Прощание с Днем сурка

В ЛИВТе меня встретили без лишних вопросов. Штурманом? Пожалуйте. Пошел на медкомиссию. А там очередной удар: шумы в сердце (подростковые). Я обомлел: это серьезно? Да нет, говорят, через полгода пройдут. На следующий год приходите и поступайте. Если штурманом нельзя, то кем можно? Судомехаником — пожалуйста. Через год переведетесь. Я устал, я сломался. Чем год ждать, а ведь весной еще и в армию заберут, это получается три, если не четыре (если во флот) года, берите меня в судомеханики. Судьба, наверно. Сдал вступительные экзамены по математике на отлично, меня и зачислили, освободив от остальных испытаний. Пять лет учебы плюс два армейских года пролетели даже без мыслей о переводе куда-нибудь. Приходилось обеспечивать себя, потому как время настало лихое: моя страна в агонии умерла, появился президент, который дал добро на воровство. Я подрабатывал, как мог. И вдруг — защита диплома. Хорошо, а дальше-то что?

В бандиты подаваться не хотелось, в торговлю идти — душа не лежала, одна дорога — в Беломорско Онежское пароходство, в БОП, проще говоря. После третьего курса проходил там полугодовую плавательскую практику на могучем «Волго — Балте». Есть такие пароходы. Приняли меня на работу без энтузиазма, но и на том спасибо, ведь тогда устроиться на более — менее приличные заработки было весьма проблемно. И понеслась моя морская карьера. Стал я механиком, вот уж чего никогда не ожидал. Руки-то у меня обе были «левые», мучился при ремонтах всяких механизмов. Но со временем это прошло, научился при работе включать голову — стало попроще. Так бы свою карьеру и влачил, упершись в свой дедовский диплом. Но тут и в БОПе нашлись добрые люди, активно включившиеся в невинный процесс воровства. Суда распродавались, устроиться на пароход стало сложно, приходилось месяцами ждать подачки от своего инспектора по кадрам. А наш инспектор, проводя санкционированную с верха селекцию, вдруг меня с визы назначил на внутренний флот. Пытался я брыкаться, упирая на свое институтское образование и приличное знание английского, но тщетно. Инспектор, Плошкин, свирепо взглянув на меня, произнес революционные слова: «У нас российское пароходство — английский язык нам не нужен, а на образование нам наплевать, хоть академия, хоть училище». Уволился я по собственному желанию. Вот и началась долгожданная сухопутная жизнь.

Мой друг, мой институтский товарищ, человек, на которого я мог всегда положиться, предложил мне участие в одном занимательном проекте, порадовавшись за мою решимость расстаться с морями. Но убили его. Застрелили из пистолета. Плакал я вместе с институтскими корешами сначала на опознании Олега (но узнать его так и не смогли), потом на похоронах, когда несли закрытый гроб на вторую вязовую аллею Серафимовского кладбища.

Больше года маялся я по случайным заработкам: на предприятиях годами не выплачивали зарплату, улучшения не намечалось. Случайно, по стечению обстоятельств, удалось вновь устроиться в небольшую судоходную компанию. Отработал контракт, денег стало хватать, чтоб семье можно было питаться нормально. Потом еще один и еще. Потом в компании утонул пароход, и суда начали распродаваться. Снова я не при делах, но зато при настоящем морском опыте, ведь довелось мне тогда походить через океан, а не только в европейских морях практиковать.

Устроился к немцам, отработал. Вроде бы можно и на берег податься, постабильнее теперь там обстановка, но пока как-то не складывается. Хотя какие наши годы! Бог даст, справимся с этой напастью, домой доберемся, а там и посмотрим, чем дальше заниматься.

— А ты ко мне приезжай, я тебя работой обеспечу. Ну, и жильем тоже, — предложил Стюарт.

— Хорошо, мы с тобой обязательно об этом еще переговорим позднее. А пока не кажется ли тебе, что вот те строения на берегу — явно рукотворные.

— Вне всякого сомнения. А вот и лодки покачиваются на привязи.

— Ну, значит, приплыли: здравствуйте, девочки.

Сердце затрепетало, когда мы уперлись в берег. Все должно быть хорошо, но как-то на душе было совсем неспокойно. Еще сон дурацкий про Лиговку вспомнился. Надо отвлечься. Лодку подальше на сушу вытащить. Стюарт, помогая мне одной рукой, что-то пробурчал. Я его переспросил:

— Что сказал-то?

— Да, говорю, весла сопрет у нас местное население. Как пить дать, сопрет.

— А что, мотор не тронут?

— Мотор жалко. Что весла? Тьфу — и растереть. Пусть подавятся. Вот забрать бы его, не такой он и тяжелый. Потом на что-нибудь легко сменять можно.

— Ясно, тащить мне, ты с одной рукой не управишься. Возьми тогда мою сумочку. А, может быть, никому этого добра и не нужно?

— Наивный, — ухмыльнулся Стюарт. — Ты это местным голодранцам скажи. Нас, похоже, заметили: вон улепетывает один голозадый. Сейчас всему стойбищу про нас расскажет.

Я оглянулся и заметил, как в сторону ветхого фонда мчался быстрее ветра, сверкая голыми ягодицами, подросток. А может невысокий взрослый или взрослая — сзади и не разберешь. То, что на нем не было одежды, отнюдь не успокаивало. Вряд ли здесь пропагандировали идею нудизма или предпочитали в уединении загорать в стиле ню. Скорее, дело было в заурядной в этих краях нищете. Слава богу, что это не Индия, где целые орды полуголых подростков имели обыкновение нападать разом со всех сторон, разрывая на куски одежду, пытаясь поживиться с белой неодушевленной мишени, кем в их понимании являлись европейцы. Хотя, поживем — увидим. Скоро сюда примчится молодежь. По ее поведению можно будет сделать некоторый вывод о том, что нас может ждать в этой деревне.

Я отсоединил трудягу — мотор от лодки, между делом заглянул в бак, но уровня бензина там не обнаружил. Покачал его из стороны в сторону, но и звука никакого не услышал.

— Стюарт, старина, похоже, мы дошли сюда на честном слове и одном крыле.

— Это как?

— Да нету бензина. Все. Кончился.

— Ну, положим, не совсем. Вон он как радостно тебе на спину льется.

Вот ботва! Я держал мотор на плече, а он из отсоединенного топливного шланга уделал мне всю майку на спине. Ну это, должно быть, были последние капли. Теперь наш мотор готов для полезного обмена.

Послышался топот. И к нам, готовым двигаться к жилью, выскочила целая толпа чумазых черноволосых юнцов. Они остановились поодаль, шагах в двадцати от нас, пожирая нас глазами. С уверенностью можно было сказать, что это не дети обеспеченных родителей.

— Слава богу, что они прибежали без копий и луков, — произнес Стюарт.

— Ты что, думаешь, они — пигмеи? Это же дети! Сейчас взрослые подтянутся. Вот тогда и посмотрим на их вооружение. Ладно, пошли, что ли.

Дети с любопытством смотрели, как мы к ним приближаемся. Зрелище должно было быть достойным: я с мотором на плече и черными синяками под обоими глазами и Стюарт с рукой на перевязи, несущий на спине две переброшенные через здоровую руку сумки (в одной из них покоился наш единственный автомат). Щетина, впалые щеки, жесткая решимость во взглядах. Как шахтеры из забоя. Хотя, нет. Как ветераны с войны. Стюарт навоевал себе два баула добра, ну а я разжился лодочным мотором.

Когда подошли вплотную к подросткам, те, не отрывая от нас глаз, нехотя расступились. Разговаривать с ними мы не собирались, улыбаться и дарить конфеты — тем более. Просто прошли сквозь них, не сбавляя шага. Особо не торопились, к тому же хромота моя пока не исчезла окончательно. Но детишки по определению не должны были позволить нам беспрепятственно добраться до взрослых, когда шанс поживиться исчезнет напрочь. И точно, в спину нам полетело слово, как команда открыть огонь на поражение: «Доллар!» Конечно, если бы кто-нибудь из них крикнул: «Рубль!», или, на худой конец: «Дэньги давай! Давай дэньги!», я бы удивился. А так, мы, ученые горьким опытом встреч с попрошайками разных стран и разных народов, отреагировали адекватно, обломив всю толпу, возбужденно кинувшуюся к нашим карманам. Мы в один голос с валлийцем как можно грубее заорали: «Ауф, шайзе!» Удивленно переглянулись друг с другом — каких только слов не нахватались! И продолжили, каждый на своем диалекте. «Пошли вон, козлы!» — посоветовал юным дарованиям я. Стюарт же меня озадачил, потому что я не смог перевести его фразу.

Дети, не ожидавшие такого культурного обращения, застыли с открытыми ртами. Наверно, пытались перевести наши слова. Дожидаться продолжения мы не стали и пошли дальше.

А дальше, собственно говоря, и началась настоящая полудикая рыбацкая деревня. Какие-то строения, которые с большой натяжкой можно было зачислить в раздел сараев, покрытые пальмовыми ветками хижины, достойные архитектурных излишеств старого доброго Ниф — Нифа, даже парочка мотороллеров — а это уже почти цивилизация. И ни одного фонаря, ни одного столба с проводами. Что же они здесь без электричества промышляют? Пока нам не повстречался ни один взрослый субъект. Или все взрослые остались в недоумении стоять на берегу, пораженные нашей находчивостью? Тогда какие у них должны быть дети?

Но все наши сомнения разрешились, когда по утоптанным дорожкам мы подошли к некоторому строению, вызывающему смутные ассоциации.

— Да это же ресторан! — воскликнул Стюарт.

— Скорее, столовая, — кивнул я.

Да, хижина с открытой верандой и столиками, парочкой морщинистых мужичков, уткнувшихся в свои стаканы и которым, казалось, было на все наплевать, очень напоминала предприятие местного общепита. Из подсобного помещения доносился шум работающего дизель — генератора, вот он — источник электричества. Может быть, вчера ночью мы видели свет из окон этого бунгало, внезапно пропавший по причине плановой остановки генератора. Что ж, теперь надо найти власти.

Из кухни высунулась немолодая тетенька, коротко вскрикнула и скрылась обратно. Потом появился неожиданно высокий человек в белом переднике, узкоглазый и круглолицый, лет под шестьдесят. Он подозрительно начал нас рассматривать.

— Привет, — сказал я ему и душевно растянул рот в оскале, но он не ответил, продолжая нас разглядывать без тени улыбки.

— Вы говорите по-английски? — спросил Стюарт.

Тот продолжал пялиться на нас, будто пингвин на полярников: молча и бессмысленно.

— А по-румынски? — присоединился к милой беседе я, опустив мотор на землю. Плечо, освободившись от нагрузки, требовательно заныло, и я его начал слегка массировать.

Дядя в переднике промолчал и на этот раз. Но вставил свою реплику неугомонный валлиец:

— А ты что, на румынском говоришь?

— Не-а, не говорю.

— А чего у этого истукана тогда спрашивал?

— Да вырвалось как-то. Впрочем, какая разница! Он, наверно, просто немой, как краб.

— А что, крабы — немые?

— Да пес их знает! Стюарт, чего ты ко мне привязался?

— Ладно, ладно. Это я, чтоб разговор поддержать, — он повернулся к старикану и продолжил, при этом отчаянно жестикулируя. — Полиция! Почта! Телефон! Доктор!

Надо отдать должное жестам, которые показались мне абсолютно непристойными. Но дедок ожил, будто только этого и ожидал. Он замахал в ответ обоими руками в сторону скопления хижин, но не проронил ни звука. Может он действительно не может говорить?

— Что делать-то будем? — поинтересовался я у Стюарта.

— Пошли, что ли, совершим обзорную экскурсию по достопримечательностям этой дыры.

Я взвалил на плечо мотор и похромал за Стюартом. Действительно, деревня жила за счет морского промысла — у каждого дома висели сети и еще какие-то непонятные снасти. Народ повылазил из своих соломенных коттеджей, наблюдая за нашими перемещениями. Невысокие мужчины, одетые по местной моде: рубашки с короткими рукавами навыпуск самых разнообразных раскрасок и широкие темные штаны, загнутые почти до колен. Все, как один, были босы. Женщины в свободных платьях блеклой окраски, прихваченных поясами, шевелили пальцами ног и улыбались щербатыми ртами. Впрочем, и мужское население не проявляло по отношению к нам никаких намеков на агрессивные действия. Приглушенно переговаривались на своем языке, цокали языками, как белки, и улыбались, демонстрируя отсутствие некоторых зубов. Даже удивительно было, что никто не пытался навязать нам свои услуги гида, надеясь на доллар.

Мы шли от хижины к хижине, но почему-то не встречали даже намека на хоть какое мало-мальски государственное учреждение. Ни тебе вывесок, ни мундиров, ничего. Когда домишки кончились, стало понятно, что без помощи нам не обойтись.

— Кто-нибудь говорит по-румынски? — спросил Стюарт у ближайших людей. Женщина кокетливо отвернулась, а два низкорослых ее спутника расплылись в добродушных улыбках и заговорили, перебивая друг друга.

«Привет вам, о, великие путешественники! Ваш утомленный вид говорит о том, что пришлось вам пережить множество приключений. Но ваше спокойствие и горделивая осанка говорит, что все испытания вы преодолели с честью и достоинством. Так отдохните же в нашем дворце, вкушая изысканные яства и наслаждаясь утонченными винами, пока наши красавицы будут развлекать вас своими смелыми танцами». Вольный перевод с деревенского диалекта, который представился мне.

А Стюарт в это время не унимался:

— Полиция! Где у вас полиция?

Двое улыбающихся рыбаков (а кем они могли еще быть?) энергично затрясли головами, к ним на подмогу подоспели другие главы семейств. Женщины же в это время чертили грязными пальцами ног в пыли замысловатые фигуры.

— Макани ни буа, — как речевкой говорили они, и у меня начала идти кругом голова.

— Да что, козлы, неужели у вас и президента этой долбанной дыры не имеется? — отчаянно допытывался Стюарт.

— Староста, — сказал я.

— Что? — посмотрел на меня, как бы не узнавая, он. Мне такое поведение стало очень не нравиться: устал Стюарт, надо разрядить обстановку. Нет, конечно, я не собирался вытаскивать автомат и отстреливать каждого второго.

— Президент этой долбанной дыры называется старостой. Сейчас я покажу им жестами, кто нам необходим. Только ты своими телодвижениями меня не перебивай. А то у тебя все они на манер лыжника, отталкивающегося палками, хоть про больницу ты спрашиваешь, хоть про полицейский департамент.

— Ладно, попытайся узнать ты. У меня от этого общения дыбом встали все волосы на кулаках, так и хочется их пригладить.

— Спокойно, Ипполит, спокойно.

Для большего доверия я перешел на русский.

— Слушай, эскимос, положим, я хочу продать этот чудесный лодочный мотор. Вы же не думаете, что я собираюсь заправить его бензином, присобачить себе на спину и летать, уподобившись Карлсону, который живет на крыше. Хотя, по вашим безрадостным лицам понятно, что думать вы вообще не умеете. Короче, следите внимательно за моими движениями.

Рыбаки внимательно меня выслушали, открыли щербатые рты и покивали головами. Я поднял мотор и протянул ближайшему. Тот испугался и обернулся на сородичей, ища поддержки. Те свирепо ответили ему взглядами: дурачки подумали, что я собираюсь презентовать просто так столь бесценный предмет. Но развиться межобщинной неприязни я не позволил, сделав пальцами жест, который должен был быть понятным большей части населения планеты Земля. Я потер друг о друга большой и указательный со средним пальцами. По просветлевшим лицам понял, что до этих австралопитеков впервые дошел смысл моего желания.

Мой собеседник, не желая терять внимания, повторил мой жест и кивнул головой снизу вверх. Я чуть не рассмеялся: этот голодранец еще прицениться пытается. Показал ему обоими руками большой мешок и добавил:

— Доллары.

Тот печально развел руками — нету, мол. Тогда я обратился к его соседу, но тот сразу же признался в своей некредитоспособности. Впрочем, вся остальная толпа, моментально скооперировавшись, приняла позы грустных лягушек, разведя ласты по сторонам.

— Ты что, гимнастику решил парням показать? — фыркнул Стюарт.

Ну а я продолжил свою пантомиму. Я стал крутить головой по сторонам, всем своим видом (а особенно выпученными красными глазами) показывая, что кого-то ищу, продолжая тереть пальцы друг о друга. Наверно, очень интенсивно, потому что ощутил тепло и подумал, что еще немного — и смогу разжечь костер без помощи спичек. Главное, чтоб теперь они не разбежались в ужасе от увиденной зверской физиономии.

Но рыбаки поняли все правильно — не такие уж они оказались тупые. Сначала один, достаточно робко, потом другой, посмелее, потом уже все сообща показывали руками в сторону, откуда мы только что пришли.

Стюарт зааплодировал:

— Почти ушу.

— Слушай, — говорю, — все они показывают, что там, где мы только что были, водятся богачи, способные по достоинству проплатить за наш лодочный агрегат.

— Значит, если есть деньги, то они могут быть потрачены. Не в этой же убогой провинции, — Стюарт легко сделал правильные выводы. — Пошли обратно, может, кого пропустили.

Я сказал короткое напутственное слово очень довольным собой жителям:

— Гран мерси вам, бойскауты. Удачной вам рыбалки. Берегите своих жен — они у вас ногами рисовать умеют: подложите лист бумаги, запихните между пальцами карандаш — и деньги к вам потекут рекой. Только осторожно с карандашом: о когти не поцарапайтесь. При случае обязательно пришлем к вам будущих дантистов из всемирной лиги практикантов — зубодеров. Арриведерчи!

Сделал им ручкой салют, взвалил пропеллер с производными на плечо и похромал догонять Стюарта. Я ожидал, что общественность пойдет нас провожать, но те остались на месте. Обернулся, и мне почудилось, что они смотрят нам вслед почти с сочувствием. Ладно, упремся — разберемся.

Вдруг сквозь толпу с криком продрался лохматый парень. Наверно, опоздал к гимнастике, мчался откуда-то — весь запыхался. Он кричал нам: «Ман ки юселф!» Во всяком случае, так нам послышалось. Стюарт даже опешил:

— Кого это ты назвал обезьяной?

А парень, увидев, что привлек наше внимание, остановился на полпути между нами и толпой и с чудовищным произношением выдал:

— Что я могу сделать для вас?

А потом очень гордо посмотрел на земляков. Те с уважением кивали головами и по-беличьи цокали языками: просвещенный чувак!

Стюарт хмыкнул:

— Ну, наконец-то, хоть один разговаривает на нормальном языке. Итак, парень, поможешь нам выбраться отсюда в большой город к полиции, а лучше к английскому консульству, подарим тебе вот этот скоростной лодочный мотор. Идет?

Местный полиглот гордо обернулся к замершим в немом восторге односельчанам и ответил Стюарту:

— Что я могу сделать для вас?

— Ты что, глухой? Или я очень быстро говорю? Хорошо, скажу по слогам! — и Стюарт очень медленно и старательно повторил свою просьбу.

Парень вновь обернулся к толпе: там уже некоторые от экстаза присутствия на беседе на иностранном языке готовы были хлопнуться в обморок. И снова выдал нам:

— Что я могу сделать для вас?

— Ладно, Стюарт, пошли. Это просто попугай. Набирает политический вес в глазах общества, — вздохнул я.

Стюарт только сплюнул. И еще не один раз в наши спины летела крылатая фраза: «Что я могу сделать для вас?» Тем не менее, мы удалялись в одиночестве.

На пороге своего питейного заведения стоял немой управляющий и скалил нам зубы. Два посетителя, которых мы застали за выпивкой, исчезли вместе со стаканами. Отсутствовал также и один мотороллер.

— Наверно, босяки этого ханыгу имели в виду, типа денег у него немеряно. Хватит даже на наше сокровище, — Стюарт покрутил винт за моим плечом. — Только как же нам с ним объясняться? Все эти гримасы и махание руками мне уже надоели до чертиков.

— Ходи сюда, господины, — внезапно выдал немой и помахал нам рукой.

— Вот тебе и чудо! Что называется: обрел дар речи. К тому же даже английской, — хмыкнул я.

— Скорее всего, это пидиш — упрощенный под местные звуки род разговорного жанра. Ну и на том спасибо. Сейчас мы эту старую скотину пытать будем, — потер руки Стюарт.

— Пошли, полюбопытствуем, что ему от нас надо, а потом уж сами со своим вопросником попытаем удачу.