем журнале в защиту Шремпфа. Сотрудники журнала последовали примеру издателя. Все это случилось в начале лета прошедшего (1892) года. Дело Шремпфа возбудило толки и шум в обществе.

Выступает на сцену Адольф Гарнак… Под влиянием газетного шума и общественных толков, возникают волнения между студентами богословского факультета в Берлине. Наконец, большинство их, опираясь на согласие в этом случае студентов теологии других прусских университетов, отправили депутацию к своему известному в науке и популярнейшему профессору Гарнаку, прося его дать им совет по следующему случаю: студенты теологии в Берлине решились вместе с другими учащимися прусскими теологами подать коллективную петицию в Евангелический обер–кирхенрат о том, чтобы на будущее время исключили так называемый Апостольский символ и из богослужебной практики, и из присяжного листа духовных лиц; имеют ли они право выступить с такой петицией? — спрашивали студенты у Гарнака. Профессор обещал дать свой ответ на ближайшей лекции в здании университета. Дело происходило летом того же года, когда последовала отставка Шремпфа от должности и когда в Берлине продолжался еще так называемый летний учебный семестр в университете. В это время Гарнак излагал своим слушателям историю Церкви XIX в. Чтобы теснее связать свой ответ на вопрос студентов с курсом своих лекций, профессор темой для лекции взял один эпизод из прусской церковной истории 1846 г., эпизод, касающийся вопроса о церковных Символах. Гарнак рассказал с кафедры о том, как назад тому почти 50 лет (в указанном году) прусский Генеральный синод большинством голосов определил составить новый присяжный лист для лиц, поступающих в пасторы, и в этом листе уже был исключен Апостольский символ, так как находили, что он содержит отчасти слишком много, отчасти — слишком мало. Этот новый присяжный лист не вошел в практику только потому, что его не согласился утвердить тогдашний король. Разъяснив эту историю, профессор дал ответ и на вопрос, предложенный ему студентами; он заявлял, что вполне разделяет их мнение о необходимости отменить Апостольский символ, но при этом разъяснил им, что обращаться с подобной петицией в высшее духовно–административное учреждение — не их дело. «Дело студентов — учиться, а не заниматься агитацией», — так иллюстрирует мысль Гарнака один из повествователей о событии, и иллюстрирует ее вполне резонно (Battenberg. S. 22). Дав ответ устно в аудитории тем из студентов, которые присутствовали на лекции, для прочих вопрошавших Гарнак изготовил свой ответ письменно, составлявший резюме его лекции. Таким путем он надеялся избежать перетолкований и извращения его слов.[3]

Но Гарнак обманулся. По его словам, на его лекцию посыпалось великое множество клевет. Чтобы положить конец такому течению дела, он решился напечатать свой ответ студентам, что первоначально не входило в его планы. Но это еще более подлило масла в огонь. «Ответ» Гарнака появился в журнале «Христианский Мир» (№ 34, 1892 г., от 18 августа по нов. ст.). Статья эта изложена автором в виде тезисов. Сделаем более или менее значительные извлечения из этой статьи Гарнака.

Гарнак писал: «Я разделяю взгляд спрашивавших меня, что для евангелической Церкви было бы прилично ввести вместо Апостольского символа или рядом с ним другой краткий Символ, который наиболее соответствовал бы теперешнему пониманию Евангелия и который устранил бы тот соблазн, какой возбуждается буквой Апостольского символа во многих серьезных и искренних христианах, мирянах и духовных лицах. Поэтому мало–помалу наши усилия должны направляться к тому, чтобы или устранить Апостольский символ лишь из церковного употребления, или же, по крайней мере, сохранить за приходами право не пользоваться им и заменять его другим евангелическим исповеданием веры. Но эти усилия только тогда могут рассчитывать на успех, когда краткое вероизложение, которым пожелают заменить или восполнить Апостольский символ, будет так сформулировано, что оно своим образом и силой будет стоять выше древнего. — Принятие Апостольского символа в его буквальном смысле не может считаться свидетельством христианской и теологической зрелости; напротив, действительно зрелый, проникающий в разум Евангелия и образованный по части церковной истории христианин должен испытывать затруднения при встрече со многими положениями этого Символа. Впрочем, от зрелого и образованного теолога можно ожидать, что он сумеет, насколько это возможно, найти в Апостольском символе древнее свидетельство для собственной своей веры». Но затем Гарнак дает понять, что и зрелый теолог не может истолковать Апостольский символ так, чтобы он вполне мирился с его просвещенной мыслью. К числу положений Символа, с которыми не может примириться современный теолог, Гарнак относит такие изречения, как: (верую в) «воскресение плоти», «зачатого от Св. Духа и рожденного от Марии Девы». Первое из сейчас указанных изречений, по Гарнаку, противоречит учению апостола Павла, а второе он считает соблазнительным потому, что здесь как факт утверждается то, что «представляется невероятным для многих верующих христиан». В особенности в последнем случае «заключается, — по Гарнаку, — действительная беда для всякого искреннего христианина, который хотел бы пользоваться этим Символом как выражением своей веры, но который не может убедить себя в истинности слов «зачатого от Св. Духа» и пр.». Затем Гарнак задается вопросом, как поступать при встрече с подобным затруднением, и отвечает: «Простейший выход из затруднения был бы тот, если бы лица духовные, не признающие сейчас указанного члена Символа, оставляли духовное звание, а миряне, находящиеся в таком же положении, покидали Церковь. В самом деле, поступать против совести нельзя, ибо в высшей степени ужасно поступать вопреки совести. Но нужно сказать, что подобная добросовестность не может быть всеобщим законом. Если бы ради несогласия с каким–нибудь членом Символа, в особенности не относящимся к центральным истинам христианства, каждый стал бы покидать Церковь, в которой он возродился, поучался и во внутренней жизни которой он принимал участие, то, пожалуй, совсем не было бы и Церкви. Ибо возможно ли поставить церковное учение и культ так, чтобы они ни в каком случае не противоречили бы чьему–либо убеждению, ни в ком не возбуждали соблазна? Да и мыслимо ли, чтобы такого рода постановления всегда соответствовали прогрессивному пониманию христианства? Отнюдь нельзя считать бессовестным того человека — хотя бы он был и духовным руководителем народа, — который продолжал бы пребывать в Церкви, несмотря на то, что в том или другом пункте учения он не согласен с Церковью. Такой поступок находит нравственное оправдание (!). Впрочем, такое нравственное оправдание известный теолог может находить при следующих условиях: а) если он согласен со своей Церковью в главных воззрениях; б) если он не делает тайны из того, с чем он не соглашается, — тайны для тех, кто способен его понимать, хотя бы то было лицо, ему враждебное; в) в тех границах, какие определяются его призванием, он обязан действовать к устранению затруднения, к устранению самой причины соблазна. Только при таких условиях он сохраняет добрую совесть. Способы в этом случае могут быть различны, смотря по профессии и способностям». — «Что касается вопроса о том, могут ли студенты теологии, пока они учатся теологии, принимать попечения о своем будущем, вмешиваться в движения по поводу Апостольского символа, то я даю ответ отрицательный на следующих основаниях: во–первых, по моему мнению, студенты вообще должны удерживаться от публичного заявления своего мнения по таким вопросам, как настоящий; во–вторых, в противном случае более зрелые (?) студенты увлекут за собой начинающих и младших, которые потом, и очень скоро, могут горько раскаиваться в своих поступках». Затем Гарнак дает студентам теологии два совета; прилежнее изучать историю догмы и символику, чтобы получить правильное понимание первоначального смысла тех или других Символов; а потом, если у них укрепятся религиозные воззрения, противные так называемым преданиям, то они, приняв уже на себя должности, обязаны стараться о проведении таких убеждений в жизнь; «тогда–то и наступит золотое время для Церкви Иисуса, и тогда–то будут уничтожены те затруднения, которые испытываются теперь». К «Ответу» Гарнак сделал краткое приложение (Anhang), в котором указывает, какой смысл следует соединять с Апостольским символом, чтобы он не возбуждал соблазна в душах «зрелых» христиан, и тем самым начертывает образец того краткого Символа, которым мог бы быть заменен «Apostolicum» для протестантов. «Существенное содержание Апостольского символа, — пишет Гарнак, состоит в исповедании следующих истин: что в христианской религии дарованы такие блага — святая Церковь, оставление грехов, вечная жизнь, что обладанием этими благами мы одолжены вере в Бога, всемогущего Творца, в Сына Его Иисуса Христа и во Святаго Духа, и что они (т. е. блага) уготованы через Иисуса Христа, Господа нашего».

Само по себе понятно, что такого рода печатный «Ответ» Гарнака нисколько не мог успокоить встревоженные умы. Даже сами приверженцы берлинского профессора находят, что «некоторые обороты его «Ответа» или невразумительны, или неосторожны и чересчур сильны» (Bornemann. S. 55). Примешалось притом же одно обстоятельство, которое увеличило и без того большой общественный шум. Случайно или же преднамеренно, но только в том же номере «Христианского Мира», где напечатана статья Гарнака, появилась еще статья самого издателя Радэ, написанная в том же духе, как и статья берлинского профессора, но более энергичная и резкая. Радэ возвращается к делу пастора Шремпфа и, защищая его, делает решительные нападки на церковную протестантскую власть. Приведем некоторые отрывки из статьи издателя «Христианского Мира». Радэ писал: «Дело Шремпфа есть обвинительный акт против всех тех, кто облечен церковно–административной властью в Евангелической церкви, в том, что они довели дела до такого состояния. Эти синоды, например, пишет автор, — должны бы быть выражением жизнедеятельности церковного общества! А вместо того они тратят дорогое время на то, для приведения в порядок чего достаточно было бы росчерка пера какого–нибудь рассудительного члена консистории, и оставляют без внимания важнейшие новейшие кризисы и конфликты. Они заняты только отцеживанием комаров и проглатыванием верблюдов!» Затем Радэ в отдельных положениях выражает свои pia desideria (благочестивые желания. — Ред.) по отношению к управлению делами Протестантской церкви. Он изрекает: «Новейшая теология идет своим путем и будет им идти. Ее шероховатости будут исправляться ее собственной работой. Историко–критическая наука останется всегда тем, что она есть; поскольку она наука, она и не может быть ничем другим. Новейшая теология — истинная дочь Реформации и оказала Церкви настоящего времени общепризнанные услуги… (?) Никакое церковное правительство, никакой синод или синодское определение не в состоянии поставить препятствия в ее делании. Могут, пожалуй, попытаться передать образование нашего духовенства в другие руки, но удалить его из–под влияния теологической науки им не удастся: влияние науки будет тогда еще могущественнее и сделается еще опустошительнее (!). Появится замечательный профессор, выдающаяся книга — и все ограничения церковно–административной мудрости потерпят крушение. Мы серьезно понимаем важность воспитания членов нашего церковного общества и доведения их до духовного совершеннолетия. Для этого нужны авторитеты, а такими и будут пасторы, духовные сановники и профессора, если они будут не только знать истину, но и сами высказывать ее и другим позволят делать так же. Наука не дает нам веры (церковной). Она устраняет одни препятствия и создает другие. Но кто бранит науку, как будто она корень всего зла, те не могут дать нам правой веры» и пр.

«Лишь только сделалась известной статья Радэ и главным образом печатный «Ответ» Гарнака, — замечает Баттенберг (S. 28), — как со всех сторон, и в особенности с консервативных севера и востока Германии, посыпались протесты и потек поток большей частью едких возражений». «Война из–за Апостольского символа, — заявляет другой автор (Rendtorff. S. 11), — возгорелась по всей линии». При виде этой войны третий автор выразил небезосновательное желание следующего рода: «Было бы поистине весьма желательно, чтобы для церковного спора был изобретен бездымный порох» (Bornemann. S. 56). Это значит, что и для самих немцев не все ясно в ожесточенном споре о невиннейшем произведении христианской древности.

Не прошло и двух месяцев после появления «Ответа» Гарнака и статьи Радэ, как редакция «Христианского Мира», которая с самого начала принимала такое живое участие в споре, напечатала коллективное заявление ее сотрудников с Гарнаком во главе, в котором еще раз и даже определеннее выражается, чего именно хотят приверженцы Гарнака и сотрудники упомянутого журнала, когда дело идет об Апостольском символе. Мы не знаем, с какой целью было сделано это заявление, или, точнее сказать, чем оно было вызвано. Заявление (Erklarung) коротко, и потому мы можем поместить его целиком: «Многочисленные церковные протесты, вызванные недавно появившимся «Ответом» Гарнака по поводу Апостольского символа, вынуждают нижеподписавшихся, сторонников и сотрудников «Христианского Мира», собравшихся в Эйзенахе, сделать следующее заявление: 1) Мы не думаем о том, чтобы лишить Евангелическую церковь т. н. Апостольского символа; но мы не соглашаемся с тем, что будто значение этого Символа и его церковное употребление в юридическом смысле обязывает как духовных, так и мирян к принятию всех его отдельных положений. Евангелическим христианином называется тот, кто в жизни и смерти возлагает свое упование единственно на Господа своего Иисуса Христа; мы хотим, чтобы вместо не евангельского перетряхивания (Pochen) отдельных вероисповедных тезисов, эта несомненная мысль евангелического христианства была открыто признана, как таковая. 2) Эта правая евангелическая вера сама по себе заключает право и обязанность давать значение добросовестной и правдивой науке также и в Церкви, не исключая отношений к преданиям церковного прошлого. 3) Поэтому мы считаем за тяжкое смущение совести, если, например, в одном официальном заявлении протеста значится, «что Сын Божий зачат от Духа Святаго, рожден от Марии Девы, это есть основание христианства… есть краеугольный камень, о который сокрушается вся мудрость века сего». Ни Писание, ни евангелические символические книги не приписывают этому рассказу, заключающемуся в первом и третьем Евангелиях, такого по отношению к вере решительного значения. В спасительной проповеди Иисуса и Его учеников не находится никакого указания на этот рассказ. Поэтому нужно признать извращением веры и смущением совести, если во имя Писания и символических книг выставляется утверждение, которое на них не опирается. Эйзенах, 5 октября, 1892 г.» (Christl. Welt, №42; Battenberg. S. 30–31). Под заявлением подписалось, кроме издателя Радэ и Гарнака, много лиц, среди которых значится немало имен выдающихся профессоров теологии. Вот имена подписавшихся в алфавитном порядке: проф. Ахелис (в Марбурге), проф., lie. Баумгартен (Иена), соборный диакон (Domdiakonus) Биторн (Мерзебург), проф. Борнеманн (Магдебург), пастор Бурбах (Гота), пастор Клазен (Эйхенборлебен), диакон Клювер (Мюльгаузен), архидиакон, lie. Древе (Дрезден), пастор Экк (Румпенгейм), пастор Эйтель (Calw?), проф. Готтшик (Тюбинген), проф. Граве (Бонн), профессора: Гуте (Лейпциг), Герман (Марбург), Кафтан (Берлин), Каттенбуш (Гиссен), пастор Кёштер (Берель), профессора: Крюгер (Гиссен), Лоофс (Галле), Мюллер (Бреслау), консисториальрат аббат (? Abt), проф. Шультц (Геттинген), проф. Вейсс (там же), проф. Вендт (Гейдельберг).

Итак, мы раскрыли первоначальную стадию споров из–за Апостольского символа, указали на первых их возбудителей.

Выше мы сказали, что известная лекция Гарнака и заявление его самого вместе со статьей издателя журнала «Христианский Мир» в этом последнем произвели небывалый шум в обществе, в котором возникли различные движения и жестокая борьба. Как велико было возбуждение умов, это отчасти видно из воззваний вроде следующего: «У древних считалось позором, даже преступлением, держать нейтралитет в случае гражданских войн. При этом споре (из–за Символа) то же правило должно иметь всю силу: ни один евангелический христианин не должен оставаться в стороне» (Rendtorff. S. 31). И действительно, хотя войны всех против всех и не произошло, но что–то похожее случилось. Главной причиной такого возбуждения служит то, что противники винили друг друга в споре в злейших поползновениях: друзья Символа обвиняли своих противников, что они стремятся искоренить в умах саму христианскую религию, а противники Символа обвиняли своих врагов в том, что они желают уничтожить богословскую науку и отнять свободу научных исследований.

Мы уже указали, из кого главным образом слагалась партия противников Символа. Она состояла из профессоров и более либеральных пасторов. Как велика она была и какой стала впоследствии, на этот вопрос отвечать довольно трудно. Если поверим словам одного автора, сочинение которого у нас под руками, то должны будем допустить, что половина всех профессоров богословия в немецком протестантстве и столько же пасторов принадлежат к оппозиции в вопросе о Символе (Battenberg. S. 32). Сторону этой партии приняла известная часть прессы. Рендторфф замечает: «Часть ежедневной политической печати с невыразимой ненавистью накинулась на Апостольский символ, клеймя всякое противное мнение как обнаружение невежества, и смешала с пылью защитников указанного Символа» (S. 10). Само собой понятно, что речь здесь идет о той печати, которая служит выразительницей идей т. н. левой политической партии.

Опишем теперь состав и охарактеризуем свойства другой партии, возникшей по поводу Символа, — партии противников Гарнака и защитников неприкосновенности Апостольского символа. Баттенберг в таких чертах описывает эту партию. Очень возможно, что его описание не чуждо пристрастия, но в существенном, конечно, оно верно действительности. «Со всех сторон посыпались заявления протеста. И вот что при этом особенно характерно: не один религиозный интерес руководил протестом против новейшего понимания христианских убеждений, но сюда присоединялся консервативно–политический, реакционный дух. Газета «Kreuzzeitung» («Крестовая Газета») руководила рядами протестующих, а рука об руку с ней идет ультрамонтанская Германия. К ним присоединились: газета «Reichsbote» («Имперский Вестник») и вся масса консервативных и ортодоксальных церковных газет и листков, а также пасторские конференции. Даже «Немецкое дворянское Общество», имеющее своими членами лиц обоих вероисповеданий, сочло своей обязанностью вмешаться в этот религиозный спор, выступая в защиту алтаря как верного союзника трона. Для полноты картины и сам Штеккер (известный берлинский пастор) побуждал свое народное собрание совершенно так же, как и при известном антисемитском движении, «возвестить свидетельство» в пользу угрожаемой «всесвятейшей веры», а Крестовая Газета» требовала, чтобы такие же собрания были созваны во всех местах. Выражались также требования, чтобы церковная власть вооружилась против проф. Гарнака, и слышались вообще желания, чтобы Церковь получила большее влияние, а именно — чтобы синодальная власть взяла на себя замещение профессорских должностей и наблюдение за их деятельностью на богословских факультетах» (S. 29). В общественных собраниях и в журнальной прессе, поставивших целью борьбу с мнениями Гарнака и его приверженцев по вопросу о Символе, замечалось много излишнего увлечения. Ораторы на общественных собраниях говорили от лица «Церкви», от лица «верующих» так, как будто они были «устами Церкви», причем поставляя себя в центре Церкви, они же позволяли себе говорить о несогласных с ними ученых как о «неверующих», как о таких лицах, которые перестали уже «принадлежать к Церкви». Подобное же замечалось и в прессе. «Журналисты, безо всякого на то права, брали на себя роль представителей всех верующих» (Von Soden. S. 22). Принимая на себя задачу борьбы с неправильными мнениями, газеты, однако же, показали, что они часто сами не знают, что говорят. «Так, одна большая политическая газета в длинной статье доказывала, что Гарнак вопреки справедливости утверждает, что Апостольский символ произошел не от апостолов, и тем она обнаружила великое невежество по религиозным вопросам» (Battenberg. S. 16), так как в этом случае Гарнак и его противники, да и все сколько–нибудь знакомые с наукой совершенно единомышленны.

Не остался безучастен к спору и германский император Вильгельм, но степень и характер его участия, к сожалению, трудно определить. Несомненно, под влиянием общественного возбуждения он совещался по этому случаю с протестантскими владетельными особами, воспользовавшись для этого съездом протестантских государей на праздник освящения замковой церкви в Виттенберге 31 октября (нов. ст.). Но какой был результат совещания Вильгельма с другими царственными особами, об этом известия не одинаковы. По одним, Вильгельм чисто протестантском духе высказался за свободу евангелической сферы и, по–видимому, мало показал склонности прямо вмешиваться в спорный вопрос (Battenberg. S. 29). По другим, дело было иначе, император «как высший епископ Евангелической церкви» будто бы почел себя вынужденным отклонить нападения на древнюю веру. Вследствие чего, будто бы по его личной воле в самом непродолжительном времени, после 31 октября, произошло собрание всех суперинтендантов прусской Евангелической церкви для рассуждения о деле и что будто бы результатом этих совещаний и был указ прусского обер–кирхенрата, направленный против врагов веры (Rendtorff. S. 10–11). Нам известно очень немногое об этом указе. В нем между прочим были выражены следующие положения: «Те, которые имеют религиозное убеждение, противоречащее основным истинам всеобщей христианской веры, не могут быть искренними служителями Церкви». — «Каждая попытка устранить Апостольский символ из церковного употребления представляет удар, наносимый в лицо Христовой Церкви». — «Что Сын Божий зачат от Св. Духа, рожден от Девы Марии — это основание христианства; это краеугольный камень, о который сокрушается вся мудрость века сего». (Achelis. s. 32, 38; Rendtorff. S. 11).

Так был встречен спор об Апостольском символе в обществе, журнальной печати и административных церковных сферах Германии. Здесь, однако же, нельзя находить вполне компетентного и точного решения вопросов, вызванных спором: партийность слишком дает себя чувствовать в тех или других отношениях указанных деятелей к интересующему нас делу; уже одно то, что сюда примешались разные «левые» и «правые», либералы, реакционеры, антисемиты, указывает, что здесь выступали на поприще и элементы, совершенно сторонние чисто церковному вопросу. Важнее знать, как отнеслась к делу более серьезная научная печать и литература в строгом смысле слова. Сюда теперь и обратимся.

I

На первых же порах возникшего спора лично к Гарнаку было обращено множество протестов. Враги его без церемонии сравнивали его с Эгиди, известным провозвестником общечеловеческой религии, имеющей заменить все теперешние вероисповедания, именовали его ненавистным для верующего слуха именем Штрауса и даже упрекали его в идолопоклонстве. Ввиду бесчисленных нападок на свою личность Гарнак решился составить небольшое сочинение, в котором он ясно и определенно, в устранение всяких перетолкований, выражает свои мысли относительно Апостольского символа (Bertling. S. 3; Battenberg. S. 5, 30). Так появилась его брошюра «Das Apostolische Glaubensbekenntniss». Эта брошюра заинтересовала очень многих, как можно судить потому, что у нас под руками девятнадцатое ее издание, 1892 г. Значит, в несколько месяцев ее разошлось десятки тысяч экземпляров. Сколько еще изданий имело то же сочинение в текущем году — мы не знаем.

Изложим с некоторой подробностью содержание брошюры Гарнака, так как вся полемическая литература относительно Символа главным образом вращается около этого труда берлинского профессора.

Автор начинает с краткой истории Апостольского символа. Теперешний Апостольский символ, употребляемый протестантами и католиками, говорит он, по его букве не мог явиться ранее второй половины V в. Есть достаточные основания утверждать, что эта форма Символа около середины V в. впервые появилась в южно–галльской Церкви. Из этого следует: Апостольский символ в его теперешней форме есть крещальный Символ южно–галльской Церкви указанного времени. Вследствие близких отношений Каролингов к Риму из Галлии этот Символ перешел во всемирную столицу, — по крайней мере, неизвестно, чтобы он встречался здесь раньше, — и из Рима распространился по всем странам Запада. Его можно называть новоримским Символом, потому что, как показано будет ниже, существовал также древнеримский Символ. Рассматриваемый Символ, по крайней мере в IX и X вв., не считался простым поместным Символом: ему придавали высший авторитет, называли его Апостольским, потому что выдавали его за составленный апостолами. Предание о его составлении гласило: «В десятый день по Вознесении, когда ученики из страха перед иудеями собрались вместе, Господь послал им обещанного Утешителя. Через снишествие Его они воспламенились, как раскаленное железо, исполнились знания всех языков и составили Символ». Причем предание добавляло, что каждый из 12–и членов изречен кем–либо из апостолов, начиная с Петра. Такое представление о происхождении Символа никем не оспаривалось в течение всех Средних веков и было господствующим во всех областях Римской церкви. Только греки заявляли, что они не знают никакого Апостольского символа.[4] Можно себе представить, замечает Гарнак, каким авторитетом обладает Символ, таким образом возникший! И однако же он считался по достоинству наравне со Св. Писанием. Поэтому каким страшным ударом должно было показаться, когда перед временами Реформации Лаврентий Валла стал говорить против указанного происхождения Символа и когда подобное же сомнение выражал Эразм Роттердамский. С этих пор предание об апостольском происхождении рассматриваемого Символа стало угасать: протестанты постепенно совсем отрешились от него, а римский катехизис, по крайней мере, уже более не принимает рассказа о том, что каждый член изречен кем–либо из числа апостолов. Но спрашивается: каким образом случилось, что поместный галльский Символ мог получить имя Апостольского символа и с этим именем широко распространиться? Такой факт был бы совершенно необъясним, если бы не существовало еще ранее другого Символа, который носил уже имя Апостольского и с которого это почетное наименование было перенесено на галльский Символ, заменивший собой более ранний Символ в Риме. Дело в следующем: от середины III в. до середины V в. Римская церковь при богослужении пользовалась Символом, который был у нее в высоком уважении и к которому она не позволяла делать никаких добавок; об этом Символе она думала, что он составлен 12–ю апостолами и что он апостолом Петром был принесен в Рим. Вот весьма вероятный текст этого древнеримского Символа. «Верую в Бога Отца, всемогущего, и во Христа Иисуса, Его Единородного Сына, нашего Господа, рожденного от Св. Духа и Марии Девы, распятого при Понтии Пилате и погребенного, воскресшего в третий день из мертвых, вознесшегося на небо, сидящего одесную Отца, откуда Он придет судить живых и мертвых; и во Св. Духа, св. Церковь, оставление грехов, воскресение плоти·». Руфин и Амвросий (кон. IV в.) рассказывают нам, что этот Символ произошел от апостолов; возможно, что они знали и сагу о том, что каждый член составлен кем–либо из апостолов. Но это представление об апостольском происхождении Символа не так древне, как древен сам Символ. Как это можно заключать из того, что другие западные Церкви (начиная с конца II в.) имели такие крещальные Символы, которые хотя и были дщерями древнеримского Символа, но в них свободно допускались добавки. Такая свобода в обращении с текстом Символа со стороны других западных Церквей доказывает, что все эти Церкви приняли их Символ от Рима в то время, когда еще не существовало предания о его апостольском происхождении. Если бы такое предание уже было, они не осмелились бы по своему усмотрению распространять его. Значит, и в самом Риме представление об апостольском происхождении древнего местного Символа появилось много позже самого возникновения этого Символа, появилось после того времени, когда евангельская проповедь вместе с Символом из Рима распространилась в западных провинциях. Давая окончательный вывод относительно того, когда возник римский Символ в древнейшей его форме и когда сложилась легенда об апостольском его происхождении, Гарнак говорит: «Если Африканская церковь во времена Тертуллиана (около 200 г.) имела твердо сформированный крещальный Символ и если этот последний, в чем нельзя сомневаться, был дочерью римского, то можно утверждать, что сам римский Символ возник несколько раньше середины II в.; легенда же о его апостольском происхождении появилась значительно позже, между 250 и 330 гг., — появилась в Риме; поводом к возникновению ее послужила общая уверенность, что учение Церкви и все главные направления в ней проистекли от апостолов».

Часть дальнейших рассуждений Гарнака, для краткости речи, мы опустим, потому что полемика его противников и возражателей сосредоточивается не на ней. Так, мы опустим сделанное Гарнаком сравнение текста древнеримского Символа с текстом т. н. новоримского Символа и указание им тех прибавок и распространений, какие появились в этом последнем по сравнению с первым. Также опустим довольно подробные объяснения берлинского профессора о том, почему на исходе V в. древнеримский Символ в самом Риме был заменен другим Символом (а именно Константинопольским символом, или Символом II Вселенского собора, теперь употребляющимся в нашей Русской церкви), причем древнеримский Символ был совершенно забыт на самом месте его возникновения; и о том, почему в VIII и IX вв. в Риме не удержался и Константинопольский символ, будучи заменен Символом древнегалльским, ведущим свое начало от древнеримского Символа, но в то же время и отличного от этого последнего. Приведем лишь заключительные слова, которыми автор заканчивает свои рассуждения по поводу сейчас указанных двух вопросов. «Какое удивительное, — пишет он, — течение истории! Римская церковь некогда одарила Галлию своим Символом. Этот Символ здесь с течением времени обогатился разными прибавками. Между тем, сама Римская церковь создала легенду о чисто апостольском происхождении ее Символа, сохранявшегося без изменений. Затем под давлением обстоятельств она же отказалась от него — и он совсем исчез. Но потом, когда Франция сделалась всемирной Империей (подобно древнему Риму), она стала и владычицей Рима; в это время Рим отсюда же получил обратно свой собственный Символ, но в расширенной форме; приняв этот подарок, Рим, со своей стороны, придал ему свой авторитет и короновал дочь короной матери, потому что легенда об истинно апостольском происхождении была перенесена на эту новую форму Символа».

Не вдаваясь в какую–либо критику этих выводов Гарнака, считаем не излишним заметить следующее: с особенным ударением останавливаясь на факте заимствования той формы Апостольского символа, в какой он теперь принимается в католичестве, а за ним и в немецком протестантстве, — заимствования Римом из Франции, автор тем самым как будто бы апеллирует к национальному чувству своих соотечественников, направляя их расположение в пользу отмены Апостольского символа при богослужении, чего так хочет сам он, Гарнак. Нам кажется, что автор, указывая на французское происхождение теперешнего немецко–протестантского Символа, дает понять своим соотечественникам, что едва ли уместна подобная зависимость немцев в таком важном деле, как богослужение, и зависимость от кого же? Horribile dictu: от французов!

С вышеуказанным намерением мы оставим в стороне и находящиеся в этой же части исследования Гарнака замечания автора о некоторых отступлениях в употреблении основного текста Апостольского символа, имевших место как в некоторых местах католического мира в Средние века, так и в протестантстве (у Лютера). Отметим в этом случае лишь вывод, к какому приходит Гарнак. Эти отступления служат «доказательством, — говорит Гарнак, — что живая Церковь не может прилепляться к букве, если она знает лучшее слово (для выражения своего исповедания) или если она не уверена в том смысле, какой соединяется в том или другом случае с буквой». К чему клонится этот вывод, понять легко: автор дает понять, что изменения в теперешнем Символе и законны, и полезны, и оправдываются предыдущей историей такого религиозного произведения, как так называемый Апостольский символ.

Для нас больше всего интересна критика Гарнака, какой он подвергает текст Апостольского символа по его содержанию. Интересна эта критика не сама по себе, потому что наперед можно представить, какое направление примет работа немецкого ученого, а по отношению к тем спорам, какие возгорелись в настоящее время в немецком богословии. Полемика немецких защитников Апостольского символа направляется главным образом против тех объяснений, какие сделаны Гарнаком относительно содержания рассматриваемого Символа. Ввиду этого нам необходимо войти в некоторые подробности предложенной Гарнаком критики Символа. Сначала этот ученый подвергает критике содержание древнеримского Символа, а потом содержание тех прибавок, какие сделаны в этом Символе в Галлии и какие дали ему форму древнеримского Символа, принятого и протестантами.

Анализируя содержание древнеримского Символа, Гарнак занимается такими вопросами: какой смысл первоначально соединялся с тем или другим членом Символа и в каком отношении этот смысл находится «к древнейшему евангельскому благовестию»? Последние слова автора нуждаются в некотором пояснении. Гарнак усвояет себе то рационалистическое воззрение, что христианское учение развивалось и постепенно видоизменялось, что Христос и апостолы держались более простых религиозных представлений, чем каких стала держаться Церковь во II в. и в дальнейшем. Поэтому, задавая себе вопрос: в каком отношении Апостольский символ, в древнейшей его форме, принадлежащей ко II в., находится «к древнейшему евангельскому благовестию», Гарнак тем самым объявляет, что его задачей будет раскрыть, насколько данный Апостольский символ близок или не близок, гармонирует или расходится с первохристианской проповедью, как понимает эту последнюю сам критик. Разумеется, самую постановку вопроса православный богослов должен признать неправильной. Но как бы то ни было, Гарнак твердо держится указанной точки зрения, и нам, если мы желаем вполне уяснить его критику, приходится вникать в его аргументы, предоставляя полемику его возражателям, с сочинениями которых ознакомимся ниже.

Обращаемся к критическим замечаниям Гарнака на древнеримский Символ по его содержанию. «С первого взгляда может представляться, — говорит немецкий ученый, — что отвечать на вопрос о том, что «исповедует» Символ и что он возвещает — чрезвычайно легко. Большая часть его положений заимствуется буквально из древнейшего христианского благовестия, и в его целом Символ кажется исповеданием настолько прозрачным и простым, что не видится как будто бы и никакой надобности в объяснениях. Но если мы вглядимся пристальнее и войдем в смысл теологии того времени, когда произошел Символ, то дело представится в другом свете».

«Символ есть распространение крещальной формулы: «Во имя Отца, Сына и Св. Духа». Поэтому он состоит из трех членов, как и эта формула. Деление же символа на 12 членов есть, очевидно, позднейшая искусственная операция, против которой говорит весь состав его. Распространение крещальной формулы получилось вследствие того, что имелось целью точнее определить все три члена этой формулы: Отец — Сын — Св. Дух».

Критика Гарнака «первого члена» Символа вполне благоприятна Для его достоинства. Он находит, что в словах «Верую в Бога, Отца, всемогущего» выражена мысль первоначального благовестия о Боге именно как Отце. По его суждению, эта древнехристианская мысль Потом утратилась в Церкви, и взамен ее стали говорить о Боге как Отце мира, т. е. Творце последнего. Чем чище выражена первохристианская истина о Первом лице в данном члене, тем совершеннее представляется Гарнаку этот член.

Второй член. — Начало этого члена Гарнак ставит так же высоко. Слова «Христос Иисус, Единородный Сын Божий, наш Господь» он называет простыми и сильными, заключающими евангельскую и апостольскую веру. Здесь употреблено, по мнению автора, два самых многозначительных предиката в отношении ко Христу: «Единородный Сын Божий и Господь». Из различных евангельских наименований Христа здесь избраны такие, которые заключают в себе все прочие евангельские наименования Его. Но вслед затем Гарнак входит в некоторые подробности относительно выражения «Единородный Сын», в которых он разъясняет, что очень рано в Церкви потерялся первоначальный смысл выражения, и с этим выражением стали соединять смысл неправильный. «Во времена после Никейского собора со словами «Единородный Сын , пишет Гарнак, начали соединять представление о предвременном, вечном Сыновстве Христа, и всякое другое понимание стали считать ересью. Нельзя указать, чтобы около середины II в. (т. е. во времена происхождения Символа) с выражением «Единородный Сын» соединялся сейчас указанный смысл; напротив, история показывает, что тогда не так понимали рассматриваемые слова (?). В эти времена, если употребляли по отношению ко Христу выражение «Сын» или говорили о Нем, что Он «рожден», то думали об историческом Христе и Его земном явлении; исторический Иисус Христос есть Сын. Впервые христианские апологеты и гностические теологи в своих спекуляциях придали разбираемым словам другой смысл и стали соединять с ними представление об отношении еще не явившегося в мир Христа к Отцу. Позднее с теми же словами старались соединять понятие о двоякой природе Христа, находя в них полное учение об этом предмете. Поэтому, — выводит заключение Гарнак, — кто отыскивает в древнеримском Символе учение о предвечном Сыновстве, тот дает ему совсем другой смысл, чем какой заключался в нем первоначально».

Затем Гарнак переходит к разбору остальных выражений, составляющих содержание второго члена. Приведя эти выражения, немецкий ученый замечает: все эти выражения в существе дела согласны с первоначальным евангельским благовестием, — согласны, но не вполне. «Если бы здесь находились только слова «Распятого при Понтии Пилате и погребенного, в третий день воскресшего из мертвых, сидящего одесную Отца, откуда Он придет судить живых и мертвых», то нельзя было бы усматривать никакого различия между Символом и первоевангельской проповедью. Но прибавка здесь слов «рожденного от Св. Духа и Марии Девы» указывает, что здесь мы имеем дело не с первоначальным евангельским благовестием; в пользу моего воззрения можно привести самые основательные исторические показания; ибо 1) таких слов нет во всех посланиях апостола Павла и вообще во всех посланиях Нового Завета; 2) их нельзя найти в Евангелии от Марка и с какой–либо уверенностью в Евангелии от Иоанна; 3) генеалогии Иисуса, находящиеся в Евангелиях от Матфея и Луки, ведут происхождение Его от Иосифа, а не от Марии; 4) все четыре Евангелия — два непосредственно, а два опосредованно — свидетельствуют, что первоначальная евангельская проповедь о Христе Иисусе начиналась Его крещением. — Это несомненный факт, что учение о рождении Христа от Св. Духа и Марии Девы уже в середине II в. и даже несколько раньше сделалось твердым звеном христианского Предания; но, с другой стороны, несомненно и то, что такое учение не находило никакого места в древнейшем благовестии. Это благовестие открывалось возвещением об Иисусе Христе, сыне Давидовом по плоти, Сыне Божием по Духу (ср.: Рим. 1, 3 и сл.), или же возвещением о крещении Христа Иоанном и сошествии Св. Духа на Него. Если же в Апостольском символе не встречается указания на его сыновство по Давиду, на крещение и нисшествие Св. Духа на Христа и если вместо всего этого внесено учение о рождении от Св. Духа и Марии, то это составляет новость По сравнению с древнейшим благовестием; а это, в свою очередь, доказывает, что Символ принадлежит не к самому древнему времени и наравне с Евангелиями от Матфея и Луки не составляет древнейшей ступени евангельской истории. Впоследствии, уже вскоре после времени появления нашего Символа, Церковь стала требовать, чтобы выражение «Дева» было понимаемо по отношению к Марии в смысле приснодевства».

Другим отступлением во втором члене от древнейшей евангельской проповеди Гарнак считает очень яркое указание на вознесение Христа. «В древнейшем благовестии не было такого учения. В первом Павловом послании к Коринфянам, в посланиях Климента, Игнатия и Поликарпа и в «Пастыре» Ерма вообще не упоминается о вознесении; нет указания на это же и в первых трех Евангелиях.

А если мы в настоящее время в этих Евангелиях читаем подобное известие, то это позднейшая прибавка, как доказывает история текста (?). В некоторых из древнейших свидетельств указание на воскресение Христа сливалось в одно с представлением о сидении Его одесную Бога, но безо всякого упоминания о вознесении; по посланию Варнавы, воскресение и вознесение совершились в один и тот же день; в Новом Завете только книга Деяний указывает, что между этими фактами протекло 40 дней; другие древние свидетельства дают нам еще иной промежуток и даже определяют его 18–ю месяцами. Из такого колебания, продолжавшегося долго, открывается, что древнейшее благовестие один и тот же факт (воскресение) описывало различными словами и что разделение (дифференцирование) одного факта на многие отдельные акты относится к позднейшему времени. Во всяком случае, указание на «воскресение Христа из мертвых требовало пополнения, ибо нужно было веровать не в одно Его восстание из мертвых, но и в то, что Он столь возвысился, что получил власть и господство на небе и земле. Последнее верование в древнейшем благовестии выражалось неодинаково: или представлением о Его вознесении, или же о Его сидении одесную Бога».

Третий член. — «Верую во Св. Духа». Кажется, что Дух Св., говорит Гарнак, понимался в Символе не в смысле лица (ипостаси), а в смысле силы или дара божественного. По крайней мере, так вообще понимали тогда Духа Святаго. Около середины II в., когда возник Символ, еще не веровали в Духа Св. как отдельное лицо. Подобное верование появилось много позже, даже в середине IV в. большая часть христиан не держалась этого верования (?). Поэтому, кто вносит в Символ, пишет Гарнак, учение о трех лицах Божества, тот объясняет его вопреки его первоначальному смыслу и перетолковывает его. Итак, Дух Св. понимается в Символе в качестве божественного дара. Обнаружением и выражением этого дара служат три блага, которые затем и исчисляются в Символе, это — «св. Церковь», «отпущение грехов» и «воскресение плоти». Но не все эти три блага входили в состав первохристианской проповеди, заявляет Гарнак. В самом деле, апостол Павел говорит: «Скажу вам, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления» (1 Кор. 15, 50); и в Евангелии от Иоанна написано: «Дух животворит, плоть не пользует нимало» (6, 63). Значит, если Символ понимает воскресение из мертвых и вечную жизнь в смысле воскресения плоти, то в этом случае послеапостольская Церковь переступила ту грань, которая отделяет эту Церковь от древнейшего благовестия. Правда, едва ли можно сомневаться в том, что некоторые из первохристиан учили о воскресении плоти, но это не было общим учением. Церковь тогда учила или о воскресении вообще, без дальнейших подробностей, или о вечной жизни. Учение же о «воскресении плоти» возникло в Церкви вследствие борьбы с гностицизмом. Значит, Церковь приняла это учение ввиду временной нужды; а если так, замечает Гарнак, то рассматриваемая формула не заслуживает защиты.

На последних страницах своей книжки Гарнак подвергает оценке те прибавки и распространения, которые стали принадлежностью новоримского Символа. Автор немного занимается этим делом, так же поступим и мы. Большую часть этих прибавок он считает несущественными стилистическими распространениями. С несколько большим вниманием он останавливается лишь на трех: «снисшедший во ад», «Кафолическая Церковь», «общение святых». Мы, со своей стороны, передадим его замечания лишь по поводу двух первых тезисов Символа. — «Снисшедший во ад». Это выражение, по мнению Гарнака, привнесено в Символы не раньше IV в. на Западе, на Востоке же оно не встречается ни в Никейском, ни в Константинопольском символе. Но самая мысль о снисшествии Христа во ад встречается у писателей как церковных, так и еретических еще во II в. (Быть может, на основании 1 Петр. 3, 19.) После того как этот тезис был внесен в Символ, его начали истолковывать, но объяснения были Не одинаковы. «Насколько я знаю, — говорит Гарнак, — в древности едва ли кто при этом думал о действительном аде, но, скорее, разумели преисподнюю, некое темное место, царство мертвых». Что карается выражения «Кафолическая Церковь», то берлинский ученый делает по этому поводу такие замечания: «Название Церкви «кафолической» очень древне в церковной литературе, по крайней мере, так же древне, как древнеримский Символ, и встречается впервые на Востоке. Оно первоначально означало нечто другое, как «общая» Церковь, все христианство. Оно относилось к невидимой (небесной) Церкви». Позднее оно изменило свой смысл: этим именем стали означать видимую Православную Церковь, в отличие от еретических обществ. Последнее понимание автор, очевидно, считает натянутым.

В заключение критической части своей работы Гарнак делает несколько похвальных замечаний по адресу древнеримского Символа. Вот эти похвальные замечания: «Кто после чтения мужей апостольских и апологетов обратится к древнеримскому крещальному Символу, тот с благодарным удивлением признает в этом Символе чистоту веры Римской церкви. Если примем в расчет, какие странные и необыкновенные (?) идеи уже и тогда стали проникать в христианское благовестив, как хилиазм и апокалиптика — с одной стороны, номизм (?) и греческая философия — с другой грозили повредить Евангелию, то древнеримский Символ покажется вдвойне велик и достопочтенен. Но не должно скрывать, — добавляет автор, — что в Символе мы напрасно стали бы искать указание на Христову проповедь, на Христа как Спасителя бедных и больных, мытарей и грешников, вообще указание на Его личность, как Она освещена в Евангелиях. В этом отношении Символ несовершенен, ибо ни один Символ нельзя назвать совершенным, коль скоро он не рисует перед нашими глазами и не запечатлевает в сердце Спасителя».

В рассматриваемой книжке Гарнака находится «Послесловие», в котором есть несколько мыслей, которые мы считаем нужным отметить, так как они знакомят нас с общими воззрениями этого ученого на Символ вообще. «Мы желаем, — пишет он, — свободного, но ясного исповедания (Символа) и не выносим несовершенств древнего исповедания (Символа). Мы считаем себя обязанными указывать на эти несовершенства, стремиться к тому, чтобы не почитали их чемто существенным, и содействовать изменению их к лучшему». «Мы должны направлять свои усилия к тому, чтобы наступило время, когда бы все соблазнительное в Символе было исправлено более решительно, чем как это возможно теперь. Кроме этого, нужно, чтобы наша совесть не отягощалась формулами, которые не содержат прямого учения о спасении, хотя бы они и находились по букве в соответствии с Библией или древнейшим благовестием, ибо и эти последние также носят на себе преходящие черты своего времени». «Преимущественное право и священная обязанность евангелических теологов состоят в том, чтобы, не беспокоясь о чьем–либо благоволении или неблаговолении, трудиться в интересах чистого понимания Евангелия и открыто объявлять о том, что, по их убеждению, соответствует или не соответствует истине».

Как не много можно находить в вышеприведенных рассуждениях Гарнака такого, что сильно поражает чувство верующего христианина, тем не менее встречаются между самыми сторонниками этого ученого такие лица, которые находят, что Гарнак несмело и нерешительно идет по своей дороге. Подобного рода крайние приверженцы свободных воззрений изъявляют недовольство рассмотренным нами этюдом берлинского ученого и, не обинуясь, говорят, что это «ни рыба — ни мясо» и что это представляет собой что–то «комолое».

II

Другие приверженцы Гарнака смотрят с великим уважением на его произведение, посвященное Апостольскому символу, и заботятся лишь о том, чтобы глубже внедрить его идеи в умы протестантского общества и содействовать практическому разрешению вопроса о названном Символе. Впрочем, сколько мы знаем, немного лиц выступило в свет с печатным заявлением своих симпатий по отношению к делу, предначатому и защищаемому Гарнаком. Это и понятно. Знакомясь с литературой по вопросу о символе Апостольском, вышедшей из–под пера приверженцев Гарнака, мы скоро примечаем, что нового в этой литературе очень немного. При таких условиях много писать сторонникам Гарнака было совсем ни к чему. Посмотрим, однако, что именно высказано партией Гарнака в интересах дела, принятого под свою защиту этим берлинским профессором.

Что касается показаний относительно истории происхождения, развития и судьбы т. н. Апостольского символа, то сторонники Гарнака или обходят ее молчанием, или же повторяют известия и результаты исследований своего главы. В этом случае литература эта не представляет интереса.

С большим вниманием представители партии Гарнака относятся к тем вопросам, какие затронуты вождем партии в той части его произведения, которую мы назвали критической и которая ставит своей задачей произвести оценку содержания Апостольского символа. Но и здесь рассуждения рассматриваемых лиц не блещут ни разнообразием, ни находчивостью, ни ученостью.

Так, почти все они подвергают и со своей стороны критике тезис Символа: «Рожденный от Св. Духа и Марии Девы», или по более полному тексту: «Зачатый от Св. Духа и рожденный от Марии Девы». Все они судят по этому вопросу в духе скептицизма, но скептицизм этот развился еще раньше интересующего нас спора. Один из литературных сторонников Гарнака пытается обратить внимание на то, Что будто бы «член Символа: зачатый от Св. Духа и пр., возбуждает сомнение не только в рационалистических умах, но и смущает мысль многих искренно благочестивых людей» (Battenberg. S. 17). Другой приверженец Гарнака заявляет, что «сомнение относительно смысла вышеуказанного тезиса проистекает не из неверия, а из чистой наклонности к истине и точнейшего изучения Св. Писания», и затем он прибавляет: «История о девственном рождении Иисуса встречается вообще в Новом Завете только в первых главах первого и третьего Евангелий. Сам Иисус и писатели Нового Завета никогда не делают упоминания об этом и еще меньше соединяют с этим фактом вопрос о спасении человека. Евангелия от Марка и Иоанна выразительно начинаются благовестием о крещении Иисуса от Иоанна; да и Евангелие от Матфея и Луки связный рассказ начинают с этого же события. Притом история детства Иисуса у Матфея и Луки обнаруживает непреодолимые разности, что свидетельствует о баснословном характере рассказа (?). Наконец, и стиль первой и второй главы у Луки совсем другой, чем в дальнейшем повествовании того же Евангелия. Нужно помнить и то, что две генеалогии Иисуса, при всем их различии, указывают у Матфея и Луки на происхождение Его от Давида при посредстве Иосифа, а не Марии» (Bornemann. S. 49–50). Несколько с другой стороны вооружается против разбираемого тезиса третий представитель партии Гарнака. «Это, — заявляет он, — относительно говоря, не важное дело. Этот пункт нельзя находить ни в словах Христа, и нигде не указывается на него в писаниях Петра, Павла, Иакова, Иоанна. Мы не должны причислять его к главным пунктам. Нужно признать путаницей в понятиях, тяжким заблуждением, если думают «богосыновство» Христа основывать на тезисе «зачатый от Св. Духа» и пр. Вышеупомянутые новозаветные писания, — пишет тот же автор, — показывают, что «богосыновство», точнее — божественность Христа, может быть основанием нашего спасения и в том случае, если мы устранимся вообще от рефлексий о чувственном рождении и происхождении Иисуса» (Bertling. S. 16). Один из вышеуказанных критиков тезиса «зачатый от Св. Духа и рожденный от Марии Девы» указывает еще на то, что практическое применение этого тезиса в проповеднической деятельности невозможно. «Вероятно ли, — замечает он, — чтобы проповедник стал говорить перед различными слушателями проповедь на эти слова? И если бы это случилось, то подобная бестактность не повлекла ли бы за собой самые нежелательные последствия? Да и как проповедник или учитель стал бы толковать на эту тему перед тринадцатилетними мальчиками и девочками?» (Bornemann. S. 48).

Последователи Гарнака, подобно своему вождь, нападают и на некоторые другие выражения Апостольского символа. Им почему–то особенно неугодно выражение «снисшедший в ад». «Какая польза в том, — заявляет по поводу этого выражения Ахелис, — что станем исповедовать голые слова, когда известно, что Церковь совершенно равнодушна к тому, какой смысл мы будем соединять с этими словами?»(Achelis. S. 10). Со своей стороны, Борнеманн по этому же поводу пишет: «Смысл этого факта понимался неодинаково. Одни думали, что здесь (во аде) Христос долгое время претерпевал адские муки; другие, в числе их и ѵ Лютер, утверждали, что Христос здесь ниспроверг дьявола в его собственном царстве. В настоящее время мы едва ли можем понять, как гможно задавать подобные вопросы, не говоря уже о том, есть ли возможность отвечать на них; да и напрасно мы стали бы стараться подобные вопросы поставить в непосредственную связь с нашей религиозной жизнью» (Bornemann. S. 48). Не обходят своим вниманием критики Апостольского символа и выражение «воскресение плоти». Ахелис пользуется словами Лютера, который находил, что это выражение неприятно звучит в немецком переводе, напоминая торговлю мясом на рынке, который и предлагал заменить выражение «плоть» словом «тело» или «труп». Приведя замечания Лютера, рассматриваемый автор говорит: «Апостольский символ понимает воскресение не в смысле апостола Павла, а в грубом смысле Тертуллиана и Августина, поэтому недостаточно заменять это выражение другим, но нужно изменить и смысл его» (S. 9). Борнеманн к этому добавляет: «Выражение «воскресение плоти» взято не из Библии и производит впечатление, как будто бы дело идет о восстановлении нашей чувственной материи» и затем, указав на различия в понимании слова, замечает: «Как можно защищать такое двусмысленное выражение Символа?» (S. 42). От нападок на Апостольский символ некоторые из противников обращаются к нападкам на самих защитников указанного Символа и, коль скоро эти последние начали говорить против современных Врагов Символа — во имя своей Церкви и принадлежащего им церковного авторитета. Так, прусская Евангелическая церковь, как нами было указано выше, в лице ее высших духовных лиц, обнародовала несколько тезисов в защиту Апостольского символа. Некоторые из этих тезисов подверглись критике со стороны приверженцев Гарнака.

Если представители церковного авторитета в Пруссии заявляли, что учение о рождении Христа от Девы есть основание христианства, то приверженцы Гарнака сочли себя не вправе соглашаться с таким тезисом. Они возражали: «Позволим себе вопрос: неужели лица, подписавшие этот тезис, состоя в духовных должностях, берут на себя обязанность точно разъяснять для принимающих конфирмацию это основание христианства, именно — ясно раскрывают им, что значит «зачатый от Святого Духа», и что значит «рожденный от Девы Марии»? Само по себе понятно, — замечают оппоненты, — что те лица совсем этого не делают. Имея дело с приходящими для конфирмации, они скрывают под покрывалом «основание христианства», они удовлетворяются чтением Символа с непонятной формулой, в которой, однако же, по их мнению, заключается «основание христианства»; для них довольно и того, что конфирмующийся как бы говорит: «Хоть я и не понимаю «основания христианства», но я согласен с ним». Впрочем, не навсегда же конфирмованные остаются в неразумии по отношению к этому пункту; придет время, когда они узнают плотскую тайну зачатия и рождения, — и тогда «основание христианства» для них станет понятным. А если же такого времени для них не наступит, если они преждевременно умрут или, благодаря Богу (Gott sei Dank), останутся на всю жизнь девственниками, так что не будут иметь ни плотского вожделения, ни плотского опыта, в таком случае они, конечно, никогда не постигнут, в чем заключается «основание христианства», которое, однако же, должно составлять их единственное утешение в жизни и смерти. Ist es so? Wirklich so? (Это так? Действительно так? (нем.). — Ред.)» — заключают с торжествующей иронией свою диатрибу противники Символа (Achelis. S. 35). К этому еще они же добавляют: «В двух рассказах о детстве Иисуса (а именно Лк. 1, 31 и Мф. 1, 22 и сл.) мессианское достоинство Христа поставляется в связь с исповеданием: «зачатый от Св. Духа и рожденный от Марии Девы». Весь же остальной Новый Завет ничего не знает ни о такой связи, ни о соотношении между вочеловечением Сына Божия и сверхъестественным зачатием и девственным рождением Господа. Таково положение вещей; и при всем том еще находятся люди, которые вслух всех объявляют, что «зачатие от Духа и рождение от Марии Девы» служит необходимым ручательством божественного достоинства Сына Божия, столь необходимым, что здесь полагают и самое «основание христианства»?» (Ibid. S. 36).[5]

Не оставляют без соответствующих замечаний противники Символа и еще одного тезиса, обнародованного от лица высших церковных органов Пруссии. В заявлении этих последних говорилось: «Всякая попытка отменить Апостольский символ в церковной практике есть удар в лицо Церкви Христовой». Оппоненты по этому поводу говорят: не станем спорить о самой фразе, хотя она и не соответствует достоинству того предмета, о котором идет речь. Заметим только, что составители заявления не имеют никакого права, ни юридического, ни морального, отлучать всю Греческую церковь от «Церкви Христовой». Ибо известно, что во всей Греческой церкви ни в какое время не был принимаем Апостольский символ; и, следовательно, она при такой «попытке» совсем не ощущала «удара в лицо» (Ibid. S. 38).

Мы сказали выше, что критика содержания Апостольского символа приверженцами Гарнака представляет мало нового в сравнении с тем, что сделано по этой части самим Гарнаком. Приведенные примеры их критических операций в указанном отношении, надеемся, вполне подтверждают наше преждевысказанное суждение. Больше нового удалось высказать приверженцам Гарнака, когда они в своих, посвященных злобе дня, произведениях касаются таких вопросов, которые мало интересовали их вождя. Имеем в виду вопросы о том: грозит ли какой–либо опасностью для Протестантской церкви отмена Символа, если бы такая отмена произошла? Могли ли бы члены Протестантской церкви извлечь какую–либо пользу для себя вследствие такой отмены? Положим, что решение таких вопросов нелегко. Но тем не менее интересно узнать: как смотрят на это дело лица, которые желали бы подобной отмены Символа?

Противники Символа собирают факты, которые должны удостоверять, что употребление Апостольского символа в протестантском мире никогда не было общеобязательным. «До середины текущего столетия, — уверяет Борнеманн, — Апостольский символ во многих немецко–евангелических церквах не читался за воскресным богослужением. При самом совершении крещения, как свидетельствуют записи конца прошлого и начала нынешнего столетия, этот Символ или совсем не употреблялся, или же употреблялся в сильно измененном виде. Даже и в настоящее время тот же Символ не везде применяется на практике в протестантских обществах. Так, в Швейцарии при крещении читается не Апостольский символ, а другая формула. В Саксонском королевстве в протестантских церквах за воскресным богослужением Апостольский символ читать не принято. Вместо этого Символа здесь употребляется или свободное переложение содержания этого Символа, сделанное Лютером, или какой–либо еще Символ. Легко убедиться, — замечает автор, — что церковное употребление Апостольского символа никогда не было ни всеобщим, ни прочным, а разнообразилось оно, смотря по месту и времени» (S. 37–38). Вывод отсюда сам собой понятен.

Другие противники Символа доказывают или стараются доказывать, что вообще держаться определенных, строго сформулированных вероизложений нет ни нужды, ни пользы. Баттенберг заявляет: «Если бы христианство стояло в зависимости от необходимости согласовываться с догматикой (т. е. определенно сформулированной христианской истиной), тогда бы Сам Христос письменно изложил ее. Но и следа нет ничего такого! Христос не сформулировал — в строгом смысле этого слова — ни одной истины» (!) (S. 10). Ахелис полагает, что не было бы никакого вреда для Церкви, если бы обязательное исповедание веры сведено было до последнего минимума. «Прежде всего расскажу небольшую историю, — говорит Ахелис, — которую я прочел в проповеди Спуржона. Молодой пастух, выросший без всякого образования и воспитания, был ознакомлен с христианством каким–то проповедником–баптистом. Он пришел к Спуржону или другому проповеднику и просил принять его в Церковь. Проповедник спросил его: считает ли он за истину верования Церкви? Спрашиваемый на это ответил: я ничего не знаю о таких верованиях, я знаю только, что я — грешник и что Господь Иисус помилует меня. Но проповедник не удовлетворился таким ответом и стал спрашивать его, в чем заключается то или другое верование: кто есть Господь Иисус, какой путь ведет к спасению? Но ответ был тот же: я ничего не знаю, знаю только, что я — грешник и что Господь Иисус помилует меня. При чем пастух был, при том он и остался, а пресвитерий рассудительно согласился с проповедником, что молодой пастух достоин принятия в баптистическую общину, почему и был крещен. Эта история, — замечает автор, — которую я давно читал, оставила во мне глубокое впечатление и всегда к ней возвращается моя мысль, когда я раздумываю о церковных затруднениях наших дней. В чем заключалось научение молодого пастуха? Он имел только веру в евангельском смысле слова, веру, далекую от всякого знания, всякой теологии, всякого учения». Какой практический вывод можно сделать из этой истории с пастухом? А вот какой. По суждению Ахелиса, от кандидата на должность протестантского пастора нужно спрашивать единственно следующее: «1) Держится ли он веры, понимаемой в евангельском смысле, т. е. станет ли он требовать не больше того, что потребовалось от вышеуказанного пастуха: знаешь ли ты, что ты — грешник и что Господь может тебя помиловать?

2) Признает ли кандидат на церковную должность, что в Символах Церкви заключается та вера, которая нас спасает, хотя бы эта вера выражена была в форме, отвечающей лишь условиям прошедшего времени, когда возникли Символы? 3) Соглашается ли кандидат с конфессиональным мировоззрением той Церкви, на службу которой он поступает, и желает ли он следовать учреждениям этой же Церкви, поскольку они не нарушают веры? Вот что должно быть обязательно для ищущего духовной должности, но это обязательство не юридическое, а духовно–нравственное» (Achelis. S. 17–18, 30). Фон Зоден идет еще дальше и находит, что Символы совсем не достигают тех целей, которые имеются в виду Церковью. Об этом автор рассуждает очень подробно. Он пишет: «Если вглядимся точнее, то увидим, что Апостольский символ служит, скорее, шлагбаумом (преградой), чем объединяющей связью, так как о находящихся в нем изречениях многие думают различно. Если же этот Символ не имеет достаточно силы для того, чтобы установить связь единения между , отдельными христианами, — а это несомненно, — то падает главное основание, почему должны были бы заботиться о его неприкосновенности и почитать отпадением от веры всякое несогласие с тем или другим членом этого Символа. Не может служить защитой этого Символа и то, если для всех его членов будут найдены параллели в новозаветных писаниях; потому что все же может оставаться вопросом: да вся ли сумма христианской веры заключена в его 12–и членах?» Затем автор находит, что всякое строго сформулированное вероизложение приносит прямой вред. «Каждый человек, опытный по части церковной жизни, согласится, — говорит фон Зоден, — с тем положением, что обладание таким формулированием веры, которое составлено раз и навсегда и которое изъято от споров, скрывает в себе, хотя бы оно было и абсолютно правильно, великие опасности и искушения. В подобном случае очень легко Символ веры занимает место самой веры (?). Это одна опасность. Другая опасность заключается в том, что однажды и навсегда запечатленная формула мало–помалу теряет свою живую силу. Если те поколения, Когда возникла формула, дорожат ею как духовным приобретением, то не такой становится она для позднейших поколений. Интересы меняются, углы зрения и перспективы перемещаются. Что для одних было близко, то для других стало далеко. Так, было время, когда с представлением о «зачатом от Св. Духа и рожденном от Марии Девы» перед глазами восставали необыкновенная чистота и слава Христа. Теперь же проповедник едва ли возбудил бы в своих слушателях расположение, соответственное празднику Рождества Христова, если бы стал рассуждать о лице Иисуса, становясь на ту же точку зрения (?). А равно и проповедь о воскресении плоти только разве немногим доставит особенное утешение. При настоящем положении вещей мы стоим близко от искушения в непонятном искать возвышенное или же торжественно исповедовать то, о чем нельзя составить никакого представления. Здесь мы уже недалеки от богохульства (Blasphemie). Не следует выпускать из внимания и того, — говорит еще автор, — что для подвижного человеческого духа интерес к предмету быстро исчезает, как скоро известный предмет принял такую форму, которая более не требует никакой дальнейшей обработки» (Von Soden. S. 14–18).

Между противниками Апостольского символа есть и такие, которые приверженность к этому Символу или к какому бы то ни было вероизложению объявляют изменой свободным началам Реформации, низводящей протестантов к темным Средним векам с их католицизмом (Аноним. Das Apost. Glaub. S. 24–25).

Таким образом, мы видим, что приверженцы партии Гарнака в своих рассуждениях об отмене Апостольского символа простираются несколько дальше тех границ, которых держится сам Гарнак.

Теперь нам следует ознакомиться с выраженными в печати воззрениями защитников Символа и противников Гарнака. Этим далее и займемся. Считаем делом справедливости наперед заметить, что полемика защитников Символа и многостороння, и убедительна.

III

Переходим к обзору немецкой литературы, поставившей своей задачей разбор и опровержение заявлений и выводов Гарнака относительно Апостольского символа.

Теодор Цан говорит, что в споре по поводу этого предмета появилось в короткое время «столько брошюр, сколько вырастает в одну ночь грибов» (S. 1). Действительно, таких брошюр появилось чрезвычайно много. Больше всего написали противники Гарнака, может быть потому, как выразился один из них, что если бы «люди стали молчать, то камни возопили бы» (Liideke. S. 29). У нас под руками находится девятнадцать книжек, написанных этими лицами, начиная от очень маленьких и кончая значительными размерами (более 150 стр.), но мы еще не можем похвалиться, что владеем всей полемической литературой. Разумеется, такая ревность в борьбе с крайними воззрениями берлинского профессора возбуждает отрадное чувство. Но при этом нельзя не выразить сожаления о том, что лишь немногие произведения полемистов отличаются действительной научной силой, меткостью замечаний и разнообразием аргументов. Такими качествами обладают полемические брошюры следующих лиц: Теодора Цана, профессора Эрлангенского университета, Кремера, профессора Грейфсвальдском университета, Бурка, какого–то протестантского прелата (?). Большинство прочих Гарнаковых возражателей или повторяют аргументы сейчас указанных лиц, хотя и не стоят в зависимости от них, или же пробавляются мелкими и детальными замечаниями, задевающими, но не сокрушающими врага. Впрочем, ниже мы воспользуемся всей этой литературой, не пренебрегая и детальными замечаниями, если они обладают некоторой силой и обнаруживают находчивость и долю проницательности в авторах.

Некоторые из рассматриваемых нами оппонентов Гарнака, знакомя читателей с кругом своих научно–религиозных воззрений, знакомят их отчасти и со своей личностью. Заметки этого последнего рода иногда возбуждают некоторый интерес. Так, Бауерфейнд, супер–интендант, заявляет о себе, что он один из старейших евангелических духовных лиц, что он достиг восьмидесятилетнего возраста, что скоро уже глаза его закроются, а уста сомкнутся навеки; а говоря так, престарелый супер–индентант дает знать, что его слова есть как бы некое завещание, обращенное к современникам (S. 3). Другое духовное евангелическое лицо, Тауберт, полемизирует против берлинского ученого не от одного своего лица, а от лица множества протестантских пасторов, с их собственного согласия (как об этом возвещается на заглавном листе брошюры). Третий полемист, Массов, замечает о себе, что он мирянин и не теолог, не знаком с прочими сочинениями Гарнака, но что, однако же, вправе отвечать этому последнему ввиду того, что Гарнак в своей брошюре о Символе обращается к широкой публике и касается такого дорогого для сердца каждого предмета; тот же автор заявляет о себе, что он юрист и прошел высшую школу 30 лет тому назад (S. 7,27). Четвертый полемист, Рендторфф, в первых же строках своей книжки сознается, что ему будет чужд холодный тон, но что он станет писать с большим одушевлением и глубочайшим чувством, возбуждаемыми предметом и явно обнаруживаемыми. И действительно, при одном случае, раскрыв свои убеждения, автор не мог воздержаться от восклицания: «Kyrieleison!» (Господи, помилуй! (греч.). — Ред.) (S. 6, 20). Автор именует себя в заглавии сочинения каким–то «монастырским проповедником».

Почти все писатели, полемизирующие с Гарнаком, считают своим долгом, защищая Апостольский символ, выразить свои мысли о высоком значении и истинном величии этого древнехристианского памятника. Можно сказать, что они неистощимы в похвалах этого последнего. Один из защитников Символа с пафосом так говорит о его значении: «Почти с первых дней Церкви Апостольский символ сделался вероизложением, посредством которого каждый христианин запечатлевал в крещении свой союз с Богом, сделался знаменем, вокруг которого группировалось общество верующих, военным возгласом, с которым христиане, как воины Христовы, служили своему небесному Царю, лозунгом, по которому исповедники Христа узнавали друг друга во всех странах, как дети одного и того же дома, говорящие одним и тем же языком» (Rendtorff. S. 11). Приверженцы и апологеты рассматриваемого Символа именуют его «малой Библией». Так, мы встречаемся с таким замечанием: «Если Лютер в изречении евангелиста Иоанна: «Ибо так возлюбил Бог мир» и пр. (3, 16), как в малой Библии, усмотрел все содержание Евангелия, то то же должно сказать и о символе Апостольском» (Lemme. S. 38). Этот последний восхваляется его защитниками за его в одно и то же время и краткость, и полноту: «Отличаясь классической краткостью, ритмическим благозвучием и притом же полнотой, какой нельзя найти ни в каком другом вероопределении, Апостольский символ, — по словам лучшего апологета этого памятника, — содержит все то, в силу чего христианин остается христианином, находя себе утешение и радость в том, что Бог совершил через Христа, и в том, что еще будет совершено Богом через Христа же для полного нашего спасения» (Zahn. S. 100). Рассматриваемому Символу защитники его отдают великую дань уважения еще и за то, что он «объемлет в кратких и содержательных формулах важнейшие факты божественного Откровения во Христе и потому, сделавшись простым, популярным выражением христианской веры, в то же время дает место для возможности, ведя какую бы то ни было честную борьбу, раскрывать глубокое значение вышеуказанных фактов и надлежащим образом выражать это значение» (Burk. S. 19). Символ, по мнению охранителей его достоинства, приобретает высокую ценность благодаря тому, что он есть несомненный отголосок древнейшей эпохи христианства. Один из борцов против Гарнака приводит следующие слова норвежского профессора Каспари, о котором принято выражаться: «Там, где работал Каспари, другому делать уже нечего», а он именно и работал над историей Символов: ««Крещальный символ» (т. е. Апостольский), или «Христианская вера», как обычно Церковь называла этот Символ, свидетельствует, что составляло с самого начала сумму апостольского благовестия и веры христиан» (Cremer. S. 31). В этом отношении большое значение приписывают тому, что Символ не содержит в себе «никакой теологии», т. е. что он не заключает в себе положений, создавшихся из необходимости считаться с такими или другими тяжелыми обстоятельствами времени в ходе развития церковного сознания. «Апостольский символ есть единственный Символ, — говорят в пояснение сейчас высказанной мысли, — который не заключает никакой теологии! В этом случае он стоит особняком в ряду других Символов. Все другие Символы, за исключением Апостольского, возникли среди критических обстоятельств и положения Церкви, при которых Отцы делали свое дело (по части Символов), дабы засвидетельствовать истину и в настоящем сохранить ее для будущего. Все эти Символы имеют целью противопоставить истину тому, что появилось не согласного с ней внутри Церкви; такого стремления не существует в Апостольском символе; последний остается верен своей древней цели (служить при крещении), почему задачи прочих Символов ему чужды» (Cremer. Eine Streitschr. S. 8–9). Апологеты Апостольского символа, наконец, высоко ставят его еще и потому, что он позволяет католикам поддерживать религиозную связь с протестантами, а самим протестантам заявлять о своем единении даже со всем христианским миром. Раскрывая первую из указанных мыслей, апологет Символа говорит: «Пусть мы, лютеране, понимаем Символ по–лютерански, в духе ап. Павла, а католики понимают поримско–католически; но, однако же, мы должны радоваться, что протестанты и католики имеют общение, по крайней мере, в Символе» (Thieme. S. 31). «Употребление этого Символа нами служит к рассеянию того воззрения некоторых католиков, что будто протестанты не веруют ни в Бога, ни во Христа» (Ibid. S. 3). Что касается другой, сейчас указанной мысли, то ее высказывает один из ревностнейших защитников Апостольского символа в таких словах: «Преимущество этого Символа перед большинством других Символов, лишь разъединяющих одних носителей христианского имени от других, состоит в том, что он, напротив, связует воедино всех христиан. У западных христиан всех исповеданий этот Символ имеет одинаково господствующее значение. А восточные Церкви исповедуют всецело содержание того же Символа, хотя и в других формах. В нашем Символе и с ним мы исповедуем веру всего христианства» (Zahn. S. 102–103).

Так высоко ставят авторитет Символа его апологеты, принимающие на себя задачу опровергнуть воззрения Гарнака, который относится со значительным недоверием к достоинствам данного древнехристианского памятника, усматривая в нем много недостатков. Велик авторитет и значение Символа, по суждению его защитников. Чтобы утвердить на прочных основаниях свое воззрение, они должны были, со своей стороны, разъяснить историю Символа в Церкви и всесторонне проанализировать его догматическое содержание. То и другое они и делают, но не с одинаковым усердием.

Что касается истории Символа, то эта сторона дела небогата результатами у наших авторов. Некоторые из них прямо принимают те результаты, к каким приходит Гарнак. «Брошюра Гарнака дает некоторые выводы научного исследования относительно происхождения и развития Символа, которые мы с благодарностью и приемлем», — говорит один из апологетов (Liideke. S. 4) и на том и кончает речь об истории памятника. В существе дела, как оказывается, мы не вправе многого ожидать от наших авторов, ибо, по словам лучшего оппонента Гарнака — Цана, точная история Символа есть дело будущего, и притом, может быть, не близкого будущего. Он выносит впечатление, «что в обширном кругу теологов ни в течение долгих лет мира, ни во дни горячего спора нельзя находить достаточно основательного знания дела», и прибавляет: ценного материала для раскрытия дела собрано много, но настоящей истории Символа еще нет. «История Апостольского символа, — по его словам, — должна положить в свое основание как работы, какие уже сделаны, так и работы, которые еще нужно сделать, и тогда впервые будет написана такая история, причем она должна быть чужда духа партийной теологии» (S. 1–3). После этого очень понятно, как мало нового и интересного могло быть сказано апологетами Символа относительно его истории.

Более интересное ограничивается некоторыми заметками у двух авторов. Один из них заявляет, что Гарнаку не во всем можно доверять, когда он берется раскрыть историю Символа. «Поразительно, что Гарнак, — пишет апологет, — ни одним словом не упомянул о главном факторе в развитии Апостольского символа; и кто без точного знания этого исторического фактора станет читать книжку г–на профессора и сочтет правильным то, что им написано, тот сильно обманется». «Какой же это главный фактор?» — спрашивает автор и отвечает на вопрос так. В течение нескольких веков этот Символ как святое предание самих апостолов хранился в тайне. Запрещено было его записывать на бумаге, чтобы предохранить от профанации со стороны неверных. Текст Символа устно передавался от епископа к епископу при хиротонии, от епископов — пресвитерам и диаконам, а эти последние научали Символу и прочих крещаемых. Содержание его было общеизвестно, это содержание «можно было проповедовать даже с кровли», но сама формула оставалась тайной, известной только верующим (Bauerfeind. S. 3—4). Что же отсюда следует? А вот что: записывать Символ на бумаге стали в Церкви поздно; поэтому, разъясняя историю Символа, нельзя ограничиваться только письменными документами, как делает Гарнак; эти документы далеко не доводят нас до первых времен появления и развития Символа; нужно брать во внимание, так сказать, неписанную историю Символа, и лишь тогда откроется великая древность этого памятника. Без сомнения, требование Гарнакова критика справедливо; но, к сожалению, сам автор, в силу этого самого требования, приходит к таким выводам, которые не могут заслуживать одобрения. Так, он утверждает, что не только т. н. древнеримская редакция Символа, но и т. н. новоримская редакция его (см. об этом нашу первую статью), по их букве составляют произведение св. апостолов, — с чем не согласится никто из самих сотоварищей автора по оружию (S. 10–11).

Как видим, здесь автор со своей полемикой заходит дальше пределов должного; но это не единственный случай у рассматриваемого автора. Борьба с Гарнаком приводит его к явным несправедливостям. Укажем на следующее обстоятельство, весьма интересное и важное и для нас, сынов Греко–Восточной церкви. Гарнак заявлял, что Греко–Восточная церковь не употребляла и не употребляет Апостольского символа и тем старается доказать, что западные Церкви не совсем правы, когда излишне дорожат указанным памятником. Главный недостаток этого замечания Гарнака, по нашему мнению, в том, что оно слишком кратко, а потому неопределенно. Но рассматриваемый Гарнаков полемист отнесся к этой заметке иначе. В жару полемики он решился доказать — как есть — обратное тому, что утверждает берлинский профессор, с присовокуплением некоторых оскорбительных замечаний по адресу Греческой церкви. Полемист полагает, что будто бы Греческая церковь в течение первых пяти веков владела таким же Символом, каким владеют по сию пору Церкви западные, но что она потом потеряла свое сокровище. Виной такого печального события, по рассуждению полемиста, была деспотическая власть византийских императоров. Критик пишет: Апостольский символ или же формы Символа, сходные с ним, «исчезли из этой Церкви благодаря императорскому деспотизму: византийский император Зенон своим указом — «Энотиконом» — строжайше предписал (в 482 г.), чтобы в его царстве при крещении употреблялся впредь лишь один Никейский символ, с исключением всяких других Символов; а император Анастасий (491–518) предписал, чтобы на будущее время в Византии употреблялся при богослужении Символ II Вселенского собора». Что же касается заявления, сделанного на Флорентийском соборе со стороны известного Марка Ефесского, что греки «никакого Апостольского символа не имеют и ничего о таковом не знают», то полемист усматривает в словах Марка лишь «поразительное невежество»; и при этом делает такое заключение: «Апостольский первосимвол никогда не хранился в Греческой церкви с такой рачительностью, как в Церквах западных» (S. 20–22). Все эти рассуждения полемиста суть плод полемического задора — и правды в них не заключается. Неправда, что будто Зенон предписывал Империи употреблять Никейский символ: во–первых, он адресовал свой указ не ко всей Империи, а лишь в Египет, а во–вторых, он говорил о символе Константинопольском, а не Никейском (Никейский символ почти совсем не употреблялся в качестве крещального Символа в Греческой церкви). Неправда и то, что будто Символы поместных Церквей в Греции заменены Никейским (правильнее: Константинопольским), по приказу византийских императоров. «Если мы в настоящее время при крещении читаем, а за богослужением слышим редакцию Константинопольского символа (II Вселенского собора), то этим мы обязаны Халкидонскому собору».[6] Это значит, что отмена поместных Символов, какие прежде употреблялись на Востоке, и замена их Символом II Вселенского собора произошла по инициативе самой Церкви, а не византийских царей, и происходит гораздо ранее правления Зенонов и Анастасиев. На другие напраслины и неправды, возводимые разбираемым писателем, можно найти удовлетворительный ответ в следующих замечаниях Т. Цана: «Греческий архиепископ Марк (сказавший известные слова на Флорентийском соборе) прав не только в том, что опровергал легендарное западное сказание о происхождении Символа прямо от апостолов, но и в том, что не соглашался с воззрением, что будто этот Символ в те времена был достоянием всего христианского мира. Определения (т. е. Символы) великих соборов (I и II Вселенских) уже рано в Греческой церкви заменили более древние формы Символа (поместных Церквей) в церковном употреблении и вытеснили их из самой памяти богословов», хотя нельзя не заметить, говорит Цан, что «в существе дела, то же исповедание, на которое на Западе смотрели как на произведение апостолов, довольно долго употреблялось при крещении и в Церквах восточных, но не с именем Апостольского символа и не в таких выражениях»(S. 4–5). Этими последними словами цитируемый нами ученый хочет сказать, что между Востоком и Западом в течение долгого времени было полное согласие в понимании апостольской веры, а не буквалистическое согласие в тексте Символа, — что, конечно, справедливо. Две или несколько отдельных Православных Церквей всегда согласны между собой в вере.

С большим, иногда решительным и даже блестящим, успехом ведут свое дело полемисты, когда они показывают шаткость, неверность и тенденциозность нападок Гарнака на содержание Апостольского символа. Самое усердие и многосторонность исследования полемистов в этом случае заслуживают полной похвалы.

Первый член Символа: «Верую в Бога, всемогущего (Вседержителя) Отца, Творца неба и земли», как мы знаем, не возбуждает сомнений у Гарнака. По поводу этого члена он делает лишь то замечание, что будто в Церкви скоро потерялось представление об Отце как отце людей и заменилось более холодным представлением о Нем как Отце мира вообще. Так как Гарнак не делает прямых нападок на первые слова Символа, то полемисты, почти все, обходят молчанием вышеуказанное замечание берлинского профессора. Мы нашли лишь в одной брошюре несколько слов, направленных против Гарнака по рассматриваемому случаю. Вот что именно говорит полемист: «Представление о Боге Отце как Творце мира не исключает представления о Нем как об Отце людей; представления эти сливаются и в Библии. Тертуллиан справедливо говорит: «Наименование это (Отец) выражает и любовь (pietas), и могущество». Представление об Отце как чадолюбивом в отношении к людям не исчезало из сознания Церкви и в позднейшее время. Например, св. Киприан Карфагенский говорит: «Новый человек, возрожденный и восстановленный Богу через благодать Его, прежде всего именует Его Отцом (в молитве: «Отче»), потому что человек стал Его сыном»» (Liideke. S. 6).

Второй член Символа: «И в Иисуса Христа, Его Сына Единородного…». Гарнак находит, что в этих словах заключается не тот смысл, какой стали влагать в них только впоследствии. Лишь «после Никейского собора стали соединять с выражением Единородный мысль о предвременном, вечном Сыновстве Христа». Раньше же этого не было. Например, «нельзя указать, чтобы около середины II в. (эпоха возникновения Символа, по Гарнаку) понятие Единородный Сын употреблялось в подобном смысле. В это время, если именовали Иисуса Христа «Сыном», говорили о том, что Он «рожден», то имели в мысли исторического Христа и земное Его явление. Следовательно, кто отыскивает в Символе учение о «вечном Сыновстве», тот отступает от первоначального смысла памятника».

Защитники Символа, конечно, находят, что Гарнак неправ в своих рассуждениях. «Фактически дело состоит не так», — пишет один из оппонентов Гарнака. «Правда, что выражение «рожден» в новозаветных писаниях относится всегда к земному явлению Христа: понятие «вечного рождения» чуждо (?) Св. Писанию; но этим и исчерпывается позволительное в словах Гарнака. Что с понятием «Христа» нужно соединять представление о Сыне, явившемся на земле, — этого доказать нельзя, и даже более: противоположное представление, безусловно, правильнее. Конечно, «Сын Божий» есть понятие мессианское, это — предикат Мессии, но у апостолов Павла и Иоанна это мессианское «Богосыновство» в приложении к Иисусу обозначает премирное и предвечное отношение Сына к Отцу, другими словами: мессианское Богосыновство Иисуса, как таковое, есть домировое, вечное Богосыновство. Этот результат в экзегетическом отношении составляет неотъемлемую принадлежность Нового Завета: требует доказательства не этот, а противоположный результат, что и должно бы составлять задачу Гарнака. От самого начала христианских времен верующие называются такими, которые «призывают имя Господа Иисуса Христа» (1 Кор. 1, 2; Деян. 9, 14 и др.), т. е. такими, которые молятся Ему; но молиться можно только Тому, Кто — Бог, а Кто Бог — Тот вечен, ибо обожествление человека, с точки зрения Ветхого и Нового Заветов, есть мысль богохульная, которой и следа нельзя искать в писаниях Нового Завета» (Cremer. S. 26–27). Другой полемист обращается — в борьбе с Гарнаком — к церковно–историческим данным и здесь находит основания для опровержения вышеприведенных воззрений разбираемого ученого. «То правда, — говорит он, — что определенное формулирование учения о предвечном рождении Сына произошло на Никейском соборе. Но если «Богосыновство» Иисуса Христа является здесь в качестве члена веры, то, однако же, это могло случиться лишь при условии, что подобное учение возникло и распространилось ранее того: исповедание сердца потом уже стало формулой веры. И действительно, еще с самого начала Церковь старалась уяснить для оглашаемых учение об отношении Сына к Отцу, пользуясь для этой цели различными образами. Удобнее всего этому назначению служила теория эманации, которой особенно придерживался Тертуллиан. Объясняя отношение Сына к Отцу, он говорил: как свет от света, так и Дух от Духа, и Бог от Бога возжигается. Этот образ понимания начал приобретать господство и постепенно сделался, так сказать, традиционным эгзегезисом и стереотипной формой выражения учения. Разумеется, подобные сравнения не могли делать догмат вполне ясным, но верующие удовлетворялись и этим, помня слова Писания о Сыне Божием: «Род же Его кто исповесть?»» (Liideke. S. 7–8).

Третий член Символа: «Зачатого от Святаго Духа, Рожденного от Марии Девы». — Большинство протестантов, в борьбе с Гарнаком, объявило этот член Символа «основанием христианства», «краеугольным камнем, о который сокрушается вся мудрость века сего». Понятно после этого, что на защите именно этого тезиса сосредоточены все лучшие силы протестантской науки. Аргументы, которыми пользуются в этом случае апологеты Символа, тверды, замечательно разнообразны и неистощимы, а подчас и блестящи. Успех апологетов тоже нужно признать совершенно несомненным.

Гарнак, приводя слова Символа: «Зачатого от Св. Духа» и пр., заявляет: «Здесь как факт утверждается нечто такое, что многим верующим христианам представляется невероятным».