Совсем не прогрессор

— Не считал. Много. И что?

— Но ведь не тянет руки мыть беспрерывно? — с торжеством воскликнул ефрейтор. — Психика в порядке. А он бы все одно сорвался. Рано или поздно. Курицу бы зарезал — и сорвался. Чмо.

— Слушай, а ведь некоторые рук мыть не будут. Им проще тебе шею свернуть. Дурь-то разная бывает. Возьмет гвоздик, да в глаз. Ему чужая жизнь — плюнуть и растереть. Что с такими делать?

— Лечат, — поскучнев, объяснил вертухай. — Для буйных свои методы. Таблеточками. Укольчиками. Электрошоком, дубинкой или просто сапогами. Иногда привозят кадров, не понимающих разницы между гражданами нашей страны и басмачами. Вот эти могут. Что там, что здесь. Резать тянет. Для них война не закончилась. Все кругом враги и мечтают их убить. Они долго не живут. Маньяки — это где-то там, в Америке. У нас он слюни через полгода пускать начнет и под себя гадить. И такое бывает. Не часто, но случается. Ты уж не попадайся, — он довольно заржал, — ничего хорошего не будет. Если что — водочкой стресс снимай. Самое милое дело.

— Просветился? — поинтересовалась Галина, когда дверь за ними с лязгом захлопнулась.

— Вы меня специально с собой взяли?

— Случайно совпало. Я после медучилища два года честно оттрубила в здешнем заведении. Насмотрелась. Давно не посещала. А тут такой удачный случай.

— А смысл? — угрюмо спросил Сашка. — Чтобы знал, что ждет впереди?

— Голосов не слышишь, кусаться не тянет? Тогда не волнуйся. Еще станешь маршалом. У него в голове обязана присутствовать пустота.

— Издеваетесь?

— Да нет. Насколько можно судить, все у тебя в полном порядке. Выйдешь нормально. Только сиди тихо и не проявляй агрессивности. Если Татьяна Ивановна официально докладную не настрочила, это еще не значит, что никто не знает. Морды бить за дверью госпиталя начнешь. Не здесь. И к майору нашему проявляй величайшее уважение и послушание. Он такой. Любит на прощанье гадость сделать. Не гоношись. Перетерпи. Недолго осталось. Ты вроде не дурак, думай, что и при ком говоришь.

— Почему? — помедлив, спросил Сашка. Очень ему не понравилась последняя фраза. Слишком четкий намек на стукача. Женька? Десантник?

— Почему я это говорю? Слишком много вас видела. Таких… глупых… Думающих, что после войны им море по колено. Режущих правду-матку. Не задумывающихся о последствиях. Здесь не война. Искренность не в почете. У каждого второго после армии нелады с поведением. Здесь существуют по иным законам. За лишнее слово могут и диагноз впаять. А там не лечат. Кого просто глушат, сажая на таблетки… А те мало того что по мозгам бьют, так еще и побочные последствия нередки… А кого и залечивают. Сплавляют в психушку слишком ершистых и наглых, а выходит… если выходит… уже пришибленный на всю жизнь. Особенно этих касается… Из внутренних. Каратели и есть каратели.

Метров тридцать они прошли молча. Потом он не выдержал:

— А почему просто не рассказать мне про меня? Может, тогда вспомню.

— Во-первых, в медицинском деле — максимум болезни. Наличие кори в детстве очень освежит память?

Он невольно усмехнулся.

— Во-вторых, Пазенко запретил. Где-то он вычитал о необходимости отсутствия оперативного вмешательства. А ты с успехом подтверждаешь данные из статьи. Ведь приходит во сне?

— Отрывки, обрывки…

— Время лечит… А если задуматься… — Сашка молчал, опасаясь спугнуть. — Что касается тебя… Есть такая теория — проявление бессознательного.

— Фрейд.

— Слышал? — не удивилась Галина. — Это не то. Советская наука аргументированно опровергла положения буржуазного, да еще и жившего в начале прошлого века, человека…

Сашке очень захотелось продолжить в том же духе: советская наука, вооруженная самой передовой марксистско-ленинской теорией, с успехом доказала возможность стрелять без патронов из правильного советского пулемета. Не стоило прерывать, особенно в свете предыдущего предупреждения. Ирония сейчас не к месту.

Галина посмотрела на него внимательно и усмехнулась. Похоже, догадалась о мыслях.

— Неосознанное включает в себя и автоматические действия. Рефлекс, заставляющий тебя прятаться при визге снаряда или орать «Так точно!». Поведенческие стереотипы, действующие автоматически, без осознания. Короче, это долго объяснять, и три четверти я успела забыть со времени экзамена. Вряд ли смогу все подробности точно изложить, и терминологию придется объяснять. Очень упрощая — ты просто не хочешь вспоминать. Ну, решил и щелкнул выключателем, бессознательно. Он, твой разум, принял постановление дать пожить тебе спокойно и временно избавил от лишних впечатлений.

— М-да… — озадаченно произнес Сашка. — Временно или может не вернуться? Или не все?

— А на этот вопрос тебе никто не даст ответа. Завтра, через неделю, никогда. Немного, половина или все. Поверь мне, бывает много хуже. А тебе недостаток мешать жить не станет. Если не примешься рассказывать всем направо и налево. Может, там, позади, ничего хорошего и не было? Извини, если неприятно прозвучит, но, может, и к лучшему. Я вот с удовольствием отдала бы кой-какие неприятные воспоминания. Не всем так везет…

«Неважный мир Господь для нас скропал…»[6] — знакомо зазвучало у Сашки в голове.

Он невольно поежился. Не слишком положительные ассоциации.

— Есть у меня один знакомый по этой части, — сказала Галина. — Хотел диссертацию написать на реальном материале. Зарезали. Заподозрили фигу в кармане и намеки…

Она знакомо усмехнулась.

— В сорок первом году призвали в рейхе в полицейский батальон. Людям было не меньше тридцати и немногим больше сорока. Те, кто по возрасту и состоянию здоровья не мог в действующую армию. Грести всех подряд стали позднее. Так вот, по социальному составу они были в большинстве рабочие из Гамбурга, мелкие служащие и лавочники. Крестьян самый минимум. Практически все выросли не при Гитлере и не при нем ходили в школу. Пламенные нацисты если и были, то не много. Никаких эсэсовцев и штурмовиков. Обычные взрослые мужики. Пять сотен человек.

Пришел приказ ехать в Польшу. Причем командиру, майору, прямо сказали: придется расстреливать. Он построил батальон и открытым текстом довел до личного состава: «Кто не считает себя готовым расстреливать людей, может выйти из строя. Их переведут. Возможно, в армию отправят, но участвовать в этом они уже не будут».

Вышло человек пятнадцать. Никто из них не был арестован или посажен в тюрьму. Остальные поехали. Когда начались массовые казни, с десяток пришлось убрать. Нервы не выдержали, парочку в психушку отправили, их дальнейшая судьба неизвестна. Еще человек пятнадцать попросили их освободить. Уже минус двадцать пять. Остальные продолжали этим заниматься. Причем до десяти процентов личного состава начали получать удовольствие и всячески разнообразить процесс для развлечения. Там были крайне неприятные подробности. За полгода батальон расстрелял восемьдесят пять тысяч человек. Женщин, детей, стариков и мужчин. Приблизительно по сто семьдесят человек на каждого.

Короче. Если привести пятьсот человек даже сегодня, хоть немцев, хоть русских, хоть американцев, хоть кого. И приказать расстрелять — откажутся процентов десять. Еще полсотни сделают это с удовольствием. А остальные будут выполнять приказ. Равнодушно. И эти десять процентов любителей крови есть в любой армии. Психика у людей не отличается. Что у нас, что в чужих странах. Люди внутренне не изменились с каменного века. Вот только не любая армия отдаст такой приказ. Совсем не любая, А люди такие есть. Надеюсь, не требуется пересказывать откровения иных военнослужащих. Для них не было разницы, военный дух или мирный.

— Ну и что? — угрюмо спросил Сашка. Про тот первый сон он никому не рассказывал, а прозвучало вполне про него. — Если у меня убьют товарища, я вполне откровенно могу сказать, что не постесняюсь ответно. Да, я не буду убивать мирных без причины. Но это я говорю сейчас. А на войне жизнь стоит копейку. Очень много зависит от ситуации. Был случай, наши ребята в плен попали, так их на куски порезали и к дороге тела подбросили. Может, пугнуть решили, — так мы потом пленных не брали. Жестокость рождает ответную жестокость. Это в книгах про душевные муки, а у меня их никогда не было. Или ты его — или он тебя.

Она остановилась у дверей.

— Покури и подумай. К обеду чтоб был как штык. Режима не нарушать!

Глава 3

Воспоминания приходят без спроса

Они шли цепочкой, постоянно контролируя окрестности. Не то чтобы ждали проблем, просто вбито на уровне рефлексов. Бдительность и жизнь неразделимы. Третий час после высадки с вертолета, все время вверх по склону, и конец пути не скоро. Дороги не было — еле заметная тропа. Скорее всего, по ней возили грузы на ослах. Они хоть и маленькие, да килограммов сто потянут. А теперь по ней, нагруженные не хуже ишаков, взбираются солдаты.

Кто-то в штабе ткнул пальцем и, кривясь, заявил: «Не нравится мне эта тропа. Не иначе, по ней душманы по ночам шастают». Топчи, рядовой, камни под июльским солнцем. Привыкай. Сорок в тени — вполне по-божески. Вода во фляге будто с горячей плиты, и раскаленный металл оружия нешутейно обжигает пальцы. Шагай. Твое дело — проверить. А вдруг и правда злобный враг проскользнет в тыл. Это называется «обмять новичков». На серьезное дело пускают не сразу, а для ветеранов своего рода отдых.

Впереди маячила хорошо знакомая спина Акимовича, его личного начальника и ведущего. Ерунда, что у каждого в роте минимум три специальности. Все равно к ветерану прикрепляют ведомого. Он объяснит, подскажет и покажет. А стоящий связист вообще на дороге не валяется. Одно дело — уметь, и совсем другое — делать под обстрелом. Тут у любого тертого героя, прошедшего огонь и воду, нервы играют.

Духи тоже не дураки. Офицеры на операции ходят в обычных хэбэшках, их издалека не отличишь. А у связиста антенну хорошо видно. Первая и самая лучшая цель. Выбить управление — и сложности гарантированы. Связист никогда не идет в первых рядах, да редко помогает: любимая мишень снайпера, и текучка среди связистов всегда огромная.

Акимович страшно напоминал гранитный столб. Столь же непрошибаемый и умудряющийся в любой обстановке читать нуднейшие лекции по правильному поведению, перемежая цитатами из устава. Мог и по шее дать. Не из вредности — для лучшего усвоения материала.

Попутно под настроение он делился совершенно неортодоксальной версией истории СССР. Происходя из сербов, успешно удравших от Тито, тем не менее он имел взгляд на тогдашние события, вовсе не совпадающий с официальной версией. Добровольность вхождения Восточной Европы в состав самого замечательного в мире государства вызывала у него кривые усмешки. Впрочем, с возражениями на собраниях не выступал, исключительно среди своих. И так ругани хватало на его рассказы. Уж очень отличалось его изложение событий от уроков истории.

Как бы то ни было, именно такой человек и требовался на первых порах новичку. Невозмутимый, всезнающий и заслуженный. Наград они не носили и в обычное время: считалось излишним хвастовством. Все окружающие и так прекрасно знают, у кого и за что они имеются, но когда ты в курсе, что напарник не сдрейфит и доказал это делом, всегда легче на душе. Еще бы не пытался стихи писать — совсем бы замечательный был боец. Так ведь не только кропает, еще и читает окружающим. Не нравится Киплинг — изучай Светлова. Про… гы… «Итальянца» для Итальянца: о том, что нет справедливости «справедливее пули моей». Или читай Симонова. Это поэзия… Не про наши дела, но все равно стихи, не убожество. И ведь не скажешь: обидится. Дипломатические советы осваивать рифму и изучать мировое творчество на примерах мимо ушей пропускает.

Жрать охота. Хоть сухпай в желудок положить. Дерьмовая еда. Одна консерва «Минтай в масле» и пакет с черными сухарями. Разве голод заглушить.

Что за звук?

Цепочка людей неожиданно замерла, и они не хуже тараканов на кухне, разбегающихся при включении света, метнулись во все стороны, норовя забиться в укрытие. Огромная ладонь ударила в грудь — и он отлетел в сторону, неловко падая на спину и с ужасом слыша неприятный хруст в ящике за спиной. Хана «Сигналу».

— Ракету! — слабо донесся дикий крик. В уши будто ваты набили.

Метрах в ста опять рвануло, и взрыв был нехилый. Это не полковушка, что-то серьезное. Откуда у духов стопятидесяти-пятимиллиметровая артиллерия?!

Он перевернулся, собираясь последовать примеру остальных, срочно забиться под камень, и уткнулся носом в прекрасно знакомые ботинки. Предмет его глубокой зависти и абсолютно неуставные. Легкие и прочные, естественно, чуждого нам в корне производства. Самое то по горам ходить.

— Ай, мама, как болит, — простонал Акимович.

В боку у него была большая рана, и там что-то неприятно шевелилось.

— Сейчас, Итальянец, — пробормотал. Скорее сам себя успокаивал, потому что вряд ли тот понял.

Руки сами автоматически делали привычное дело. Промедол. Разрезать одежду, тампон, примотать на скорую руку. Еще один промедол. Хуже не будет.

Ухватил за шиворот и, упираясь ногами, надрываясь, потащил к присмотренной расщелине. Какое-никакое прикрытие, а лежать на открытом месте под обстрелом — большое спасибо. Сколько ты весишь, сука? Почему такой тяжелый?

Чьи-то руки ухватили Акимовича, помогая, и они рывком оказались в вожделенном укрытии.

— Связи нет? — глядя, как он со злостью скидывает ящик, спросил старлей.

— Разбилась.

— Не вздумай бросить. Потом не отпишемся.

Акимович опять застонал в голос.

— Вколи промедол, — морщась от крика грязным лицом, приказал старший лейтенант.

— Уже три. Не помогает.

— Дай еще.

— Сердце не остановится?

— Дай!

— Почему его зовут Итальянец? — прислушиваясь к разрывам, спросил. — Он же серб.

— Потому что имя у него Милан.

— Ну и что? — тупо переспросил.

— Милан, Милан, какая на хрен разница! Кажись, все, — прислушиваясь, обрадованно сказал старлей. — Заткнулись. Среагировали все-таки на ракеты, гниды.

— А что это было?

— Что, что. Висит самолет-разведчик где-то там, вверху, и шарится тепловизорами и прочими штучками. И тут идут неизвестные парни с оружием. Вот и накрыли. Дружественный огонь называется. Хорошо еще, бомбить не начали.

— Почему неизвестные?

— А ты в штабе спросишь, когда вернемся. Кто не согласовал приказы. Может, я? Или ты? Артиллеристы точно ни в чем не виноваты. Им координаты дали — пали. И крайнего не будет, — выползая из расщелины и матерясь, объяснил старлей. — Жив остался — радуйся.

— Все, — сообщила Татьяна Ивановна, — слезай! Задремал, что ли? Во народ пошел. Считай, здоров. Повязка не требуется. Красавец и так.

Она направилась в угол мыть руки, окончательно потеряв интерес к пациенту.

Сашка опустил ноги с медицинской кушетки и подтянул штаны. Лично ему шрамы на ноге не нравились. Красные и неприятно смотрятся, но уже почти не болят. А под одеждой незаметно.

— Ой! — растерянно сказала Люба, что-то старательно нашлепывавшая в углу кабинета на клавиатуре. — Говорит, не проходит.

— Информатика, — с сарказмом объяснила Татьяна Ивановна, — вычислительные машины нового поколения. Насколько проще было раньше. Отнес начальству — и все дела. А теперь мучайся.

— А что случилось? — заинтересовался Сашка. В очередной раз откуда-то пришла уверенность в собственных силах. Раз плюнуть.

— Положено сведения о вас, оболтусах, отправлять по инстанции. А она в очередной раз не фурычит, — своим громогласным басом объяснила Татьяна Ивановна.

— Посмотреть можно?

— А ты понимаешь? — просительно сказала Люба. — Гляди, — уступая место, предложила.

Сашка сел на стул и, не думая, принялся за стандартную поверку. В таких случаях он просто позволял рукам работать. Начинаешь вспоминать — путаешься на манер сороконожки. А если без раздумий, все легко приходит само.

Ага… Письмо не доставлено. Нет связи с отдаленной ЭВМ. Причина? Нет ответа. Все нормально. И здесь и тут…

— Вчера все работало? — спросил вслух.

— Да, — зачарованно глядя за его бегающими руками, ответила Люба. — Откуда ты знаешь, где смотреть? Это ж медицинские программы.

— Так начиналось внедрение единой спутниковой системы в армии, — продолжая проверку, объяснил Сашка. — Нужны были не просто телефоны, а возможность передачи текстовой информации. Да и спецсвязь не везде работала, а после Берлинской истории кабелям не слишком доверяли. Поставили задачу создать переносные малогабаритные системы. Размером с чемоданчик. Первые еще те уродцы были. Трубка с батон, и аккумулятор втроем носить. А лучше возить.

Опять полезло неизвестно откуда. Не присутствовал я на испытаниях, да и не мог. Давно это было. Кто-то из инструкторов байки травил. Зато с каким почтением слушают!

— Вот оттуда и пошло. Не только «Снег-А» (армия) — все остальные министерства возжелали для себя отдельные «снежинки». Удобно. Прогрессивно.

И на внедрении неплохой кусок из бюджета получить легко, мысленно добавил. А разработчики крайне заинтересованы. Куча заказов и всеобщее уважение.

— Оболочка на всех «снежинках» одинаковая, — объяснил. — Обязательное условие при разработке — совместимость всех новых устройств и программных средств с предыдущими версиями. Стандартизация и взаимозаменяемость. «Снег-М» (медицина) ничем особенным не отличается от «Снега-А». Именно для совместимости и передачи данных. Внутри ставят самые разные программы, а работать практически каждый нормальный человек может на любой. Хоть в «Снеге» тяжелого или атомного приборостроения.

— Он у нас связист, — с уважением прокомментировала Татьяна Ивановна. Она тоже подошла посмотреть. — Должен малость разбираться в этих штучках.

Идем дальше… Сведения о системе. Вот какого черта английский термин в русском языке? М-да… А я ведь понял. Любопытно. И это тоже. Я что, вражье наречие учил? На фига? В пуштунов стрелять не требуется. Где бы книжку раздобыть на амерском языке и проверить, насколько далеко простираются знания. Простые фразы точно без проблем. В госпитальной библиотеке не достать. Без надобности. Вот дурь… Все в порядке. «Реаниматор» ничего не находит. Попробуем восстановление системы… лучше на позавчерашнюю дату.

— Здесь ничего нет несохраненного? Я перезагрузить хочу. По инструкции, прежде чем отправлять, положено на диск копировать.

— Ха, инструкции! Просто в госпитале сотни эвээмок, и что ни день — хоть одна летит. А чинят в Техцентре. Три месяца очереди ждешь. Мы в городе не одни. Привезут, а все стерто. Вот и храним все записи. Любую муть копируем на всякий пожарный.

— Ага, значит, сейчас посмотрим…

— Ты и с импортным сможешь? — в глубокой задумчивости спросила Татьяна Ивановна.