Как известно, наиболее удобным способом ведения войны с террористами на Ближнем Востоке в настоящее время являются именно «дроны». По официальным данным, за два года только в Пакистане американские спецслужбы успели применить их… 300 раз. Однако документ, регламентирующий применение беспилотников на территории США, оказавшийся в распоряжении журналистов NBC, написан эзоповым языком – всё в нём размыто до такой степени, что обвинение в терроризме можно пришить кому угодно. И ещё одна вопиющая деталь: власти США не обязаны доказывать причастность объекта своей атаки к террористической организации. Ни до, ни после нападения. Даже если таковые запросит суд.
Масла в огонь подлил генпрокурор США, заявивший, что в результате использования американских беспилотников за пределами страны уже погибли четыре гражданина США. Несмотря на это, Обама продолжает гнуть свою линию. 25 мая он в очередной раз назвал использование «дронов» законным, эффективным и справедливым. По словам действующего президента, они помогут превратить Соединенные Штаты в более безопасную страну. Как говорится, комментарии излишни. Похоже, что понятие «национальная безопасность» в США окончательно выродилась в такой же красивый зловещий штамп, как и пресловутая «лицензия на убийство»…
ru.fbii.org
ОТДЕЛ РАЗНЫХ ДЕЛ
ГОРСТЬ ЗНАЧКОВ НА ФОНЕ СВАЛКИ
«Нам не дано предугадать»… где найдёшь, а где потеряешь. И какая пустяковина окажется вдруг подарком судьбы.
…Август 1989 года. Вытаскиваю из хозяйственной сумки счастливое, по случаю, приобретение — целый десяток брусочков туалетного мыла, пакет сахара-песка, кусок масла. Такое время — очереди, очереди за самым насущным. В магазинах кое-как замытые полы, запах плесени и тлена. Раскрываю газету «Правда». Про что на первой же полосе говорит Горбачёв? Оказывается, мы только и делаем, что идём самым правильным путём,
По сердцу бьёт письмо-отклик о «русских оккупантах» М. Синякова из Минска:
Телефонный звонок. Чёткий, командирский голос:
— Лилия Ивановна! Прочёл вашу статью в «Правде». Так держать! Мы решили послать вас в Японию. Возьмите, пожалуйста, паспорт и приходите.
Звонил Пётр Демидович Бараболя, тот самый, что в Великую Отечественную водил штрафников в атаки. Сам он ничем не проштрафился. Но как бывший школьный учитель оказался очень уместен среди, как он говорил,
Тогда ещё не всё информационное поле было захвачено соросовскими-гусинскими-березовскими холуями, и мы с Петром Демидовичем то и дело выходили в радиоэфир, рубили-резали свою правду-матку. И с экрана телевизора клеймили всяческим позором плюралистов-антисоветчиков на заседаниях общественно-политического клуба «Судьба человека» при московской писательской организации.
И нам с Петром Демидовичем, и нашим единомышленникам было непонятно, почему ЦК КПСС во главе с Меченым позволяют «плюралистам» с большой дороги унижать-оплёвывать ветеранов Великой Отечественной, обгаживать нашу Победу, «развенчивать мифы» о Зое Космодемьянской, о молодогвардейцах и т.п. Мы ещё не дозрели до ясной ясности: происходит крупномасштабное предательство, верхи сдают страну доморощенным мафиозникам, уже спевшимся с хищниками «мирового правительства».
Мы верили, что не зря, не зря бушуем-воюем! Народ с нами! Вон какие письма получаем то и дело:
И в этом номере «Правды» за 28 августа 1989 года о чём я? О том, как беспощадно, внаглую пробуют журналисты-«плюралисты» замазать одной чёрной краской советскую историю. О том,
Впрочем, нам с Петром Демидовичем присылали и весьма насмешливые письмишки: «Ну и чего вы там про какую-то жизнь по совести! Да ещё за правду бороться! Опоздали со своим романтизмом. Верхотура заодно с хапугами. Плевали они на всякую вашу детсадовскую мораль и нравственность. Ихние холуи гурвичи-гуревичи вот-вот и выпихнут вас всех на задворки. Недаром же по «Свободе» и «Голосу Америки» вовсю оплёвывается и Советская власть и советские патриоты. Как и велит ЦРУ».
— Вы полетите-поплывёте в Японию как представитель нашего Комитета за мир, разоружение и экологическую безопасность на морях и океанах, — объявил мне Пётр Демидович, вручая необходимые документы. — Там, на теплоходе, будут представители других организаций с теми же задачами. Японцам нелишне напомнить, что мы, русские, — никаких коварных планов не вынашивали и не вынашиваем.
Пётр Демидович отодвинул ящик стола, сгрёб в горсть металлические значки и ссыпал в конверт. Конверт протянул мне:
— При встречах дарите японцам. На память. Ну, желаю! Японию увидеть своими глазами полезное дело. Будет чему удивиться.
Но как ни странно это покажется кому-то, как ни дико, но не вышло у меня полноценного удивления-изумления при разглядывании японских чудес и внезапностей. Его перекрыла вовсе не чаемая, оглоушивающая неожиданность.
Но — по порядку.
Прилёт в Хабаровск. В гостинице тот же запах затхлых углов. Следом за мной в номер входит красивая молодая женщина, ширит глаза и бесцеремонно сообщает:
В хабаровских магазинах та же, что и в московских, унылая скудость. Даже в рыбном отделе какие-то скрюченные, мутноглазые рыбёшки. Мне, помнившей праздничное изобилие на этих же прилавках могучих, тяжёлых рыбин, навала разлапистых крабов, эмалированных ёмкостей, наполненных красной блескучей икрой, странна и обидна такая вопиющая нищета.
Грязно, заплёвано в хабаровском, а далее и во владивостокском вокзалах. Ну прямо какая-то вопиющая, разливанная бесхозяйственность и расшатанность вроде самых элементарных устоев бытия.
Хотя, как потом окажется, в потайных закромах нашей великой державы ушлые приверженцы хитрованной теорийки про всякий плюрализм уже по-крысиному выгрызают сладкие куски. Уже вострят ножи, чтоб под покровительством чинуш-хапуг резать-кромсать по живому всякие связи-взаимосвязи народов России.
«Плюрализм» сломал ворота, не позволявшие запросто проникать во Владивосток, закрытый город, тем же кочующим цыганам, лихим разбойникам и оттуда, и отсюда. Владивостокские аборигены спешно набивали на окна-двери железные «демократические» решётки.
Под вопли цыганок: «Эй, куда ты! Дай, погадаю!» - мы, представители «народной дипломатии», вышли на пристань. Ветер гнал нам под ноги бумажные обрывки, яичную скорлупу, скомканные билеты каких-то проигранных лотерей.
И - о чудо! - волшебное видение! Перед нами, как белоснежный айсберг, высокий, величавый теплоход. С подарочным названием по борту — «Михаил Шолохов».
И как же прекрасен был миг, когда он, переполненный пассажирами и вроде не способный сдвинуться с места, отвалил от пристани и, набирая скорость, принялся уверенно, неудержимо резать носом текучий, блескучий морской изумруд.
Оставляю многие и многие подробности в сторонке. Но первое, что поразило внутри парохода, — ресторан. Эти нарядные, в белоснежных скатертях, столы. И вкуснейшие запахи добротной пищи. И тёплые, душистые ломти ноздреватого хлеба, который, оказывается, выпекался здешними умельцами.
Доконал ужин. Вдруг погас свет. И, озаряя мрак оранжево-фиолетовым сиянием, от входной двери к нам, сидящим за столиками, поплыли пышные торты, политые горящим ромом. Такое вот элитарное сновидение с недоумением в придачу: неужели всё это происходит в стране, где народишко вынужден набегаться всласть, чтоб набрать в сумку хоть какой-то пищи. Где «избранным» по особому талону выдаётся одно, а всем прочим, «смердам», — абы что.
Конечно, я уже засекла, сколь много плывёт на пароходе плотных, в хорошей мужской поре, явно начальствующих. И одежда на них соответствующая — немнущиеся костюмы, шёлковые рубашки, сверкающие новизной полуботинки. У представителей «кавказской национальности» — яркие, многоцветные носки и такие же «тропические» галстуки.
…Первый японский порт. Мы сидим в салоне, ожидая японских представителей. К нашему столику подводят двоих мужчин и женщину. Через переводчика расспрашиваю миловидную японочку, кто она и прочее. Говорит, что работает в прачечной. Интересуюсь, есть ли у неё дети. «Есть». Есть ли квартира… «Есть». А машина «тойота»? «Нет», — отвечает. Сочувствую на основе «книжных» знаний. Но она продолжает с лёгкой гримаской обиды: «Зачем «тойота»? У меня «мерседес». Но за мир во всём мире она готова бороться. И очень рада, что русские участвуют в этой борьбе.
Теперь самое время подарить гостям значки. Принимают, кивают благодарно: «Аригото, аригото…»
После обеда выхожу на палубу с желанием поскорее опуститься на японскую землю и пойти, пойти… Но пока интересуюсь суетой у трапа. И чередой белых машин, дожидающихся, когда подъёмный кран перенесёт их в наш трюм. Что бы всё это значило? Поблизости от меня стоит, тоже придерживаясь рукой за леера, моих примерно лет одинокий мужчина в чёрном костюме. Спина прямая, взгляд через просторные очки чуть вприщур, волна тёмных волос отброшена со лба назад. Стать, независимость и отрешённость от происходящего. Военный, что ли?
А подъёмный кран погромыхивает, удачно цепляя очередную белую легковушку. Ничего не понимаю. Мы же - все, кто заселил во Владивостоке этот чудесный теплоход, - вроде приехали бороться за мир…
— Интересное кино, — проговорила невольно. Мужчина тотчас повернулся ко мне всем лицом и сдержанно произнёс:
— Что вы имеете в виду?
— Да вот эти машины… Откуда и зачем? Вроде плыли объяснять японцам про своё миролюбие… У меня вот в кармане соответствующие значки…
— Что, что? Какие же? — спросил быстро, с озорным интересом.
Я вытащила из кармана горсть своих сувениров, предложила:
— Хотите?
— Аригото, аригото!
Аккуратно взял значочек, повертел у своих глаз:
— Очень симпатичный.
— Ну а вы, в обмен, объясните, что всё это значит.
Он смотрел на меня с некой притаённой весёлостью:
— Неужели не догадались? Ваша профессия, если не секрет?
Ответила. Отступил на шаг, вроде как внезапно встретился с чудом-юдом и мало ли…
— Вот не ожидал… Да это ж просто… Японцы ездят на каждой машине не больше трёх лет. К тому ж дороги у них гладкие. Ну и выбрасывают на свалку. Наши деловые люди и приноровились… Только за бензин платят, чтоб со свалки до пристани добраться. Что с вами?
— Аригото… за точную информацию, — отозвалась, чувствуя, что падаю, падаю с заоблачной высоты в потёмки и скуку. Попрощалась и пошла прочь, и мне казалось, что значочки в моём кармане позвякивают насмешливо.
В каюте мои молодые попутчицы объясняли друг дружке, как удобнее расположить в бюстгальтере пыжиковую шапку, а в рейтузах — бутылку «Столичной», чтоб не выпала случайно. У них мечта — купить на местном «блошином» рынке по швейной многофункциональной машинке.
…Лежала, думала и ни до чего не додумалась. Но хотите верьте, хотите нет – как-то затуманилось желание рассматривать Японию. Тем более — «бороться за мир». Тем более, что в новом порту к нам не пришли ожидаемые японцы, и я поспешила одарить своими значками наших морячков.
После протокольного любования пагодами, золотыми рыбками в игрушечном пруду, разновеликими буддами, разглядывания узеньких, впритирку друг к дружке, крошек-домишек, опять стояла на палубе и наблюдала, как к нашему теплоходу одна за другой подкатывают и подкатывают белые «тойоты», как их ловко, под брюшко, подхватывает подъёмный кран и бережно опускает в нужное место.
— Вы случайно не заболели? — спросил мой безымянный случайный собеседник, подходя и чуть-чуть улыбаясь.
— Почему вы так спрашиваете?
— Потому что я врач.
Он вынул из кармашка и протянул мне простенькую картоночку визитки. В каюте рассмотрела: «Токарев Владимир Фёдорович, врач».
Разговорились. О том, о сём. Оказалось, родились в один год, в один месяц. И многое другое точь-в-точь… Удивил хорошим знанием литературы. Но так оно и должно быть — мы, «дети войны», жадно «поедали» книги при коптилках, керосиновых лампах и потому тоже, чтоб от голода не мутило. И то вспомнили, как прыгали, орали, когда наши взяли Берлин. А на каком-то потухшем японском вулкане он поднял круглый камешек, кинул его в прозрачный мешочек и протянул мне:
— Многое сегодняшнее забудется. А камешек напомнит… мой генерал…
Как уж наш теплоход дотащил до Владивостока несметное количество «тойот», но дотащил. И я уже отличала их «хозяев», «деловых людей», что озабоченно полубегали по палубе и обменивались друг с другом короткими фразами. Когда же сошла с трапа, невольно загляделась на шеренгу плечо к плечу, кожанка к кожанке молодых парниш с ледяными, неморгающими глазами. Вперемежку — русаки и «гости из кавказских республик». Ждали. Чего? Спросила мимо идущего морячка. Ответ сразил: «Да рэкетиры это. Ждут дани от хозяев «тойот». Кто не даст – машинку раздолбают. Пусть даже хозяин успел её загрузить на вагонную платформу».
Нас привезли в аэропорт. «Своего» врача я не видела нигде. Нас огорошили: «Нет билетов. Не улетим». Однако спустя время: «Всё-таки улетим. Оказывается, на пароходе был замминистра Аэрофлота СССР. Да вон он, в гуще…»
Глянула «в гущу», где столпились мужики в красивой тёмно-синей аэрофлотовской форме. В центре — мой врач в плаще. Он поискал глазами, нашёл меня на отшибе, быстрым шагом подошёл:
— Мой генерал, если будете столь… В общем, я-то вам дал свой телефон, а вы — нет.
Вырвала листок из блокнота, нацарапала…
— Аригото. Нам не надо расставаться. Не тот случай, — произнёс.
Позвонил через неделю примерно. По моему голосу понял — тону в беде! И никто не может мне помочь. И он тоже.
— Мой генерал… и всё же… если… чем-то… как-то…
— Аригото.
Он пришёл ко мне через год. Пили кофе, и он пробовал наставить меня на путь истинный:
— Ну не до такой же степени… Вы же см
— Аригото…
— Я как врач вам советую не сидеть в одиночестве… Человека не вернёшь, а себя можно угробить. Вы перестали писать. Я же каждый день открываю газеты, ищу…
Спустя время, по телефону:
— Хочу к вам придти. Не будете возражать? За советом.
…Положил передо мной папку, набитую бумагами:
— Здесь, мой генерал, материалы о воздушных катастрофах. Что бы вы посоветовали?
— Как что? Сесть и написать книгу. Это же редчайший материал! Это же тот ещё бестселлер!
Дурёха, не сообразила, что он и без меня знает как, что, почему. Я вообще ещё долго-долго не пойму, что судьба подарила мне встречу с необыкновенным, редкостным человеком. А эта его папка «с катастрофами» — ещё одна попытка выхватить меня из кромешного мрака тоски. Я же ведать не ведала, что он сам кое-как удерживается на краю отчаяния.
В 1993 году сказал:
— Наше министерство разогнали. Мне предложили должность главврача Четвёртого управления.
— Так это же замечательно! Это же… Да в нынешних условиях, когда…
— Я никогда не был холуем. А эта должность предполагает… Посмотрю, мой генерал.
Через месяца три:
— Не осилил. Там требуется холуй и лакей. Написал заявление. Как у вас и что, мой генерал?
…Осенью девяносто пятого. Звонок:
— Лилия Ивановна, умер Владимир Фёдорович.
— Как?! Почему?!
— Нашли мёртвым на бетонных ступеньках в подъезде. С пробитым затылком. Приходите в ритуальный зал Боткинской.
Потом, потом мне расскажет его друг Василий Михайлович Карпий, что министр авиации дал Токареву задание — проанализировать состояние санитарно-медицинской службы в аэропорту «Шереметьево-2». Владимир Фёдорович проанализировал и должен был утром доложить о результатах на коллегии министерства.
А вечером… пробитый затылок.
…Я увидела… Да не увидела. Только мельком. В том тускловато освещённом ритуальном зальце… Где множество, множество народа и цветов, цветов.
Мы с ним ни-ни, никогда не плакались друг другу в жилетку. Обсуждали последние новости — это само собой. И проклинали подлое время «перемен», когда бесстыжие «либералы» безнаказанно расстреливали законную власть, когда людоеды гайдаро-чубайсовской зондеркоманды спускали с цепи цены и враз превращали миллионы советских тружеников в нищих, голодных, вымирающих. Когда «минкины» из вчерашних комсомольцев украшали страницы газет своими слезьми, мол, если бы Сталина победил Гитлер, мы бы, «жертвы холокоста», нынче пили бы баварское пиво.
— Вы, судя по всему, не представляете до конца, какого человека в лице Токарева потеряла Россия! — воскликнул Василий Михайлович Карпий, редактор «Авиационно-космической газеты», когда я пододвинула к нему диктофон. — Первое — он высокообразованный человек долга. Всего добился сам. Начинал электрослесарем на «Уралэлектромаше». Отслужил в армии, где получил специальность радиста первого класса. Ему было присвоено звание «Почётный радист СССР». Какое-то время пробовал себя в роли оперативника в милиции. Поступил в Свердловский мединститут, блестяще закончил. За большой вклад в развитие здравоохранения ему присвоено звание «Заслуженный врач РСФСР». Он награждён тремя серебряными медалями ВДНХ. За заслуги избран членом Международной Академии авиационно-космической медицины. Является автором и редактором популярной серии брошюр «Здоровый образ жизни», за что получает диплом и медаль Всемирной организации здравоохранения. Тогда же, в конце восьмидесятых, выходят в свет книги «Утомление» и «Справочник авиационного врача» в тысячу восемьсот страниц под редакцией Васильева и Токарева. Он член Географического общества Академии наук СССР, Географического общества США. Он был смелым, решительным человеком. Дважды вылетал в зону Чернобыльской АЭС. Один из руководителей пытался его удержать, но Токарев настоял на своём:
— И где её можно…
— Не знаю. Текучка заела. Вот-вот газету придётся закрывать. Нет средств. Я сам собрал эти его очерки и издал с помощью Аэрофлота и журнала «Юность». Кстати, он лауреат этого журнала. Не знали? Тысяча экземпляров всего. Хотя надо бы миллион. Но…
Все, все мне близкие, дорогие люди рассчитаны на вечность. И потому, когда Василий Михайлович надписывал мне свою красивую книгу «С Антарктидой только на Вы», про полярных наших лётчиков, я пообещала:
— Найду ваш «Вечный посох» обязательно и принесу один экземпляр вам. А вы, пожалуйста, приготовьте фото Владимира Фёдоровича.