Помоги проекту - поделись книгой:
И здесь мы плавно переходим аккурат ко вчерашнему нашему разговору. После того как машины отнимут у людей рабочие места, не случится Эдема на земле с переобучением и адаптацией тех, кто лишился средств к существованию. Это бред! Случится либо массовое вымирание населения от голода, либо Великий Бунт, который тысячекратно затмит историческую память о луддитах.
Как я вчера уже сказал, люди в массе своей технологий не понимают, не любят и боятся их. Поэтому подавляющее большинство лишённых работы переучиваться не станет (что с интернетом, что без интернета), да и просто не сможет: ну не хватит им мозгов, и всё! Соответственно, они останутся не у дел и дальше — либо примирятся со своей участью, либо начнут уничтожать то (и тех), кто лишил их работы.
Есть и ещё один вариант сценария: государство и корпорации, благосостояние которых достигнет в результате тотальной экспансии высоких технологий колоссального уровня, возьмут на себя добровольную функцию обеспечения жизненных потребностей всего населения. То есть наступит сначала повсеместный триумф Bedingungsloses Grundeinkommen (безусловное базовое содержание, которое мы также недавно обсуждали), а затем и просто коммунизм.
Проблема с последним сценарием, однако, гораздо глубже, чем поиск банальной мотивации. (Зачем, собственно говоря, государству и корпорациям кормить армии бесполезных бездельников, когда проще дать им спокойно вымереть?) Дело в том, что от вынужденного безделья, которое будет компенсироваться государством, человечество начнёт деградировать. Причём семимильными шагами. И кончится всё тем, что по городам планеты будут шастать стада полудиких обезьян, которых рано или поздно придётся либо отстреливать, либо изолировать.
Как ни крути, а у нас по-любому получается дистопия, а не утопия, как обещают нам птенцы Массачусетского технологического института. И это печально, потому что вектор-то развития указан правильный: именно по пути экспансии высоких технологий всё и пойдет. А значит, избежать апокалипсиса (мне лично импонирует версия «Безумного Макса» :-) ) никак не получится.
Согласитесь, интересный мы проделали сегодня маршрут в нашем воображении: от Race Against The Machine до Rage Against The Machine (любители фанк-метала меня поймут :-) ).
То, о чём догадываются все айтишники, но в чём боятся себе признаться
Список очевидностей, вызывающих у широкой публики неподдельное удивление, с годами стал напоминать список литературы, которую я помечаю к прочтению, понимая, однако, что, скорее всего, в этой жизни мне уже не успеть. Как бы там ни было, я вижу вокруг себя множество вещей, вроде бы недвусмысленного толкования, однако общественное мнение при этом упорно отстаивает полярные этим очевидностям истины. Допускаю, конечно, что речь может идти о некой общественной договоренности, мимикрии или даже табу, но мне, к сожалению, эти контексты не ведомы.
Очевидность, которую хотелось бы сегодня обсудить с читателями, я заметил еще на заре своей журналистики: речь идет о полном
Думаю, что источник данной иллюзии кроется в профессиональной ИТ-среде, ибо именно культивирует в обществе вздорные представления не только о необходимости дальнейшего бешеного нагнетания чисто технических оборотов (больше пикселей-гигагерц-шмегагерц), но и — о всеобщей востребованности самих компьютерных технологий этим обществом.
Только поймите меня правильно: я говорю не о
Моя гипотеза:
Внешне может показаться, что гипотеза чревата противоречием (как может сосуществовать одно с другим одновременно?), однако на протяжении всей истории человечества мы, собственно говоря, ничего другого, кроме парадокса несовместимых вещей, никогда и не наблюдали.
В качестве иллюстрации предлагаю читателям два примера. Первый демонстрирует парадокс параллельного существования несовместимых (невозможных) вещей. Эпоха царствования динозавров. Длилась она, Шабанов не даст соврать, сотни миллионов лет. Все эти годы миром правили совершенно тупые, безмозглые, отмороженные (в прямом смысле слова) яйцекладущие твари с метровыми когтями и зубами. Твари рыскали по планете, отлавливали под каждым кустом теплокровный комок плоти и утоляли им свой голод.
Всё в этой картине замечательно, кроме одного: параллельно с хозяевами-динозаврами сотни миллионов лет на земле мыкались те самые теплокровные существа, в том числе и млекопитающие, и приматы, а под конец даже и люди. Уровень развития этих теплокровных приматов был не то что на порядок, а на несколько порядков выше, чем у динозавров, однако их вечный (в прямом смысле слова — миллионолетний!) удел заключался в том, чтобы трястись в укрытии и ждать, когда придет зубастая тупая тварь и тебя проглотит.
Очень люблю этот пример, поскольку он, помимо всего прочего, ещё и блестяще иллюстрирует положение интеллигенции в современном мире (любом — что советском, что постсоветском, что западном, что азиатском). Как бы там ни было: а где же логика?! Где целесообразность мира? Речь ведь даже не о божественной телеологии, а о банальном здравом смысле и парадоксальности бытия: как тупые твари, находящиеся на несопоставимо более низком уровне развития, могут миллионы лет править миром и гнобить тех, кто выше их на порядки в иерархии развития?
Стоит ли после такого удивляться, как это уровень развития человека и человеческого общества может не соответствовать современным компьютерным технологиям?
Пример второй, иллюстрирующий непосредственно мою гипотезу о несоответствии. История совсем свеженькая: не далее как вчера (10 сентября) Даррелл Эдвард Айсса, председатель Комитета конгресса США по надзору и правительственным реформам (Darrell Edward Issa, Chairman of the House Oversight and Government Reform Committee) отправил Мери Джо Уайт, председателю Комиссии по ценным бумагам и биржам (Mary Jo White, US Securities and Exchange Commission) официальное уведомление о начале расследования вопиющих технологических безобразий, творящихся в доверенной ей организации, которая по иронии судьбы призвана разруливать финансовую жизнь Америки.
Суть претензий американских законодателей к SEC в следующем. Шесть лет назад Комиссия по ценным бумагам и биржам, исполняя требования нового Правила об интерактивных данных (Interactive Data Rule), обязала все публичные компании страны предоставлять регулярную бухгалтерскую и финансовую отчётность не только в традиционной печатной форме, но и в электронной, причём с использованием «Расширенного языка деловых отчётов» (eXtensible Business Reporting Language, XBRL).
Американские публичные компании, будучи приученными государством к беспрекословному повиновению, взяли под козырек и принялись исправно заваливать SEC отчётностью в цифровой форме. Для любого технически подкованного человека XBRL не представляет ни малейшего затруднения: это открытый стандарт, основанный на простенькой таксономии (пламенный привет друпаловодам!), в которой все финансовые показатели классифицируются по уникальным электронным тегам, что значительно ускоряет за счёт последующей машинной обработки классификацию и анализ данных.
Что же сделала SEC с благородным технологическим начинанием? Мягко говоря, угробила всю инициативу, доведя её до полного абсурда. Ежегодно Комиссия Мери Уайт запрашивает у законодательного собрания сотни дополнительных миллионов долларов из бюджета для дополнительного найма более 600 сотрудников! Зачем?! Затем, что SEC не справляется с обработкой отчётности публичных компаний! Как такое возможно?! Очень просто: «Сотрудники Комиссии вручную обрабатывают документацию, используя распечатки текста, карандаши и калькуляторы» (!!!).
Вы можете себе представить?! Вручную! А как же XBRL?! Я вас умоляю: работники передового американского департамента это слово даже выговорить не в состоянии. Даррелл Айсса приводит в своем уведомлении какие-то совершенно фантасмагорические факты: SEC, не будучи в состоянии самостоятельно анализировать поступающие напрямую от корпорации отчёты, оформленные с учётом XBRL, тратит ежегодно миллионы долларов на покупку коммерческих баз данных у Yahoo! и Compustat, которые содержат намного менее точную информацию, чем та, что указана в первичной документации с XBRL.
Но и это ещё не всё. Поскольку сотрудники SEC ни бельмеса не понимают сами в XBRL, Комиссия не сумела предоставить подотчётным публичным компаниям адекватные инструкции по заполнению документации с описанием всех тегов и принципов организации данных, поэтому и сами эти публичные компании лепят чёрта горбатого в своей отчётности. Даррелл Айсса указывает старушке Уайт на катастрофическую ситуацию, сложившуюся с аккумулированными SEC данными: на настоящий момент в этом массиве было идентифицировано сторонними специалистами и аналитиками более 1 миллиона 400 тысяч ошибок, из которых SEC исправила… ни одной! Председатель Комитета конгресса по надзору цитирует недавнее исследование, проведённое в Колумбийском университете, из которого следует, что предельно низкое качество данных, поступающих из SEC, объясняется «умалчиванием либо неспособностью сотрудников контролирующего органа, равно как и самих декларантов, обеспечить проверку точности данных и их правильное тегирование».
Одним словом, конгресс вызывает старушку Уайт на ковер для очередного разбирательства. Рискну предположить, что разбирательство это закончится ничем, потому что проблема не в Мери Джо Уайт и не в SEC, а в органической неспособности rank-and-file представителей рода человеческого поспевать за прогрессом компьютерных и информационных (да и вообще — любых) технологий! Умом чуют, что XBRL — штука хорошая и полезная (кто же против томографа?), вот только руки неймут.
Деньги автора: обрекают ли электронные книги автора на нищету, а художественную литературу на упадок?
Разговор о праве копирайта и об авторском праве (начатый колонками «Искать информацию» и «Право автора») мы продолжаем с того момента, как Статутом Анны, первой королевы Великобритании, было установлено право автора на его труды и на то, чтобы получать за эти труды вознаграждение. И вот этот закон породил одно очень занимательное явление, которое называется художественной литературой.
Да-да, литература, которую преподают в школах, обязана своим существованием и технологиям, сделавшим со времён Гуттенберга возможным недорогое копирование текстовой и графической информации на недорогих бумажных носителях, и законодательству Великобритании, защитившему права тех, кто создаёт тексты для такого тиражирования. И мы не можем пройти мимо интереснейшей судьбы человека, кого можно назвать первым профессиональным писателем.
Звали его Даниель, и родился он между 1659 и 1651 годами в Лондоне, в семье мясника по фамилии Фо. Семья эта бежала в протестантскую Англию от религиозных преследований из Фландрии. Мальчик обучался в диссидентской академии Ньюингтон Грин (по уровню даваемых знаний поразительно похожей на созданные в постсоветской России на базе техникумов академии и университеты), готовился стать пастором, но предпочёл хлеб торговца. Торговал вином и шерстью, участвовал в неудачном восстании Монмута, держал чулочную лавку (вязальная машина — ещё один хайтек того времени). Сменил фамилию на аристократичную Дефо. При вступлении в Англию Вильгельма Оранского (см. предыдущую статью из серии) примкнул к его армии. Занимая различные должности, но по-современному являлся то ли пропагандистом, то ли спецпропагандистом. Он пишет блестящие памфлеты: An Essay upon Projects, «Эссе о проектах», где предлагает ввести социальное страхование; The poor man’s Plea, «Жалобу бедняка»; апологию Вильгельма Оранского в The true-born Englishman… За последний монарх замечает и вознаграждает писателя. Но не деньгами, а должностями. Он становится счётчиком сборов по оконному налогу, а потом даже и казначеем-распорядителем королевских лотерей. Ну а тексты — так, приложение… Пишутся от души, в знак искренней благодарности горячо уважаемому монарху.
Но Вильгельм умирает… А Анна — еще не введшая свой Статут — оказывается подчинённой законам реальной политики. Ей приходится для сохранения власти маневрировать между консерваторами-тори и либералами-вигами. А Дефо не сумел достаточно динамично колебаться вместе с «генеральной линией партии». Защищая свободу вероисповедания, он пишет гиперболизированный памфлет The Shortest Way with the Dissenters, в котором советует расправляться с инакомыслящими с максимальной строгостью. Консерваторы сначала купились, прославляя неизвестного автора, но потом, распознав издёвку, впали в ярость. Дефо объявлен в розыск, за сведения о нём обещано пятьдесят фунтов стерлингов, в пять раз больше, чем получил гонорара за «Потерянный рай» гениальный слепец Мильтон… Он сдался, был осуждён на пребывание в тюрьме на срок, определённый королевой, а ещё — к трём дням у позорного столба. В тюрьме Дефо пишет A Hymn to the Pillory, «Гимн позорному столбу», благодаря которому публика закидывала зажатого в колодки узника цветами…
Но оставалась ещё тюрьма; из неё Дефо вышел лишь за счёт сделки со своими бывшими врагами — тори. Тут честный памфлетист кончается. Остаётся блестящий автор, продающий своё перо тем, кто в данный момент у власти, — хоть вигам, хоть тори. Приторговывал Дефо и своей популярностью у избирателей, и своими связями. Да и тихушничеством не брезговал: доносил на врагов власти; не зря же числится среди создателей Intelligence Service. Кончилось это тем, что оппозиционный журналист и издатель Натаниель Мист уличил его в таком занятии, которое в современной прессе называется «джинса» — тайное получение денег за публикации, прославляющие или очерняющие тех или иных лиц. Репутация Дефо была безнадёжно погублена…
Но тут на помощь сломанному и утратившему моральные ориентиры человеку приходит Статут его гонительницы Анны. Он начинает писать прозу, авантюрные романы от имени вымышленных проституток и пиратов, вознаграждение за них же автору обеспечено. И один из них — «Робинзон Крузо» — приносит ему бессмертие и становится основой нового бизнеса — выпуска художественных текстов, ориентированных на массовый рынок. Кстати, мгновенно появилось множество контрафактных изданий «Робинзона», частично сокращённых, частично чисто поддельных. (Наверное, многие из читателей знакомились с этой книгой в переложениях для детей…) И именно популярность «Робинзона…» с компанией создавала массовый книжный рынок. Уже не только для джентльменов, но и для городских сословий, и для зажиточных британских крестьян.
Но, несмотря на законы, сама мысль об авторском праве отвергалась многими мыслителями. В Европе исходили из теорий германского юриста Самуила фон Пуфендорфа (1632–1694). (В России его переводили под личным надзором Петра Великого.) Он защищал право государства творить насилие над людьми во имя общего блага (в том числе наказывать за атеизм, богохульство и сношение с демонами), а источником имущественного права считал оккупацию, захват (что естественно для сына проповедника, получившего баронский титул от шведского короля). Ну а поскольку захват интеллектуальной собственности в те простодушные времена полагался невозможным, то и авторское право лишалось своих оснований.
Ну а в США девятнадцатого столетия против авторского права выступал Генри Ч. Кэри (Carey, 1793–1879). Он был учителем Евгения Дюринга, известного у нас благодаря тому, что его критиковал Энгельс… По мнению Кэри, словесное оформление идей защиты не заслуживает, поскольку сами идеи таковой защитой не пользуются. (Это он не дожил до нынешних патентных войн…)
Но, когда мы видим позицию, защищаемую человеком, то надо бы понять, в чём состоит его экономический интерес. Для Пуфендорфа гонорары значения не имели: его вознаграждали должностями, как раннего Дефо, и почему не порадеть благодетелю, обосновав источником оплаты труда авторов милость монарха… Ну а кем был Кэри изначально? О!!! Он был издателем и книготорговцем — в молодой американской республике, только что освободившейся от власти островной метрополии. То есть — свой рынок сбыта книг уже есть. А авторы — преимущественно за океаном. И таков соблазн сэкономить на их гонорарах… И почему бы не оправдать себя разговорами о стремлении к общей гармонии!
А вот для Дефо гонорар за книгу был уже жизненно важен. Отсюда и родились «Робинзон» и феномен художественной литературы. И декан Свифт, человек при должности; гонорар он получил за одно-единственное произведение — за «Гулливера». И ещё один автор духовного звания, аббат Прево, именно в изгнании в Англии, и именно ради гонорара он пишет в 1731 году первый психологический роман Histoire du chevalier de Grieux et de Manon Lescaut, блистательную «Манон Леско»…
То есть именно концепция авторского права породила феномен художественной литературы. Ну а теперь пример «от противного» из нашего времени. Был в постсоветской России журнал «Если», печатавший добротные переводы «твёрдой» научной фантастики, да и вещи отечественных авторов. Среди причин случившегося в прошлом году закрытия журнала роковыми, по мнению редактора Александра Шалганова, оказались «
Но ситуация такая имела место и в доимперской Германии. Там тоже были издательские привилегии. И в силу местных особенностей не было антагонизма между издателями и авторами. Но от пиратства страдали и те и другие. Ну, берёшь имперскую привилегию. Оформляешь четыре десятка привилегий местных… Но механизма принудить кого-либо к соблюдению такого количества законодательных актов не существует. Те же крохотные размеры лоскутных княжеств, что спасали и от цензуры (рядом с католическим государством было лютеранское, а за семьдесят вёрст — и реформатское), препятствовали защите прав автора. И писатели нашли выход! И результат его прекрасно был известен жившим в советскую эпоху. Назывался он «подписное собрание сочинений». Автор, заслуживший некоторую известность, или сам обращался к типографу, обращаясь издателем, или договаривался с известным добросовестностью издательством. И по германоязычному миру объявлялась подписка, которая была одновременно и сбором средств в пользу автора, и гарантией получения добротно изданных томов его сочинений… То есть — находилась в родстве с известной по театральным мемуарам позапрошлого века «подпиской в пользу…».
Пользуясь достаточно надёжно функционирующими почтовыми службами, читатели переводили деньги автору или его уполномоченному. Добросовестно — порченых людей не так много. Именно в этом был первейший смысл подписных изданий. Так, нынешний сетевой мир очень даже способствует такой модели ведения бизнеса… Скорость информационных транзакций максимальна. Сетевые финансовые транзакции развиваются и в стране родимых осин. Ну, вот за океаном знакомый автор жанровой литературы, приобретший известность на специализированных форумах, получает от продажи своих книг больше, чем его получка временного профессора. Интернет-издатель и онлайновый книготорговец, к чьим услугам он прибег, платит ему 70% от продажной цены электронного издания. (На издателе добротная редактура и реклама!) А автор русский, объявивший в своём журнале (аббат Прево тоже издавал журнал, но бумажный) подписку, превзошёл запланированную сумму так далеко, что облагодетельствовал ближайший кошачий приют… То есть говорить, что Сеть и читалки губят литературный процесс, вряд ли стоит. Нет, хнычущие об отсутствии переизданий авторы тоже попадаются — но ни у кого из них нет такого жизненного опыта, как был у Дефо, Прево или Свифта… Так что не в «читалках» и не в электронных библиотеках дело!
Голубятня: Форточка из Парижа
В фантасмагории Юрия Мамина («Окно в Париж»), переполненной интеллигентскими иллюзиями позднего Совка, есть у меня любимый эпизод: питерский эмигрант, давно закрепившейся в Париже ресторанным скрипачом-эксцентриком, говорит своему приятелю, главному герою, о готовности отдать все материальные блага своего прозябания на Западе ради одного мига, проведенного в Петербурге его детства. Это мгновение скрипачу-эмигранту герой фильмы и обеспечивает, воспользовавшись волшебством окна-туннеля в пространстве-времени. Парижскому скрипачу «сладостных воспоминаний» хватило ровно на 10 секунд, последовавших за тем, как ему развязали глаза аккурат напротив памятника Сергею Мироновичу Кирову. Упав на колени, счастливый возвращенец в Страну Советов со слезами на глазах умоляет вернуть его поскорее обратно — в проклятые парижские реалии.
В пятницу приказал долго жить мой Macbook Pro. Честно скажу: удивляюсь, как ему вообще удалось отпахать полных четыре года в режиме почти круглосуточной работы (по ночам бедолага почти всегда качал торренты да ещё и рендерил видеоклипы). Симптомчики, правда, появились ещё год назад, когда отказал видеоускоритель Nvidia (GeForce 9600M GT). К слову, этот компонент, по словам мастеров-ремонтников, пользуется дурной репутацией в ноутбуках Apple и служит главным источником головной боли пользователей.
Окончательный трындец моей «скрипки Страдивари» случился на ровном месте и в самый неподходящий момент — за день до возвращения в Москву. Я закрыл крышку ноутбука, отправив его в режим сна, а через десять минут вернулся, крышку поднял, и… ничего не включилось! Ноутбук не завелся и больше уже не заводился никогда, что бы я с ним ни делал.
Подобный каприз хорошо документирован и в большинстве случаев связывается с зависанием System Managment Controller (SMC). Соответственно, есть процедура (рассказываю подробно в надежде принести пользу тем, кто окажется в подобном переплете) для выведения ноутбука из коллапса: отключаете шнур питания, держите кнопку Power в нажатом состоянии 10 секунд, подключаете питание и радуетесь жизни.
Либо не радуетесь, если летаргия «Макбука» обернулась комой. В этом случае нужно отключить кабель, соединяющий аккумулятор с материнской платой, на 30 секунд, подключить обратно, нажать комбинацию Shift+Control+Option и одновременно кнопку Power, отпустить все клавиши, после чего ноутбук должен запуститься в штатном режиме.
Или не должен — как в моем случае, когда все языческие камлания не увенчались успехом: кирпич остался лежать кирпичом, холодным и безучастным. Это, друзья мои, уже не кома, а смерть мозга.
Короче говоря, сразу по возвращении в Москву я отнес Macbook Pro в ремонтную мастерскую для диагностики и вот уже третий день пытаюсь работать в авральном режиме, на единственном подручном инструменте в доме — Sony Vayo. (Не забирать же компьютеры у членов семьи!) Впечатления от этой работы показались мне столь яркими и необычными, что составили сюжет сегодняшней «Голубятни».
Не буду петь панегирик ноутбуку Sony за надежность и долголетие: сам факт безотказного функционирования на протяжении уже 6 лет говорит сам за себя. Расскажу лишь о том, чт
Первое, что буквально сражает наповал, — это возврат к файлоцентричной парадигме работы на Windows. Эта файлоцентричность, которая всегда мне казалась предпочтительнее визуально-объектного интерфейса Mac OS X, вплоть до того, что я использовал файловый менеджер Path Finder в качестве системообразующего звена своей работы на «Макбуке» (по образу и подобию Total Coomander на Windows), в реальном сравнении оказывается веригами, которые не то что сдерживают производительность работы, но посылают её в совершенно ином направлении. В том смысле, что вместо того, чтобы оперировать функциями (нужно сделать то-то, написать такой-то текст, составить такой-то список дел, собрать материалы по заданной теме), ты снова начинаешь зацикливаться на формальных вещах вроде директорий, файлов, поиска в многоуровневой иерархии этих файлов нужных программ и т. д.
Разница между идеологией работы на MacOS и на Windows с чисто технической точки зрения не заметна (в конце концов на «Маке» — точно такие же директории и файлы), зато на практическом уровне колоссальна: ты просто занимаешься совершенно разными вещами. Это как водить автомобиль или управлять моторной лодкой. Вопрос вовсе не в мощности моторов и потенциальной скорости передвижения в пространстве, а в различном наборе телодвижений и реакций, которые требуются от водителя. И это различие в конечном итоге прямо сказывается на производительности вашего труда.
Поясню на примере. Беру самую банальную в моем случае работу: нужно написать статью. Мои действия на «Маке»: нажимаю Option+»Пробел», печатаю букву «В», запускается мой редактор Bean, начинаю печатать. Окно редактора располагается в левой части экрана, в правой держу открытым браузер либо другую программу (Pocket, Devonthink), которую использую для выхода на источники информации.
При этом я никак не взаимодействую с операционной системой, файлами, папками и прочими вещами, не имеющими непосредственно к моей работе никакого отношения: Bean сохраняет файлы автоматически в облаке (Dropbox), которое для меня как пользователя находится в абстрактном пространстве (я, конечно, знаю, что папка Dropbox живет в директории User/Documents, но это знание избыточное). Порога между приложениями также не существует, потому что всё перетягивается из любого места в любое: из браузера в редактор, из редактора в базу данных (Devonthink), со стола на иконку почтовой программы для автоматической отправки письма; клик на названии документа в Pocket — и он тут же открывается не во внутреннем окне программы, а в браузере (любом — что Safari, что Firefox, что Chrome). Подхватываю курсором картину, перетягиваю её в редактор — voila! — она встраивается в текст, кликаю на картинке — появляется тут же движок масштабирования, тяну влево — картинка уменьшается в тексте, тяну вправо — увеличивается, Option+Command+L — всплывает диалоговое окно для вставки адреса гиперссылки и т. д.
В Windows абсолютно немыслима такая парадигма работы, и это — самое мучительное, что испытывает человек, вернувшийся (пусть даже временно и против собственной воли) на Windows после MacOS. Имя этого мучения — отсутствие единой рабочей среды! Windows — совершенно дискретна, она как бы состоит из множества уровней, иерархий, сложного функционала, распределённого по разным (совершенно неинтуитивным!) полочкам, ящичкам, отсекам и отделениям. Для того чтобы выполнять рабочий поток, нужно постоянно отвлекаться от непосредственной работы, переключаться на внутреннюю логику операционной системы и находить соответствующие рычаги для создания взаимодействия.
Ещё два важных момента: поскольку MacOS X — это цельная среда с тотально интегрированными друг в друга компонентами (включая любое стороннее приложение, если, конечно, оно полностью поддерживает стандарты ОС), в этой среде правят бал универсальные алгоритмы. В частности — огромный набор клавишных комбинаций, общий для всех приложений. Это позволяет работать от функционала, а не от конкретного приложения (все та же дискретность среды Windows!).
Приведу опять же только один пример: мне нужно постоянно видеть в процессе написания статьи количество набранных знаков. Почему-то во всех моих редакторских программах (да и базах данных вроде Eagle или Devonthink) эта элементарная функция постоянно выводится в строке состояния. В приложениях под Windows её либо нет, либо нужно долго искать. NotePad, AkelaPad, WordPad, AbiWord — пробую одно за другим и не нахожу примитивнейшего функционала — characters count! Пришлось использовать Microsoft Word, что просто на дух не выношу (из-за ненужного мне функционала, который прет изо всех щелей, отвлекает и мешает работать), хотя даже в этом редакторе в нижней панели указано только число слов, а не знаков (нужно кликать мышью, чтобы выводить на экран отдельное окно со статистикой текста (которая мне не нужна, а нужно лишь постоянно видеть одну-единственную цифру, и не в отдельном окне, а в основном рабочем).
Невозможно привыкнуть после MacOS X к отсутствию сквозного поиска вроде Spotlight. На «Маке» любой элемент среды — название документа, папки, внутреннее содержание файла (!), калькулятор, запуск музыкальной композиции, быстрый просмотр изображения и т. п. — в любой момент времени находится на расстоянии одной комбинации клавиш: запускаешь Spotlight (или альтернативный Alfred, которым я пользуюсь чаще), начинаешь вбивать первые буквы поиска — и тут же всплывает список нужных объектов, к тому же ещё и с удобными превью). На Windows ничего подобного нет, потому что нет универсальной единой среды работы. А есть дискретные модули.
Особый разговор — непрозрачность операционной системы, которая постоянно заявляет о своём существовании и лезет в душу (бесконечно всплывающие информационные окна с чёртовыми запросами — кликни то, кликни это, подтверди то, закрой это, сохрани то, сохрани это). В «Маке» вообще никакого интерактива с ОС нет в принципе: операционная система должна быть прозрачна и незаметна, потому что она к чёрту пользователю не нужна, а следовательно, не имеет права отвлекать от прямой работы. Я уж не говорю, что в последних двух версиях (Lion и Mountain Lion) MacOS X даже перестала требовать от пользователя лишних телодвижений для сохранения документов: всё сохраняется автоматически, причем в памяти системы хранится множество версий: возвращайся к любой, если понадобится.
Одним словом, друзья хорошие, обратно на «Форточки» меня не ждите. Каюсь, мое раздражение от тоталитарного стиля Apple в последнее время достигло критической точки, и я даже грешным делом подумал: а не взять ли мне на смену древнему «Макбуку» какой-нибудь Dell Precision M4800? Теперь же, после волшебного перенесения в пространстве-времени на «родной Литейный проспект», глупые мысли как дождём смыло. Даст бог, починят моего 17-дюймового старичка, и он ещё послужит. А не починят — только новый Macbook, и ничего иного.
Поделиться книгой: