А что, если бы

Со временем (особенно начиная с Веспасиана) легионы все в большей мере набирались из римских граждан, живших в провинциях и транспаданском регионе Италии, а обитатели Средней и Южной Италии в основном шли лишь в преторианские и городские когорты (предполагают, что императоры считали более надежным набирать в армию провинциалов, т.к. они не были заинтересованы в римской политической борьбе). Со времени Адриана утверждается практика, пагубные последствия которой сказались в годы кризиса III века, — набирать войска каждой провинции на ее территории. Существование определенной политики по социальному составу новобранцев остается предметом споров[93].

Август приложил значительные усилия к изоляции солдат от гражданской общины, не свойственной прежде античному миру. Сроки службы были установлены весьма длительными — 16 лет для преторианцев, 20 лет для легионеров, 25 лет для вигилов (и отставка зачастую затягивалась). Бракам солдат было отказано в юридическом признании (зато на солдат не распространялись ограничения законов против холостяков). Имущество солдат (реculium castrense) выводилось из-под власти отца семейства. Даже в театре солдаты были отделены от граждан (Suet., Aug., 44, 1). Принципом Ранней Империи (нарушавшимся лишь в некоторых восточных провинциях, где этого требовали стратегические соображения) было не размещать солдат в городах, во избежание их вовлечения в городские беспорядки.

 Императоры сосредоточили в своих руках дело жалования и награждения солдат. Для выплаты им выходных пособий (praemia) Август создал специальную военную казну (aerarium militare), обычное же жалование и подарки по случаю восшествия на престол, триумфов и других торжеств (donativa) платились из императорского фиска. Жалование было существенно увеличено в сравнении с республиканскими временами. Август установил жалование простого легионера и вигила в 900 сестерциев (225 денариев), солдата городских когорт в 1500 сестерциев, преторианца в 3000 сестерциев. Размеры жалования во вспомогательных войсках остаются предметом споров,  оно могло составлять от 2/3 до 5/6 жалования в легионах[94]. Солдатское жалование было достаточно велико — это видно из того, что по данным египетских папирусов солдаты откладывали 20 — 30% жалования. Домициан увеличил жалование легионеров до 1200 сестерциев (и прочие размеры жалования соответственно), что, впрочем, ненамного опередило снижение веса денария за время между Августом и Домицианом с 3,9 до 3,27 г. Во II в. солдатское жалование не повышалось до правления Коммода, инфляцию же компенсировали увеличением донативов. Так, при восшествии на престол Марка Аврелия и Луция Вера в 161 г. преторианцы получили по 20 000 сестерциев. По окончании полного срока службы (почетная отставка, honesta missio) солдаты получали выходное пособие в размере 12 000 сестерциев (у преторианцев — 20 000), привилегии ветеранов (освобождение от действия некоторых законов) и зачастую земельный участок в колонии.

Римская армия времен Ранней Империи была первой армией, в которой утвердилась развитая табель о рангах (и единственным римским общественным институтом, в котором о ней можно с какой-то уверенностью говорить — существование в Риме бюрократии современными исследователями поставлено под сомнение), хотя и в ней она все-таки не коснулась самой верхушки.

«Нижние чины» римской армии со времен Антонинов делились на три категории: milites gregarii (простые солдаты), immunes (термин впервые засвидетельствован в 113 г.) и principales (термин встречается с 134 г.). Immunes — это простые солдаты, освобожденные по роду своей деятельности от лагерных повинностей, как то: медики, оружейники, горнисты, ремесленники, писари, счетоводы и стенографы. Princi pales — это младший командный состав центурии и ординарцы старших офицеров, получавший двойное (duplicarii) или полуторное (sesquiplicarii) жалование. Главные посты этого рода — это опцион (optio, заместитель центуриона), знаменосец (signifer, являлся также хранителем солдатских сбережений) и передающий пароль (tesserarius). Всего в штатном расписании легиона, по подсчетам английского историка Д. Бриза[95], насчитывалось ок. 620 иммунов и 480 принципалов (в т.ч. ок. 180 optiones, signiferes и tesserarii).

 Становым хребтом римской армии и при Принципате оставались центурионы и примипилы. Их численность была невелика — одновременно в римской армии насчитывалось всего лишь около 1800 центурионов, а одновременно живых примипиляров (primipilares, звание, со времен Августа присваивавшееся примипилам после года службы) было предположительно около 600. Звание центуриона можно было получить двумя путями: или получить непосредственное назначение от императора при вступлении в армию (это было возможно для римских всадников, начинавших военную карьеру и не желавших сразу начинать с поста трибуна), или выслужиться, начиная с рядового. Предполагалось, что будущий центурион должен получить равно командный и административный опыт, занимая поочередно младшие командные посты в центурии и должности в легионной канцелярии или канцелярии наместника. Обычно назначение центурионом следовало не менее, чем через 13 лет службы. Дальнейшая карьера вплоть до примипила соответствовала градации центурионских рангов, установленной еще при Республике. Далее открывались новые возможности: трибунат пожарных, городских или, в особых случаях, преторианских когорт в Риме, пост препозита (praepositus) — командира когорты — и, наконец, высший пост в центу рионской иерархии — префект лагерей (praefectus castrorum), третье лицо в командной иерархии легиона, отвечавший за разбивку лагеря, снабжение и т.п. По установлениям Августа центурионы могли становиться трибунами и префектами конницы, но после Клавдия это становится исключением. Карьера могла занимать много времени — в надписях встречаются примипилы, получившие этот пост на сороковом году службы и позднее. Центурионы получали весьма значительное жалование — 20 000 сестерциев в легионах и 25 000 в преторианских когортах, а примипилы — 100 000. После трибуната в Риме центурион мог получить в высшей степени почетное звание примипила повторно (primus pilus bisiterum или princeps) с жалованием в 120 000 сестерциев, фактически советника командующего. После отставки центурионы зачастую входили в муниципальные советы, а примипилы получали звание римских всадников и в случае особых заслуг могли начать прокураторскую карьеру. Круг обязанностей центурионов был весьма широк — помимо собственно командования центурией им могли поручаться дипломатические и разведывательные миссии, пост начальника канцелярии наместника (princeps praetorii), начальство над отдельными военными постами для борьбы с разбоями и вообще над выделенными из легиона соединениями (vexillationes), доставка смертных приговоров сенаторам и т.д.

Предполагают, что в императорской армии каждая когорта получила отдельного начальника. Первыми шестью когортами командовали трибуны, а остальными четырьмя — препозиты. Из числа шести легионных трибунов пять были всаднического ранга (т.н. tribuni angusticlavii), а один — сенаторского (tribunus laticlavius), за исключением Египта, в который запрещалось въезжать сенаторам, и в силу этого в стоявшем в Египте легионе все шесть трибунов были всаднического ранга. Из числа всадников набирались и префекты когорт и ал вспомогательных войск. В период от Веспасиана до Траяна сложилась система всаднической военной карьеры (т.н. система tres militiae). Римские всадники последовательно занимали ряд постов (каждый от 2 до 4 лет), первым из которых был пост префекта пятисотенной когорты вспомогательных войск (их было ок. 150), затем пост tribunus angusticlavius (также ок. 150) или префекта тысячной когорты (ок. 30) и, наконец, пост префекта алы (ок. 70). В исключительных случаях за ним следовал пост префекта тысячной алы (ок. 30). Пост трибуна-латиклава занимали сыновья сенаторов, начинавшие свою карьеру, на время от б месяцев до 2 — 3 лет. В редких случаях сенаторский сын получал два трибуната, и нам известны всего лишь два примера, когда кто-либо был трибуном-латиклавом трижды (один из этих случаев — император Адриан).

Легионом в целом командовал, вновь за исключением Египта, где это делал префект всаднического ранга, легат легиона (legatus legionis), сенатор, ранее занимавший должность претора, вторую сверху в ряду традиционных римских магистратур. Должность эта занималась в течение 2—3 лет. Мы можем видеть из системы назначения легатов и трибунов, что профессионализация высшего командного состава не была достигнута и при Империи — трибуны были еще слишком неопытны, а сенаторская карьера была связана далеко не только с военными достижениями. На основании источников можно полагать, впрочем, что командирами легионов и наместниками провинций, в которых ожидались значительные боевые действия, назначались опытные военные, неопытным же могли помогать профессиональные военные — центурионы, и в целом система была достаточно эффективна и обладала тем преимуществом, что важнейшие военные решения принимали люди, находившиеся в курсе высшей политики.

Помимо этого, система комплектации армии и командного состава выполняла важную функцию поддержания социальной стабильности, напрямую связывая роль каждого социального слоя в армии с его ролью в социальной структуре Римской империи в целом.

Римляне придавали большое значение поддержанию дисциплины, традиционно высокой, и боеготовности войск. Регулярно проводились легионные учения. Особенное внимание этому вопросу уделяли Траян и Адриан. Они дополнили «постановления Августа» («constitutiones Augusti»), которыми регулировались эти вопросы, а Адриан лично проинспектировал войска во всех провинциях. До нас дошла чрезвычайно интересная надпись, рассказывающая об учениях, которые перед лицом Адриана провел III Августов легион в Тимгаде (Африка). Несколько осовремененный перевод этой надписи дан в книге Дельбрюка[96].

Спектр задач римской императорской армии был чрезвычайно широк. Помимо собственно задач борьбы с врагами Империи и подготовки к этому, на плечи армии ложились задачи собственного снабжения, ремонта и производства вооружения, охрана дорог и пресечение разбоев, зачастую — сбор налогов и особенно пошлин. Из состава армии привлекались солдаты для службы в канцелярии наместника. Солдаты занимались также и доставкой официальных сообщений — как внутри провинции, так и в Рим (в Риме был даже построен специальный лагерь для временно находящихся там легионеров — Castra peregrinorum). Из числа легионов привлекались солдаты в почетную стражу наместника и именитых гостей. Вообще, поскольку римская власть не располагала сколько-нибудь заметным бюрократическим аппаратом, в случае возникновения экстренных административных задач к ним привлекались именно солдаты. Все это существенно ослабляло легионы. Императоры с военным опытом (например, как видно из его переписки с Плинием Младшим, Траян) старались противодействовать дроблению боевых соединений, но в целом тенденция была ко все большему отвлечению солдат от непосредственных военных задач, и уже в войнах II века редко участвуют полные легионы.

Рассредоточению легионов способствовало и изменение общей римской стратегии, приобретшее необратимый характер со времен Адриана. На место воспевавшейся поэтами Августова века imperium sine fine («безграничной империи») приходит концепция защиты имеющихся границ "Империи. Соответственно этому меняется и диспозиция войск. Если в I в. войска концентрировались в лагерях, откуда были готовы выступить для крупных действий против варварских племен, то Адриан возводит вдоль границ оборонительные линии, т.н. лимесы (limites, отсюда наше «лимит»), наиболее известным из которых является Адрианов Вал в Британии, и по крайней мере вспомогательные войска рассредотачиваются по фортам вдоль линий.

В настоящее время приобрела популярность[97] теория, согласно которой лимесы не имели и даже не могли иметь военного значения (так как не могли бы воспрепятствовать крупному вторжению), а предназначались исключительно для контроля за перемещениями через границу. Представляется, что для столь радикальных выводов нет серьезных оснований — система фортов была эффективна против варварских дружин в несколько сот бойцов еще в IV в., а буйные набеги угрожали римским границам не так уж часто. Характерно, что лимесы возводились не на парфянской границе, со стороны которой можно было бы ждать значительной армии, а там, где Рим имел дело с разрозненными племенами — в Аравии, Мавретании, Британии, на Рейне и Дунае. Однако, безусловно, способность армии к крупномасштабным действиям Адрианова диспозиция снижала.

Римский флот эпохи Принципата не участвовал в крупных боевых действиях. После завоевания Египта Средиземное море превратилось в «римское озеро» и между битвой при Акции и столкновением Лициния и Константина в 324 г. больших сражений не было. Однако, в отличие от времени после Пунических войн, флот не был распущен, а остался для нужд охраны судоходства от возрождения пиратства (от Августа до Септимия Севера нет ни упоминания пиратов в исторических источников, ни рассмотрения соответствующих положений законов юристами), доставки сообщений и переправки войск. В отличие от армии флот базировался главным образом в Италии — два основных флота империи располагались в Мизене (classis Misenensis) на Тирренском море и в Равенне (classis Ravennas) на Адриатике. Август создал из захваченных у Антония кораблей еще один флот в Форуме Юлия (ныне Фрежюс) в Галлии, но с гниением этих кораблей он был ликвидирован. Главной базой стал Мизен, в пользу которого говорили близость к Риму, малая использованность этой гавани торговыми судами и ее расположение на основном пути доставки зерна в столицу. Зона действий Равеннского флота в основном ограничивалась Адриатикой. Помимо этого существовали провинциальные морские и речные флоты — мавританский флот, александрийский флот (который при Траяне, пройдя Нильским каналом, вышел в Индийский океан), сирийский флот в Селевкии, понтийский флот в Трапезуйте, мезийский и паннонский флоты на Дунае, германский флот на Рейне, британский флот в Гезориаке (Булонь). Численность флота нам неясна — мы знаем названия примерно 80 кораблей Равеннского и Мизенского флотов, но не все упоминания относятся к одному времени. Исходя из того, что из каждого флота Нерон смог набрать по легиону, предполагают численность каждого из флотов не менее чем в 50 крупных кораблей. Основными кораблями были триеры и, в меньшей степени, тетреры и пентеры (лат. аналоги названий — триремы, квадриремы и квинкверемы).

Во главе основных флотов стояли всаднические префекты (одним из префектов Мизенского флота был автор «Естественной истории» Плиний Старший) с жалованием в 200 000 сестерциев. Обозначения более низких морских должностей были греческими, что показывает влияние эллинистических флотов. Судя по единственной, дошедшей до нас надписи с полной морской карьерой (CIL, XI, 86), командир корабля назывался, как и в Греции, триерархом, командир эскадры — навархом, а профессиональный помощник командующего — первым навархом (navarchus princeps). Рядовой состав флота набирался из провинциалов и вольноотпущенников и организовывался по военному образцу — команда каждого корабля представляла собой центурию.

6. Римская армия времен поздней Империи (III—V вв. н.э.)

Внутренние проблемы римской армии впервые ярко проявились в правление знаменитого Марка Аврелия (161 — 180) под бременем многочисленных трудностей. Большую часть этого период Рим вел тяжелую войну с племенами маркоманнов и квадов на верхнем Дунае, и с этим совпали чума, война с Парфией и первая более чем за сто лет попытка узурпации. Для решения военных проблем Риму пришлось концентрировать на угрожаемых направлениях на длительный срок силы, превышающие обычный гарнизон провинций под началом более или менее постоянных командующих. Это показало, во-первых, невозможность переброски целых легионов, вовлеченных в сеть административных обязательств в районе дислокации, и необходимость создания сборных отрядов из выделенных из состава разных легионов частей, а во-вторых, нужду в дальнейшей профессионализации высшего командного состава. Многие полководцы Марка Аврелия (например, Гельвий Пертинакс, в 193 г. ставший императором) отнюдь не блистали знатным происхождением.

Но решительные перемены в римской армии начались несколько позднее, когда в результате гражданской войны 193— 197 гг. к власти пришел Септимий Север. Прежде всего, произошли значительные изменения в статусе солдат. Жалование рядового легионера было увеличено до 500 денариев (2000 сестерциев) с 375 денариев (1500 сестерциев), установленных Коммодом, а сын Севера, Каракалла, довел его до 750 денариев. При этом было увеличено продуктовое довольствие и сняты многие ограничения на занятие легионеров ремеслами и особенно сельским хозяйством. Римское право признало законными браки солдат. Север отказался от принципа не размещать солдат в городах, и многие легионы были переведены из лагерей в города. Солдаты в значительно большей мере, чем раньше, стали привлекаться к административной работе — именно с Севера начался процесс замены административного аппарата, состоявшего из вольноотпущенников принцепса, на милитаризованный[98]. Ключевое значение в администрации империи приобретает командующий гвардией — префект претория (этот пост при Северах занимают знаменитые юристы Папиниан и Ульпиан), который становится практически заместителем императора. Можно найти две основные причины тому, почему Север, способный полководец, имевший в своем окружении множество специалистов по военному делу, пошел на меры, очевидно влекущие за собой падение дисциплины и боеспособности войск. Во-первых, придя к власти в результате первой за более чем сто лет гражданской войны и не пользуясь поддержкой в сенате, он вынужден был в очень значительной мере опираться на солдат (известен его предсмертный завет сыновьями: «Оставайтесь в мире друг с другом, обогащайте солдат и не обращайте внимания на всех остальных»). Во-вторых, даже такое значительное повышение жалования, как предпринятое Севером, не могло угнаться за обесцениванием монеты — ко времени его правления вес денария снизился до 3,14 г, а доля серебра в нем составляла 40 —50%.[99] Естественно, популярность набора падала, и требовалось принимать срочные меры для привлечения людей в армию (наборы не годились из-за слишком долгого срока службы). Естественно, экономические трудности заставляли Севера и в еще гораздо большей степени его преемников рассчитывать на достижение армией автаркии. (Масштаб обязательств, налагаемых содержанием армии на финансы Римской империи, хорошо виден из вычисленных специалистами объемов снабжения продовольствием и фуражом: на легион в год должно было уходить 2032 т зерна, а на прокорм коней кавалерийской алы — 635 т овса).

 Север, побуждаемый, очевидно, как военными соображениями, так и конфликтом с сенатом, повысил роль римских всадников в высшем командном составе. При нем впервые появляются всаднические командиры легионов за пределами Египта — префекты легиона, действующие вместо легата (praefectus legionis agens vice legati), и всаднические наместники провинций с войсками. Осознав угрозу одновременных крупных конфликтов на многих границах, на которую августова военная организация рассчитана не была, Север увеличил армию на три легиона (I, II и III Парфянские — во главе их-то и были поставлены всадники) и реорганизовал армию в Италии, создав тем самым первые предпосылки к возникновению в римской армии мобильного резерва. Численность войск в Италии, по подсчетам М. Дюрри, возросла с 11 500 до 30 000 чел., благодаря превращению преторианских и городских когорт в тысячные и размещению, в нарушение августовой традиции, II Парфянского легиона рядом с Римом, в городе Альба, откуда он сопровождал императора в крупные походы. Во пресечение дворцовых переворотов Север распустил старую преторианскую гвардию и стал набирать ее заново не из италиков, а из отличившихся солдат провинциальных легионов. С этим событием Италия окончательно теряет свое значение в качестве района набора в армию.

После падения династии Северов в истории Римской империи начался период, известный прежде всего под названием «кризиса III века». Повсеместно возникают узурпаторы, многие части империи отпадают от нее на долгие годы, на этом фоне нарастает угроза со стороны соседей Рима. По всей вероятности, в нем сыграли роль и военные факторы: набор легионов внутри провинции и перевод их на автаркическое хозяйство должны были способствовать сепаратистским тенденциям.

Наиболее тяжелым положение империи стало в правление императора Галлиена (253 — 268, до 259 совместно с отцом). Аламанны занимают территорию современной Швейцарии и делают набеги на Италию, готы опустошают Балканы, персы в 259 г. берут в плен его отца, императора Валериана, от Рима отпадают Галльская империя и Пальмирское царство на востоке. Количество узурпаторов времен Галлиена было так велико, что позднейший автор не считал их, а просто писал «сорок тиранов».

В попытке противостоять кризису Галлиен проводит новые преобразования в армии. Где-то между 255 и 259 гг. он собрал в Медиолане (Милане) значительные кавалерийские силы, выведенные из состава легионов и вспомогательных войск. Можно предполагать, что главное походное войско Галлиена насчитывало около 50 000 чел., в т.ч. около 20 000 чел. ударной кавалерии. Милан — очень удобное место для размещения мобильного резерва с задачей противодействовать набегам через Альпы и угрозе со стороны мятежных галльских и иллирийских легионов. Не зря в более поздний период этот город часто был резиденцией императоров. Реформа Галлиена — первый шаг в сторону превращения кавалерии в главную силу римской армии вместо легионов.

Ко времени Галлиена относится окончательная замена сенаторов на постах командиров легионов всадническими префектами и начало серьезных изменений в командной структуре легиона (так, значительно снижается роль центурионов и исчезают примипилы — видимо, из-за профессионализации командира легиона).

Нарастает в годы кризиса III века проблема выплаты жалования солдатам. В попытке соответствовать требованиям солдат и не допускать задержек жалования императоры все более обесценивают монету. К концу правления Галлиена содержание серебра в денарии составляло всего 5%, а под видом золотых чеканились позолоченные медные монеты. Усугубляло положение то, что люди, естественно, припрятывали старую монету — наибольшее число монетных кладов до нас дошло именно от этих лет.

Императоры Аврелиан (270 — 275) и Диоклетиан (284 — 305) вновь собирают Римскую империю воедино. С именем Диоклетиана, а затем Константина (306 — 337) связаны обширные реформы, послужившие началом нового устройства Римской империи, последнего в античный период, известного под названием «доминат». Как и при основании принципата Августом, общая реформа государственного устройства не могла обойти стороной военную организацию. К сожалению, мы много хуже осведомлены о времени Диоклетиана и Константина, чем о времени Ранней империи, и обладаем в основном источниками либо более поздними, либо церковными. Поэтому многие вопросы военной реформы остаются предметом споров в историографии, а многие преобразования нельзя точно приписать Диоклетиану либо Константину.

Диоклетиан оказался вынужден, под напором военных угроз с самых разных сторон, разделить императорскую власть.

Хотя сама Диоклетианова схема, известная под названием тетрархии (имелось два старших императора — Августы, и два младших — Цезари, которым через 20 лет должна была перейти власть от Августов), ненадолго пережила своего создателя, с этого времени власть в империи практически постоянно принадлежала не одному императору, а коллегии императоров, находящихся в разных резиденциях, что и нашло свое логическое завершение в разделе империи на Восточную и Западную в 395 г. Это была в значительной мере именно военная необходимость, а также необходимость иметь во главе удаленных легионов надежного человека.

В собственно военных мероприятиях Диоклетиана можно в качестве основных выделить увеличение численности армии, новые меры по созданию мобильного резерва (походное войско Галлиена к тому времени постепенно рассредоточилось по провинциям), меры по новому укреплению границ и реформу системы набора.

Точные размеры армии Диоклетиана нам неизвестны. Христианский апологет Лактанций в сочинении «О смерти гонителей» упрекает его в том, что каждый из четырех соправителей имел больше войск, чем во всей Империи до начала правления Диоклетиана (Lact., De mort. pers., 7, 2), но это очевидное художественное преувеличение. Список должностей начала V в. («Notitia dignitatum») и византийский историк Агафий Миринейский дают официальную численность армии Поздней Империи в 645 000 чел., но эти данные, во-первых, относятся к периоду на сто лет более позднему, а во-вторых, реальная численность армии скорее всего никогда не достигала этой бумажной цифры. Историк VI в. Иоанн Лидийский, пользовавшийся официальными документами эпохи тетрархии, дает численность армии в 389 704 чел., а флота в 45 562 чел. (Ioh. Lyd., De mens., I, 27), что совсем не является значительным увеличением в сравнении с армией принципата, но эти данные могут относиться к раннему периоду правления Диоклетиана. По подсчетам А.Х.М. Джонса[100], к началу правления Диоклетиана сохранялись все 33 северовских легиона (возможно, за одним или двумя исключениями) и к ним добавилось по меньшей мере 35 новых.

Неизвестно, однако, каков был размер новых Диоклетиановых легионов. Очевидно, что в IV в. размеры легиона значительно сокращаются (это видно, в частности, из размеров новых легионных крепостей), но не известно в точности, Диоклетиан ли начал этот процесс. В настоящий момент наиболее принята точка зрения, по которой старые легионы при Диоклетиане сохраняли традиционный размер в примерно 6000 чел., а новые были меньше и насчитывали где-то 1000—1500 чел.

Не менее спорным, чем вопрос о численности, остается и вопрос о наличии при Диоклетиане мобильного резерва. С уверенностью можно сказать лишь то, что при Диоклетиане существовало некое войско, носившее название «свиты» (comitatus). Уже в отношении существования аналогичных частей у его соправителей уверенными быть нельзя. Нет уверенности и в вопросе о численности этого войска. Из того что Константина впоследствии обвиняли в отводе слишком большого числа войск в глубь страны и из масштаба работ по восстановлению пограничной линии при Диоклетиане, можно заключить, что оно было скорее всего не слишком велико.

 При Диоклетиане начался также процесс разделения гражданской и военной администрации. Собственно, административная реформа Диоклетиана, по итогам которой империя была разделена более чем на 100 провинций, сделала подобное деление неизбежным, но при нем независимые командующие на местах, носившие наименования дуксов (duces) и комитов (comites rei militaris), появились еще далеко не всюду, и вся администрация, как гражданская, так и военная, по-прежнему сходилась к префектам претория, которых теперь становится несколько (по одному на правителя).

Наиболее радикальной реформой Диоклетиана было изменение системы комплектации армии. В качестве основного источника пополнения легионов вводится принудительный набор, социальная база для которого была создана эдиктом Каракаллы 212 г., превратившим всех свободных жителей Империи в римских граждан. Дети ветеранов были обязаны идти в армию (это должно было, по всей видимости, обеспечить профессионализм), остальное население должно было выставлять рекрутов. В армию не брали, с одной стороны, рабов и представителей «презренных профессий» (кабатчиков, поваров и т.п.), а с другой — представителей высшего сословия (honorati), которые шли в нее добровольно и с офицерским чином. Набор сталкивался с весьма серьезными трудностями, едва ли меньшими, чем добровольная комплектация. Появляются случаи нанесения себе телесных повреждений для уклонения от воинской повинности, и в 368 г. император Валентиниан в условиях тяжелых боев на Рейне даже постановил (C.Th., 7, 13, 5), что сыновья ветеранов за такое преступление караются сожжением заживо.

