Нордические олимпийцы. Спорт в Третьем рейхе

В 1927 году во время сессии Международного олимпийского комитета, проходившего в Монако, президент Немецкого имперского комитета физической культуры Теодор Левальд внес Берлин в число городов, которые претендовали на то, чтобы принимать у себя летние Олимпийские игры 1936 года. По большому счету это была импровизация, так как немецкое спортивное руководство стало обсуждать эту идею только в 1928 году. Нельзя не отметить, что мнения по этому вопросу расходились. Если Теодор Левальд хотел во что бы то ни стало провести Олимпиаду 1936 года в Берлине, то Карл Дим считал это начинание преждевременным. Однако Левальду удалось одержать верх. Он не только смог переубедить Дима, но и сломил сопротивление «Немецкого турнершафта», для чего ему пришлось заручиться поддержкой самого Гинденбурга. С этого момента от Дима более не раздавалось ни слова критики — он полностью посвятил себя тому, чтобы содействовать «победе» германской столицы. Ведь решение было принято только Немецким Олимпийским комитетом, но МОК еще не вынес своего вердикта.

Первая реальная попытка повлиять на решение Международного олимпийского комитета была предпринята в 1930 году, когда в период с 25 по 30 мая в Берлине проходил X Олимпийский конгресс. Данное мероприятие по предложению Левальда было использовано, чтобы продемонстрировать членам МОК готовность германской столицы принять международные соревнования столь высокого уровня. В первую очередь надлежало показать организаторские способности немецкого спортивного руководства. Задача оказалась не столь простой. Проблема заключалась в том, что в самом разгаре находился мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 году. Выделенные германским правительством на проведение конгресса 50 тысяч марок рисковали обесцениться. Но треволнения оказались напрасными — X Олимпийский конгресс прошел на очень высоком уровне. По этой причине Карл Дим и Теодор Левальд ожидали благоприятного для Германии решения членов МОК по вопросу, в каком городе должна была проводиться Олимпиада 1936 года. Всего же за эту почетную обязанность боролись четыре столицы: Берлин, Барселона, Рим и Будапешт. Окончательное принятие решения должно было произойти в апреле 1931 года в Барселоне. Позиции Берлина значительно усиливались тем, что предварительно из «гонки» выбыли Рим и Будапешт. В итоге членам Международного олимпийского комитета приходилось выбирать между Барселоной и Берлином. 43 голоса было отдано Берлину, 16 — Барселоне. Давнишняя мечта немецкого спортивного руководства стала претворяться в жизнь: Олимпиада 1936 года должна была пройти на германской земле.

Тем не менее не все немцы одинаково восторженно восприняли это решение. Многих смущало, что готовиться к Олимпиаде надо было в условиях кризиса, который традиционно сопровождался безработицей, нуждой и политическими потрясениями. Немалое количество жителей Германии полагали, что подготовка к проведению Олимпиады в подобных условиях была ничем не оправданной расточительностью. Вновь стали заявлять свои протесты представители «Немецкого турнершафта». Однако Карлу Диму удалось составить олимпийскую программу, финансирование которой не должно было нанести ущерба немецкому спорту. Но даже это не могло снять все вопросы; сопротивление со стороны некоторых спортивных объединений можно было ощущать годы спустя. Под сомнение даже ставилась необходимость участия германской сборной в Олимпийских играх 1932 года, которые проходили в Лос-Анджелесе. Но, несмотря на многочисленные протесты, у Карла Дима не было никаких колебаний. Если Берлин хотел принять Олимпиаду в 1936 году, то германская сборная непременно должна была быть в Америке в 1932 году.

И вновь Карлу Диму пришлось разрабатывать план по сбору средств. Опять проводились многочисленные рекламные и пропагандистские мероприятия, но кризис давал о себе знать. Диму удалось договориться лишь о софинансировании. Одну треть расходов, связанных с поездкой за океан, должны были взять на себя спортивные объединения. Речь шла приблизительно о 450 тысяч марок. Еще столько же были готовы выделить немецкие промышленники и представители германских финансовых кругов. И такая же сумма должна была быть выделена правительством Веймарской республики. Между тем в Германии усиливалась критика предстоящих расходов на Олимпиаду. Ее нельзя было не учитывать, а потому Карл Дим принял нелегкое решение: он существенно сократил германскую сборную, которая направлялась в Лейк-Плэсид (США, штат Нью-Йорк) на зимние игры 1932 года. Сборная была ограничена хоккейной командой, несколькими фигуристами и командой бобслеистов. В итоге не было ничего удивительного в том, что германская сборная в общекомандном зачете заняла только 9-е место, завоевав лишь две бронзовые медали. Сэкономленные деньги спонсоров и государства было решено направить на летнюю Олимпиаду. В Лос-Анджелес германская сборная направилась уже в полном составе. Несмотря на то что Карл Дим был вновь назначен «шефом миссию), успех 1928 года не удалось повторить. Германия опять заняла девятое место, завоевав всего лишь три золотые, двенадцать серебряных и пять бронзовых медалей. Первыми традиционно были американские атлеты. А второе и третье места заняли сборные Италии и Франции соответственно. Немцы уступили даже венграм и японцам, которые никогда до этого не считались особо сильными спортсменами. Как и стоило предположить, после столь неутешительного результата Немецкий Олимпийский комитет подвергся жесточайшей критике в германской прессе. Некоторые из газет требовали немедленной отставки Карла Дима и Теодора Левальда, по те никак не соглашались пойти на это, предпочитая обороняться от нападок. Карлу Диму вновь пришлось прибегнуть к «национальной» риторике, чтобы объяснить необходимость участия немецких спортсменов в международных соревнованиях. В привычно резких формулировках он заявил: «Как еще можно вдолбить в голову немецким патриотам, что германский флаг надо водружать за пределами нашей страны, а мы были только лишь передовым отрядом?»

Однако Карл Дим не был настолько самоуверенным, чтобы не видеть, что у германской сборной имелись серьезные проблемы, в итоге приведшие к провалу в Лос-Анджелесе. Главную причину неудач он видел в недостаточных тренировках и откровенном «шапкозакидательстве», присущем многим немецким атлетам. Прежде чем Олимпиада прошла бы в Германии, Дим задумал создать очень жесткую систему, которая должна была коренным образом изменить обстановку в немецком спорте. В первую очередь планировалось сделать ставку на тяжелые и регулярные тренировки. Карл Дим заявлял публике: «Будущие олимпийские победы предполагают беспощадную воспитательную работу. И от этого зависит уважение, которое будут испытывать к Германии во всем мире. Если к 1936 году мы сможем добиться этого уважения, то мы приложим руку к осуществлению нашей немецкой миссии. Эта вера будет удивительным образом расти день ото дня. Но она еще не является явленной нам действительностью в борьбе за место под солнцем».

Уже из сделанных заявлений было предельно понятно, что Левальд и Дим намеревались превратить «праздник спорта» в показательное мероприятие, в ходе которого предполагалось продемонстрировать всему миру величие и силу Германии. Однако, когда только началась реальная подготовка к Берлинской Олимпиаде, над ней вновь сгустились тучи. Это было связано с тем, что 30 января 1933 года к власти пришли национал-социалисты. Для многих было очевидным, что появление новой власти должно было отразиться на спорте в целом и подготовке и к Олимпийским играм в частности. Вопрос заключался в том, собиралось ли имперское правительство Гитлера вообще проводить Олимпиаду. В начале 1933 года многие видные национал-социалисты яростно критиковали «олимпийское примиренчество». В то же самое время Теодору Левальду удалось кое-что сделать буквально накануне прихода Гитлера к власти. 24 января 1933 года им был учрежден Организационный комитет по проведению Олимпийских игр 1936 года. Он смог сформировать состав этого комитета еще до того, как на это могло повлиять национал-социалистическое правительство. Генеральным секретарем организационного комитета Олимпиады был назначен Карл Дим. Именно он становился ответственным за организацию игр в Берлине. Однако его «олимпийская мечта» вновь оказалась под угрозой. Опять можно было вспомнить времена Первой мировой войны.

Когда в 20-х числах января 1933 года создавался организационный комитет по проведению Олимпийских игр в Берлине, то в него сознательно пригласили обер-бургомистра германской столицы Генриха Зама. Именно он смог поначалу убедить членов комитета в том, что не было никакой необходимости создавать новый стадион, а для проведения Олимпиады было вполне достаточно развить и модернизировать уже имевшиеся спортивные объекта в Грюневальде, о чем незамедлительно была уведомлена имперская канцелярия. Впрочем, в те дни члены организационного комитета и имперского комитета физической культуры беспокоились не столько о поддержке канцлера, сколько о покровительстве рейхспрезидента Пауля фон Гинденбурга. Гинденбург дал свое согласие только 9 февраля 1933 года, то есть когда уже полторы недели у власти находилось правительство Гитлера. Именно это обстоятельство заставило многих членов Немецкого Олимпийского комитета занять выжидательную позицию. Они прекрасно понимали, что при определенных условиях было просто необходимо заручиться также поддержкой нового рейхсканцлера. Ожидание закончилось 6 марта 1933 года, то есть сразу же после того, как на выборах в рейхстаг подавляющее большинство получили национал-социалисты и Немецкая народно-национальная партия. С психологической точки зрения это был очень выгодный момент, чтобы вновь обратиться в имперскую канцелярию. В тот день Теодор Левальд в своем письме сообщал: «Примите мои самые сердечные поздравления с той убедительной победой, которую вы, господин рейхсканцлер, смогли одержать. Я обращаюсь к вам с просьбой. Мне уже удалось добиться поддержки господина обер-бургомистра Зама, и теперь мне благосклонно хотелось бы рассчитывать на вашу помощь, господин рейхсканцлер. Я хотел бы дать краткий обзор предстоящих в 1936 году Олимпийских игр, которые будут проводиться в Берлине, а также хотелось, чтобы вы стали почетным президентом только что сформированного организационного комитета».

О дальнейшем развитии событий лучше всего было рассказано в воспоминаниях Карла Дима. Впервые об аудиенции у Гитлера он поведал на 75-летии Теодора Левальда (1935 год). Несмотря на то что сам Дим не присутствовал на встрече, в 1935 году он утверждал: «В своей яркой и захватывающей речи фюрер дал свое согласие». Однако уже в послевоенное время Карл Дим предпочитал давать более ироничное описание: «Он [Левальд] попросил о встрече. К нашему великому удивлению, нам сразу ответили согласием. На самом деле он никогда не рассказывал, насколько был любезно принят Гитлером и насколько Гитлер понял суть доклада. В любом случае нам была обещана поддержка… Когда уважаемый мною президент комитета вернулся, то он был настолько переполнен чувствами, что сразу же стал диктовать своему секретарю что-то цветастое о силе, который производил взгляд Гитлера». Однако если посмотреть на реалии, то можно утверждать, что однозначное решение не было принято Гитлером вплоть до октября 1933 года. Но в любом случае после встречи Левальда с Гитлером шеф имперской канцелярии стал делать заметки, которые должны были использоваться для подготовки сообщений в немецкой печати. В них значилось: «Фюрер продемонстрировал живой интерес к Олимпийским играм и охарактеризовал спорт как необходимое средство закалки немецкой молодежи. Он обещал, что всеми средствами будет способствовать спортивным интересам Германии».

То, что Левальду были даны отнюдь не пустые обещания, свидетельствует письмо, которое было направлено из Немецкого Олимпийского комитета в имперскую канцелярию Ламмерсу на следующий день после встречи. Это было не просто очередное заверение в верности и преданности, а четко сформулированный перечень вопросов и требований. По большому счету все они укладывались в пять пунктов.

1. Мог ли Гитлер стать председателем почетного (попечительского) комитета?

2. Призыв к немецкой молодежи.

3. Пожелание, чтобы имперское правительство гарантировало участие в строительстве олимпийских объектов суммой не менее 6 миллионов рейхсмарок.

4. Повсеместная поддержка со стороны Имперского министерства пропаганды.

5. Просьба создать при Фрике (министерство внутренних дел) специальную структуру, возглавляемую членом Немецкого Олимпийского комитета.

По первому и второму пунктам Ламмерс в характерной для него манере ответил весьма уклончиво. По всем остальным пунктам он обещал передать поручения в соответствующие имперские министерства. Нельзя не заметить, что Теодор Левальд так выстраивал тактику общения с национал-социалистами, чтобы новое имперское правительство могло рассматривать организацию Олимпиады 1936 года исключительно как собственный проект. Когда Теодор Левальд составлял список своих предложений, то он сделал акцент на одном моменте, который по определению должен был заинтересовать национал-социалистов. Речь шла об использовании пропагандистского потенциала Олимпийских игр. Опять же нельзя не учитывать, что за три дня до этого было создано Имперское министерство пропаганды во главе с Йозефом Геббельсом. Как видим, Теодор Левальд словно нутром почувствовал склонность новых властей оценивать предстоящую Олимпиаду не только как политический акт, но и как пропагандистское действие. И Геббельс подхватил брошенную Левальдом реплику, но уже в собственном стиле и для собственных целей. Левальду удалось вполне успешно наладить взаимодействие с различными структурами и имперскими министерствами. По крайней мере поручения им были разосланы непосредственно из имперской канцелярии. В итоге Геббельс обещал, что пропаганда предстоящей Берлинской Олимпиады начнется уже с лета 1933 года. В то же самое время министр внутренних дел Вильгельм Фрик, который в 1933 году курировал вопросы спорта и физкультуры, дал гарантию, что обратится с просьбой в Имперское министерство финансов, дабы то выделило необходимые для строительства средства. Осталась нереализованной только одна-единственная просьба: по самым различным причинам Гитлер не захотел становиться председателем почетного комитета, который фактически должен был выполнять функции попечительского совета.

На первый взгляд может показаться, что решение организационных вопросов удавалось Теодору Левальду легко и без каких-либо усилий. Чтобы развеять это заблуждение, необходимо обратиться к одному эпизоду, который имеет значение не только для истории спорта. Как уже указывалось выше, весной 1933 года Левальд подвергался нападкам со стороны национал-социалистической партийной прессы. И речь шла отнюдь не о единичном случае, а о планомерной кампании, которая являлась отголоском антиеврейского бойкота, начатого в Германии 1 апреля 1933 года. Постепенно бойкот перешел из сферы торговли в сферу управления и культуры. Не смогло избежать травли и руководство Немецкого имперского комитета физической культуры. Карл Дим вспоминал в своих мемуарах: «Меня травили попеременно то в «Народном обозревателе», то в «Атаке» («Ангрифф»). Мне ставилось в вину, что я был человеком, зависимым от заграницы». После того как выпады в курируемой Геббельсом «Атаке» коснулись Теодора Левальда, тот решил использовать свое влияние. Он направил 3 апреля 1933 года в редакцию журнала возмущенное письмо. В нем сообщал, что всегда придерживался национального мировоззрения, а физическое воспитание всегда видел в привязке к несению военной службы, что сближало его с Имперским министерством по делам рейхсвера. Словно оправдываясь, Теодор Левальд заявлял: «Только благодаря мне и Карлу Диму стрельба из мелкокалиберной винтовки и марш-броски в полной выкладке сейчас считаются символами немецкого спорта и физкультуры».

Принимая во внимание, сколь много он сделал для немецкого спорта, что подтверждалось личной встречей с Гитлером, Теодор Левальд решил обороняться, причем в агрессивном стиле. 3 апреля 1933 года он пожаловался Ламмерсу на нападки партийной прессы: «После того как при вашем любезном посредничестве была организована моя встреча с господином Гитлером, а также с господами имперским министром внутренних дел Фриком и с имперским министром пропаганды и народного просвещения Геббельсом, отношение ко мне этих ведущих партийных изданий, безусловно, смягчилось. Мне никогда не был присущ реакционный образ мышления. Я всегда придерживался лишь идеи, что моей задачей было содействие спорту с целью формирования национального мышления, народной силы и боеготовности». Левальд отнюдь не стремился «реабилитироваться» в глазах новой правящей верхушки. Он открыто настаивал на том, что должен быть центральной фигурой при подготовке Олимпийских игр 1936 года, а потому прибегал к весьма жестким аргументам. Теодор Левальд категорически отказывался рассматривать даже гипотетическую возможность своего ухода из Немецкого Олимпийского комитета. Кроме этого он недвусмысленно предупреждал: «Международный олимпийский комитет не может навязывать [Германии] никаких личностей».

С другой стороны, Левальд демонстрировал разительное простодушие. Например, по поводу некоторых обвинений он заявлял следующее: «По поводу упреков о моем семитском происхождении мне хотелось отметить следующее. Моя мать была дочерью главного суперинтенданта Детмольда (Липе). Дед же происходил из семьи вестфальских священников, чья родословная прослеживается вглубь на многие века. Мой отец был крещен еще в юношеском возрасте». Подобная наивность показывает, что Левальд не совсем четко себе представлял суть расовой теории национал-социализма.

Сейчас сложно сказать, какой именно из аргументов произвел впечатление на Гитлера, но реакция не заставила себе ждать. Уже 4 апреля 1933 года Ламмерс продиктовал своему секретарю: «1. Известить заведующего отделом печати НСДЛП, господина Дитриха, что господин рейхсканцлер выразил желание, чтобы в национал-социалистической прессе прекратились всякие нападки на господина Левальда. 2. Уведомить об этом по телефону самого господина Левальда». Но, несмотря на принятое в имперской канцелярии решение, положение Теодора Левальда все-таки было крайне шатким. Чтобы не ставить под угрозу возможность проведения Олимпийских игр в Берлине, он решил добровольно оставить пост руководителя Немецкого имперского комитета физической культуры. Конечно же это должно было автоматически привести к перестановкам и в составе Немецкого олимпийского комитета, о чем были прекрасно осведомлены в имперской канцелярии. Однако в преддверии назначения Ганса фон Чаммера на пост Имперского комиссара по делам спорта Ламмерс и Винштайн рекомендовали Теодору Левальду на время сократить общественную активность. Проще говоря, в рейхсканцелярии не хотели без липшей на то надобности афишировать тот факт, что главой Немецкого олимпийского комитета должен был автоматически являться президент Имперского комитета физической культуры. С одной стороны, судьба имперского комитета уже была предрешена — он должен был быть распущен в самое ближайшее время. С другой стороны, национал-социалистическое правительство не хотело лишаться человека, который пользовался авторитетом в Международном олимпийском комитете.

6 мая 1933 года Теодор Левальд передал в имперскую канцелярию обращение Международного олимпийского комитета. Весьма показательно, что граф Анри де Байе-Латур (третий по счету президент МОК) обращался к Левальду, герцогу Адольфу Фридриху фон Мекленбургу и Карлу фон Хальте «дорогие коллеги». В указанном обращении говорилось, что олимпийское движение подчинялось определенным правилам, а потому возникало опасение, что в Берлине «могли бы возникнуть немалые трудности». В данном случае подразумевались слова Имперского комиссара по делам спорта Ганса фон Чаммера, который публично заявил, что организация Олимпиады в Берлине относится к его исключительной компетенции. Далее президент МОК выдвигал едва ли не ультимативные требования, принять которые было необходимо к началу июня, то есть к тому моменту, когда в Вене должно было произойти очередное заседание Международного олимпийского комитета: «Весьма важно, чтобы в Вене вы представили доказательства того, что Немецкий олимпийский комитет, который, собственно, и выдвинул Берлин для проведения игр в 1936 году, может быть уверен в немецком народе… Имперское же правительство со своей стороны должно дать письменные гарантии того, что никто не будет мешать соблюдению олимпийских правил». Кроме всего прочего, граф Анри де Байс-Латур указывал, что Олимпийские игры не могли иметь политического, расового или конфессионального характера, что организационный комитет по подготовке Олимпиады 1936 года находился в исключительном подчинении у МОК. «Если господин рейхсканцлер не может согласиться с данными условиями, то Берлин не может являться местом проведения Олимпиады».

Может возникнуть вопрос: почему возникла столь острая необходимость подтверждения того, что Германия была готова принять Олимпийские игры в 1936 году? Кроме упомянутого выше заявления фон Чаммера необходимо упомянуть студенческую акцию протеста, в которой принимали участие представители 18 германских университетов. С конца 20-х годов студенчество традиционно поддерживало национал-социалистов, считаясь едва ли не самой радикальной силой в национал-социалистическом движении. В Берлине эта акция вылилась в посадку саженцев дубов на гаревую дорожку стадиона, чем немецкие студенты продемонстрировали свое презрение к олимпийскому движению и так называемому большому спорту. Кроме этого студенты активно подписывались под призывом Тило Шеллера, одного из самых молодых руководителей СА. В этом обращении сообщалось, что они «от лица всей немецкой молодежи выступали против проведения в Берлине Олимпийских игр в том виде, как они были запланированы».

Гитлер не смог скрыть своего разочарования столь бессмысленным радикализмом, который в том числе себе позволяли некоторые из руководителей спортивных объединений. В то же самое время он счел неприемлемым ультимативный тон обращения графа де Байе-Латура. Понимая, что организационный комитет по подготовке Олимпиады-1936 будет находиться в подчинении МОК, Гитлер отказался от поста председателя почетного комитета. Левальд оказался между молотом и наковальней. Ему пришлось в срочном порядке убеждать МОК в том, что в Германии царит большое воодушевление по поводу предстоящих Олимпийских игр, а потому нет никакого смысла переносить их из Берлина в другой европейский город. Одновременно с этим ему пришлось вести активную работу с министерством внутренних дел, чтобы то осадило фон Чаммера. В итоге Имперский комиссар по вопросам спорта получил в организационном комитете по подготовке Олимпиады всего лишь право совещательного голоса.

Как бы то ни было, но когда в июне 1933 года в Вене вновь был поднят вопрос о том, насколько власти рейха были готовы подчиниться олимпийским правилам, то были предоставлены все необходимые гарантии. Отдельное внимание было обращено на то, что в Олимпиаде могли без проблем принимать участие даже евреи. Но в этой связи надо задаться двумя вопросами. Во-первых, не ослабил ли граф Анри де Байе-Латур свой решительный тон? Во-вторых, были ли уполномочены германские делегаты давать подобного рода гарантии от лица имперского правительства? Сохранились сведения, что в венском заседании МОК принимал участие Ганс фон Чаммер, который и представил документы, подписанные министром внутренних дел Вильгельмом Фриком. Судя по всему, Гитлер категорически отказывался давать гарантии от своего имени. В то же самое время в архивах сохранились документы, из которых следует, что решение об участии в Берлинской Олимпиаде еврейских спортсменов было принято только в сентябре 1934 года! И произошло этого только после афинского заседания МОК.

Однако, несмотря на то что в Вене руководство МОК получило письменные гарантии от немецкой делегации, граф де Байе-Латур не смог полностью избавиться от терзавших его подозрений. В итоге, когда в 1934 году в Афинах вновь состоялось очередное заседание Международного олимпийского комитета, то тема преследования евреев в Германии вновь оказалась на повестке дня. Впрочем, на этот раз Байе-Латур в качестве президента МОК отметил, что «в этой стране прилагаются самые серьезные усилия, чтобы избавить спорт от политического влияния». Но это не помешало ему попросить представителей Германии вновь озвучить гарантии, которые были даны в Вене. В то время членов МОК очень беспокоили события, происходившие в Германии. И их опасения не были безосновательными. Пройдет год, и на очередном партийном съезде, который окрестят «съездом свободы», будут приняты так называемые «Нюрнбергские законы», согласно которым евреи окажутся ущемленными в своих правах. Именно к этому моменту достигнет своего апогея волна акций, в ходе которых звучали призывы бойкотировать Берлинскую Олимпиаду. Наиболее сильно кампания критики и бойкота развернулась в США, и ее даже отчасти поддерживали американские члены МОК.

Между тем 7–8 марта 1935 года граф Анри де Байе-Латур проводил ревизию строящихся в Берлине олимпийских объектов. После этого он решил предпринять самые решительные меры. В октябре 1935 года он стал настаивать на личной встрече с Гитлером. Темой разговора должны были стать опять же еврейские спортсмены и проблема развернутой в США кампании бойкота. Чтобы упростить возможность встречи графа с фюрером, имперская канцелярии составила специальный документ, в котором Байе-Латур изображался как дружественный по отношению к Германии деятель. В частности, речь шла о письме американских членов МОК Ширила и Джанке, которые выражали скептическую позицию по поводу возможности проведения Олимпиады именно в Германии. Чтобы снять внутренние противоречия внутри Международного олимпийского комитета, Байе-Латур привел несколько аргументов, которые весьма ловко использовались Германией в собственных целях. Он указывал на то, что еврейские спортсмены в Германии были допущены к тренировкам, более того, на игры в Берлин была приглашена даже сборная Палестины. Президент МОК заявлял: «С марта этого года я нахожусь в постоянном контакте с господином Чаммером унд Остеном, который дал мне гарантии, что евреям разрешат входить в состав германской сборной». Более того, граф не упустил возможности, чтобы напомнить американцам, что у них в стране тоже не наблюдалось расового равноправия. В завершение он произнес, что ни одна из стран мира не разорвала дипломатических отношений с Германией из-за преследования евреев: «Не стоит спорт смешивать с политикой». На этот раз данный тезис играл в пользу Германии.

Принимая во внимание, под каким углом подавалась деятельность Байе-Латура, нет ничего удивительного, что он воспринимался как дружественный рейху деятель. Прежде чем организовать его встречу с Гитлером, Теодор Левальд подготовил для имперской канцелярии небольшую биографическую справку, в которой отразил основные вехи жизни президента МОК. Аристократ, близкий в свое время к покойному бельгийскому королю Альберту; много времени уделил дипломатической службе; состоял в браке с дочерью князя Клари-Альрингена; член МОК с 1903 года; в 1925 году стал наследником Кубертена; в 1920 году президент организационного комитета по проведению Олимпийских игр в Антверпене. Теодор Левальд насколько мог восхвалял «совершенную беспристрастность графа». Учитывая кампании бойкота и дискуссии, имевшие быть внутри МОК, Левальд добавлял: «Когда я в 1931 году предложил провести Олимпиаду в Берлине, то поддержал это начинание, а теперь выступаю против клеветнических измышлений, благодаря которым Америка хочет испортить репутацию Германии». Развивая этот сюжет, Левальд добавлял: «Граф готов лично направиться в Америку, чтобы, используя свое влияние и авторитет, положить конец кампании травли Берлинской Олимпиады».

По большому счету о встрече Гитлера и графа Анри де Байе-Латура, которая произошла 5 ноября 1935 года, известно не очень много. В официальных сообщениях пресс-службы имперского правительства лишь сообщалось, что «рейхсканцлер Гитлер в присутствии Фрика, Чаммера и Левальда принял президента МОК». Также указывалось, что состоялась длительная беседа, суть которой не передавалась. О ее содержании можно только догадываться, но через несколько дней Байе-Латур заявил своим коллегам по Международному олимпийскому комитету: «Я имею честь довести до вашего сведения, что имел беседу с германским рейхсканцлером. Расследование, предпринятое мною, позволяет говорить, что ничто не может помешать проведению XI Олимпийских игр в Берлине и в Гармиш-Партенкирхене. Немецкий олимпийский комитет с глубоким почтением относится к принципам, которые изложены в Олимпийской хартии». После этого Байе-Латур заявил прессе, что ни один из членов МОК не поддерживает кампанию бойкота берлинских игр, так как «эта кампания является сугубо политической, и основывается она на беспочвенных утверждениях, ошибочность которых я могу легко разоблачить». Как бы то ни было, но визит Байе-Латура в Берлин на некоторое время защитил еврейских спортсменов Германии. Однако нельзя не признавать, что граф заблуждался, — он оказался во власти иллюзий.

Глава 5

Страсти по бойкоту

3 ноября 1933 года граф Анри де Байе-Латур сделал более чем откровенное признание. Он заявил: «Лично мне не нравятся евреи, и я скептически отношусь к их влиянию. Но я никоим образом не буду им досаждать. Я знаю, что они постоянно кричат о том, что нет никаких причин для их преследования. Но меня всегда поражал факт, почему общественное мнение не взволновали ужасы, происходящие в России, которые во сто крат хуже того, что творится в Германии? Почему? Потому что в данном вопросе пропаганда поставлена не на должном уровне». Эти слова содержались в конфиденциальном письме, получателем которого был 46-летний глава Американского олимпийского комитета и шеф Любительского спортивного союза США Эйвери Брэндедж.

Этот человек был не только крупнейшим спортивным функционером в США, но состоятельным человеком. Впрочем, мировой кризис 1929 года поставил его на грань банкротства. Сам он вспоминал позже, что «у меня не было ни гроша в кармане, но об этом знали только мой бухгалтер и секретарь». В отличие от многих американских бизнесменов, Брэндедж решил не сводить счеты с жизнью. И во многом этим самообладанием он был обязан своей спортивной закалке. Эйвери Брэндедж мечтал не просто о карьере спортивного функционера, но о лаврах победителя Олимпиады. Нельзя сказать, что он был напрочь лишен таланта и способностей. В любом случае Брэндедж принимал участие в Олимпийских играх 1912 года, которые проходили в Стокгольме. Он решил попробовать себя в качестве атлета-пятиборца. Но на медаль ему едва ли приходилось рассчитывать, так как по итогам соревнований Брэндедж занял хотя и почетное, но явно непризовое шестое место. После этого он понял, что ему не хватало многих качеств, чтобы претендовать на олимпийскую медаль. Интересным является тот факт, что тогда в пятиборье победил известный американский атлет Джимми Торп, которого впоследствии лишили золотой олимпийской медали, так как выяснилось, что он выступал на платной основе за одну из бейсбольных команд, а потому не мог считаться спортсменом-любителем, а стало быть, его участие в играх 1912 года противоречило тогдашней Олимпийской хартии.

Несмотря на то что Брэндеджу не удалось добиться успеха на Стокгольмских играх, он сам рассматривал Олимпиаду 1912 года как идеальное воплощение благородных принципов олимпийского движения. Он писал по этому поводу: «Существовавшие социальные, расовые, религиозные и политические предубеждения очень быстро забывались, и спортсмены со всех континентов, придерживавшиеся различных взглядов, различных идей и различного образа жизни, казались одним дружелюбным единым целым, над которым витал олимпийский дух». Участие в Стокгольмской Олимпиаде настолько преобразило Эйвери Брэндеджа, что он позволил себе заявить: «Прикоснувшись к религии Кубертена, к олимпийскому движению, я, подобно многим другим, полностью изменился». Упоминание религии в связи с Олимпийскими играми не было простым речевым оборотом или преувеличением. Для многих Олимпийские игры были сродни религиозному действу, полному своих сложных обрядов и ритуалов. Кубертена почитали как пророка, а графа Анри де Байе-Латура — как его ученика. Наиболее радикальные приверженцы олимпийских идей полагали, что Кубертен и Байе-Латур не могли ошибаться, так как являлись живым воплощением идеализма, который якобы позволял возвысить человека над его повседневной борьбой за существование. Именно в этой радикальной части олимпийцев начало формироваться новое мировоззрение, которое современные исследователи называют «языческим идеализмом». В этом «идеализме» не было речи о терпимости и равноправии. Сторонники этой псевдорелигии, подобно фанатикам других религиозных культов, полагали, что только их точка зрения была правильной, а все остальные — ложные. И как результат любой, кто мешал распространению олимпийских идеалов, мог рассматриваться в качестве врага.

Эйвери Брэндедж принадлежал к числу именно таких фанатичных олимпийцев. Выступая в 1929 году перед представителями Торговой ассоциации Чикаго, он даже пытался обосновать собственный расовый идеал: «Не исключено, что мы можем стать свидетелями рождения новой расы, расы мужчин, которыми движет спортивное мастерство, являемое ими на спортивных площадках. Но ту же самую спортивную силу эти мужчины никогда не будут проявлять без лишней на то надобности в обыденной жизни. Это будет физически сильная раса, нравственно и духовно окрепшая. Эта раса не будет знать заката, так как она готова бороться за свои права и физически приспособлена к этому. Люди этой расы будут помогать своему противнику, верх над которым одержат в справедливом спортивном поединке. И они будут бесстрашны в желании устранить несправедливость». Конечно, эти идеи несколько отличались от расовой доктрины национал-социализма, но Эйвери Брэндедж никогда не скрывал своего восхищения тем, что в Германии нарождался «новый культ тела». Только принимая в расчет эти сведения, можно попять суть письма, которое граф Анри де Байе-Латур направил в ноябре 1933 года Брэндеджу. Это письмо было наполнено внутренними противоречиями. С одной стороны, Байе-Латур признавался в антисемитизме, с другой стороны, хотел преуспеть в деле защиты евреев-спортсменов. Когда он писал это сообщение, то его в первую очередь волновало, чтобы германские власти сдержали свое слово, которое немецкая делегация дала на заседании Международного олимпийского комитета.

Чтобы эти гарантии не были пустыми словами, Байе-Латур решил обратиться к Эйвери Брэндеджу: «Я полагаю, что было бы весьма полезным, если бы Любительский спортивный союз США по итогам своего ежегодного собрания обратился к спортивным организациям Германии, дабы удостовериться, что данные в Вене обещания не будут аннулированы под каким-нибудь предлогом. Немецкую сторону также надо уведомить о том, что если подобное произойдет, то будет поставлено под сомнение участие немецких атлетов в играх 1936 года, а также едва ли Американский олимпийский комитет выдвинет своего представителя для участия в работе организационного комитета по подготовке XI Олимпийских игр». Кроме этого Байе-Латур считал, что поддержка американских спортсменов может усилить его личные позиции, так как он нередко становился объектом для обвинений в сознательной дискредитации национал-социалистической Германии. Граф Анри де Байе-Латур не был в состоянии опровергнуть резкие заявления Теодора Левальда, в которых говорилось, что «критика Германии была исключительно порождением ненависти, которую испытывают американские евреи к нашей стране». Надо отметить, что Теодор Левальд был прекрасно осведомлен о том, что Байе-Латур был антисемитом, а потом решил сыграть на его чувствах.

Обратившись к Эйвери Брэндеджу, бельгийский граф смог с предельной точностью разыграть собственную «дипломатическую» партию. Уже 18 ноября 1933 года фешенебельный отель «Уильям Пенн», находившийся в центре Питтсбурга, заполнили делегаты, которые съехались на ежегодное собрание Любительского спортивного союза. Вопрос об отношении к Берлину рассматривался одновременно с проблемой применения на международных соревнованиях метрической системы. По «немецкому вопросу» мнения присутствовавших разделились. Одни придерживались точки зрения, что спортивная организация не должна была вмешиваться во внутренние дела чужой страны. Другие полагали, что США не должны были принимать участия в Олимпиаде, на которую не допускались еврейские спортсмены. Эйвери Брэндедж поддерживал вторую позицию.

Он критиковал Германию не за то, что в ней предпринимались меры по преследованию евреев, а потому, что политика не так давно пришедших к власти национал-социалистов была во многом направлена против олимпийского движения. Обсуждение этого вопроса затянулось не на один день. Собрание союза началось в субботу, а закончилось после некоторых перерывов только в понедельник утром. Любительский спортивный союз США принял решение, что его члены будут бойкотировать Берлинские игры, и такому решению призывали последовать Американский олимпийский комитет, заседание которого должно было произойти в Вашингтоне во вторник. Подобное решение было сформулировано Густавом Кирби, в прошлом президентом Американского олимпийского комитета. Против принятия такой резолюции проголосовали только три человека. Один из них был американец немецкого происхождения Дитрих Вортман, являвшийся предводителем Германо-американского спортивного клуба Нью-Йорка. На Олимпиаде 1904 года, проходившей в Сент-Луисе, он уже представлял американскую сборную. На тех играх он смог завоевать бронзовую медаль в качестве борца, выступавшего во втором полусреднем весе. Во время обсуждения вопроса о возможном бойкотировании Берлинских игр Дитрих Вортман занял жесткую позицию, полагая, что принятие подобных решений относилось исключительно к компетенции Международного олимпийского комитета, а потому «общественная организация даже права не имела поднимать этот вопрос». Кроме этого Вортман напомнил всем собравшимся, что Любительский спортивный союз США запретил темнокожим атлетам принимать участие во многих соревнованиях. По большому счету потом Германия не раз прибегала к этому аргументу. Однако доводы Вортмана не были услышаны. Более того, его обвинили в симпатиях к национал-социалистической Германии. Однако вскоре он обрел поддержку там, где меньше всего ожидал ее найти, — его союзником стал Эйвери Брэндедж.

Не успели прозвучать обвинения в адрес Третьего рейха, как Германия незамедлительно прореагировала. Уже вечером 21 ноября 1933 года Теодор Левальд опубликовал в международной прессе заявление, в котором еще раз подтверждал, что все обязательства, взятые на себя Германией в Вене, будут «непременно выполнены». В этом вопросе Левальда активно поддерживал Ганс фон Чаммер, который опубликовал собственное письмо, в котором утверждал, что евреи-спортсмены не подвергались в Германии никакой дискриминации. В принципе все это заявление сводилось к четырем положениям:

1. Ни правительство рейха, ни Имперский спортивный руководитель не издавали приказ об исключении евреев из спортивных клубов.

2. Ни правительство рейха, ни Имперский спортивный руководитель не издавали приказ, запрещавший еврейским спортивным объединениям принимать участие в общественных мероприятиях.

3. Ни правительство рейха, ни Имперский спортивный руководитель не издавали приказ, запрещавший евреям принимать участие в соревнованиях.

4. Если подобные меры были предприняты местными властями, то это будет расценено как превышение служебных полномочий, после чего будут приняты «соответствующие меры».

Все эти четыре пункта были откровенной дезинформацией. Для того чтобы понять, что международной общественности откровенно лгали, достаточно принять в расчет декрет от 26 апреля 1933 года, который запрещал евреям состоять в спортивных объединениях Германии. Теодор Левальд знал, что это была ложь. Он не был антисемитом, хотя и был националистом. В данном случае им двигали совершенно другие мотивы. Его желание непременно провести Олимпиаду в Берлине было настолько большим, что ради его исполнения он был готов пойти на отказ от принципов олимпийского движения.

Как бы то ни было, но заявления Левальда и Чаммера произвели впечатление на американцев. Во всяком случае, на заседании Американского олимпийского комитета, которое состоялось 22 ноября 1933 года тон обсуждения был более мягким. Предложенный Густавом Кирби «жесткий» вариант резолюции был отвергнут. В этом вопросе Дитриха Вортмана поддержал генерал Шеррил, заявивший, что была достигнута самая важная цель, а именно получено принципиальное согласие на участие еврейских спортсменов в Олимпийских играх 1936 года. Кроме этого генерал заявил: «Я выступаю против столь резкой формы решения в основном потому, что оно может поднять волну антисемитизма в нашей стране. Она рискует захлестнуть даже те слои, которые до этого вообще ничего не слышали про евреев. Также будет весьма рассержена молодежь, которую лишат возможности участвовать в Олимпиаде из-за каких-то евреев. Подобные решения являются непродуманными, но они угрожают всей стране». Это заявление можно трактовать двояко. С одной стороны, генерал Шеррил открыто дал понять американским евреям, что тем не стоило вмешиваться в международные дела. С другой стороны, принятие жесткой резолюции, то есть открытого призыва к бойкоту Берлинской Олимпиады, напоминало «закон, нарушение которого не предусматривает наказания» (слова Чарльза Орнштейна, представлявшего еврейские спортивные организации США). Эйвери Брэндедж предложил собрать специальную комиссию, которая бы выработала текст постановления Американского олимпийского комитета: «Это должно быть доводом, но никак не угрозой. Если Германия не будет соответствовать олимпийским принципам, то мы не пошлем туда своих атлетов. И мы говорим об этом со всей ответственностью».

Впрочем, даже среди американских общественных и политических деятелей были те, кто сомневался в непредвзятости Эйвери Брэндеджа. Одним из них был американский генеральный консул в Берлине Джордж С. Мессершмитт. Его очень смущало поведение и Немецкого и Американского олимпийских комитетов. 18 ноября 1933 года он сообщал в США по этому поводу: «Известно, что к еврейским атлетам в Германии в целом относятся весьма предвзято. Им не дают возможности тренироваться, принимать участие в подготовке к Олимпийским играм в Берлине. Им даже закрыт доступ на соревнования, не имеющие никакого отношения к олимпийскому движению. Доктор Т. Левальд не смог дать мне вразумительных комментариев, так как он знал, что не смог бы отрицать все эти факты». Однако к предостережению Мессеремита было решено не прислушиваться. В госдепартаменте США не посчитали положение еврейских спортсменов поводом, достаточным для того, чтобы вмешиваться по дипломатической линии. Информация была воспринята всего лишь как частный случай, имеющий отношение только к спорту.

Однако за событиями, происходившими в Германии, настороженно наблюдали не только в США, но и в Великобритании. По крайней мере в конце 1933 года Британский олимпийский комитет на полном серьезе рассматривал возможность отказа своей сборной от участия в XI Олимпийских играх. Во время достопамятного заседания МОК, происходившего в Вене, позицию американцев активно поддержал лорд Абердейр. Он продолжал придерживаться своей позиции даже несколько месяцев спустя. Лорд Абердейр, имевший за своими плечами военное прошлое, был в первую очередь известен как талантливый теннисист. Он выходил победителем из пятнадцати международных чемпионатов, проводившихся на территории США, Канады и Великобритании. По вопросу давления на Германию лорда Абердейра поддерживал секретарь Британского олимпийского комитета Эванс Хантер. Однако все остальные члены БОК занимали более благожелательную или мягкую позицию, а потому просто ожидали поступления новой информации из Третьего рейха. Позиция британцев на первый взгляд могла показаться нейтральной, но это было не совсем так. Зимой 1933–1934 годов лорд Абердейр потребовал у Теодора Левальда сведений относительно судьбы нескольких еврейских спортсменов. Несмотря на то что тон письма был если не угрожающим, то весьма вызывающим, Теодор Левальд не мог проигнорировать его. Для него было очень важно, чтобы британская сборная приняла участие в Олимпийских играх 1936 года. Кроме того, не надо было забывать, что Великобританию считали «колыбелью» нескольких видов спорта, весьма популярных в 20–30-е годы. Если бы Великобритания отказалась участвовать в Берлинских играх, то ее примеру могли последовать еще несколько государств. А если бы бойкот Олимпиады был организовал США и Великобританией, то можно было говорить, что игры были полностью провалены.

Направленный Теодором Левальдом в Англию ответ был не слишком убедительным. Во-первых, он еще раз декларировал, что германская сторона намеревалась полностью соблюсти гарантии, данные в Вене. Что касается судьбы еврейских спортсменов, проживавших на территории Германии, то Левальду пришлось наводить справки. В письме он сообщал, что часть из них добровольно отошла от спорта. Кроме этого он утверждал, что секретарь Немецкого общества пловцов Вальтер Биннер вообще не был евреем, а теннисист Даниэль Пренн не планировал принимать участие в Берлинских играх, так как теннис не входил тогда в олимпийскую программу.

В завершении письма Теодор Левальд выражал наигранное удивление по поводу того, что лорд Абердейр «был настолько озабочен судьбой еврейских атлетов». В качестве аргумента для «изумления» Левальд приводил цифры статистики: из 414 спортсменов, представлявших Германия на Олимпиадах в Амстердаме, Лос-Анджелесе и Лейк-Плэсиде «только трое были евреями». Тактика, запятая Левальдом, была предельно проста: раз евреи не играли заметной роли в спортивной жизни Германии, то не стоило уделять положению еврейских спортсменов особого внимания. Как ни странно, но подобная тактика действия принесла свои плоды. Уже 5 февраля 1932 года лорд Абердейр прислал в Берлин письмо, тон которого можно было назвать «примирительным» и даже «извиняющимся». Более того, английский аристократ заверял, что окажет воздействие на Британский олимпийский комитет, дабы тот не предпринимал «резких действий». Теперь можно было говорить, что Великобритания отстранилась от идеи бойкотирования Олимпиады в Берлине, национал-социалисты могли на время перевести дыхание.

Весной 1934 года национал-социалистическому правительству удалось убедить графа де Байс-Латура, что в рейхе предпринимается все возможное, дабы соответствовать «олимпийским идеалам». Граф не только поверил, но и попытался убедить Эйвери Брэндеджа. Аналогичные попытки предпринимал и вице-президент МОК Зигфрид Эдстрём.

Он писал Брэндеджу из Италии: «Только США и Великобритания заинтересованы в защите прав евреев. В этих странах евреи, как нище, сильны, а потому употребляют свое влияние, чтобы использовать Олимпийские игры в собственных политических целях». Положа руку на сердце можно сказать, что Зигфрид Эдстрем никогда не скрывал своих антиеврейских настроений. Еще в декабре 1933 года он писал Брэндеджу: «Не исключено, что настанет момент, когда вам придется остановить действия евреев. Они интеллектуальны, но нечистоплотны в делах. Многие из моих друзей являются евреями, а потому не подумайте, что я имею что-то против них. Но их надо держать в определенных рамках». Однако, несмотря на все эти заверения, Эдстрем пытался убедить Брэндеджа в том, что бойкотирование Берлинской Олимпиады являлось «происками сионистов». У Эдстрема был один очень мощный «аргумент», который позволял переманить американца на свою сторону. Речь шла о членстве в Международном олимпийском комитете. Проблема заключалась в том, что, являясь главой Американского олимпийского комитета, Эйвери Брэндедж не был членом МОК. В указанное время членами этой международной организации были только три американца: генерал Шеррил, полковник Уильям Гарланд и Эрнест Ли Джанке, некогда занимавший хороший пост на флоте. Джанке очень слабо разбирался в спорте, а потому его откровенно недолюбливали в МОК. Это прекрасно понимали и Шеррил, и Гарланд. А потому они предпринимали все возможное, чтобы заменить Джанке на кого-нибудь другого. И тут выбор падал только на Брэндеджа. Эдстрем заверял его, что как только Джанке подаст в отставку, то вопрос без проблем будет решен.

Впрочем, швед ни словом не обмолвился, почему Джанке должен был подать в отставку. Однако это нисколько не интересовало Брэндеджа. Он знал только лишь то, что надо было поступать так, как этого хотели президент и вице-президент Международного олимпийского комитета. Те же хотя и пытались скрывать свои симпатии к Германии, но получалось у них это не слишком хорошо. С указанного времени меняет свое отношение к рейху и Брэндедж. Еще недавно он был сторонником бойкота, но уже в первой половине 1934 года начинает активно агитировать за участие американской сборной в Берлинских играх. Честолюбие, конформизм, вера в «создателей Олимпиада» сделали свое дело. Но одно дело — изменить своим убеждениям, а другое дело — убедить в необходимости сделать это многих других. И тут Брэндеджу надо было немало потрудиться.

Первая задача Брэндеджа состояла в том, чтобы по поручению Американского олимпийского комитета направиться в Германию, где предстояло изучить условия жизни еврейских спортсменов. И лишь на основании собранной информации комитет в США должен был принять конкретное решение. Однако, прежде чем прибыть в рейх, американский деятель в августе 1934 года прибыл в Стокгольм, где проходил съезд представителей Международной федерации легкой атлетики. В Швеции все было заранее подготовлено к встрече Брэндеджа. В особняке, в котором проживал Зигфрид Эдстрём, он как бы случайно столкнулся с Левальдом, фон Хальтом, Димом и Юстасом Мейерхофом. Последний был евреем по национальности, что не мешало ему состоять в Берлинском спортивном клубе. Поведение Мейерхофа было настолько свободным, что Брэндедж не заподозрил подвоха. Об этой «случайной» встрече позже вспоминал Карл Дим: «Мы показали Брэндеджу документы, из которых следовало, что евреи могли свободно принимать участие в спортивных соревнованиях и в Олимпийских играх в том числе. Мейерхоф рассказал нам историю, как хотел покинуть Берлинский спортивный клуб, но его «отставка» не была принята. Никогда в жизни я не был горд за свой клуб, как в тот момент. Брэндедж был впечатлен не меньше».

Американец прибыл в Германию 12 сентября 1933 года. Вначале он оказался в Восточной Пруссии, в Кенигсберге. Его путешествие по Третьему рейху продолжалось чуть меньше недели. В эти несколько дней Брэндеджу пытались показать только привлекательную сторону «новой Германии». Ему даже позволили встретиться с еврейскими спортсменами. Но Брэндедж очень плоховато знал немецкий язык, а потому общаться ему приходилось через переводчиков, которые «любезно» были предоставлены национал-социалистическим правительством. В итоге у заморского гостя сложилось впечатление, что еврейским спортсменам не чинилось никаких препятствий и неудобств. Брэндедж оказался настолько очарован рейхом, что год спустя в США на одном из собраний произнес: «Америка должна поучиться у Германии. В этой стране проведена эффективная и успешная работа. У этой страны есть дух». Принимая в расчет эти слова, нельзя не учитывать, что американец долгое время представлял себе Германию страной образца конца 20-х, то есть он думал увидеть страну, страдающую от «отчаяния», «долгов», а потому бездумно погруженную в «ночную жизнь» и «истеричное веселье». Однако взору Брэндеджа предстали подтянутые немцы в униформе, которые были «гостеприимными, учтивыми, хорошо воспитанными и дружелюбными людьми». Все же Брэндедж предпочитал видеть не национал-социалистический рейх, а «Олимпийскую Германию», в которой якобы никто не заслуживал несправедливых наград. Оп заблуждался, и эти заблуждения привил своим соотечественникам.

Когда Эйвери Брэндедж вернулся в США, то стал всех подряд заверять, что для бойкотирования Берлинских игр не было пи причин, ни поводов. 26 сентября 1934 года его доклад заслушивал Американский олимпийский комитет. Еще не так давно Густав Кирби, настойчиво требовавший отказаться от участия в Олимпиаде 1936 года изменил свою позицию самым кардинальным образом. Оп заявил: «Я полагаю, что Германия будет придерживаться всех своих обещаний. Из сообщения мы узнали, что она более не намерена сворачивать с курса, который был взят». Не менее восторженные слова себе позволял и генерал Шеррил. Он полагал, что именно американские спортсмены заставили национал-социалистов изменить если не отношение, то хотя бы условия жизни евреев. Не было ничего удивительного в том, что после этих слов все восемнадцать членов Американского олимпийского комитета единодушно проголосовали за участие сборной США в Олимпиаде 1936 года. Аналогичное решение было принято и по вопросу об участии в зимних Олимпийских играх, которые в феврале 1936 года должны были стартовать в Гармиш-Партешенрхене. После этого Теодор Левальд сделал «реверанс». В сообщении, адресованном АОК, он заявлял: «Олимпийские игры нельзя считать в полной мере таковыми, если бы в них не принимали участие американские спортсмены». Но не стоило полагать, что требования организовать бойкот сразу же утихли. В день возвращения в США Эйвери Брэндедж получил письмо от Сэмюеля Уптермейера, возглавлявшего так называемую «Антинацистскую Лигу». В письме говорилось: «Участие в этих играх нарушает экономический бойкот и культурную изоляцию, которые весь цивилизованный мир хочет использовать для борьбы с озверевшим режимом. Ни один обладающий чувством собственного достоинства еврей, в какой бы стране мира он ни проживал, не позволит ссбе прибыть в нацистскую Германию». Деятельность «Антинацистской Лиги» поддерживал Эдмунд Селлер, сенатор от демократов. Он заявил публике, что «Брэндедж оказался в силках, расставленных устроителями состязаний в рейхе, — решение было принято еще до того, как он приплыл в Германию».

Если же оценивать ситуацию 1934 года в целом, то протесты против участия в Олимпиаде и призывы к ее бойкоту были спорадическими. Тем не менее, вопреки тому, что Американский олимпийский комитет принял однозначное решение, из Любительского спортивного союза США все еще раздавались голоса, заявлявшие, что тема не была исчерпана. Между тем Эйвери Брэндедж решил оставить пост главы этой организации, который он занимал шесть лет (по тем временам — немалый срок). На съезде союза, который проходил в Майами, он решил передать президентство бывшему нью-йоркскому судье Джереми Махони. Забегая вперед, можно утверждать, что Брэндедж просчитался: долгие полтора года ему придется постоянно отражать атаки «законника». Накалялась обстановка и в Великобритании.

Лорд Абердейр был весьма разочарован тем, что американцы приняли решение по поводу участия без каких-либо консультаций с британской стороной. В письме Теодору Левальду он открыто заявлял: «Если бы Олимпиада состоялась в 1934 году, то с большой долей вероятности можно было бы утверждать, что наша сборная не стала бы принимать в ней участие». В этой связи последовал совет: показать миру как можно больше хорошего, чего смогла добиться Германия за прошедшие два года. По сути, Третьему рейху предлагалось устроить своеобразную рекламную акцию. В самом рейхе уже давно вынашивали такие же идеи. И ставку было решено сделать на поражающую своим величием архитектуру.

Глава 6

Проекты олимпийских сооружений

«Едва ли есть необходимость превосходить техническую масштабность американских стадионов. Они преимущественно предназначены для проведения крупных матчей различных лиг профессионального спорта, а потому ориентированы на потребности платежеспособной публики, ожидающей сенсаций. Хотя бы по этой причине финансирование содержания этих объектов до настоящего момента осуществляется без заметных проблем. Немецкие сооружения должны служить любительскому спорту, который является народным спортом в самом широком понимании этого слова, так как его идеальной целевой установкой является общее духовное и физическое выздоровление народа». Такие слова в 1933 году в своей работе «Искусство и техника в конструкции стадионов» написал немецкий архитектор Вернер Марх. Но затянем на несколько лет назад, прежде чем были написаны эти слова.

Итак, к концу 20-х годов XX века Германия смогла выйти из международной изоляции в вопросах спорта. Возвращение в «олимпийскую семью» было ознаменовано не только стремлением добиться побед на международных соревнованиях, по и немедленным желаниям модернизировать и перестроить спортивные объекты, имевшиеся внутри страны, что в первую очередь относилось к «Немецкому стадиону». Эта потребность была вызвала стремлением Теодора Левальда и Карла Дима провести одну из Олимпиад именно в Германии. Карл Дим никак не мог смириться с тем, что запланированные в 1916 году Олимпийские игры в Берлине так и не состоялись из-за начавшейся мировой войны. А ведь именно для их проведения был построен «Немецкий стадион». Олимпиада, проведенная именно в Берлине, стала для него смыслом жизни. Перефразируя его слова из гимна «вечной Олимпии», можно сказать, что для него это была «борьба за честь, отечество, мир и радость».

Впрочем, подготовка к модернизации спортивных объектов в Германии началась (хотя бы на теоретическом уровне) задолго до того, как было принято решение о проведении Олимпиады 1936 года в германской столице. Уже в 1922 году увидела свет книга Йоханнеса Зайфферта «Спортивные площадки и спортивные арены», в шторой содержались рекомендации относительно того, как надо было строить большие спортивные объекта. После этого по личной просьбе Карла Дима Зайфферт занялся подготовкой концепции. В ней должны были быть изложены идеи, которые можно было бы использовать не только для строительства новых празднично-спортивных площадок, по и для реконструкции «Немецкого стадиона». На проходившей в 1925 году выставке «Народная сила» была продемонстрирована модель реконструированного «Немецкого стадиона», который, по замыслу Йоханнеса Зайфферта, отвечал всем требованиям, которые предъявлялись к объектам международного уровня. Имелись полосы, используемые в качестве велотрека, было увеличено спортивное поле, а сам стадион мог вместить большее, нежели ранее, количество зрителей.

Кроме этого Зайфферт исходил из того, что «еще долгое время потребностям международных игр не будет отдаваться должное», а потому предполагал использовать уже построенные объекты Немецкого института физической культуры. В 1927 году он в эскизах представил новый проект, в котором учитывались беговые дорожки, треки и трассы института. Преимуществом данного проекта должно было являться то, что «Немецкий стадион» фактически не подвергался существенной перестройке. Используя уже имевшиеся стадион и объекты института физической культуры, нужно было создать еще несколько спортивных сооружений, а потому можно было существенно снизить стоимость строительства. В качестве места возведения новых строений Зайфферт выбрал территорию, располагавшуюся к юго-западу от Хеерштрассе и площади Шольцплац. Однако, вопреки ожиданиям, предложения Йоханнеса Зайфферта не вызвали широкого резонанса. Со временем он отстранился от деятельности Немецкого имперского комитета физической культуры, а потому в итоге утратил поддержку не только функционеров, но и своего приятеля Карла Дима. Однако нельзя не отмстить, что в условиях начавшегося кризиса 1929 года строительство нового грандиозного олимпийского комплекса выглядело в тазах общественности не просто бессмысленной тратой денег, но некоей архитектурной утопией. И именно в это время к проекту реконструкции «Немецкого стадиона» был привлечен архитектор Вернер Марх.

Прежде чем продолжить рассказ о проектах олимпийских объектов, надо хотя бы несколько слов сказать о Вернере Мархе. Этот выдающийся немецкий архитектор родился 17 января 1894 года в пригороде Берлина Шарлоттенбург. Архитектуре он учился в Берлине и Дрездене. Именно Вернера Марха можно без всяких оговорок считать автором Имперской спортивной площадки,[5] на шторой в 1936 году проводилась Берлинская Олимпиада. Необходимо отмстить, что проектирование спортивных объектов было едва ли не семейным делом. Дело в том, что отец Вернера, архитектор Отто Марх, в свое время создавал гоночные трассы в Грюневальде и «Немецкий стадион». Вернер Марх был одним из участников конкурса на проект «Немецкого спортивного форума», который в середине 20-х годов проводился по инициативе правительства Веймарской республики. Несмотря на то что ему приходилось конкурировать с такими именитыми архитекторами, как Йоханнес Зайфферт, Макс Таут, Ганс Пёльциг, Герман Дернбург, именно проект Вернера Марха был признан самым удачным. Участие в этом конкурсе не было простым испытанием. Конечно, Вернер Марх рассматривался жюри не просто как талантливый архитектор, но и как ученик своего отца. Однако, с другой стороны, Вернеру приходилось противостоять Йоханнесу Зайфферту, который считался ведущим специалистом в проектном бюро, возглавляемом его отцом. Нельзя не отметить, что Зайфферт в то время слыл экспертом по устройству беговых дорожек и спортивных объектов. Кроме этого у Зайфферта было одно несомненное преимущество — в середине 20-х годов он был консультантом по вопросам строительства при Немецком имперском комитете физической культуры. А потому не было ничего удивительного в том, что Карл Дим настаивал на том, чтобы предпочтение было отдано проекту его приятеля.

Несмотря на то что в конкурсе на проект «Немецкого спортивного форума» Вернер Марх смог одержать верх, нельзя не отметить, что он со временем отошел от предложенных им идей, предпочитая пользоваться наработками Зайфферта. Кроме того, проекты, выставленные на конкурс этими двумя архитекторами, обнаруживали в себе много общего. Все это позволяет утверждать, что Йоханнес Зайфферт оказал немалое влияние на Вернера Марха. Если же говорить о самом «Немецком спортивном форуме», то в период с 1926 по 1929 год было возведено всего лишь несколько небольших объектов, входивших в этот комплекс. Его строительство так и осталось незавершенным — крест на нем поставил начавшийся в 1929 году мировой кризис.

Тем не менее со временем Немецкий имперский комитет физической культуры стал привлекать именно Марха к подготовке проектов возможной перепланировки «Немецкого стадиона». Поначалу это делалось только в свете возможного прохождения Олимпийских игр в Берлине, но со временем Вернер Марх смог подняться до уровня «официального олимпийского архитектора».

Первый шаг к этому был сделан, когда комиссия под председательством Карла Дима провела полную ревизию состояния «Немецкого стадиона». Именно после этого Вернеру Марху было сделано предложение подготовить предварительный проект реконструкции стадиона. 19 июля 1928 года Марх направил в Немецкий имперский комитет физической культуры приблизительную смету расходов на подготовку проекта. Вернер Марх в случае получения гарантий, что по итогам работ ему будет выплачен гонорар в размере 6 тысяч марок, был готов взяться за подготовку проекта. Кроме собственно подготовки набросков и модели реконструированного стадиона он обещал изучить все имевшиеся в тот момент «самые современные и значимые спортивные объекты», но для этого требовалась оплата его служебных командировок. В период с 25 по 30 мая 1930 года Марх постоянно присутствовал на заседании Олимпийского конгресса, который проходил в Берлине. На этом представительном мероприятии кроме самого президента МОК графа Анри де Байе-Латура и тридцати постоянных членов комитета присутствовало около сотни человек, представлявших интерес Германии, и многочисленные делегаты, направленные в Берлин от международных спортивных и общественных организаций. Главной целью немцев было презентовать Берлин иностранным наблюдателям в качестве «спортивной столицы Германии». Надо отметить, что с этой задачей они справились почти идеально.

Когда в 1927 году Германия стала претендовать на то, чтобы в 1936 году XI Олимпийские игры проводились в Берлине, то предполагалось использовать в первую очередь «Немецкий стадион». Его планировалось привести в соответствие с требованиями, которые предъявлялись к спортивным объектам подобного уровня. Именно в эти дни Вернер Марх представил международной комиссии проект реконструкции «Немецкого стадиона». Если опустить несколько деталей, то за основу проекта были взяты отдельные идеи, предложенные в свое время Йоханнесом Зайффертом. В частности, это касалось уменьшения общей площади спортивного поля за счет создания дорожки велотрека. Кроме этого сам уровень спортивного поля должен был быть опущен на 4,5 метра. С одной стороны, это уменьшало размеры поля (500 х 600 метров), но, с другой стороны, позволяло увеличить вместимость спортивного объекта с 50 тысяч до 70 тысяч сидячих мест. Когда Карл Дим презентовал представителям МОК проект Вернера Марха, то он отдельно подчеркивал, что «Немецкий стадион» должен был использоваться в комплексе с примыкавшим к нему «Немецким спортивным форумом». Это устраивало все стороны.

Официально Берлин как место проведения Олимпийских игр 1936 года был провозглашен 13 мая 1931 года. С этого момента Вернер Марх приступил к непосредственной деятельности по перепланировке «Немецкого стадиона». В своих проектах он планировал существенно изменить бассейн, который примыкал к стадиону с севера. Марх думал не просто расширить бассейн, но снести старое («северное») строение и возвести его заново, но уже с восточной стороны. Подобная перекройка конструкции «Немецкого стадиона» позволяла сделать новый главный вход в спортивный комплекс. После пары месяцев работы модель нового объекта была продемонстрирована публике. Произошло это 1 июля 1931 года на архитектурно-строительной выставке, проходившей в столице Германии.

Перипетии, связанные с реорганизацией национал-социалистами структур, занимавшихся проблемами немецкого спорта, были изложены в предыдущих главах. Если же говорить о перестройке «Немецкого стадиона», то надо сказать, что 15 июля 1933 года под председательством Карла Дима прошло первое заседание специальной строительной комиссии, которая была создана при организационном комитете по проведению Олимпийских игр 1936 года. В состав комиссии входили в том числе директор Веймарского государственного высшего художественного училища Пауль Шульце-Наумбург, считавшийся едва ли не самым любимым архитектором Гитлера, начальник Имперского строительного управления Карл Райхле, Ганс фон Чаммер. Был в ее составе и Вернер Марх. На первом организационном заседании строительной комиссии было постановлено, что только «Немецкого стадиона» и примыкавшего к нему бассейна явно не хватало для полноценного обеспечения Олимпийских игр 1936 года. Были «забракованы» также отдельные из строений «Немецкого спортивного форума», возведение которого так и не было завершено даже в 1933 году. Тон на комиссии задавал Шульце-Наумбург, который считался выразителем национал-социалистического стиля в архитектуре. Именно он потребовал, чтобы олимпийский комплекс являл собой единое целое. И этот комплекс должен был быть построен в едином стиле. Шульце-Наумбург исходил не столько из эстетических, сколько из политических соображений. По этой причине он заявлял, что спортивный комплекс «в 1936 году должен стать для всего мира символом сплоченной воли и непреодолимой внутренней мощи Германии». Именно по предложению Шульце-Наумбурга комиссия постановила, что необходима основательная переделка как «Немецкого стадиона», так и не возведенных до конца сооружений «Немецкого спортивного форума». После этого имперский советник Райхле выразил готовность выделить на осуществление этого проекта 5,7 миллиона рейхсмарок.

В начале октября 1933 года Международный олимпийский комитет еще раз подтвердил, что местом проведения Олимпиады в 1936 году будет Берлин. Несмотря на то что представителями МОК был уже одобрен проект олимпийских объектов, подготовленный Вернером Мархом, Гитлер решил внести в него значительные изменения. 5 октября 1933 года он предписал существенно расширить строительную программу. Именно эту дату можно рассматривать как поворотный момент в создании олимпийского комплекса в германской столице. Именно в это время Теодор Левальд в очередной раз встречался с фюрером. В записях спортивного деятеля остались следующие строки: «Канцлер пояснил, что стадион должен быть построен государством, а потому это строительство надо рассматривать как задачу имперского уровня. Если мы приглашаем в гости весь мир, то должно возникнуть что-то величественное и прекрасное». Находясь «на объекте», Марх продемонстрировал Гитлеру несколько образцов камня, подчеркнув, что здание стадиона предполагается обделать тесовым камнем. На это Гитлер заявил: «У нас в стране имеется 4 миллиона безработных, а потому мы должны позаботиться, чтобы занять их. И не имеет никакого значения, если для этого нам придется потратить лишний миллион рейхсмарок». Это было своеобразным ответом на предложение Марха и Левальда воздержаться от возведения «Дома немецкого спорта», что позволило бы сэкономить на строительстве олимпийских объектов. Фюрер был непреклонен: не имело смысла экономить, надо строить все, что было запланировано ранее. После этой встречи Левальд сделал запись: «Я полагаю, что сегодня был сделан решающий шаг на пути к осуществлению наших смелых планов и чаяний».

В итоге с осени 1933 года комплекс олимпийских объектов стал именоваться Имперской спортивной площадкой. Гитлер неприменно хотел, чтобы проект в некоторых своих чертах повторял культовые сооружения Античной Греции. Поскольку строительство олимпийских объектов стало «имперским проектом», то было принято решите, что городские власти Берлина будут отстранены от его реализации. В тот же самый день, когда Гитлер и сопровождавшие его Теодор Левальд и Вернер Марх осматривали «Немецкий стадион» и примыкавшие к нему строения, статс-секретарь Имперского министерства внутренних дел Ганс Пфундтнер получил приказ уведомить об этом обер-бургомистра Генриха Зама. Сделано это было без лишней тактичности. После ревизии объектов Гитлер попросил Вернера Марха «прибыть на будущей неделе со всеми архитекторскими шинами, чтобы в них можно было внести коррективы, включая создание праздничной площадки под открытым небом, для чего идеально подходили располагавшиеся к северу от стадиона овраги». Одновременно с этим Генрих Зам получил письмо, сообщавшее, что «па встрече, которая на будущей неделе состоится у господина рейхсканцлера, присутствие представителей городских властей Берлина, к сожалению, не предусмотрено».

На указанном совещании, проходившем в имперской канцелярии, кроме собственно Гитлера, Марха и Левальда присутствовали Ганс Пфундтнер и министр пропаганды Йозеф Геббельс. О состоявшемся обсуждении известно не слишком много. В архивных делам рейхсканцелярии и министерства внутренних дел сохранились лишь короткие записи. Но более подробная информация была приведена в специальном вестнике, который назывался «Навстречу Берлинской Олимпиаде 1936 года». Это издание имело подзаголовок: «Фюрер принимает решение». Несмотря на патетичность изложения материала, из него можно было узнать, что Гитлер заявил: «Если мы приглашаем гостей со всего мира, то им необходимо продемонстрировать, что новая Германия является культурной страной». И далее: «В Берлине непременно должна иметься специальная территории для проведения собраний и народных праздников».

Далее фюрер поинтересовался у Теодора Левальда: «Имелась ли в Берлине еще какая-нибудь территория, которая могла сравниться по красоте и практичности с треками, трассами и дорожками Грюневальда?» Левальд ответил, что другой такой территории в Берлине не было. Поскольку объекты Грюневальда находились в долгосрочной аренде гоночного союза, то было решено выплатить этой организации некоторую компенсацию. Но этот вопрос меньше всего занимал присутствовавших на закрытом совещании. В центре внимания оказалась вместимость спортивных объектов: «Когда на его [Гитлера] вопрос, сколько людей могли вместить стадион и арена, последовал ответ: 120–130 тысяч человек, то фюрер отмстил, что это была явно недостаточная вместимость. Он попросил у архитектора Марха план местности, на котором обозначил располагающуюся к западу от стадиона территорию. Этого места было достаточно, чтобы создать там площадь для проведения собраний, празднований и демонстраций. По прикидкам Марха, на этой площадке могло разместиться около полумиллиона человека. Кроме этого архитектор заметил, что однажды его посещала идея пробить насквозь западный изгиб олимпийского стадиона, чтобы появилась возможность открыть пространство в данном направлении. Фюрер бойко подхватил идею архитектурного объединения олимпийского стадиона и праздничной площади. Он потребовал, чтобы архитектурное решение было согласовано с ним лично. Доктор Левальд указал на то, что после того, как символом Берлинских игр был избран колокол, то для пего требовалось монументальное сооружение, с которого бы звон мог разноситься над всей округой. Это могла бы быть основательная колокольня, которая бы возвышалась над западным краем праздничной площади».

Приблизительно в указанное время одна из немецких газет сообщала о предстоящей новостройке: «Самым примечательным в этом проекте является его общая планировка, к которой с самого начала привязывались все строительные планы. Еще недавно передовым борцам за эту идею приходилось с трудом выбивать каждый пфенниг. Однако сейчас все проблемы исчезли — в Берлине должны возникнуть сооружения, которых еще не знала Европа». Эта цитата является показательной хотя бы в силу того, что национал-социалистический режим решил не жалеть денег на проведение Олимпиады. Олимпийские игры требовались национал-социалистам и в качестве приема, отвлекающего внимание публики от начинавшегося террора, и в качестве средства по укреплению доверия к Гитлеру как со стороны самих немцев, так и иностранных держав. Уже в силу этих обстоятельств Гитлер решил не экономить на осуществлении подготовки и проведении Олимпиады, которую можно было рассматривать как престижный представительский проект.

14 декабря 1933 года Вернер Марх представил в имперской канцелярии три варианта проекта, которые имели в своей основе общую идею. Речь шла о наличии оси, в которой важнейшими координатами были: площадь для проведения демонстраций и массовых действ, а также возвышающаяся над всем олимпийским комплексом «башня фюрера». Гитлер выбрал один из проектов (проект Б). Именно на его основе должна была создаваться Имперская спортивная площадка. Предфасадная площадь, стадион, рассчитанная на 150 тысяч человек площадь для проведения демонстраций, трибуна для фюрера находились на одной оси, проходившей с запада на восток. Водный стадион, который в отвергнутых проектах должен был примыкать к стадиону с восточной стороны, в утвержденном варианте находился к северу от основного спортивного строения. Здания «Немецкого спортивного форума» находились за водным бассейном, что предусмотрено проектом 1931 года.

Одновременно с этим началось планирование широких улиц, по которым можно было бы без проблем достигнуть Имперской спортивной площадки. Финансирование этих работ было возложено на городские власти Берлина. К объектам олимпийского комплекса должны были вести три основные транспортные магистрали (Хсерштрассе, Рейхсштрассе и шоссе Шпандауэр), к которым примыкали семь подъездных улиц. Даже по предварительным подсчетам, необходимо было учитывать, что на Имперскую спортивную площадку могло одновременно прибыть около миллиона человек. Однако вскоре программу дорожного строительства пришлось свернуть. Произошло это после того, как Вернер Марх подсчитал, что совокупная вместимость объектов Имперской спортивной площадки едва ли превышала 400 тысяч человек. В итоге к концу 1933 года строительный проект предполагал возведение легкоатлетического стадиона («Олимпийский стадион»), площадки для проведения демонстраций («Майское поле»), водного стадиона, стадиона для хоккея на траве, поля для конкура, теннисного корта, который по своим размерам более напоминал небольшой стадион, сцены под открытым небом («Сцена Дитриха Эккарта»), здания Имперской академии физического воспитания, здания «Дома немецкого спорта» и больших размеров ресторана.

22 января 1934 года состоялось очередное заседание правления Организационного комитета по подготовке Олимпийских игр 1936 года. Председательствовавший на мероприятии Теодор Левальд заявил присутствовавшим, что с этого момента функции строительной комиссии переходили к специальному комитету, который при Имперском министерстве внутренних дел возглавлял статс-секретарь Пфундтнер. Новый строительный комитет решил привлечь к своей работе несколько специалистов по оформлению скверов и аллей. Скорее всего, это было сделано с учетом просьб имперского руководства «Союза борьбы за немецкую культуру» и Густава Аллингера, являвшегося президентом Немецкого садоводческого общества. В этом не было бы ничего странного, но оформление скверов и зеленые насаждения как таковые должны были быть согласованы с Вернером Мархом как автором проекта «Имперской спортивной площадки», который был утвержден лично Гитлером. Только к марту 1934 года удалось добиться того, что консультантом Марха по вопросам ландшафтного дизайна будет Эрих Мауэр. Мауэр считался одним из лучших специалистов в своей отрасли. Являясь профессором садового растениеводства, он в конце 20-х годов возглавил Учебное и исследовательское учреждение садоводства, которое располагалось в Далеме, одном из районов Берлина.

В марте 1934 года Немецкий гоночный союз получил обещанное возмещение убытков, связанных с использованием трасс в Грюневальде, после чего началась основательная переделка «Немецкого стадиона». Его чашу пришлось опустить на 12 метров. Эти земельные работы постоянно преподносились столичной публике как одно из средств по борьбе с безработицей. Изъятая земля использовалась для сооружения так называемого западного вала, на основе которого предполагалось возвести трибуны «Майского поля». Одновременно с этим велась подготовка к началу строительства «Сцены Дитриха Эккарта» и водного стадиона. Но только лишь в апреле 1934 года Вернеру Марху было официально поручено контролировать все строительные работы и художественное оформление объектов. Летом 1934 года было принято решение, что оформлением площадей, на которых будут иметься зеленые насаждения, придется заниматься Генриху Випкинг-Юргенсману. Этого специалиста но ландшафтному дизайну привлекли к сотрудничеству по линии «Строительного управления нового имперского стадиона», а потому с Вернером Мархом его связывали исключительно договорные отношения. Поскольку к тому моменту, когда Випкинг-Юргенсман начал планирование, была уже утверждена общая концепция строительства Имперской спортивной площадки. То есть общий план озеленения должен быть привязан именно к ней. Предполагалось высадить деревья и озеленить территории, примыкавшие к площадке для конкура, к «Сцене Дитриха Эккарта», а также области близ входов на стадион и места, предназначенные для отдыха.

В июле 1934 года министру внутренних дел Вильгельму Фрику из Имперского министерства финансов было направлено письмо. В нем выражалось сожаление по поводу того, что отсутствовала проектная документация для значительной части олимпийских объектов. В случае со «Сценой Дитриха Эккарта» и с трибунами на площадке для конных видов спорта имелись только проектные рисунки. По этой причине нельзя было составить даже приблизительную смету расходов, связанных с возведением Имперской спортивной площадки. Министерство финансов просило «повлиять» на Вернера Марха, дабы тот в самые сжатые сроки предоставил если не точную документацию, то хотя бы ее проекты. Только при этом условии можно было рассчитывать на выделение зарезервированных 9,2 миллиона рейхсмарок. Кроме этого было совершенно непонятно, достаточно ли было этой суммы для того, чтобы завершить строительство всех спортивных и культурно-массовых объектов. Тут за дело пришлось взяться Рихарду Шпонхольцу — руководителю «Строительного управления нового имперского стадиона», который к 23 июля 1934 года подсчитал, что при 11,6 миллиона рейхсмарок общих затрат на Имперскую спортивную площадку более 4 миллионов рейхсмарок должно было пойти исключительно на оплату строительных работ.

Буквально пару дней спустя статс-секретарь Пфундгнер направил письмо Фрицу Рейнхарду, своему коллеге из министерства финансов. В нем сообщалось, что финансовые затраты на строительство должны были быть больше приблизительно на 2 миллиона рейхсмарок: «Это связано с волей фюрера, который хочет, чтобы все используемые материалы были высшего класса. В данном случае национал-социалистическое государство сможет произвести впечатление на весь мир. Результатом этого, например, является более обширное использование тесового камня, нежели это было предусмотрено ранее». Пфундгнер просил незамедлительно уведомить о сроках поступления денег: «Мы должны быть уверены в том, что необходимая сумма будет иметься в распоряжении не позже 1935 года. Только в данном случае мы сможем распределять подряды и заказы. Я был бы весьма благодарен, что если бы вы в предельно сжатые сроки дали информацию, пока не предназначенную для оглашения, относительно наших финансовых возможностей». Однако в министерстве финансов этому письму не уделили должного внимания. В итоге в министерство внутренних дел информация не поступила «ни в предельно сжатые сроки», ни даже несколько недель спустя. Причина этого, скорее всего, крылась в том, что статс-секретарь Фриц Рейнхард находился в отпуске. 20 августа 1934 года Пфундгнер направил письмо уже на адрес курорта Аммерзее (Херршинг). Тон сообщения был не просто раздраженный, а почти угрожающий: «Я прошу вас предоставить затребованную мною информацию не позднее чем к 1 сентября сего года. В противном случае я буду вынужден доложить о сложившейся ситуации непосредственно фюреру. Я уже обсуждал вопрос с министром Геббельсом, который не имеет никаких сомнений относительно того, что фюрер без проблем санкционирует увеличение сметы расходов».

Нельзя не учитывать, что Пфундтнеру приходилось решать не только вопросы финансирования, по и улаживать конфликты, назревавшие между тремя сторонами, которые были причастны к строительству олимпийских объектов. О том, что такие конфликты рисковали вырваться наружу, стало ясно в августе 1934 года. 25 августа 1934 года Пфундтнер составил специальную докладную записку, в которой изложил позиции сторон. Ганс фон Чаммер, к тому времени уже занимавший пост Имперского руководителя спорта, опасался, что реализация архитекторской программы приведет к тому, что совершенно будут забыты моменты, которые интересовали лично его, например Медицинский институт. Имперское управление строительства подозревало, что Вернеру Марху будет недостаточно выделенных финансовых средств, что в итоге приведет к срыву сроков строительства, за что «виновным» будет провозглашено именно управление. В свою очередь Вернер Марх боялся, что собственно художественное оформление Имперской спортивной площадки начнется с большим запозданием, а потому вместо выдающегося творения («на которое рассчитывает фюрер») на свет появится вариант сугубо казенного дизайна.

Чтобы снять все эти противоречия и опасения, статс-секретарь Пфундтнер распорядился собирать возглавляемый им строительный комитет в сентябре 1934 года каждый день. Изучая предложения сторон, он отмстил, что действительно затягивались сроки с принятием художественного оформления олимпийских объектов. Например, в июне 1934 года только-только началось обсуждение торжественного оформления берлинских улиц, в то время как вопрос о скульптурных изображениях вообще не поднимался. 18 сентября 1934 года Пфундтнер направил письмо имперскому министру науки, воспитания и народного образования Бернхардту Русту. В нем говорилось: «Я намереваюсь пригласить из состава художественной комиссии нескольких специально подобранных экспертов, которые бы на территории смогли сделать свой окончательный выбор». Упомянутая художественная комиссия была создана еще 7 марта 1934 года. В псе кроме Пфундтнера входили скульпторы Вильгельм Герштель, Людвиг Изенбек, Ульферт Янсен, Йозеф Вакерлс, а также художник Фриц Эрлер. Еще в ней числилось по одному представителю от министерства внутренних дел, министерства пропаганды и министерства образования.

Когда было созвано первое заседание художественной комиссии, то не было даже подобия программы художественного оформления столицы рейха и Имперской спортивной площадки. Комиссия во многом считалась закрытой структурой. Например, несмотря на все усилия, в ее состав не удалось попасть даже Теодору Левальду, а веда он был председателем организационного комитета по проведению XI Олимпийских игр. Ему было лить позволено составить специальный меморандум, в котором Левальд настаивал на том, чтобы взять за основу для развития художественных идей античные образцы. Кроме этого Теодор Левальд непременно хотел, чтобы к оформлению Имперской спортивной площадки был привлечен «проверенный скульптор Гуго Ледерер, который в свое время проектировал некоторые элементы «Немецкого спортивного форума».

Нельзя сказать, что предложения, адресованные художественной комиссии, были каким-то исключением. Таковых было немало. Председатель «Немецкого союза архитекторов» (позже президент Имперской палаты изобразительных искусств) Ойген Хениг предлагал поставить в ряд несколько скульптурных изваяний вдоль террасы, которой заканчивалось «Майское поле». Карл Дим, в свою очередь, считал почти идеальным оформление «Форума Муссолини» в Риме. Но решение задачи с художественным оформлением олимпийских объектов затруднялось тем, что еще не была сформирована концепция национал-социалистического искусства, а потому было сложно предугадывать, какие критерии надо было применять при оценке скульптурных проектов с «национал-социалистической точки зрения».

Но уже в период лета-осени 1934 года велась активная подготовка по планированию строительства, так как 11 октября 1934 года была подготовлена специальная папка с иллюстративным материалом, альбом и специальная сопроводительная записка. В записке содержалась подробная информация о программе строительства, а также смета расходов. Теперь на возведение Имперской спортивной площадки планировалось потратить около 27 миллионов рейхсмарок. Немецкая спортивная арена (Олимпийский стадион) была рассчитана на 59 тысяч сидячих и 47 стоячих мест. В целом же вместимость оценивалась в 106 тысяч человек. В данном случае отдельное внимание уделялось тому, чтобы Олимпийский стадион в Берлине мог вместить на несколько тысяч человек больше, чем аналогичный объект в Лос-Анджелесе. Это был весьма характерный для архитектуры Третьего рейха момент — непременно быть больше, выше, вместительнее, нежели сходные строения, уже имевшиеся в мире. И это относилось не только к спортивным сооружениям. Если говорить о «Майском поле», то его размеры составляли 295 на 374 метров, что позволяло разместить на нем 180 тысяч человек. Кроме этого поле с трех сторон окружали валы, на которых предполагалось возвести зрительские трибуны. На них должно было разместиться еще около 60 тысяч человек. Имперскую спортивную площадку планировалось использовать не только для спортивных, но и политических мероприятий. По этой причине, собственно, стадион и «Майское поле» рассматривались в комплексе с расположенными к северу от них территориями для отдыха и «Сценой Дитриха Эккарта». Использование звукоусилительной техники и специальных динамиков позволяло донести информацию одновременно до полумиллиона человек. Олимпийский комплекс в Берлине должен был иметь своей центральной осью лилию, проведенную с запада на восток. Она начиналась у «башни фюрера», проходила по полю для демонстраций, затем по центру стадиона и через Олимпийскую площадь, вымощенную плиткой и с двух сторон окаймленную парковой зоной, заканчивалась у восточного выхода из Имперской спортивной площадки. «Башня фюрера» должна была быть с двух сторон обрамлена рядами знамен.

Представленные проекты вызвали у Гитлера если не восторг, то одобрение. По крайней мере уже 12 октября адъютант фюрера сообщил, что Гитлер запланировал на 17 октября провести осмотр строившихся объектов. Как и во многих случаях, когда какие-либо объекты посещает глава государства, было решено составить перечень людей, которые присутствуют при этом. Вернер Марх и личный референт Пфундтнера предположили, что надо существенно ограничить список персон. Со скепсисом они отнеслись к тому, что с Гитлером могли напрямую общаться Теодор Левальд и Карл Дим. Было также признано, что «пе имелось никакой необходимости» приглашать Шульце-Наумбурга, Хёнига, Мазура, Винкенга-Юргенсмана, равно как заместителя Имперского руководителя спорта Арно Брайтмайера и Юлиуса Липперта, который в качестве государственного комиссара представлял интересы Берлина. По поводу представителей от Имперского министерства пропаганды (курировало строительство «Сцены Дитриха Эккарта») и Имперского министерства занятости (курировало строительство Имперской академии физического воспитания) решение должен был принять лично Гитлер.

Поскольку на стройках Имперской спортивной площадки в момент визита Гитлера находилось около тысячи рабочих, то отдельно обсуждался вопрос о безопасности фюрера. Было решено организовать три периметра безопасности, причем в этом вопросе фон Чаммер, Марх и Шпонхольц должны были наладить сотрудничество с начальником личной охраны Гитлера. Здесь им на выручку пришел временной фактор, так как ревизию объектов было решено перенести на 31 октября 1934 года. Программа, подготовленная Мархом, выглядела следующим образом: «Прибытие в здание спортзала. Доклад Марха в чертежном зале, в ходе которого рассказывается: об общей структуре Имперской спортивной площадки, об уличном движении, о вокзалах, о «Немецкой спортивной арене», о площади для демонстраций, об открытой сцене, об Имперском учреждении физической культуры, о парковом оформлении и поясе зеленых насаждений, о художественном оформлении. Осмотр стройки водного стадиона, «Дома немецкого спорта». Осмотр фронтонов строений со стороны Градицкой аллеи. Осмотр ворот восточного входа на площадку. Изучение моделей некоторых частей стадиона в масштабе 1:1. Изучение пробных образцов тесового камня и отделочных материалов. Осмотр опорных конструкций. Осмотр поля для демонстраций, на котором принимаются отдельные пожелания по поводу «башни фюрера». Осмотр открытой сцепы. Отбытие с площадки на автомобиле». Однако в эту программу пришлось внести некоторые изменения. В частности, «на всякий случай» были приглашены Теодор Левальд и Карл Дим, которых было решено подпускать к Гитлеру, только если тот сам требовал этого. И эта предусмотрительность оказалась не лишней, фюрер как раз захотел услышать мнение Левальда.

Немецкая же пресса вовсю трубила о том, что строительство Имперской спортивной площадки подходило к концу. Однако даже в декабре 1934 года Пфундгнер постоянно связывался по телефону с рейхсканцелярией, выражая немалую обеспокоенность тем, что «до сих пор не было принято решение об использовании отделочных материалов и различных видов тесового камня». В то же самое время Вернер Марх еще только намеревался продемонстрировать фюреру последние модели строений Имперской спортивной площадки. И лишь 17 декабря 1934 года состоялось решающее заседание строительной комиссии, на котором присутствовали почти все заинтересованные лица. На этом заседании был принят окончательный проект оформления олимпийских объектов, который был предварительно одобрен Гитлером. Только после этого были предприняты все меры, чтобы закончить стройку в предельно сжатые сроки. Надо отметить, что это удалось осуществить: за год до старта XI Олимпийских игр, 22 августа, состоялось празднование но поводу окончания строительства Имперской спортивной площадки. Впрочем, оформление интерьеров и некоторые отделочные работы продолжались еще несколько месяцев.

Глава 7

Зимняя прелюдия

Для Германии 1936 год был годом сугубо олимпийским, и начинался оп с зимней Олимпиады, проводившейся в Гармиш-Партенкирхене. Подготовка к се открытию была связана с множеством проблем, которые в первую очередь касались обещаний имперского правительства, данных Международному олимпийскому комитету. Сложнее всего оказалось обеспечить равноправие евреев. В делах рейхсканцелярии сохранилось множество документов, касавшихся этой щекотливой проблемы. Уже в мае 1935 года преследование евреев в Баварии приобрело угрожающий размах. Это была самодеятельная кампания, которую местные власти никак не согласовывали с Берлином. В итоге Карл фон Хальт был вынужден обратиться в министерство внутренних дел с просьбой предпринять оперативные меры. На праздновании 1 мая крайсляйтср Хартман обратился к населению Гармиш-Партенкирхена с просьбой «удалить все еврейское население». Подобная «самодеятельность» никак не сочеталась с образом дружелюбной и гостеприимной «повой Германии», который решило явить миру имперское правительство. Не стоило забывать, что зимняя Олимпиада была для Гитлера всего лишь репетицией Берлинских игр, а потому ничто не должно было свидетельствовать о радикализме режима. Конечно, в Берлине никого не волновала судьба евреев, но поставить под угрозу летнюю Олимпиаду было просто недопустимым. А радикальный антисемитизм буквально рвался на улицы. Только что построенная в Мюнхене Олимпийская улица пестрила табличками «Присутствие евреев здесь нежелательно».

«Немецкий трудовой фронт» в Гармиш-Партенкирхене отказывал евреям в предоставлении гостиничных номеров. В министерстве внутренних дел полагали, что ситуация рисковала выйти из-под контроля. Если бы внезапно не остановилась организованная местными властями антисемитская пропаганда, то не исключались эксцессы, устроенные местным населением. Дело могло дойти до нападений на тех, кого местные жители посчитали евреями. Все это никак не соответствовало заверениям, которые были даны не только графу де Байе-Латуру, но и Эйвери Брэндеджу, и другим представителям МОК. По этой причине Карл фон Хальт, являвшийся президентом организационного комитета по проведению зимних Олимпийских игр 1936 года, вполне откровенно сообщал в своем письме Пфундтнеру: «Вы можете быть уверенным, что я проявляю столь повышенное внимание к этой проблеме отнюдь не потому, что я хочу помочь евреям, по потому, что меня заботят исключительно олимпийская идея и Олимпийские игры, которым, с давних пор занимаясь общественной деятельностью, я посвящаю все свое время».

Однако министр внутренних дел Вильгельм Фрик не спешил с принятием решения. Узнав о сложившейся в Гармиш-Партенкирхене, а равно как и в той части Баварии обстановке, он после некоторого раздумья обратился в рейхсканцелярию. Он разделял опасения Карла фон Хальта, что если антисемитская пропаганда не будет срочно свернута, то «многие крупные европейские страны могут отказаться от участия в зимних Олимпийских играх», что может впоследствии привести к очередному витку бойкота Берлинских игр. После этого он напомнил Ламмерсу еще раз об обязательствах, которые взяла на себя Германия. Копии этого письма были направлены Йозефу Геббельсу и Рудольфу Гессу.

В дальнейшем Вильгельм Фрик и Карл фон Хальт настаивали на том, чтобы «национальный престиж Германии не в косм случае не должен был пострадать», а потому допускали, что на некоторое время можно было изобразить терпимое отношение к евреям. В данном случае Гитлер решил, что не будет сам заниматься этим вопросом, а поручил решение сложившейся проблемы Рудольфу Гессу как заместителю фюрера по партии, который большую часть времени проводил в Мюнхене. Тот же, в свою очередь, предпочел переложить эту задачу на гауляйтера Вагнера. Чтобы избежать традиционной для Третьего рейха «борьбы компетенций», Гесс «раз и навсегда» распределил сферу ответственности отдельных функционеров: проведение спортивных мероприятий — Карл фон Хальт, работа с германской сборной — Ганс фон Чаммер, мероприятия, проводимые но государственной линии, — Пфундтнер, партийные вопросы — гауляйтер Вагнер. Однако даже это разделение обязанностей не гарантировало отсутствие противоречий. Например, в январе 1936 года Фрик и Гесс пришли к выводу, что «партийные вопросы» Вагнер понимал весьма специфически. Ссылаясь на принятые 15 сентября 1935 года на партийном съезде «Нюрнбергские законы», он продолжал осуществлять политику, направленную на удаление евреев из общественной жизни.

Об окончании подготовки к зимним Олимпийским играм 1936 года министр внутренних дел доложил Гитлеру 2 декабря 1935 года. В своем докладе он не упустил возможности процитировать слова графа Анри де Байе-Латура о «самом прекрасном в мире комплексе для зимнего спорта». 6 февраля 1936 года Гитлер как рейхсканцлер Германии должен был торжественно открыть зимнюю Олимпиаду в Гармиш-Партенкирхене. Однако фюрер не спешил дать свое согласие. Причина этого может крыться в беседе, которая состоялась в ноябре 1935 года между Байе-Латуром и Гитлером. Это была вторая встреча президента МОК и германского диктатора. Нельзя сказать, что она прошла слишком гладко. Уже после окончания Второй мировой войны Карл фон Хальт вспоминал об этом событии: «Непосредственно перед стартом игр в Гармиш-Партенкирхене я и Байе-Латур встречались с Гитлером. Граф обратился к рейхсканцлеру со словами: «Я прошу вас, чтобы вы не забывали, что вы являетесь хозяевами, но отнюдь не организаторами Олимпийских игр. Это относится и к Гармиш-Партенкирхену, и к Берлину. Организатором игр является Международный олимпийский комитет, который наблюдает за тем, чтобы игры проходили в соответствии с установленными правилами, то есть свободные от какой-либо политической пропаганды. Я прошу также принять к сведению, что вы должны произнести на открытии заранее заготовленный текст». После этого граф протянул Гитлеру несколько листов бумаги с текстом, напечатанным на машинке. Гитлер ответил: «Граф, я очень ценю вашу заботу о том, чтобы я выучил этот текст наизусть».

Начало 1936-го олимпийского года «Имперский спортивный журнал» открывал со статьи, написанной в характерной национал-социалистической манере: «Сколько труда, времени, доброжелательности и личных жертв потребовалось в прошлом году от тысяч немцев и друзей немецкого народа! Это была настоящая битва, которая теперь уже осталась в прошлом, открывая путь к решающим схваткам наступившего года». Поскольку зимние и летние Олимпийские игры проводились на территории рейха, то они неизбежно рассматривались как единый комплекс мероприятий, которые всего лишь отстояли друг от друга по времени на полгода.

К тому моменту, когда Гармиш-Партенкирхен оказался наводнен спортсменами и гостями из различных стран мира, это баварское местечко было основательно «причесано». Уже в январе улицы этого небольшого населенного пункта оказались украшены бесчисленными олимпийскими знаменами и флагами со свастикой. Однако подготовка к зимней Олимпиаде не ограничивалась решением «еврейской проблемы» и украшением улиц. Было проведено основательное строительство новых спортивных объектов. Была возведена новая 43-метровая «башня» для прыжков с трамплина. Но главным объектом гордости являлся зимний стадион, который мог вместить 15 тысяч человек. Конечно, по сравнению с Олимпийским стадионом в Берлине он был не так уж и велик, но не стоило забывать, что в 30-е годы зимние Олимпиады рассматривались как некое второстепенное действо, всего лишь предваряющее собственно Олимпиаду (то есть летние Олимпийские игры). Также необходимо упомянуть ледовый стадион, вместимость которого составляла 10 тысяч человек. В нем применялся метод искусственной заморозки льда (что в те годы было большой редкостью), поэтому объект мог использоваться круглый год. Чтобы устранить возможные недостатки, в 1935 году на ледовом стадионе уже проводилось несколько чемпионатов (по фигурному катанию и хоккею). По их итогам спортивный объект был признан идеально подходящим для зимней Олимпиады.

Впрочем, была одна вещь, которая волновала устроителей зимней Олимпиады даже больше, чем бойкот. Это был теплый ветер, который мог лишить Гармиш-Партенкирхен самого важного — снега. Еще в январе 1936 года в Баварии шли теплые дожди, что не придавало особого оптимизма Карлу фон Хальту. Еще блиставшие идеальной белизной в декабре 1935 года снежные склоны оказались «украшены» мутноватыми разводами. Фон Хальт, равно как и другие немецкие спортивные функционеры, опасался повторения ситуации 1932 года, когда в Лейк-Плэсиде стояла настолько теплая погода, что зимнюю Олимпиаду чуть было не отменили. Среди некоторых членов Международного олимпийского комитета даже существовало своего рода поверье: зимние игры были «прокляты». Им вспоминались I зимние Олимпийские игры, проводившиеся в 1924 году в Шамони (Франция). Злые языки их нередко в шутку называли «состязаниями по плаванию».

Если немцев беспокоила погода, то американцев волновали деньги. Поскольку было принято принципиальное решение, что сборная США все-таки будет принимать участие в Берлинских играх, то приходилось проводить разделение средств. Поездка американской сборной на летнюю Олимпиаду оценивалась приблизительно в 350 тысяч долларов. А это означало, что на снаряжение сборной по зимним видам спорта фактически не оставалось средств. На поездку в Германию требовалось найти 35 тысяч долларов, которые бы позволили разместить 70 американских спортсменов в гостиницах «Гусар» и «Почтамт». Чтобы лучше понять сложившуюся ситуацию, надо учитывать, что 35 тысяч долларов начала 1936 года соответствовали приблизительно 470 тысячам долларов по нынешнему курсу. Эти затраты казались членам Американского олимпийского комитета излишними, а потому немцам пришлось прибегнуть к банальным уговорам, убеждая заокеанских атлетов, что в обозначенных гостиницах будут проживать исключительно американцы. «Выход» из ситуации планировалось найти в том, чтобы американские спортсмены сами частично оплачивали свою поездку в Германию. Каждому из них предлагалось выложить около 400 долларов (почти 5,5 тысячи долларов по нынешнему курсу). Подобные затраты могли себе позволить отнюдь не все. Состоятельных спортсменов было не так уж много.

Одним из них был Альберт Линкольн Уошбёрн по прозвищу Линк, который специализировался на скоростном спуске и слаломе. Его отец был известным дипломатом, а потому семья смогла компенсировать необходимые расхода. Не меньше проблем создавала и экипировка американской сборной. Например, когда лыжники получили спортивную форму, то нашли ее совершенно бесполезной. Спортивная экипировка состояла из бриджей светло-голубого цвета, сшитых из весьма дешевого габардина, синей флотской рубашки, свитера-водолазки, шлема конькобежца (!) и кепи, в которой спортсмены «походили на фюреров из Нью-Гемпшира». В то же самое время функционеры Американского олимпийского комитета не уставая нахваливали «прекрасные пальто», которые на самом деле оказались всего лишь шинелями военно-морского училища, на которые был пришит олимпийский щит. Эйвери Брэндедж, который к тому времени уже был членом Международного олимпийского комитета, с немалым беспокойством отмечал, что «спортсмены сборной по своему внешнему виду напоминали трамвайных кондукторов».

Однако не надо считать, что экономические проблемы изводили только американскую сборную. Британские спортсмены находились в более плачевном положении. Британский олимпийский комитет вообще не планировал хоть сколько-нибудь компенсировать расходы на поездку в Германию. Все расходы до последнего пенни предполагалось возложить непосредственно на спортсменов! Почему-то в БОК считали, что их соотечественники были настолько богаты, что в состоянии за собственные средства представлять интересы Великобритании в Гармиш-Партенкирхене. Более того, секретарь БОК Эванс Хантер вообще не видел никакой необходимости в проведении зимних Олимпийских игр (и не только на территории Германии). В декабре 1935 года он сообщил в письме, адресованном Эйвери Брэндеджу: «Для меня было бы лучше, чтобы вообще не было никаких зимних Олимпиад». Подобная беспечность привела к тому, что когда британская сборная все-таки прибыла в Баварию, то для нее даже не были забронированы гостиничные номера. В ответ на возмущенные заявления Эванс Хантер порекомендовал своим подопечным «все-таки где-нибудь отыскать кровать для ночлега».

Общей у американцев и англичан была еще одна забота — это возможное поведение спортсменов национальных сборных в Третьем рейхе. Уже 6 января 1936 года Густав Кирби, представлявший интересы Американской олимпийской сборной, обратился с письмом к Карлу Диму. В письме сообщалось, что «из анонимного источника стало известно, что некоторые из спортсменов в общественных местах планируют выкрикнуть «Долой нацистов!» или «К черту Гитлера!». Кирби в качестве исключения просил не применять к людям, совершившим эти «выходки», меры административного воздействия: «Если вы бросите их в тюрьму, то только дадите еще один козырь сторонникам бойкота».

Олимпийцы стали прибывать в Гармиш-Партенкирхен за две-три педели до того, как началась Олимпиада. Многие были поражены неописуемой живописностью баварских пейзажей, которые как будто бы сошли в жизнь со специальных туристических открыток. Один из очевидцев вспоминал: «Есть некая театральность в видах Верхней Баварии. Цветущие города в долинах, альпийские скалы, которые величественны, но недостаточно велики, чтобы быть помпезно-торжественными. Все эти образы складываются в одну фантастическую картинку». Местечко Гармиш в те годы являло собой лабиринт из деревянных построек, возведенных в так называемом альпийском стиле. И почти везде можно было встретить уютную кофейню, где спортсменам и гостям Олимпиады были готовы услужливо подать горячий напиток и кусок штруделя. Все это можно было принять за пасторальную постановку, если бы пе количество флагов со свастикой и с национал-социалистической символикой.

Ее можно было заметить на каждом столбе, на каждом доме, на каждом заборе. Несмотря на требования Густава Кирби, который хотел, чтобы зимние Олимпийские игры никоим образом не использовались для пропаганды и прославления национал-социалистического режима, Имперское министерство пропаганды решило проигнорировать подобные запросы. Еще до начала Олимпиады в Гармиш-Партенкирхене безвылазно пребывал статс-секретарь министерства пропаганды Вальтер Функ. 4 февраля 1936 года он организовал встречу с иностранными журналистами. После нескольких слов о предстоящих играх он сразу же перешел к рассказу об «истинном облике национал-социалистической Германии». Функ был настолько смел, что даже заявил: «Используйте представившуюся вам возможность, чтобы узнать правду о Германии. Пресс-служба правительства рейха готова предоставить в ваше распоряжение хорошо обученных помощников и гидов». Национал-социалисты устами сотрудников министерства Геббельса намекали на то, что им было нечего скрывать от публики. Журналистам даже были готовы показать концентрационный лагерь Дахау. По данному поводу гауляйтер Адольф Вагнер заявлял: «Вы лично убедитесь, что мы держим там только уголовников». Национал-социалистические пропагандисты решили использовать имевшиеся в мире сомнения по поводу природы режима с пользой для себя. Любая возможность должна была использоваться как пропагандистский повод. По итогам встречи Вальтер Функ сказал журналистам: «Когда мы стоим на пороге наступления новой, олимпийской эры, Германия должна стать центром этого мира».