Помоги проекту - поделись книгой:
Третье, что привлекало Ганди в Толстом — это легкое отношение к неудачам, стремление открыто признаться в них. Собственно говоря, эта черта Толстого может оцениваться по-разному.
Мы помним из предыдущей лекции, что Толстой не получивший высшего систематического образования, не имел своего собственного незыблемого философского учения, да и вряд ли мог бы создать его, не впадая в неразрешимые противоречия. Сказанное не означает отрицание гениальности человека. Просто его талант состоял в другом. Литературные его произведения свидетельствуют о величайшем даре сопереживания, эмпатии, то есть способности проникаться чужими мыслями и чувствами. Никто из писателей не чувствовал и не описывал с такой точностью и глубиной переживания девушек, женщин и стариков, то есть те переживания, которые он просто не мог испытать сам будучи достаточно молодым мужчиной. (Роман «Война и мир» он начал в 35 лет, а закончил в 41 год).
Расплатой за такую поразительную способность звучать в резонанс чужой душе оказалась полная неспособность сохранять верность каким-то своим собственным принципам. Толстой увлекался людьми и идеями, объявлял эти идей истинными, а мыслителей гениальными, но быстро разочаровывался в них, чтобы увлечься новыми. Его книги отличаются явственной рефератативностью, которую можно принять за самоотречение и тягу к бескорыстной популяризации чужих идей.
Дело дошло до того, что труд по систематизации взглядов Толстого был взят на себя при жизни писателя его секретарем Валентином Федоровичем Булгаковым. Тот написал книгу «Христианская Этика», пытаясь изложить идеи Толстого внятно и связно. Прочитав этот труд, который он должен был написать сам, Л. Н. Толстой не только не устыдился, но выдал справку В.Ф.Булгакову для издателя книги: «Милостивый Государь! Исполняя желание автора сочинения «Христианская Этика» (Систематические очерки мировоззрения Толстого) В.Ф.Булгакова, уведомляю Вас, что сочинение это мною внимательно прочитано, и что я нашел в нем верное и очень хорошо переданное изложение моего религиозного миросозерцания. Л. Толстой. 27 марта, 1910.»[16]
В предисловии В.Ф.Булгаков признает, что «Л. Н. Толстой не дал однажды систематического изложения, выработанного им миросозерцания»[17] Все противоречия, которые существуют в его учении, В.Ф.Булгаков объяснил стремительным развитием Толстого. Атаки критиков он отразил, заявив, что они разбирают уже устаревшие взгляды Толстого, который в настоящее время якобы достиг окончательной вершины своего развития. То, что В.Ф.Булгаков был вынужден оправдывать недостатки своего учителя и наставника М.К.Ганди толкует как достоинство.
Ганди пишет о неудачах Толстого так, будто бы они свидетельствуют о правильности и праведности его жизненного пути. Начинает казаться, что ахимса трактуется Ганди как хроническая неудача: человек все время уступает победу другим из любви к ним. «Являя своей жизнью, образец истиной высочайшей ахимсы, Толстой с его огромной, как океан, любовью к людям служит нам маяком и неиссякаемым источником вдохновения. Критики Толстого писали порой о том, что он потерпел в жизни крах, что он не осуществил свой идеал, — не нашел таинственной зеленой палочки, которую искал всю жизнь. Я не согласен с этим. Верно, Толстой сам писал о своих неудачах. Но это лишь подтверждает его величие. Возможно, Толстой так и не осуществил своей мечты, но такова участь человека. Ни одному существу из плоти и крови не дано достичь совершенства по той простой причине, что совершенство немыслимо, пока не преодолеешь полностью свой эгоизм, а от эгоизма не избавишься, пока пребываешь в оковах плоти. Толстой любил повторять: как только поверишь в то, что достиг идеала, дальнейшее развитие приостанавливается, и начинается движение вспять, ведь ценность идеала в том, что он удаляется по мере приближения к нему. Следовательно, заявления, что Толстой, по собственному признанию не осуществил свой идеал, ничуть не уменьшает его величия»[18]
Читая эти строки Ганди, в которых наверняка много автобиографического, создатель какой-либо целостной теории, тщательно систематизированной в учение, может испытать стыд, в особенности, если он достиг успеха у своих коллег. Ганди восхваляет непоследовательность Толстого, как признак развития, который, увы, так и не привел его к успеху. Зато она дала ему возможность непрерывно каяться в своих заблуждениях — так будто в науке и философии тоже принят христианский обряд покаяния в грехах. «Часто поднимали шум из-за так называемых противоречий в жизни Толстого, но противоречия эти скорее мнимые, чем реальные. Постоянное развитие — закон жизни, и человек, строго придерживающийся догм лишь из боязни показаться непоследовательным, неизбежно ставит себя в дурацкое положение. Поэтому Эмерсон и сказал, что глупая последовательность — пугало ограниченных умов. Пресловутая непоследовательность Толстого — показатель его роста и страстной приверженности правде. Толстой часто казался непоследовательным потому, что ему всегда тесно в рамках собственного учения. О его неудачах знали все, о его душевных муках и победах над собой — он один. Мир видел лишь поражения Толстого, победу, прежде всего не замечал он сам. Противники путались нажить капитал на его ошибках, но Толстой всегда был самым строгим критиком. Он не давал себе пощады; не успевали критики указать на его ошибки, как он сам возвещал о них на весь мир, тысячекратно преувеличивая их и налагая на себя кару, казавшуюся ему необходимой».[19]
Вместо того чтобы преодолевать свои заблуждения, углубляясь в теоретические познания, штудируя труды ученых и философов, Толстой решил посвятить свое свободное время физическому труду — разумеется, низкоквалифицированному. Едва ли его надежда прокормить себя таким трудом могла оправдаться. Зато напряженный труд крестьянина и ремесленника служил прекрасным оправданием поверхностности в серии богословия, философии и науки. Эта позиция так же весьма импонировала Ганди. Он сам поселился в ашраме, старался следовать имиджу смиренного бедняка, всей своей жизнью утверждающего идеалы ахимсы — ненасилия.
Между тем, его собственные признания свидетельствуют, что он вовсе не был таким агнцем — по крайней мере, по отношению к своим домашним. Так, он не позаботился дать образование своим детям — хотя бы потому, что его родители и старший брат не пожалели денег на его собственное обучение. Вместо этого он заявил, что рассматривает, как оскорбление необходимость отправлять детей для обучения в университет — он сам способен обучить их всем предметам значительно лучше.
«…Трое моих сыновей никогда не посещали школы, но получили все же систематическую подготовку в импровизированной школе, организованной мною для детей участников сатьяграхи в Южной Африке. Все мои опыты были, однако, недостаточными. Я не имел возможности уделять детям столько времени, сколько хотелось бы. Невозможность оказывать им достаточно внимания и другие неустранимые причины помешали мне дать им то общее образование, какое мне хотелось, и все мои сыновья выражали недовольство по этому поводу. Всякий раз, как они встречаются с магистром или бакалавром, или даже с обладателем аттестата зрелости, они чувствуют себя неловко оттого, что им недостает школьного образования. Тем не менее я считаю, что если бы я настоял на их обучении в школе, они не получили бы того, что могла им дать только школа жизни или постоянное общение с родителями. Я никогда не чувствовал бы себя спокойным за них, как теперь, а искусственное воспитание, которое они могли бы получить в Англии или в Южной Африке, будучи оторванными от меня, никогда бы не научило их той простоте и готовности служить обществу, которую они проявляют теперь»[20].
Еще более деспотичным М.К.Ганди выступил по отношению к своей жене. Общая оценка роли женщины в семье и обществе, даваемая им, способна, наверное, привести бешенство не только феминисток, но и обычную европейскую домохозяйку:
«Пусть никто не делает вывода,… что мы идеальная супружеская пара или что наши идеалы полностью совпадают. Сама Кастурбай, пожалуй, даже и не знает, есть ли у нее какие-либо собственные идеалы. Даже и теперь она, по-видимому, не очень одобряет многие мои поступки. Но мы никогда не обсуждаем их, и я не вижу в этом ничего хорошего. Она не получила воспитания ни от своих родителей, ни от меня тогда, когда я должен был этим заняться. Но она в значительной степени наделена качеством, которым обладает большинство жен индусов. Вот в чем оно заключается: вольно или невольно, сознательно или бессознательно она считала себя счастливой, следуя по моим стопам, и никогда не препятствовала моему стремлению вести воздержанную жизнь. Поэтому, хотя разница в интеллекте у нас и велика, у меня всегда было такое ощущение, что наша жизнь полна удовлетворенности, счастья»[21].
Едва ли такие высказывания о себе стерпела даже жена- крестьянка из самого отдаленного российского села, особенно если учесть, что муж, даже не посоветовавшись с ней, решил отказаться от исполнения супружеских обязанностей. Тем более, она вряд ли согласилась бы с попытками ненасильственного воспитания в ней смирения и благонравия, бесхитростно описываемыми Ганди:
«Когда я практиковал в Дурбане, служащие моей конторы часто жили вместе со мной. <…> Я обращался с ними как с членами одной семьи, и у меня бывали неприятности с женой всякий раз, когда жена моя противилась этому. <…> Дом, в котором мы тогда жили, был построен по западному образцу, и в комнатах отсутствовали стоки для нечистот. Поэтому во всех комнатах ставились ночные горшки. Мы с женой сами выносили и мыли их, без помощи слуг или уборщиков. Служащие, которые вполне обжились в доме, конечно, сами выносили за собой горшки, но служащий-христианин только что приехал, и мы считали своим долгом самим убирать его спальню. Жена могла выносить горшки за другими квартирантами, но выносить горшок, которым пользовался человек, родившийся в семье Панчами, казалось ей невозможным. Мы поссорились. Она не хотела допустить, чтобы этот горшок выносил я, но и сама не желала делать это.
Мне вспоминается момент, как она, спускаясь по лестнице с горшком в руках, ругает меня, глаза ее красны от гнева, и слезы градом катятся по щекам. Но я был жестоким мужем. Я считал себя ее наставником и из слепой любви к ней изводил ее. Меня не удовлетворяло, что она просто выносит горшок. Мне хотелось, чтобы она делала это с радостью. Поэтому я сказал, возвысив голос:
— Я не потерплю такого безобразия в своем доме!
Эти слова больно ужалили ее. Она воскликнула:
— Оставайся в своем доме, а меня выпусти отсюда!
Я потерял совсем голову, и чувство сострадания покинуло меня. Схватив ее за руку, я дотащил беспомощную женщину до ворот, которые были как раз против лестницы, и стал отворять их, намереваясь вытолкнуть ее вон. Слезы ручьями текли по ее щекам, она кричала:
— Как тебе не стыдно? Можно ли так забываться? Куда я пойду? У меня нет здесь ни родных, ни близких, кто бы мог меня приютить. Думаешь, что если я твоя жена, так обязана терпеть твои побои? Ради бога, веди себя прилично и запри ворота. Я не хочу, чтобы видели, какие сцены ты мне устраиваешь.»[22]
Думается, что нечто подобное кричала и швея Каролина Маркет, когда ее спускал с лестницы другой представитель философии ненасилия, А.Шопенгауэр. Это лишний раз доказывает, что порой эта философская концепция создается, в первую очередь, для того, чтобы ее автор, склонный к агрессии, смог убедить отказаться от насилия самого себя.
Едва ли есть нужда в дальнейшем рисовании портрета М.Г.Ганди, выдающегося представителя философии ненасилия. Его успех в индийской политике, как мы успели убедиться, определялся не тем, что он был интеллектуальнее всех, ученее всех, а тем, что он был похож на многие миллионы своих последователей, мыслил и чувствовал точно так же, как и они. Не стоит связывать особенности менталитета этого выдающегося политика с национальной спецификой: всякая страна, переходящая со стадии традиционного общества на стадию индустриального, в изобилии рождает такие фигуры, которые сочетают в себе некоторые зачатки заимствованной европейской культуры с прочными, непоколебимыми, полученными по наследству от многих поколений предков представлениями средневековья.
Трехсотмиллионный индийский народ поддержал М.Г.Ганди именно потому, что он был похож на миллионы своих приверженцев — как истинный вождь, и при этом обладал необычайно высокой самооценкой и уверенностью в себе. Такой уверенностью в себе обладал апостол Петр, а после него — Мартин Лютер, ссылавшийся на слова апостола Петра: «Говорит ли кто, говори как слова Божии»[23]. Понимать это надо так: «Я — выдающийся праведник, а потому все, что приходит мне в голову, приходит не по моей воле, но по воле Бога. Поэтому я говорю не от себя самого, а говорю от имени Бога. И к словам моим нужно относиться соответственно».
То же самое говорит и М.К.Ганди. Он со всей простотой, которая так облегчает служение обществу (см. выше), сообщает, как пишет книгу под названием «Моя жизнь». Он не опирается ни на какие-то источники, ни на дневник или документы, ни на произведения других авторов. Он просто пишет все, что приходит в голову, ибо верит — все мысли, и все поступки ему внушает Господь. Так что свои слова он говорит как слова Божьи:
«Дойдя до этой главы, я почувствовал необходимость рассказать читателю, как я работаю над моей книгой. Когда я начал писать ее, определенного плана у меня не было. У меня нет ни дневника, ни документов, на основании которых можно было бы вести повествование о моих опытах. Пишу я так, как меня направляет господь. Я не могу знать только, что бог направляет все мои сознательные мысли и действия. Но, анализируя свои поступки, важные и незначительные, полагаю себя вправе считать, что все они направлялись господом»[24].
Человек, который полагает, что не только важные, но и незначительные его поступки направляются господом, обрел твердую уверенность в своей правоте. К тому же он внимательно изучил, пребывая на учебе в Англии, организацию рабочего движения, и познакомился с идеями и программами индийских политиков. В Лондоне же он слушал лекции Д. Наороджи, одного из основателей и первых руководителей партии Индийский национальный конгресс, выступавшего за самоуправление Индии в рамках Британской империи[25]. Были среди известных ему индийских политиков и такие, которые ратовали за бойкот и иные формы ненасильственных действий.
Так что вовсе не один только бог внушал М.К. Ганди его идеи ненасильственного освобождения Индии.
Политическую деятельность свою М.К.Ганди начал в Южной Африке, куда отправился вести дела индийской торговой фирмы в 1893 году. Здесь вовсю практиковалась политика, впоследствии получившая название «апартеид». Буры (потомки первопоселенцев из Голландии) и англичане объявили себя хозяевами, а индийцев и других цветных допускали только как дешевую рабочую силу, всячески ограничивая в правах. М.К. Ганди был выдворен из вагона первого класса, не был допущен в дилижанс только для белых, ему, как и другим «цветным», не разрешалось ходить по тротуарам. Но индийцам приходилось терпеть все эти унижения — независимо от их образования и статуса — потому что на родине работы для них не было.
Первые замыслы новой политики — ненасильственного сопротивления — пришли к М.К. Ганди именно в Южной Африке. Он решил, что не будет отвечать насилием на насилие местных властей, и даже не будет отвечать грубостью на грубость. (Впрочем, такой возможности у него и не было; индиец в Южной Африке был абсолютно бесправен, его могли выслать и просто избить до смерти). В ответ на оскорбления и насилие М.К.Ганди решил вести себя подчеркнуто вежливо, но твердо требовать соблюдения своих законных прав. Кроме того, он решил прощать оскорбления, смотря на оскорбившего его белого как на больного или как на ребенка, который не ведает, что творит.
В мае 1894 года М.К.Ганди собрал всех индийцев, проживавших в Претории, и призвал их к единству в ненасильственной борьбе за свои права, к отказу от внутренних распрей и к забвению деления на касты. Была создана партия — Индийский конгресс южноафриканской провинции Наталь. Ее цель состояла в том, чтобы отстаивать законные права индийцев как граждан Британской империи и, в частности, добиваться их равенства с белыми. Кроме того, члены партии стремились обучать детей индийцев в импровизированных школах, улучшать санитарные условия жизни индийских семей и распространять по всему миру информацию о бедственном положении индийцев в Южной Африке.
В наши задачи не входит рассмотрение политической деятельности М.К.Ганди во всех деталях и частностях — начиная с его акций в Южной Африке и заканчивая борьбой за независимость Индии. Мы расскажем только об одном эпизоде, который позволит понять, что именно Ганди подразумевал под ненасильственной борьбой,
22 августа 1906 г. правительство Трансвааля публикует проект закона, который вызвал бездну возмущения у индийцев. Суть закона состояла в том, что все они, желающие проживать в Трансваале, должны были пройти регистрацию в полиции — не только мужчины и женщины, но и дети, начиная с восьми лет. После этого им выдавались специальные удостоверения. Индус без такого удостоверения подлежал аресту и высылке из страны. Полиция получала право проверять регистрацию по месту жительства, в том числе — входить для этого на женскую половину дома, куда посторонним мужчинам доступ был категорически воспрещен.
Индийцы были взбешены таким чудовищным, бесчеловечным законом. Некоторые из них заявили, что не допустят полицию на женскую половину и, если надо, не остановятся перед применением оружия. М.К. Ганди заявил, что он лучше умрет, чем согласится с подобным законом.
Современному россиянину трудно объяснить, что именно так возмутило индусов в этом законе об обязательной регистрации. Здесь надо учесть, что приехавшие на заработки в Южную Африку индийцы отнюдь не привыкли жить по законам правового государства. Они сформировались в условиях традиционного общества. Чтобы объяснить, что это означает, можно провести такую аналогию. До реформы 1861 года, отменившей крепостное право, элементарной хозяйственной единицей на Руси был крестьянский двор, и лишь один человек, именовавшийся в народе «большаком», представлял его перед государством и правом. Он один участвовал в сельских сходах, а дальше и его представляли перед государством староста и помещик. Представим теперь, что вся русская семья крепостных времен снялась с места и поехала на заработки в Южную Америку. Она попыталась там жить так, как жила в России, то есть по обычаям традиционного общества. И вдруг приходят какие-то полицейские и требуют переписать всех, кто живет в доме, да еще и заплатить за каждого подушную подать — три фунта стерлингов.
Крестьянин поначалу только почесал бы в затылке от недоумения. Женщина на Руси в крепостные времена за человека вообще не считалась — как все мы помним из произведения великого Н.В.Гоголя «Мертвые души», ревизская сказка, то есть список крепостных крестьян помещика, сдаваемый, в том числе, и в полицию, не включала лиц женского пола. И негодяй Собакевич надул Чичикова, обманом вписав в список — для увеличения общего количества продаваемых фиктивно крестьян — женщину Елизавету Воробей, воспользовавшись тем, что ее фамилия звучит «по-мужски». Детей же в доме вообще никто всерьез не считал. Занятие это было довольно бессмысленное, потому что до 21 года не доживал каждый третий ребенок (никакой педиатрии, разумеется, не было и в помине). Полновластным хозяином в семье, единственной властью в доме был старший мужчина — «большак». Он вовсе не намеревался допускать каких-то посторонних в дом — пусть даже хоть самого полицмейстера. Впрочем, и полицмейстер едва ли пошел туда с проверкой. Что же касается права входа на женскую половину, то даже во времена царя Алексея Михайловича, отца Петра Великого, царица не имела права выйти к гостям — она могла только подглядывать за ними через щелочку в двери. Алексей Михайлович пошел на чудовищное нарушение традиций, когда велел ставить театральные спектакли на западный лад и выходил смотреть их вместе с женой. А когда его сын Петр велел выводить боярских жен и дочерей на ассамблеи, то есть публичные собрания, то за такое посрамление и выставление на позор (т. е. на обозрение) женской части семей он был прозван Антихристом.
Если продолжать наш воображаемый пример, то русские крестьяне устроили бы в Южной Африке в ответ на подобный закон об обязательной регистрации нечто вроде стрелецкого бунта, бессмысленного и беспощадного. Они, разумеется, привыкли к угнетению, но — к такому угнетению, которое осуществляется в строгом соответствии с заветами предков и их традициями. Если смотреть на вещи объективно, то введение закона об обязательной регистрации как раз и призвано было обеспечить работающим индийцам все права. Едва ли стоит пояснять современному россиянину ситуацию с гастарбайтерами. Если у них нет регистрации, их заставляют работать за гроши, без договора, и обирают все — от собственных «бригадиров» до кондуктора в автобусе, который угрожает сдать в милицию, если не дать ему взятку. Но такое предложение жить по законам цивилизованного, индустриального общества гастарбайтеры рассматривают именно как посягательство — если не на их права (которых у них в традиционном обществе, собственно, и нет), то на уклад их жизни, на культурные традиции и т. п.
Если бы вспыхнул бунт, вызванный таким законом об обязательной регистрации, его исход был бы предрешен. Убитые, раненые, высланные на родину, где нет работы. Если же безропотно исполнять этот закон, то можно лишиться последних остатков уважения со стороны местного населения. Оно было настроено к индусам откровенно враждебно, поскольку те создавали конкуренцию на рынке рабочей силы. Пароходу, на котором приплыл в Южную Африку Ганди, ездивший за семьей в Индию, толпа не давала причалить в порту. Она требовала, чтобы приплывшие индусы-гастарбайтеры тем же пароходом отправлялись назад, на родину и, видимо, кричала сакраментальную фразу: «Понаехали тут!»
Величие Ганди как политика заключалось именно в том, что он умел лавировать между колониальными властями и соплеменниками. К властям Ганди явился как человек, причастившийся западной культуры, как юрист. Он заявил, что закон об обязательной регистрации, в принципе, возможно, и соответствует праву, но в нем есть, к сожалению, досадные моменты, оскорбляющие национальное достоинство индийцев и даже вообще человеческое достоинство как таковое. Индийцы не могут допустить полицию на женскую половину дома. А требование оставить отпечатки пальцев оскорбляет любого человека, независимо от национальности, поскольку его приравнивают к преступнику.
Тем самым, закон был бы блокирован чисто «по-адвокатски»: чтобы убедиться в этом, достаточно спросить у милиционера, сможет ли он контролировать регистрацию гастарбайтеров, если осуществлять ее по справкам без фотографии и отпечатков пальцев, и запретить проверки паспортного режима по месту жительства.
Итак, с властями Южной Африки М.К. Ганди разговаривал на языке европейца, знающего тонкости права. С индусами же он разговаривал совсем иначе. Именно для них и были придуманы лозунги «Ахимса» и «Сатьяграха». М.К. Ганди не мог призвать своих соотечественников к исполнению законов. Он не мог сказать — хотя бы как юрист — что все граждане Британской империи должны исполнять ее законы. Это оттолкнуло бы от него соотечественников, хотя он и был формально прав. Ганди не мог также призвать к сопротивлению против закона, который вызывал возмущение у индийцев: такая борьба не имела перспектив. Вместо этого Ганди осуществил тщательно продуманную пропагандистскую кампанию, рассчитанную исключительно на индийцев. Он заявил, что именно эта страна исповедует принцип ахимсы — ненасилия. Именно здесь этот принцип зародился ранее, чем в других странах. Здесь он представлен во всех основных религиях. Значит, ратуя за ненасилие и следуя этому принципу, индиец верен Родине, выступает как патриот и поборник национальных традиций.
Далее М.К.Ганди занялся истолкованием понятия «ахимса», позаботившись о том, чтобы, как говорят немцы, сделать из нужды добродетель. Иными словами, он решил изобразить как доблесть то, что индусы вынуждены были делать, поскольку у них просто не было иного выхода. Он заявил, что было бы большой ошибкой считать признаком силы вооруженное или даже просто физическое сопротивление. Оно- свидетельство слабости, поскольку доказывает лишь одно: человек недостаточно владеет собой. Он проявляет агрессию в результате эмоциональной вспышки, когда не контролирует свое поведение. Наоборот, действительно сильный человек не прибегает к насилию. Он сохраняет спокойствие даже тогда, когда подвергается насилию и даже тогда, когда его жизни угрожает опасность.
Принципиально новым в такой позиции было то, что он соединил чисто индийский принцип ненасилия с христианским принципом братства всех людей. Принцип ненасилия подразумевал, что не следует причинять вред не только всем людям, но и всем живым существам без исключения. Наиболее рьяные последователи этого принципа не только являются вегетарианцами, но и употребляют в пищу только то, что может быть отнято у растения без ущерба для него. (К примеру, употребить в пищу морковь нельзя, не убивая ее, но можно поесть орехов, не повредив орешнику, а даже облегчив его ношу).
Такое отношение, требующее любви не только к человеку, но и абсолютно ко всем живым существам, является чисто индийским феноменом. О.Шпенглер, сравнивавший души различных мировых культур, объяснил специфику индийского менталитета отношением индийцев ко времени. Эпоха богини Кали, в которой, по мнению индусов, они живут сейчас, просто непостижима по длительности своей для европейца: она длиться такое количество лет, что выразить его можно только числом с несколькими десятками нулей. Оно больше, чем миллиарды миллиардов лет. Европейцы даже не придумали слова для того, чтобы назвать такой период времени. Тем не менее, весь этот период индийцы считают одной и той же эпохой.
Исходя из этого ощущения времени, только и можно понять весь индийский волшебный реализм, когда в одном и том же кинофильме мирно соседствуют древнеиндийские раритеты и космические аппараты, названные, кстати, именами древнеиндийских богов (русский человек сильно удивился бы, если бы основоположники нашей космонавтики назвали бы первый спутник Земли Перун, Даждь-бог или Ярило, поскольку все эти Боги для него — плюсквамперфект — давно прошедшее время).
Не то для индуса: время его древних богов и время сегодняшней космонавтики — это всего лишь один день эпохи богини Кали, который все еще продолжается. Если мыслить такими фантастически продолжительными периодами времени, то в сравнении с ними время человеческой жизни — 60–70 лет — ничтожно мало. Для индийца век человеческий краток, словно время жизни бабочки-однодневки. Задумаемся: если бы у бабочки-однодневки была философия, интересовался ли бы кто-нибудь ею? Что, спрашивается, может нафилософствовать бабочка-однодневка всего за один день своей жизни? Стоит ли тратить время на изучение подобной ерунды?
Но точно также индиец и смотрит на достижения отдельного человека. Много ли он может познать всего лишь за 70 лет жизни? Внимание заслуживает лишь то, что просуществовало века и выдержало испытание временем. Именно потому в древнеиндийских литературных памятниках мы не найдем имен авторов. Поясним это аналогией: если бы русские были индусами, то вся их любимая литература называлась бы «Слово о полку Игореве…», при чем в это одно-единственное произведение входили бы и оды Г.Р.Державина, и «Евгений Онегин», и «Война и мир», равно как и все прочие литературные творения. Причем имена авторов не указывались бы — что они могут добавить к мудрости веков, имена этих бабочек-однодневок.
Теперь перед индийцем встает следующая проблема: а как можно утешить себя и примирить себя с тем, что ты всего лишь бабочка-однодневка? В сущности, такое мироощущение должно было бы вызывать ужас перед вопиющей быстротечностью человеческой жизни. Ощущение этой быстротечности наверняка переживается индусом более остро, чем европейцем. Последний привык мерить время веками — то есть интервалами, сравнимыми с продолжительностью человеческой жизни. Что же, может рассуждать европеец, мне отведено не так мало времени — целый век. Индиец же сопоставляет срок своей жизни с чудовищным по продолжительности «веком» богини Кали — и чувствует, что ему отведен всего лишь миг жизни в сравнении почти что с вечностью. Его религия приучает его к тому, что индивид — это ничто, что «единица — ноль, единица — вздор». Зато народ в целом или каста, к которой он принадлежит — это нечто ценное, поскольку существует достаточно долго.
И все же индус не может смириться с полной деиндивидуализацией, столь характерной для всех традиционных обществ. Его сильно беспокоит перспектива умереть, так и не оставив никакого следа, так и не проявив своей индивидуальности. Индус справляется со своим страхом, изобретая карму. Карма не дает ему полностью раствориться в касте, в роде, в семье. Карма — это индивидуальная траектория, на которой нельзя сохранить самотождественность, перевоплощаясь в различные живые существа, но можно сохранить свои достижения, поскольку статус при следующем перерождении всякий раз зависит от них.
Поскольку же череда перерождений бесконечна, а следующее перерождение допускает как «повышение», так и «понижение» в статусе на общей лестнице жизни, индус чувствует непосредственное родство со всем живым — от травинки до тигра.
Итак, М.К.Ганди заимствовал из индуизма эту идею универсальной связи человека со всем живым, диктующую принцип
Но зато индийские религии не знают понятия «общечеловеческое». Как мы помним, М.К.Ганди не отпускали в Англию, потому что правоверному индусу не полагается вкушать пищу с иноверцами. Индусы — это одно, а другие народы, придерживающиеся иных религий — это совсем другое.
И вот здесь М.К. Ганди решительно порвал с индийской традицией. Он заявил, что ни одна из религий не удовлетворяет его полностью. Индуизм, которого он должен был придерживаться от рождения, не устраивал его стремлением возвести перегородки между людьми — отделить индусов от неиндусов, а внутри индусов разделить касты перегородками. М.К. Ганди писал:
«Недостатки индуизма были совершенно очевидны. Если учение о неприкасаемости стало составной часть индуизма, то оно могло быть лишь его прогнившей частью или каким-то наростом. Я не в состоянии был понять разумного основания существования множества сект и каст».[26]
Христианство, впрочем, не удовлетворяло его тоже:
«Общаясь с друзьями-христианами, я испытал серьезные затруднения,…Я был восхищен их верой. … Многие молились за меня, мне понравились некоторые мелодичные гимны. … Поверить в то, что Иисус — воплощенный сын Бога и что только тот, кто верит в него, получит в награду вечную жизнь, было выше моих сил. Если Бог мог иметь сыновей, тогда все мы его сыновья. Если Иисус подобен богу или является самим Богом, тогда все люди подобны богу и могут быть самим богом. Мой разум не был подготовлен к тому, чтобы поверить, что Иисус своей смертью и кровью искупил грехи мира. Метафорически в этом могла быть доля истины. Согласно христианскому вероучению, только человеческие существа имеют душу, а у всех остальных живых существ, для которых смерть означает полное исчезновение, ее нет. Я не разделял такую точку зрения.
Я мог принять Иисуса как мученика, воплощение жертвенности, как божественного учителя, а не как самого совершенного человека, когда-либо рождавшегося на земле. Его смерть на кресте давала миру великий пример, однако моя душа не могла принять это как какую-то таинственную и сверхъестественную добродетель. Набожная жизнь христианина не дала бы мне ничего такого, чего не могла бы дать жизнь человека другого вероисповедания. …. С точки зрения философии, в христианских принципах нет ничего необычного. Пожалуй, в смысле жертвенности индусы даже значительно превосходят христиан. Я не мог воспринять христианство как самую совершенную или величайшую из религий…… но и индуизм не был для меня в то время такой религией.»[27]
М.К.Ганди в своих скитаниях по странам и континентам познакомился и с исламом. Но его представлениям о жизни соответствовала только «синтетическая» религия, соединяющая мотивы нескольких. Именно этим и привлекло его толстовство:
«Книга Толстого «Царство Божие внутри нас» буквально захватила меня. Она оставила неизгладимый след в моей душе. Перед независимым мышлением, глубокой нравственностью и правдивостью этой книги показались неинтересными все другие книги, рекомендованные м-ром Коатсом.»[28]
«Независимое мышление» в области религии означало для Ганди (как, впрочем, и для Толстого) только одно — возможно свободно соединять элементы из различных Священных Писаний, вырывать из них одни мотивы и отбрасывать другие, комбинировать индуизм с христианством, а также с теориями современного права.
Так и получился гибрид индуизма и толстовства. Ахимса, то есть ненасилие, распространилось стараниями Ганди не только на весь мир живого, но и на все человечество. Из христианства была взята идея о том, что все люди — братья.
Так и родилась новая политическая религия ненасилия — сатьяграха. Название подбиралось долго. Выбор остановился на слове, предложенном сыном Ганди. Сатьяграха — это буквально значит «твердость в истине».
В чем же проявлялась эта твердость?
Истину Ганди видел в том, что все люди на земле — братья. А если так, то они заслуживают равных прав. Они должны уважать друг друга. По этой причине англичане и прочие белые колонизаторы не должны угнетать и третировать черных и цветных как людей второго сорта. Но из тезиса о братстве всех людей на земле следует и еще один вывод: на всех людей без исключения должен распространяться принцип ахимсы — ненасилия. Индийцы, участвующие в сатьяграхе, не должны применять насилия по отношению к представителям властей (естественно, белых). Они вообще не должны испытывать никаких негативных чувств к представителям власти —
Поэтому участник сатьяграхи ведет борьбу только против государства, любя при этом людей, его представляющих. Он не поднимает на них руку, не использует против них оружие. Он всячески демонстрирует, что любит своих братьев, а потому не оказывает сопротивление силам правопорядка. Он опускает руки, когда его намереваются бить дубинкой по голове. Он ложится на землю, когда на него скачет конная полиция. Инстинкт живых существ не дает им причинять боль и вред тому, кто не сопротивляется. Рука полицейского с дубинкой опускается, когда перед ним стоит человек, подставляющий голову под удар. Кони не идут топтать лежачих.
Сила государства не действует.
А участники сатьяграхи отказываются исполнять законы.
Так, индусы дружно отказались регистрироваться в полиции по новому закону и демонстративно уничтожали повестки.
Их отправляли в тюрьму — но ведь человек, который только что вышел из традиционного общества, еще не вполне понимает, что лишение свободы является наказанием. Он жил без этой свободы у себя на родине и особенно не страдал. И если его посадить в тюрьму, где будут содержать в приличных условиях, да еще и кормить бесплатно, то так ли велико и невыносимо будет такое наказание?
Обременить колонизаторов своей беззащитностью. Спровоцировать наиболее невыдержанных из них на расправу — а потом, демонстрируя синяки, шишки, раны, требовать сострадания. Заставить держать массы людей в тюрьмах и заботиться о них. Требовать от властей исполнения требований законодательства, но самому отнюдь не исполнять их, если они тебе не нравятся. Парализовать таким образом работу государственного аппарата. Устраивать забастовки и голодовки. Жаловаться международному сообществу на притеснения и на собственную страну.
Все это и есть сатьяграха — путь ненасильственной борьбы.
С ее помощью Индия обрела независимость.
Развившие в себе ненасилие и смирение, индийцы добились того, что 15 августа 1947 г. на территории бывшей английской колонии была провозглашена независимость не одного, а двух государств: Индийского союза и мусульманского Пакистана. Так была проявлена максимальная толерантность и учтены религиозные предпочтения миллионов людей.
Правда, последующие события несколько омрачили общую светлую картину. Конец британского владычества, обретение свободы (правда, еще не свободы действовать самостоятельно, а всего лишь свободы не слушаться властей) привело к религиозным конфликтам, к паническому переселению миллионов людей. В междоусобицах, от голода и болезней погибло 700 тысяч человек.
Одним из них был М.К.Ганди, убитый сторонником традиционного индуизма. Незадолго до смерти он, подавленный последствиями обретения независимости, говорил, что концепция ненасилия будет жить в веках, а крах потерпел лично он…
Вопросы для самоконтроля
К каким выводам пришел М.К.Ганди, проведя сравнительный анализ основных мировых религий?
Каким образом поменялось его отношение к христианству после прочтения книги Л.Н.Толстого «Царство Божие внутри вас», и почему?
Какие недостатки индуизма Ганди считал очевидными, и с чем не мог смириться его разум? Какие установки и убеждения Л.Н.Толстого нашли живой отклик в мировоззрении Ганди и почему?
Каким образом М.К. Ганди связывает понятия морали, Истины и Бога?
Как Вы считаете, тождественны ли понятия ахимсы и ненасилия?
Как Ганди трактовал ахимсу?
Какой смысл он вкладывал в понятие сатьяграха?
Дайте сравнительную характеристику Неподлинного существования и Великого Отказа (поворота) Будды и Ганди. Какую роль играли обеты в жизни Ганди?
Были ли они простыми отказами, или естественными результатами исчезновения желания, или проявлением силы воли?
Аргументируйте свою точку зрения. «Я сделал своей религией религию служения, так как чувствовал, что только так можно познать бога». Как вы считаете, какой смысл вкладывает Ганди в понятие Служение?
Какие формы может принимать сатьяграха, и какими качествами должен отличаться человек, применяющий сатьяграху?
Как вы можете определить «Учение Ганди»?
В чем специфика Ганди, как политического лидера?
Лекция 7. Современные представления о «философии ненасилия»
Российские реформы, начавшиеся в 1991 году, вызвали обострение тех противоречий, которые в латентной форме существовали еще в плановой экономике. Планирование позволяло демпфировать конкурентную борьбу, которая в полном объеме и повсеместно развернулась при провозглашении рыночной экономики. Больше того: в России, где опыт цивилизованной рыночной конкуренции, во-первых, был не столь продолжительным (рынок здесь возник только при первых Романовых), а, во-вторых, был утрачен в послереволюционные времена, конкурентная борьба приняла самые необузданные формы. Волна насилия 90-х годов была связана со стремлением подавить конкурентов с использованием внеэкономических средств. Отношения конкуренции составляют, в конечном счете, и фундамент межнациональных конфликтов: дело сводится к переделу сфер влияния, к изменению социальных ролей, к стремлению заняться переделом собственности.
Пропаганда толерантности в этой ситуации крайне важна, но — недостаточна. В сущности, толерантность выступает как этическое требование. Но этика не имеет достаточной силы, если она не опирается на общую мировоззренческую концепцию. Ведь этика говорит, как следует поступать. Но объяснить, почему следует поступать именно так, а не иначе, может только фундаментальное мировоззренческое учение. В нем дается развернутая картина мира, описываются место и возможности человека в этом мире, из чего с необходимостью вытекает представление о том, что человек может и должен делать, каково его предназначение и каков смысл его жизни. Если правила этики не опираются на фундаментальную мировоззренческую концепцию, они воспринимаются всего лишь как правила игры, от которых в любой момент можно отказаться, чтобы сыграть в другую игру. Это ведет к прагматизму и цинизму. Вывод, который напрашивается, однозначен: чтобы этика толерантности была надежной и долговременной основой для человеческих отношений, она, в свою очередь, должна опираться на соответствующую ей фундаментальную мировоззренческую концепцию.
Может возникнуть мнение, что такой мировоззренческой концепцией способна быть только философия ненасилия. Это мнение, что называется, «напрашивается само собой», то есть принадлежит к числу «самоочевидностей», не подвергающихся рефлексии и воспринимающихся некритически современным российским обществом. «Само собой ясным» кажется и определение философии ненасилия. Во всяком случае, авторы, говорящие о ней, редко дают себе труд давать отдельные теоретические дефиниции этого течения в философии. Вместо этого они просто указывают на представителей этого течения, делая вид, что в обществе образованных людей как-то неловко говорить о таких элементарных вещах, как сущность философии ненасилия. Ведь о ней давным-давно сложились самоочевидные представления:
1. Философией ненасилия называется некоторое идейное течение, представители которого отказываются от любого применения силы в отношениях между людьми (и более того — не приемлют использования силы по отношению ко всем живым существам вообще).
2. Традиция философии ненасилия восходит к Будде и Христу. В Новое время Джон Локк перевел идею ненасилия из области религии в сферу политики, пользуясь тем, что в 17 веке эти сферы в Англии различались мало. В 19 и 20 веках представителями философии ненасилия были А.Шопенгауэр, Л.Н.Толстой, М. Ганди, М.Л.Кинг, А. Швейцер; продолжателями их дела сегодня, в сущности, выступают многие правозащитники, хотя не все из них подозревают об этом.
3. В кругах интеллигенции философия ненасилия оценивается однозначно положительно. Вместе с тем, однако, даже и в этой среде, не говоря уже о кругах «практиков», она отнюдь не рассматривается как практическая жизненная философия для повседневного использования. Человек, избравший философию ненасилия в качестве своей практической философии, то есть пытающихся реально воплотить ее принципы в своей жизни, неизбежно обрекает себя на лишения, страдания и даже, возможно, на смерть. Он — святой, подвижник, мученик, каких единицы. Увы, мир слишком несовершенен для таких людей: он недостаточно подготовился к встрече с ними. Чтобы следовать философии ненасилия, нужно удовлетворять слишком высоким моральным стандартам, то есть быть человеком отдаленного светлого будущего. Люди сегодняшнего дня, к сожалению, еще не достигли такой моральной высоты. Поэтому они должны иметь в виду философию ненасилия как описание некоторого идеального человеческого поведения в некотором идеальном мире. Поскольку же нынешний мир не идеален, а люди, в нем живущие, далеки от совершенства, «обычный» человек, в отличие от подвижника и мученика, вынужден проявлять конформизм, вынужден игнорировать голос совести, а также время от времени прибегать к различным формам насилия — разумеется, в целях обороны. (Показательно, что ни в одной стране нет министерства нападения — только министерство обороны). Разумеется, человек интеллигентный, порядочный и совестливый, всякий раз прибегнув к насилию, должен покаяться публично перед себе подобными (независимо от того, верует в он в Бога или нет). Покаяние может быть как религиозным, так и светским — например, выступлением в средствах массовой информации или написанием художественного произведения соответствующего содержания.
Резюме таково: философия ненасилия — крайне ценное учение; тот, кто следует ей на практике, заслуживает не только уважения, но и почитания; к сожалению, мир чересчур несовершенен, а люди чересчур слабы и испорчены, чтобы всегда удовлетворять требованиям философии ненасилия; по этой причине «обычному» человеку — не подвижнику и не святому — невозможно руководствоваться принципами ненасилия на практике; но всякий раз, допуская отклонение от этих великих принципов, порядочный человек должен покаяться — либо в церкви, либо перед единомышленниками.
* * *
Поделиться книгой: