Помоги проекту - поделись книгой:
— В Итабуне — нет, не хочу, сеньор. В Итабуне если уж кто и управляет, то только не глава муниципалитета. Раньше командовал полковник Элиаш, теперь вы. Если уж мне повезет управлять каким-нибудь местом, пусть даже последней дырой на белом свете, командовать там буду только я. Я — и больше никто.
Капитанский патент, заказанный в Рио-де-Жанейро, еще не прибыл, но, несмотря на это, во время выполнения миссии по заключению мира в Итабуне Натариу повсюду называли капитаном. Этим титулом его величали не только бандиты и наемники, но и коммерсанты, фазендейру, доктора, юристы и даже сам судья. С уважением, соответствующим званию и репутации.
В письме судье, составленном при помощи Вентуриньи, полковник Боавентура Андраде не умолчал о заслугах своих представителей. Он писал и читал, а Вентуринья и Натариу слушали:
— «…мой сын, студент юридического факультета…».
Вентуринья вмешался:
— Не студент, отец! Я уже на последнем курсе, в декабре заканчиваю, уже без пяти минут бакалавр.
— Хорошо. «Без пяти минут бакалавр Боавентура Андраде-сын»…
— Не сын, отец. Лучше «джуниор» — младший, я так подписываюсь, так современнее.
— А для меня ты сын — и точка. Я уже написал и не буду зачеркивать, не люблю всю эту иностранщину — разве ты какой-нибудь английский или швейцарский ублюдок? — Он прекратил спор, продолжив писать и читать. — «…и капитан Натариу да Фонсека, землевладелец, моя правая рука…».
Капитан и землевладелец. Полковник не был неблагодарным или мелочным. По случаю замера новых земель для последующей регистрации в нотариальной конторе он приказал записать несколько алкейре[7] на имя Натариу — вполне достаточно для небольшой плантации какао. Это, конечно же, не могло сравниться с состоянием полковника, который был одним из крупнейших, если не самым крупным, фазендейру региона, но для начала жизни — неплохо. Не мелочно, но и не слишком щедро, учитывая, что замер и регистрация этих бескрайних девственных зарослей происходили в ночь большой засады, а истинным нотариусом был сам Натариу. В нотариальной конторе в Итабуне они просто узаконят акт завоевания, уже свершившийся факт — все в правильной последовательности, так, как нравится полковнику. Сначала засада, потом сделка, или, лучше сказать, сначала сила — потом закон.
Это больше походило на военную экспедицию, чем на мирную миссию: пятнадцать вооруженных с головы до ног мужчин под предводительством негра Эшпиридау. На самом деле это было не нужно, потому что полковник Элиаш ушел с арены и, как говорят, из политики, оставив старые обязательства.
Капитан там, капитан тут — грандиозное празднество в Итабуне. Все прошло гладко, судья был просто шелковый, называл Вентуринью коллегой, буквально пылинки с него сдувал. Адвокатишка, тот самый доктор Каштру, к которому должен был явиться Берилу, вызвал бы жалость, когда бы не внушал отвращение. Он будет главой муниципалитета ровно в той мере, которая нужна. Вентуринья сумел удержать язык за зубами, не похвалялся величием и не объявлял себя храбрецом из храбрецов, не грозил земле и небесам немецким пистолетом. А это ценное оружие, настоящая драгоценность. Даже когда он напился в кабаре и вознамерился вцепиться в Доралисе из Пернамбуку — девицу полковника Эрменижилду Кабусу, который, по счастью, отсутствовал, — Натариу удалось его отговорить и вытащить из кабака.
В нотариальной конторе — а там полковник заранее всех подмаслил, — при регистрации замеров и получении актов о собственности, которые должны были узаконить огромный надел полковника Боавентуры Андраде и клочок земли капитана Натариу да Фонсеки, не возникло ни малейших затруднений.
В пансионах и публичных домах изо дня в день царило воодушевление. Жагунсо с фазенды Аталайа сорили деньгами. Престиж нового политического лидера возрастал. На небе был Бог, а на земле — полковник Боавентура.
Увидев, как Натариу переходит улицу Умбузейру, Мария даш Дореш, сидевшая на ступеньках борделя, указала на него пальцем и пояснила Зезинье ду Бутиа, новенькой, приехавшей из Лагарту:
— Это Натариу, наемник полковника Боавентуры, мерзкий бандит. Более жестокого головореза во всей округе не сыскать. Он уже сам потерял счет своим преступлениям. Хочешь верь, хочешь — не верь, но у него есть жена, которая с ума по нему сходит, Боже меня спаси и сохрани! — Она плюнула с презрением.
Жеманная мулатка с круглым задом и выдающейся грудью, Зезинья ду Бутиа, несмотря на то что приехала недавно, оказалась хорошо информированной:
— А я другое слышала: что этот капитан Натариу богач, ловкач и добряк. Говорят, он никогда ни одну женщину не обидел.
И щекастая мулатка вздохнула, провожая Натариу взглядом. Зезинья ду Бутиа была, что называется, в самом соку, в расцвете красоты, мужчины за нее дрались. Она крикнула мальчишке, жевавшему землю:
— Догони этого парня, Ману, попроси у него благословения и скажи, что я его жду, что он может прийти когда захочет. И что денег не нужно.
Для одних — преступник, безжалостный наемник, кровожадный бандит; для других — храбрец капитан, добрая душа, любимец женщин.
Перед тем как покинуть фазенду и поехать в Ильеус, чтобы провести последние дни каникул с матерью, доной Эрнештиной, образцом всех добродетелей, Вентуринья захотел побывать в том месте, где все произошло. Он хотел увидеть собственными глазами, узнать доподлинно, как все было, чтобы потом рассказывать однокурсникам и собутыльникам в столице, смакуя подробности. Натариу привел его туда и сказал:
— Ты увидишь небесный знак.
Среди камней стихийно возникшего кладбища пробивалась буйная растительность, появились кусты, ростки мамоэйру, распускались цветы. Весть о подвигах, распространявшаяся из уст в уста и обраставшая подробностями, привлекала любопытных, сворачивавших с главной дороги. Тропинка, протоптанная зверьем, благодаря людям начала расширяться и понемногу превращаться в дорогу.
Стремясь сократить путь, караван ослов, груженных мешками с какао, направился сюда. Пока только первый.
Вентуринья настоял на том, чтобы дойти до самой вершины холма: такой же грузный, как отец, и такой же толстый, как мать. Он встал за цветущим в эту пору мулунгу, вытащил немецкий пистолет, прицелился в хамелеона, выстрелил. Грохот потряс склоны гор.
— Это было волнующе, да, Натариу? Мне становится страшно.
Услышал ли его Натариу? Его взгляд терялся где-то за пределами горизонта и времени. Каждому мужчине нужно построить дом, чтобы жить там с женой и детьми, в том месте, которое ему нравится. У Натариу была жена и четверо детей.
— Старик должен был приказать прибить здесь наверху доску, как это делают на полях сражений.
Зачем? Разве не достаточно народной славы? Место большой засады. А когда прошло время и появились жители — просто Большая Засада.
СТОЯНКА ПОГОНЩИКОВ
Бог маронитов приводит бродячего торговца Фадула Абдалу в райское место
Дынные деревья, выросшие на могилах стихийно возникшего кладбища, дали первые плоды, когда Фадул Абдала, заблудившись, обнаружил это прекрасное место. Это был ливанец гигантского роста, все в нем было чрезмерным: руки и ноги, ширина грудной клетки и огромная голова. В кабаре Ильеуса и Итабуны он заработал прозвище Большой Турок, но на дорогах какао его назвали Турок Фадул. А для батраков, видевших в нем Божественное провидение, он был попросту сеу Фаду. Потрясенный великолепным видом, он решил, что достиг равнин Эдема, описанных в священной книге, которую он всегда носил с собой, потому что время от времени ему приходилась, по случаю и по необходимости, крестить детей за умеренную плату.
Он опустил на землю тяжелую сумку коробейника, которая с каждым днем становилась все тяжелее, деревянный метр, сложенный вдвое, который он использовал в качестве трещотки, предупреждавшей богатых и бедных, что в их дыру пришли мода и торговля. В его сумке было всего понемногу, и нужного, и бесполезного: ткани — шелк, ситец, булгариана, — сапожки и ботинки, нитки, иголки, наперстки, ленты и кружева, мыло, зеркала, духи, снадобья, цветные картинки с изображениями святых и ладанки от лихорадки.
Он снял пиджак и рубашку, брюки и подштанники. На спине виднелись рубцы от ремней сумки, на плечах — мозоли. Он сбросил сандалии и окунулся в реку, образовавшую в этом месте бассейн, на черные камни которого падала чистая вода. Он плавал и играл, выпуская воду струйкой, как делал в детстве, купаясь в ручье родной деревни. Ему почудилось сходство, вот только пальмы, которые росли здесь на холмах и в долине, не были финиковыми. Он утолил голод ароматными плодами дынного дерева — манной небесной, дарованной Богом маронитов.
Спелые плоды кажа валялись на земле под деревом кажа-зейру, в тени которого он спрятался от солнца. Он собирал фрукты, смеясь над самим собой — огромным голым человеком, — вспоминая мальчишку в джелабе,[8] собиравшего финики. Уже тогда он был огромным и нескладным. С момента отъезда прошло почти пятнадцать лет. Дикий кислый вкус плодов кажа был совершенно иным по сравнению с мягким и нежным вкусом фиников, но все эти плоды создал Господь и подарил человеку.
Фадул научился верить в Бога и доверять ему у своего дяди Саида Абдалы — маронитского священника, славившегося здравомыслием и аппетитом. К нему приходили за советом издалека, приносили виноград и финики, которые он поедал пригоршнями, разрешая споры о размере урожая. Фруктовый сок стекал по его длинной черной бороде.
«Очень многое изменилось за эти пятнадцать лет, дядя даже не узнал бы меня», — подумал Фадул, наслаждаясь плодами кажа, которые поглощал один за другим. Он изменился снаружи и внутри, сегодня кажа нравятся ему больше, чем финики, и по винограду он не скучает. Он родился заново в этих зарослях, мальчик в джелабе навсегда остался по ту сторону моря.
Бог разделил человеческую жизнь между долгом и удовольствием, смехом и слезами. Безмерным удовольствием было сидеть здесь, поедая кажа, наслаждаться легким ночным ветерком, слушать птиц, смотреть, как они летают, — драгоценности из Божьей шкатулки. Он отдыхал от тяжелого труда последних недель, от нескончаемой ходьбы, от опасностей, которые грозили со всех сторон. Бродячий торговец не знает, что такое воскресенье или святой день. Сегодня Бог заставил его заблудиться, чтобы он мог отдохнуть денек и дать передышку телу и душе.
Почему бы не остаться здесь навсегда, в этой идиллической долине, подобно калангу и тейу — ящерицам, которые греются на солнце? У наемных рабочих он научился есть мясо тейу и смаковать его, облизывая губы и пальцы. Еда была в изобилии: дичь, фрукты жака, ароматные плоды хлебного дерева, из источников била чистая вода — просто рай. Из необъятного тела Фадула Абдалы вырвался низкий громкий смешок, спугнувший попугаев и ящериц: в этом раю не хватало главного — женщины.
Подумав о женщине, он подумал о Зезинье ду Бутиа, которая в это время наставляла ему рога в Итабуне. Да он и не мог требовать, чтобы она заперла на засов свое сокровище — а про эту пропасть иначе и не скажешь! — просто потому, что в приступе сумасбродства оставил ей две кредитки по десять мильрейсов и зеркало в раме, чтобы она могла, вздыхая, любоваться собой. Вздыхая? Она рассмеялась ему в лицо:
— По тебе, что ли, вздыхая? Шиш тебе, турок, пожиратель сырого лука!
— Какой я тебе турок! Попридержи язык! Я Большой Турок, моя одалиска, твой господин и твой раб. — Он умел красиво ухаживать: жаль только, что говор ему в этом не помогал.
Место так понравилось Фадулу, что он заночевал здесь. Он собрал щепки, разжег огонь, чтобы отпугнуть змей, надел подштанники, сорочку и растянулся на сухих листьях. Он заснул не сразу, думал. На берегу реки, предвосхищая появление луны, заголосила жаба-куруру.
Пятнадцать лет назад Фадул приехал в Бразилию, чтобы заработать и разбогатеть. Разбогатеть — это цель каждого мужчины, для этого Бог дает ему ум и душу. Некоторые в точности выполняют задание Господа, зарабатывают деньги и устраиваются, у других не получается: мелкая душа, короткий ум или всего лишь лень. За примером далеко ходить не надо: он встречал одного такого типа за карточным столом в отеле «Коэлью», в Ильеусе. Смельчак, не знающий страха, наделенный орлиным умом, Алвару Фариа, если бы захотел, мог стать полковником, как и его брат, владелец домов и фазенд, миллионер. Вместо этого он вел жизнь разгильдяя и лодыря, не было у него ни кола ни двора, и питался он чем Бог пошлет. И если бы не обильный стол брата Жуау, а также удача в игре — повод для сомнений и подозрений, — да еще хитрость в придумывании и воплощении всяческих афер, ему пришлось бы голодать.
До сего момента Фадул работал с отчаянным усердием вьючного осла, продираясь сквозь заросли кустарника, бросая вызов опасностям, змеям, лихорадке, грабителям и хладнокровным убийцам. В этой бродячей торговле пистолет — подарок капитана Натариу — был столь же важным компонентом, как и сумка, набитая мелочью и безделушками.
Он еще не разбогател, до этого далеко. Он даже не обзавелся, как ему того хотелось, собственным магазином в одном из селений, которые вырастали на дорогах какао, на перекрестках у фазенд, где проходили караваны и погонщики. Хотя ему было грех жаловаться: кое-какие сбережения понемногу накапливались. Особенно после того как он стад заниматься спекуляциями.
Звезды множились на далеком небе. Фауд Каран из Итабуны, который читал книги на арабском и португальском, просвещенный горожанин, более образованный, чем полдюжины адвокатов, — кстати, это он придумал прозвище Большой Турок, когда увидел Фадула в кабаре в окружении девиц, — утверждал, что это не те же самые звезды, что светят на небе Востока, где они родились. Большой Турок не сомневается в этом, но и разницы не видит: все звезды похожи — прекрасные и далекие драгоценные камни; любого из них хватило бы, чтобы человек — творение Божие — сделал себе состояние. Что касается луны, отражавшейся в водах реки, она одна и та же и здесь и там: медаль из тусклого золота, толстая и желтая, со святым Георгием, скачущем на коне, чтобы побороть дракона. Восток, о котором говорил Фауд, — родная земля — потерялся на расстоянии. Чтобы снова увидеть его, нужно было пересечь море от края до края в утробе корабля. И звезды другие, и фрукты тоже, но он не скучает: плоды кажазейры нравятся ему больше, чем финики, да и звезды тоже неплохо светят.
Родная земля, далекая и забытая. У Фадула Абдалы — Большого Турка для проституток, Турка Фадула в богатых домах и дружища Фадула в убогих хижинах — не было обратного билета. Все слезы он выплакал на корабле, который вез эмигрантов. Сейчас ни одной не осталось. Он не просто поменял страну и пейзаж, он поменял родину. Он ливанец по рождению и крови, люди зовут его турком из-за невежества, но если бы они умели видеть и понимать, то на все четыре стороны разнесли бы весть о том, что он истинный грапиуна, уроженец Итабуны.
Родина — это то место, где человек работает в поте лица, где смеется и плачет, где надрывается, чтобы заработать на жизнь, создать свое дело и построить дом. Наедине с ночью и звездами в этом неведомом для ночевки месте, куда его привела рука Господа, Фадул Абдала признает и принимает новую родину. Не здесь он увидел первый луч света и не здесь принял крещение. Пустяки, мелкие подробности: могила важнее колыбели, — а его похоронят здесь, на земле какао. И не в такой мелкой могиле, как те, что на этом кладбище, — откуда они? Кто здесь лежит и почему? Ах! Это будет гробница настоящего лорда, мраморная, и надпись будет выбита золочеными буквами. За эти пятнадцать лет парнишка, приехавший с Востока, становясь мужчиной, превратился в настоящего бразильца.
Это настолько правда, что он уже договорился с Убалду Мадурейрой, нотариусом и участником множества кутежей, что тот со скидкой справит ему бумаги. Бразилец по документам, уважаемый коммерсант, муж и отец семейства, дело его растет: деньги к деньгам, — и все это произойдет очень скоро, с Божьей помощью. Он исполнит свой обет, как наказал ему отец Саид, благословляя в грустный и радостный час прощания, когда смешались смех и слезы: «Исполни волю Божью, Фадул, сын моей покойной сестры Марамы, поезжай в Бразилию и заработай там денег, потому что здесь это трудно, а я больше не могу тебя содержать. Разбогатей! Богатого человека уважает ближний и любит Бог».
Он начертал в воздухе крестное знамение, протянул ему руку для поцелуя. Подняв пастуший посох, подросток спустился с горы и отправился в путь. Бог маронитов один и тот же — и здесь и там.
Переночевав здесь один раз, Фадул долго не возвращался в это благословенное место. Прошло много месяцев. Согнувшись под тяжестью мешка, он продолжал тяжелый путь коробейника в любую погоду — шел ли дождь, светило ли солнце. Его всегда встречала шумная радость, потому что, помимо всего прочего, он умел ко всем найти подход и был приятным собеседником. Ему нравилось слушать и рассказывать истории, сдабривая их изумленными возгласами, широкими убедительными жестами и шумными взрывами смеха. Он нажил славу враля, но небылицы, которые рассказывал, были остроумными и брали за душу, вызывая бурные эмоции у бедных и жадных слушателей, лишенных в своей дыре каких-либо впечатлений.
— Вот так россказни! Я аж заплакал…
— Я описался от смеха в том месте, где про женщину с обезьяной. Этот мошенник турок тот еще хитрец…
Клиентура у Фадула была обширная и разнообразная: фазендейру, их жены и дети — люди гордые и при деньгах; наемные работники с плантаций без гроша в кармане, хвастливые жагунсо со своими любовницами, но самыми лучшими клиентами были шлюхи — покупали больше всех. Бродячий торговец не делил людей на классы и касты. С равным удовольствием он принимал приглашения на обед в богатые дома и в хижины работников, с ума сходил по вяленому, поджаренному на углях мясу с гарниром из муки и рападуры.[9]
Среди проституток Фадул пользовался популярностью. Он не отказывал себе в удовольствии плату за рисовую пудру, баночку бриллиантина, флакон духов или в качестве процентов за небольшую ссуду взять натурой. Случались и подарки, но, надо сказать, редко, в особые дни, когда на Большого Турка нападало любовное помутнение: железные колечки с блестящими стеклянными камнями, дешевые сережки, красивые побрякушки. Их принимали с радостью и подчас ценили больше, чем банкноту в пять мильрейсов, потому что это были подарки, знаки расположения, а не холодная плата за услуги. Сентиментальный Фадул пускался в ухаживания достаточно часто. У него была слабость к барышням «в теле», с выдающимся бюстом: крупные груди приятно сжимать огромной рукой. Худая женщина в его глазах ценностью не обладала: мужчина не собака — на кости не бросается, как гласит народная мудрость.
Его знали и уважали на фазендах и в селениях, у него были кумовья и крестники. Он относительно легко продавал в кредит, но, когда подходил срок, днем позже или днем раньше, появлялся, чтобы взыскать плату. Если должник переезжал, он находил его, куда бы тот ни скрылся. Неутомимый, он мог пройти любое расстояние. Он прощал задержки, но в качестве компенсации ввел банковский процент: помимо товаров в своей сумке бродячего торговца Фадул нес в заросли какао еще и прогресс.
Большой Турок был человеком благоразумным и мирным. Некоторые считали его трусоватым: такой здоровый, а ведь боязливый, — но это суждение хода не получило. Однажды, вооруженный только перочинным ножиком, кум Фаду стряс долг с Теренсиу — а это был самый натуральный бандит и хороший стрелок. Он схватил его за горло так, что тот опух, ткнул в кадык острым лезвием — тем самым, которым чистил апельсины и вскрывал фурункулы, — и тотчас же получил три мильрейса, проценты и извинения. Прослышав об этой истории, капитан Натариу, умирая от смеха, решил, что это прежде всего очень забавно. Проникнувшись уважением к торговцу, он подарил ему револьвер: «Иногда силы рук и перочинного ножика недостаточно. Огнестрельное оружие внушает уважение, кум».
Избавившись от репутации слабака, Фадул сохранил славу мошенника. Она росла и множилась, единодушно принимаясь всеми как нечто само собой разумеющееся. На импровизированном базаре, который возникал, когда он приходил на фазенду, его называли турком-мошенником, торгуясь за выставленные товары — привлекательные и желанные. Притворяясь оскорбленным в лучших чувствах, кум Фаду грозился собрать ситец и булавки, гребни и броши, пояса и подсумки — все свой соблазнительный арсенал — и пойти продавать в другое место. Торговля сопровождалась возгласами и проклятиями, смехом, вздохами, оскорблениями и лестью: от «жулика» до «разлюбезного турка, света очей моих».
Его звали наглым мошенником, но без злобы, не желая обидеть, это была часть игры, торговли, удовольствия от покупки и продажи. Конечно, мошенник, но хороший человек, о чем он сам не уставал кричать: «Мамашу свою зовите вороватым турком. Кто, если не Фадул, добрый богобоязненный человек, придет в эту дыру, чтобы обслужить вас? Вместо того чтобы бранить, вы должны поблагодарить меня и пригласить на рюмочку, неблагодарный вы народ!» — Он не отказывался от кашасы,[10] но в кабаре пил вермут, смешанный с коньяком.
В богатых домах сидели полковники-толстосумы, но жаловались они не меньше: «Турок, ты совсем заворовался. Где это видано, чтобы эта старая никелевая монета — а это никак не серебро — столько стоила? Это же просто вооруженное ограбление, тут никакого какао не хватит…»
Фадул клялся, что в Ильеусе такие часы, из чистого серебра, стоят вдвое дороже. Он открывал мешок перед жадными глазами хозяек, а сам прислушивался к движениям на кухне, откуда доносился запах эшкалдаду[11] и изысканный аромат фейжоады[12] — для него ни одно блюдо не могло сравниться с фейжоадой: тут и шпика в достатке, и солонина, и копченое мясо, и свиная колбаса! Что касается аппетита, тут он пошел в своего дядю-священника.
В общем, хороший человек, полезный. Он мог даже причастить умирающего, облегчив ему переход в лучший мир, быстро и с миром в душе. В таких тягостных ситуациях он был большим помощником: даже самый привязанный к жизни человек не мог противостоять голосищу и смешному произношению Фадула. Его заупокойное пение исторгало слезы даже у бездушных жагунсо.
В зарослях какао, если человек хочет сколотить состояние и у него нет плантации, посаженной на собственной земле, он должен приумножить свои способности. Бродячий торговец, таскавший свой магазин на собственном горбу, Турок Фадул зачастую лечил, а если надо, мог и священником поработать. Он оперировал абсцессы, вырезал фурункулы, промывал раны перекисью водорода, прижигал их йодом. В сумке его всегда были четыре незаменимых лекарства: «Лечебное чудо», «Здоровье женщины», мазь святого Лазаря и касторка. С их помощью он лечил любую болезнь, кроме черной оспы и проклятой лихорадки, — от этой напасти средства не было. В этой глуши он многих вылечил без всякого врача и аптеки, без какой-либо сторонней помощи.
Он был ризничим в ливанской деревне, помогая отцу Саиду в отправлении таинств, и сейчас, не колеблясь, крестил детей, которые без его помощи умерли бы язычниками, без права на Царствие Небесное. Он благословлял сожительствующих, вытаскивая их из пучины греха, в котором они жили, давая им новый социальный статус и повод для пирушки с кашасой и танцами до упаду. Кум Фаду сам любил поплясать под гармонь, девушки его держали за знатного кавалера.
Став обладателем оружия, Фадул Абдала решил расширить сферу своей деятельности и начал давать деньги под проценты. Делал он это благоразумно, выбирая, кому доверить свой скромный капитал, свои денежки. У него были жесткие сроки выплат и сложная финансовая таблица. А под пиджаком угадывался пистолет. Все знали, что это подарок капитана Натариу, доказательство дружбы.
Благодаря финансовым операциям сбережения его возросли, и близился тот час, когда он навсегда оставит сумку бродячего торговца и построит себе скромный домик. Нужно было только выбрать перспективное место, новое селение, где еще нет конкуренции.
Рассказав, где ему довелось заблудиться и передохнуть, он узнал, что это место называют Большая Засада, в память об ужасной западне, за которой последовало хладнокровное убийство. Все это произошло несколько лет назад во время кровавой борьбы, которую полковники вели за последние заросли — на этой стороне Змеиной реки уже не оставалось ни пяди земли, у которой не было хозяина.
В пылу рассказа бесчестные типы с языками без костей называли имена, связанные со знаменитой засадой, но Фадул знал, как относиться к сплетням и интригам: они в одно ухо влетали, а в другое вылетали. Некоторые слухи лучше пропускать мимо ушей.
Другую информацию — ту, которая действительно была интересной, — Турок Фадул собирал в домах работников, на террасах полковников, черпал из болтовни прохожих, во время нескончаемых переходов, длившихся недели и месяцы. Караваны, перевозившие какао с фазенд на железнодорожную станцию в Такараше, понемногу отклонялись от старой дороги в сторону Большой Засады — идеального места для ночевки. В некий момент движение на тропе стало более интенсивным, чем на главной дороге.
В один прекрасный день знакомый погонщик по имени Лазару, слепой на один глаз, воспевая преимущества ночевки в Большой Засаде — животные там могут безо всякого риска утолить жажду в естественном бассейне, образованном рекой, могут пастись в обильных зарослях, и при этом убежать им некуда, — посетовал: «Почему же там, в таком подходящем месте, еще нет никакого трактира, пусть даже маленького, где можно было бы купить кашасы на глоток, немного курева, галеты, рападуру, соль и сахар?» Тот умник, который обоснуется в Большой Засаде, разбогатеет со дня на день.
Фадул внимательно выслушал и продолжил тактику «дал — собрал». Но, возвращаясь в Итабуну с двойной целью: пополнить запас товаров и снова увидеть Зезинью ду Бутиа — это даже не зазноба, это больше, хотя она и не толстая, и не грудастая, — нашел способ попасть в эти края, сопровождая вьючный обоз. И каково же было его удивление, когда он обнаружил, что Большая Засада уже не пустует. Помимо деревянного сарая, служившего складом для запасов высушенного какао, здесь выросли несколько глинобитных домиков, а еще несколько как раз строились. Уже появились проститутки, в клиентуре недостатка не было — это были работники с близлежащих плантаций, лесорубы и наемники, а также проезжие жагунсо и погонщики, останавливавшиеся на ночевку.
Звуки гармони, песни, свет керосиновых фонариков, тяжелое дыхание людей в хижинах. Утром с уходом обоза оживление спадало и снова возрастало с наступлением вечера.
Когда Фадул в прошлый раз сюда попал, то понял: его вела рука Божия. Он думал, что заблудился, в то время как Бог вел его, направлял его шаги. И не для того чтобы он передохнул денек, как ему тогда показалось. Он привел его сюда, чтобы показать место, где Фадул должен исполнить обет, следуя своей судьбе. Сомнений быть не могло. Перед тем как продолжить путь, Фадул Абдала принял все необходимые меры.
Капитан Натариу да Фонсека посещает свои владения
Между ними устного соглашения было более чем достаточно. Письменное и подписанное выглядело бы не просто излишним, оно означало бы обидное недоверие, став доказательством неуважения. По договору Натариу теперь именовался главным управляющим фазенды Аталайа — быть просто управляющим негоже для капитана Национальной гвардии. Он получил право каждый месяц проводить несколько дней в имении, которое начал обустраивать на землях, полученных в благодарность за хорошую службу. За такую службу не расплатиться никаким жалованьем. Полковник Боавентура в благостном расположении духа подытожил дело:
— Теперь, Натариу, мы не хозяин и служащий — мы теперь одного поля ягоды.
— Пока вы живы, я ваш, что бы ни случилось.
— Я знаю это, мне известна твоя преданность, и стараюсь отвечать тебе тем же.
Натариу стоял с серьезным лицом. У него был повод для продолжения разговора:
— Есть еще кое-что, о чем бы я хотел попросить вас, если позволите, полковник.
Еще кое-что? Удивленный полковник уставился на мамелуку:
— Можешь говорить, я слушаю.
— Зилда опять брюхатая. Я хочу, чтобы ваша милость и дона Эрнештина стали крестными ребенка, когда он родится.
— И ты об этом хотел попросить? — Полковник протянул руку. — По рукам, кум. В день крещения мы закатим грандиозный праздник. Это пятый, да?
— Да, сеньор. Уже есть двое мальчишек и две девчонки.
— А на улице, Натариу?
— Много, полковник, — уже счет потерял. И все со мной на одно лицо, хотя это и не лик святого.
Обычно визит капитана на его земли длился три-четыре дня — достаточно, чтобы заплатить полдюжине наемных работников, проверить, как идут работы, и насладиться видом растущих плантаций. Но однажды, сделав все необходимое, он задержался там на три недели, приглядывая за работниками, расчищавшими оставшиеся заросли, которые еще нужно было засеять. Если он бросит все на наемную силу, только Бог знает, когда наконец это кончится. А под его началом ни один работник дрыхнуть не будет.
Это маленькое имение — знающие люди сказали бы, что так себе фазендочка, — даст не больше пятисот арроб[13] в год, с учетом урожая и ранних всходов, а на большее и рассчитывать нечего. Впрочем, у капитана было иное мнение, он назвал фазенду «Боа-Вишта» — «Прекрасный вид». Хозяин утверждал, что Боа-Вишта через пару лет после первого посева будет давать по меньшей мере в два раза больше, чем те пятьсот арроб, которые пророчат завистники. Если сажать на плодородной земле да еще с упорством человека, который столько лет занимался — и продолжает заниматься — чужим хозяйством, который, как никто, со всеми тонкостями понимает, как нужно растить какао, эта фазенда даст верную тысячу арроб. Натариу готов был на деньги поспорить с тем, кто сомневается. И это не считая будущих плантаций на землях, которые только что обезлесили.
Было истинным наслаждением наблюдать, как меняются ростки какао, как тянутся и набираются сил во влажной тени деревьев. Маленькие глазки капитана сверкали любовным возбуждением, когда он видел, с каким тщанием все сделано: расстояние между саженцами верное, ямы вырыты по всем правилам — все по науке. Что тут скажешь: ни одна работа в мире не сравнится с этой, ни одна не дает такой отдачи, причем так быстро. Сажать какао — это то же, что сеять золото в пыли. Это верно — вернее некуда. Губы расплылись в улыбке, глаза хозяина Боа-Вишты прищурились. Теперь нужно было, набравшись терпения, ждать.
Земля, которую полковник Боавентура Андраде приказал записать на имя своего давнего наемника, находилась недалеко от Большой Засады. Никто не знал, сделано ли это намеренно или случайно. Некоторые болтуны без царя в голове решили, что название, которое Натариу дал своему имению, пришло ему в голову, когда той далекой грозовой ночью он поджидал с пистолетом в руке, — прекрасный вид, несмотря на темень. У народа язык длинный и острый, а кроме того что длинный — еще и на выдумки гораздый. И не действовало предупреждение осторожного большинства: болтовня да сплетни ломаного гроша не стоят, — а вот шальную пулю, которая внезапно вылетит из-за дерева, вполне можно заработать. Зачем старое поминать — наемника больше нет, он превратился в капитана и фазендейру.
Поделиться книгой: