Помоги проекту - поделись книгой:
Дора Маар очень неплохо говорила на испанском, и это здорово облегчило ей первые контакты с Пикассо. Ей тогда было 29 лет, а ему - 54 года.
Потом она стала приходить к нему в мастерскую на улице Великих Августинцев. Кстати, говорят, что это именно она нашла ее. Потом она поселилась на этой же улице в квартире за углом и стала все больше и больше предаваться живописи.
Пикассо потом говорил:
- Я могу твердо сказать, что после знакомства со мной жизнь Доры стала более содержательной. Более целеустремленной. Фотография ее не удовлетворяла. Она стала писать больше и добилась немалых успехов. Я вознес ее.
Наверное, он ееи в самом деле вознес, но лишь затем, чтобы потом уронить. Она, несомненно, стала делать успехи, и тут он начал от нее отдаляться. В конечном итоге, фотолаборатория вообще оказалась заброшена. Жаль, ведь она была классным фотографом. Не даром считается, что самый бесценный дар, который Дора Маар оставила после себя, и не кому-то, а истории - это многочисленные фотографии Пикассо.
Фотограф Брассай по этому поводу пишет:
«Иногда мы устраивали совместные выставки. Однако ее присутствие возле Пикассо ставило меня в щекотливое положение: у Доры было несравненно больше возможностей, чем у кого-либо другого, фотографировать художника и его произведения. И в самом начале их отношений она ревниво оберегала эту привилегию, которую не желала ни с кем делить: она всегда фотографировала Пикассо с удовольствием и не без таланта. Это она сфотографировала некоторые из его скульптур и помогала ему заниматься фотографией в темной комнате. Серия фотографий, которые сделала Дора на разных этапах работы над «Герникой», остается, без сомнения, непревзойденным свидетельством творческого процесса. Чтобы не задевать Дору, чуть что разражавшуюся слезами, я старался не ступать на территорию, которую она считала своей».
Поясним, что Дора Маар не только с документальной точностью фиксировала процесс рождения некоторых картин Пикассо, не только сделала множество его портретов, но под ее влиянием он и сам начал создавать экспериментальные работы, совмещающие фотографию с гравюрой и живописью.
Когда Дора Маар оставила свою фотолабораторию, кое-что из оборудования - осветительные лампы, задники и тому подобное - в конце концов появилось в мастерской Пикассо на улице Великих Августинцев. Черные шторы потом оказались очень кстати для затемнения во время войны, и он часто писал по ночам, направив свет ламп Доры на холст.
На улицу Великих Августинцев Дора приходила только по особым случаям. Пикассо каждый раз, когда хотел ее видеть, сам звонил ей. Она же никогда не знала, будет ли обедать или ужинать с ним, а посему была вынуждена постоянно находиться дома на тот случай, если он вдруг объявится. Зайти к нему сама или позвонить и сказать, что вечером ее не будет, она не имела права.
Этот странный порядок был заведен Пикассо, и художник Андре Воден, которому очень нравилась Дора, как-то рассказал такой случай. Однажды он пригласил ее на ужин, но она ответила, что до вечера не сможет сказать ни да, ни нет, потому что если условится встретиться с ним, а Пикассо позвонит и узнает, что у нее совсем другие планы, то придет в ярость. А ярость его была ужасна, и ее-то она боялась больше всего на свете. Даже больше того, что Андре Воден никогда больше не пригласит ее на ужин.
Глава семнадцатая. Знакомство с Франсуазой Жило
Франсуаза Жило. Мы уже несколько раз назвали это имя, и теперь настало время рассказать об этой женщине подробнее. Когда началась Вторая мировая война, американское посольство во Франции предложило Пикассо и Анри Матиссу переехать в Соединенные Штаты, но оба мастера отказались.
Пикассо ненавидел фашистов, но он не мог отказаться от своего образа жизни в Париже, от своих привычек и предпочел оказаться в оккупации.
Отметим, что в годы войны Пикассо чувствовал себя в Париже таким одиноким, что даже стал время от времени заходить к Ольге, якобы поговорить об их сыне, который тогда находился в нейтральной Швейцарии.
Однако это восстановление отношений длилось недолго, ибо в мае 1943 года Пикассо познакомился с художницей Франсуазой Жило, которой за полгода до этого исполнился двадцать один год. Эта девушка, родившаяся в Нёйи-сюр-Сен, была ровесницей его старшего сына Пауло (он родился 2 февраля, а она 26 ноября одного и того же 1921 года), но для нее уже было очевидно, что живопись - ее призвание.
Фотограф и художник Брассай рассказывает о ней следующее:
«Мы знакомы около трех лет: впервые я встретил Франсуазу в мастерской одного художника-венгра на Монпарнасе, который ввел ее в мир искусства. Ей было тогда лет семнадцать-восемнадцать, и она была помешана на живописи, жадно ловила все советы, страстно мечтала добиться признания. Франсуаза рассказывала мне о своих конфликтах с родными, придерживавшимися слишком буржуазных взглядов, чтобы допустить, будто занятия живописью можно предпочесть университетским лекциям; о мастерских художников, расположенных неподалеку от их виллы в Нёйи, куда она однажды пригласила меня на ужин. Я был покорен жизненной силой этой девушки, ее настойчивым стремлением преодолеть все преграды. Все в ней дышало свежестью и пылкостью. Ее экзальтация, вследствие чего она с равным восхищением относилась к живописи и к живописцам, вызывала у меня в памяти образ Беттины Брентано, которая путала поэзию и поэтов и в восемнадцать лет воспылала неудержимой страстью к Гёте».
Знакомство Пикассо и Франсуазы Жило произошло при следующих обстоятельствах. В то время у нее гостила ее школьная подруга Женевьева, приехавшая из Монпелье. И вот они в кампании с актером Аленом Кюни отправилась в один небольшой ресторанчик, называвшийся «Ле Каталан», в котором часто бывали писатели и художники. Там Франсуаза впервые увидела Пикассо, сидевшего за соседним столиком в компании друзей. Рядом с Пикассо в тот день находилась и Дора Маар. Франсуаза Жило в своих воспоминаниях оставила нам такой ее портрет:
«У нее было красивое овальное лицо, однако с массивной челюстью, это характерная черта почти всех ее портретов, написанных Пикассо. Черные волосы были гладко зачесаны назад. Я обратила внимание на ее бронзово- зеленые глаза и тонкие руки с длинными, сужающимися к концу пальцами. Больше всего в этой женщине поражала ее странная неподвижность. Говорила она мало, совершенно без жестов, в осанке ее было не только достоинство, но и некоторая скованность. Есть французское выражение, очень подходящее к данному случаю: она держалась как на святом причастии».
А вот наружность Пикассо Франсуазу слегка удивила, и дело тут заключалось в том, что свое представление о том, как он должен выглядеть, она основывала на фотографии, увиденной в посвященном Пикассо номере одного популярного журнала, датированного 1936 годом. На этой фотографии семилетней давности Пикассо выглядел неким завораживающе- красивым животным, теперь же у него были седеющие волосы и какой-то отсутствующий - то рассеянный, то откровенно скучающий - взгляд.
Франсуаза потом вспоминала об их первой встрече так:
«По ходу обеда я заметила, что Пикассо наблюдает за нами и время от времени слегка актерствует специально для нас. Было ясно, что он узнал Кюни, и отпускал реплики, несомненно, с расчетом на то, что мы их услышим. Всякий раз, говоря что-то особенно забавное, улыбался скорее нам, чем тем, кто сидел вместе с ним. В конце концов, он поднялся и подошел к нашему столику. Принес вазу черешен и предложил нам угощаться».
- Послушай, Кюни, - сказал Пикассо, - будь добр, познакомь меня со своими спутницами.
Ален представил девушек, а потом сказал:
- Франсуаза - умная.
Потом он указал на Женевьеву.
- А Женевьева - красивая. Посмотри, правда же, она похожа на древнегреческую статую?
Пикассо в ответ пожал плечами.
- В данном случае, ты судишь как актер. А как охарактеризуешь умную?
В тот вечер на Франсуазе Жило был зеленый тюрбан, закрывавший большую часть лба и щек. Пока Ален Кюни думал, как бы поостроумнее обыграть это, на заданный Пикассо вопрос ответила ее подруга:
- Франсуаза - флорентийская дева.
- И необычная, - добавил Кюни.
- Раз необычная - значит, интересная, - сказал Пикассо. - Ну, и чем у нас занимаются эти беглянки из истории искусств?
- Мы художницы, - гордо ответила Женевьева.
Пикассо громко засмеялся.
- Давно не слышал ничего более смешного. Девушки с такой внешностью не могут быть художницами.
И тогда Франсуаза рассказала ему, что Женевьева - ученица знаменитого скульптора и живописца Аристида Майоля, а она сама, хотя ничьей ученицей не является, - тоже вполне сложившаяся художница. И что в настоящее время у них открыта совместная выставка живописи и графики в галерее на улице Буасси д'Англе, что рядом с площадью Согласия. Пикассо поглядел на девушек на этот раз уже с удивлением.
- Ну что же . Я вроде бы тоже художник. А раз так, вы просто обязаны прийти ко мне в мастерскую, чтобы посмотреть на мои работы.
- Когда? - спросила Франсуаза Жило.
- Да хоть завтра. Или послезавтра. Словом, когда вам будет угодно. Франсуаза и Женевьева посовещались и ответили, что придут не завтра, не послезавтра, а еще вероятнее - в начале будущей недели. Пикассо вежливо поклонился:
- Как вам будет угодно.
После этого, пожав всем руки, он вернулся к своему столику.
И девушки пришли к нему, а когда они собрались уходить, Пикассо сказал:
- Если пожелаете прийти еще, непременно приходите. Но только, пожалуйста, не как паломники в Мекку. Приходите потому, что я вам нравлюсь, что вам интересно мое общество, потому что хотите прямых, простых отношений со мной. А если вам захочется лишь посмотреть мои картины, то с таким же успехом можно пойти на выставку или в музей.
Тогда Франсуаза Жило не восприняла это замечание Пикассо особенно серьезно, но через пару дней он нашел предлог снова увидеться с ней.
- Я видел вашу выставку, - сказал он, глядя ей прямо в глаза.
У нее не хватило смелости прямо спросить, какого он мнения об увиденном, поэтому она лишь сделала вид, что удивлена.
- У тебя большие способности к рисованию, - продолжал он, не обратив внимания на ее уловку. - Думаю, тебе нужно работать и работать.
Упорно. Ежедневно . И мне было бы любопытно наблюдать за твоими успехами. Надеюсь, ты будешь показывать мне свои рисунки время от времени.
Фотограф и художник Брассай, хорошо знавший Пикассо и Франсуазу Жило, рассказывает нам следующее:
«Франсуаза уже давно сгорала от желания показать свои работы Пикассо, с которым несколько месяцев назад [...] она познакомилась в одном парижском ресторане. Теперь девушка часто приходила на улицу Великих Августинцев и сидела в вестибюле, ожидая, пока божество позовет ее.
Пикассо нисколько не скрывал, что в его жизнь вошло новое чувство. Он настолько польщен, настолько горд своим мужским счастьем, что выставляет его напоказ. Однако я не согласен с Максом Жакобом, утверждавшим, что Пикассо обменял бы свою славу великого художника на славу Дон Жуана. Всегда жадный и всегда пресыщенный, как севильский соблазнитель, он никогда не позволял женщине порабощать себя, освобождаясь от ее власти в творчестве. Для него любовное приключение было не самоцелью, а необходимым стимулом для реализации творческих возможностей, имевшим слишком большое значение, чтобы его скрывать. Да разве можно скрыть любовь, которую тут же выдадут картины, рисунки, гравюры и скульптуры - черты новой избранницы всегда накладывались на черты недавней возлюбленной?..»
Далее он пишет:
«Пикассо был покорен маленьким ртом Франсуазы, пухлыми губами, густыми волосами, обрамлявшими ее лицо, огромными и чуть асимметричными зелеными глазами, тонкой талией подростка и округлыми очертаниями форм. Пикассо был покорен Франсуазой и позволял ей боготворить себя. Он любил ее так, словно чувство впервые пришло к нему.
Будучи свидетелем этой идиллии, я задавался вопросом, как скажется новая страсть на его искусстве: ведь каждая новая женщина вызывала к жизни новые выразительные средства. И меня пугали страдания, которые неизбежно принесет с собой это чувство...»
И ведь было, чего пугаться. Пикассо был взволнован, словно влюбившийся подросток, и говорил Брассаю, показывая на Франсуазу:
- Посмотрите, как она красива, как она изящна. Почему бы вам не сфотографировать ее? Только проследите, чтобы волосы были слегка растрепаны. Не снимайте ее, когда она только что вышла из парикмахерской.
Друг Пикассо впервые слышал о неприязни Пикассо к «аккуратным прическам». Ему, как выяснилось, нравились волосы, неприрученные и свободные, как кошки. Кстати, именно так он всегда рисовал свою Франсуазу.
А вот рассказ Карлоса Рохаса:
«После первой же встречи наедине с Франсуазой Жило, происходившей в мастерской Пикассо на улице Великих Августинцев [...], у обоих осталось отчетливое ощущение, что их свяжет общая судьба, а отнюдь не банальная мимолетная любовная связь. Пикассо показал Франсуазе работу из серии «Мастерская скульптора», выполненную в 1934 году, за девять лет до того, как они познакомились в кафе «Ле Каталан». На ней изображены две женщины: одна, обнаженная, сидит на каком-то возвышении, другая стоит рядом, завернувшись в шаль, конец которой закинут за спину. Пикассо обращает внимание своей гостьи на удивительное сходство между нею и этой женской фигурой: «Это вы. Вот здесь. И вы не будете этого отрицать. Меня всегда преследовали некоторые лица, и ваше - из их числа». [...]
В тот день художник попросил Франсуазу раздеться, чтобы увидеть, соответствует ли ее тело тому, что нарисовал он в своем воображении. К удивлению Пикассо, девушка, пока он ее раздевает, стоит не шелохнувшись. Возможно, она бессознательно угадала то, что раньше поняли Фернанда и Ольга: чтобы подчинить себе Минотавра, надо сочетать покорность и преклонение перед ним».
Сравнение с Минотавром очень часто используют биографы Пикассо. Чтобы было понятно, Минотавр, согласно греческому преданию, - это чудовище с телом человека и головой быка, произошедшее от любви Пасифаи, жены критского царя Миноса, к посланному богами быку. Минос потом скрывал его в специально построенном лабиринте, куда ему бросали на пожирание преступников, а также присылаемых из Афин молодых девушек и юношей (согласно легендам, Тесей убил Минотавра, а потом при помощи Ариадны (дочери Миноса и Пасифаи), давшей ему клубок ниток, благополучно вышел из лабиринта.
Что же касается Пикассо, то ему очень нравилась эта легенда, и он часто рисовал Минотавра и его оргии, но преступники и юноши художника не интересовали. Его «чудовищу» нужны были только девушки: юные и жизнерадостные, а главное - свежие и нетронутые, как Ольга Хохлова, когда он ее впервые встретил. Более того, его Минотавру нужны девушки доверчивые и послушные, ибо только такие могли дать ему немыслимые плотские наслаждения. Он и о себе это понял сразу. Для творчества ему необходимы самые сильные сексуальные страсти - без каких-либо ограничений и запретов. И чем старше становился этот Минотавр, тем он все яростнее пожирал эту лакомую пищу, быстро и во все возрастающих количествах. При этом ой искренне полагал, что снисходит до простой смертной, наделяя ее душой и даря ей тем самым «настоящую жизнь», до этого ей неведомую.
Когда Франсуаза в очередной раз пришла повидать Пикассо, он вдруг стал очень ясно выказывать другую сторону природы своего интереса к ней, глядя на нее уже совсем не как художник. А потом он взял и поцеловал ее в губы. Она не воспротивилась, и Пикассо с удивлением взглянул на нее.
- Отвратительно, - сказал он. - Как можно соблазнить кого-то в таких условиях? Если женщина не собирается сопротивляться, об этом не может быть и речи.
Несколько дней спустя Пикассо снова вернулся к этой теме, и Франсуаза сказала, что заранее ничего обещать не может, но он волен сделать новую попытку в любое время.
Ее слова вновь вызвали у Пикассо раздражение.
- Несмотря на твой возраст, - сказал он, - мне кажется, у тебя большой опыт в подобных делах.
- Вовсе нет, - ответила она, - большим опытом я не обладаю.
- Ну, тогда я не понимаю тебя. Твое поведение лишено смысла.
- Ничего не могу поделать. Лишено оно смысла или нет, оно такое, какое есть.
- Мне трудно тебя понять.
Позднее Франсуаза Жило написала:
«Внешность моя не казалась мне замечательной; с другой стороны, я не считала себя дурнушкой. И чувствовала себя совершенно бесстрашной, непредубежденной и независимой во всех своих суждениях, безмятежно свободной от всевозможных иллюзий, возникающих у молодых людей от неопытности. Словом, мнила себя зрелым философом в обличье юной девушки».
А потом она все же оказалась в его объятиях, и страсть захлестнула их с головой. После этого она лежала рядом с ним совершенно счастливая, не ощущая необходимости ни в чем, кроме его присутствия. Он что-то говорил, а она чувствовала, что это начало чего-то чудесного в полном смысле этого слова.
Нет, тогда он не говорил, что любит ее - было еще слишком рано. Он сказал это, несколько недель спустя. И Франсуаза ему поверила.
Для нее Пикассо являлся великим художником, вызывающим всеобщее восхищение, но совершенно безликим. До этого он возбуждал ее интерес, а теперь в ней пробудились чувства. Оказалось, что они в отношениях способен отойти от всех стереотипов так же решительно, как и в искусстве.
А потом он вдруг сказал:
- Мы не должны слишком часто видеться. Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не прикасайся к ним. Нельзя злоупотреблять тем, что должно принести свет в мою и твою жизнь. Все прочее обременяет меня и заслоняет свет. Наши отношения я ощущаю как открывшееся окно. И хочу, чтобы оно оставалось открытым. Мы будем встречаться, но не слишком часто. Когда захочешь увидеться, позвони мне и скажи.
Пикассо собирался провести ближайшие несколько дней со своей дочерью Майей и ее матерью, Марией-Терезой Вальтер, жившими в квартире на бульваре короля Генриха IV. Шел 1944 год, в том районе не утихали бои, и он волновался по поводу их безопасности.
Париж был полностью освобожден несколько дней спустя, 24-го августа.
После этого Франсуаза Жило на несколько лет стала его новой музой. Он много рисовал ее и при этом почти каждый раз злился:
- Плохо. Никуда не годится.
И безжалостно рвал, рвал, рвал рисунки один за другим.
А потом он вдруг сказал:
- Лучше попозируй мне обнаженной.
Когда она разделась, он поставил ее возле двери, очень прямо, с опущенными по бокам руками.
Поделиться книгой: