А что, если бы

А что, если бы?..

Альтернативная история

Составитель Роберт Коули

WHAT IF?

Edited by Robert Cowley

От редакции

 Занимаясь историей, а в особенности историей военной, любой исследователь хотя бы иногда задумывается — а что, если... Конечно, с точки зрения истории как строгой науки подобные обращения к псевдоистории следует считать не вполне этичными. Но кому не захочется в какую-то минуту переиграть прошлое, в надежде понять настоящее или почувствовать власть над событиями — пусть хотя бы только воображаемую.

Смысл и ценность альтернативных сценариев состоит в том, что они делают историю осязаемой и позволяют лучше видеть ее ключевые моменты, где она могла пойти по другому пути. Подобным «перекресткам истории» и посвящена предлагаемая Вашему вниманию книга.

Этой работой мы продолжаем тему альтернативной военной истории, начатую вышедшими ранее книгами: «Победы, которых могло не быть», «Упущенные возможности Гитлера» и «Вторжение, которого не было». Она представляет собой сборник эссе, написанных видными американскими историками и повествующих о ключевых (с точки зрения авторов) моментах истории — по преимуществу военной. В поисках «критических точек» авторы охватили почти три тысячи лет истории человечества  —  от древней Ассирии до наших дней. Для каждой такой точки они приводят свой анализ вероятных последствий изменения хода событий и пытаются построить картину образовавшегося в результате нового мира. Иные выводы могут показаться забавными, другие пугающими, третьи заставят призадуматься, но всех их объединяет одно — сугубо специфический, «американский» взгляд на историю. В каждом из рассматриваемых сценариев особое место уделяется тому влиянию, которое это событие могло оказать на историю Северной Америки и ее обитателей. В силу этого особый интерес приобретают главы, посвященные событиям, происходившим собственно в Америке и мало известным у нас. Книга представляет значительный интерес как для любителей истории, так и для тех, кто стремится понять логику американского мышления.

В процессе подготовки русского издания оно было дополнено комментариями как фактологического, так и общеисторического характера. При этом особое внимание уделялось античному и средневековому периодам, как наиболее слабо освещенным в книгах нашей серии. Общие комментарии и справочные приложения помещены в конце соответствующих частей, там же приведены библиографические указатели по соответствующему периоду. В конце книги дан сводный биографический справочник.

Роберт Коули

От составителя

 Поговаривают, будто втайне все историки любят задаваться вопросом «А что, если бы?...» или, пользуясь академическим жаргоном, рассматривать альтернативные вероятностные сценарии. Ценность такого рода предположений выходит за рамки того, что историк Э.Х. Карр назвал «пустой словесной игрой», ибо с их помощью можно оживить историю и сделать ее понятнее. Они позволяют с изумительной детальностью прояснить саму сущность военных конфликтов и увидеть весь спектр их потенциально возможных последствий. Что, если бы в 480 г. до н.э. в битве при Саламине, ставшей едва ли не важнейшим днем в истории Запада, персы победили бы афинян? Или Испанская Армада достигла бы своей цели и армия герцога Пармы вступила в Лондон? Ведь в ночь с 7 на 8 августа 1588 г. лишь случайно поднявшийся ветер определил исход второго знаменитейшего в истории противоборства флотов. Что, если бы терзавшая Европу буря не прекратилась неожиданно 4 июня 1944 года, за сутки до намеченного «Дня Д», и высадка в Нормандии оказалась бы сорванной? В который раз погода сыграла решающую роль. Стивен Эмброуз рассматривает различные варианты последствий такого  поворота событий,  как просто неприятные, так и устрашающие — включая атомную бомбардировку Германии.

Историческая наука представляет собой описание событий, имевших место в действительности, но это ничуть не умаляет значения контрафактов. Рассмотрение альтернативных возможностей позволяет нам не только сделать множество далеко ведущих предположений, но и точнее определить стержневые моменты истории. Мы можем увидеть, что порой, казалось бы, незначительное происшествие или случайное решение могут повлечь за собой последствия не менее значительные, чем крупномасштабные деяния (это принято именовать «контрафактом первого порядка»). Как пишет в своей статье Дэвид Маккаллоу, не сгустись летом 1776 г. над Ист-Ривер нежданный туман, Вашингтон не смог бы увести с Лонг-Айленда свое потрепанное войско и, скорее всего, был бы принужден сдаться. Случись это — и кто знает, существовали бы ли ныне Соединенные Штаты? А что, если бы британский капитан, державший Вашингтона на прицеле год спустя (во время сражения при Брендивайне), спустил бы курок? Результат мог бы быть таким же, как и в предыдущем случае. В истории не так уж много событий, до такой степени определявшихся случайностями, как американская революция. Мы живем в будущем, которое могло и не наступить.

Но у альтернативных сценариев имеется и другая важная функция — они помогают избежать того, что принято называть «ретроспективным смещением». Мог ли Гитлер каким-либо образом победить во Второй Мировой войне после того, как проиграл Битву за Британию? На протяжении пятидесяти с хвостиком лет историки рассматривали лето 1940 как высшую точку его успехов. Однако один из наших виднейших военных историков Джон Киган указывает в приведенной ниже работе, что если бы Гитлер не вторгся в Россию, все могло обернуться совсем по-другому. Если бы после одержанной весной 1941 г. победы в Греции он решил вторгнуться в Турцию или на Ближний Восток, ему удалось бы получить доступ к столь необходимым Германии нефтяным промыслам, что могло сделать будущую его победу над Советским Союзом куда более вероятной. Можно сказать, что неизбежное и определенное заранее встречается в истории не чаще, чем в обыденной жизни, и в любом случае ведущие в разных направлениях воображаемые тропы, протоптанные в подлеске истории, свидетельствуют о бесконечном многообразии человеческого выбора. Не выбранная дорога остается на карте.

В данной книге ключевые моменты военной истории предстают в новом свете: такими, какими они могли бы быть при ином, чем в действительности, повороте событий. В юбилейном (нашему изданию исполнилось 10 лет) выпуске ежеквартального «Военно-исторического журнала» мы обратились к ряду историков со следующим вопросом: «Какие "Что если?" вы считаете самыми важными в военной истории?» Ответы поступили самые разнообразные: неожиданные, порой забавные, порой пугающие. Но во всех случаях были предложены вполне правдоподобные варианты развития событий, некоторые из которых напечатаны в настоящем сборнике. Вы не найдете здесь слишком вольных, фантастических допущений (к примеру, что могло бы случиться, будь у Ганнибала водородная бомба или у Наполеона бомбардировщики-невидимки). Правдоподобие — вот ключевое слово ко всему, что вам предстоит прочесть.

Как писал Джордж Уилли «Опыты "Военно-исторического журнала" по части альтернативной истории следует приветствовать, ибо они позволяют острее почувствовать, какое огромное влияние могут оказывать на судьбы народов такие факторы, как случайность и выбор».

Настоящая книга представляет собой результат дальнейшего развития первоначальной идеи, и помещенные в ней статьи большинства авторов являются не чем иным, как развернутым ответом на наш вопрос. Публикации расположены в хронологическом порядке и в совокупности объемлют более 2700 лет человеческой истории.

Что, если бы невесть откуда взявшийся мор не поразил ассирийское войско, осаждавшее Иерусалим в 701 г. до н.э.? Сформировалась ли бы в таком случае религия иудаизма? А соответственно и христианство? Или, говоря о случаях, когда все решает мгновение, — что, если бы второй удар персидской секиры достиг цели и Александр Македонский погиб в возрасте 21 года, так и не успев стать «Великим»? Что если бы Кортес во время осады Теночтитлана (современного Мехико) попал в плен — от чего и в действительности был на волоске? Вполне возможно, что тогда в наши дни Соединенным Штатам пришлось бы иметь дело с расположенной у их южных рубежей обширной империей воистину коренных американцев. Размышляя о роли случая, мы, вместе с Джеймсом Макферсоном, вправе предположить, что, не потеряйся знаменитый «потерянный приказ», Гражданская война могла бы закончиться обретением Конфедерации независимости. Но ведь весьма схожий случай в самом деле Определил исход битвы при Марне в сентябре 1914 года — а как следствие, и всей Первой Мировой войны.

Существует устойчивое мнение, будто история не терпит сослагательного наклонения. Но мы в настоящем сборнике попытались показать, что это не совсем так.

Часть I

АНТИЧНОСТЬ

Уильям Г. Макнил

Эпидемическая альтернатива

Моровое поветрие, спасшее Иерусалим в 701 г. до Рождества Христова

Некоторые эпизоды военных действий, в том числе и, казалось бы, не слишком значительные, порой влекут за собой совершенно непредсказуемые последствия, отнюдь не очевидные не только тогда, когда эти события происходят, но и спустя столетия. Примером такого рода может служить открываются эту книгу история предпринятой в 701 г. до нашей эры ассирийцами осады Иерусалима, являвшегося в то время столицей крошечного Иудейского царства. Синнахериб, царь Ассирии, снял осаду после того, как значительная часть его армии оказалась выведенной из строя в результате поразившей ее таинственной эпидемии. Ассирийцы просто двинулись дальше: для могущественнейшей военной державы своего времени один, ничем не выделявшийся укрепленный город особой ценности не представлял, и неудавшаяся попытка его захвата никоим образом не расценивалась как поражение. Однако с точки зрения спасавшихся за городскими стенами все выглядело иначе и избавление от вражьей напасти (вызванное, надо полагать, вполне естественными причинами) было воспринято как небесное знамение. И мы не можем не признать, что это событие имело далеко идущие последствия. Что, если бы болезнь не вмешалась? Что, если бы стены пали, город подвергся разграблению, а уцелевшее после штурма население было угнано в рабство? На чем базировалась бы духовная жизнь нашего общества ныне, через две тысячи семьсот лет?

Неизвестная болезнь уравняла силы осаждающих и осажденных, и в этом аспекте мы можем рассматривать ее как одну из случайных карт, порой выпадающих в истории и меняющих весь расклад. Как непредвиденный фактор, способный за несколько недель или даже дней свести на нет завоевательный импульс и позволить избежать того, что казалось неизбежным. История полна такого рода примеров. Мор, опустошивший Афины[1], привел к тому, что в 404 г. до н. э. город был захвачен и его гегемонии пришел конец. Вспышка дизентерии ослабила вторгшуюся в 1792 г. во Францию прусскую армию, и это немало способствовало принятому ее командованием после поражения при Вальми[2] спасительному для Французской революции решению повернуть назад. Среди тайных причин катастрофы, постигшей в России армию Наполеона, следует назвать вспышки тифа и дизентерии. Разразившаяся в 1918 г. эпидемия гриппа, возможно, и не оказала прямого воздействия на итоги Первой Мировой войны, но унесла жизни многих людей, которые могли бы направить послевоенную Европу по совсем иному пути. Таким образом, представляется очевидным, что бактерии и вирусы способны изменять соотношение противоборствующих на исторической арене могущественных сил и, таким образом, оказывать влияние на ход развития общества.

Уильям Г. Макнил — заслуженный профессор Чикагского университета, в настоящее время находится на пенсии. Автор труда «Возвышение Запада», принесшего ему Национальную книжную премию, и еще двадцати шести книг, в том числе исследований «Добиваясь власти», «Эпидемии и Народы», затрагивающих проблемы военной истории, а также сборника эссе о танцах и физических упражнениях в истории человечества «Вместе во Времени». В 1997 году за жизнь, посвященную науке, был удостоен премии Эразма — одной из самых престижных международных наград.

Чем могла бы обернуться победа Синнахериба, царя Ассирии, если бы в ходе войны против коалиции в составе египтян, финикийцев, филистимлян и евреев он сумел захватить в 701 году Иерусалим и разгромить всех своих врагов? С моей точки зрения, в данном случае речь идет об одной из величайших неосуществленных возможностей в военной истории. Возможно, данный эпитет звучит странно по отношению к так и не осуществившейся военной операции, однако тот факт, что поход Синнахериба не привел к падению Иерусалима, имел, пожалуй, большее историческое значение, нежели результаты какого-либо из известных мне сражений.

При этом с точки зрения Синнахериба снятие осады Иерусалима не являлось решением стратегического порядка. Иудейское царство, будучи слабее и беднее прочих его противников, играло второстепенную роль в раскладе военно-политических сил на Ближнем Востоке и было уже достаточно серьезно наказано за дерзкую попытку противостоять мощи Ассирии. Повествующие о ходе всей кампании Синнахериба надписи на стенах царского дворца в Ниневии сообщают, что ассирийское войско захватило в Иудее не менее сорока шести укрепленных городов и заперло иудейского царя Иезекию в Иерусалиме, «как птицу в клетке»[3].

Правда, в отличие от других взбунтовавшихся правителей этого региона Иезекия вернул себе власть, а в Храме Соломона не прерывалось поклонение Яхве. Таким образом, победа Синнахериба над Иудейским царством оказалась неполной — факт, имевший последствия куда более значительные, нежели и сам победитель и кто-либо иной мог себе представить.

Иезекия (годы правления 715 — 687 до н.э.) пришел к власти в весьма непростое время. За семь лето до того, как, взойдя на трон, он стал тринадцатым правителем из дома Давида, соседнее, представлявшее собой более обширную и богатую часть Давидова наследия царство Израильское претерпело страшное бедствие: ассирийское войско под водительством Саргона II захватило столицу Израиля Самарию. Тысячи израильтян были насильственно выведены в далекую Месопотамию. Переселенные на их землю по велению ассирийского царя чужаки стали возделывать заброшенные нивы, но город Самария так и остался лежать в руинах

 Следовало ли из этого, что Бог Моисея и Давида, тот самый Бог, которого все еще почитали в Храме, выстроенным в Иерусалиме Соломоном, не мог более защитить свой народ? Или же Он покарал израильтян и их правителей за неповиновение своей воле и упорное нежелание внять неоднократным предостережениям вдохновляемых свыше пророков?

Вопрос этот представлялся тогда отнюдь не праздным и тем более зловещим, что, если согласиться с версией кары, получалось, что Бог Моисея и Давида наказал народ   избранный   руками   могущественнейшего   государя того времени, хотя ассирийцы поклонялись иным богам и даже не притворялись, будто почитают заповеди Всевышнего. Подобное предположение представлялось идущим вразрез со здравым смыслом, ибо в соответствии с представлениями эпохи боги всегда поддерживали своих приверженцев, и всякая победа, точно так же как и всякое поражение, являлись итогом противоборства не только враждебных человеческих ратей, но и соперничающих богов[4]. Успех ассирийской военной экспансии имел своим следствием ослабление веры покоренных народов в своих исконных богов. Отмеченная тенденция привела к возникновению на Ближнем Востоке своего рода религиозного вакуума, итоговое заполнение какового явилось результатом уникальной духовной реакции народа Иудеи.

Эта реакция стала обретать конкретные черты, когда царь Иезекия встал на сторону религиозных реформаторов, призывавших очистить культ Яхве, сделав единственным местом поклонения ему Иерусалимский храм. Эта программа предусматривала уничтожение «высоких мест» — сохранявшихся в сельской местности капищ, связанных с языческой традицией. Принимая решения, государь почтительно внимал советам получавших божественные откровения пророков, величайшим из которых в те дни слыл Исайя, сын Амоса

 Однако нельзя сказать, что царь Иезекия полагался лишь на помощь сверхъестественных сил — перед тем, как присоединиться к антиассирийскому союзу, он укрепил стены Иерусалима и несколько расширил границы своего государства. Когда же вторгшиеся ассирийцы разбили египтян, этот правитель поспешил прийти к соглашению с победителями. Возможность сохранить престол обошлась недешево: ему пришлось выплатить триста талантов серебра и тридцать золота, причем часть драгоценного металла (вполне возможно, что большая) была позаимствована из Иерусалимского храма. Однако царь не утратил власти, и его наследники, уплачивая Ассирии дань и не помышляя больше о мятежах, продолжали править в своем маленьком царстве более столетия. Довольно долго им удавалось лавировать между могущественными соперниками — Египтом и державами Месопотамии, но такое положение не могло продлиться вечно. В 586 г. до н. э. самостоятельности царства пришел конец. Навуходоносор, царь Вавилона, сделал то, что не удалось Синнахерибу: после долгой осады захватил Иерусалим, низложил династию Давида, разрушил храм и переселил большую часть населения в Вавилон.

Но, как все мы знаем, это событие не стало концом еврейской истории. Пребывая в «Вавилонском пленении», иудеи достигли процветания, причем не только материального. Проведенная в указанный период работа над священными книгами позволила реформировать культ Яхве, превратив его в однозначно монотеистическую религию, не привязанную к определенному месту и не ограничивающую возможность почитания Единого Бога разрушенным Храмом Соломона в Иерусалиме. Именно на основе этой, укрепившейся в изгнании реформированной религии евреев смогли в будущем возникнуть христианство и ислам, два наиболее влиятельных религиозных направления нашего времени. Да и сама она по сей день сохраняет приверженцев во всем мире, и особенно в современном государстве Израиль

Но доведись Иудейскому царству рухнуть в 701 году, как в 722-м, всего на 21 год раньше, рухнуло Израильское царство, скорее всего, дело обернулось бы совсем иначе. Жители, выведенные ассирийцами из Израиля, вскоре утратили бы свою этническую и религиозную самобытность. Разделяя диктовавшиеся здравым смыслом представления об ограниченности божественной силы[5], они отреклись бы от почитания не сумевшего защитить их Яхве и вошли бы в библейскую историю под именем «десяти отпавших колен». Если бы в 701 году до н. э. ассирийцы смогли захватить Иерусалим, как прежде захватили Самарию, и поступили бы с населением так же, то народ Иудеи, по всей вероятности, разделил бы судьбу народа Израиля. В этом случае, иудаизм исчез бы с лица земли, сделав невозможным возникновение дочерних религий — христианства и ислама. Ну а без них наш мир был бы совсем иным, таким, каким мы просто не можем его себе представить.

Впрочем, мы точно так же не можем представить себе, что в действительности произошло в те давние дни под стенами Иерусалима. Надпись на стене дворца в Ниневии, восхваляющая блистательные победы Синнахериба, являет собой не объективное историческое свидетельство, а образец имперской пропаганды. Что же касается трех библейских повествований, рассказывающих о том, как ассирийцам пришлось отступить от священного города, то все они основаны на допущении прямого вмешательства Всевышнего в земные дела — концепции, которую в наше время готовы принять лишь немногие историки.

Но сколь бы ни были неточны, какие бы преувеличения не содержали в себе библейские тексты, сами по себе они имели немалое значение, ибо именно на их основе у следующих поколений евреев сформировалось представление о том, что же случилось в тот грозный год. Представление, позволявшее уверовать во всемогущество Бога Моисея и Давида, ибо Бог этот смог защитить своих почитателей от сильнейшего из земных владык. Этот эпизод, преподнесенный в интерпретации Иерусалимских религиозных ортодоксов, как никакой другой способствовал укреплению доверия к монотеизму, а эмфатический, бескомпромиссный монотеизм явился фактором, позволившим еврейской религии сохраниться и упрочить свои позиции на фоне порожденных ассирийскими завоеваниями космополитических тенденций. По мере того как ход событий в различных регионах древнего Ближнего Востока все больше зависел от того, что удавалось (или, напротив, не удавалось) правителям отдаленных областей, враждующим армиям и прочим группам чужаков, местные божества внушали все меньшее почтение. Лишь вера в Единого, общего для всех Бога давала происходящим социальным процессам удовлетворительное объяснение.

Это стало залогом процветания еврейского монотеизма, оказавшегося способным расширить свое влияние и особенно через дочерние мировые религии сохранить его вплоть до нашего времени.

Культ, строго привязанный к единственному священному месту, уже не отвечал потребностям эпохи, и отказ от местной, племенной традиции в пользу чужеземных богов, чье могущество подтверждалось военными успехами их поклонников, представлялся выбором естественным, хотя и малодушным. Но, как это ни удивительно, жителям маленького, слабого, зависимого царства Иуды достало безрассудства поверить, что их Бог Яхве есть Бог Единый и Единственно Истинный, властвующий надо всей землей, так что все происходящее согласуется с Его волей. В глазах верующих отступление ассирийцев от стен Иерусалима в 701 г. явилось более чем убедительным подтверждением универсального могущества их Бога, нежели могло быть какое-либо иное. Таким образом, по своим последствиям неудавшаяся осада Иерусалима занимает место среди важнейших неосуществленных возможностей, известия о которых сохранились в письменной истории

В Библии рассказ об этом событии повторяется трижды (Вторая книга Царств 18—19, Вторая книга Паралипоменон 32 и Книга Исайи 36 — 37), причем во всех трех версиях не только согласуются наиболее существенные факты, но в некоторых случаях используются одни и те же слова и даже фразы. Позвольте процитировать Исайю по версии царя Иакова.

...И встал Рабсак (начальник ассирийского войска, посланного против Иерусалима), и возгласил громким голосом по-иудейски, и сказал: слушайте слово царя великого, царя Ассирийского!.. Пусть не обольщает вас Иезекия, ибо он не может спасти вас; И пусть не обнадеживает вас Иезекия Господом, говоря: Спасет нас Господь; Спасли ли боги народов каждый свою землю от руки царя Ассирийского? Где Емафа и Арпада?.. Спасли ли они Самарию от руки моей?

(Исайя 36:18-19)

На это прямое отрицание могущества Бога Иудеи царь Иезекия ответил следующей молитвой:

Господи Саваоф, Боже Израилев, сидящий на херувимах! Ты один — Бог всех царств земли; Ты сотворил небо и землю. Преклони, Господи, ухо твое... и услышь слова Синнахериба, который послал поносить Тебя, Бога живого. И ныне, Господи, Боже наш, спаси нас от руки его, и узнают все царства земные, что Ты, Господи, Бог один. И послал Исайя, сын Амосов к Иезекии сказать о царе Ассирийском: «Не войдет он в этот город и не бросит туда стрелы и не приступит к нему со щитом и не насыплет против него вала... Я буду охранять город сей, чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба Моего».

И вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали поутру, и вот, все тела мертвые. И отступил, и пошел, — и возвратился Синнахериб, царь Ассирийский, и жил в Ниневии. И когда он поклонялся... сыновья убили его мечом... И воцарился Асардан, сын его, вместо него.

(Исайя 37:16- 17, 20-21, 35-38)

Таким образом, в соответствии с Библией, Бог спас свой народ, и покарал нечестивых ассирийцев, наслав на них мор. Чудесное избавление подтвердило правоту царя Иезекии и пророка Исайи, полагавшихся на мощь и заступничество Всевышнего, и, более того, оно показало, что еврейский Бог превосходит могуществом сильнейшего из земных царей. Кто после этого мог усомниться в том, что вещающие о всемогуществе своего Бога иудейские священники и пророки говорят правду?

Однако, как свидетельствует библейское повествование о Манассии, сыне и преемнике Иезекии, восседавшем на троне с 686 по 642 г., сомневающиеся все же оставались. На протяжении всего своего правления царь Манассия платил дань Ассирии, а в отношении чужих богов считал благоразумным проявлять терпимость, ибо установил «...резного идола, которого сделал, в доме Божием», и дозволял иные формы языческого культа, что было «неугодно в очах Господа» (Вторая книга Паралипоменон, 33:2,7)

Более того, те из нас, кто не склонен верить в чудеса, в состоянии усмотреть в библейском рассказе о подготовке Иезекии к отражению вражеского нашествия ясные намеки на то, что эпидемия в стане осаждавших совсем не обязательно явилась результатом вмешательства сверхъестественных сил. Кроме того, Синнахериб мог снять осаду хорошо укрепленного города по причинам, никак не связанным с уроном, нанесенным его войску эпидемией. Заметим, что цифру в 185 000 умерших следует признать несомненным преувеличением. Подобная численность просто невероятна для любой армии древности, не говоря уже о действовавшей в бесплодных окрестностях Иерусалима.[6]

Иными словами, мы не располагаем бесспорными данными о действительных обстоятельствах осады, а размышляя о том, как их истолкование повлияло на ход мировой истории, вправе задаться некоторыми вопросами. Например, не спас ли Иезекия свой трон, предусмотрительно позаботившись о том, чтобы сделать невозможной длительную осаду Иерусалима, затруднив снабжение ассирийского войска водой. Вот что сообщает об этом Вторая книга Паралипоменон (32:2 — 4):

...Когда Иезекия увидел, что пришел Синнахериб с намерением воевать против Иерусалима, тогда решил с князьями своими и с военными людьми своими засыпать источники воды, которые вне города, и те помогли ему. И собралось множество народа, и засыпали все источники и поток, протекавший по стране, говоря: да не найдут цари Ассирийские, пришедши сюда, много воды.

Некоторые современные археологи полагают, что Иезекия приказал соорудить шестисотфутовый тоннель, и по сей день отводящий воду из находящегося поблизости от древних стен Иерусалима источника Тихон к озеру Силоам. Правда, в книге Паралипоменон говорится о срочных мерах, тогда как на осуществление столь масштабного проекта ушло бы немало времени. Вполне возможно, что прорытие тоннеля явилось частью мер по укреплению обороны города, предпринятых или до или после осады 701 г.

В любом случае стоит поразмыслить, а не явилось ли распространение инфекции в ассирийском лагере следствием того, что солдатам пришлось пить зараженную воду? Это произошло в результате решения Иезекии «засыпать источники» вокруг Иерусалима. Ведь если так, то прозорливость царя с его «князьями и военными людьми», смекнувшими, насколько трудно обеспечить многочисленное, вставшее лагерем в засушливой местности войско достаточным количеством питьевой воды, могла иметь большее отношение к отступлению ассирийцев, нежели описанное в Библии чудо.

До воцарения Иосии (правил в 640 — 612 гг. до н.э.) представление о том, что спасение Иерусалима от Синнахериба явилось результатом прямого божественного вмешательства сосуществовало с более реалистичными воззрениями, сторонники которых допускали отправление в Иерусалиме языческих обрядов, стремясь снискать благоволение не только Яхве, но и других, более могущественных богов. Иллюстрацией такого рода подхода служит политика Манассии

Подобная политика подвергалась яростному осуждению еврейских пророков, в откровениях которых Яхве представал богом, весьма ревниво требовавшим поклонения исключительно себе и полного повиновения своей воле. По мере распространения грамотности поучения пророков и священнослужителей, стремившихся руководить поведением верующих не только в религиозной, но также в личной и общественной сфере, все чаще фиксировались в письменном виде. Так, примерно с 750 г. до н.э. начинали складываться библейские Книги Пророков. Под руководством священнослужителей храма Соломона, отстаивавших исключительность почитаемого ими Бога, осуществлялись сбор, сохранение и переписка священных текстов, из которых в итоге и составилось еврейское Священное Писание. Даже если порой взгляды священников и пророков не вполне совпадали, и те и другие неизменно требовали  поклонения одному  лишь  Яхве и отвергали терпимый языческий подход, признававший сосуществование многочисленных племенных богов, соперничавших между собой точно так же, как и люди.

Приверженцы Яхве восторжествовали в начале правления Иосии, когда начался развал Ассирийской державы. Партия религиозных ортодоксов убедила царя, тогда еще мальчика, запретить в Иерусалиме допущенное его отцом Манассией поклонение чужеземным богам. Потом, во время обновления Храма, первосвященник «нашел книгу закона Господня, данную рукой Моисея» (Вторая Паралипоменон, 34:14). Эта книга, получившая название Второзаконие, стала основой для энергичных усилий по реформированию религиозной практики и приведению ее в соответствие с новооткрытой и записанной волей Бога.

Тридцать шесть лет спустя главный из преемников могущества Ассирии царь Навуходоносор уничтожил Иудейское царство, разрушил храм и переселил евреев в свою столицу Вавилон. Тогда служителям Яхве пришлось искать ответ на вопрос, как же мог их Бог допустить подобное бедствие. Однако к тому времени представление о том, что они поклоняются единственному,, властвующему надо всем миром Богу, столь глубоко укоренилось в умах верующих, что отступничество от Яхве, подобное совершенному израильтянами в 722 г. до н.э., стало попросту немыслимым. Что же касается постигшей Иудею катастрофы, то ее объяснили грехами еврейского народа, не внимавшего обличениям пророков и нарушавшего заповеди веры. Ибо сколь бы ни были энергичны усилия правителей и священников по укреплению единобожия и искоренению язычества, даже самые набожные евреи едва ли могли следовать всем бесчисленным заповедям, предписаниям и запретам.

Естественно, что, восприняв случившееся как кару, верующие прониклись желанием привести свое поведение в полное соответствие с волей Вседержителя, уяснить каковую представлялось возможным путем скрупулезного изучения Священного Писания. Постепенно еженедельные собрания для совместных молитв, чтения и толкования Писания стали для выселенных в Вавилон евреев обычным ритуалом, что привело к окончательному оформлению иудаизма. Эта религия перешагнула рамки племенного культа, став эффективным руководством для повседневной жизни в космополитической городской среде, и проявила удивительную жизнеспособность, пережив века.

Может показаться парадоксальным, что истолкование отступления Синнахериба в ракурсе пророчеств Исайи и религиозной политики Иезекии стало важнейшим фактором формирования в маленьком Иудейском царстве монотеистической религии, тогда как осуществление Навуходоносором того, чего лишь намеревался добиться Синнахериб, не только не дискредитировало эту веру, но и способствовало ее укреплению, сделав возможным возникновение в будущем дочерних конфессий — христианства и ислама. Но дело обстояло именно так. Во всяком случае так это представляется мне, хотя многие исследователи, чьи взгляды сложились под влиянием позднейшей религиозной истории, попросту не могут или не желают признать судьбоносное значение снятия осады Иерусалима в 701 г. до н.э.

Однако (во всяком случае, для меня) размышления о том, как кучка иерусалимских священников и пророков сумела истолковать случившееся у стен города и как вышло, что их взгляды получили столь широкое распространение и возымели столь далеко идущие последствия, стали прекрасным способом потренировать историческое воображение. Никогда, на мой взгляд, ни раньше, ни позже, столь многое не зависело от убежденности в своей правоте горстки людей, истово веровавших в своего Истинного и Единого Бога, отважно бросая вызов здравому смыслу.

Барбара Н. Портер

Вещий сон способен сотворить чудо

Барбара Н. Портер является признанным специалистом по политической и культурной истории Нового Ассирийского царства.

Что, если бы обеспокоенный приближением киммерийских орд[7] царь Лидии Гигес[8] до утра не сомкнул глаз и соответственно не увидел бы знаменитый сон, в котором бог Ассирии повелел ему стать ассирийским данником, а поутру, усталый и павший духом, не смог бы одолеть киммерийцев и встретил смерть не спустя несколько лет, а именно в этот день?

 Случись такое, и вполне возможно, современная западная культура выглядела бы несколько иначе. Не увидев этого сна — а уж паче того погибнув! — Гигес, разумеется, не направил бы в далекую Ассирию посольство и не предал бы ассирийцам в качестве дружественного дара двух плененных киммерийских вождей. А не будь этого первого, состоявшегося около 652 г. контакта между двумя народами, Ассирия могла бы и не откликнуться на обращения уцелевших сыновей Гигеса и не призвать своих союзников в Малой Азии поддержать их в борьбе за отцовское наследие. А не окажись киммерийцы в конечном счете вытесненными из Малой Азии, наследникам Гигеса не удалось бы создать богатейшее Лидийское государство[9], где процветали торговля, музыка и искусство.

Правда, учитывая, что большинство людей нашего времени слыхом не слыхивало ни о каком Лидийском царстве, в этом можно было бы и не усмотреть особую потерю, не будь подобный поворот событий чреват куда более важными последствиями. Разгромив Лидию, киммерийцы, уже не встречая серьезного сопротивления, продолжили бы свое победоносное шествие к морю, завершив его захватом прибрежных греческих колоний. Получив в свое распоряжение флот этих городов, киммерийцы получили бы и возможность вторжения в лежавшую не так уж далеко на западе материковую Грецию. Мы знаем, что Эллада, находившаяся на пути к культурному расцвету V века до н.э., стала колыбелью современной европейской культуры, но вместо того она легко могла превратиться в огромное пастбище[10] для принадлежавших кочевникам табунов. Представьте себе Геродота, ставшего не «отцом истории», а автором наставлений по верховой езде, а Эврипида не драматургом, а табунщиком!

Из истории Гигеса можно извлечь урок — укладывая свое чадо в постель, чья-то матушка вправе сказать: «Ложись пораньше, сынок, да выспись как следует. Сон дело не пустяковое, ведь от него может зависеть судьба западной цивилизации».

Виктор Дэвис Хансон

Звезда Эллады не взошла

Персы одерживают победу при Саламине. 480 г. до н.э.

Моменты, подобные имевшему место в 480 году до н. э. морскому сражению между греками и персами при Соломине, когда столь многое решалось в столь малое время, не так уж часты в человеческой истории. (Наверное, к ним можно было бы причислить и Хиросиму, но, если не считать развернувшейся в наши дни борьбы за ядерное разоружение, исторические последствия этого события пока еще полностью не выявлены.) Соломин представлял собой нечто большее, нежели просто битва. То был кульминационный момент противостояния между Востоком и Западом, во многом определивший магистральные пути дальнейшего развития человечества. Попытка сдержать распространение эллинистического индивидуализма[11] была предпринята под главенством персов, но они несли и насаждали систему представлений и ценностей, общую для всех централизованных деспотий восточного Средиземноморья. Недаром Виктор Дэвис Хансон отмечает, что в языках прочих средиземноморских народов аналогов греческим словам «свобода» и «гражданин» просто-напросто не существовало.

С чисто военной точки зрения кампания, которую замыслил владыка персидской державы Ксеркс, по размаху, длительности подготовки и сложности планирования может быть сопоставлена с такими операциями, как поход «Непобедимой Армады» или высадка союзников в Нормандии. Военное противоборство, высшей точкой которого стал Соломин, представляло собой последнюю историческую возможность в зародыше подавить западную культуру.

Виктор Дэвис Хансон является автором девяти книг, среди которых наиболее известны «Западный способ ведения войны», «Иные греки» и «Кто убил Гомера?» (в соавторстве с Джоном Хитом). Его исследование «Поля без грез», посвященное проблеме отмирания семейного фермерства, названо Ассоциацией книжных обозревателей Сан-Франциско лучшей нехудожественной книгой 1995 года. Хансон преподает античную историю в Университете штата Калифорния.

Когда б склонилось счастье к большинству была б победа нашей...

Но бог какой-то наши погубил войска, тем, что удачу разделил не поровну — говорит матери Ксеркса гонец, действующее лицо трагедии «Персы»[12] автор которой, афинский драматург Эсхил, по некоторым сведениям, сам участвовал в Саламинской битве. Но что, если бы чаша весов и впрямь склонилась в другую сторону? Что, если бы персы взяли верх? Ведь нельзя не признать, что они располагали всем необходимым для победы и едва не одержали ее. Да что там, они должны были победить! А если бы флот, созданный и возглавлявшийся афинским государственным деятелем и военачальником Фемистоклом, потерпел поражение, то не сделало ли бы это невозможным возникновение и развитие западной цивилизации, во всяком случае в том виде, в каком она существует ныне, две с половиной тысячи лет спустя? Или же Фемистокл, случись ему уцелеть при Саламине, сумел бы предоставить свободе и демократии второй шанс, отплыв с остатками афинян в Италию? 

«В тот день на дрожащих весах истории балансировала судьба мира. Один другому противостояли не просто два занявших позиции, изготовившихся к бою флота, а вся мощь восточного деспотизма, собранная под властью единого владыки, и разрозненные силы отдельных городов-государств, не обладавших мощными ресурсами, но воодушевленных идеями личной свободы. То был ярчайший и славнейший в истории пример полного торжества духовного начала над материальным».

Приведенный выше отзыв о Саламине и его последствиях принадлежит немецкому мыслителю Георгу Гегелю, нередко становившемуся выразителем апокалиптического взгляда на историю. Но современники битвы — древние эллины — придерживались того же мнения. В трагедии Эсхила «Персы» легшее в ее основу историческое событие, «чудесная победа при Саламине», объясняется тем, что боги покарали мидян (персов) за их высокомерие, вознаградив свободолюбие и отвагу эллинов. Эпиграфические памятники прямо говорят, что эллинские моряки «спасли священную Грецию», не допустив, чтобы она «узрела день рабства». Согласно преданию, Эсхил был участником великой битвы, Софокл танцевал на празднестве в честь одержанной афинянами победы, а Эврипид родился в день сражения. По справедливости все последующие две с половиной тысячи лет Европе следовало бы отмечать годовщину чуда при Саламине, как день спасения, обеспечивший будущий расцвет цивилизации и культуры под эгидой победоносной Афинской демократии. Храмы Акрополя, афинская трагедия и комедия, философия Сократа и сама история как наука — все это явилось миру после греко-персидских войн. Победа при Саламине не просто спасла Элладу: поразительная победа афинян предопределила их последующие культурные достижения

До Саламина Греция представляла собой конгломерат карликовых городов-государств, разобщенных, бедных, слабых и трепетавших пред неодолимой мощью царей Персии, властвовавших над семьюдесятью миллионами подданных. После Саламина эллины не вспоминали о страхе перед иноземным вторжением[13], пока не столкнулись с римлянами. Ни персидские цари, ни иные восточные завоеватели не ступали на землю Греции на протяжении двух тысячелетий, до Османского завоевания, случившегося уже в XV веке н. э. Завоевания, которое, кстати, наглядно показало, что не будь в свое время остановлена персидская экспансия, побежденная Греция оказалась бы под многовековым игом.

 До Саламина Афины представляли собой полис с довольно эксцентричной по тем временам системой управления: шел всего-навсего двадцать седьмой год существования радикальной демократии[14] и итоги этого политического эксперимента были еще далеко не очевидны. После сражения Афины встали во главе стабильного и мощного политического союза, а ставшая преобладающей в Эгейском бассейне демократическая культура подарила нам Эсхила, Софокла, Парфенон, Перикла и Фукидида. До морского сражения эллинское единство представлялось эфемерным, а о том, что греки не только отстоят свободу, но и станут вмешиваться в дела соседних держав, никто даже не помышлял. После Саламина на протяжении трех с половиной столетий эллинские войска, имевшие несомненное преимущество и в вооружении, и в тактике, не знали себе равных от южной Италии до берегов Инда.[15]

Персидское царство завоевывает Грецию. Вторжение Ксеркса 479-480 г. до н.э. и Саламинская битва, 480 г. до н.э.

Если греко-персидские войны являли собой один из определяющих этапов мировой истории, то Саламин стал поворотным пунктом греко-персидских войн. И если Саламин представлял собой кардинальный прорыв в судьбах греческого сопротивления персидскому натиску, то в преодолении разногласий и достижении эллинского единства невозможно переоценить роль не столь уж многих людей — горсти афинян и их вождя Фемистокла. Содеянное ими в конце сентября 480 года до н.э.[16] в водах у афинского побережья определило многое из того, что мы на Западе ныне воспринимаем как должное.

 Во-первых, следует помнить, что десятилетие греко-персидских войн, ознаменованное такими вехами, как битвы при Марафоне (490 г.), Фермопилах и Артемисии (480 г.), Саламине (480 г.), Платеях (479 г.) и Микале (479 г.), являлось для Востока последней исторической возможностью подавить в эмбриональном состоянии основополагающие элементы будущей общеевропейской цивилизации. Созданное эллинами радикально-динамичное политическое «меню» включало в себя конституционную форму правления, уважение к частной собственности, милиционную систему организации обороны, гражданский контроль над военными силами, свободу научной мысли, рационализм, а также разделение полномочий между духовной и светской властью. Те самые элементы, которые, будучи занесенными эллинами в Италию, распространились впоследствии по всем землям, попавшим под влияние Римской империи. Ведь нельзя не отметить, что в языках прочих средиземноморских народов аналогов таким греческим словам, как «свобода» или «гражданин», попросту не существовало, а в их политической жизни господствовали деспотичные, либо племенные, либо теократические монархии[17]. В наш век сосуществования многих культур будет не лишним отметить, что древняя Греция являлась средиземноморской страной лишь по природным условиям, тогда как духовные ценности ее жителей совершенно не совпадали с таковыми их соседей.

Гегель помнил о том, что, возможно, забыли мы: случись Греции стать западной провинцией Персидской державы — и земли свободных граждан перешли бы со временем во владение Царя Царей[18] общественные строения на агоре превратились бы в лавки восточного базара, а гоплиты, наряду с «бессмертными» Ксеркса[19] составили бы ударные отряды персидского войска. Вместо эллинской науки и философии, культивировавших дух рационализма и свободного познания, под крылом персидской чиновничьей и жреческой бюрократий расцвели бы разве что суеверия вроде астрологии или ворожбы. Персидские цари свели бы роль выборных органов самоуправления к облегчению задачи выколачивания из народа податей, историю — к восхвалению деяний Царя Царей, а все должности стали бы раздаваться по прихоти сатрапа, считавшегося разве что с советами магов.

Впоследствии афиняне приговорили своего стратега Фемистокла к штрафу и изгнанию[20], но представьте себе, чтобы кто-то из подданных персидской державы высказал хотя бы намек на нечто подобное в отношении Ксеркса.

 Участь его, надо полагать, оказалась бы горше судьбы Пифия Лидийца. Его разрубили надвое, бросив обрубки тела по обе стороны дороги, по которой маршировало царское войско всего лишь за то, что этот человек дерзнул попросить Ксеркса освободить от военной службы одного из пятерых его сыновей. Несмотря на утверждения некоторых историков, города, подвластные Персии, ни в коей мере не являлись городами-государствами.[21] Не сумей Фемистокл и его моряки справиться со своей задачей, мы, возможно, жили бы сейчас в обществе, где нет места свободе слова, где писателю может угрожать смерть, где женщина угнетена и вынуждена скрывать лицо под паранджой, власть неподотчетна народу, университеты являются не более, чем центрами религиозного фанатизма, а контроль над мыслями проникает в наши жилища.

Примерно тысяча возникших приблизительно в VIII веке до н.э. греческих полисов с самого начала развивались в бесспорно парадоксальных условиях: их успех определялся факторами, грозившими им гибелью, их сила и слабость питались из одного источника. Изолированное положение Греции, ее несхожесть с иными средиземноморскими землями, крайняя степень децентрализации, когда роль государства исполняли крохотные общины, — все это способствовало созданию слоя свободных собственников, опоры гражданского общества. Однако в силу тех же причин Греция отвергала принципы федерализма и даже общей организации обороны. Любые идеи, содержавшие хотя бы намек на централизацию власти, вступали в противоречие с почти фанатической приверженностью эллинов принципам индивидуализма и политической свободы. В древней Греции предложение создать что-либо вроде нынешней Организации Объединенных Наций едва ли могло бы рассчитывать на поддержку, ибо независимым землевладельцам сама мысль об уплате федеральных налогов показалась бы кощунственной. Самых ярых из нынешних приверженцев суверенизации и сепаратизма эллины той поры обвинили бы в робости и непоследовательности. Исходя из представлений греков о региональном суверенитете, истинным эллином вправе назваться Джон Кэлхаун[22], а не Авраам Линкольн и не Вудро Вильсон.

 Вышло так, что, несмотря на разобщенность и изоляцию, экономическая предприимчивость, политическая гибкость и воинская отвага позволили грекам к VI веку до н.э. колонизовать прибрежные районы Малой Азии, Причерноморье, южную Италию, Сицилию и часть Северной Африки. Около миллиона греков расселились за пределами исторической родины, и всюду, где они появлялись, возникали свободные полисы. Поразительно, что экспансия такого размаха никоим образом не организовывалась и не направлялась из единого центра. Эллинский мир представлял собой около тысячи совершенно самостоятельных городов-государств, не объединенных, по словам Геродота, ничем, кроме языка, религии и приверженности общим ценностям.

Греческая колонизация не осталась незамеченной соседями: несравненно более централизованными деспотиями Азии и теократиями Северной Африки. По правде сказать, к началу V века персы, египтяне, финикийцы и карфагеняне были сыты по горло назойливыми и вездесущими греческими моряками, торговцами, наемниками и колонистами. Представляется естественным, что обладавший несравненно большими материальными и людскими ресурсами Восток должен был попытаться пресечь распространение этой на удивление жизнеспособной и совершенно чуждой большинству средиземноморских народов культуры.

Исторический вызов был принят, но после того, как в течение первых двух десятилетий V века цари Дарий и его сын Ксеркс потерпели поражение, вопроса о примате западной парадигмы в древнем мире более не возникало.

После Саламина греки — будь то афиняне в Египте, собранные со всего эллинского мира наемники в Персии или головорезы Александра Македонского[23] — сражались в Азии и Северной Африке ради завоеваний или добычи, но им уже не приходилось встречать врага на родной земле, отстаивая ее независимость. После неудачи Ксеркса ни одна восточная держава ни осмеливалась посягать на эллинские владения, которые, напротив, продолжали расширяться. В завоеванных землях греки переустраивали все на свое манер: местную культуру вытесняла эллинистическая, а новые колонии снабжали Элладу рабами и деньгами. Саламин обозначил собой рубеж, за которым эллины лишь наступали, тогда как прочие народы лишь отступали как в материальном, так и в духовном смысле.

Историки посвятили множество трудов более позднему противостоянию Рима и Карфагена, однако, невзирая на кровопролитный характер трех Пунических войн (264 — 146 гг. до н.э.) и даже на ужасающее вторжение в Италию, явно отмеченного манией величия Ганнибала, конечный исход борьбы никогда не подвергался сомнению.[24] К третьему веку до н.э. римский способ комплектования и снабжения войск, римская стратегия и гибкость республиканской системы управления в сочетании с успехами сельского хозяйства, ремесла, строительства и торговли, принципы которых римляне переняли у греков, позволяли определить результат Пунических войн заранее. Учитывая мощь римской армии, единство республиканской Италии и относительную слабость финикийской цивилизации, следует удивляться не тому, что Карфаген пал, а тому, что он смог оказать Риму столь длительное и упорное сопротивление.

В отличие от римлян грекам приходилось обороняться от противника, обладавшего огромным перевесом сил. При Саламине флот персов превосходил греческий в три-четыре раза.[25] На суше численное преимущество варваров над соединенными греческими силами достигало пяти, а то и десяти раз. Людские ресурсы, на которые могла опереться Персия, соотносились со всем населением Греции и греческих колоний как семьдесят к одному, а в сравнении с несметными богатствами царской казны сокровища славнейших эллинских храмов показались бы смехотворно малыми.

Вдобавок не создавшие никакой общей оборонительной структуры города-государства продолжали ссориться между собой даже перед лицом угрозы персидского вторжения в материковую Грецию. В конце лета 480 г. до н.э., когда Ксеркс высадился в северной Греции, эллинских полисов, подчинявшихся персам или сохранявших нейтралитет, насчитывалось больше, нежели приверженных идее общей обороны. В отличие от Рима периода вторжения Ганнибала, Афины в сентябре 480 г. не просто подвергались угрозе, а были захвачены и разрушены, и население Аттики рассеялось, спасаясь бегством. Сложилась гораздо худшая ситуации, нежели даже та, что имела место в Западной Европе 40-х годов после побед, одержанных нацистами над европейскими демократиями.

 Представьте себе оставшуюся без союзников, побежденную и разоренную Францию. Париж разрушен, Триумфальная арка и Эйфелева башня лежат в руинах. Опустели даже деревни: перепуганные жители на крохотных суденышках переправляются в Англию или в североафриканские колонии. И вот, когда кажется, будто страна погибла безвозвратно, горстка патриотически настроенных моряков, собрав в Тулоне малочисленный флот, дает бой несравненно более сильной немецкой морской армаде — и одерживает победу! Более половины нацистских судов потоплены, Гитлер с позором бежит в Берлин, а спустя всего несколько месяцев сухопутные силы Сопротивления уже на территории материковой Франции наносят превосходящей их численно армии оккупантов столь мощный удар, что враг вынужден в беспорядке отступить за Рейн. Но если даже мы признаем, что греко-персидские войны представляли собой последний исторический шанс Востока пресечь развитие юной, но динамичной и экспансивной западной культуры, следует ли считать, что решающим моментом десятилетнего противостояния эллинов сначала Дарию, а потом Ксерксу явился именно Саламин? Да, ибо одержанная афинянами десятью годами ранее победа при Марафоне[26] хотя и была блистательной, но смогла всего лишь отсрочить сожжение их города. К тому же предпринятый Дарием в 490 г. поход в Аттику — небольшую равнинную область к северо-востоку от Афин[27] — не представлял собой масштабного вторжения. Перед высадкой на материке персы захватили всего-навсего несколько греческих островов, и все их войско насчитывало не более тридцати тысяч человек. Очевидно, что Дарий вовсе не ставил перед собой задачу порабощения Греции — скорее персидский царь желал покарать Афины за оказанную ими поддержку взбунтовавшимся против него ионийским (расположенным в Малой Азии) полисам. Поражение Афин при Марафоне могло иметь результатом приход к власти в городе проперсидски настроенного отпрыска бывшего тирана Писистрата. Таким образом, в силу ограниченности целей и масштабов этой кампании (практически не затронувшей прочие города-государства материковой Греции) иной исход битвы при Марафоне мог несколько изменить внутриэллинский расклад политических сил, но никоим образом не прервать поступательное развитие эллинской цивилизации.

 В 486 г. Дарий умер, и задача отмщения за позор Марафона оказалась возложенной на его сына Ксеркса. Он вознамерился не ограничиться обычной карательной экспедицией, а провести массовое вторжение, превосходящее по масштабам все военные операции, когда-либо имевшие место в восточном Средиземноморье. После четырех лет приготовлений, мобилизовав огромную армию, Ксеркс переправился на европейский берег Геллеспонта и двинулся на юг по территории северной Греции, поглощая по пути эллинские полисы, которым приходилось выбирать между покорностью и полным уничтожением. Разумеется, указанная в древних источниках численность более чем в миллион воинов вызывает серьезные сомнения, однако и половины, и даже четверти этой цифры достаточно, чтобы сделать эту военную акцию крупнейшей из известных Европе до высадки объединенных сил союзников в июне 1944 года.[28] Мы можем не доверять и сведениям, согласно которым персы имели восьмидесятитысячную конницу, но, если даже Ксеркс располагал вдвое меньшим числом всадников, они все равно почти впятеро превосходили конные силы, участвовавшие в предпринятом более полутора столетий спустя завоевании Азии Александром. Что же касается флота, то известия о тысяче двухстах греческих, финикийских и персидских судах представляются вполне достоверными.

Греки предприняли попытку остановить вражеское вторжение в тесном Фермопильском ущелье, где использование характера местности позволяло в известной степени скомпенсировать нехватку сил: ведь в северной, самой узкой части теснины расстояние между утесами и морем составляло менее пятидесяти футов. В августе 480 г. объединенный эллинский флот под верховенством афинян двинулся к мысу Артемисий, а спартанский царь Леонид выступил во главе почти символических сухопутных сил в семь тысяч гоплитов. Расчет делался на то, что моряки смогут отвлечь персидский флот, а перекрывшие горный проход пехотинцы задержат врага. Это дало бы возможность лежащим южнее перешейка полисам сплотиться, послать Леониду серьезное подкрепление и остановить наступление, не допустив неприятеля в процветающие внутренние области центральной и южной Греции.

 Однако этому отважному замыслу не суждено было осуществиться. Невзирая ни на отвагу, явленную эллинами при Фермопилах, ни на то, что значительную часть персидского флота у Артемисия разметало бурей, совокупным итогом этой кампании, стало самое крупное поражение греков за всю историю греко-персидских войн. Спартанский царь сложил голову вместе с более чем четырьмя тысячами превосходных гоплитов, многие эллинские суда были повреждены и вышли из строя и теперь вся Эллада севернее Коринфского перешейка была беззащитна перед завоевателями. Афиняне покинули свой город, которому предстояло быть сожженным. Вполне возможно, что в будущем Афинам, подобно Сузам или Вавилону, предстояло стать столицей сатрапии, центром по выколачиванию из населения провинции податей в казну Персеполя.

Таким образом, битва при Саламине представляла собой последнюю возможность остановить победоносное персидское наступление. Легко представить себе, что, если бы греки не дали сражения при Саламине (или проиграли его), они отвели бы все уцелевшие суда к Коринфскому перешейку, чтобы совместно с остатками пехоты Пелопоннеса предпринять отчаянную попытку, сражаясь до последней капли крови, добиться того, что не удалось при Артемисий и Фермопилах. Но в ситуации, когда вся северная и центральная Греция была завоевана, Афины разорены, большая часть эллинского флота выведена из строя, а войска завоевателей воодушевлены одержанными весной и летом победами, попытка   удержать   перешеек   была   бы   обречена.   Персы, подкрепленные ресурсами захваченных греческих городов, наверняка смогли бы прорваться за преграждавшую перешеек стену, тем паче что наличие большого флота позволяло им высадить свои хорошо снаряженные отряды в тылу у ее защитников, в Арголиде и на северном побережье Пелопоннеса. В более поздней военной истории Греции не известно ни одного случая успешной обороны перешейка против значительных сил. В 360-е гг. до н.э., на протяжении одного лишь десятилетия, Эпаминонд, даже не имевший поддержки с моря[29], одолевал эту преграду четырежды.

Великая битва при Платеях, разыгравшаяся весной[30] после Саламинской победы, завершилась разгромом сухопутных сил персов и привела к их окончательному изгнанию из Греции. Однако как знаковая веха эта битва может быть воспринята лишь в контексте сентябрьского триумфа при Саламине — триумфа тактического, стратегического и духовного. При Платеях персы сражались без своего царя — после поражения на море Ксеркс покинул Грецию и увел с собой лучшую часть войска. У побережья восточной Беотии не курсировал мощный персидский флот. К тому же разобщенные полисы, ожесточенно соперничавшие вплоть до самого Саламинского сражения, воодушевились успехом и при Платеях выступили наконец единым фронтом. Эллины вывели в поле 70 тысяч одних только гоплитов[31], не говоря о вспомогательных легковооруженных отрядах — гораздо больше, чем им удавалось собрать когда-либо прежде. Таким образом, деморализованным недавним поражением персам пришлось сражаться без царя, без флота и без привычного для них подавляющего численного превосходства. Подкрепления с моря им ожидать не приходилось. Эллины же рвались в бой, полагая, что отступающие из Аттики персы деморализованы недавним разгромом своего флота и тем, что царь и высшие сановники бросили их во враждебной стране.

 Победы при Марафоне и Платеях — так же как неудачи при Артемисии и Фермопилах — не являлись решающими моментами десятилетнего греко-персидского противостояния. Марафон отсрочил завоевание Греции, Платеи покончили с надеждой Персии на такое завоевание, но невозможным его сделал именно Саламин.