"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты

Наконец одна из женщин начала говорить:

- Дети кричали, лежа на земле: «Разве мы еще нескоро умрем?!»

Она сказала это совсем безучастно. Я подумал: мы определенно все умерли и теперь совершаем вечное странствие в вечной ночи. В другое мгновенье мне пришло в голову, что я мог бы обойтись с этими женщинами непристойным образом. Но что если мы не умерли и вновь придет день?.. Я одумался и потом спросил:

- Не могли бы вы сказать, где мы находимся и куда едем?

Одна ответила:

- Я слышала, что это будто бы остров.

И продолжила:

- Здесь должен быть монастырь.

Добавив:

- На корабле было так много верующих...

Через некоторое время она начала снова:

- Однако все мы утонули бы, все, если бы с нами не плыл святой.

Она стала тихо молиться.

Мы поэтому молчали всю последнюю часть поездки.

Вскоре я почувствовал, что экипаж дважды резко подскочил, - и ухватился за складку собственного кишечника. Вот уж не думал, что у меня еще есть живот!

Потом мы проехали по ровной мостовой и остановились в каком-то дворе, окруженном домами; одна его сторона была обрамлена колоннадой. Насколько помню, мы вышли из экипажа, не дожидаясь чьих-либо приглашений. Сразу после этого я услышал голос, казалось, обращавшийся только ко мне; ко мне подошел монах с фонарем, взял меня под руку и повел вверх по наружной лестнице. Из-за горящего фонаря ночь казалась еще более темной. Когда мы переступали порог, мне померещилось, будто во двор въезжает еще несколько экипажей; но я не обратил на это внимания. Монах взял теперь свечу без подсвечника, зажег ее и повел меня по запутанным переходам. Время от времени нам приходилось подниматься по лестницам. Он не говорил ни слова, хотя мог бы догадаться, что повод для недоумения у меня есть.

Потом он отворил какую-то дверь и предложил мне войти. Он зажег другую свечу, и я заметил, что помещение, где мы находимся, просторное.

Теперь я хотел заговорить; но он тотчас покинул меня. Оглядевшись, я обнаружил чистую постель и коричневую кафельную печку, а также стол и табуреты. Снаружи ярилась буря.

Я подошел к окну и увидел, что комната расположена высоко над еловым бором. Я себя чувствовал так, будто сердце от неопределенности вот-вот разорвется; хотелось что-то высказать; но я сам не понимал, что. Я рванул себя за волосы - это не помогло. Я чувствовал, что неопределенность происходящего вписала в черты моего лица неизгладимый страх. Хотелось закричать, но даже этого я не мог.

Я вытащил из кармана потрепанный промокший Новый Завет и начал читать; я вообразил, что по ходу чтения смогу вспомнить, откуда я родом; через какое-то время я уже читал вслух, чтобы не слышать шум бури.

Но это не помогло. Я буквально сходил с ума. Тут на мое счастье явился брат-служитель - с дровами и торфом, чтобы растопить печку. Я успокоился, наблюдая за его простыми движениями. И хотел с ним заговорить; но не знал, как начать.

Потом он снова ушел, с глубоким поклоном и с молитвой на устах. Когда его уже не было, мне пришло в голову, что наутро я собирался плыть дальше. Мне казалось, какой-то корабль должен отходить около одиннадцати. Я выбежал за монахом в коридор, но он уже исчез. Я подумал, что он наверняка еще вернется, - и стал ждать.

Еще раньше я заметил, что в соседней комнате горит свет. Я принялся упорно прохаживаться по коридору перед этой комнатой. Время от времени на небе появлялась одна звезда.

Мне вспомнился Апокалипсис; он въелся в меня, как Молох или как морской полип. Зубы у меня застучали, потом я опять почувствовал судорогу в руках. Но продолжал прогуливаться по коридору.

После случилось так, что дверь той комнаты отворилась, и голос, показавшийся мне знакомым, сдержанно произнес:

- Ах, так это вы?

Человек, сказавший это, пригласил меня войти.

Я вспомнил, что он был на одном со мной судне. Он еще добавил:

- Нам принесут горячего чаю.

Я неожиданно для себя обронил:

- Завтра около одиннадцати я отсюда уеду.

Он как будто слегка испугался, но возражать не стал. Он предложил мне стул; я сел.

Он тогда произнес несколько слов о Боге - всё очень сбивчиво; прочитал мне и проповедь из книжки, но признался, что нынешний день слишком его измучил. Среди прочего говорил и о том, что нам следовало бы лечь спать; но быстро отказался от этой мысли:

- При такой буре разве заснешь...

И мрачно посмотрел на меня; потом, кажется, опомнился:

- О, да вы насквозь промокли!

Я отвечал, что не чувствую этого. Он тоже не стал больше об этом говорить.

Пришел брат-служитель и принес чай и фрукты, а когда увидел в комнате и меня, сходил за вторым стаканом.

- Пейте, - сказал незнакомец. Он разлил чай из чайника. Внезапно спросил меня, выкрикнув свой вопрос:

- Что вы такое?

Я долго думал, но не нашел ответа, о чем и сказал ему. Тогда он очень испугался. Но все же, будто через силу, очистил яблоко, предложил кусочек и мне, а сразу вслед за тем сказал:

- Нам следовало бы выпить вина; я, правда, думаю, что в монастыре это не разрешается; но сейчас вино превратилось бы в кровь, в кровь...

Я не понял его, но невольно подумал об Иисусе, которого распяли. Я почувствовал раны от гвоздей в своих окоченевших ладонях, даже сказал об этом. Он пугался все больше. Неожиданно резко вскочил со стула и крикнул:

- Вы должны проповедовать!

Я сказал, что не умею; но он настаивал на своем.

В этот момент в комнату заглянул сухопарый человек в черном сюртуке; мой хозяин бросился ему наперерез и крикнул:

-Уходите, вы сейчас должны спать!

И буквально вытолкал его за дверь; я подумал о Косаре; тут мой хозяин вернулся. Я заговорил о том, что недавно вспоминал Апокалипсис. Он крикнул: «Это свершается!»; и упал на колени, и стал молиться. Комната немного согрелась. Через несколько мгновений он, плача, стоял предо мной и говорил, что теперь нам и вправду пора ложиться. Я хотел уйти; но он удержал меня за плечо и сказал:

- Прошу вас, прошу, спите сегодня в одной постели со мной.

Я на мгновенье задумался и, видя его страх, согласился - хотя

хотелось мне сказать «Нет». Он тогда разделся и откинул край одеяла.

Я чувствовал себя так странно, как никогда прежде. Он же упомянул о страхе перед наказанием Божьим. Он дрожал всем телом. И добавил еще, что только рядом со мной для него возможен покой, только рядом со мной.

Потом он лег в кровать и повернулся на бок, чтобы освободить место для меня. Я увидел его обнаженные бедра и ягодицы. В тот же миг мозг мой будто пронзила молния: свадьба означает - спать вместе в одной постели, тело к телу.

Меня охватил невыразимый страх: очень может быть, что я состою в браке, а теперь совершаю супружескую измену, намереваясь спать в одной постели с другим.

Поначалу я расхаживал взад и вперед по комнате и терзал себя: кому же ты изменяешь?! Человек лежал в постели и ждал, когда я приду. Я совсем запутался; но в конце концов сказал, что спать с ним не могу. После чего покинул комнату; он же мне вслед протяжно застонал.

Вернувшись к себе, я слышал, как он, чтобы побороть страх, громко молится. Я уже хотел вернуться к нему, но тут услышал шаги в коридоре.

Это Смерть, подумал я; Косарь идет к нему, и ты, если тоже туда пойдешь, завтра проснешься рядом с трупом.

Меня охватил такой же страх, какой чувствовал человек, молившийся за стенкой, и я снова вспомнил об Апокалипсисе.

Тогда я распахнул дверь и выкрикнул в коридор:

- Завтра в одиннадцать я хочу отсюда уехать!

После чего закрыл дверь, разделся и ни о чем больше не думал. Молитвы я еще слышал, но они были далеко; и руки свои чувствовал, но то были руки других. - Всё лишь ночь, ночь кругом меня. - -

И мне снилось, что я лежу, заваленный большим камнем, который медленно выдавливает из тела внутренности; и когда наружу вывалилась кишечная петля, я понял: это та часть моей жизни, которую я забыл.

«Как отбросы на бойне» - мог бы я сказать.

Но каменный блок давил на меня все сильнее, и вот уже ребра отделились друг от друга, голова на удлинившейся шее ужасно вытянулась вперед, глаза еще видели, как тело мое расползается, словно насекомое, на которое наступили ногой. - Потом опять была ночь.

И опять мне снился сон: что покинутый мною человек - не кто иной как Косарь. Он потом еще поприветствовал меня на кладбище; но сам я лежал в могиле. И ощущение было приятным: я чувствовал себя так, будто кто-то отпустил непристойную шутку, над которой я от души посмеялся.

Наутро около девяти в дверь мою громко и отчетливо постучали. Я сказал «Войдите» и спрыгнул с постели.

В комнате было очень тепло. Я пощупал печку: горячая; в топке тоже еще сохранялся жар. Одежда почти высохла. Я поспешно натянул ее на себя. Веки, правда, немного опухли, но усталости я не чувствовал. Вода, приготовленная для умывания, показалась мне замечательной. В своем обтрепанном и мятом костюме я выглядел как нищий, стыдился показаться людям на глаза.

Но после некоторых колебаний все же решился открыть дверь и выйти - пусть обо мне думают, что хотят.

Когда я ступил в коридор, перед моей дверью стояли с полдюжины человек, мужчин и женщин, - бледных и утомленных. Они подходили, протягивали мне руку; женщины, похоже, хотели меня поцеловать; но сдерживали себя и только дотрагивались, стараясь разгладить на мне костюм.

У меня возникло чувство, что надо бы улыбнуться, - и я улыбнулся. Я сумел скрыть смущение, и это воодушевило собравшихся. Я догадался, что здесь ничего говорить не стоит, и направился к лестнице. Мгновенье чужаки оставались, где были, потом последовали за мной. На нижнем этаже я встретил давешнего монаха. Он казался спокойным и добродушным; это помогло мне, несмотря на сумятицу чувств, почувствовать себя свободнее. Он поздоровался, взял мою руку и больше ее не выпускал. Привел меня в сводчатую залу, сопроводил к столу и предложил сесть.

Потом произнес какие-то слова. Примерно такие: что он очень рад, если я хорошо выспался, и не желаю ли я чего-нибудь, что он мог бы исполнить. Я сказал, нет. Тогда взгляд его буквально повис на моих губах, я это чувствовал, как чувствуешь поцелуй, и мне было приятно. Я протянул ему руку и сказал: «Спасибо». И потом попросил показать мне ближайший путь до города и гавани. Он согласился; но предложил, чтобы я прежде немного поел.

Он принес варенье, и черный хлеб, и коричневый мед, и свежее масло, а еще кувшин плодового вина и молоко. Я снова заговорил; но ничего толком объяснить не мог. Я сказал, что прошу его, когда меня здесь уже не будет, заглянуть к человеку, который прошлой ночью спал в комнате, расположенной рядом с моей. На меня снова напал неизъяснимый страх. Монах заметил это и спросил, растягивая слова, в чем, собственно, дело. Я повторил, что он должен подождать, пока я уйду, и только потом посмотреть - тот человек, наверное, умер.

Тут монах посмотрел на меня, как смотрят на пророка, и сказал, что пролежал всю ночь, терзаясь смутным страхом, потому что думал: к нему придет Косарь-Смерть. Но потом к нему в келью пришла Мария и легла с ним в постель. Он чувствовал ее тело - такое мягкое, что с ним ничто не сравнится. Она, мол, была как мать, а он - как ее новорожденный сын. Он вдыхал аромат ее плоти и пил из ее груди. И тогда, дескать, Косарь прошел мимо него - определенно к тому человеку. Я увидел, что монах плачет. Я погладил его лицо и хотел еще что-то сказать; но тут ввалились эти чужаки, чтобы на меня поглазеть.

Я, пересилив себя, съел немного хлеба и выпил вина.

Меня теперь мучила мысль: а не бросил ли когда-то этот монах свою жену, и не позабыл ли ее, и не она ли - та Мария, которую он призывает в самые безысходные часы.

Чуть позже я спустился с монахом по узкой тропе, петлявшей между елями. Мы быстро добрались до стены, в которой была дверца. Через эту дверцу он меня выпустил.

Передо мной простиралось море, все еще неспокойное и взбаламученное. Я очень испугался, потому что теперь оно выглядело как добрый друг. Человек, проводивший меня до этого места, объяснил, что дальше я должен идти вдоль береговой линии.

Я поблагодарил и спустился с дамбы, построенной для защиты от моря. Монах долго смотрел мне вслед. Я шел по белому песку, который при каждом шаге оползал под ногами. Вдалеке я видел город. Я старался идти быстро, чтобы не опоздать на корабль.

В голове было ощущение глухоты; мне не помешало бы присесть, отдохнуть. Я хотел подойти совсем близко к морю, чтобы успокоиться, глядя на его волны. Но такого я себе не позволил.

Я подумал, что должен бежать, как бежит убийца.

Потом мелькнула мысль: море зеленое; но оно не мягкое, значит, оно не труп. Да, но оно прячет трупы!

Я имел в виду опустившиеся на дно корабли и людей, которые утонули.

Мне было нехорошо, я чувствовал себя больным. Еще я подумал: солнце так ярко освещает красную черепицу крыш, и все же не рассеивает моего страха.

Я сказал себе: «Все краски холодные; нужно быть слепым, чтобы почувствовать тепло».

Потом я увидел улицу, которая пролегала вдоль пляжа. Я по откосу вскарабкался к ней; улицу обрамляли редкие деревья, еще голые. Вскоре показались дома, окна, люди... И все они смотрели на меня. Я всей поверхностью тела чувствовал давление их взглядов. Порой я спотыкался на булыжниках мостовой и тогда краснел, ибо думал, что обнаружил перед всеми свою слабость.

Потом я очутился в гавани. Она была маленькой и грязной. Гранитные причальные стенки, несколько чугунных решеток, несколько кораблей...

Пространство вокруг меня вдруг оказалось тесным, загроможденным.

Я спросил человека - похоже, ничем не занятого, - какой корабль отплывает отсюда в одиннадцать. Тот ответил, что в это время не отплывает ни один корабль. Я сильно испугался, повернулся к человеку спиной и тут же забыл о нем.

Что мне теперь делать? Я шел по набережной, порой останавливался, смотрел на моряков и размышлял.

Когда отправится ближайший корабль? Ах, это все равно; если не прямо сейчас, то всё, что случилось раньше, теряет смысл.

Куда вообще я хочу попасть? На мгновение я задумался: не вернуться ли в монастырь; но потом эту мысль отбросил - ведь там кто-то умер. Я сел на ближайшую швартовочную тумбу и заговорил с собой так:

- Ты хочешь посмотреть мир?

- Нет.

- Чего же ты хочешь?

- Ничего.

- Зачем тогда ты живешь?

- Потому что родился.

- Почему бы тебе не умереть?

- Потому что я этого боюсь.

- Значит, тебе так или иначе придется уехать отсюда, пусть лишь из-за смутной потребности в перемене мест.