Едва ли не основной причиной трудностей набора были, как и прежде, трудности с финансированием армии. После обесценивания монеты в III в. размеры жалования так и не вернулись на прежний уровень даже после введения новой полновесной золотой монеты (солида) Константином и с учетом дополнительных выдач продуктов и фуража. Даже чиновник столь высокого ранга, как префект Египта, получал в IV в. всего лишь примерно 6000 «доинфляционных» денариев[101]. Значительная часть жалования выдавалась не деньгами, а натурой. В этих условиях Диоклетиан и его преемники пошли путем, во-первых, дальнейшего усиления экономической независимости армии (что влекло за собой все большее оседание на земле солдат провинциальных легионов) и, во-вторых, путем расширения ветеранских привилегий. Все ветераны освобождались от тяжелой подушной подати, те из них, кто отслужил 20 лет, получали освобождение от подати также для своей жены, те же, кто прослужил 24 года, долу чал и освобождение для четырех человек.

Завершение формирования позднеримской военной организации связано, бесспорно, с именем Константина Великого, который провел несколько чрезвычайно важных реформ.

 Прежде всего Константин последовательно провел принцип разделения военной и гражданской власти (были некоторые исключения, например в момент персидской войны в руках комита Востока объединялась гражданская и военная власть, но они были редки). На уровне провинций или групп провинций назначались дуксы или комиты, на высшем уровне префекты претория к концу правления Константина были лишены военной власти, перешедшей к командующим, за которыми обычно сохраняют латинское название — magistri militum. Бывали магистры конницы (magistri equitum), пехоты (magistri peditum) и, в редких случаях, обоих родов войск (magistri utriusque militiae). Из наименований магистерских рангов видна тенденция к созданию крупных соединений конницы, не зависимых от пехоты, несвойственных периоду Ранней империи. В коннице большую роль начинают играть соединения тяжеловооруженных всадников, созданные по персидскому образцу — катафракты.

Константин и его ближайшие преемники старались соблюдать принцип, согласно которому в одном регионе военный чиновник должен был быть по табели о рангах ниже гражданского, но позднее от этого принципа отступают (первым императором, которого обвиняли в этом, был правивший в 364 — 375 гг. Валентиниан), и все ведущие деятели конца IV —V вв. носят титул magister militum: Арбогаст, Стилихон, Аэций, Бонифаций, Рицимер и другие.

На легионном уровне в IV в. также изменяется большая часть названий должностей. Командиры легионов носят наименование препозитов, трибунов или префектов. Высшим чином среди младших офицеров был примикерий (primicerius). Двумя сотнями командовал дуценарий (ducenarius). Звание центуриона исчезает из военной терминологии, и командир сотни получает название цен-тенарий (centenarius). Известны наименования еще ряда младших офицеров, но их функции неясны.

Не менее далеко идущей реформой было окончательное разделение пограничных частей и мобильных войск. При Константине окончательно выделяются свитские войска (comitatenses), представлявшие из себя центральный мобильный резерв Империи, и либо при нем, либо при его сыновьях на местах создаются ложно-свитские (pseudo-comitatenses) войска, составлявшие мобильный резерв конкретной границы. Войска, оставшиеся на границе, получают название «береговых» (ripenses),а позднее — более простое название пограничников (limitanei). Co свитскими войсками не следует путать личную гвардию императора (scholae palatinae), созданную Константином на месте распущенной им преторианской гвардии (эта последняя поддержала в борьбе за трон соперника Константина Максенция). Гвардия находилась всегда под личным командованием императора, что служило своего рода гарантией его безопасности.

Римский флот сохраняет свое господство на морях даже некоторое время после появления варваров на берегах Средиземного моря. Еще в 419 г. восточный император Феодосии II издавал закон, каравший смертью за обучение варваров морскому делу. Первыми бросили римлянам вызов на море вандалы примерно через десять лет после этого.

В течение некоторого времени военная организация Диоклетиана и Константина была достаточно эффективна в защите римских рубежей. Римлянам удавалось одерживать серьезные победы над северными варварами на Рейне, на Дунае и в Британии, а в 363 г. Юлиан Отступник даже смог нанести персидскому царю Шапуру II поражение под стенами персидской столицы Ктесифона. В ней, однако, с самого начала заключались семена разложения.

Первой проблемой было то, что из-за нежелания римских граждан идти в армию в нее набиралось все больше варваров, как в регулярную армию (это хорошо видно по именам римских офицеров в «Римской истории» Аммиана Марцеллина), так и в качестве племенных соединений — федератов (foederati). Складывается единая римско-варварская военная аристократия[102], к варварскому крылу которой и принадлежали правители позднейших варварских королевств. Надо заметить, что многие современники положительно относились к превращению вчерашних врагов в римских солдат, и выступления вроде речи оратора Синесия «О царстве», в которой он говорил о федератах, что «мы наняли волков вместо сторожевых псов» (Synesius, De regno, 19), были достаточно редки. Отрицательные последствия этой системы сказались далеко не сразу.

Второй проблемой была все большая связь пограничных войск с ведением мирного хозяйства и все большая нужда в вооружении местного населения при набегах варваров в силу падения боеспособности пограничников. По меткому замечанию Рэмзи МакМаллена, «обыватели стали солдатами, а солдаты — обывателями»[103]. Способствовало этому и то, что для лучшего обеспечения комплектации пытаются сделать службу в пограничных легионах пожизненной.

Крах римской армии традиционно связывают с двумя сражениями: гибелью армии восточного императора Валента в битве с принятыми им в пределы империи готами при Адрианополе в 378 г. и поражением, которое Феодосии Великий нанес армии западного императора Евгения в 394 г. при Фригидусе. Конечно, такая связь чересчур прямолинейна, но эти поражения, безусловно, радикально ускорили процесс варваризации армии. Крупные массы федератов с семьями переходят в пределы Империи, и это становится началом конца. «Последним римлянином» во главе всей армии в западной части Империи был Аэций, победитель Аттилы на Каталаунеких полях (451 г.), и армия, которую он вел в бой, была уже выставлена коалицией расселившихся в Империи варварских племен. Многие обращаются к иным методам сохранения римского влияния. Так, magister militum Северин, восстановивший римскую власть в провинции Норик при помощи военной силы по поручению императора Майориана (457 — 461), в конце 460-х гг. возвращается в Норик уже в качестве христианского проповедника и добивается славы именно как таковой[104].

Как известно, Западная Римская империя не смогла устоять перед военными и иными проблемами и к концу V века рассыпалась, и с этого начинается история варварских королевств; Восточная же смогла разрешить свои проблемы и уцелеть, и с этого начинается история Византии[105]. Обе эти темы будут рассмотрены нами далее.

Г. Кантор

Часть II

СРЕДНИЕ ВЕКА

Барри С. Страусc

Темные века, ставшие светлее.

Последствия двух поражений

Данная статья представляет собой попытку порассуждать о двух сражениях. О том, что могло бы случиться, завершись они иначе, не так, как в реальной истории.

Оба раза одна из противоборствовавших сторон находилась на пределе своих возможностей, отступая или наступая. В первом случае (Адрианополь, 378 г. н. э.) Римская империя потерпела сокрушительное, еще более тяжкое, чем в Тевтобургском лесу, поражение, повлекшее за собой окончательный упадок мировой державы. Во втором — (Пуатье, вероятно 732 г. н. э.) войска франков остановили мусульман в тот момент, когда воители ислама вознамерились распространить свою власть на всю Европу — ВЕЛИКУЮ ЗЕМЛЮ, как называли ее в арабском мире.

Но была ли Римская империя (во всяком случае, та ее часть, что господствовала над Западной Европой) действительно обречена умереть, сделав возможным наступление Темных веков? И являлось ли наступление этих веков, быть может не таких уж темных, исторически неизбежным? По мнению Барри С. Страусса, вину за случившееся следует возлагать не столько на «шпенглеровскую» усталость римского государства, сколько на одного человека — императора Валента. Историк утверждает, что Валент погубил армию в бою, который следовало оттянуть или не давать вовсе. (Заметим, что у стен Адрианополя — нынешнего города Эдирне в Турции — происходило едва ли не больше битв, нежели в каком-либо ином месте в мире. Злосчастное столкновение Валента с варварами явилось всего лишь одной из пятнадцати крупных военных операций, случившихся там за последние 1700 лет.) Вестготы, разгромившие римское войско и убившие императора, двинулись дальше и в конечном счете разграбили сам город Рим. Империю было уже не спасти, но Страусе утверждает, что все могло обернуться иначе. Каким же должен был стать мир, который продолжал бы возглавлять Рим?

Динамический импульс, принадлежавший некогда Римской империи, перешел к новому средоточию силы — Арабскому халифату. Со дня смерти основателя ислама пророка Мухаммеда не прошло и столетия, а мусульманские воители уже расширили пределы своей державы далеко на запад, покорив землю Аль-Андалус (как они называли нынешнюю Испанию). В какой же степени битва при Пуатье определила дальнейший ход истории? Страусе склоняется к мнению тех исследователей, которые считают это событие поворотным пунктом. Несомненным его последствием явилось воцарение династии Каролингов, сыгравшей выдающуюся роль в истории Европы раннего средневековья. (Карл Великий был внуком победившего при Пуатье Карла Мартелла.) Но при ином исходе сражения иным оказалось бы и грядущее. Некий анонимный средневековый хронист писал: «На равнине Тур, — иногда место сражения называют так, — арабы были близки к созданию мировой империи, но упустили эту возможность». Следует признать, что так и не возникшая империя могла стать воистину великой, ведь арабы немало способствовали распространению просвещения.

Сражение у Адрианополя и битва при Пуатье рассматриваются в статье в русле так называемой теории контрафакта первого порядка. В соответствии с этой теорией, незначительные события могли бы повлечь за собой коренные изменения в ходе истории. Подумаем, как переменился бы наш мир, если бы Валент проявил больше терпения, а Абд-ар-Рахман, командовавший мусульманами при Пуатье, остался бы в живых.

Барри С. Страусс — профессор истории и классической филологии в университете Корнуолла. Также он является директором программы изучения проблем поддержания мира. Автор таких трудов, как: «Отцы и дети в Афинах», «Анатомия ошибки: современная стратегия и уроки военных бедствий древности» (в соавторстве с Джосией Обером), «Против течения: об изучении искусства править кормовым веслом в сорок».

Раннее средневековье в Европе отмечено двумя событиями, которые существенно изменили бы мир, обернись каждое из них по-иному. Речь идет о падении Западной Римской Империи и волне мусульманских завоеваний. Если бы Рим сохранил господство над Европой или же эта власть перешла бы к победоносной мусульманской империи, Европа не оказалась бы ввергнутой в хаос Темных веков (500—1000 гг. н. э.). Безусловно, в конечном итоге даже хаос способен принести дивиденды. Некоторые утверждают, что Темные века посеяли семена грядущей западной свободы, а иные и вовсе отрицают наличие в них чего-либо темного. Но, как бы то ни было, порядок и стабильность, какие всегда утверждает империя, в эту эпоху отсутствовали. А судьбы империй — будь то римская или мусульманская — определили результаты сражений, которые могли бы быть и иными.

Вне всякого сомнения, возвышение и падение империй — процесс длительный. Но самые тяжелые двери висят на маленьких дверных петлях, и в обоих рассматриваемых случаях (Адрианополь, 9 авг. 378 г. и Пуатье, октябрь 732 г.[106]) эти петли повернулись. Разгромив под Адрианополем римскую армию и убив императора, германский народ вестготов положил начало столетию агонии империи, завершившемуся ее гибелью. Но для того, чтобы все сложилось иначе, было бы достаточно самой малости. Прояви командующий чуть больше терпения, появись у солдат возможность как следует отдохнуть перед боем, переменись погода... Любой из этих факторов мог оказаться для империи спасительным.

 При Пуатье франки разбили мусульманское войско. Сама битва уступала по размаху Адрианопольскому сражению, но ее психологические и политические последствия оказались не менее весомыми. Во-первых, был положен конец доселе беспрепятственному расширению исламских владений. Во-вторых, победа Карла Мартелла стала оправданием для смены династии и перехода верховной власти в руки его потомков. Внук Мартелла, вошедший в историю как Карл Великий (758—814 гг.), управлял огромным государством. В рамках этого государства определились основные черты будущей Европы в широчайшем диапазоне. Были очерчены границы будущих Франции и Германии, возникла система вассалитета, появились епархиальные школы, ставшие предтечами университетов. Однако, если бы арабский военачальник не сложил голову при Пуатье, франки, возможно, потерпели бы поражение. В этом случае новая династия, создавшая великую франкскую державу, не пришла бы к власти, а место империи Карла Великого заняла бы мусульманская Франция, или даже мусульманская Европа.

Средиземное море, ставшее исламским озером

Современные историки уже не считают, что в раннем средневековье вся Европа севернее Испании прозябала во тьме невежества. Там, где исследователи прошлого видели лишь гибель римской цивилизации под натиском варваров, нынешняя медиевистика склонна видеть политическую и культурную преемственность романо-германских королевств по отношению к империи. Там, где не видели ничего, кроме горя и бедности, отмечают укрепление слоя свободных земледельцев и сохранение торговых связей. А вместо сетований по поводу упадка культуры говорят о новом взлете, проявившем себя в разных областях. В это время были созданы кельтские манускрипты и образец германской эпической поэзии «Беовульф», появился новаторский по своей сути монашеский орден Св. Бенедикта. Иными словами, многие ученые уже не задаются вопросом, можно ли было избежать Темных веков, поскольку полагают, что избегать их не следовало. Правда, даже самая оптимистичная интерпретация периода V —X вв. не может полностью отрицать, что Западная Европа все же переживала нечто вроде затмения.

В 350 г. единственная держава — Римская империя — властвовала над большей частью Ближнего Востока и северной Африки, а также над землями, где ныне располагаются Англия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Испания, Италия, Швейцария и Западная Германия. Но уже вскоре империя затрещала по швам под яростными ударами варваров. Восточная ее часть, Византия, просуществовала еще около тысячи лет и пала лишь в 1453 г. с захватом турками Константинополя. Но что касается запада, то к 476 г., когда был низложен последний император, Римская держава уже на протяжении жизни целого поколения являлась немногим более, чем юридической фикцией. Она разлагалась и неуклонно шла к гибели. Римские владения опустошались нескончаемыми вторжениями, города подвергались разграблению. Дважды, в 410 и 455 гг., был захвачен и разорен сам Рим. Римские воины гибли в сражениях, женщины становились добычей завоевателей. Центральная власть, формально еще продолжавшая существовать, не могла помешать варварским племенам селиться на римских землях и основывать фактически независимые королевства. Население уменьшилось настолько, что, согласно словам папы Геласия (492 — 496 гг.): «Эмилия, Тоскана и другие провинции Италии почти обезлюдели». Если здесь и наличествует некоторое преувеличение, то действительный масштаб упадка можно проследить на примере города Рима. Во времена Христа в Риме проживал миллион человек[107], а к X в. н. э. осталось лишь двадцать пять тысяч. Для сравнения: в том же X в. население Кордовы, столицы мусульманской Испании, составляло около ста тысяч человек, а Севильи — около шестидесяти. Иными словами, распад империи на мелкие государства повлек за собой бесчисленные войны и несомненный упадок городов.

Если бы Римская империя устояла или смогла бы объединиться и возродиться после распада, это избавило бы Европу от анархии, насилия и несчетных невзгод. Вот почему битвы при Адрианополе и Пуатье имели такое значение для будущего. А ведь обе они, при условии лишь некоторого изменения обстоятельств, могли завершиться по-иному. Давайте поочередно рассмотрим эти возможности.

На протяжении долгих веков своего существования Римскому государству не раз приходилось сталкиваться с опасностью, исходившей от воинственных соседей. В IV веке Рим испытал двойной натиск — с востока, со стороны находившейся на подъеме Персии, и с севера, откуда наступали различные германские племена. Дабы сделать управление громоздкой империей более оперативным, ее поделили надвое. Один император имел резиденцию в Константинополе, столицей другой части государства продолжал считаться Рим, хотя фактически ею стал Милан[108], находившийся ближе к зоне боевых действий.

 В начале IV в. севернее Дуная, на территории бывшей римской провинции Дакия (нынешняя Румыния), обосновался германский народ вестготы. Спустя полвека на них обрушились другие германские племена, бежавшие от свирепых кочевников гуннов, вышедших из центральной Азии. В 376 г. н. э. доведенные до отчаяния вестготы обратились к властям Константинополя с просьбой позволить им переправиться через Дунай и поселиться на территории римской Фракии. Если придерживаться реалистичных оценок, гутов, вместе с женщинами и детьми, насчитывалось около двухсот тысяч. Таким образом, предстояло массовое переселение на римскую территорию народа, повергавшего римлян в трепет. Однако восточный император Валент (364 — 378 гг.) согласился на это, причем, разумеется, вовсе не из гуманистических побуждений.

Высоко ценивший достоинства готских воинов (в его армии имелись наемные готские отряды), император рассчитывал использовать их для защиты своей державы. Задача борьбы с Персией требовала от Рима существенного увеличения воинского контингента. Кроме того, Валент знал, что готские переселенцы доставят в империю немалые богатства, за счет которых смогут основательно поживиться (если и вовсе не приберут к рукам) римские чиновники. Массовая коррупция представляла собой печальную повседневную реальность поздней империи.

Император потребовал, чтобы переселенцы, перейдя Дунай, разоружились, и получил на то согласие их вождей. Ему следовало проявить большую осторожность. Едва переправившись на римский берег, вестготы вступили в конфликт с имперскими чиновниками, состязавшимися друг с другом в изобретении более изощренных -способов обобрать беженцев. Но, к их несчастью, готы сумели дать отпор.

В начале 377 г. они подняли восстание, поддержанное самыми обездоленными группами местного населения — рабами и рабочими с каменоломен. Из-за Дуная к ним на помощь пришло большое конное войско, и римлян принудили к отступлению. «Варвары хлынули на широкие равнины Фракии, подобно диким зверям, бежавшим из клетки», — писал римский историк Аммиан Марцеллин.

Весной 378 г. император Валент собрал войско, насчитывавшее от тридцати до сорока тысяч человек[109], и подготовился к контрнаступлению. Правивший на Западе племянник Валента, Грациан (376 — 383 гг. н. э.), выступил на подмогу родичу из Ректии (в нынешней Швейцарии). Там годом раньше он одержал победу над вторгшимися в его владения другими германскими племенами. К сожалению, Валент, как сказали бы в наше время, «не смог подняться выше уровня своей посредственности». Имея возможность сокрушить загнанного в угол, но никоим образом не побежденного врага, он не воспользовался ею, на свою же беду. Вместо того чтобы дожидаться подхода Грациана, Валент принял решение дать бой немедленно, ибо, как утверждали, не желал ни с кем делить славу победителя. К тому же он легкомысленно положился на донесения разведчиков, оценивших численность вестготов не более чем в десять тысяч. (Истинное число готских воинов нам неведомо, но очевидно, что их было гораздо больше.) 9 августа 378 г. армия Валента подошла к городу Адрианополю и прямо с марша ударила по лагерю готов[110].

 Пусть те и являлись варварами, однако их предводитель, Фритигерн, обладал чутьем, позволившим ему выявить слабые места противника ничуть не хуже, чем это удавалось Валенту. Император бросил своих воинов в бой голодными и усталыми, не дав отдохнуть после нелегкого восьмимильного броска по пересеченной местности (в условиях обычной для того времени года жары в 100 градусов по Фаренгейту[111]). Для вестготов, укрывавшихся в своем стане за кольцом повозок, нападение оказалось неожиданным, но хорошо отдохнувшие готские воины сумели организовать оборону. Ловкий кавалерийский маневр привел к тому, что легионеры оказались прижатыми к готским повозкам, после чего начался разгром. «Готские всадники мчались со скоростью ударяющей с небес молнии, сокрушая все на пути своей бешеной скачки», — писал о готской конной атаке Аммиан Марцеллин.

Римляне, подвергшиеся последовательным конным ударам по обоим флангам, сгрудились плотной массой, и тут на них обрушилась готская пехота. По оценкам современников, в бою полегло две трети римского войска, в том числе тридцать пять высших военачальников и, самое страшное, сам император. Адрианопольская катастрофа кажется еще более горестной оттого, что ее вполне можно было избежать. Если бы Валент дождался подкрепления или просто дал своим солдатам отдохнуть перед боем, все могло закончиться по-иному. К тому же не стоит недооценивать и роль простых случайностей. Вестготская конница прибыла на поле боя в последнюю минуту, и задержись всадники в пути подольше, победа варваров стала бы невозможной. Прекрасно понимавший это Фритигерн старался потянуть время, посылая к римлянам парламентеров. Теоретически, римское командование могло согласиться на переговоры, и при благоприятном их исходе вовсе избежать сражения. Но, по некоторым сведениям, войска завязали битву, не дожидаясь приказа. Если так, то судьбу Римской империи, возможно, определила недисциплинированность и несдержанность простых солдат.

 Воодушевленные победой, вестготы стали хозяевами положения на Балканах, в то время как Рим, потери которого составили от двадцати до двадцати пяти тысяч человек, испытывал нехватку людских ресурсов. Недаром, по словам Амбросия Миланского, известие об адрианопольской бойне было воспринято как сообщение о «гибели мира». Правда, ни мир, ни даже Рим еще не погибли, но будущее показало, что империя утратила присущую ей ранее способность переживать поражения и восстанавливать былую мощь. Не имея сил для уничтожения готов, Рим был вынужден позволить им обосноваться в пределах империи, отдав земли южнее Дуная (на территории современной Болгарии). На сей раз не шло и речи о разоружении. Формально вестготы находились на службе у империи. В действительности они создали собственное государство, независимое от Рима и нередко соперничавшее с ним. Так, в 390-х гг. вестготы разграбили Балканы и Грецию, а в начале V в. проделали то же самое и с Италией. Апогей несчастий пришелся на 410 г., когда вестготы, ведомые агрессивным и своевольным вождем Аларихом, захватили Рим и подвергли город трехдневному разграблению. Судьба «столицы мира» наглядно продемонстрировала, что ждет распадающуюся на глазах империю.

Но почему же в самом начале, когда Рим еще обладал немалыми военными возможностями, готы были беспрепятственно допущены во владения империи? Во-первых, Рим нуждался в солдатах и римские политики верили, что сумеют приручить варваров. Во-вторых, во всяком случае по мнению Роджера Коллинза, тут сыграли роль и пораженческие настроения. Для многих римлян Адрианополь явился неопровержимым доказательством неспособности империи решить проблему варварского натиска. На протяжении десятилетия с 395 по 405 г. римские войска четырежды вступали в бой с вестготами, четырежды побеждали и каждый раз позволяли врагам и их предводителю Алариху спастись бегством. Варвары собирались с силами и возобновляли боевые действия. Естественно, возникает вопрос, не стал ли Адрианополь для римлян тем же, что и Верден 1916 г. для французов? Не в военном аспекте, ибо битву под Верденом Франция выиграла, но прежде всего в психологическом. Кровопролитное сражение отрицательно сказалось на людских ресурсах и привело к ослаблению боевого духа французов на целое поколение.

Через тридцать лет после Адрианополя вестготы Алариха вторглись в Италию, разграбили Рим и осели в Галлии и Испании. Между тем именно ради защиты Италии Рим отозвал легионы из Британии, практически отдав эту провинцию во власть других варварских племен. К 407 г. Британия отпала от Рима, а на протяжении жизни всего одного поколения независимость обрели и многие земли в Галлии, Испании и Северной Африке. Положение наемных варварских отрядов в империи столь упрочилось, что в 476 г. вождь наемников Одоакр практически беспрепятственно низложил последнего императора Запада Ромула Августула (475 — 476 гг.), чья власть была не более чем фикцией.

Могло ли все сложиться иначе? По мнению Артура Фертилла — да, если бы битва при Адрианополе закончилась с прямо противоположным результатом. Если бы готы были разгромлены, а две трети их войска во главе с Фритигерном погибли. Разумеется, это не. устранило бы опасность, ибо близ рубежей империи хватало варваров, желавших поживиться за счет богатого соседа. Но, во всяком случае, Рим получил бы возможность собраться с силами. Более того, такой исход мог бы придать правящей элите импульс для проведения военных и политических реформ, необходимых для спасения империи. Победный исход сделал бы битву при Адрианополе не римским Верденом, а толчком к обретению уверенности в себе, каким явилось для Англии поражение «Непобедимой Армады».

Но что, если бы Римская империя уцелела[112]? Что если бы она оправилась от кризиса 376 — 476 гг., как оправилась ранее от кризиса 188 — 284 гг.? Подобно Китаю, Рим продолжал бы быть могущественной державой, властвующей над огромной территорией. Объединив ресурсы, Византия и Западная Европа, возможно, смогли бы победить в VII в. мусульман и превратить Средиземное море во внутреннее христианское озеро. Славянам и германцам пришлось бы довольствоваться своими исконными владениями за Дунаем и Рейном, хотя не исключено, что власть Рима распространилась бы и туда. Вне всякого сомнения, не обошлось бы без периодов упадка и опустошительных вторжений, какие испытывал, например, Китай. Но каждый раз империя восставала бы из пепла, а быть может, смогла бы и расширить свои пределы, раскинувшись от Месопотамии до Марокко, от Британии до Эльбы, Вислы и — кто знает? — даже до Днепра.

Европа, говорящая на латыни[113], управляемая из единого центра в Италии, безусловно, являлась бы более стабильным и упорядоченным сообществом по сравнению с королевствами необразованных и драчливых варваров, возникшими на развалинах Западной Империи. Стоявший во главе этой державы император обладал бы безграничной властью и был бы окружен не меньшим почитанием, нежели «Сын Неба» в Китае. Зато в таком государстве не нашлось бы места ни феодализму, ни рыцарству, ни Великой Хартии Вольностей, ни представлению о праве народа на восстание и, само собой, никаким парламентам.

 Римский мир был бы христианским, но само христианство, вполне возможно, отличалось бы от такового в нашем нынешнем понимании. Рим остался бы центром католической, то есть всемирной, церкви. Но папа (будь в этом случае у римского епископа столь высокий титул) пребывал бы в такой же зависимости от «Защитника Веры», то есть императора, в какой находился от государя Византии патриарх Константинопольский. Никакой папа не смог бы заставить римского императора стоять на коленях в снегу у его ворот, к чему в 1078 г. в Каноссе папа Григорий VII принудил германского монарха Генриха IV. История обошлась бы без борьбы духовной и светской власти, без возникновения папского государства и без протестантской Реформации. Даже доведись Мартину Лютеру все же написать свои «Девяносто пять тезисов», он написал бы их на родном латинском языке и произнес бы на исполнительном заседании церковного совета. И если бы это событие не позабавило императора, проповедник был бы брошен на съедение львам. Властители Рима не отличались терпимостью к инакомыслию.

Разумеется, эпоха Возрождения не настала бы никогда, ибо необходимость в возрождении классической культуры возникла в результате гибели последней в период раннего средневековья. Остается вопросом, что побудило бы Колумба отплыть из Испании через Атлантику (ведь тогда отсутствовал бы исследовательский и коммерческий дух Возрождения). В любом случае ясно: в новой Римской империи принцип личной свободы за океаном был бы отнюдь не в такой чести, как в колониях Англии. Управляемые проконсулом Нового Рима (возможно, нынешнего Нью-Орлеана), Соединенные Провинции Америки являли бы собой воплощение провозглашенного Цицероном идеала Otium cum dignitate, то есть «мир с почтением к иерархии»[114]. Безжалостные к врагам, но никогда не бывшие расистами, римляне, возможно, отнеслись бы к индейцам так же, как и испанцы, жестокость и миссионерский пыл которых соседствовали с поразительной терпимостью к смешанным бракам.

 Подобно своей метрополии, СПА стали бы не демократическим, а олигархическим государством. По правде сказать, действительные американские «отцы-основатели» питали немалое уважение к Риму, но находили чистую демократию опасной. Разрабатывая принципы государственного управления, они в известной степени следовали римскому образцу. Но это был скорее образец Римской республики, нежели централизованной монархии имперского периода. Американская конституция содержит Билль о Правах, культура базируется на идее революции во имя свободы, а американское общество ценит равенство, хотя на практике может обеспечить его далеко не всегда. Будь Америка Новым Римом, неравенство, существующее в ней и сейчас, принималось бы как нечто само собой разумеющееся, не требующее изменений. Судебная система не знала бы таких понятий, как гарантии против самооговора или habeas corpus, и у нее не было бы причин отменять процветавшую в Новом Свете прибыльную рабовладельческую систему. В Новом Риме хватило бы и хлеба, и зрелищ, но его жители не стали бы свободными гражданами, выражающими свою волю на форуме.

* * *

Изложенное выше дает основание предположить, что Рим смог бы устоять и против мусульманской экспансии, потрясшей Старый Свет в раннем Средневековье. Первый удар воителей ислама пришелся по уцелевшему Византийскому, то есть Восточно-Римскому, государству. Хотя арабы изгнали византийцев из Леванта и других восточных провинций, на Балканах те сумели перегруппироваться и местами даже перейти в наступление. Возможно, это не так уж удивительно, ведь византийцы называли себя римлянами и в известном смысле оставались ими. Унаследовав тысячелетний военно-политический опыт, они сумели в критический момент пустить его в ход. Сохранись империя и на Западе, существовала бы возможность совместными усилиями отбросить мусульман, оставив Средиземноморье и всю Европу Риму. Но на деле все произошло иначе.

В военной истории не так уж много примеров столь стремительной и успешной экспансии, как расширение исламских владений. После смерти Мухаммеда (632 г.) армии ислама в течение жизни одного поколения выбили византийцев с Ближнего Востока и угрожали самому Константинополю. В 711 г., после завоевания Египта и Северной Африки, мусульмане переправились через Гибралтарский пролив в Испанию. Там они обрушились на христианское королевство, основанное потомками тех самых вестготов, которые разгромили римлян при Адрианополе. Вестготы были разбиты, их король Родерих погиб. Менее чем за десятилетие под власть завоевателей попала большая часть Иберийского полуострова, получившего арабское имя Аль-Андалус. В 720 г. арабы перевалили через Пиренеи и вторглись в так называемую Септиманию, которая находилась на территории нынешнего Лангедока и являлась частью еще существовавшего в Галлии вестготского государства. Перед завоевателями открывался путь в «Великую Землю» (этим не вполне конкретным географическим названием арабы обозначали не только Галлию, но и всю Европу). Иные апологеты ислама уже представляли себе победный марш к Константинополю и нападение на столицу Восточной империи с запада[115].

В руках мусульман оказался важный в стратегическом отношении, основанный римлянами, город Нарбонн. Но в 721 г. под Тулузой арабы потерпели поражение. Они лишились своего вождя, правителя Аль-Андалус, Ас-Шаха-ибн-Малика, и не обратились в беспорядочное бегство лишь благодаря полководцу Абд-ар-Рахману. Он сумел прекратить панику, восстановить дисциплину и отвел остатки разбитой армии в Нарбонн. Вскоре арабы возобновили военные действия, постепенно прибирая к рукам земли к востоку от Роны и нападая на города от Бордо до Лиона. К началу 30-х гг. во всех важнейших городах Французского Средиземноморского побережья между Пиренеями и Роной стояли мусульманские гарнизоны. А около 730 г. к власти пришел Абд-ар-Рахман, спасший положение при Тулузе. Щедрость, самообладание и воинская отвага снискали ему популярность, но и враги у него нашлись по обе стороны Пиренеев.

Для раннего Средневековья сильная центральная власть являлась не правилом, а исключением. Это относилось и к Аль-Андалус, где арабская знать соперничала с недавно обращенными в ислам берберами, уроженцами Северной Африки. Берберы составляли основу войск, осуществивших вторжение 711 г. и позднейшие завоевания. Новообращенные полагали себя обделенными наградами и добычей, львиная доля которых досталась арабам, присвоившим плоды их побед. В 732 г. берберский вождь Мунуза сумел выкроить для себя крошечное, но занимавшее стратегически важное положение на границе с Галлией, государство. Согласно одному источнику, Мунуза вступил в союз со своим соседом, герцогом Одо Аквитанским. Герцог, хоть и числился христианином, но был как заноза для своего номинального государя, короля франков. Как и Мунуза, Одо добивался полной независимости своих владений. Осуществлению честолюбивых планов того и другого помешал Абд-ар-Рахман. Возглавив поход против Мунузы, закончившийся пленением и казнью последнего, полководец не остановился на достигнутом, а перевалил через горы и вторгся через Гасконь в Аквитанию. Точные размеры его войска нам неизвестны, но оно оказалось достаточно сильным, чтобы разбить Одо близ Бордо, разграбить и сжечь немало христианских крепостей и пленить множество мирных жителей. Некоторые историки исчисляют силы Абд-ар-Рахмана в пятнадцать тысяч воинов, что, вероятно, не так уж далеко от истины.

 Развивая успех, мусульмане двинулись от Пуатье на север. Видимо, их привлекли находившиеся неподалеку храм и усыпальница Св. Мартина Турского, национальное святилище франков. Там хранилось немалое богатство, скопившееся из щедрых подношений благочестивых верующих. Тур находился на расстоянии чуть больше двухсот миль от Парижа.

Но дальше мусульмане не прошли. Где-то между Туром и Пуатье, возможно на старой римской дороге близ Муссе, их путь преградило франкское войско под командованием Карла Пипина. Формально этот государственный и военный деятель назывался лишь майордомом, что примерно соответствовало первому министру. Но в действительности именно он, а не король, являлся подлинным правителем государства франков, располагавшегося на территории современной северной Франции и западной Германии. Герцог Одо, не так давно сам воевавший с франками, в отчаянии взывал к Карлу о помощи.

В ту пору франки представляли собой отнюдь не ту грозную силу, какой они слыли при своем первом великом короле Хлодвиге (481—511 гг.), однако правление майордомов Пипинов существенно укрепило пришедшее в упадок государство. Будучи незаконнорожденным, Карл, после смерти своего отца Пипина II (ум. в 714 г.), вынужден был вступить в ожесточенную борьбу за власть. Он изрядно поднаторел в этом и вполне преуспел. Когда Карл привел свое войско к Пуатье, он уже был популярным и опытным полководцем, одержавшим немало побед. А поскольку Абд-ар-Рахман имел такую же репутацию, встреча двух вождей обещала обернуться нешуточным столкновением.

Так оно и вышло, хотя, к сожалению, о деталях нам известно немного. Источники сходятся на том, что сражение состоялось в субботу и в октябре, но называют разные годы — в основном, 732-й, но иногда и 733-й. Подготовка длилась около семи дней: оба войска вели наблюдение за противником, устраивали засады и вылазки, а также маневрировали, стремясь занять более выгодную позицию. Все это наводит на мысль, что силы противоборствующих сторон были приблизительно равны, то есть каждый из полководцев имел под началом приблизительно 15 тысяч бойцов. В обеих армиях имелись как конные, так и пешие отряды. Основную ударную силу франков составляла сражавшаяся плотным строем тяжелая пехота, защищенная стальными доспехами и большими деревянными щитами. Оружием ей служили секиры, копья и мечи. Мусульмане, напротив, славились своей превосходной конницей, а оснащенная на европейский лад тяжелая пехота играла лишь вспомогательную роль. Сохранившееся бедуинское проклятие «будь ты проклят как франк, что надевает броню, ибо боится смерти» подтверждает распространенное представление об арабском воине как прежде всего легковооруженном всаднике.

Наконец разразилась битва. Составитель «Исидоровой Хроники», для которого описываемые события были лишь недавним прошлым, подчеркивает, что первыми в атаку устремились мусульмане, но франки «стояли несокрушимо, подобно каменной стене или массе льда». (По-видимому, подобная стойкость представлялась несвойственной христианским армиям того времени.) Автор «Хроники Фредегара» утверждает, напротив, что первым атаковал Карл, а мусульмане «...падали как скошенные, под его яростным натиском». К счастью, оба источника сходятся в одном: в факте гибели Абд-ар-Рахмана. Вполне возможно, именно это и определило судьбу сражения. «Хроника Фредегара» сообщает, что франки обратили врагов в паническое бегство. Следует учесть, однако, что ее составитель работал под покровительством Хильдебрандта, доводившегося Карлу братом, и вполне мог приукрасить победу. Согласно «Исидоровой Хронике» дело обстояло несколько сложнее. Битва продолжалась до темноты, прервалась на ночь, а когда поутру франки в боевом порядке подошли к мусульманскому стану, оказалось, что противник уже отступил. Если этот рассказ верен, то сами франки вовсе не думали, будто разбили врагов наголову, и полагали тех способными принять бой. Что арабы, возможно, и сделали бы, будь у них предводитель. Но, так или иначе, мусульманское воинство отступило, и Тур был спасен.

Известие о победе при Пуатье (или, как иногда называют это сражение, при Туре) разнеслось столь широко, что о нем упоминает живший на севере Англии англосаксонский книжник Беда Достопочтенный. Позднее, одержавший победу Карл получил прозвание «Мартелл», что значит «Молот». Что касается мусульман, их рати в будущем уже не заходили так далеко на север. Великий историк Эдуард Гиббон видел в битве при Пуатье «событие, изменившее историю всего мира». В своей магистерской диссертации «Упадок и крушение Римской империи» он описывает возможные последствия победы арабов в следующих словах:

...Чтобы пройти победным маршем от Гибралтарской скалы до долины Луары, потребовалось преодолеть немногим более тысячи миль. Еще один бросок на такое же расстояние вывел бы сарацин к границам Польши и горной Шотландии. Рейн так же судоходен, как Нил или Евфрат, и арабский флот мог бы, даже не вступив в морской бой, войти в устье Темзы. Возможно, теперь в Оксфорде штудировали бы Коран, и его знатоки вещали бы обрезанным англичанам об истинности и святости откровений Магомета...

Правда, некоторые современные исследователи уже не столь уверены в судьбоносном значении этой битвы. Бытует мнение, что, поскольку Абд-ар-Рахман возглавлял не завоевательный поход, а всего лишь грабительский набег, его победа все равно не привела бы к покорению Европы. В любом случае, развить успех не позволили бы распри между арабами и берберами, обострившиеся в тридцатых—сороковых годах VIII века.

Но если одна трактовка событий 732 г. может быть расценена как преувеличение значимости произошедшего, другую мы вправе счесть его недооценкой. Подобно «Битве за Англию» 1940 г., победа при Пуатье, хоть и не нанесла завоевателю смертельный удар, но охладила его наступательный пыл. Мусульмане провозгласили Абд-ар-Рахмана мучеником за веру, но сами терзались жгучим стыдом от того, что им пришлось оставить врагу награбленную добычу. Набег не удался, и теперь казалось предпочтительным оставаться в надежных крепостях южной Галлии. Но что, если бы на восьмой день маневрирования мусульмане переиграли бы франков и одержали при Пуатье победу? Что если бы в этой схватке вместе со многими своими бойцами пал и сам Карл? Победа вполне могла позволить мусульманам почувствовать себя браконьерами, сунувшимися в заповедник и вдруг выяснившими, что улов там хорош, а охрана пустяшная.

Даже если в начале похода 732 г. мусульмане не замышляли масштабных завоеваний, они едва ли повернули бы домой после разгрома крупного христианского отряда и гибели его предводителя. В конце концов, вторжение в Испанию 711 г. тоже начиналось как набег, но, оказавшись успешным, переросло в завоевательный поход. Нет, став победителями, воины ар-Рахмана наверняка разграбили бы Тур, как они уже это сделали с Пуатье, а быть может, у них возникло бы искушение пойти и дальше, на Орлеан и Париж.

Между тем гибель Карла, так и не удостоившегося прозвания «Мартелл», заставила бы его сыновей вступить в борьбу за право унаследовать власть. Победителю, окажись им хоть Карломан, хоть Пипин Короткий, неизбежно пришлось бы заняться тем же, чем занялся после Пуатье Карл Мартелл, — повести войну с фризами, бургундами, провансальцами и мусульманами. Но решить эту задачу, не будучи осененным славой победителя и не имея в своем распоряжении армии, окрыленной победой, было бы куда труднее. А коли так, то в отличие от Карла его гипотетическому преемнику скорее всего не удалось бы ни отбить у мусульман Авиньон (737 г.), ни нанести им еще одно поражение в болотистой пойме реки Берр (738 г.). Не одержав этих побед, новый правитель едва ли сумел бы вытеснить мусульман из Септимании за Пиренеи, что сделал Пипин в период между 752 и 759 г. Наличие в тылу, в южной Галлии, мусульманских владений не позволило бы наследнику Пипина Карлу Великому совершить походы в Германию и Италию, собственно и сделавшие его великим. (Впрочем, вполне возможно, эта неудачливая династия попросту не продержалась бы у власти так долго.)

Что касается мусульман, то, сохранив владения за Пиренеями, они рано или поздно поддались бы искушению их расширить. Ведь даже после потери в 759 г. Септимании и разорительных вторжений в мусульманскую Испанию Карла Великого и его полководцев (778 и 801 гг.) мусульмане совершали набеги на южную Францию вплоть до 915 г. Логично предположить, что, располагая такими опорными пунктами, как Авиньон и Нарбонн, они не ограничились бы набегами. Мусульманские правители Испании, как это было до Пуатье, повели бы свои армии на завоевание новых земель. Надежда стяжать добычу и славу в «Великой Земле» смогла бы смягчить разногласия между арабами и берберами. Не испытывая страха перед ослабленным королевством франков, захватывая твердыню за твердыней, завоеватели вполне возможно переправились бы через Ла-Манш и, как представлял это Гиббон, водрузили бы знак полумесяца над Оксфордом. В таком случае в IX и X вв. с угрозой вторжений викингов столкнулись бы не герцоги и епископы, а эмиры и имамы, которым, в случае успеха, удалось бы создать на месте Римской империи что-то вроде Европейского халифата.

Какой же могла бы стать мусульманская Западная Европа — Аль-Андалус, государство, простершееся от Гибралтара до Скандинавии и от Ирландии до Вислы, если не дальше? Потеряв статус господствующей религии, христианство сохранилось бы лишь как вера угнетенного меньшинства, с неуклонно уменьшающимся числом приверженцев[116]. Да и те, как это имело место в мусульманской Испании, усвоили бы арабский язык и обычаи. В той же мусульманской Испании лишь успех реконкисты предотвратил массовое обращение населения в ислам[117]. Поэтому нет сомнений, что в условиях политического господства последователей Мухаммеда их религия скоро была бы принята большинством европейцев, как это случилось в Северной Африке и на Ближнем Востоке.

 Более того, христианство не распространилось бы за океаном. Если бы в 1492 г. европейские корабли отплыли за Атлантику, то их осенял бы не крест, а полумесяц. Мусульмане в правление Омейядов (632 —750 гг.) держали в руках средиземноморскую морскую торговлю и контролировали Индийский океан до прихода португальцев. В описанных нами условиях они наверняка с энтузиазмом принялись бы осваивать Новый Свет. Коренные жители обеих Америк превратились бы в настоящих европейцев — то есть мусульман! — и ислам сегодня являлся бы единственной мировой религией.