Помоги проекту - поделись книгой:
«Не вини коня» – очень точное наблюдение. Мы живём в такое время, когда художник как творец не представляет интереса. Во всяком случае, в мире денег, где главным движущим постулатом является покупка и продажа, он не в состоянии конкурировать даже со своими произведениями. Они в цене, они за большие деньги принадлежат музею или какому-то частному коллекционеру, а художник в это время может прозябать и умереть под забором. Нечто подобное произошло с французским поэтом Полем Верленом. Журналисты находили его на чердаках, в подвалах, записывали его гениальные строки, а потом публиковали в своих газетах и журналах и таким образом увеличивали тиражи своих изданий.
В данном случае меня не интересует пристрастие Верлена к абсенту и его, так сказать, беспорядочная жизнь. Хочу лишь указать, что присутствие автора на рынке, где происходит приобретение его творений, не только не обязательно, но даже и не желательно. Начнёт ещё, чего доброго, не к месту кричать, что его гениальная картина не продаётся.
По моей просьбе разговаривал с народными артистами главный редактор журнала «МетроФан» (издание ИФК «Метрополь») Олег Зверьков. Он указал на мои стихи, которые я подобрал, а всё остальное – уже Александр Филиппенко и Михаил Козаков.
По-моему, стихи «Возвратясь из поездки раньше…», «У истоков будущей морали…» и «Какая мука – сидеть во Внуково…» очень сильно прочитаны Александром Георгиевичем. Мне сказали, что, придя на радио (на запись), он был окружён таким количеством поклонниц, что всё равно бы меня к нему не пустили.
Что касается прочтения моих стихов Михаилом Козаковым, то для меня было не важным, как он их прочтёт. Для меня было важным, что мои стихи читает Козаков. Этот артист запомнился мне с детства с первой же его роли в фильме «Убийство на улице Данте». Там он играл фашиствующего молодчика, убившего свою мать. Одно или два стихотворения Михаил Михайлович выбрал сам. Выбор стихотворения о художнике «Я кружу по городу, как шакал…» показался мне символичным. Я его привожу в дневнике-путешествии «Золотой короб» о поездке в Израиль.
Дело в том, что в 1999–2000 годах, как раз на двухтысячелетие Бога Иисуса Христа, мы с Галой, моей женой, совершили паломничество по святым местам и по не зависящим от нас причинам вместо двух недель пробыли на Святой земле ровно сорок дней. Об этом, как уже сказал, мной написан дневник-путешествие, в котором мы с женой упоминаем о Михаиле Козакове и о его пустующем театре в Яффе (о том, что Козаков вдруг, всё бросив, вернулся в Москву). Так что стихотворение о художнике, которое Михаил Михайлович по своему усмотрению прочёл на диск, я воспринял как привет мне. Мол, знаю-знаю, о чём ты там, в Тель-Авиве, судачил со своей супругой. И ещё меня убедил в этом его вопрос к главному редактору «МетроФана» – сколько мне лет?
В общем, никакого сотрудничества не было. Обычное разделение труда, обычный рынок и обычная работа по найму, за деньги. И тут рынку – моё невольное спасибо!21. – В одном из стихотворений у вас есть превосходные строки:
Увидеть в малом большое – в этом и состоит талант художника? – В вашем вопросе (№ 15) – каковы цели и задачи писателя сегодня, я уже ответил на этот вопрос в соответствии со своим пониманием призвания литератора. То есть для меня талант заключается в правдоподобном отображении сути характера. Главным предметом художественной литературы является характер. Эпоха только выпячивает те или иные черты характера. Запечатлеть характер в новом, ранее не встречавшемся сочетании качеств или чувств – это, как уже говорил, главная мечта поэта. И тут всё сгодится: и малое в большом, и большое в малом. Если удалось талантливо отобразить движение характера, то об остальном можно не тревожиться, потому что, как говорил Антон Павлович Чехов, что талантливо, то и ново.
22. – К сожалению, сегодня людям не до стихов. Канули в прошлое миллионные тиражи сборников поэзии, поэтические вечера, собирающие стадионы. В чём сегодня назначение поэзии?
– Мне представляется, что на этот вопрос уже был ответ, но, судя по тому, как вы его сформулировали, связав с тем, что ныне людям не до стихов, что в прошлом были миллионные тиражи сборников поэзии, а поэтические вечера собирали стадионы, вы, очевидно, уверовали, что назначение поэзии как-то связано с массовостью. Дескать, есть же поп-музыка, почему не может быть поп-поэзии? В этом смысле всё может быть, но ненадолго. В конце концов, всё возвращается на круги своя, и остаются единицы, действительные мастера художественного слова, поддерживающие вечный огонь поэзии. Как правило, их очень и очень немного. В Китае, например, в эпоху Тан (она длилась около трёхсот лет, с VII по X век) было издано две тысячи семьсот поэтов. Это эпоха наибольшего могущества Китая, именно в эту эпоху было изобретено книгопечатание, и первая напечатанная книга (тогда в Китае был широко распространён буддизм) называлась «Алмазная сутра».
Даже по сегодняшним меркам две тысячи семьсот поэтов – это очень много, но, когда мы говорим об этой эпохе, мы, как говорится, навскид вспоминаем трёх поэтов: Ли Бо, Ду Фу и Ван Вэя.
В позднее советское время издавались стотысячные тиражи не только Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, но и стотысячные тиражи, например, Эдуарда Асадова и других ныне, возможно, незаслуженно забываемых авторов. Я далёк от того, чтобы кому-то выставлять оценки. В моём понимании все поэты, как эпохи Тан в Китае, так и у нас, достойны уважения. Большое количество поэтов – это же не большое количество алкоголиков и тунеядцев. Именно они, авторы стихов, свидетельствуют об образованности той или иной эпохи. И всё же, повторюсь, профессиональная работа с поэтическим словом – удел немногих, но именно они поддерживают вечный огонь поэзии, и это ни в какой мере не связано ни с тиражами поэтических сборников, ни с тем, что сегодня людям не до стихов. Бог дунет, и у поэта – стихи, и поверьте, и читатели найдутся.
Игорь Павлович, пожалуй, ваши вопросы под номерами 23 и 33 объединю, в моём понимании они перекликаются.23. – Ваши книги популярны у читателей разных возрастных и социальных групп, потому что в них говорится о том, что волнует каждого человека, – о дружбе и верности, о любви и надежде. Как вам удаётся расположить к себе читателей?
33. – Писатель – ремесло одинокое, а в жизни вы общительный человек? Расскажите о своих близких, друзьях, родных.
– Начну по порядку, с двадцать третьего вопроса, но не буду разделять ответы.
Да, вот такой я весь из себя писатель, пишу о том, что волнует каждого, и читателю просто некуда деваться, он полностью в моих мозолистых руках. (Разумеется, шучу.) Но в вашем вопросе, Игорь Павлович, присутствует ответ. И невольно возникает соблазн согласиться с вами. И я бы с удовольствием согласился. В конце концов, никто не враг самому себе. Но увы! Как-то мне довелось выступать по ТВ РБК вместе с Антоном Михайловичем Треушниковым, владельцем издательства «Городец», которому я очень признателен. Они издали и дважды переиздавали мой сборник стихов «Свет времени», издали мой фантастический роман «Звёздный Спас» – словом, много сделали для меня как своего автора. По-моему, выступление на ТВ РБК, которое упоминаю, организовано тоже с их помощью.
И вот мы с Антоном Михайловичем Треушниковым в эфире, подчёркиваю, в прямом эфире. И он вдруг говорит, что писатель Слипенчук никогда не будет издаваться массовыми тиражами. Вот, думаю, ничего себе пророчество. Я даже не выдержал и возразил ему, мол, не надо – будет! Возразить-то возразил, а, придя домой, призадумался. С чего это он? Стал интересоваться у читателей – как пишу, понятно или не очень? А читатель мой такой доверчивый (может быть, у всех они такие?). Говорю читателю, мол, где-то слышал, что пишу недостаточно понятно, надо как-то постараться мне и писать более понятно, как вы считаете?
Отвечают едва ли не хором, наперегонки, причём кивают головами, сочувствуют. Да-да, пишете недостаточно понятно, надо как-то вам перестроиться и постараться писать более понятно. Это вам наше читательское напутствие.
В другой аудитории говорю уже в иной плоскости, мол, где-то слышал, что пишу без всяких новомодных выкрутасов и настолько понятно, что буквально всё разжёвываю, – как вы считаете, понятно ли пишу?
И опять наперегонки, и опять кивают головами. Да-да, вы очень понятно пишете. Ну до того разжёвываете, что нам, читателям, остаётся только глотать, и мы глотаем. Так что наше вам решительное напутствие: продолжайте и дальше так понятно писать.
А тут намедни разговариваю по Скайпу с главным редактором газеты «Аргументы недели» Андреем Ивановичем Углановым. У меня с этой газетой впервые в жизни сложились дружеские отношения, то есть в преамбуле к моим публикациям редакция иногда указывает, что В.Т. Слипенчук – их автор.
Разговор у нас абсолютно деловой, они разместили мои ироничные стихи из цикла «Примитивные», причём в двух газетах отвели на стихи по полосе. А я, вот такой «фон-барон», ещё остался недоволен задержкой с публикацией. Внешне так получилось, на самом деле был очень доволен. Они в прошлом году дали мою поэму «Путешествие в Пустое место» отдельной вкладкой. В советские времена отдельной вкладкой в газете, кажется, в «Известиях», давали стихи только Твардовского. Поэмы «За далью – даль», «Тёркин на том свете». Александр Трифонович был Человеком в полном смысле этого слова с большой буквы. Очень смело и бережно вёл литературное хозяйство. Я его иногда перечитываю, и советское время выглядит не таким уж потерянным и в его стихах, и в «Новом мире» вообще. Но вернусь к разговору с Углановым. Говорю: «Андрей Иванович, как вы решаетесь помещать мои стихи в газете? Ныне чтение стихов имеет практически нулевой рейтинг».
А он – мне: «Ваши стихи понятные. Читаю, и в них мне всё понятно. Но у вас политики много».
Упрёк относительно политики не воспринял. Политика – это жизнь. Великое произведение итальянского поэта Данте Алигьери «Божественная комедия», являющееся бессмертным памятником мировой литературы, – это же квинтэссенция политики всей Европы XIV века.
Говорю Угланову, ловлю на слове: «Вы не против, если прочту новое стихотворение “Человек в оконце”?» Выслушал. – «Ну, что я говорил? Всё понятно!» Вы представляете, какой для меня комплимент! Предлагаю ему: хотите, это стихотворение посвящу вам? Конечно, немного разволновались – не каждый день и я посвящаю стихи, и он принимает посвящённые стихи.
Так что, Игорь Павлович, был бы вам очень признателен, если бы вы поспешествовали мне с этой публикацией в «Вечерней Москве». Заодно бы и конкретно прочувствовали свою просьбу – рассказать о своих близких, друзьях, родных. Друзья и близкие не падают с неба, они рядом и познаются в общем деле.
ЧЕЛОВЕК В ОКОНЦЕ Андрею УглановуЧто касается родных, то нас, детей, шестеро, три старших сестры и три брата. Я из них самый младший. Во время войны нас стало семеро (удочерили сестру Ларису, она одногодок со средним братом Эдиком). Все вышли замуж, и все женились, у всех дети, и у детей дети. Я уже четырежды внучатый прадед. Моя жена – Галина Михайловна Слипенчук. Если доживём до 2013 года, то справим с ней золотую свадьбу. Мой отец, Трифон Аксентьевич, и мама, Наталья Антоновна, – справляли.
У нас с Галой двое детей. Миша – старший, у него сын, наш внук Гриша. И дочь Наташа, у неё трое детей, наших внуков, – Ваня, Марфа и Глафира.
Миша закончил МГУ, профессор, доктор экономических наук, кандидат географических наук, недавно избран депутатом Еравнинского района Республики Бурятия, известный предприниматель, руководитель ИФК «Метрополь».
Наташа закончила сельскохозяйственную академию, Тимирязевку, кандидат экономических наук. Пытается дать детям европейское образование. Говорит мне: «Папа, подрастут внуки и переведут твои стихи и романы на все языки Европы и Азии». Молчу. А что скажешь? Отец мой, будучи председателем колхоза, с детства привил – если ты где находишься, то в силу своих возможностей несёшь ответственность за всех. Слипенчуковская ветвь. Так что ей и подумать о себе некогда. Ну да ладно.
Вы, Игорь Павлович, прислали мне тридцать шесть вопросов, и хотя понимаю, не все мои ответы придутся вам или вашей газете по душе, отвечаю на все, потому что не избалован вниманием прессы. Есть вопрос – должен быть ответ. Наберитесь терпения, это ваши вопросы.24. – В России писательское слово всегда было камертоном общественных настроений, к нему прислушивались и «низы» и «верхи». Интересно, а к чьим словам прислушиваетесь вы, кто из современных писателей вам интересен и почему?
– Искренне сомневаюсь, что писательское слово было всегда (стало быть, является и ныне) камертоном общественных настроений и к нему прислушивались и «низы» и «верхи». Увы, увы, это не так. Ландшафт общественных настроений в начале XX века и вообще в XX веке не был однородным. Горы, степи, лесостепи, реки, озёра и так далее и так далее. Множество сословий, причём гордящихся своим сословием, являлись внутренне обособленными, лишь внешне соприкасаемыми структурами. Крестьянина интересовало одно. Разночинного интеллигента – другое. Купца – третье. Служилого чиновника – четвёртое. А рабочего пролетария – пятое. И так во всех сословиях, которых в царское время было более десятка. Газеты, журналы, книги художественной литературы обслуживали грамотную часть страны, то есть весьма ограниченную часть. И говорить, что к ним прислушивались и «низы» и «верхи», – это миф. Никто ни к кому не прислушивался, всем сословиям (поднимите газеты тех лет) достаточно было смысла жизни в своём сословии.
Но вот когда проводились стратегические реформы или начиналась война, то тут уже всё менялось. Ландшафт человеческих настроений становился более однородным, особенно во время затяжных войн. Вступали в силу общечеловеческие чувства: бесприютности, боли, холода, голода или невыносимых потерь. Ареал распространения печатной продукции увеличивался, а с ней – и вес писательского слова. Война, как говорится, равняла всех, разделительные стенки между сословиями становились прозрачными или исчезали вовсе.
Где-то в середине Отечественной войны советская власть помирилась с РПЦ, Русской православной церковью, а через неё – со своим народом. Никакого участия в этом писатели не принимали. Всё решила советская, то есть безбожная, власть единолично. Сейчас находятся знатоки, которые упрекают за это известных иерархов. Задним умом каждый из нас крепок. Но суть любой Церкви в том, что где народ – там и Церковь. Там, где Церковь, – там и народ. Какой бы ни была власть, она не может обойтись без народа. Правда, у любой власти есть средства принуждения, насилия, за которые так или иначе приходится расплачиваться. Иногда кровью своей, а ещё хуже – кровью своих детей и внуков. Мировая история накопила достаточно примеров на этот счёт. Но и здесь писатели всегда были как бы «сбоку припёка». На них всегда ссылались как на известный пример отношения к той или иной власти.
Во времена царизма Лев Николаевич Толстой возвысил голос. Встал как бы над царём и над Церковью. Результат известен – остался и без Нобелевской премии, и без креста даже над гробом.
В советское время Михаил Александрович Шолохов (у нас на ВЛК был курс о Шолохове и его творчестве) вполне мог закончить жизнь как предводитель белогвардейского казаческого движения на Кавказе. И вот ирония, как раз в тот момент закончить, когда в газете «Правда» (1938 г.) печатался его роман «Поднятая целина». Роман, воспевающий коллективизацию, воспевающий колхозы.
Всё это говорю не для того, чтобы кого-то предостеречь не возвышать голос, а к тому, что в моём понимании писатель сродни живому горну. Одному Времени дозволяется на нём трубить «подъём», другому – только «отбой», а для третьего – искореняется сама возможность звука на живом горне. Как это сделал колумбийский писатель, журналист Габриэль Гарсиа Маркес – дав антипиночетовский обет молчания.
Михаила Шолохова спас Сталин. Как оказалось, спас будущего лауреата Нобелевской премии. Спас от своих же клевретов, по сути, от самого себя спас. Кроме того, Шолохов был членом ЦК КПСС. То есть хочу подчеркнуть, что власть в состоянии не только похоронить того или иного писателя, но и поднять его, сделать знаменитым. Но, как говорил поэт Грибоедов, занимавшийся дипломатией по прямому долгу службы,
25. – Писатель острее других чувствует боль и надежды своего времени. Как вы относитесь к тому, что происходит в нашем обществе? Вы оптимист или пессимист?
– Вообще-то по своему складу отношу себя к оптимистам. Но вот только что разбился один самолёт, другой. Ушёл на дно в течение четырёх минут пассажирский теплоход «Булгария», а вместе с ним команда и его пассажиры. Это невосполнимые утраты, и если я отвечу, что оптимист и на всё смотрю оптимистично, то это покажется не только претенциозным, но и весьма странным. Сегодня все мы скорбим и зачастую уже воспринимаем обычные информационные программы «Вести», «Время» и другие как сводки боевых действий или бездействий нашей исполнительной власти. И что лукавить, откуда-то из души поднимается волна протеста – доколе?
И тут самое время остановиться и спросить себя: а что, министры наши будут за нас водить корабли, следить за техникой безопасности, чтобы многотонные генераторы не вырывало из станин крепления на гидростанциях? Чтобы не ослепляли лазерами наших лётчиков идиоты-злочинцы (лучшего слова им не нахожу)? Мы к месту и не к месту ориентируемся на Запад. Вот у них там – так-то и так-то, а у нас?! Может, и нам пора действовать, как действуют, например, простые обыватели-немцы? Неправильно припарковался, поставил машину на пустующее место инвалида, и сразу телефонный звонок в полицию с требованием, чтобы тебя оштрафовали по полной программе с вытекающими последствиями на право вождения машины. И так во всём: и в розжиге костров в неположенном месте, в замусоривании помещений и дворов и так далее и так далее. Тогда легче будет спросить и с министров, и с прокуроров-оборотней, и с оборотней-полицейских, и с военных, устраивающих под грифом секретности склады-могильники в соседстве с населёнными пунктами. Или мы ждём, как всегда, сверху ободряющего наказа на этот счёт?
В своих «Заметках с затонувшей Атлантиды» писал, что у меня из-за моей астмы дача в Крыму с советских времён. Сам её строил вместе с сыном, впрочем, всей семьёй строили, на каждый купленный гвоздь была квитанция для ОБХСС. Место дачи – степные каменистые выселки. С одной стороны – ракетчики, с другой – моряки. Сдуру написал о чистой тёплой воде в море (у нас вода теплее, чем в Ялте), о каменистом пляже, и что же?! Армию убрали, и началась всемирная стройка. За пять лет ещё один Черноморск вырос, не узнать мои выселки. Идут отдыхающие, в основном минчане и москвичи, и бросают мусор где ни попадя – пакеты, пластмассовые мятые бутылки, окурки, пачки из-под сигарет. Написал уже вторую вывеску с просьбой – не сорить – и указал стрелкой, где стоит контейнер для мусора. (Сам добивался его установки.) На три недели уехали с женой. Приезжаем. Дальше рассказывать нет смысла. Подошёл к ограде, где три недели назад висел красивый щит с просьбой, и закурил. Постоял, покурил, жена подошла. Вместе молча постояли, пошли во двор. Жена говорит: «Что же ты сигарету бросил под ноги и, главное, ещё и растёр?!» Бесконтрольно получилось, я же русский. А будь я немцем, наверное, заплакал бы и убежал куда глаза глядят. Простите меня, собратья, но порою не хочется быть таким русским, таким бесконтрольным. Наши министры, наши прокуроры, наши партийные деятели, больше похожие на бухгалтеров, – в общем, все наши начальники, они же такие, как мы, они из нас произросли. Ну, может быть, в чём-то более умные, более информированные (не без этого, конечно), но характер-то у них наш.
И тут, прежде всего себе, говорю: ладно вывеска с просьбой – напишу новую. Щит жалко, такой хороший щит в наших местах не сразу и найдёшь.
Впрочем, вернусь к началу нашего разговора и тоже с вопроса. Скажите, а что, прежде не было подобных техногенных катастроф? Не разбивались самолёты, не сталкивались поезда, не тонули корабли?! Один Чернобыль чего стоил. А сколько при советской власти замалчивалось, скрывалось под всякими записками «Только для служебного пользования» и документами под грифом «Сов. секретно»? Фасад государства всегда был чист, но что творилось за фасадом – одному только Богу известно.
Теперь достоянием журналистов становится буквально всё. И это вселяет надежду, что мы уже готовы воспринимать правду жизни без всяких прикрас. Ещё бы научиться взглянуть на себя честно, с достоинством и работать не показухи ради, а с любовью к ближнему своему. И вот здесь я – оптимист. Думаю, если хотим жить по-человечески, все к этому придём. Все в конце концов станем оптимистами или разбежимся по всем странам и континентам – в общем, куда глаза глядят. А земля наша всюду покрыта прахом отцов и дедов наших и ждёт от нас лишь одного – быть Человеком.26. – Последняя Московская книжная ярмарка показала, что тяга к чтению в народе велика. Первое, что бросилось в глаза, – как хорошо расходились книги именно серьёзных писателей. Значит, люди не хотят литературных суррогатов?
27. – Книжный рынок активно развивается, появляются новые имена в литературе, но при этом доля развлекательной и сомнительной литературы у нас зашкаливает. А как вы отличаете настоящую литературу от очередных однодневок?
– Хорошие вопросы. Мне благодаря издательству «Городец» довелось трижды поучаствовать в московских книжных ярмарках. В 2002-м – с книгой «Светлое воскресение». Фантастическая повесть в трёх рассказах. В 2004-м – с книгой «Золотой короб». Дневник-путешествие по Святой земле – поездка в Израиль. И с первым изданием книги стихов «Свет времени». За книгу «Светлое воскресение» мне даже дали увесистую статуэтку – бегущий мальчик с книгой в руке, напоминающий Меркурия. Этой статуэткой очень дорожу, мне кажется, что на этого Меркурия я был весьма сильно похож в детстве.
И ещё тогда же получил два диплома «За оригинальность стиля и мысли» и «За благородство стиля и продолжение лучших традиций российской прозы». Впечатляющие дипломы. А меня они ещё и потому впечатлили, что когда написал повесть, то отдал для публикации в один из провинциальных журналов, в котором главным редактором был мой знакомый – в студенческие годы на вечере поэзии в Омском сельхозинституте (мы студенты разных вузов) делили с ним пальму первенства, как поэты на состязании в Блуа.
В журнале взяли повесть на прочтение без энтузиазма. Зато с таким неподдельным энтузиазмом возвращали (чуть ли не с фанфарами), мне это показалось подозрительным. На каком-то собрании встретились с главным редактором журнала, он говорит: «Старик, ну ты меня своей повестью удивил. Я всегда знал, что ты плохо пишешь, да ты это и сам знаешь. Но чтобы писать так плохо – никогда не предполагал. Спрячь повесть, скажи, что ты её никогда не писал, и никому-никому не показывай».
Прошу прощения за подробности, но когда «Городец» попросил для публикации что-нибудь прежде никогда не издававшееся, то я предложил повесть «Светлое воскресение». А в связи с крайне уничижительными отзывами о ней решил на четвёртой сторонке обложки книги поделиться опытом подбора книг для чтения, под рубрикой «От автора».
Все, кому приходится отбирать книги для чтения самостоятельно, в конце концов перестают доверять аннотациям и всякого рода объяснениям содержания произведений. А следуют единственному правилу – открывают книгу наугад и прочитывают одну-две страницы, доверяясь собственным вкусу и интуиции. Нечто подобное предлагаю и я читателю, впервые взявшему в руки мою повесть «Светлое воскресение», которую с определённой долей смелости отношу к жанру духовной фантастики.
В моём понимании книга «Светлое воскресение» имела успех. Первый рассказ из неё – «Дети двойной звезды» – дважды звучал на «Радио России» с многоразовым продолжением. Я получил большое количество отзывов на радиопостановку по рассказу – с ними можно познакомиться на моём сайте slipenchuk.ru.
Зная историю отвержения повести, а потом её публикацию и положительные отзывы, в том числе и на Московской международной книжной выставке-ярмарке, вновь прихожу к выводу, о котором говорил выше.
Мало – написать честно. Мало – написать произведение талантливо, надо, чтобы Время или Господь Бог (в данном случае не вижу различий) дунул в сторону твоего произведения. Скажем так, осенил своим дыханием.
Во всяком случае, всё, что произошло с повестью «Светлое воскресение», объясняю этим внезапным, независящим от меня дуновением Времени.
Что касается развлекательной и сомнительной литературы, количество которой, как вы говорите, зашкаливает, то, думаю, поднимем общий уровень образования, о котором сегодня много говорим, и всё само собой наладится. Мы в рынке, есть спрос – есть и предложение. По крайней мере читают, а стало быть, буквы не забудут. Таблицу умножения некоторые школьники (и не только) уже забывают. У Джона Голсуорси есть рассказ «Во всём нужно видеть хорошую сторону».28. – Каких писателей и поэтов вы чаще всего перечитываете?
29. – Литературное творчество освобождает от иллюзий, комплексов, расширяет горизонт. В чём секрет создания успешной книги?
30. – Какое из ваших сочинений вам наиболее дорого?
– В последнее время, к сожалению, не только никого не перечитываю, но даже мало читаю. Иногда заглядываю, чтобы только напомнить себе ауру произведения. Пусть никого не удивляет, что когда ты пишешь, то мало читаешь. Виктор Викторович Конецкий напрямую мне говорил, что когда пишет – старается ничего не читать. И многие другие придерживались и придерживаются этого правила.
Помню, после морей уже приехал к Владимиру Фёдоровичу Тендрякову в Красную Пахру (он прочитал мне рассказ «Хлеб для собаки», только что закончил), начали говорить о рассказе, о гражданской смелости в литературе. Из молодых он хвалил Распутина, Крупина, и как-то через «Новый мир» Твардовского заговорили о поэтах-фронтовиках, об их честности. Тогда, к несчастью, умер известный поэт-фронтовик. Я посочувствовал, а Владимир Фёдорович Тендряков не знал, в испуге вскинулся, – оказывается, когда писал рассказ, отрубил себя полностью от внешнего мира.
А вспомните Габриэля Гарсиа Маркеса. Пиша роман «Сто лет одиночества», он восемнадцать месяцев не выходил из квартиры. Обо всём этом говорю не для того, чтобы оправдаться, а чтобы ещё раз подчеркнуть – у всех всё по-разному. Как говорил поэт Василий Фёдоров, поворот головы – тоже философия.
На вопрос, в чём секрет создания успешной книги, мне представляется, уже ответил. Конечно, в меру своего понимания.
В настоящее время из сочинений мне наиболее дорога поэма «Путешествие в Пустое место». И вот почему. Когда о ней говорят, ощущаю дуновение Времени в её пользу. И тут хочу заметить, что в её пользу – вовсе не значит, что в мою. У поэмы своя жизнь, она и я – разные категории. Моей внучке Марфе (ей десять лет) нравится стихотворение «Колодец в огороде». Она сказала: «Дедушка, за последнее время это твоё лучшее стихотворение». Когда читаю свои стихи жене, внуки очень внимательно слушают, потому что они очень любят бабушку, и, конечно, им интересно, что я ей читаю. Внук Ваня (ему пятнадцать) сказал: «Дед, не слушай её. Марфа, ну как ты можешь такое говорить, когда ты даже не знаешь, что такое Гольфстрим?!» – «Ну и что?! Зато хорошо знаю, что такое31. – Самая необычная и памятная история создания произведения?
32. – Какой период вашей жизни был самым плодотворным?
– В 1972-м, где-то по весне, я впервые пошёл в моря в должности помпы – так сокращённо, не без весёлого ехидства называлась среди рядового матросского состава должность первого помощника капитана, замполита. Всегда удивлялся и ныне удивляюсь точности переиначивания имён, исходящего от народа. Если кличку припечатал народ, то, как говорил Твардовский, «тут ни убавить, ни прибавить».
В самом деле, в обязанности первого помощника входило писать характеристики на всех членов экипажа, в том числе и на капитана. Интерпретировать события, происходящие в мире, в правильном ракурсе.
В тех местах, где находились рыболовецкие экспедиции, мы чаще всего получали последние известия напрямую из вражеских радиостанций. Наши радиостанции иногда пробивались к нам, но редко. А между тем рядом иностранные суда, а в небе их патрульные гидропланы. Однако честь страны была превыше всего – пыжились изо всех сил. Иностранцы замечали по устаревшему промвооружению, по неприспособленной одежде из «хэбэ» (они на палубе были в жёлтых прорезиненных робах или комбинезонах), что мы пыжимся, но уважали нас за всё, даже за то, что пыжимся.
Отсутствие материального превосходства мы компенсировали превосходством идеологическим. На всех наших судах помпам вменялось в обязанность в любое время дня и ночи накачивать всех без исключения основами марксизма-ленинизма. И тут уж без демагогических речей трудно было обойтись, и речи лились, как вода.
А теперь давайте заглянем в словарь Ожегова. «Помпа». В первом значении – внешняя, показная пышность. Во втором – помповый насос. Вот вам и первый помощник – помпа. Обижайся не обижайся, а «тут ни убавить, ни прибавить». Меня спасала от демагогии прежняя работа, все стадии прошёл – от матроса фабрики и РМУ до матроса палубы и руля. И ещё политика разрядки, с которой совпали мои моря. Леонид Ильич Брежнев в те годы ездил с визитами по Европам и Америкам.
В каюте прежде всего вместо судовых часов прикрепил к переборке портрет папы Хэма, Эрнеста Хемингуэя. Капитан Василий Прокопьевич Черкасов (ему было под пятьдесят – по нашим понятиям, старикан из стариканов), войдя, спросил – кто это? На мой ответ ухмыльнулся – будешь проповедовать, что вчерашние оголтелые враги иногда бывают хорошими? И, как только он ушёл, я ни с того ни с сего взялся за рассказ «Сладкое шампанское».
Видит Бог, ни замысла, ничего не было, а рассказ писался сразу на чистовик, не требуя шлифовки. Писался долго не оттого, что я не видел концовки. Иногда так бывает, концовка отодвигается. Писался долго от избытка нахлынувших чувств, которые не отпускали ни на минуту. Даже во сне я метался над этими родными мне людьми, попавшими в беду, словно неведомая птица, и видел всё. Вот когда впервые сполна прочувствовал глубину пушкинской фразы – «над вымыслом слезами обольюсь». Почти пять дней не выходил из каюты. Уже заканчивая рассказ, понял, что это должен быть диптих. Надо написать ещё один рассказ про неё. Про возлюбленную, жену, мать, вдруг утратившую сразу весь смысл своей молодой жизни. Я часто её видел во сне. Видел, как она входит в воду, и вода ласковыми руками её возлюбленного обнимает её, а сын неуклюже толкается головой в плечо и крепко-крепко перехватывает её руки.
Я просыпался и мог бы всё это написать, но у меня не хватало духа. Мы пошли в район Гавайев, на путину пристипомы. И я убедил себя, что в связи с судовыми заботами мне некогда писать. Это была ложь. Потому что, когда нельзя писать, можно обдумывать рассказ. В своей лжи я вообще бросил писать. Просто жил, мне вдруг открылось, как здорово просто жить. Как жизнь прекрасна и замечательна. Вновь много читал, прочёл в морях практически всего Достоевского и Грина. Не знаю, почему Грина считают фантастически-романтическим писателем, по-моему, они близки с Достоевским. Образы литературных героев созданы на психологическом контрасте и, скажем так, по-современному супертрагичны.
За рассказ «Сладкое шампанское» директор владивостокского издательства обозвал меня фашистом. Прочитав его, он якобы неделю не мог ни о чём думать, кроме рассказа.
Они настолько изуродовали мою вторую книжку коротких рассказов, в основе которых, как в верлибре, всё заглушающий ритм, что я вынужден был по приходу с путины судиться с ними. Потребовал рассыпать набор книги, они дали мне вёрстку. Именно из этой неопубликованной книжки я дал вам три рассказа для вашей газеты.
Сейчас мне иногда говорят, что рассказ «Сладкое шампанское» во многом написан под влиянием повести Хемингуэя «Старик и море». Но в нём нет ничего от Хемингуэя: ни от фабулы, ни от постановки фразы, – ничего. Да, герой рассказа сравнивает себя с большой рыбой, потому что он читал Хемингуэя, – это умышленное сравнение. Ещё находят некую идентичность в способе воспоминаний. Но и здесь умышленное надавливание, потому что этот способ изложения воспоминаний и до него широко использовался и используется другими писателями.
Впрочем, по этому поводу никогда и никому не возражал. Может быть, потому, что осознал, что есть ещё аура писателя, и если она входит в твоё произведение, то с ней шутить не приходится.
В отношении вопроса – какой период был самым плодотворным? Вы, Игорь Павлович, меня обижаете. Почему был? Нынешний период считаю для себя весьма плодотворным. Жизнь сама по себе прекрасна, а жизнь литератора – это всего лишь один, и притом, возможно, не лучший, способ жизни.34. – Ещё одна цитата из вашей книги «Прогулка по парку постсоветского периода»: «Мы постоянно ощущаем недостаток идей, способных взбодрить народ, дать ему импульс движения к стратегической цели, выбранной на все времена». Какая идея могла бы объединить народ в этом движении?
35. – Виктор Трифонович, этот год для вас юбилейный. Какой подарок вы бы мечтали получить к своему 70-летию?
36. – Что бы вам ещё хотелось написать?
– В вашем восьмом вопросе и в других (в частности, пятнадцатом) – есть ответ. Есть он и в очерках, которые упоминаете. Его только надо не пропустить. Вот почему Александр Сергеевич Пушкин избегал чрезмерной живописи в прозе. Она отвлекает от идеи, от мысли, а мысль – Пушкин не раз отмечал это – в прозе главенствует. Кстати, в отличие от поэзии – в ней преобладает чувство. Чтобы не быть голословным в отношении ответов на ваш вопрос, уже, так сказать, имевших место быть, приведу два абзаца из очерка «Прогулка по парку постсоветского периода», который отдельной книжкой был издан в 2007 году издательством «ОЛМА Медиа Групп».
«В 1613 году Земским собором (по тем временам вполне народным голосованием) был избран первый царь из династии Романовых, юный Михаил Фёдорович. Он не многое мог сделать, но всё же избрание его царём положило конец Смуте.
Последний российский император Николай Второй в 1917 году отрёкся от престола в пользу брата, великого князя Михаила Александровича, чем нарушил закон о престолонаследии, то есть его отречение было нелегитимным. А в 1918-м вся семья русского императора без суда и следствия была расстреляна в подвалах Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Что ни говорите, а, подвергнув гражданскому суду КПСС (наследницу партии большевиков), уже нынешняя власть обошлась с нею гораздо справедливее, чем большевики с русским царём, с русской монархией, заслуги которой перед народом России и во времени, и в пространстве гораздо весомее заслуг большевиков. Мне представляется, что референдум с простым нехитрым вопросом к избирателю —
Сегодня мы опять стоим накануне выборов, и референдум по этому вопросу ничего бы не стоил нам в смысле затрат на его проведение – всего лишь пункт в бюллетене.
Дело в том, что мы, как уже говорил, стоим на пороге фундаментальных реформ по преодолению бедности, по преодолению утечки мозгов и многих-многих других вызовов. Все эти новшества в структурах власти (позволю смелость, включая и мною уважаемый тандем) – это ведь не от хорошей жизни. На данном отрезке времени он оправдал себя. Но для фундаментального устройства жизни нужна фундаментальная фигура во власти, да-да – на все времена. Такой фигурой мог бы быть монарх, а сутью властных структур – Народная монархия.
Разумеется, эта идея далеко не проста, она затрагивает Конституцию страны. Как, впрочем, и другая идея –
Да, этот год для меня юбилейный, но до юбилея ещё есть какое-то время. В отличие от масштабно известных личностей, которым приходится озабочиваться количеством мест в ресторане, чтобы не уступить в своих шоу-именинах Иванову, Сидорову или Петрову, мне на этот счёт нечего тревожиться. Соберутся дети со своими сужеными да внуки и внучки, и – слава богу. А если не соберутся (конец сентября – самое время учёбы в школах и колледжах), то тогда с Божией помощью соберёмся на Рождество. Чем хороши юбилеи – их не возбраняется праздновать целый год.
Что ещё хотел бы написать?.. Помните, в фильме «Белое солнце пустыни» Абдулла жалуется таможне (Верещагину): «Старый стал, ленивый, а помнишь, какой я был?» И дальше продолжает: «Хорошая жена, хороший дом… Что ещё надо человеку, чтобы встретить старость?!» Особенно забавно это выглядит на фоне его борьбы за свой гарем. Но слова эти стали крылатыми не поэтому. В них есть золотые зёрна истины. Так что планов «громадьё» – не строю и радуюсь не «маршу, которым идём в работу и в сраженья», а всякому дню, прожитому с пользой для родных и близких.Интервью провёлИгорь ЛОГВИНОВ
Мы и время
Тысячелетие и миг
Песчинка и планета.
Во всем проявлен Божий лик
Во всем дыханье света.
Плач по товарищу Сталину Эссе
Это было неправильное время, и, наверное, поэтому я нёс не бидон, а «битон».
Может быть, слово «битон», разошедшееся в народе и закрепившееся в словарях как неправильное, стоило уравнять в правах с правильным «бидон»?! Ведь правильное слово «тоннель» нисколько не пострадало от того, что благодаря товарищу Сталину уравнено в правах со словом «туннель».
Впрочем, вернёмся к тому, что я несу трёхлитровый «битон» молока в военный городок. Я ношу молоко туда каждый день, причём в такую рань, что зачастую на бледно-голубом снегу мои чернильные следы от валенок проявляются самыми первыми. Я ношу молоко на продажу, но деньги получаю в конце месяца.
Мне надлежит посетить два барака и коттедж. В бараках я переливаю молоко в литровые банки, которые стоят на тумбочках рядом с входной дверью, и ухожу. В коттедже – обязан постучать в дверь квартиры и оповестить – молоко!
Сегодня пятое марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Вся страна в трауре, я произношу мысленную речь с мировой трибуны всего человечества.
Дорогие товарищи всего мира, всех самых маленьких и самых больших стран – мы понесли невосполнимую утрату, умер наш любимый вождь и учитель товарищ Сталин. Давайте же все вместе поклянёмся, что его дело мы продолжим, и оно будет жить в веках.
Вдали я увидел два пятнышка – тёмно-бордовое и тёмно-зелёное, и тут же позабыл о любимом вожде и учителе. Ко мне приближались: в тёмно-бордовом пальто – Галина Филь и в тёмно-зелёном – Светлана Георгобиане.
Наверное, я был влюблён в них, потому что уж очень стеснялся. Боялся поднять глаза – краснел, бледнел и даже начинал заикаться. Мне было стыдно оттого, что мы, колхозники, очень бедны. И всякий раз, встречаясь со школьниками, в том числе и одноклассниками, я чувствовал, что «битончик» с молоком на продажу не только напоминает, но и как бы оповещает всех о нашей бедности.
«Бедность – не порок». Эта пословица вдалбливалась с раннего детства. Однако, встречаясь с Галиной Филь и Светланой Георгобиане, ученицами из параллельного пятого «А» класса, я чувствовал, что хотя бедность и не порок, но и достоинством её не назовёшь.
Ещё на расстоянии они узнали меня. Стали переглядываться между собой, улыбаться, а когда поравнялись – приостановились. Я тоже приостановился.
– Ты почему сегодня так поздно? – строго спросила Галина Филь, не скрывая весёлого озорства.
Высокая, едва ли не выше меня ростом, гибкая как тростиночка – глаза чёрные, блестящие. Лицо иссиня-белое, на щеках румянец, а над верхней, припухшей губой уже проступающий пушок дамских усиков.
– Проспал, – с виноватым вздохом вполне серьёзно признался я.
Моё признание настолько сильно развеселило подруг, что они расхохотались. Потом опомнились.
– Поторопись, а то опоздаешь в школу, – подавляя улыбку, сказала Светлана Георгобиане и своими большими глазами из-под пушистых век как будто прикоснулась к моим глазам.
Почувствовав внезапное головокружение, я переложил «битончик» в правую руку, а левой прикрыл глаза.
– Что с тобой?! – разом обеспокоились девочки.
– Ничего, это просто так, – ответил я и заторопился.
Они смотрели мне вслед, а когда я оглянулся, засмеялись настолько обрадованно, что их радость стала бурлить и в моей душе, я почувствовал, что у меня выросли крылья.
Дорогие товарищи всего мира, всех самых маленьких и самых больших стран, слушайте и запоминайте: Галина Филь и Светлана Георгобиане – самые лучшие, самые стоящие девчонки на свете. Если начнётся война, а без товарища Сталина она может начаться в любую минуту, я пойду на войну. Я буду защищать и маму, и папу, и сестёр, и братьев, и многих других советских людей, стоящих рядом с Галиной Филь и Светланой Георгобиане. И вот когда они увидят, как хорошо я их защищаю, они скажут: надо же, он учился с нами в одной школе, в параллельном пятом, а мы даже не знали, что он – герой. На глаза им навернутся слёзы обиды за свою близорукость, но я их утешу – вы так думали обо мне при товарище Сталине, потому что при нём никто не ошибался, он думал за всех нас, а теперь, без него, вы немножко ошиблись – не отчаивайтесь, это даже хорошо.
Мне так понравилось мечтать, что возле ограды военной автоколонны, в том месте, где дорога в гарнизон раздваивалась, я свернул не направо (самая короткая и самая удобная дорога), а налево, в обход оружейных складов. По этой дороге я ходил, когда на меня вдруг накатывал страх своей социальной неполноценности, и тогда, чтобы избежать встречи с Галиной Филь и Светланой Георгобиане, я шёл в окружную. Теперь же, напротив, свернул за склады, чтобы продлить радость встречи с ними. Однако для сладких мечтаний и эта дорога была короткой.
Разнеся молоко, я возвращался домой так энергично, что обгонял многих одноклассников. Впрочем, я ничего не замечал, мои ноги как бы гнались за моими фантазиями.
Уже дома, собирая учебники и тетради (я носил их под мышкой – благо школа через дорогу), обратил внимание, что идёт снег. Снежинки большие, мягкие и ещё какие-то тёплые, словно хлопья ваты. Они обильно таяли, но я побежал через улицу не потому, что опасался за учебники и тетрадки, – во мне продолжала бурлить радость встречи с Галиной Филь и Светланой Георгобиане. Сегодня они впервые заговорили со мной и даже выразили некое сочувствие, которое я воспринял как симпатию к себе.
Когда вбежал в коридор школы и вытирал ноги возле гардеробной (самое бойкое место), меня поразила не тишина даже, а подавленность, лёгшая как бы на все предметы вокруг. Из залы, за перегородкой, слышался плач. Навстречу мне вышли два старшеклассника – от них несло уборной и табаком. Они остановились, и один из них, взяв меня за подбородок, приподнял лицо.
– Ты, кажется, смеёшься? – сказал он.
– Нет, я не смеюсь, – ответил я.
За перегородкой плакал Яша Хазов. Юркий и весёлый, он так смешно раскрывал рот, когда я оглядывался (он сидел за партой сзади), что меня охватывали приступы смеха. Опасаясь учителя, я прятался за спинами одноклассников, а когда опять оглядывался, Яша уже ждал меня – изображал карася на льду. Обычно нас обоих выдворяли из класса, чтобы мы посмеялись в коридоре. И мы смеялись.
Сейчас я поспешил к Яше, но меня остановили.
– Не утешай его. Его побили потому, что он смеялся, а это предательство, надо плакать, ведь умер товарищ Сталин, – сказал Геннадий Катков, сын директора школы.
Теперь я понял, почему вызвал у старшеклассников подозрение. Хазов сидел на корточках, сжавшись в комочек и забившись в угол. Его, очевидно, били по лицу, потому что он сидел, закрыв портфелем голову.
– Яшка, не плачь! – крикнул я сорвавшимся голосом и побежал в класс.
Положив учебники в ящик стола, я сел и обхватил голову руками. Мне было жалко Яшу Хазова, и я понимал, что моя жалость – это вопиющее предательство по отношению к товарищу Сталину. Я не имел права думать ни о Хазове, ни тем более о Галине Филь и Светлане Георгобиане. И я заплакал.
Сапфир Джулиан
Когда на сайте «Викиликс» (WikiLeaks) стали выкладывать переписку американских дипломатов, которые в расчёте на засекреченность, не скупясь, раздавали в ней даже всемирно признанным политикам свои тычки и подзатыльники, мировые СМИ вначале опешили, а потом встревожились. Разве возможно, чтобы в считанные дни нежданнонегаданно выплеснулось на страницы интернетизданий столько сенсационного материала?! И уяснив, наконец, что это не только возможно, а уже, так сказать, свершившийся факт, призадумались – печатать его или нет.
Ящик Пандоры
Особенно трудно пришлось американцам. Ведь они не могли не понимать, что люди, в том числе и дипломаты, взявшиеся характеризовать того или иного политика, прежде всего характеризуют себя. А в данном случае ещё и с нелестной стороны, потому что использовали для своих суждений закрытость, то есть приём, не позволяющий ответить им адекватно. А между тем вполне возможно, что на их тычки и подзатыльники кто-нибудь бы нашёлся (и необязательно в нашей стране) и, как говаривал бывший дипломат и премьер М.Е. Фрадков , от всей души так бы и дал им в определённое место «пенделя».
Некоторые издания, принимаясь публиковать скандальные материалы, попытались обосновать свой интерес к ним доводом, мол, налогоплательщик имеет право знать: кто и как манипулирует его мнением. Если абстрагироваться, то очень убедительный довод. Но с осени прошлого года, когда сайт «Викиликс» начал публикацию 251 287 депеш и телеграмм из 274 посольств и представительств США , разбросанных по всему миру, такой довод уже никого не убеждал. Потому что всем стало ясно, что «Викиликс», словно ящик Пандоры, уже открыт и открыт настолько широко, что распространение скандальных документов по белу свету, в том числе и в нашей стране, – всего лишь дело времени.
Страна Интернет
Интернет – это огромная страна, она всеобъемлюща и безгранична, как само небо. Эта страна – равновеликая миру, может находиться на вашем столе или у вас в кармане. В ней практически всё для вас: и горы золота, и ямы нечистот. Интернет – это воистину сказка. И, как в любой сказке, здесь побеждает мудрость, глаголящая устами младенца. Потому что истинная мудрость всегда пребывает в чистоте помыслов, не свойственных развращённому уму.
Отныне каждый человек имеет возможность войти в этот так называемый виртуальный мир. Но он не виртуальный – это мир, в котором живут бесчисленные неизведанные миры, и в нём всегда есть место для твоего царства. Ты царь царей. Сегодня ты никому не известен, а завтра под твои знамёна могут собраться тысячи тысяч единомышленников.
Интернет – это воистину XXI век. И всякий властитель, не оставляющий желания сделать из тебя раба на галерах или раба в золотой клетке, первое, что попытается сделать, – нападёт на твою страну, на твой Интернет. Запомни, враг Интернету – твой враг .
Сейчас в гаражах, библиотеках и школьных классах, то есть на территории всемирного Интернета, идёт круглосуточная работа, создаётся духовная личность по имени Интернет. По внешности – это белый юноша лет шестнадцати. Но легче всего он узнаётся по синему перстню на левой руке. Драгоценный сапфир на безымянном пальце олицетворяет безбрежное небо и тысячи тысяч миров, в которые, как сквозь игольное ушко, войдёт каждый, кто прежде выразит своё ФУ или ФЭ гонителю Интернета. Имя драгоценному камню – Джулиан. Уже сегодня посредством него мы увидели величие и ничтожество всех правителей мира. Увидели двойные стандарты гонителей, пытающихся по надуманным путям всемирной лжи осудить безбрежность космического океана и предписать нам, царям царей, небо с овчинку. Ничего не получится, мы сегодня не такие, как вчера, – круг очищения и выхода из ада, подобного аду Данте, уже начался. Впереди безграничный Интернет с возможностями планетарного братства всех народов.
Корюшка – в соку
На мой взгляд, свободная мировая пресса включилась в публикацию обличительных материалов по причине серьёзных, но очень личных опасений. Они опасались перед людьми, в совершенстве владеющими Интернетом, как новой элитой, более умной и информированной, идущей им на смену, потерять своё гражданское лицо, а с ним и право на своих стабильных подписчиков.
Что касается нашей прессы (хотел сказать расхожее – о присутствующих не говорят), увы, так не скажешь. Наши СМИ не присутствуют и не участвуют ни в чём. Можно было бы употребить не менее расхожее «по умолчанию». Но «по умолчанию» предполагает достаточно высокую заводскую (читай государственную) планку гласности, которой, увы, нет. Нельзя же в самом деле считать ориентиром «по умолчанию» уровень гласности первых лиц страны.
Наши журналисты – словно корюшка в собственном соку. В кои веки представилась возможность по собственной инициативе заполучить у «Викиликс» сенсационные материалы и, проанализировав, подать их нам, своим читателям, и что же?! Российские СМИ настолько привыкли дожёвывать всё, что пережёвано на Западе, что никто и пальцем не пошевелил, чтобы воспользоваться представившейся возможностью.
Журнал «Русский репортёр» – единственное издание – что-то там попытался очень осторожно извлечь. Но исключение только подтверждает истину – мы благодаря нашей прессе, в большинстве принадлежащей государству, превращены в жвачных животных. А потом удивляемся, а точнее, уже не удивляемся, когда на пресс-конференции премьеров России и Франции Владимир Путин, упрекая Запад в недостаточной демократии – упрятали господина Джулиана Ассанжа (создателя сайта WikiLeaks) в тюрьму, – не без сарказма сказал:
– У нас, знаете, в деревне так говорят: чья бы корова мычала, а ваша бы молчала.
Наверное, в угоду нам, жвачным, использована пословица. Очень доходчиво говорят у нас в деревне, пусть поучатся на Капитолийском холме. Впрочем, «по умолчанию» и в прямом, и переносном смысле они давно уже превзошли нас – «Альфа-самец», «Робин при Бэтмене», «Российская демократия исчезла» . Согласитесь, нехило ботают. И тоже в угоду своему домашнему слушателю образ альфа-самца явно позаимствован у одного из недавних президентов США.
Новая элита
Как бы там ни было, а всё же первые лица нашей страны хотя и обиделись на американских дипломатов, но в отличие от той же Сары Пэйлин , экс-кандидата в вице-президенты США, не только не требовали смертной казни основателю сайта «Викиликс» Джулиану Ассанжу, а, напротив, высказались в его защиту. Президент прямо сказал о нём, что он вполне заслуживает Нобелевской премии. И это его заявление никого не удивило, во всяком случае у нас. Потому что никто иной, а именно Дмитрий Анатольевич Медведев ведёт в Интернете свой блог, а взойдя на Олимп, на равных побеседовал с молодёжью, увлекающейся Интернетом.
И дело тут не в том, что беседа приободрила молодых людей, заставила их поверить в свою значимость, что тоже немаловажно, а в том, что ещё тогда он сделал ставку не на нынешнюю элиту, вечно держащую свои заскорузлые пальцы в кулаке и оттого не справляющуюся с компьютерами и смартфонами, а на подрастающее поколение. На молодёжь, овладевающую Интернетом. И если кто-то из наших или зарубежных дипломатов считает это слабостью, то это прежде всего его слабость. Мир стремительно меняется, и в современном мире уже не крепко сжатый кулак является символом власти, а простой чип величиной со спичечную головку. Думаю, вспыхнувший Тунис, а за ним Египет и другие воспламенившиеся страны Ближнего Востока являются тому наглядным свидетельством.
Конечно, это понять, а тем более принять, весьма и весьма трудно. А зачастую и просто невозможно. Вспомните заявление премьера Франции Франсуа Фийона (за какой-то месяц до событий в Тунисе) по поводу публикаций на сайте WikiLeaks на пресс-конференции в Москве и совпадающую с его суждениями оценку писателя Михаила Жванецкого, что всё это омерзительно, потому что украдено. Возможно, что всё это и так, если ты живёшь в солнечных комнатах, выходящих террасами в сад. А если ты живёшь на вокзалах и в зловонных трущобах и понимаешь, что эта информация от тебя скрывалась, то тогда ты поневоле воспринимаешь основателя сайта WikiLeaks как второе пришествие Христа.
Жить не по лжи
Джулиан Ассанж уверен в своей спасительной миссии и полон решимости:
Поделиться книгой: