Помоги проекту - поделись книгой:
Еще немного — и ему придется напоминать себе, что на самом деле он чертовски рассержен.
Даже так? На звонок отвечают:
— Салют!
— Что там?
Сначала молчание, потом:
— Черт возьми! Мы же решили…
— Что там?
Опять молчит, небось закатывает глаза. Потом говорит:
— Там все нормально. По плану.
— По какому, на хрен, плану? Я только что выпивал с ним в баре.
— О чем ты? Мне только что подтвердили.
Нортон молчит. Он медленно, тяжело, довольно громко дышит. Держит паузу.
— Дело сделано — час назад, даже меньше.
Нортон работает над собой, пытается сдерживаться.
Ему и хотелось бы по-другому, понагляднее, но невозможно: они же по телефону говорят. Придется объяснять по буквам.
— Слушай, я не знаю что, как и почему, — в итоге произносит он: наролет уже накрыл его тяжелым снежным одеялом. — Но знаю, что накладка вышла. Перепроверь информацию. Боже мой, только этого нам не хватало! Я перезвоню.
Кладет телефон, собирается заводить двигатель. Вдруг звонок — Вивальди, одно из «Времен года».
Он опять хватает трубку, надеется, что это Рэй Салливан. В Нью-Йорке на четыре часа раньше — Рэй вполне еще может быть в офисе.
Смотрит на экран.
Это не Рэй. Это Ноэль.
Нортон собирается с духом:
— А с тобою-то что стряслось?
— Слушай, Пэдди, извини. Я так… умчался. У нас несчастье в семье. Горе… настоящее горе.
— Господи, — замирает Нортон, — что стряслось?
— Моего племянника застрелили. В пабе. Насмерть.
Нортон закрывает глаза, восклицает:
— Ни хрена себе!
Потом громко выдыхает, сдувается, подобно шарику.
— Вот такая история, — продолжает Ноэль. — Я у сестры. Она, естественно, еле жива. В доме полиция. Кошмар.
— Ноэль, я искренне сожалею, — очень ровно произносит Нортон. — Твой племянник — это не…
— Да, сын Катерины, Ноэль. Пацан, конечно, по уши увяз в дерьме — нельзя сказать, что я удивлен. Но от этого не легче.
Нортон опять выдыхает. Ну и дела!
— Короче, я умчался, — продолжает Ноэль, — и забыл на барной стойке папку, мою папку…
— Да, — отвечает Нортон, — папка в порядке, я ее взял.
— Это хорошо: она мне понадобится. Уже сегодня. Мне там нужно кое-что проверить…
— Послушай…
— …Перед завтрашним разговором.
— Ноэль, ну хватит уже.
— Нет.
— И что, блин, прикажешь говорить Рэю Салливану?
— Я не знаю. Скажи ему правду.
— Ноэль, какого…
— Пэдди, прости, но так… так нельзя.
Нортон пялится в окно, на Уиклоу. На другой стороне улицы — несколько молодых девушек. Холод им нипочем: они в коротких легких платьицах. Километры плоти наружу: ноги, руки, спины — все обнажено, но не влечет, не привлекает. Девицы напоминают стайку странных животных, рыщущих в поисках еды и пристанища. Одна подотстала, пьяненько бредет по тротуару. Нортон задумывается о своей дочери, представляет ее в подобной ситуации. Его захлестывает волна настоящих — неподдельных и весьма мелодраматичных — эмоций. Наролет иногда проделывает такие трюки: выжимает из него слезу, пробивает на сантименты. И пусть: ему так нравится, он даже жаждет этого.
— Пэдди?
Нортон приходит в себя. Смотрит на торпеду, пытается сосредоточиться.
— Ладно, ладно, — произносит он. — Ноэль, не хочу больше спорить: дело твое. Давай встретимся — я отдам тебе папку.
— Я могу к тебе домой заскочить.
— Не надо. — Нортон медлит, закрывает глаза. — Я пока в городе. Давай где-нибудь на полпути пересечемся.
— Идет.
Они договариваются. На парковке за «Мораханом». Через сорок пять минут.
— До встречи.
— Ага.
Нортон застывает с трубкой в руке. Ему кажется, телефон весит целую тонну.
Видит Бог, он никогда не желал этого.
В девелопменте он уже более тридцати лет. За эти годы наваял бесчисленное множество гостиниц, жилых кварталов, офисных центров, парочку-другую торговых комплексов — и здесь, и в Великобритании. Он заработал приличную репутацию — себе, друзьям — и денег немало… И не позволит какому-то офигевшему сучонку, этому Ноэлю Рафферти, спустить все прямиком в унитаз…
Нортон качает головой.
…И уж точно не из-за такой лабуды…
Нортон неожиданно подносит руку к груди, морщится.
Он не шевелится, почти не дышит, считает секунды: пять, десять, пятнадцать. Это что еще за новости? Просто перехлест эмоций или действительно аритмия? Просто сигнал или предвестник чего-то серьезного — обширного инфаркта, например?
Кто знает.
Он ждет еще немножко; похоже, отпускает.
Бросает взгляд на часы, потом опять на мобильный. Набирает Фитца, снова ждет.
Бог свидетель, он никогда не желал этого. Никогда.
— Салют.
— Нужно увидеться.
— Зачем? Когда?
— Сейчас. В ближайшие двадцать минут.
5
Концерт в «Айсосилиз»[8] заканчивается. Джина Рафферти выходит из зала все еще в трансе, в улете от минималистичных повторов и напрочь сдвигающих по фазе рваных ритмов исландского трио «Баркоуд». Она пока в другом измерении — не здесь, не в себе — и не вполне готова выслушивать мнения парней, с которыми они сюда пришли.
— Вот уж, блин, настоящая пытка, — говорит высокий с бородкой, пока они протискиваются сквозь толпу в фойе.
Джина поворачивается к нему:
— В каком смысле? Тебе не понравилось?
Второй ржет.
— Мои самые страшные детские воспоминания. Я на мессе. Кошмар.
Джина закатывает глаза.
Она понимала: «Баркоуд» не совсем во вкусе Софи. Но такого убожества от коллег подруги она все же не ожидала.
— Странно, — говорит она, доставая из кармана мобильник, — по мне, так потрясающе.
— Потрясающе? Да ладно тебе, скучища.
Джина вздыхает.
Музыка до сих пор звучит где-то внутри: искусный рисунок, математическая точность, чистота, изящество…
«К чему споры? — думает девушка. — Чем прикажете парировать „кошмар“ и „скучищу“? Может, „чистотой“ и „изяществом“?»
— Что ж, — произносит Джина, — наверное, вам больше понравился бы какой-нибудь ВИА. Каверы Перри Комо,[9] все в белом, нарядные, все дела.
— Перри… кого, прости?
У Джины две новые эсэмэски и сообщение на голосовой почте. Первая эсэмэска от Бет: «Встр. лнч. 1?» А вторая — что характерно, уже нормальным языком, со всеми знаками препинания — от Пи-Джея: «Ты помнишь, что завтра я в Лондоне? „Интерметрик“, в 10:30. Позвоню тебе позже».
Снаружи, на Дейм-стрит, толпа начинает дробиться, скорость движения немного увеличивается. На парней она больше не отвлекается. Не снижая темпа, подносит телефон то к глазам, то к уху. Голосовое сообщение от сестры. «Получено в двадцать один двадцать семь. — Затем пауза. — Джина, это Ивон. Господи! Позвони как можно скорее, ладно? У нас кошмар. — (Сердце Джины уходит в пятки.) — Нет, лучше скажу сейчас. В младшего Ноэля только что стреляли. В пабе». В этом месте она останавливается, будто дает Джине секунду-другую на то, чтобы воскликнуть: «О господи!»; Джина, естественно, восклицает. Ивон продолжает: «Лучше уж скажу все сразу: он мертв. Это… это ужас что такое. Еду к Катерине. Прости, что пришлось сказать вот так. Но что еще мне оставалось? Позвони». Все. Джина поднимает голову. Она видит, что остановилась и что Софи с парнями обогнали ее шагов на десять-пятнадцать.
Софи оборачивается, видит ужас в глазах подруги.
— Что стряслось? — Она бросается к Джине.
— Моего племянника… — произносит Джина, поднося руку к груди, — это какой-то бред: его застрелили насмерть.
У Софи глаза выскакивают из орбит.
— Что?!
Софи родом из Маунт-Мерриона,[10] там в людей на улицах не стреляют.
— Кошмар, — говорит Джина. — Мне надо мчаться к сестре.
Она озирается, не может прийти в себя.
— Вон стоянка такси, — говорит Софи, берет ее под руку. — Пошли.
Парни чего-то ждут, но Софи умудряется быстро и элегантно отделаться от них.
Подруги некоторое время идут молча, переходят по светофору улицу, поворачивают голову по необходимости то вправо, то влево, концентрируются на несложных действиях. В конце концов Софи спрашивает Джину, чей это был сын.
— Катерины, — отвечает Джина.
Софи кивает. Опять молчит, потом продолжает:
— Как это твой племянник? Господи! Сколько же ему было лет? У меня — одному шесть, другой вообще еще в памперсах.
Поделиться книгой: