Помоги проекту - поделись книгой:
Сказанное выше есть апологетика насущной для нынешней России "стратегии отхода" перед нашествием глобализма, эффективность которой была блистательно доказана опытом наших славных предков: Ивана Сусанина и Михаила Кутузова. Так пусть пройдёт Председатель Союза направляющих Сил Глобализма в России А.Б.Чубайс, и чем быстрее, тем лучше!
Что же касается официального вида российской власти перед лицом глобализма, то здесь с очевидной ясностью проступает тенденция к изменению костюма чиновника от светского и демократического наряда к полувоенной форме. Форме, видимо, символизирующей тот факт, что российская власть готова в войне с терроризмом и экстремизмом и ни на один миг не забывает об этом. Я бы даже так сказал: "государственная форма прокуроров, налоговиков, таможенников, финансистов и прочая и прочая по своему типу стала подходить к военной или полувоенной, именно как к символу верности идее борьбы с врагами свободного рынка".
Конечно, квадратная "нашлёпка с кисточкой" на голове судьи Российской Федерации (вкупе с мантией) равно как и фуражка латиноамериканского типа с задранной тульей на голове российского военнослужащего, не могут быть символами русского национального достоинства. Существующие же аж с 1992 года нарукавные надписи на английском языке "Special Team" на форме российского ОМОН (подразделения внутренних дел России) показывают имеющим глаза глобалистский подтекст всего того, что изрекается или умалчивается официально по поводу терроризма.
Андрей ДЕВЯТОВ
ТОНУЩИЙ КОРАБЛЬ
Николай Коньков
1 июля 2002 0
ТОНУЩИЙ КОРАБЛЬ
Мы уже не раз знакомили читателей "Завтра" с работами американца Линдона Ларуша — одного из самых давних, последовательных и глубоких критиков "глобализма" как нового мирового порядка. Последнее по времени, месячной давности его публичное выступление, текст которого приведена выше, концентрированно выражает основные идеи этой незаурядной личности в применении к ближневосточному региону и к современной ситуации. Умение гибко и системно рассматривать любую проблему — несомненное достоинство Линдона Ларуша, которое принесло ему успех и в бизнесе, и в современной политической философии.
Поэтому особо стоит выделить в тексте доклада те моменты "места и времени", которые актуализируют, наполняют реальным содержанием главную матрицу ларушевского мышления, во многом опережающего оперативную политику все более ширящегося антиглобалистского альянса. Прежде всего это касается его нынешнего отношения к России как фактору глобальной геополитики. Единственное упоминание о нашей стране связано с договоренностями Путина и Буша о резком увеличении прямых поставок нефти в США, минуя квоты ОПЕК (организации стран-экспортеров нефти). Ларуш называет эти договоренности "недобрыми планами", "бездумными и некомпетентными шагами", которые "способны лишь усилить хаос".
Иными словами, здесь обозначена и закреплена единственная реальная роль современной РФ как сырьевого придатка США и Запада в целом. Всё прочее, касающееся нашей страны, уже не берется в расчет (во всяком случае, на ближнюю и среднюю перспективу). А это свидетельствует о том, что "другая Россия", способная задействовать свой научно-технический и геополитический потенциал, окончательно исчезла из сознания как "глобалистов", так и серьезных "антиглобалистов", откровенно делающих ставку на взаимодействие с "арабской цивилизацией", исламской по преимуществу.
Выступление Ларуша обращено именно к этой аудитории и в значительной мере "заточено" под ее интересы, под ее менталитет. Но это не конъюнктура. Он фактически предлагает "нефтяным шейхам" новую стратегию действий, которая, несомненно, найдет растущую поддержку у "антиглобалистов" на Западе. В данном отношении следует выделить четыре ключевых момента. Прежде всего, это проблема "чистой воды", для Ближнего Востока действительно острейшая. Современные технологии опреснения, успешно задействованные, например, еще в советские времена на полуострове Мангышлак, являются первой приманкой, выложенной Ларушем на стол его виртуальных переговоров с "арабской цивилизацией". Далее речь идет о глубокой переработке углеводородного сырья на месте добычи с экспортом на Запад уже готовой продукции, включая нефтехимическую. Наконец, предлагается инвестирование "наземных мостов", призванных соединить Атлантический и Тихий океаны,— видимо, по проекту "Великого Шелкового Пути" и помимо существующих российских трансконтинентальных железных дорог.
Наконец, называется и реальная "цена вопроса" — возврат к системе фиксированных валютных курсов, или, попросту говоря, к Бреттон-Вудской системе, обеспечившей не только значительный рост западной экономики в послевоенное время, но и так называемый "распад мировой колониальной системы" с уходом стран "третьего мира" из-под опеки метрополий на "свободный мировой рынок", правила торговли на котором устанавливали Соединенные Штаты Америки как сильнейшая тогда держава в ряду "цивилизованных стран". Иными словами, шейхи, как убеждает их Ларуш, могут и должны с помощью своих нефтедолларов вернуть "старые добрые времена" — и их нынешнее зависимое положение в системе мировой экономики сменится равноправным партнерством, а в перспективе — даже лидерством (за которое, впрочем, придется поспорить с азиатскими странами Тихоокеанского региона, прежде всего КНР).
Видимо, нет смысла обсуждать здесь, насколько предлагаемая Ларушем концепция нова, а насколько — напоминает "прекраснодушные" идеи 60-х годов о бескорыстной помощи Запада "развивающимся странам", которые на деле были призваны нейтрализовать привлекательность советского социализма в глазах недавних рабов и кули. Гораздо важнее понять другое: в существующих моделях межгосударственных и межнациональных отношений сама Россия — тонущий корабль. Даже для нынешнего, сильно урезанного потенциала ее ни с той, ни с другой стороны разворачивающегося на наших глазах глобального конфликта между различными концепциями развития человечества не находится места. Следовательно, или наша страна снова "выломится" из любых западных сценариев, или ее историческое существование окажется под угрозой гораздо большей, нежели в 1917 или в 1941 году.
Николай КОНЬКОВ
БОЙ В ЖЕЛТОМ МОРЕ
1 июля 2002 0
БОЙ В ЖЕЛТОМ МОРЕ
29 июня в районе острова Йонпхен произошло самое серьезное за последнее десятилетие боевое столкновение на линии разделения между Северной и Южной Кореей. Обе стороны традиционно обвинили в провокационном нападении друг друга.
Северокорейские моряки в очередной раз показали свою высокую боевую выучку и самообладание. В результате боя один из двух кораблей южан был потоплен. На кораблях флота КНДР, по некоторым данным, возникли лишь малозначительные повреждения, которые устранялись силами экипажей. В целом северокорейцы вышли из боя без потерь, отстояв честь своего красного флага на Желтом море. Политикам еще придется долго разбираться, кто прав, а кто виноват в этом столкновении, кто в итоге выиграет от этой провокации. Но военные моряки КНДР однозначно выиграли этот бой. Южане потеряли один корабль. По разным сообщениям, четверо их военнослужащих погибли, около двух десятков получили ранения и один пропал без вести.
КНДР и Южная Корея фактически находятся в состоянии войны уже полвека. Между двумя государствами так и не подписан мирный договор после кровавой войны 1950-53 годов. В последние годы в отношениях между двумя Кореями намечалось некоторое потепление. Пхеньян выражал и выражает готовность начать переговоры с южным соседом о создании единой конфедерации и объединении многострадального корейского народа. Столкновение в Йонпхене может перечеркнуть все усилия дипломатов, так что КНДР и Южная Корея вновь окажутся в состоянии холодной войны. Видимо, именно с этой целью оно и организовывалось.
По мнению экспертов, запуск черной кошки между чуть было не помирившимися Пхеньяном и Сеулом, более всего дивидендов принесет для США. Американцев до сих пор обвиняют в разжигании самой войны и в авторстве большинства военных провокаций на линии разделения. Разведподразделения и отдельные диверсанты постоянно пытаются проникнуть на северокорейскую территорию. Все эти попытки были четко отбиты на суше пограничниками КНДР. В последний раз северяне сбили над своей территорией американский вертолет с кадровыми офицерами разведки США. Может, теперь американцы попробовали на крепость северо-корейских моряков, и столкновение стало разведкой боем? На эту мысль наталкивают постоянные намеки высших руководителей США о неизбежности уничтожения режима в Пхеньяне, как одного из основных звеньев "оси зла". Об этом говорят и развернутые американские войска и флот в регионе.
Уже в воскресенье Южная Корея объявила о приведении войск, базирующихся на границе с КНДР, в повышенную готовность. Это решение было принято одновременно с вылетом президента страны Ким Дэ Чжуна в Японию.
Южнокорейские ВМС и авиация усилили присутствие в районе линии разделения между государствами. Сеул уже требует от руководства КНДР извинений за инцидент. В ответ официальное информационное агентство Пхеньяна, ссылаясь на представителя северокорейских ВМС, считает, что требование Южной Кореи к Северу принести извинения за инцидент, имевший место в субботу в Желтом море, является "верхом бесстыдства".
Серьезная военная провокация южнокорейских властей направлена на то, чтобы во время мирового первенства по футболу использовать "шокирующий инцидент в своих целях и осудить КНДР", отметил представитель ВМС КНДР.
Александр БРЕЖНЕВ
ВЕРТОЛЕТ
Александр Ефремов
1 июля 2002 0
ВЕРТОЛЕТ
Был чемпионат мира. Были яркие телетрансляции, избранники игры и её мастера, трава великолепных стадионов, страсти, гудящие толпы болельщиков — во главе с императором Японии, блестящая Бразилия и не только она… Но праздник, как ему и положено, недолговечен. И с его уходом особенно остро и резко обнаруживает себя окончательная деградация "российского" телевещания. Создаётся впечатление, что для экономии государственных денег следовало бы вообще ограничить работу телестанций временем про-ведения крупнейших спортивных состязаний да праздничными богослуже-ниями. Потому как всё остальное есть не поддающийся в принципе ника-кому анализу хлам.
А точнее — это агрессивная и наглая пропаганда, с "кремлёвским пиаром" в качестве смыслового ядра, это сумма штампованных студийных посиделок (ток-шоу и "аналитические программы") с заранее известным набором персонажей, это "отработка" мировой киноиндустрии или жалкий доморощенный киноноводел. Ведь до чего же, например, интересно смотреть "Пресс-клуб" (РТР), где в сотый раз какое-нибудь литераторское демократичес-кое мурло типа Драгунского получает возможность ёрничать над понятием "патриотизм". Так и говорит: "Родину любят те, кому любить больше нечего". Подобное они в своих "пресс-клубах" талдычат с вариа-циями уже лет пятнадцать. Судя по интерактиву, люди им так и не поверили. Что ж, с занудным упорством будут продолжать твердить своё, меняя друг друга: Максимов, обрюзгший и заросший, мужеподобную Петровскую, а та — неувядаемую Прошутинскую… Помимо сути, которая изначально пакостна, всё это уже настолько набило оскомину, настолько скучно, что вообще непо-нятно, зачем существует.
По замыслу же пиарщиков Павловского, очевидно, особенно живо и даже с рвением зритель должен воспринимать информации о вояжах и речениях президента. Каждый день многократно повто-ряется: куда полетел Путин, с кем встречался Путин, что сказал Путин. Чтобы у аудитории не сложилось стойкого убеждения, что Путин — это Ельцин сегодня, для масс разыгрываются телеспектакли: "Как поссорился Владимир Владимирович с Борисом Николаевичем" или "Как полковник Путин Раппопорта ругал". Но и раппопорты, и их начальники чубайсы, и "семья" преспокойно продолжают сидеть на богатствах страны и никаким "пиаром" народ убедить в обратном более невозможно. А кроме того — неужели стратеги оболванивания не понимают, что навязчивое мелькание Путина в кадре создаёт эффект пресыщения, делает из "верховного" надоедливую фигуру. Но раз уж сам папаша "демократического" ТВ Попцов говорит о деградации тележурна-листики, значит, дела действительно плохи.
Отстойное вещание (пришедшее на смену "застойному" и перестроечному) пытаются оживить элементы вроде Парфёнова(НТВ). Похо-жий на лягушонка Кермита из "Маппет шоу", он придумал доставать из-под стола разные предметы в виде наглядных пособий к сюжетам. Сами же сюжеты, их подбор — винегрет из все той же, только мелко и искусно нарубленной скушнятины. Правда, есть претензии на лёгкое воль-нодумство: в последнем выпуске "Намедни" был даже сюжет-обрывок о Лимонове (!). Лимонова, впрочем, сразу же пристегнули к фекальному голубо-сальному Сорокину, и в целом получился угоднический материалец о непонятных и странных диссидентствующих писателях (именно так, во множественном числе). Не хотелось бы, чтобы друзья Э.Л. клюнули на "червя", клюнули на преуспевающего при нынешнем режиме Сорокина, нечистым именем которого телемахинаторы хотят измазать настоящее протестное движение писателя-узника Лимонова и объединившейся вокруг него молодежи.
Ну а оханье ТВ по поводу "неожиданного оправдания" команды Поповских, аханье о слишком мягком наказании Быкову или Буданову — привычная русофобия о коей и подавно вести речь скучно. Не говоря уже о "Куклах", вырождающихся на глазах. Что вполне естественно для такого ТВ.
Александр ЕФРЕМОВ
БОРИСЬ ЗА ЖИЗНЬ!
1 июля 2002 0
Author: Тамара Лисициан
БОРИСЬ ЗА ЖИЗНЬ!
В фашистской Германии было много лагерей уничтожения людей. Часть этих людей смогла освободить себя, восстать. Освободил сам себя Бухенвальд. В Бухенвальде обреченные на смерть люди смогли восстать. В десятках других лагерей восстаний не произошло, все их узники были планомерно уничтожены. Почему в одном обществе происходят революции, бунты, а в других нет? Что заставляет общество обреченно и покорно ждать полного своего уничтожения? Что убивает людей раньше пули или виселицы, что заставляет человека отказаться от борьбы за жизнь?
Французский мореплаватель Аллен Бомбар один поплыл на простейшей одноместной лодке из Европы в Америку, не взяв с собой никаких благ современной цивилизации. Ни радио, ни телефона, ни запасов еды и воды. Через семьдесят с лишним суток он доплыл до Америки. Журналисты спросили его, зачем он совершил такой трудный поход? Он ответил, что хотел узнать, что убивает моряка, попавшего в кораблекрушение. Бомбар заявил, что понял: не голод и жажда убивают моряка, попавшего в кораблекрушение, а ОТЧАЯНИЕ и СТРАХ.
1942 год. Украина. Город Житомир в ста километрах западнее Киева. Немецкий концентрационный лагерь для военнопленных. Кирпичные красноватые трехэтажные дома-кубы вперемешку с длинными одноэтажными деревянными бараками, почерневшими от сырости, выстроились вдоль асфальтированного шоссе на юго-западной стороне города. На высоких столбах — три ряда колючей проволоки отделяют территорию смерти от остального живого мира. На деревянных вышках часовые с автоматами. Ночью по нескольку раз включают яркий свет на столбах, освещая пустой лагерный плац. Всех пленных после вечерней поверки запирают в домах и бараках на замки до утренней поверки. Вся территория лагеря разделена колючей оградой на отсеки, в них помещаются по три-четыре тысячи человек. Всего пленных шестнадцать тысяч. Почти все солдаты, неузнанные офицеры и медперсонал попали сюда из окружения, в котором оказались наши войска под Киевом.
Подходить к внешней ограде нельзя. Часовые стреляют без предупреждения. Несколько человек поплатились жизнью за то, что от нестерпимого голода пытались вырвать пучок несъеденной травы, все еще густой и зеленой между рядами проволочной ограды и кольцами Бруно. Их тела долго не разрешали убирать в назидание остальным.
Это место называется госпиталь "Кранкенлазарет" по-немецки. Оно отделено от всего остального лагеря. Тут четыре тысячи раненых и больных, двести медперсонала из числа тех же пленных. В каждом блоке — свой главный врач. Но лечить больных нечем. Поэтому тут никого не лечат, только хоронят. Нет не только лекарств, перевязочного материала, но даже постелей, не говоря уже о белье. Завшивленность от этого стопроцентная.
Каждый день умирают по тридцать пять-сорок человек.
Митя, так звали неуклюжего парня, который помогал устанавливать мне кровать, принес котелок баланды и воду. В первые дни есть я не могла, только пила. Баландой называли вываренную картофельную шелуху, слегка подсоленную, без признаков жира или овощей. Это серое варево выдавали два раза в день по котелку на человека и один раз в день к этому добавляли "хлеб" — смесь муки, гороха и опилок, которую нельзя было даже резать ножом — рассыпалась.
Мое бывшее платье представляло из себя разодранные окровавленные лохмотья. Опухшие, в синяках и ссадинах ноги и руки. Мой жуткий после немецких допросов вид вызывал сочувствие у остальных узников.
— Не бойся, не пропадешь, не выдадим… поправляйся скорей, — говорили мне собратья по несчастью. О своем партизанском прошлом я не распространялась, но пленные обо всем догадывались. Меня старались подбодрить, чем-нибудь помочь. Как-то утром мне принесли наволочку, набитую небольшими чистыми белыми тряпками: "Это тебе и подушка, и чистые тряпочки для тех твоих дней".
Потом нашли английскую шинель тонкого сукна горчичного цвета. Пленный портной из Киева, не знаю, где он нашел иголку и нитки, по меркам сшил мне из него теплое платье. Портного я так и не увидела. Он умер, прежде чем я стала выходить во двор. Доктор Биценко умудрился "увести" из-под носа полицая пару солдатских обмоток, из которых тот же портной сшил мне толстые чулки. Ноги у меня были такие худые, что чулки оказались мне впору. Из страшной груды одежды, оставшейся от мертвых, мне нашли зимнюю ушанку.
Однажды Толе на кухне передали две настоящие картофелины, найденные в шелухе, привезенной для баланды. Их сварили и передали для "Этери". Так меня называли в "Кранкенлазарете". Незнакомые голодные люди вместо того, чтобы съесть чудом обнаруженную картофелину или морковку, посылали ее для "Этери". Только тот, кто испытал смертельный голод, близость смерти, может оценить всю щедрость и силу воли этих людей. Дело даже не во мне и не в картофелине. Я напомнила им их прошлую жизнь, жен, семью и детей. Мысленно прощаясь с ними, они в безнадежном отчаянии хотели спасти во мне свою память о них. Может, даже не осознавая этого. Меня переполняли удивление и благодарность.
Потом Толя достал в бараке "уже не нужные" сапоги. Какое страшное словосочетание в этом месте — "уже не нужные"! Среди выздоравливающих нашелся сапожник, тот распорол сапоги и сшил их заново по моей мерке. Чем он шил, так и осталось для меня загадкой.
В первые дни, пока я не могла встать, Василий Степанович тайком от полицаев смотался на кухню. Там в остатке горячей воды с золой постирал мое платье и белье. Мало того, развесил их потом сушиться за углом нашего блока. Что тут началось! Все, кто был во дворе на костылях и без них, доходяги и доктора, ходили смотреть, как на ветру развевались остатки моего платья, трусики, лифчик. Смотрели, сидя на песке, молчали, некоторые плакали.
Когда я по-настоящему почувствовала волчий голод, поняла, что поправляюсь. Не могу не поправиться, думала я, когда столько людей хотят этого. Сколько тепла, какое это счастье быть среди своих... Как в армии.
Какая же это армия? — скажете вы. Армия разбитых воинов, умирающих от голода и болезней в плену. Дух нашей армии еще жил среди пленных солдат. Дух единства, дух взаимоподдержки, глубоко спрятанный, не выставляемый напоказ. Казалось, эта армия еще может бороться. Ведь тысячи советских военнопленных сбегали из лагерей. Потом они сражались с фашистами вместе с партизанами.
Недели через две, может, больше, я стала выходить, держась за стены во двор. Грелась вместе с другими больными на солнышке. Хотя начало сентября в Житомире — лето, нам всем было очень холодно, наверное, от голода.
Так, сидя на песке, я сама рассмотрела колючую ограду и густую траву под ней. Вышки с часовыми, деревянные бараки, кирпичные дома, одноэтажное здание кухни, где варили баланду. Вокруг кухни постоянно ходили вооруженные полицаи, не подпуская близко никого, кроме врачей с тачками.
Сидевшие со мной рядом во дворе пленные выбирали из одежды вшей. Уже по году с лишним никто из них не мог помыться. Воду включали только на кухне на время приготовления баланды и для мытья котлов. Личные котелки мыть было нечем, их осушали, накрошив туда рассыпающийся "хлеб", который тут же съедали.
Но странно, что в разговорах со мной пленные ни на что не жаловались, рассказывали об ужасах, как будто речь шла о ком-то другом. Один только раз мне пожаловался пленный азербайджанец: "Эти доктора мишей не ловит. Они должен сразу мертви убират. Не ходият в барак днием, только утро. А люди умират целий ден. Мой место внизу. Каждый раз, верху умир человек, вши сыпится низ. Я говору: там умир человек, вши сыпится. А доктор говорит: За один тачку тащить? Так целый ден нада тачка ходить, что захотел! Утром берем все вместе".
Тачка ходила два раза в день. Одна и та же вывозила мертвецов из госпиталя, возвращалась с шелухой для баланды.
Однажды я вышла раньше обычного, почти сразу после раздачи баланды. На привычном месте еще никого не было. Я села спиной к стене дома, как всегда, и вскоре увидела людей, тащивших две тачки.
Никогда в жизни не забуду этот кошмар! С тачки свисали руки, ноги, головы. Голые тела — скелеты, обтянутые кожей, лежали на тачках, как дрова. Слой в длину тачки, слой сверху поперек. В оглобли тачки впряжены фельдшера и санитары из числа пленных, по четыре человека. Колеса и ноги тонули в рыхлом песке. Тачки скрипели, как будто скрипели кости, лежавшие на них. Головы и конечности мертвых качались от движения и медленно проплывали мимо меня. Руки умерших, свисая почти до земли, шевелились, как будто искали опоры. У многих были открыты глаза, рты, были видны зубы. Мертвые мученики смотрели в небо и качали головами: "Господи, за что!"
От ужаса я стала задыхаться. Медики с трудом вывезли тачки за ворота. Дальше везли под конвоем шестерых немцев, мимо ограды к лесу, к рвам. Там братская могила неизвестных воинов. Не осталось даже имен. Это были воины со всех концов нашей Родины. На тачках, как дрова!
Только евреи помнят о своих сородичах, замученных тогда повсюду. Каждый год по всему миру проходят поминки в синагогах, в семьях, на экранах телевидения. Весь мир ежегодно с глубоким сочувствием присоединяется к их горю. О холокосте пишут книги, снимают фильмы. Немцы, выросшие за эти пятьдесят лет, до сих пор посыпают головы пеплом и стыдятся смотреть евреям в глаза. Но о гибели в тех же самых лагерях и печах миллионов советских людей ста национальностей СССР, об уничтожении миллионов славян, кавказцев, народов Средней Азии мир забыл, не заметил. Почему?
Почему не раскололось небо от боли, от отчаяния этих миллионов несчастных? Почему не обрушилось оно от равнодушия и безразличия уцелевшего человечества?
Но тогда менЯ больше всего заботил другой вопрос. Я день и ночь слышала разговоры о прошлой жизни, о довоенной еде, семьях, женах, мечтах. Обо всем этом говорили пленные, обреченные на эти ужасные тачки. Почему до сих пор они попытались бежать? Сидят тут, как под гипнозом. Как кролики перед удавом. Обреченно ждут смерти. Тут или в Германии. Понятно: больные и раненые лишены сил, не смогут ни бежать, ни бороться. Но врачи, медперсонал — у них еще есть силы возить тачки с мертвыми, развозить баланду. Почему сидят?! Откуда такая покорность судьбе?
Тут есть кадровые офицеры, скрывающиеся под видом санитаров. Врачи высоких званий, когда-то носившие ромбы в петлицах. Всех раньше или позже ждут эти проклятые тачки и безымянные рвы с известкой. Что же они до сих пор, целый год, не попытались бежать. Тем более, что по проволоке на ограде немцы не пропускали ток, а автоматчики все равно не смогли бы остановить тысячи человек в случае массового побега. Потом я узнала, что так освободили сами себя узники Бухенвальда. Почему один лагерь способен на побеги и восстания, а другой — нет?
В Житомире все, с кем я пыталась обсуждать план побега, крайне раздражались, говорили, что это дурость. Верная смерть.
А "жизнь" в "госпитале" шла своим чередом. Я хорошо знала немецкий, поэтому меня часто привлекали как переводчицу наши врачи в разговорах с немецким начальством. Василий Степанович сдавал по списку начальнику Хипшу одежду умерших. Хипш злился, отослал полицаев уносить мешки с одеждой, продолжал что-то раздраженно говорить Василию Степановичу. Хипш сказал мне: "Переведи. Я сейчас проверял сортиры перед этим блоком. Свинство! Я очень недоволен".
Я перевела. Врач развел руками: "В нашем блоке полно больных дизентерией, а воды для мытья уборных дежурным не выдают…" Я перевела. Хипш свирепел еще больше:
— Меня это не интересует! — Он поднял вверх свой стек перед нами. — Запомните, — сказал он торжественно, — лицо каждого учреждения — его сортир!
Потом я еще часто вспоминала его фразу о "лице учреждения".
Однажды утром мы увидели, что к "Кранкенлазарету" подогнали по железнодорожной ветке, которая упиралась в ближайшие рвы на противоположной стороне шоссе, товарный поезд. Множество полицаев и немцев с собаками окружили поезд. Высаживались новые пленные. Тут же отделяли раненых от здоровых. К вечеру нас выстроили во дворе на поверку. За оградой ковыляли около сотни раненых и, видимо, больных. Их стали вводить в проходную лагеря. Все были взволнованы прибытием этапа. Ждали новостей с фронта.
С вновь прибывшими вошли немцы и полицаи с дубинками и переводчик из наших немцев, которых немцы из Германии называли "фольксдойч".
Переводчик закричал: "Новые, встаньте в строй! Расступитесь, дайте новым место".
Прибывшие смешались с остальными: "Первая шеренга — десять. Вторая — пять шагов вперед!" Два длинных ряда медперсонала и тех, кто мог ходить, вместе с вновь прибывшими выровняли строй. Последовала новая команда: "Спустить штаны!"
Я окаменела. Не глядя, поняла, что все вокруг расстегивают брюки. От стыда за них и за себя была готова провалиться сквозь землю. Зачем снимать штаны? Очередное унижение?
Я смотрела прямо перед собой на немцев, которые стояли перед нами. Полицаи отошли от них, и было слышно, как они, громко разговаривая, двигались вдоль первого ряда пленных. Вдруг я услышала чей-то отчаянный крик, матерную ругань полицейских и глухие удары палок по телу. По тому, как орали полицейские и громко стонал кто-то, было ясно, что избивают пленного. Меня охватила дрожь. Не могла повернуть голову в сторону, потому что рядом стояли Василий Степанович и Толя со спущенными штанами.
Избивая пленного, полицейские приволокли его к немцам, и я увидела окровавленного человека, пытавшегося руками защитить голову от ударов палками и сапогами. Наконец, его бросили на песок, и полицейские с переводчиком вернулись к строю пленных. Через какое-то время все повторилось. Крики и ругань, вопли и удары… Еще одного несчастного избивали перед группой спокойно наблюдавших немцев. Еще одного избитого полицаи волокли с руганью по песку за ноги к немцам. Он был без сознания, в крови. Возможно, ему проломили голову. Мне казалось, что этим истязаниям не будет конца. Колени у меня подгибались. Я боялась упасть как раз в тот момент, когда эта банда предателей во главе с переводчиком подошла к нам. Обогнув наш ряд, они стали двигаться вдоль второго ряда, удаляясь. Там тоже продолжались избиения. К немцам подтащили еще нескольких человек.
Закончив обход, полицейские подошли к немцам, а пленным разрешили надеть штаны. Строй не распускали. Нам хотели показать продолжение дикой расправы. Избитых ударами палок поднимали с земли. Кто-то из них поддерживал совсем изнемогавших товарищей. Человека без сознания немцы заставили тащить за ноги самих пленных. Так гнали их, продолжая избивать, к проходной. На белом песке оставался кровавый след. За ними спокойно последовали немцы, тихо разговаривая, покуривая сигареты, обходя кровавые пятна, оставленные несчастными пленными. Я давно заметила, что немцы большие аккуратисты!
Все еще стоя в строю, мы видели, как полицаи провели всю группу вдоль проволочной ограды ко рвам. А потом слушали, как их расстреливали.
Потом я узнала, что штаны снимали с пленных, чтоб опознать евреев.
Несколько евреев удалось спасти татарам. Татары, если успевали научить иудея хоть нескольким словам по-татарски, говорили немцам, что он мусульманин, поэтому тоже обрезан.
Помимо евреев, немцы поголовно истребляли коммунистов и моряков. Достаточно было малой татуировки вроде якоря, чтоб попасть под самую жестокую казнь. Так немцы мстили русским морякам за Севастополь и Одессу.
Поделиться книгой: