Помоги проекту - поделись книгой:
Дело в том, что обеспечивать вступление в партию рабочих с каждым годом становилось всё труднее. По двум причинам. Во-первых, на бытовом уровне сами рабочие не очень рвались в КПСС. Вместе с партийным билетом к ним приходила обязанность платить партийные взносы, посещать партийные собрания, выполнять какие-то мелкие поручения. А зачем это всё, если ты не лезешь в начальство? Во-вторых, самое главное, по мере экономического развития страны происходило перераспределение трудовых ресурсов из традиционных отраслей промышленности в сектора управления, науки, образования, сферы обслуживания, торговли. Но здесь штатным расписанием зачастую вообще не предусматривалась должность рабочего: сплошь "инженеры", "лаборанты", "операторы", т.е. формально для партийных статистиков "служащие". Помню, в пору работы в Орготделе ЦК, в сферу ответственности которого как раз и входили вопросы партийного пополнения, мне довелось составлять ответ на письмо из Ленинградской области. Автор, кто-то из местного райкома КПСС, сообщал, что они не могут сформировать парторганизацию на Ленинградской АЭС, поскольку там по штатному расписанию все числятся инженерами, т.е. для статистических отчетов "служащие". Как же так, справедливо возмущался автор, перед любым парикмахером дверь в партию открыта, поскольку он считается рабочим. А инженера АЭС мы принять не можем. "Какое же мы готовим будущее для нашей партии?"
Несмотря на титанические усилия Орготдела ЦК, "рабочее ядро" укреплялось из рук вон плохо. Так, в 1971 г. рабочие среди вступивших в партию составили 31,2%, а в 1981-м — 31,7%. Ничтожный "навар" за десять лет упорных трудов. Думаю, что и эти цифры были завышенными при помощи бюрократических манипуляций с понятием "рабочий". К примеру, я сам вступил в КПСС, будучи студентом Московского госуниверситета, а в отчетах проходил как "рабочий". В ту пору временно для Москвы действовало от ЦК соответствующая послабление.
С другой стороны, со стороны "служащих", ситуация выглядела также драматически — но по противоположной причине. Здесь напор желающих обзавестись партийным билетом был настолько сильным, что партийным комитетам приходилось прилагать чрезвычайные усилия, чтобы не допустить взрывного разбухания соответствующего статистического показателя или даже снизить его. Особенно азартно, изобретательно, нередко со скандалами и жалобами по всем инстанциям, прорывались в члены КПСС работники науки, образования, культуры, торговли, в меньшей степени — технические специалисты, в еще меньшей — управленцы, поскольку среди них и без того партийная прослойка была значительной.
Конечно, нельзя подозревать всех, кто вступал в партию из этой категории граждан, в корыстных намерениях. Большинство, наверное, все-таки совершали этот шаг из высоких побуждений. Вместе с тем было слишком много и таких, кто всеми правдами и неправдами прорывались в партию исключительно из карьерных соображений, в надежде что-то урвать от партии для себя. Они добивались партийного билета, чтобы как можно больше брать от общества, а не отдавать ему, вопреки торжественному обещанию в заявлениях о приеме. Вместе с ними в атмосферу внутрипартийной жизни проникали настроения либерализма, шкурничества, политического цинизма. В отчаянных попытках не допустить увеличения доли "служащих" в КПСС, партийные комитеты шли на вовлечение в партию массы случайных, порою даже маргинальных людей, лишь бы их можно было внести в отчет как "рабочих". В результате происходило социальное разрыхление и политическое разложение состава партии сразу с двух сторон: со стороны так называемых интеллигентов и со стороны так называемых рабочих. Такой непомерной ценой за десять лет, с 1971 по 1981 годы, удалось срезать долю "служащих" в партии на до смешного малую величину: с 44,8 до 43,8%. Нарастающее в результате всех этих бюрократических игр очевидное истощение жизненных сил партии пытались компенсировать увеличением числа профессиональных партработников. Только за время между ХХV и ХХVI съездами КПСС (1976-1981 гг.) во всех звеньях партии было установлено дополнительно более 8 тысяч новых должностей. Однако эти штатные щедроты ЦК не делали партию сильнее. Они лишь крепче пристегивали её к платформе государственного механизма.
Кого следует винить за появление всех этих опасных для партии и страны несуразиц? Разумеется, брежневское Политбюро и, в первую очередь, самого Брежнева. К сожалению, ни он сам, ни деятели из его окружения не проявляли серьезного интереса к вопросам внутреннего состояния КПСС. Для них хватало в этой части знакомства с цифрами, которые умело готовил и выдавал наверх Орготдел. Став генсеком, Андропов, наоборот, с самого начала заговорил о необходимости навести порядок прежде всего в самой партии. Но его век оказался короток, после чего, с приходом Горбачева, все вернулось на круги своя. Более того, Горбачев боялся партии, видел в ней для себя главную угрозу лишиться власти.
КРОВОПУСКАНИЕ
Когда и для чего началась в СССР перестройка? Вопрос простой, а правильный ответ на него услышишь редко. Даже от людей в этой материи, казалось бы, сведущих. Вот подвернулась мне под руку книжка Ивана Лаптева "Власть без славы" (2002 г.). Полистал странички — и вдруг наткнулся на слова будто Горбачев, "сразу заявивший ни много ни мало о перестройке, с первых дней своего генсекства вызвал смутную тревогу, прежде всего, у аппарата". Какая глупость! Иван Дмитриевич прошел большой жизненный путь. Работал в Отделе пропаганды ЦК КПСС, где слыл за хорошего человека и велосипедиста. При тяжко больном Черненко ушлые помощники Константина Устиновича просунули Ивана как "своего" в главные редактора "Известий", где он звезд с неба не хватал, но старался изо всех сил под присмотром и руководством своего первого зама Голембиовского. Потом, когда пришло время, они стали вместе помогать профессиональному провокатору Александру Яковлеву дискредитировать партию, Советскую власть и социализм. За это Иван был продвинут в народные депутаты СССР и даже стал председателем Совета Союза ВС СССР. В августе 1991-го помогал Горбачеву и Ельцину расправляться с "путчистами", а также со Съездом народных депутатов и Верховным Советом. Предполагаю, что он доктор каких-нибудь наук, потому как быть таким большим начальником и не преуспеть в науках невозможно. И вот такой компетентный свидетель эпохи утверждает печатно, будто Горбачев сразу, т.е. в 1985 г. заявил "ни много ни мало о перестройке"!
А между тем на моей книжной полке пылится в статусе раритета изданное в 1987 г. в Москве 300-страничное пособие "для системы политической учебы" под названием "Стратегия ускорения". Написали его совместно: один член-корреспондент АН СССР, семь докторов и четыре кандидата наук, чей совокупный интеллект, во всяком случае, не уступает интеллекту Ивана Лаптева. Из пособия следует непреложно, что ни в 1985-м, ни в 86-м, ни в 87-м перестройка еще не имела места быть, хотя слово такое в 1987 г. и в самом деле стало появляться в партийных документах вторым планом при "стратегии ускорения". Правда в том, что "с первых дней своего генсекства" Горбачев провозгласил себя не перестройщиком, а великим экономистом, намеренным уже в ближайшие 1,5-2 года вывести экономику СССР на самые передовые рубежи. Экономику он объявил своим любимым делом, о котором способен говорить часами. И действительно — говорил. Столь же решительно и радикально были настроены на качественный прорыв в экономике и два ближайших соратника молодого генсека, Рыжков и Лигачев. Едва разместившись втроем на вершинах власти в СССР, они без проволочек предъявили публике убедительные доказательства своей несомненной в плане государственного управления некомпетентности.
Наиболее известная акция этого периода — антиалкогольная. Не буду злословить по её поводу, ибо и без меня талантливых по этой части много. Отмечу, однако, вот какую деталь. В период подготовки соответствующих документов, чем очень неохотно, возражая и сопротивляясь, занимался под нажимом Лигачева Орготдел ЦК, меня искренне удивляла и удивляет по сей день невероятная сила внешнего давления на ЦК в пользу принятия против пьянства как можно более жестоких мер. Нельзя было разобраться, что в этом давлении являлось спонтанным проявлением подлинных настроений народа, а что режиссируется кем-то в собственных интересах. В ЦК нескончаемым потоком шли письма граждан, резолюции собраний, общественных организаций и комитетов с требованиями ввести в стране "сухой закон". Я видел прошнурованные амбарные книги, содержавшие тысячи подписей — опять же в пользу "сухого закона". Мало того, в стране объявились и неуловимо мигрировали какие-то старцы, вещуны, бродячие проповедники, соблазнявшие народ ложью, будто до 1917 г. русские в рот спиртного не брали, а пьянство внедрили евреи и большевики, чтобы тем самым погубить Святую Русь. Аудиозаписи их проповедей достигали кабинетов на Старой площади. На славу потрудилась и наука. В частности, в упоминавшемся выше материале Бестужева-Лады, помимо темы "черной" экономики, содержится также душераздирающее описание трагедии пьянства в советском обществе. В конечном счете, в стране все-таки ввели некую слабую форму "сухого закона", после чего все, кто добивались этой меры, как-то рассосались, пропали за горизонтом, а под лучами быстро накалявшегося общественного негодования остался для ответа один Лигачев. Хотя, между прочим, под законами против пьянства нет его подписи.
Антиалкогольная кампания в условиях 1985 г. была больше, чем преступлением. Она была ошибкой. Прежде всего потому, что мощно стимулировала рост теневой экономики. Бывший первый зам. Председателя КГБ СССР, генерал-полковник В.Ф.Грушко, чекист без всяких кавычек, в своих воспоминаниях "Судьба разведчика" следующим образом подвел итоги антиалкогольного похода: "мы получили целый букет проблем: астрономический скачок теневых доходов и накопление первоначального частного капитала, бурный рост коррупции, исчезновение из продажи сахара в целях самогоноварения… Короче, результаты оказались прямо противоположными ожидаемым, а казна недосчиталась огромных бюджетных сумм, возместить которые оказалось нечем". Именно с антиалкогольной кампании стартовал процесс интенсивной накачки финансами из государственных ресурсов сферы "черной" экономики, переросший в конце концов в начале 90-х в тотальное разграбление "теневиками" крупнейшей мировой супердержавы. Вместе с тем эта кампания впервые породила в обществе серьезные сомнения не столько даже в компетентности, сколько в минимальном политическом и государственном здравомыслии нового руководства.
Среди понимающих людей эти сомнения были особенно тревожными ещё и потому, что "с самого начала своего генсекства" Горбачев лично изувечил то, в чем, как полагал, лучше всего разбирался, т.е. систему государственного управления сельским хозяйством. Несмотря на все возражения руководителей трех крупнейших республик Союза: Казахстана (Кунаев), России (Воротников) и Украины (Щербицкий),— он добился упразднения всех сельскохозяйственных министерств и возведения на их руинах единого Госагропрома СССР. Однако вскоре был вынужден признать, что эта мера была крупнейшей ошибкой. Тем не менее, аналогичная судьба постигла и систему управления машиностроительными отраслями. Соответствующие министерства (около двух десятков) пошли на слом, а вместо них возникло некое Бюро Совмина по машиностроению, посредством которого Манилов от экономики Рыжков вместе с группой облепивших его экономических академиков намеревались удивить мир успехами в машиностроении.
За всей этой реформаторской суетой пристальным немигающим взглядом почуявшего обильную трапезу удава наблюдала администрация США. И, абсолютно точно выбрав наилучший момент, нанесла в конце концов из-за океана по экономике СССР удар сокрушающей силы. Едва только наши тогдашние лидеры очнулись после триумфального для них ХХVII съезда КПСС, американцы (воздадим должное их стратегическому мастерству), используя свое влияние в странах ОПЕК, безжалостно обрушили мировые цены на нефть. Если в конце 1985 г. цена за баррель достигала 30 долл., то в марте-апреле 1986 г. она упала до 13 долл. Вдобавок, в самом конце апреля страну постигло новое великое несчастье — чернобыльская катастрофа. В государственной казне задули ветры разорения и нищеты. Всё это нужно было как-то объяснять и без того измученному трезвостью и магазинными очередями народу. В той накаленной атмосфере былые мартовские соратники быстро перессорились друг с другом. Особенно тревожил Горбачева резкий рост влияния Лигачева. Егор Кузьмич, единственный из них, мог по-настоящему работать, самостоятельно принимать ответственные решения и добиваться их выполнения. Был искренне предан партии и любил народ больше, чем самого себя. Пользовался широкой поддержкой областных партийных секретарей, имел связи и влияние в среде деятелей науки, руководителей промышленности и сельского хозяйства. У него установились деловые, почти доверительные отношения с министром обороны СССР, маршалом Соколовым, не одобрявшим, как и все военное руководство, безалаберных разоруженческих инициатив Горбачева. Последний советский премьер В.Павлов в своей интересной книжке "Август изнутри" (1993) справедливо замечает о Лигачеве: "В 1986 -1988 годах у него власти было, пожалуй, больше, чем у Горбачева или Яковлева".
Словом, уже в середине 1986-го перед Горбачевым обозначилась перспектива утраты власти. Тем более неприятная, что ещё при Черненко МВД СССР (министр Федорчук) успело организовать небольшую проверку деятельности Горбачева за время, когда он возглавлял Ставропольскую краевую парторганизацию. По слухам, быстро нарыли материалов, имеющих хорошую судебную перспективу. Поэтому при неблагоприятном стечении обстоятельств утрата места генсека вполне могла обернуться для Горбачева местом на скамье подсудимых. Реальных политических ресурсов сохранения власти оставалось немного. Правда, газетчики продолжали дружно поносить Брежнева как главного виновника всех бед, возбуждая тем самым кровь в жилах либеральных интеллигентов. Но этого было явно недостаточно для спокойной жизни.
Тогда Горбачев обратил свой взор в сторону США. В августе 1986 г. он послал туда свой отчаянный вопль о помощи, согласившись в одностороннем порядке исключить ядерные арсеналы Англии и Франции из рассмотрения на советско-американских переговорах по разоружению. США оставались невозмутимы. Горбачев принялся выпрашивать у Рейгана личную встречу. Подчеркнуто неохотно Рейган дал в конце концов свое согласие на таковую в Рейкъявике. В октябре, прихватив с собой Шеварднадзе и Яковлева (хорошая компания), Горбачев, точно как Генрих Четвертый в Каноссу, отправился в Рейкъявик на прием к Рейгану.
Всего за шесть лет пребывания в должности Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачев одиннадцать раз встречался с президентами США. Пять раз с Рейганом, шесть — с Дж. Бушем. Итог этих встреч известен. Советский Союз и его армия исчезли с политической карты мира, а США превратились в единственного абсолютного гегемона на мировой арене. Американской дипломатии есть чем гордиться. Российской — над чем смеяться и рыдать.
СПЛОШНЫЕ ФОЛЫ
Анна Серафимова
12 августа 2002 0
Author: Анна Серафимова
СПЛОШНЫЕ ФОЛЫ
Баскетболистом Макаров был хорошим, но не выдающимся. Он удивил многих, когда, проучившись на "физмате" два года на одни пятерки, бросил университет, ушел в армию, а вернувшись, поступил на "спортфак".
— Для меня весь смысл жизни, по большому счету, заключается в этой игре. Занимаясь спортом с детства, я в корзину не один десяток тысяч мячей забросил (за точные дальние броски он даже получил прозвище "Макаров-Стечкин"), но до сих пор каждому попаданию жутко радуюсь...
После университета его направили тренером в ДСШ на окраину города. Там Макаров создал команду, которая через два года выиграла первенство города в своей возрастной группе. Это объяснили тем, что ребятам на окраинах нечем заняться — вот и гоняют в зале день-деньской. Команду-чемпиона передали маститому тренеру, а Макарова перевели в клуб, но захолустный — тренировать юношей, засевших в конце турнирной таблицы. И снова успех через пару лет. Пробовали опять чем-то объяснить, но председатель спорткомитета сказал: "Тренер он классный, вот что".
В нормальных условиях, до всяких перестроек-реформ, Макаров не проработал и десяти лет. Потом всем вдруг стало не до спорта.
— Когда деньги выделять практически перестали, я понял: надо что-то предпринимать, так как без баскетбола, тренерской работы я жизни не мыслил. Ладно, если бы просто зарплату мне не платили — без нее обошелся бы, ходил бы сторожить по ночам. Но надо и зал арендовать, и мячи покупать, форму, и на соревнования хоть раз в год ездить...
И Макаров занялся бизнесом с единственной целью — зарабатывать на финансирование баскетбольного клуба (одной командой, без преемственности, не обойтись). Создает фирму, успешно ею руководит, направляя всю прибыль на содержание спортклуба. Математический склад ума и смекалка игрока, мгновенно принимающего решения, позволили ему достаточно легко освоиться на новом поприще. Помимо нехитрых операций "купи-продай", популярных у "предпринимателей первой волны", он не без успеха занимался внедренческой деятельностью, устраивал игравших у него ребят на малые предприятия. Ставшая лидером областного баскетбола команда требовала всё больше денег, а расширять бизнес без новых вливаний в него нельзя. Готовый клуб, популярный в городе, даже не перекупило, а просто переоформило на себя одно из крупнейших предприятий области, оживших после стагнации. Случилось это накануне выборов, в которых директор предприятия принимал участие и не без помощи имиджа покровителя спорта выиграл.
Макарову предложили роль второго тренера (полотенца подавать вспотевшим игрокам) у приглашенного столичного мэтра. Он отказался. На то и был расчет: не выгнали, сам ушел, всё по-благородному...
— Дурак! Надо было продать клуб!— говорили Макарову не слишком хорошо знавшие его "доброхоты".
— Это как ребенка своего продать. Кто-то и на этом, наверное, деньги делает...
Прибыль от оставшейся пары магазинчиков позволяют Макарову арендовать зал в одной из школ, где он сам занимается с "ветеранами" и тренирует "грудных" мальчишек, которых находит повсюду.
— С мастерами сейчас и без меня есть кому заниматься, а на этих охотников нет. Тут я вне конкуренции. Слава Богу, жена у меня понимающая, ни разу не упрекнула в том, что заработанное на ребят трачу (Макаров ездит на "Волге" и живет в квартире, полученной в пору работы в ДСШ).
— Если бы я хоть слово против его баскетбола сказала, он бы ушел, и сыновья за ним — они отца боготворят. Так лучше я "при своих" останусь. Да и влюбилась-то я в него, когда на площадке увидела,— смеется жена.
Вот Ходорковский, попав с нашими деньгами в список богатейших людей мира, приезжает к каким-то юным правонарушителям, облагодетельствовав их парой компьютеров. Сумма "дара" едва ли составляет миллионную часть от чудесным образом приобретенного олигархом богатства, но об этом трубят везде и всюду как о невиданном аттракционе щедрости и бескорыстия. А провинциальный парень всё заработанное тратит на то, чтобы кто-то занимался спортом, считает это само собой разумеющимся и мысли не имеет афишироваться. Но разве не он — "герой нашего времени" сребролюбия и стяжательства, не погрязший в грехах под оправдательную ссылку "нынче время такое"?
ПРОВАЛ В НЕЗНАНИЕ
12 августа 2002 0
ПРОВАЛ В НЕЗНАНИЕ
Александр Проханов, главный редактор газеты "Завтра". Мы хотим говорить о знании. Но что это такое? Знание как категория? Или это сумма представлений? Или дисциплинарный набор сведений? Знание — чего? Закона Ома? Или методов вторжения в генетические коды растений? Или знание того, как двигаться и развиваться государству, политической системе, человечеству? Тут очень легко впасть в некую гносеологическую схоластику и весь "круглый стол" посвятить поиску определения, что же такое знание. Когда я говорю о большом ЗНАНИИ, написанном всеми прописными буквами, я имею в виду знание, которое необходимо стране, империи, политической системе для того, чтобы двигаться в историческом процессе. Которое определяет историю, тождественно истории. Это знание того, как писать историю, какими методами управлять историей.
Великий Советский проект был важен человечеству тем, что он, как носитель огромного исторического субъекта, альтернативного, противопоставившего себя миру "Я", замышлялся не просто как умение конструировать новый невиданный суперсоциум и суперимперию, а как перед этим летящим самолетом создавать пространство, новое небо, в котором этот самолет может лететь, действовать, жить. Большое знание — а именно о нем имеет смысл вести речь, исследуя, осталось ли оно в современной России или улетучилось — это знание о путях развития, о том, как этого развития достичь и как сконструировать свою собственную субъектную великую историю. По существу, управление историей — это и есть основная задача человечества. Ведь Христос пришел на Землю для того, чтобы исправить сгнившую, изжившую себя, скорчившуюся историю. Он историю взял и распрямил о колено, вернул ей то направление, которое было задумано Господом и осквернено всевозможными содомами и гоморрами. Управлять историей — а к этому стремятся все крупные субъектные государства мира, в первую очередь оставшиеся без Советского Союза Соединенные Штаты Америки — это способность не просто управлять вектором развития, темпами и ускорениями продвижения к заданным целям, сложными корреляциями этого движения. Это умение не просто создать из ничего математические школы, которые могли бы обслуживать Лос-Аламосский проект или Силиконовую долину. Это еще и способость подчинять все эти отдельные знания в математике, биоинженерии, космогонии, метафизике одному — главному, задуманному, осмысленному историческому вектору, в котором этот субъект хочет развиваться.
Гейдар Джемаль, председатель Исламского комитета. Александр, в твоих словах содержится очень важный и глубокий парадокс: "Человечество должно управлять историей в направлении, задуманном Господом". Подлинное знание всегда имеет характер религиозного визионерства…
Сергей Кара-Мурза, философ. Беда в том, что ничего из этого неприменимо в современной России. Сегодня государство находится в том аномальном состоянии, когда происходят многочисленные и порой непредвиденные переходы порядка в хаос, зарождения ячеек нового порядка и новая хаотизация. Подобное состояние глубокого кризиса взывает к обеспечению безопасности. Процессы перехода порядка в хаос не должны заходить за определенный порог, за которым начинаются необратимые процессы распада, всеобщей гибели. В таких ситуациях знание нужно рассматривать как ресурс, получение, хранение, использование и распространение которого необходимо для того, чтобы государство выполнило хотя бы минимальную свою функцию — обеспечение системы. Все остальное имеет смысл, только если выполнено это изначальное условие. Поэтому, при всем огрублении и упрощении, можно рассматривать знание как ресурс.
Нынешнее государство является государством "анти-знания". То есть является государством, которое лишает знание его универсального измерения, закрывает и превращает в жреческое и эзотерическое очень многие виды открытого знания, необходимые для преодоления кризиса. Сегодняшняя Россия является государством, которое разрушает генетический аппарат передачи знания: общеобразовательную школу и те институты, которые сложились за 300 лет в России для создания, хранения, переработки и распространения знания, а именно наук. Это зло укоренилось и уже воспроизводится во вновь создаваемых структурах, поэтому перспектива выхода из кризиса в таком государстве очень неблагоприятная.
Олег Генисаретский, руководитель Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа. Знание — это не просто некий ресурс, который хранится, воспроизводится или распространяется. Знание живет в сознании человека. Говоря о знании, мы подразумеваем творческую динамическую реальность, связанную с мышлением, с интеллектуальной деятельностью, которая в современном обществе социально обустроена, выражена в социальных институтах. И чтобы обсуждать эту тему, нужно говорить о том, какие современные институты способны обеспечить государство знанием.
Гейдар Джемаль. Знание в чистом виде всегда было эзотерическим и жреческим. Как таковое, оно является продуктом прежде всего общества, которое не следует путать с государственной машиной. В историческом смысле знание неотъемлемо от общества; государство же порождено не знанием, а информацией. Со времен Древнего Египта и Вавилона государство возникало из деятельности писцов, которые проводили статистическую фиксацию выработанного продукта. Это государство ученых, статистики, информации.
Сегодня государство само становится жертвой своей информационной природы. Ведь если традиционное государство воздействовало на своих граждан, манипулируя информацией, то сегодня информация уходит из-под контроля государства и становится продуктом, производимым внегосударственными системами. Эти системы, влияя на граждан, фактически лишают государственную структуру легитимности. Государство, связанное с информацией,— это юридический субъект. Если информационные каналы переходят под контроль внегосударственных структур, то этот юридический субъект просто разлагается.
Олег Генисаретский. Давайте в этой связи вернемся немного назад. Вы, наверное, помните, что последняя инициатива Советского государства в области науки состояла в попытке провести Пленум ЦК КПСС по научно-техническому прогрессу. Подлозунг: "Совместим преимущества социализма с достижениями научно-технической революции". Этот пленум, много раз откладывавшийся, так и не состоялся. Для меня очень симптоматично, что он не состоялся. Потому что превращение науки в непосредственные производительные силы, согласно марксистской логике, означало бы, что класс интеллектуалов становился, по крайней мере, одной из ведущих сил современности.
Проигнорировав этот основополагающий мотив марксистской мысли, партия продолжала держаться за псевдосоциологическую конструкцию пролетарского гегемонизма и предприняла ряд шагов, чтобы его политически обеспечить. Пленум в данном случае — маленький сигнал. В основе лежит глубокий внутренний разрыв между политическими, государственными структурами и тем, откуда растет всякое знание, будь оно духовное, гуманитарное или естественнонаучное. И этот разрыв не преодолен. Именно поэтому обсуждать тему "Государство и знание" в ресурсном разрезе — значит продолжать подыгрывать той политической структуре, из-за которой мы уже проиграли организационную революцию. Именно поэтому сама тема нуждается в иной постановке.
Конечно, безопасность — великая вещь, но она, в отличие от научного и общественного развития, всегда исходит от нужды, а не от избытка. Нельзя существовать, поддерживать порядок, не развиваясь, не прилагая усилий в этом направлении.
Гейдар Джемаль. Вот здесь, на мой взгляд, и вырисовывается главная методологическая закавыка. Партия не хотела переходить к технократической форме общества. Она инстинктивно ощущала, что знание есть политическая сила, связанная не с информацией, будь она даже естественнонаучная, а со специфическим видением бытия. В Советском Союзе такое специфическое видение было воплощено в советской идеологии, которая защищалась монополией партии на идеологическое понимание глобальных концепций — таких, как человечество, общество, история и т.д.
Технократия принципиально деидеологизирована, потому что она связана с контролем, оценкой, переработкой и распределением информационного потока, являющегося чисто оперативным потоком. Когда общество переходит от идеологической целостности, при которой знание является политическим пониманием всеобщей концепции развития, к технократической форме существования, при которой естественнонаучные "операторы" представляют собой одну из "ведущих сил", то инициатива уходит от государства к этим силам, имеющим приоритет в производстве естественнонаучного знания. В этом смысле СССР был обречен утратить политический контроль над тем технократическим внутрисоветским классом, который объективно составил бы один из сегментов мирового технократического класса.
Александр Проханов. У меня есть собственное ощущение того, какое место занимало знание в СССР. Советское общество было сконструировано. Оно не возникло в результате какой-то исторической эволюции, плавного перехода Белой России в Красную. Это был результат огромного сокрушитель- ного взрыва, когда старое общество было демонтировано как демонтированы близнецы на Манхеттэне — и на их месте в кратчайшие сроки было построено новое общество. По чертежам, которые были приблизительно известны. То есть это была грандиозных размеров социально-инженерная акция. Причем это общество было задумано таким образом, что оно должно было постоянно менять свои балки, контуры, наращивать этажи, обрушивать устаревшие формы, навешивать купола, строить мосты, чтобы соединять берега, а потом разбирать их и превращать в корабли, плавающие вдоль реки.
Всё это предполагало огромное количество самых разных социальных, политических, экономических и просто инженерных знаний, которые все должны были проверяться одним — колоссальным провидением, суперзнанием. Это суперзнание, по-видимому, не исчерпывалось программами Съездов или госплановскими выкладками на очередную пятилетку. Это было некое метафизическое знание. Я предполагаю, что в основе Советского общества лежали мистические, сакральные представления. Следы этих представлений отчетливее всего видны сегодня на Красной площади, где собраны советские оккультные символы, руны и пентаграммы, в которых закодировано знание первых советских жрецов.
Этих жрецов постепенно не стало; мистическое, а вместе с ним и социально-инженерное знание постепенно оставляло Советский Союз. По-прежнему были грандиозные замыслы, как, скажем, создание за десятилетие океанического флота. Или Атомный проект, когда страна строила электростанции, дабы возник огромный квант энергии, с помощью которого можно было обогащать уран; когда вся геология была подчинена поиску урановых месторождений; когда создавались закрытые зоны, испытывались первые урановые реакторы. Или освоение целины. Или создание большевистской инфраструктуры Сибири, когда удалось проторить тропы сначала с Запада на Восток через дороги, параллельные Транссибу, а потом провести оттуда трассы на Север, к кромке Ледовитого океана, расчертив Сибирь квадратами, ограниченными железнодорожными ветками. Это была огромная геостратегическая работа, которую провели большевики и на которую сядет следующая, другая, постбольшевистская Россия. Но я не говорю об этих проектных замыслах. Речь идет об исчезнувшем субъектном ощущении страны, об альтернативной истории, о знании того, как и куда двигаться. Исчезли инженеры. Одни были расстреляны, другие обленились, у третьих не хватило генетического опыта. Улетучились эти красные, метафизические энергии. Было время, когда Красные боги погибли, покинули свою родину. Когда это случилось? Сразу же после Сталина, или в постхрущевский момент, или уже в период горбачевизма — трудно сказать. Но это великое советское знание исчезло, на дне остались только обломки проектов.
Сергей Кара-Мурза. И на фоне этого экзистенциального катаклизма многие продолжают пережевывать интриги в КПСС, в марксизме. С другой стороны, в тот момент, когда большая часть общества ощущает приближение катастрофы и испытывает острую нужду в жизненно важном ресурсе, считать, что ресурсная постановка вопроса не является приоритетной на фоне перспектив развития, я думаю, не стоит. Это свидетельствует о том, что часть интеллигенции, действительно, оказалась кастрирована политически, духовно и культурно, и почему-то была уверена, что уж она-то попадет на спасательную шлюпку, когда эта катастрофа наступит.
Те, кто такой уверенности не имеют, описывают ситуацию в терминах угрожающей катастрофы, и здесь совершенно приоритетным является инвентаризация всех тех соломинок, из которых можно построить спасательный плот. И среди этих соломинок — слава Богу, что у нас не произошло выпадение в антиинтеллектуализм, несмотря на все усилия СМИ,— в нашей культурной среде знание рассматривается как один из главных ресурсов и спасения, и последующего развития. Ситуация, в которой мы находимся, не просто делает потребность в знании несравненно более острой, чем в период стабильного существования и развития, она требует другой структуры знания, а также иного сознания тех, кто его производит и распространяет. Но такой структурной перестройки в институтах, производящих и транслирующих знание, в России в ходе этого кризиса не произошло. Например, наука осталась совершенно глуха, даже в тех скудных рамках, в которых она существует, к наибольшим угрозам для жизни населения.
Например, значительная часть населения сейчас испытывает голод. Здоровье приблизительно 10 млн. человек разрушается. Культуру жизни в условиях голода мы полностью потеряли. В таких ситуациях наука должна взяться за дело, выявить новую проблему, изучить ее и дать людям какую-нибудь помощь через свои каналы знания, в отличие от традиций. Но наша наука не занимается проблемой недоедания. Она не видит в голоде ни идеологической, ни правовой, ни культурной проблемы. Ученые сегодня собственного долга не чувствуют. Ученые забыли, как говорится, для чего их мать родила. И таких примеров довольно много.
Олег Генисаретский. Каждый должен заниматься своим делом, без знания ни государственность, ни народ не выживают. Да, каналы трансляции знания должны работать. Но что же им мешает? Прежде всего, это порочные институты науки, сформировавшиеся в советское время, существующие и сейчас. Сохранилось феодальное право на научный продукт, которое культивировалось в хваленом ВПК, в "почтовых ящиках", да и в академиях наук. Поэтому ждать от этих институтов заинтересованного участия в чьих-то судьбах, по меньшей мере, наивно. Эта структура никогда не была на это ориентирована.
Вопрос о знании должен ставиться в иной плоскости. Да, сократилось финансирование государством, но с другой стороны, возникло много различных аналитических центров, академий и других институтов. Стоит обратить внимание на то, поддается ли сфера производства и трансляции знания какому-то социальному управлению? Что государство может делать по отношению к этой сфере знания и мышления? Есть ли у государства какие-нибудь технологии, рычаги воздействия на эту сферу? В этой связи приходится задуматься по поводу очень модной сейчас в информационно-технологических кругах концепции "управления знанием".
Гейдар Джемаль. Я не согласен, что присвоение знания в советский период было феодальным — оно было бюрократическим. Оно было искажением фундаментально правильного положения вещей. Здесь нужно, кстати, искать ответ на прохановский вопрос, почему и как энтропировали "красные метафизические энергии". Их у первых революционеров еще на начальном периоде советской истории узурпировала бюрократия, она узурпировала политическую волю советов, партий.
Почему человек занимается производством естественнонаучной информации, которая является ресурсом, почему наука ставит и решает какие-то вопросы? Потому что есть политическая воля, которая рождается не из информации.
Информация или представление о естественнонаучной картине мира сами по себе не рождают волю в человеке к чему бы то ни было. Ее рождает политическое знание, которое не оформляется ни в статистике, ни в знаках, ни в информации. Оно является генеральным качественным видением и генерирует политическую волю, носит нерасшифровываемый целостный философский характер. И именно благодаря этому видению люди занимаются конкретными математическими, физическими и прочими теориями, позволяющими воплотить в жизнь новые модели отношения человека и материального мира. Но это политическое знание не есть достояние технократов. Оно должно быть достоянием идеократического государства. При этом сегодняшний информационный ресурс не может воспроизводиться и не может генерироваться, потому что мы живем не в идеократическом государстве. Вот поэтому так плодятся аналитические центры. Ведь в условиях, когда исчезает глобальное видение, то есть нечленимое философское знание,— информация, которая противостоит этому знанию, превращается в поле деятельности шарлатанов.
Вы спрашиваете, когда же общество будет социально контролировать эту мультипликацию шарлатанства? Оно будет контролировать его только тогда, когда появится политическая воля, исходящая из возвращенного целостного видения. Воля будет контролировать информационный поток лишь при наличии фундаментального политического, а, стало быть, идеологического знания.
Олег Генисаретский. Тогда один вопрос. Дело в том, что видение, на которое вы ссылаетесь,— это одно из понятий, описываемое в терминах стратегии. Это всего лишь стратегическое видение. Но стратегизм современной государственной власти — это такой же технический момент, как и все остальное. Стратегическому управлению учат на факультетах менеджмента, издаются книги.
Гейдар Джемаль. Стратегический аспект — это всего лишь аспект обеспечения некоей сверхзадачей, которая фундаментально предшествует стратегии. Скажем, марксизм обладает своим целостным видением перехода от царства необходимости к царству свободы. Благодаря ему он формулирует концепцию, рождающую политическую волю свершить такой переход. А вот уже как конкретно подойти к скачку из царства необходимости в царство свободы — это уже стратегия, которая дальше может члениться на тактические шаги. Стратегии можно обучить, но самое главное, видение — рождается провиденциально.
Сергей Кара-Мурза. Ни государство, ни общество не могут задать ученому тему, заставить его принять или отвергнуть ту или иную теорию. Но государство и общество создают те условия, которые подводят ученых как статистическую общность к определенному видению мира или отдельной ситуации. Государство, таким образом, задает траекторию деятельности ученых.
Советским государством была создана такая структура, в которой существовал державный тип науки. И этот тип науки оказался несовместим с тем государством, которое пришло после антисоветской революции 91-го года и развала предыдущего государства. Отношение к знанию со стороны "новых революционеров" вполне можно реконструировать из того, что отложилось в текстах конца 80-х—начала 90-х. В них говорится, что знание перестает быть универсальным и ориентируется отныне только на платежеспособность. Всю прикладную науку сняли с довольствия единовременным актом, оставив профессоров на скудном пайке, что уже говорит о полном непонимании самой анатомии знания. Затем поставили вопрос о ликвидации единой общеобразовательной школы — той школы, которая давала всему обществу целостное дисциплинарное представление о мире. Это был тип знания, идущий, если хотите, от средневековой, христианской школы. Советскую школу решили заменить школой, так сказать, "с двойным коридором": школу для элиты и школу, формирующую человека масс. То есть решено было отрезать подавляющее большинство населения от культуры университетского типа. Это был замах цивилизационного масштаба, он неизбежно привел к угасанию всякой деятельности, связанной со знанием.
Александр Проханов. Угасание знания — это, действительно, удручающая вещь. Меня очень занимал один вопрос. Когда я встречался с великими флотоводцами, сумевшими создать океанический флот, или со стратегами освоения других планет, или с людьми, которым удалось построить великое советское образование,— я спрашивал их, куда эти проекты делись? Зафиксированы ли они? Есть ли какая-нибудь школа, энциклопедия? Остались ли чертежи, по которым можно было бы восстановить эти великие проекты? И с удивлением убеждался, что таких чертежей нет, что эти великие проекты существовали лишь постольку, поскольку существовали люди, их носившие. Эти проекты были результатами множества ситуаций, возникавших в стране и за ее пределами. Ситуации оперативно решались множеством талантливых энергичных людей, а потом эти люди рассыпались, эти школы и проекты переходили в другие, следующие. К сожалению, социально-инженерная история Советского Союза диссоциирована, ее нет, ее не восстановишь, как не восстановишь темпераменты, характеры, верования тех великих советских людей.
Где сохранится великое Советское знание? Где сохранится намек, сама память о том суперзнании? Да вот в этой беседе. Эта беседа уже является неким информационным банком, в котором я пытаюсь, поймав за хвост последнюю, улетающую Красную жар-птицу и, выдернув перо, сохранить его до тех времен, пока не найдется новый Кювье, который по этому перу восстановит саму птицу, сам великий Советский организм. Я думаю, что вместилищем этого знания остаются отдельные адепты, жрецы, которые еще помнят Красный великий смысл. К их числу я отношу и Кара-Мурзу, который является "человеком Академии", "человеком Советского Союза". Важно, чтобы само воспоминание об этом знании не исчезло. Тогда можно будет по остаткам великих строек, подземных бункеров, по скелетам утонувших подводных лодок, записям великих социальных инженеров, догадываясь и промысляя, вернуться к тем представлениям, которые послужили истоком рождения огромной альтернативной истории.
Гейдар Джемаль. И во время народной демократии, и во время так называемого "методологического сглаживания" всё равно существовала элита. Элиту невозможно нивелировать до какого-то среднего уровня, ее можно, конечно, просто вынести за скобки, ее можно сделать маргинальной. В Советском обществе этого не было: элита не была маргинализована, это самое главное.
Сейчас происходит совершенно другой процесс. Поскольку неидеократическое государство является заведомо неэффективным — в том числе и в управлении, и в производстве, и в конкурентоспособности продукции,— то инициатива сегодня ускользает от такого государства во внегосударственные структуры.
Перед нами стоит перспектива складывания такого информационного общества, которое является по определению негосударственным и внегосударственным. Оно будет обладать инициативой в производстве и распространении информации и доведении ее для каждого индивидуума на планете, что фактически делает государство не оперативным, разбавляет его, уничтожает его, аннулирует его как исторический субъект. Сегодня государственная инициатива ушла от государства в некие глобалистские структуры, которые вместо государства располагают необходимой политической волей и необходимым историческим концептуальным видением. То есть государство сегодня стоит перед угрозой: будучи порожденным самим принципом информации, этим же принципом быть уничтоженным.
Необходим ли современному обществу, как наиболее полному проявлению человеческого фактора, такой переход от государственной структуры субъектно-исторических отношений к внегосударственной или это все же является угрозой обществу? На мой взгляд, глобализм, в его информационной проекции, является худшим видом тирании, которую когда-либо знало человечество.
Александр Проханов. Страшен не сам глобализм, а то, что руководители современной России не имеют ни желания, ни умения противостоять ему. Сегодня Россия утратила субъектность и не хочет ее обретать. Российская власть считает, что достаточно одного мирового субъекта, а мы будем тратить свои ресурсы для его поддержания. Что история не будет развиваться альтернативными путями, что есть только один стратегический путь, который пролегает через Вашингтон. И она, смирившись с такой философией, не готова и не желает даром тратить историческое время и ресурсы для того, чтобы создать собственную субъектность. Она верит своим жрецам и учителям на Манхеттэне и Уолл-стрите и весь русский исторический ресурс хочет отдать туда. Это не значит, что так именно и произойдет, но до восстановления российской субъектности должно, видимо, пройти очень много времени.
Сергей Кара-Мурза. Я думаю, можно говорить прямо и жестко. За 10 лет мы в самых разных вариантах слышали концепцию знания, которого не надо давать кухаркиным детям и домохозяйкам, которое лучше сконцентрировать в небольшой элите, чтобы товары, которые она проектирует, были конкурентоспособны на мировом рынке. Это, в принципе, не вопрос знания и не вопрос эффективности, это вопрос выбора, это чисто идеальный, иррациональный выбор: какой тип общества кому нравится.
Общество, которое складывается из двух групп, одна из которых имеет доступ к знанию, а другая — основная — получает мозаичные обрывки, кому-то, возможно, нравится. Я же воспринимаю перспективу создания такого общества в России как войну на уничтожение той культуры, в которой я вырос. Я думаю, что это становится все более ясно.
Олег Генисаретский. Речь идет о том, сохраним ли мы себя в пространстве, где знание существует, или допрофанируемся до такой степени, что оно перестанет вообще быть доступным кому бы то ни было. Вопрос не в том, чтобы делить кого-то на знающих и незнающих. Чтобы пребывать в сфере знания, надо жизнь положить на это. Чтобы стать знающим, надо быть в аскезе, надо проделать определенный путь. Вот о чем речь, а вовсе не о том, чтобы кому-то что-то давать или не давать. Мы говорим о конкурентоспособности в этой интеллектуальной сфере.
Мы любим повторять, что у нас несметные культурные и духовные богатства — так же, как несметные природные богатства, традиции, наследие. Но так как природные богатства не делают всех нас богатыми, их можно разбазаривать, продавать, губить. То же самое происходит с ресурсами интеллектуальными и культурными.
Мы попали в другую цивилизационную социальную ситуацию, когда нужно конкурировать в открытых условиях, а это требует переориентации, которая никак не связана с природой самого знания, но связана с природой управленческих институтов. Государство должно перестроиться. Надо не уповать на государство, а требовать от него, чтобы оно перестраивалось, чтобы обеспечивало конкурентоспособность, жизнеспособность, смыслоспособность и т. д. То есть нужно относиться к нему не как к мистическому телу, а как к эффективной системе, которая способна это обеспечить.
Великая советская машина по производству знания была вне культуры публичного открытого и личностно значимого знания. Она была антиличностна и в этом смысле антисвободна и античеловечна. Проблема состоит в том, можно ли производить знания на том же уровне и того же качества, но уже в открытых условиях, когда знание самолично, когда знать и мыслить можно критически, когда действовать можно проектно?
Гейдар Джемаль. Нельзя говорить о производстве знания. Производить можно информацию, знание является совершенно другим порядком состояния сознания, нежели получение некоторых статистических сведений или некоторого описания видимого окружающего мира. Сохранение способности выхода сознания на уровень знания, сохранение принципа знания в обществе — это гарантия человеческой свободы в самом глубоком смысле слова.
Мы видим, что существует не просто разграничение информации и знания, но существует конфликт, я бы даже сказал — война между информацией и знанием. Информация стремится поглотить и уничтожить знание как некий личностный принцип самопостигающего сознания.
Личностное, "сократовское", углубленное знание является, во-первых, гарантом свободы, во-вторых, условием независимости от информационного потока, в-третьих, методологической способностью этот информационный поток продуцировать, контролировать, направлять и получать от него результаты.
А информация превращает всех нас в носителей мозаичного статистического псевдознания, которое является постоянно модифицируемым. Оно управляет нашим поведением, нашим подходом к жизни. Сегодня информационное общество грозит тем, что оно, как половодье, зальет не только наше внешнее сознание, но также и наше внутреннее личностное бытие, превратив нас в людей, не имеющих никакого иммунитета против манипулируемого потока сведений. Такое информационное общество тесно связано с коммерческой глобалистской системой мирового общества.
Сергей Кара-Мурза. Конечно, зальет, если люди не смогут собраться и понять, что происходит, если не будут сопротивляться.
А в России требовать чего-то от государства — это лишь академические упражнения и досужие разговоры, поскольку его стратегическая доктрина в отношении знания сложилась в совершенно цельную и связную конструкцию: ликвидировать единую школу и демонтировать ту систему, которая эту школу оплодотворяла знанием. Средняя школа и наука были связаны самым тесным образом: не только через учебники или средства массовой информации, которые были пропитаны мыслью ученых, но и через социальное присутствие самих ученых: огромная масса школьников прошла через научные кружки, в школах были шефствующие из научного мира и т.д. В принципе этой реформы заложено разделение на две расы, основополагающей здесь является протестантская идея избранности и предопределенности. Нам грозит война на уничтожение нашей культуры. Рано или поздно люди это поймут, они уже начинают это понимать. Успеют ли собраться кухаркины дети до того, как будут превращены в быдло? Не знаю, но если они окажутся превращены в быдло, то эта борьба приобретет самые разрушительные формы, с которыми 1917-18 гг. и сравнить нельзя, потому что сейчас средства массового уничтожения доступны всем. На какой стороне баррикад находиться современному интеллигенту — это опять же вопрос иррационального выбора, а не рационального расчета.
Гейдар Джемаль. Если у государства есть какие-то шансы на выживание в современном мире, в том информационном потоке, который уходит из-под его непосредственного контроля, то это выживание может быть связано только со ставкой на личностное целостное подлинное знание.
Сергей Кара-Мурза. Я считаю, что в науке сейчас идут процессы самоорганизации, возникают формы такого бытия, в которых может в очень неблагоприятных условиях сохраниться и генотип, и социальные навыки российской науки как части нашей культуры. Эти споры переживут аномальный период, в значительной степени российская наука возродится, восстановится.
Олег Генисаретский. Все-таки знание и наука — это деятельность, открывающая новые сущности, новые объекты. О каком знании науки можно говорить, если горизонт познаваемости — за пределами разговора? Можем ли мы надеяться, что именно в сфере знания эти социальные интеллектуальные ресурсы достигаемы, или нет? Если мы говорим "нет", то значит, мы уже подписались под капитуляцией.
Александр Проханов. Капитуляция наступит в тот момент, когда Россия окончательно перестанет желать стать субъектом истории, полностью откажется от знания, как управлять ею. Но я глубоко верю, что это не случится никогда, поскольку весь ход человеческой цивилизации говорит о том, что единого, глобалистского, тоталитарного течения истории существовать не может. История не может развиваться магистралями "Нью-Йорк—Лос-Анджелес". Две башни были взорваны 11 сентября. Заложенная на Манхеттэне история показала свою несостоятельность, и человечеству придется опять выстраивать альтернативные миры, искать новые исторические пути, обретать новые знания. То, что эти знания рано или поздно появятся, я не сомневаюсь — здесь или в другой стране. Не важно, какими они будут: красными, фашистскими, дзен-буддистскими, исламскими,— эти знания обязательно придут и потребуют своих жрецов.
ДЕЛО “ИЖЕВСКОЙ ДИВИЗИИ”
Дмитрий Терехов
12 августа 2002 0
Поделиться книгой: