Помоги проекту - поделись книгой:
А всё говорят бабы — дуры.
Она говорила: «Возвращаюсь из магазина с двумя сосисками и понимаю, что он держит меня за шлюху».
К шлюхам приходят раз в месяц потрахаться и душевно поговорить, а потом, спокойно, к жене.
И вот стою я с этими двумя сосисками.
Давно пора его бросить!
Такой был разговор, состоялся в марте. Они и теперь вместе, а я до сих пор не понимаю, при чем тут были две сосиски.
В три часа ночи сидела она у компьютера и горько плакала, а потом вдруг взяла два оранжевых платья и разрезала. Вышло два очаровательных топика и много лишней ткани.
Утром удивлялась весьма и радовалась обновам.
Крымские письма
В моем детстве это называлось «наюк». На юге была Евпатория, желтые песочные пляжи, пропахшие мочой и усыпанные плохо объеденными персиковыми косточками, невыносимое солнце, чахлая растительность, переполненные теплоходы, огромные арбузы и шикарная жизнь на двадцать пять рублей в день (когда мне было пять лет, это были деньги, кажется, фиолетовые).
Позже был Форос, море, монашеское одиночество в скалах и прекрасный портвейн по ночам.
Теперь это Балаклава, горы, непрерывный муж, от общества которого одиночество только усиливается и заключает меня в огромный стеклянный шар, бликующий на солнце, покрытый капельками воды от шальных волн. Я давно уже не птичка, разбивающая грудь о стекло в попытке вылететь мимо открытой форточки, и давно уже не кошка, бросающая косой взгляд, уходя. Всего лишь женщина, которую никто не держит.
И степень моей свободы исчерпывается этим — да, никто не удержит, когда захочу уйти, и никто не поддержит, когда падаю. Но снится мне, что взлетаю высоко над лиловым лесом, вижу пыльную дорогу и четверых мужчин на ней и падаю вниз, а когда стремительная земля приближается настолько, что можно различить посеребренный луной трехлепестковый клевер, я выгибаюсь всем телом (вот так, знаете? как дети рукой показывают самолет) и усилием воли снова взлетаю.
Может быть, когда я отдохну…
Перед сном в поезде думаю об одиночестве и старости, и приступ удушливого страха выбрасывает меня из купе. В коридоре попадаю в объятия своего мужа. Именно так, книжно — попадаю в объятия и прячу лицо на его плече. Мы спокойно стоим, обнявшись, сердце, как кошка, еще некоторое время топчется, прежде чем улечься на место, и я чувствую составляющие жизни: горький железнодорожный ветер из окна, тяжелые руки на моей спине, теплую шею под моими губами, запах высыхающего пота. Мы не двигаемся очень долго, и он думает о том, что у нас все наверняка наладится, что эти месяцы были кошмаром, но пришла же сама и обнимает, прижимается, как раньше. А я радуюсь живому телу рядом с собой. Любому живому, который согласен быть рядом.
Кошки заводятся быстрее, чем тараканы. В первый день она пришла и получила кусок колбасы. На второй день привела ежа и съела мою рыбу. На третий явилась с котенком и выпросила сыр. С некоторой тревогой ожидаю четвертого дня.
Муж запретил кормить ежа, потому что, по его словам, это тупая реликтовая тварь вроде саблезубого тигра или крокодила, которая не способна испытывать привязанность, а только одни инстинкты. Интересно, почему тогда он кормит меня?
В полдень, когда спускалась с горы к морю, меня посетила мысль, посещавшая до этого миллионы, и поразила в самое сердце. Подумала про секс: все мы или почти все пару раз в неделю, например, приходим в чью-то квартиру и там час или два на незастеленной кровати соединяем свое тело с другим телом в различных позах, смешиваем наши запахи, дыхание, пот, слюну и прочие секреты, а потом целуем чужое обнаженное плечо и уходим. И все, чем вы занимаетесь до и после, так или иначе связано с этими двумя часами, — работа, амбиции, настроение, отношения с другими людьми, с этим человеком, аппетит, — все вообще обусловлено тем, что вы сделали это вместе или что вы сделали это с кем-то другим, или он — с другой. И так далее. Да стоит ли оно того?! И так поразила эта нехитрая мысль, что я остановилась посреди тропинки, подняла голову, посмотрела на раскаленную золотую крышечку в небесах и сказала: «Ващеее, бляяяя…»
Выбралась в сеть, прочитала почту и узнала, что один из моих прекрасных друзей оказался мудаком.
Просто и недвусмысленно. Черт, захотелось прокричать это звездам… здесь восхитительный жирный Млечный путь, падающие звезды шныряют туда и сюда, поэтому особенно убедительно было бы запрокинуть голову и крикнуть так, чтобы эхо раскатилось по уснувшим горам и виноградникам, так, чтобы рыжий жеребенок объездчика испуганно дернул во сне ухом: «Мудаааак». Сделаю это нынче же, обещаю.
Но нет, тем вечером я кричала совсем о другом. Мы вернулись из Севастополя и стали хвастаться друг перед другом своими приобретениями. Мохитос показал баснословно дешевые тряпочки из секонд-хенда и железочки с барахолки, я похвалилась большим мешком спаржи, отчасти проданным, а отчасти подаренным приветливой кореянкой. Кошка некоторое время наблюдала за нами, потом сбегала на крыльцо и предъявила небольшую мертвую крысу. Вот, дескать, какую модненькую молдежненькую крыску добыла сегодня! А как хороша она вот здесь, на полу, или тут, на подушке! А как громко можно стучать окоченевшим трупиком и как весело крутить его за хвост!.. Немедленно оказалось, что в тот день я была в голосе. И уж не только жеребенок, но и пепельная кобыла объездчика вздрогнула и понесла.
На следующий день кошка спроворила мышь, но не дотерпела до нашего возвращения с пляжа и как раз доедала ее, когда мы пришли. Но как настоящий индеец все нам рассказала, исполнив танец. Скакала по полянке перед домом и показывала: «Я, такая, сижу здесь, а она, такая, бежит, и я спряталась, а потом как прыгну, как дам, а потом отпустила, она дернулась, и тут заскакиваю на миндаль, а потом как бэтмен сверху виииу на нее и в клочья». Вообще все было понятно, каждое слово.
Когда я была маленькой и ездила в деревню к бабушке, мы с мамой ходили в лес за шишками для самовара. По детско-животному инстинкту всегда разбирало сходить в кустики, и мама учила меня вытирать попу лопушком и прикрывать кучку для приличия лопушком же. Потому что я хорошая девочка.
А хулиганы делают это открыто, желательно в помещении. В Крыму наблюдала заброшенные дома, пещеры и катакомбы, аффектированно украшенные кучами дерьма, хотя кругом множество уютных гигиеничных кустиков. Причем геометрический центр любого помещения вычислен идеально.
Настоящие правильные хиппи делают это по собственному методу. На всю компанию отводится полянка, которая методично загаживается с дальнего угла. Но никаких маминых лопушков не допускается. Гораздо вероятнее вляпаться в дерьмо, стыдливо прикрытое листиками, чем наступить на открыто лежащую кучу. К концу пребывания так привыкаешь к виду чужих фекалий, что начинаешь их узнавать и даже испытываешь некоторую гордость, когда видишь, какую большую какашку сделал твой доминирующий самец.
На серпантинной тропе, приблизительно в четырехстах метрах над уровнем моря, видела свидетелей Иеговы. Они мило беседовали, спускаясь на берег, но не забыли выдать «Сторожевую башню» и двухминутную лекцию встречной женщине. Палящее солнце, узкая дорожка над пропастью, а они все несут и несут свет истины — какая сила духа. И ведь не узнать подвижников с первого взгляда, неотличимы от обычных людей. Разве что рубашка застегнута до горла, а так ничего подозрительного.
Однажды на улице они, свидетели, дали мне свой журнал «Пробудись!». Развлечение оказалось на целый вечер.
«Нужно ли следовать за модой?!» — «Ни в коем случае, главное, что у человека внутри». Впрочем, зубы чистить необходимо. Одна девушка раньше покупала одежду в дорогих магазинах, а потом стала много времени уделять христианскому движению, поэтому теперь одевается на распродажах и в секонд-хендах. Она стала тратить на одежду в четыре раза меньше!
Фотографии — отдельная песня: все в пастельных тонах, постановочные, парадные. Люди всегда разных национальностей улыбаются широко, до последней возможности мимических мышц.
В качестве пикантных картинок помещены фотографии орхидей (у них действительно непристойный вид). Правда, предупреждают, что увлечение орхидеями может перерасти в пристрастие.
Фактографический материал убойный: «один писатель сказал», «по нашим сведениям», «ученые выяснили»…
В самом конце письма читателей: «Давление сверстников. Я 15-летняя девушка, которой очень трудно справляться с давлением сверстников. Мне было очень приятно увидеть статью „Как справляться с давлением сверстников?..“»
Мой милый вернулся в два часа ночи, поэтому в качестве казни подробно пересказала ему каждую статью и показала картинки. Страшная, страшная месть.
Не представляю лучшего способа дискредитировать вероучение, чем халтурные журналы, гербалайф какой-то. Журнал «Крестьянка» пятидесятых годов, причем для умственно отсталых. До сих пор думаю, зачем они сделали это?
Украинские купюры удивительно разнообразны, каждая существует, как минимум, в трех видах, поэтому остается отчетливое ощущение, что свои деньги они где-то накрали.
Довольно давно, когда моя сексуальная жизнь только начиналась, я вдохновенно хвасталась запутанностью переживаний одному молодому человеку: люблю, но не хочу, хочу, но не люблю, люблю, но не могу, и т. д., число вариантов стремится к бесконечности. А он послушал и сказал, что все гораздо проще — не хочешь срать, не мучай жопу. Это прозвучало небесной мудростью, и сколько лет прошло, а она все не тускнеет.
В остальном отношение к процессу менялось: года через три после начала сексуальной карьеры кажется, что ты уже все перепробовала и тайн не осталось, пресыщенная такая, ужас. Удиви меня, мальчик.
Лет через пять понимаешь, что настоящих извращений можно достичь только при регулярном сексе с постоянным партнером, и все эти случайные связи курят на балконе по сравнению с тем, что происходит в супружеской спальне между двумя взрослыми людьми. Находишь некоторое удовольствие в том, чтобы насмерть пугать самоуверенных молодых людей.
Еще через несколько лет кто-нибудь рассказывает о тантрических практиках, дает попробовать вещества, и ты какое-то время носишься с мыслью, что секс не то, чем кажется, что он вообще не о том, а на самом деле надо так и так, и правильно дышать при этом.
А потом однажды опять влюбляешься и внезапно оказываешься беззащитной — обнаженной, семнадцатилетней, изумленной тем, что происходит с телом и сердцем. И любовь снова оказывается единственным афродизьяком и единственной практикой, которую стоило исполнять.
Чуть позже будут новые витки заблуждений и прозрений, но Истина Про Жопу сияет неугасимой звездой — делай это, только если действительно хочешь.
День, когда встречаешь жеребенка, прожит не зря.
А кошек наших зовут Зося и Ксюха. До весны они жили у военных, а потом часть разогнали, и кошки остались на вольном выпасе. В августе приехали мы, и выпало им две недели непрерывной масленицы. Зося — обычная матросская подстилка, за людей считала только мужчин, но быстро поняла, у кого здесь сметана. У Ксюхи странные глаза: зрачки находятся под углом, как непараллельные стороны трапеции, и взгляд ее от этого невыносим.
Я была страшно довольна собой все это время: не обгорела, похудела слегка, вид свежий. Но, на свою беду, попросила мужа щелкнуть «как у меня сзади» и посмотрела картинку. Лучше бы этого не делала. На задних ножках, оказывается, осталось такое количество целлюлита, что хватило бы на весь батальон «Белые колготки». Тем пляжным подросткам, которых ловила на сиськи и выпускала обратно в море, потому что солдат ребенка не обидит, надо было ноги целовать за то, что они видели весь этот ужас и не бежали спасаться, а, напротив, мужественно шли знакомиться. Несчастные голодные дети Украины.
Есть какая-то особая солдатская романтика в том, что вот он муж, близкий человек. Всегда знаешь, что кто-то тебя ждет. Возвращаешься за полночь, а он стоит у порога с кошкой на руках, смотрит в темноту, переживает. Сольет из бутылки нагретой солнцем и не остывшей к вечеру воды — помыться, ужином покормит, уложит в постель и сделает то, что должен, а не то, что хочет. Утром увидит неприбранную и скажет: «Обалдеть, как ты пахнешь». И так, по мелочи, воды подать, сумку донести, денег отсыпать. Неделю-другую спокойно-спокойно, а потом задумываться начинаешь, в окно смотреть, тосковать. Он все поймет, вздохнет тяжело и скажет: «Ладно, чего уж там. Иди. Только поздно не возвращайся», отвернется и отойдет к печи.[4] И ты, счастливая, схватишь мобильник, ткнешься на бегу губами в шею и за порог, к девкам…
Порой хочется, чтобы кто-то сверху тронул меня и сказал: «Хоп-хоп, улитка». Причем не та, которая по склону Фудзи, а вот какая, крымская.
Иногда мы не ходили на пляж, а спускались с горы в Балаклаву и проводили в ней целый день. Покупали всякий мусор в промтоварных магазинах, убеждая друг друга, что нам совершенно необходима наволочка 30 на 30 см, красная пластиковая лейка и блокнот с дельфином — во-первых, в Москве такого не найдешь, а во-вторых, дешево. Обедали в столовой для докеров, сохранившей, как нам казалось, советские цены и советское качество пищи — на самом деле цены год от года росли, а качество ухудшалось, но на стенах оставалась жизнеутверждающая мозаика тех времен, о которых мы немного скучали. Ужинали рыбой на набережной и запивали белым вином с водой. А потом лезли в гору, и легкое облачное опьянение помогало подниматься и защищало от жары. Примерно к семи вечера проходили половину пути и останавливались отдохнуть у небольшого мемориала. Довольно странное место, уже за городом — памятник погибшим, окруженный деревьями, железной оградой и невысоким каменным парапетом. Я садилась на теплые белые плиты, а муж мой снимал рюкзак, потную майку и отходил в дальние кусты понятно зачем.
Жара уже спадает, и мое платье высыхает на вечернем ветру. Я думаю о том, как сейчас пойдем дальше, минуем виноградник, залает сторожевая кавказская овчарка, и муж отодвинет меня за спину, и объездчики вылезут из своего шалаша, станут молча рассматривать нас, пока не скажем им «добрый вечер». Поднимемся в дом, расстелем постель, зажжем свечу, потому что солнце в горах в конце августа садится около восьми вечера. Муж сделает чай, я выпью немного теплого красного портвейна, и мы поговорим о планах на завтра. Позже будет секс, и я не знаю, как об этом сказать — «супружеский, но хороший» или «хороший, но супружеский», а потом я немного подумаю о крысе, которая живет под полом, и засну. Примерно это я представляю, сидя на остывающем известняке, и почему-то легко заплакать, даже не знаю, от нежности или от отчаяния, и тогда я вижу маленькую черную улитку, ползущую по белому камню, трогаю ее соломинкой и говорю: «Хоп-хоп, улитка».
Это осень, это только осень. Пепел в воздухе, пепел на устах, пепел в сердце. Те, кто слабее, прячутся в темных комнатах, забираясь под одеяло с печеньем, краденным из буфета. Отношения становятся пугающе безысходными, так, что проще прервать их под выдуманными предлогами, чем длить, изматываясь и не понимая — а что случилось-то? Да ничего, просто осень. Лето ушло, не дав отдыха, оставив по себе лишь горький пепел. Те, кто сильнее, пытаются искать nuova vita, пусть даже в старом формате. Убирают в своих домах, выбрасывают старые вещи, сжигают палые листья, но лишь умножают тем самым количество пепла. Однажды ты выпиваешь чашку ядовитого настоя и остаешься совсем один. Или одна. И понимаешь, что все вещи равноценны, а потому не важны. Выбора не существует. Слова на краткое мгновение обретают глубочайший смысл и наполнение, а потом теряют его. Кажется, навсегда. Позднее вернешься, расширенными зрачками посмотришь в зеркало и выйдешь из дому — к остальным. И они, конечно, попытаются. Сначала попытаются навязать тебе множество вещей, которые совершенно не нужны, и будут страшно возмущены, если откажешься. Потом попробуют отнять у тебя другие вещи, не ими данные, а если не отдашь, назовут неблагодарной. И вообще уродом. А для тебя это не будет иметь ни малейшего значения, потому что ты вольна выбирать, лепить куличики в их песочнице или нет. Можно называть это контролируемой глупостью, как Дон Хуан, можно зрелостью или свободой. Но скорее всего, это только осень.
Когда-то давно я жила в подмосковном городке, и у нас в первом подъезде случилось вот что: женщина сбежала к мужу подруги, оставив двоих детей. Забеременела от него, и он ее тут же бросил (он и от первой ушел, когда та понесла, — не нравились ему брюхатые). Тетька эта беременная вернулась обратно к мужу, он принял и ребенка позволил оставить, но она заболела и умерла на седьмом месяце, что называется, от горя. Муж убивался, а «тот», как водится, — нет, он к своей прежней, сделавшей аборт, возвратился. Я бы даже сказала, возвернулся.
Для меня, дурочки, их шекспировские страсти были потрясением — они же СТАРЫЕ, под сорок, и ПРОСТЫЕ, с машзавода.
Но если посчитать количество предательств и трупов в этой истории, сразу перестаешь задаваться вопросами «что заставило» или «что побудило». Нет называемой причины, которая могла бы «заставить» людей совершить все это. А значит, нечего прощать или не прощать. Как землетрясение — кого винить? Не хочу сказать, что со всеми выходками ближних надо мириться, но когда человек совершает нечто совсем уж вопреки здравому смыслу, природе, своей же бытовой пользе, в этом есть какое-то дурацкое величие… Только и остается всплескивать руками и озадаченно повторять: «Поди ж ты, так твою мать… ну надо же! ты глянь, чё бывает, мне и невдомек, а оно вона как все обернулось, думал — так, а они — эдак, вот ведь как люди-то живут».
Мне не нравится город, в котором я родилась: пятьдесят километров от Москвы, разбитые дороги, газонов и в заводе нет, окраины заболочены, люди дурно одеты и мрачны. Так думала я, глядя из окна машины, едущей на вокзал. Но, покидая город, я увидела женщину, которая кружилась на мокрой автобусной остановке, держа на руках младенца. Тогда подумала, что танцевать с ребенком на руках можно где угодно.
Вспоминала свои кошмары и пришла к выводу, что самые ужасные сводятся к тому, что моему любимому существу мужского пола (коту или ребенку) наносится невосполнимый моральный и физический ущерб, совместимый с жизнью. Выкалывают глаза, кастрируют, насилуют, отрезают хвост. Не убивают, но уродуют безвозвратно. Причем если это ребенок, то непременно лет шести, в детских колготках, когда они еще унисекс. И я задумалась: откуда колготки-то? Вспомнила, что однажды краем глаза видела в телевизоре фрагмент фильма «Зимняя вишня». И была душераздирающая сцена: маленький полуспящий мальчик одевается в детский сад. Сумерки, часов семь зимнего утра, глаза его закрыты, и он сомнамбулически неумелыми пальцами натягивает серые или коричневые колготки. Мама где-то вокруг бегает и вопит, опаздывая на работу. Ничего особенного. Одна моя подруга вынуждена была отдать двух— или трехлетнего сына в детский сад, а условие приема — «одеваться должен сам». Рассказывала, как запиралась в комнате и в ускоренном порядке учила его надевать рубашку, колготки эти, кричала, оба плакали. В сущности, обычные будни матери-одиночки, но почему-то они стали частью моих кошмаров. Символом беспомощности ребенка и чувства, что его предают.
Пус-тя-ки
— Птичка, ты не заболела?
Я (быстро принимая томную позу):
— Ах, что-то несколько… А что, плохо выгляжу?!
— Нет, но ты не выковыряла изюм из моей творожной массы и не распотрошила пачку чая.
Да. Я всегда это делаю. Изюм — потому что я на диете и ВСЮ творожную массу мне нельзя, а изюм не считается.
А чай потому, что фирма «Ахмад» иногда прячет в коробки брелочки, календарики и прочее счастье, и я никогда не жду окончания старой пачки, если появляется новая. Но, видимо, отдых подточил силы, волю и здоровое любопытство. Это и называется — утрата интереса к жизни.
Прогуливаясь по бельевому магазину на Тверской, увидела, как мужчина лезет в трусики к женскому манекену. Вполне вероятно, хотел пощупать, из какой тряпочки они сшиты, но рука задержалась несколько дольше и спустилась чуть ниже необходимого.
Продавщица из «Гленфильда» негромко и тоскливо приговаривает, расправляя шарфы: «Только сложила, и опять все разворошили, бл…и».
На эскалаторе, идущем сверху, стоит мужчина. Высокий, майка без рукавов, накачанный, с твердым усталым лицом голливудского героя. Вне всякого сомнения, едет спасать мир. Вокруг образовалось пустое пространство — люди почувствовали и уважают.
Прекрасный блондин в «Зара» придирчиво осматривает дамский плащ. Блондин — такой, как я всегда хотела, — ухоженный и взрослый. Плащ, впрочем, тоже — простой и дорогой, — как я хотела бы. Наконец он подзывает противную вертлявую блондинку и бархатно говорит: «Тебе это подойдет». Что может быть печальнее?! Для утешения иду мерить зеленую фетровую шляпу: да, она бы в ней была как жаба, а я-то — красавица.
Спросите хрупкую молодую женщину, куда подевался восьмикилограммовый арбуз, она улыбнется и опустит глаза. И по спокойному лицу невозможно угадать, что еще пару часов назад она, как печальный дух, сидела на корточках на стуле и склонялась над тарелкой — дрожа от холода, заливаясь соком. Экзотический ее наряд — шерстяная кофта на голое тело — тем и обусловлен, что арбуз из холодильника, а сок вездесущ. А более ничего не выдает недавнего приступа безумия — кроме вздувшегося живота.
Сложилось странное ощущение, что умных людей в сети много, а дурак всего один, только пишет под разными именами — настолько приходят похожие тексты. И самый устойчивый признак этого таинственного типа — у него всегда есть четкие принципы, причем по любому вопросу, оформленные чаще всего в лозунги…
Правда, ведь здесь никому не нужно объяснять, что наоборот не работает (если у человека есть принципы, это не значит, что он обязательно глуп)?
Поделиться книгой: