Помоги проекту - поделись книгой:
Урсула К. Ле Гуин
Левая рука тьмы
1
Я пишу отчет так, будто сочиняю рассказ — еще ребенком меня научили, что истина во многом — дело воображения. Самые неоспоримые факты могут толковаться по-разному в зависимости от стиля рассказа, подобно органическому драгоценному камню наших морей: когда его носит одна женщина, он становится ярче, а когда другая, он тускнеет и даже распадается в порошок. Факты не прочнее, чем жемчуг. И то, и другое зависит от восприятия.
Не весь рассказ принадлежит мне, не я один его излагаю. В сущности я не знаю, кому он принадлежит: вы можете судить лучше. Но сам рассказ один и даже если иногда кажется, что с изменением голоса рассказчика меняются факты, это не так: все факты остаются истинными и все составляют единое повествование.
Оно начинается в сорок четвертый день 1491 года, который на планете Зиме кархиды называют Одхархахад Туза, или двадцать второй день третьего месяца весны Первого года. Здесь всегда первый год. С каждым новым годом лишь меняются даты прошлых событий, номера прошедших и будущих годов, отсчитываемых назад и вперед от первого года.
В Эрхенранге, столице Кархида, жизнь моя находилась в опасности, но я этого не знал.
Шел парад. Я двигался вслед за госсиворами, чтобы предстать перед королем. Дождило. Черные тучи над темными башнями, дождь, падающий на улицы, серый, подверженный бурям каменный город, медленно извивающаяся золотая лента..
Шли купцы, вельможи и художники Эрхенранга, ряд за рядом, все роскошно одетые. Под дождем они чувствовали себя так привычно, как рыба в море. Лица их были спокойны. Они не шагали в ногу. Это был не военный парад и даже не его имитация.
Шли лорды, мэры и представители — по одному, пять, сорок пять или четыреста — от каждого домейна Кархида, длинная, пестрая процессия, двигающаяся под звуки металлических рогов, барабанов и электрических флейт. Многочисленные разноцветные знамена домейнов свешивались, сплетаясь с желтыми вымпелами, украшавшими путь, а музыка каждой группы отличалась различными ритмами, отдаваясь эхом в глубоких каменных улицах.
Шли группы жонглеров с полированными золотыми шарами, которые они высоко подбрасывали — будто на улице взрывались яркие фонтаны. Вдруг солнце пробилось сквозь облака и все шары ослепительно блеснули, поймав свет.
Шли сорок человек в желтом, играющие на госсиворах. Госсиворы, на которых играют только в присутствии короля, издавали нелепый дисгармонический рев. Когда звучали одновременно сорок госсиворов, то тряслись башни Эрхенранга и последние капли дождя падали из уносимых ветром облаков. Если такова королевская музыка, не удивительно, что все короли Кархида безумцы.
Дальше шла королевская группа: стражники, сановники города и двора, депутаты, сенаторы, послы, лорды королевства — никто не соблюдал равнения, но все шли с большим достоинством и среди них в белой тунике, куртке и брюках, в сапогах из шафрановой кожи, в островерхой желтой шапке — король Аргавен XV. Золотое кольцо на пальце было его единственным украшением и знаком сана. За этой группой восемь крепких солдат несли королевские носилки, сплошь усаженные желтыми сапфирами, в которых уже много столетий не ездили короли — это был церемониальный реликт древнего прошлого. У носилок было восемь охранников, вооруженных «мародерскими ружьями» — тоже реликтом варварского прошлого, но стволы ружей не пустовали, они были заряжены пулями из мягкого железа. Смерть шла за королем.
За смертью шли ученики школы искусств, различных колледжей, торговых школ — длинные ряды детей и молодых людей в белом, красном, золотом и зеленом. И наконец множество бесшумных медлительных темных карет завершало парад.
Королевская группа, в которой находился и я, собралась на новом деревянном помосте у арки Речных Ворот. Поводом для парада служило завершение сооружения этой арки. С ней заканчивалось строительство новой дороги к речному порту Эрхенранга — грандиозная операция, которая прославит правление Аргавена XV в анналах Кархида.
Мы толпились на помосте, давя друг друга в мокрой обширной яркой массе.
Дождь кончался, пробивалось солнце, великолепное, яркое, предательское солнце Зимы. Я заметил, обращаясь к стоявшему слева:
— Жарко. Очень жарко.
Стоявший слева от меня приземистый, смуглый кархидец в тяжелом плаще зеленой кожи, украшенной золотом, в тяжелой белой куртке, брюках с серебряной цепью из тяжелых звеньев в ладонь величиной, обильно потея, ответил:
— Да, жарко.
Нас, сжатых в толпе, окружали лица жителей города, похожие на коричневые бутылки, сверкающие тысячами глаз.
Король по сходням из розового туфа поднимался к платформе на вершине арки. Ее разъединенные пилоны возвышались над толпой, верфями и рекой. Когда он поднялся, толпа зашевелилась, разнесся гулкий крик: «Аргавен!» Король не отвечал. Зрители не ждали ответа. Госсиворы, издав громогласный нестройный рев, смолкли. Тишина. Солнце светило на город, реку, толпу, короля. Каменщики внизу включили электролебедку, и мимо короля почти беззвучно проплыл и лег на свое место между двумя пилонами арки ключевой камень.
Большой блок весом в тонну замкнул арку, превратив ее в единое целое. На лесах короля ждал каменщик с мастерком и ведром, а все остальные рабочие, словно пауки, спустились по веревочным лестницам.
Король и каменщик остались одни высоко на узком помосте между рекой и солнцем.
Король взял у каменщика мастерок и принялся якобы заделывать длинные стыки ключевого камня. Он даже не коснулся камня, передав тут же мастерок каменщику, который методично принялся за работу. Цемент, который он использовал, был розового цвета и отличался от остальной клади. Спустя пять или десять минут я спросил у стоявшего слева:
— Ваши ключевые камни всегда крепятся розовым цементом?
На всех арках Старого Моста, перебросившего свою дугу через реку, отчетливо выделялись розовые пятна.
Вытирая пот с темного лица, мужчина — я вынужден так называть его, употребляя местоимения «он» и «его» — ответил:
— Когда-то цемент для ключевых камней замешивали на крови, на человеческой крови. Понимаете, без крови арка обязательно упадет. Сейчас мы используем кровь животных.
Он говорил откровенно, но осторожно, иронично, как будто всегда знал, что я вижу и сужу обо всем как чужак. Мой собеседник был одним из самых влиятельных людей в стране. Мне трудно подобрать историческую параллель его должности: визирь, премьер-министр или канцлер. По-кархидски он назывался Королевское Ухо, лорд домейна и лорд королевства, деятель крупного масштаба, Терем Харт рем ир Эстравен.
Король вроде закончил свою работу каменщика, и я с облегчением вздохнул. Но пройдя под аркой по паутине планок, король начал с противоположной стороны ключевого камня, который действительно имел две стороны. В Кархиде не следует быть нетерпеливым. Его жители вовсе не флегматичны, они упрямы, неуступчивы, и они обязательно кончают начатое. Толпа удовлетворенно созерцала королевскую работу, а мне было скучно и жарко. На Зиме мне еще ни разу не было жарко и не будет жарко, но тогда я этого не оценил.
Одет я был в расчете на Ледяной Век, а не на солнце. На мне была одежда со множеством слоев: плетеное растительное волокно, искусственное волокно, шерсть, мех, кожа — мощное вооружение против холода, в котором я теперь завяз, как лист капусты. Я примялся для развлечения рассматривать толпу и участников парада. Многочисленные знамена домейнов и кланов повисли в воздухе, ярко освещенные солнцем. Я стал расспрашивать Эстравена об этих знаменах. Он знал все, хотя их были сотни, и некоторые из очень отдаленных районов, домейнов. очагов и поселений, из земель Перинга и Керн.
— Я сам из земель Керна, — заметил он, когда я восхитился его познаниями. И вообще моя обязанность знать все домейны. Они и составляют Кархид. Управлять этой землей — значит управлять ее лордами. Но, впрочем, это никому не удавалось сделать. Знаете поговорку: Кархид не нация, а семейная ссора?
Я не знал, но заподозрил, что ее сочинил сам Эстравен.
В этот момент через толпу протиснулся другой член Кноремми — высшей палаты или парламента, возглавляемого Эстравеном. Он подошел к нам и заговорил. Это был двоюродный брат короля Пеммер Харт рем ир Тайб. Говорил очень тихо, но держался вызывающе и все время улыбался. Эстравен потел, как лед на солнце, но оставался холодным, как лед, отвечая на шепот Тайба громко и с вежливостью, которая выставляла собеседника дураком.
Я слушал, глядя, как король заливает цементом стык, но ничего не понял, кроме явной враждебности между Эстравеном и Тайбом. Ко мне, во всяком случае, это не имело отношения, я просто интересовался поведением людей, которые правят нацией, правят будущим двадцати миллионов других людей. На Экумене власть столь скрытна, что только очень проницательный человек может увидеть ее в действии. Здесь же она проявляется открыто. В Эстравене, например, власть чувствуется как выражение его характера. Он не может сделать простого жеста или сказать обыкновенного слова, чтобы все не прислушались. Он сам знает об этом, и это знание придает ему еще большую уверенность в себе. Я не доверяю Эстравену, мотивы поведения которого для меня не ясны, он мне не нравится, однако я чувствую исходящую от него власть как теплоту солнца.
Пока я так размышлял, солнце зашло за вновь образовавшиеся облака, и скоро на город, реку и толпу обрушился поток дождя. Когда король спускался по сходням, солнечный луч прорвался в последний раз, и белая фигура короля и высокая арка на мгновение высветились на фоне потемневшего неба. Облака сомкнулись, подул холодный ветер, река посерела, деревья закачались. Парад кончился. Полчаса спустя пошел снег.
Когда экипаж короля двинулся по улице ко дворцу, толпа исчезла, как груда гальки, перекатываемая медленными приливами. Эстравен снова повернулся ко мне и спросил:
— Не хотите ли поужинать со мной сегодня вечером, мистер Ай?
Я согласился, больше удивленный, чем обрадованный. За последние шесть или восемь месяцев Эстравен многое сделал для меня, но я совсем не ожидал такого проявления благосклонности, как приглашение в дом. Харт рем ир Тайб все еще стоял поблизости, слушая нас, и я чувствовал, что он подслушивает сознательно.
Раздраженный запахом назревающей интриги, я спустился с платформы и затерялся в толпе, пригибаясь к земле. Я немного выше гетенианской нормы, но в толпе эта разница бросалась в глаза. «Это он, смотрите, это посланник».
Конечно, это часть моей работы, но с течением времени она раздражает все сильнее. Все чаще тосковал я по анонимности, подобно другим, мне хотелось быть таким же, как и все.
Пройдя несколько кварталов по улице Бревери, я повернул к своему жилищу и неожиданно обнаружил, что рядом со мной идет Тайб.
— Великое событие, — произнес брат короля.
Он улыбнулся мне. Длинные желтые зубы обнажились и исчезли, когда он заговорил.
Хотя он был еще не стар, его лицо покрывала густая сеть морщин.
— Хорошее предзнаменование успеха нового порта, — согласился я.
— Да, конечно.
Снова демонстрация зубов.
— Церемония укладки ключевого камня весьма впечатляющая.
— Да, конечно. Она восходит к очень древним временам, но, несомненно, лорд Эстравен все это вам уже объяснил.
— Лорд Эстравен весьма любезен.
Я старался говорить просто и прямо, но все, что я говорил, Тайбу казалось имеющим двойное значение.
— О, да, конечно, — сказал он. — Лорд Эстравен известен своей добротой к иноземцам.
Он снова улыбнулся. Каждый его зуб, казалось, приобретал особое значение — тридцать два различных значения.
— Здесь мало иноземцев, таких иноземцев, как я, лорд Тайб. Я очень признателен за доброту.
— Да, конечно! Благодарность — редкое и благородное чувство, воспетое поэтами. Особенно редкое здесь, в Эрхенранге, несомненно, из-за своей непрактичности. Век, в котором мы живем, жестокий и неблагодарный. Все совсем не так, как в дни наших предков.
— Не могу судить, сэр, но подобные жалобы я слышал и во многих других мирах.
Тайб некоторое время смотрел на меня, как бы в припадке безумия. Потом снова показал свои длинные желтые зубы.
— О да, конечно! Я все время забываю, что вы прибыли с другой планеты. Вы никак не можете забыть об этом. Хотя проще и безопаснее сделать это. Да, конечно! Вот мой экипаж, я с удовольствием подвез бы вас к вашему острову, но вынужден отказаться от этой чести, меня ждут мои обязанности в королевском дворце.
Он прыгнул в небольшой черный электрический экипаж, блестя зубами и глазами в сети морщин.
Я пошел домой к своему острову. Снег в саду растаял, а зимняя дверь в десяти футах над землей была убрана осенью до возвращения глубоких снегов.
Кархеш — остров — обычное название для жилых домов, в которых живет большая часть городского населения Кархида. Острова содержат от двадцати до двухсот отдельных комнат, еда совместная, одни питаются в отелях, другие в кооперативных коммунах. Иногда эти типы объединяются. Это, несомненно, приспособление к городам фундаментального кархидского института очагов, хотя, конечно, им недостает местной и генеалогической устойчивости очагов.
У стены здания в грязи и воде среди весенней растительности сада стояла, разговаривая, молодая пара. Правые руки их были сжаты. Они находились в первой фазе кеммера. Большие мягкие снежинки падали на них, а они стояли босиком в ледяной воде, сжимая руки и глядя друг другу в глаза.
Весна на Зиме.
Я пообедал у себя на острове и, когда колокола на башне Ремни пробили четвертый час, поспешил до дворец. Кархидцы основательно едят четыре раза в день: завтрак, ленч, обед и ужин, не считая многочисленных перекусываний между этими основными приемами пищи. На Зиме нет животных и молочных продуктов! Единственным видом высокопротеиновой пищи служат яйца, рыба, орехи и гигантское зерно. Скромная диета для такого сурового климата заставляет часто подкрепляться. Мне казалось, что я привык есть через каждые несколько минут. Только позже я узнал, что гетенианцы в совершенстве овладели умением не тольш есть, но и голодать.
Снег продолжал идти, мягкий, весенний снег, гораздо приятнее безжалостного дождя, только что кончившегося. Я прокладывал свой путь ко дворцу в спокойных бледных сумерках снегопада, только раз потеряв направление. Дворец Эрхенранга находился во внутреннем городе, в окруженной стенами путанице дворцов, башен, садов, дворов, крытых мостиков, маленьких крепостей и темниц — продукт столетней паранойи в огромном масштабе. Над всем этим возвышались огромные, угрюмые, сложенные из красного материала стены королевского дворца, в котором, хотя он использовался постоянно, жил только король. Все остальные: слуги, работники, лорды, министры, парламентарии, стражники и прочие спали в другом месте — крепостях, домах, казармах внутри стен. Домом Эстравена — знак высокой королевской милости — был Дом Красного Угла, построенный четыреста лет назад для Хармса, возлюбленного кеммеринга Зарана, чья красота все еще прославлялась, и которого похитили, искалечили и отослали назад наемники Фракции Внутренней Земли. Заран умер лишь спустя сорок лет, все эти годы мстя своей несчастной стране, за что его и прозвали Заран Злополучный.
Трагедия столь древняя, что ужас забылся, крашеные стены и тени домов внушали сейчас только легкую меланхолию.
Сад при доме был маленький, окруженный стенами, над прудом склонялись деревья — серемы. В тусклых столбах света, падавших из окна дома, я видел, как снежные хлопья и нитевидные белые споры деревьев мягко падали в темную воду.
Эстравен ждал меня. Он стоял с обнаженной головой и без плаща на холоде, смотрел на бесконечное падение снега в ночи.
Он спокойно приветствовал меня и ввел в дом. Других гостей не было. Я удивился этому, но мы медленно прошли к столу, а за едой не говорят о делах, к тому же мое внимание было отвлечено пищей, которая оказалась превосходной. Даже вечные хлебные яблоки были приготовлены так, что я восхитился искусством повара. В мире, где одной из принадлежностей стола является специальное приспособление, которым переламывают лед, образующийся между глотками, горячие напитки ценятся высоко.
За столом Эстравен еще дружески разговаривал. Теперь же, сидя у очага, он молчал.
Хотя я провел на Зиме около двух лет, я все еще не в состоянии был взглянуть на ее жителей их собственными глазами. Я пытался но все сводилось к тому, что я видел в гетенианце вначале мужчину, а потом женщину. То есть мыслил категориями, немыслимыми для них, но совершенно естественными для меня. Я отхлебывал дымящееся кислое пиво и думал, что за столом поведение Эстравена было женским — очарование, искусность и отсутствие показного. Неужели от этого оттенка женственности, который мне в нем нравился, я ему не доверял? Невозможно было думать, как о женщине, об этом смуглом, ироничном и властном человеке, сидевшем около меня в полутьме у очага, и все же, когда я думал о нем как о мужчине, я тоже чувствовал оттенок фальши и обмана — в нем или в моем отношении к нему? Голос у него был мягкий и звучный, но не глубокий — не мужской голос, но в то же время и, не женский… Но о чем он говорит?
— Простите, — начал он, — что я так долго откладывал удовольствие видеть вас у себя в доме, но сейчас я по крайней мере рад, что между нами больше не возникает вопроса о покровительстве.
Я слегка удивился его словам. До сегодняшнего дня он, несомненно, был моим покровителем при Дворе. Неужели он думает, что аудиенция у короля, которой он для меня добился и которая состоится завтра утром, делает нас равными?
— Не думаю, чтобы я понял вас, — признался я.
Он помолчал, очевидно, тоже удивленный.
— Ну, вы понимаете, — сказал он, наконец. — Будучи здесь… вы понимаете, что я больше не смогу говорить от вашего имени перед королем.
Он говорил так, будто стыдился — не меня, а себя. Несомненно, в его приглашении и в моем согласии прийти было какое-то значение, но я его не уловил. Ошибка моя заключалась в непонимании не нравов, а манер. Я не впервые подумал, что правильно делал, не доверяя Эстравену. Он был властен, но в то же время неверен. В эти месяцы в Эрхенранге именно он слушал меня, отвечал на мои вопросы, посылал медиков и инженеров для установления чуждости моей физиологии и моего корабля, представлял меня нужным людям и постепенно поднял меня из моего первоначального положения довольно странного чудовища до нынешнего статуса таинственного посланника, которого ожидает сам король. Теперь он неожиданно холодно заявляет, что больше не поддерживает меня.
— Я привык рассчитывать на вас.
— И поступали неверно.
— Вы хотите сказать, что после моей встречи с королем вы больше не будете выступать в поддержку моих предложений? Как вы…
Я вовремя остановился, не сказав «обещали».
— Я не могу.
Я был разгневан, но в нем не чувствовалось ни гнева, ни вины.
Немного погодя он бросил:
— Да, — потом снова надолго замолчал.
Во время этой паузы я подумал, что беззащитный чужак не должен требовать объяснений у всесильного премьер-министра. Тем более, что он, видимо, никогда не поймет основ власти и деятельности правительства в этом королевстве. Вне всякого сомнения, это было вопросом шифгретора — престижа, достоинства, чести, гордости — непереводимого и вездесущего принципа социальных отношений в Кархиде и во всех цивилизациях Гетена. И именно этого я не понимал.
— Вы слышали, что сказал мне сегодня король на церемонии?
— Нет.
Эстравен склонился к очагу, поднял с горячих углей кувшин с пивом и наполнил мою кружку. Он больше ничего не сказал, поэтому я добавил:
— Король не говорил с вами в моем присутствии.
— Ив моем.
— Я уверен, что снова чего-то не понял.
Проклиная все эти хитрости — женские хитрости — я спросил:
— Вы пытаетесь сообщить мне, лорд Эстравен, что вышли из милости у короля?
Я думал, что он разгневается, но он только ответил:
— Я ничего не стараюсь вам сообщить, мистер Ай.
— Клянусь господом, я хотел бы, чтобы вы постарались.
Поделиться книгой: