Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

Вл. Гаков

УЛЬТИМАТУМ

ЯДЕРНАЯ ВОЙНА И БЕЗЪЯДЕРНЫЙ МИР В ФАНТАЗИЯХ И РЕАЛЬНОСТИ

ВВЕДЕНИЕ

То, что времени катастрофически не хватает, мы впервые поняли лишь во второй половине XX века.

Разумеется, и все предыдущие столетия писаной человеческой истории раздавались стенания по поводу быстротечности «дней земных». Мало кто уходил из жизни, устав и пресытившись, в покое, как мечтал о том русский ученый Мечников; большинство уносило с собой в могилу невыполненные задачи и нереализованные мечты. Правда, оставались дети и внуки, написанные книги, возведенные города и крепостные стены. Но все же неправдоподобная краткость жизни удручала, а темп изменений пугал. Да и книги устаревали, а города разрушались; что касается детей, то каждое уходящее поколение смотрело на них с иронией: все-то они торопятся…

Так было, по-видимому, всегда — пока не пришло наше время. Стало общим местом повторять, что только с приходом этого — двадцатого по счету в большинстве календарей — столетия темп изменений в обществе, технике, индивидуальной психологии возрос настолько, что стал заметен всем. Молодым и старым, «прогрессистам» и реакционерам. Мое поколение было, вероятно, первым, кому во всеуслышание объявили: вы уже способны не только уничтожить себя самих, но и жизнь на Земле в придачу. Отрезая тем самым всем будущим поколениям саму возможность новых и, может быть, более удачных попыток.

«Никогда не говори „никогда“ — гласит пословица. Успокаивающая многих мысль, восходящая к ветхозаветному пророку: что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Покружит ветер — и вернется на круги своя. Суета сует, одним словом. Стоит ли переживать…

В наше время и пословицы, содержащие концентрированный народный опыт и освященную веками библейскую мудрость, следует оценить критически. Возможно, ошиблись и они: не вернется ветер на круги своя и с исчезновением последнего человека наступит Ничто. Если мы допустим.

Мы в полной мере ощущаем, как не хватает времени. А прогресс (прогресс?) мчит все быстрее, и уже не успеваешь не то что задуматься о будущем, но и хорошенько разобраться в происходящем рядом с тобой. Собственно, не стоит долго распространяться на эту тему: читатель, вспомнив на минуту, что произошло на его глазах за последние пять лет, за год, сам решит для себя, что это за время, в которое мы живем.

Для пишущих книги — безусловно тяжелое. Не до книг; успеть бы сказать все, что хочешь, в газетах и журналах — завтра это может устареть. Актуальная сиюминутность властно завладела нашим вниманием, и вот уже раздаются голоса, что хватит, нет времени на романы, эссе, трактаты — подождут… При всем моем внутреннем неприятии этой идеи ей не откажешь в убедительности.

Ведь верно: во всех наших „внутренних“ делах сегодня царствует публицистика (и царствует по праву, демонстрируя, на что она способна). Даже возвращенные из директивного „небытия“ шедевры отечественной художественной прозы многие читают прежде всего как своеобразный фактический комментарий к событиям — а не тенденциям — нашей недавней истории.

На эту тему много спорят. Но вот что лично для меня совершенно неоспоримо, так это незавидная участь тех авторов, кто пишет не прозу, а исследование, монографию, эссе (жанр тут не важен) на темы политики. В этой сфере изменения пошли лавиной, и „устареть“ можно не за год — за месяц. Во время работы над книгой я встречал много трудов, изданных совсем недавно, авторы которых сегодня дорого бы дали, чтобы переписать их с начала до конца.

Давайте вспомним только два факта.

За последние пять лет экстравагантная, хотя и тщательно просчитанная на компьютерах, научная гипотеза „ядерной зимы“ превратилась из абстрактных забав математиков, биологов, геофизиков в очевидную истину. Настолько очевидную, что она ныне набатом гудит в головах и политиков, и простых людей!

За последние пять лет камень преткновения ведущих политических сил современности — тезис о непрекращении идеологической борьбы, несмотря ни на что, — наконец-то начали сдвигать с дороги. Начался поиск точек соприкосновения в мировоззрениях, заложены первые камни в основание повой системы приоритетов, в которой главной и определяющей на сегодняшний день признается ценность человеческой жизни и жизни человечества на Земле.

Впрочем, об этом сейчас написано много. Не углубляясь далеко в „политику“, вспоминаю только два события, потрясшие меня на протяжении этих последних пяти лет:

Московский форум „За безъядерный мир, за выживание человечества“, на котором Генеральный секретарь ЦК КПСС открыто сказал о том, что наша страна готова добровольно отказаться от статуса „великой ядерной державы“ (ибо что за величие, тем паче гордость — нести скрытую угрозу прежде всего самим себе!); и визит президента США в Москву — в самое сердце „империи зла“…

Какие сдвиги в сознании политических лидеров! А времени-то прошло всего ничего. Пять лет…

Материал для книги я собирал в основном в те два года, когда лексикон наш пополнился словами „Чернобыль“ и „Челленджер“, ставшими трагическими символами времени. И были проведены две встречи на высшем уровне, когда внимание всего мира было приковано к столицам маленьких государств: Женеве и Рейкьявику. И был осуществлен первый в истории — пусть частный — опыт отказа от идеи ядерного превосходства: продолжавшийся более года советский односторонний мораторий на ядерные испытания.

А написана книга была за год. За который к историко-географическим вехам на карте планеты, Женеве и Рейкьявику, прибавились еще две столицы, на сей раз главных стран-антагонистов, — Вашингтон и Москва. И был подписан первый в истории договор о разоружении, объявивший вне закона сразу два класса ракет с ядерными боеголовками.

Неудивительно, что первоначальный план книги много раз переворачивался с ног на голову. И не единожды я поддавался паническому настроению: все летело к черту, ибо действительность буквально наступала на пятки, а когда и обгоняла на повороте…

К счастью, однако, в мои планы вовсе не входило писать „книгу о сегодняшнем дне“. В отдельных местах она таковой получилась, но задумана была прежде всего как размышления о прошлом и будущем. Не хотелось повторять многочисленные труды других авторов о природе войн, о войнах ядерных и „звездных“, о конкретных политических инициативах правительств и стихийном антивоенном движении широких масс (об этом сегодня доступнее и оперативнее сообщают газеты). Интересно было порассуждать о другом. Об уже достигнутом человеческой мыслью — а это столетия поисков, находок и заблуждений! И о будущем, которое нас ожидает.

И ожидать которое пассивно — недопустимо.

„В настоящее время мы… находимся пока лишь на стадии „экзамена совести“. Всякий раз, когда наши сложившиеся общества, переживая беспрерывный кризис роста, начинают сомневаться в себе, они спрашивают себя, правы ли они были, вопрошая прошлое, и правильно ли они его вопрошали. Почитайте то, что писалось перед войной, то, что, возможно, пишется еще и теперь: среди смутных тревог настоящего вы непременно услышите голос этой тревоги, примешивающийся к остальным голосам“[1].

Французский историк Марк Блок написал это почти полвека назад, в самый разгар войны. В тот раз не прислушались (многие не желают прислушаться и к самой Истории) — почему бы сегодня не исправить ошибку? Ведь незнание прошлого, по словам того же Блока, „неизбежно приводит к непониманию настоящего. По, пожалуй, столь же тщетны попытки понять прошлое, если не представляешь настоящее“[2].

Спустя полвека можно дополнить ученого: и будущего.

В наши дни действительность столь остро связала в единые узелки опыт прожитый и опыт неиспытанный (который, однако, испытать-то никак нельзя!), что люди, если не хотят подвести черту под своим пребыванием на этой планете, уже не могут двигаться вперед, полагаясь только на знание прошлого. Необходимо хорошо разбираться и в картах будущего.

Впрочем, книга эта посвящена специфическим „прошлому“ и „будущему“. Реальному прошлому наших фантазий, мечтаний и страхов — и запечатленному в них воображаемому будущему.

Это не история фантастики как разновидности литературы и искусства. Фантастика, как и любая литература и искусство, остается производным той социальной среды, в которой она взращена. И которую, естественно, как-то отражает. Но та особая фантастика, о которой пойдет речь в книге, — фантастика о ядерной войне связана с реальностью еще теснее и парадоксальнее.

Объект ее исследования никакой иной литературой, кроме фантастической, исследован быть не может. Ядерной войны на Земле еще не случилось (если не считать тревожных предупреждений — Хиросимы, Нагасаки, Чернобыля), а сейчас мы все более уверенно осознаем, что это вообще событие одномоментное — произойди она, и это будет первым и последним опытом такого рода. Некому будет им воспользоваться. А посему, как четко сформулировал задачу английский писатель Мартин Эмис, „до тех пор, пока мы не знаем, что делать с ядерным оружием, мы должны учиться писать о нем“[3].

Оттенок „фантастичности“ окутывает вообще все, что с ядерной войной связано — хотя угроза ее куда как реальна. Парадокс… Но, чувствуя недоверие к парадоксам или просто нежелание в них разбираться, к теме этой лучше не подступаться…

„…Военная теория ядерной войны, — пишет видный советский историк Д. М. Проэктор, — в отличие от всех в истории военных теорий, так или иначе связанных с практикой, с чем-то осязаемым, есть абстракция, оперирующая категориями, привносимыми скорее мыслью, даже фантазией (курсив мой. — Вл. Г.), чем действительным опытом, хотя всегда считалось, что военная теория должна базироваться прежде всего на опыте“[4].

Если уж в такую грубо практическую сферу, как военная стратегия, проникла фантастика, то что говорить об идеологии, науке и искусстве, массовом сознании!.. Кроме того, есть еще одна область странного пересечения ядерной реальности и ядерной фантастики.

Оказалось, что, в отличие от безответственных политиков и военных, долгие годы преподносивших свои фантазии в качестве „мудрых и реалистичных“ стратегических доктрин, многие профессиональные писатели-фантасты разрабатывали все эти сюжеты в своем творчестве. С разной степенью успеха, на неодинаковом художественном уровне и движимые далеко не одними и теми же намерениями (в том числе, как убедится читатель этой книги, и небезобидными), они создали сообща уникальную в своем роде библиотеку ядерного опыта.

„Используя художественную прозу в качестве зеркала, в котором отражаются наши социокультурные установки на опасность, связанную с гонкой ядерных вооружений, я постараюсь помочь вам прежде всего лучше понять эти установки. Обычно ядерная война вызывает такую тревогу, что большинство озабочено одним: как бы обезопасить себя от самих мыслей об этом. Наступает отчаяние, растет беспочвенная вера в то, что „там наверху“ и в „ученых сферах“ все знают и отдают себе отчет в сложности создавшейся ситуации; многие вообще поддаются „избирательной“ апатии. Все это до некоторой степени присутствует и в художественной литературе, поэтому данную книгу можно рассматривать как сборник новой информации о наших тревогах и страхах. Но именно эта литература в силу ее образности может подойти к исследованию проблемы таким манером, что проблему просто невозможно будет обойти стороной. Художественная литература о ядерной войне может оказать непредсказуемое влияние на мир, постоянно балансирующий на ее грани“[5].

Я взял эту цитату из предисловия к другой книге, к которой не раз еще собираюсь возвращаться. Но хочу надеяться, что те же самые слова вполне подходят и к моему замыслу (об исполнении его судить, конечно, не автору, а читателю).

Писать о научно-фантастической литературе можно по-разному. И тем, кого привлекает больше художественный анализ текстов или лежащих в их основании структур, данная книга может показаться малоинтересной. Уже после выхода моей предыдущей книги — „Четыре путешествия на машине времени“ (из ее последней части и „проросла“ со временем книга, которую вы держите в руках) — автор получил от ряда читателей упрек в недостаточности художественного анализа, в том, что недопустимо мало внимания было уделено стилю, образности, структурам разбираемых произведений… Что ж, упрек принимается. Но каждый пишет о том, что ему ближе.

Признаюсь, мне интереснее социальная судьба тех или иных научно-фантастических идей, нежели их жизнь в собственно литературе. И не отказывая себе в удовольствии отмечать на полях этой книги несомненные литературные достоинства отдельных произведений (а когда таковые достоинства есть, кто ж против!), я все-таки буду стараться следить за тенденцией, за общим движением и перипетиями социальной мысли. За ее иногда поразительными откровениями и тупиками, честь „открытия“ которых великие писатели делят с авторами, ныне полузабытыми…

Значение научно-фантастической литературы (а в последнее время и кино), вообще фантазии преувеличивать не следует. Но нельзя и недооценивать силы воображения. Тем более презрительно игнорировать: люди, мол, серьезным делом заняты, а вы тут со своей фантастикой… Великий Иммануил Кант предупреждал об этом два столетия назад в своем труде „К вечному миру“: „Для законодательного авторитета государства, которому следует приписывать величайшую мудрость, унизительно, по-видимому, искать поучения о принципах своего поведения относительно других государств у подданных (философов), но все же делать это весьма благоразумно… Говорят, например, о философии, что она служанка богословия… Но из этого еще не ясно, „идет ли она с факелом впереди своей милостивой госпожи или поддерживает позади нее ее шлейф“[6].

Я перехожу к рассказу об „идущих с факелом“ и „несущих шлейф“. И меня все не покидает мысль, что великий философ мог бы сказать такое и о писателях-фантастах.

ТЕМА ПЕРВАЯ

"КАНУН"

— Все это началось очень давно. Многие, вероятно, просто не в состоянии себе представить, насколько давно. Мы не разберемся в наших нынешних проблемах, в сегодняшнем балансировании на краю пропасти, если не вглядимся пристально в самые истоки процесса, что привел нас к ней. Всему причиной наш далекий предок, впервые осознавший в своем сородиче — врага…

Сентябрь 1987 года. Конференц-зал в помещении Советского комитета защиты мира заполнен до отказа: участникам советско-американского симпозиума "Новое видение друг друга" читал лекцию известный публицист Сэм Кин. О его книге-бестселлере "Лица врага" и о нашумевшем фильме того же названия я к тому времени был наслышан, а тут представилась счастливая возможность послушать самого автора.

Счастливая — потому что Сэма Кина надо было слышать. Прирожденный оратор, он едва уловимыми интонациями голоса "доубеждал" в тех случаях, когда не пробивали стенку недоверия тщательно подобранные факты и уникальные слайды. Не все принималось аудиторией безоговорочно, и последующие два дня, когда проходил "круглый стол" писателей и журналистов с участием Сэма Кина, подтвердили несовпадение многих позиций, — но обаяние личности делало свое дело.

Речь его будила мысль; о том свидетельствовала и реакция аудитории, совсем не напоминавшая чинное слушание научного доклада. Признаюсь, и я поддался общему настроению, тем более что мои собственные мысли Сэм Кин "подтолкнул" в направлении вполне конкретном.

Есть в электротехнике такое устройство — триггер. Простенькая схема на лампах или транзисторах, практически мгновенно включающая или выключающая более сложное электронное устройство (по-английски слово обозначает также и курок огнестрельного оружия). Своего рода "триггером" для начала работы над книгой стала для меня встреча с Кином осенью 1987 года.

…Мне давно хотелось — книга существовала еще только в плане — снабдить ее лаконичным досье. Сжатые биографические сведения, дающие представление о героях книги, об их личном военном опыте (если он был), ничего лишнего. Так пусть же первым, на ком откроется досье, будет Сэм Кин.

Досье по теме "Канун":

СЭМ КИН

Род. в 1938 г.

Американский писатель, публицист, общественный деятель. Окончил Принстонский университет. Работал журналистом, сотрудничал с журналом "Сайколоджи тудэй". Автор книг "К танцующему богу" (1970), "Начало без концов" (1975), "Лица врага" (1985) и др.

Так бывает. Материал под рукой, план выстроен в деталях, заблаговременно выписаны образы героев будущей книги — и не хватает сущей малости. Никак не идут в голову какие-то первые, самые нужные фразы, слова, примеры. И вдруг неожиданная встреча, какой-то внешне незначимый и уж во всяком случае незапланированный эпизод, случайная подсказка — и пошло-поехало…

Все было тогда готово и у меня. Вчерне было намечено открыть долгий и обстоятельный разговор о мире и войне, об отражении и предвосхищении этих двух вечных спутников человеческой цивилизации в художественной литературе и кино с путешествия в прошлое. Следовало кое-что напомнить, прежде чем вести речь о новом мышлении, которое буквально обрушилось на нас в конце XX века. Разговор нужно вести, отталкиваясь от истоков, — ото было ясно. Но вот откуда именно, от какой хронологической вешки, я еще не выбрал. Пробовал разное, да все как-то неудачно.

Выход подсказал Сэм Кин. Простой выход (сейчас удивляешься — что могло быть естественнее?): начать с начала. С момента возникновения человеческой цивилизации — и даже раньше. С того самого времени, как человек впервые открыл в себе человека.

То, что отсылка не совсем верная, выяснилось позже. Войны, по крайней мере в современном значении этого слова, возникли не на заре человечества. Но общий ход мысли: искать именно там, на почти невидимом "дне" исторического колодца, — оказался плодотворным. Стоило задуматься над истоками, и работа закипела… Самое время вернуться к началу человечества — не исключено, что сегодня оно стоит на завершающей стадии своего развития. На самом краю бездны, о которой говорил американский публицист.

Поначалу я никак не предполагал участие в книге Сэма Кина, даже имени этого не знал. Но вот встретились, поговорили, а потом за один вечер я проглотил "Лица врага" — и стало ясно, что никак без Кина не обойтись.

Это ведь он подсказал если не решение, то хотя бы вопрос: когда это все началось?

Глава 1

ВЕКОВОЕ ПРОКЛЯТЬЕ

"Сначала мы создаем врага. Образ появляется раньше оружия. Прежде мы убиваем других в помыслах, а потом уже изобретаем орудия убийства — боевой топор или баллистические ракеты. Пропаганда предшествует технологии… По-видимому, все дело не в свойствах нашего разума и не в созданной нами технике, а в нашем жестокосердии. Из поколения в поколение мы находим поводы ненавидеть друг друга, считать друг друга зверями, нелюдями, всякий раз оправдывая себя самой изощренной политической риторикой. И отказываемся признать очевидное. Мы, люди, принадлежим к виду Homo hostilis — "человек враждующий", являемся животными, создающими врагов"[1].

Этот вывод — отправной пункт в размышлениях Кина. Жесткое, чтобы не сказать жестокое, и безапелляционное суждение автор "Лиц врага" представляет теоремой, на доказательство которой не жалеет усилий. Правда, в его построениях анализ иногда подменяется эффектной сентенцией, но тут уж ничего не попишешь: по жанру это публицистика, а не академичный научный труд.

Отбрасывая лежащий на поверхности "ответ" фрейдистов — человек изначально и безнадежно агрессивен, — Кин пытается искать в далеком прошлом, тщится найти тот роковой момент, когда представитель вида Homo sapiens стал "человеком враждующим". Мне кажется, поиск этого отправного пункта для автора книги принципиален, ибо, если было какое-то гипотетическое время "до грехопадения", значит, к нему возможен когда-нибудь и диалектический возврат.

"Никто не может с уверенностью сказать, когда именно война вошла у людей в обыкновение"[2], - замечает Кин и все-таки пытается самостоятельно разобраться в истоках человеческой агрессивности.

По его мнению, она обусловлена коварным следствием прогресса — избыточным богатством, которое является "источником искушения для людей, способных украсть то, что произвели другие"[3]. Так человека обуяло желание силой утвердить право, и с той поры он уже не знал иных принципов взаимоотношений с себе подобными. Кин приводит, в частности, данные американского археолога Сью Мэнсфилд, свидетельствующие, что войны возникли не раньше чем 13 тысяч лет назад, то есть после (или одновременно) с наступлением эпохи неолита. Остатки материальной культуры вроде бы веско говорят за то, что в палеолите древний человек занимался чем угодно: охотился, создавал творения искусства, участвовал в ритуалах и сочинял мифы — но не воевал.

Или же находил это занятие столь постыдным, что никому просто в голову не приходило увековечивать военные подвиги…

Итак, в палеолите между племенами охотников и собирателей царил мир, отсутствовала алчность и как следствие этого — насилие. Совершив первый гигантский скачок в развитии, древний человек переходит к скотоводству и земледелию; наступает так называемая "неолитическая революция", ознаменовавшаяся кроме всего прочего и началом систематического истребления человеком себе подобных.

Археологи, действительно, долго и упорно докапываются до истины — в прямом и переносном смысле — и в этом частном вопросе. Но их выводы, как можно судить по авторитетным свидетельствам[4], не так просты, во всяком случае не столь "оптимистичны", как это видится Сэму Кину (если исходить из его гипотезы о "золотом веке" невинности и миролюбия).

Заранее оговорюсь: с точки зрения современных научных взглядов на предысторию человека все было не так.

Специалисты — археологи, философы, культурологи, этнографы — до сих пор спорят по поводу нравов и обычаев тех далеких, недоступных времен, материальные свидетельства о которых чрезвычайно скудны. Но некоторые наблюдения, например, за жизнью примитивных племен, не соприкасавшихся с современной цивилизацией, позволяют сделать заключение, ломающее схему Кина. Мирной идиллии на лоне природы скорее всего никогда не существовало.

Мне кажется, я понял ход мыслей американского публициста. Отчего он так держится за свою идею — наступления агрессивности в эпоху неолита (кстати сказать, очень близкую христианской версии грехопадения)… В подобной схеме рассуждений можно нащупать сразу две болевые точки нашего времени. Ведь что получается: неолитический человек, только приступив к робкому, первичному "насилию" над матерью-природой — начиная ее преобразовывать, одновременно открывает в себе способность, о которой дотоле не подозревал. Способность быть жестоким и безразличным к близкому — если он "чужой", "враг".

Красивая схема, сама по себе заставляющая задуматься о вещах достаточно серьезных. Однако схема неверна.

Прежде чем продолжить спор с Кином, приведу еще одну точку зрения, в чем-то сходную, но в то же время уводящую и дальше.

…Хорошо помню, как во время работы Московского международного кинофестиваля 1969 года меня буквально ошеломил американский фильм "2001: Космическая одиссея". С автором сценария Артуром Кларком мы еще встретимся на страницах этой книги, а вот о прологе кинокартины самое время поговорить сейчас. В нем режиссер Стэнли Кубрик довел до логического конца (правильнее сказать, "до начала") мысль об изначальности человеческой агрессивности. Человек разумный, по замыслу постановщика фильма, — это одновременно и человек агрессивный; эту вторую способность он получает от высших космических сил в виде бесплатного приложения к первой — способности мыслить.

Досье по теме "Канун":

СТЭНЛИ КУБРИК

Род. в 1928 г.

Выдающийся американский кинорежиссер. Систематического образования не получил. Начинал работать фотографом. Постановщик фильмов "Спартак", "Лолита", "Заводной апельсин", "Сияние" и др.

…Ранним утром на Землю, где еще не существовало разумных обитателей, по зато бродили редкие стаи человекообразных обезьян, "готовых" к дальнейшему эволюционному скачку, прибыл неведомо откуда черный монолит. Как выяснилось позже, — таинственный посланец космического разума, страж и повивальная бабка, призванная облегчить рождение разума земного.

На экране с помощью нехитрой кинометафоры показан весь процесс зажигания искры разума.

Вот обезьяна вроде бы без всякого смысла лупит обглоданной костью по черепу кем-то не доеденного животного, В следующем кадре монотонные движения приобретают целенаправленность, в глазах обезьяны загорается интерес: в ее руках — уже орудие. И сразу — эпизод, где наша знакомая точно и уже вполне осмысленно бьет той же костью по черепу убитого сородича. На этот раз убитого ею, "поумневшей" обезьяной. Только потому, что принадлежал к "чужой" стае. Кость становится оружием…

Чуть позже она взметнется вверх, брошенная в порыве восторга уже не обезьяной — человеком, чтобы по законам киномагии превратиться в космический корабль-"челнок", спешащий на свидание с гигантской орбитальной станцией, которая под звуки вальса Штрауса величаво кружит на звездном фоне!

Десять с лишним тысячелетий сжаты в не фиксируемую взглядом границу между соседними кадрами на кинопленке. Переход мгновенный, что соответствует общей философской концепции фильма. За технический прогресс, обретенное космическое могущество заплачено жизнью того самого — первого — убитого соплеменника… Мысль обнажена и абсолютизирована: так было от века, есть и будет продолжаться, покуда человек останется человеком.

Может быть, как раз эта уверенность авторов фильма и рождает вопросы. Всякая претензия на абсолютное знание трудно уживается с реальностью. Конечно, проще всего экстраполировать данные исторического опыта в будущее — но кто доказал правомерность подобной операции? По крайней мере, есть веские основания поспорить с таким "прогнозом на будущее".

А заодно возвратиться к Кину и к "начальным условиям" (мирная идиллия в палеолите).

Утопическая сказка о первобытном "золотом веке" не выдерживает столкновения с данными исторической науки. Примем эту достаточно неуютную истину без излишней драматизации. Серьезные межплеменные конфликты, военные походы на соседей, в основном с ритуальными целями, происходили, по-видимому, всегда.

Может быть, эти данные ученых и подвигли публицистов на сверхпессимистические обобщающие заявления типа: "Люди уникальны тем, что они единственные на планете живые существа, которые объединяются в группы, чтобы убивать себе подобных на войне"[5].

С тех пор как наш пращур стал объединяться в группы, племена, возникло и устойчивое противопоставление "своего" — "чужому". И соответственно хорошего — дурному. Чужое означало недоброе, грозящее опасностью; соседнее племя — "злые колдуны", от которых только и жди беды.

Как давно отложилось в особых "клетках" коллективного разума человечества это разделение "хорошего своего" и "плохого чужого"? И скольких жертв, крови и недомыслия потребовало, прежде чем лучшие умы засомневались: а так ли это? И что ждет нас дальше?

Сэн Кин ошибается, идеализируя некое прошлое. Артур Кларк и Стэнли Кубрик, наоборот, неоправданно сгущают краски, когда речь заходит о будущем цивилизации (мирного времени не только не было на веку Homo sapiens — он никогда этого времени и не увидит).

Теории извечности войны (в смысле ее неустранимости и в будущем), воинственной природы человека, как известно, получили весьма солидное философское обоснование в трудах многих мыслителей. От Гераклита и Макиавелли, объявившего оружие "святым делом", до Шпенглера, "геополитиков" и других философских школ уже нашего, XX века не прекращались попытки утвердить в сознании человечества мысль о фатальной неизбежности войн. И большинство, каждый на своем уровне исторического знания, строил соответствующие обоснования на примере той несчастной обезьяны. Орудие труда влекло за собой неизбежный искус: заодно обладать и оружием…

Пример этот завораживал, парализуя мысль. И отгонял прочь два важных, как мы сейчас понимаем, вопроса. Какова была движущая причина всех исторических — бог с нею, с "доисторической" обезьяной! — войн? И почему, собственно, человеку на роду написано нести этот крест, эту печать дикости — даже когда он от дикости освобождается, превращаясь в Человечество?

Ответ на первый вопрос был дан в конце прошлого века классиками марксизма и другими мыслителями.

Частично дан ответ и на второй; а что до его практического решения, то оно ложится на наши с вами плечи. Сегодня, на исходе XX столетия повой эры, это ясно как божий день. Споры между тем не прекращаются на всем ее протяжении. И уходят корнями даже глубже, в бесконечную тьму веков "до н. э.".

Статистика, которую дает историческая наука, как будто подкрепляет позиции сторонников тезиса об "извечной агрессивности". Подсчитано, что с 3200 года до новой эры и по год 1964-й (эры нашей) мирными были всего 392 года. Чуть меньше четырех веков, если сложить их друг к другу из неполных пятидесяти двух… За эти пять тысячелетий разразилось 14513 больших и малых войн (с момента опубликования этих данных количество войн увеличилось, но нам важен порядок величины).

Иными словами, в среднем три войны ежегодно за исключением "незаметно" пролетевших мирных лет. Задумаешься тут…

Первые сведения о военных столкновениях доносят памятники письменности Древнего Востока — это VI–I тысячелетия до новой эры. Обширный материал заключен в трудах античных историков — в дошедших до нас памятниках античной письменности или в изложении других авторов. Одно перечисление имен дает представление о том, как относились к военному искусству в Греции (Геродот, Фукидид, Ксенофонт, Плутарх, Полибий) и Риме (Тит Ливий, Тацит, Дион Кассий, Диодор Сицилийский, Иосиф Флавий, Салюстий, Юлий Цезарь). И если труды военных теоретиков той поры в большинстве своем сгинули без следа, отдельные крылатые фразы обессмертили имена их авторов. Среди них создатель "Краткого изложения военного дела" римлянин Вегеций Флавий, выражение которого: "si vis pacem, para bellum" — "хочешь мира — готовься к войне"[6]— сегодня общеизвестно.

Победив в изнурительной войне разрозненные греческие города-государства, римляне оставили о себе и такую память: наступил самый долгий период мирного затишья в европейской истории. Подобных передышек больше не случалось, война на континенте вошла в повседневное занятие. От гибельных эпидемий и стихийных бедствий ее отличало только истощающее постоянство, она словно бы меняла обличье, переливалась из одной конкретно-исторической формы в другую.

Шли века, но ничего не менялось в зловещей круговерти смертей и разорении. Средневековье, Возрождение, Век географических открытий, Век Просвещения, Век промышленной революции — и войны, войны, войны…

Похоже, остается признать правоту скептиков, тех, кто считает идею мирного существования по меньшей мере наивной. Исторический опыт человечества как будто наглухо блокирует эту светлую идею — о мире без войн…

Опыт, что и говорить, грустный, но и с выводами не следует торопиться. Потому что и прекрасная идея жива. Жила те же долгие столетия, оставляла кровавый след, прорываясь сквозь все рогатки, чтобы в середине нынешнего века овладеть умами подавляющего большинства человечества.

Поиски Вечного Мира, наверное, самое упрямое из тех предприятий, на которые замахивался человек. Наваливались бесконечные войны, век от века все кровопролитнее, и уносили с человеческими жизнями последние крупицы веры в человеческий разум. И все-таки в нем постоянно тлела идея-феникс. Идея Вечного Мира, окончательного разрыва с "обезьяньим" (из фильма Кубрика) прошлым и истинно человеческой перспективы на будущее.

Первоначально она гнездилась в многочисленных легендах о "золотом веке"; фольклор разных народов полон ими. В эпоху античности идея набирает силу. Ее подхватили авторы утопических произведений, от грека Ямбула до легендарного китайского мыслителя Лао Цзы. Судя по дошедшим до нас литературным памятникам, большинство выдающихся мыслителей того времени высказалось на эту тему.

Аристотель в "Политике" разумно заключал: "Нужно. чтобы граждане имели возможность… (в случае надобности) вести войну, но, что еще предпочтительнее, наслаждаться миром…" (Polit. VII. С. 13, 9). В "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарха (диалог Киния и Пирра) мы встретим одно из первых упоминаний о непреходящем и увы, никого так и не образумившем свойстве всех захватнических войн: их бессмысленности, бесполезности в сколько-нибудь длительной исторической перспективе И как не вспомнить Аристофана, автора комедий "Мир" и "Лисистрата"! Предложенное им средство обуздать войну, безусловно, экстравагантно, но и сегодня, по прошествии почти двух тысячелетий, вызывает живой отклик в зрительном зале.

Последний пример заслуживает нашего внимания. Когда над чем-то начинают подшучивать (можно ведь сказать, что Аристофан пародировал тогдашнее "движение за мир"), значит, этого "чего-то" уже достаточно много, нельзя не заметить…