Вот мы и встретились

- Я у тебя отобью его, - не унималась белая.

- Не выйдет, - уверенно возразила чёрная.

- Поспорим? – подначила первая. – Пари?

Приз не стал ждать оценки и так же неслышно, как пришёл, обошёл дёргающуюся в ажиотаже палатку и спустился к морю. Там он всласть нанырялся и наплавался и вылез на берег только когда посинел и покрылся пупырышками как свежий огурчик. Посидел немного на нагретом камне, обсыхая и загорая, с удовлетворением заметив, что кожу уже не шпарит жаром. Потом неторопливо оделся и, обойдя дикий лагерь, ушёл в цивилизованный городок.

Через полчаса снова появился у палатки.

- Козлятушки-девчатушки, - заблеял дурным козлобасом, - ваш папаша пришёл, молочка принёс.

Оказывается, козлятушки уже сидели в машине и наводили лицевой марафет. Даже не повернувшись, Вера  деловито и с надеждой спросила:

- Пиво, что ли? – И вправду, какого ещё молочка можно ждать от здорового козла.

- Вот! – выложил тот из сумки большую пачку подтаявших пельменей.

Скосив глаза, злая козочка обрезала:

- Мы такого не едим!

- А это? – кормилец выставил две бутылки «Пепси».

Теперь и добрая козочка огорчила:

- Мы такого не пьём!

- Тогда – это, - всё ещё пытался обрадовать деток названый папаша, почти одногодок с ними, и торжественно водрузил на столик прозрачную коробку с шоколадными трюфелями.

- Отрава! – неумолимо определила Лера.

- Если только одинчик… - жалобно проскулила Вера, не в силах жертвовать вкусненьким ради фигуры.

- Один-два не повредят, - подтвердил искуситель. – У вас есть что-нибудь в виде котелка?

- Там, - показала пальчиком Вера, не отрывая глаз от коробки, но всё же сходила и принесла повару закопчённую кастрюльку, брезгливо держа её на пальчике за проволоку, привязанную к ушкам.

- Лады, - удовлетворился повар, остальное было делом хорошо освоенной холостяцкой техники.

Через полчаса варево было готово, отравляя застоявшийся парной воздух лагеря пленительными запахами какого-никакого, а всё же – мяса.

- Девочки, давайте ваши посудины.

И опять подала Вера, а Лера всё упорно и демонстративно расчёсывала свои роскошные длиннющие волосы, и без того гладкие и расчёсанные. Щедрый плебей наложил каждой в миску по четверти отваренного, а свою половину оставил в кастрюльке, слив воду. Поскольку третьей ложки не оказалось, то пришлось выстрогать из веточек две китайские палочки, действовать которыми его научил обрусевший китаец, попавший к ним в геологическую партию. Для аппетита бросил на пельмени по кусочку масла и посыпал свежим укропом, им – понемногу, а себе – щедро.

- Приступим, - пригласил, и никто не отказался.

Только ели они медленно, ковыряясь, морщась и откусывая по половинке. В конце концов, Вера съела всё, а вредина всё же оставила две штуки.

- Лера, доедай, - уговаривал заботливый кормилец, - а то сквозь тебя уже всё видно. – Лера сверкнула на него сердитым взглядом, но смолчала, посчитав, наверное, что на дающего злиться неприлично. – Бери пример с Веры – она молодец, умница, знает, что для ума нужна калорийная пища.

Лера, поняв двусмысленность замечания, фыркнула:

- Не поможет, - и закричала отчаянно: - А-а! Пропадай моя телега! – как когда-то Мария Сергеевна. Взяла Иванову палочку, наткнула пельмени и заглотила в два приёма. – Давай! – потребовала решительно. – Что там у тебя ещё?

По паре трюфелин хранительницы фигур слямали за милую душу. Осталась одна, вроде бы для бесфигурного мужлана, но он разрезал её пополам.

- Доедайте, - предложил, - мне вредно, - отказался с наигранным сожалением.

- У-у, провокатор! – точно определила умная Вера словами Марии Сергеевны.

- Вредитель, - подтвердила и та, которой ум надо было наедать.

Иван Всеволодович не обижался, он наконец-то наелся и был в полнейшем добродушии.

- Ладно, ладно! Вы пока завязывайте жирок, а я пойду, пообедаю.

- У-у-у! – завыли в унисон повеселевшие диетчицы, но он уже уходил, не слушая.

Обедать, конечно, не пошёл, вспомнив о трёх унылых осуждающих рожах, и решил тоже отложить мал-мала жирка, истраченного за последние дни

Постель Ивана-шахтёра была прибрана, бельё сменено, а на полях «АиФ» крупно начертано: «С меня хватит! Вали отсюда!! Пролетариям здесь делать нечего!!! Иван». Захотелось немедленно бежать к администраторше, ненавидящей отдыхающих, помахать ей ручкой и вежливо сообщить: «Адью вашему тухлому дому!». Вместо этого прилёг, подумав, что рвать когти так быстро неудобно, надо выдержать хотя бы недельку и тогда уж без промедления – вслед за Иваном. Приняв эту тягостную душевную муку, тяжело вздохнул, взял «АиФ» и попытался углубиться в вонючие интриги властей и их прихлебателей. Но, как ни старался, строчки расплывались, а газета опасно клонилась на нос, и… вдруг увидел, как Мария Сергеевна, то взлетая на высоких волнах, то пропадая между ними, плывёт прямо в открытое море, подёрнутое густым туманом. Он изо всех сил старался догнать, но почти не двигался, что-то неслышно кричал, пока вода не стала заливать нос и рот. И тогда, отчаянно замолотив руками, он… сбросил упавший на лицо «АиФ» и проснулся, мокрый от липкого холодного пота. Пошёл в душ, с облегчением постоял под холодной водой, смывая страх и с тоской думая, что сон, скорее всего, в руку. Чтобы окончательно развеяться, побрёл к чужому неприветливому морю. Оно заметно испарилось за день, оголив прибрежную гальку, рассеянную в песке. Хоте искупаться… и раздумал. «Пойти что ли к девам?» - подумал лениво и, еле волоча ноги, потелепал к дикарям.

Молодайки лежали животами, вернее тем, что от них осталось, на спальных мешках, распустив ленточки квази-бюстгальтеров.

- Я иду! – предупредил, приближаясь, надоедливый и стыдливый не по профессии сантехник.

Кто-то буркнул, не поднимая положенной на щеку голову и не открывая глаз:

- Ну и иди.

Приблизившись, Иван Всеволодович полюбовался изящными вогнутыми спинами и миниатюрными попками, не пригодными для лёгкого деторождения, и ещё раз предупредил:

- Раз вы так, то пойду, искупаюсь, - на что незамедлительно последовало:

- И правильно сделаешь.

Нырять и далеко заплывать не стал. Выбравшись из воды, долго сидел, обсыхая и жарясь, бездумно наблюдая, как отработавшее смену солнце, опасаясь холодной воды, медленно и нехотя погружалось в болгарские воды. Вернувшись, увидел, что тела повернулись на спину, выставив обмякшие грудные заслонки.

- Я пришёл, - предупредил в третий раз.

Вера села, щурясь и придерживая грудки.

- Вань-сан, пойдём вечером на дискотеку? – и тут же услышала непререкаемый голос ведущей:

- Он со мной пойдёт.

Раздираемый лестными предложениями Иван Всеволодович громко хмыкнул.

- С удовольствием бы, но я совсем не умею танцевать. – Для него, большого и неуклюжего, современные молодёжные поскакушки были как для медведя бальные танцы.

- Что там уметь! – Вера попросила лежащую подругу завязать ленточки бюстгальтера и поднялась. – Я тебя сейчас научу. – Пошла к машине, принесла мини-магнитолу, даванула на кнопку включателя, и из хрупкого пластикового ящика вырвался хриплый рёв под какофоническую музыку. Вера тут же заелозила ногами, вертя тощим задом и усиленно двигая кривошипами согнутых рук. – Давай, делай как я! – пригласила ученика. Он попытался старательно повторять её движения, но не успевал ни за ней, ни за бешеным музыкальным ритмом. Глядя на его уморительные потуги, искусительница весело захохотала. Засмеялась и подруга, встала, придерживая тряпочки, повернулась к дискотанцору спиной.

- Завяжи. – Гувернёр попытался проделать ювелирную работу так, чтобы не задеть грубыми пальцами нежной кожи. – Что ты там телишься? – Лере тоже не терпелось подёргаться в африканской пляске. – Что ты за мужик, если не умеешь бабе бюстгальтер завязать? – Недомужик вмиг порозовел и кое-как справился с трудной задачей. Отсбруенные кобылки теперь упоённо крутились каждая вокруг партнёрши, старательно натирая скользящими подошвами умятую землю, утратившую травяной покров. – Давай, Джон, поддай жару! – Но как он ни старался, у него ничего терпимого не получалось. В конце концов, неспособный Митрофанушка прекратил попытки превратиться в Терпсихора и уселся у стола зрителем. От дальнейшего издевательства его спас набег дикарей от других стойбищ. Услышав волнующие звуки адреналиновой музыки и увидев трудящуюся в поте лица троицу, они массово нахлынули на импровизированный толчок и, теснясь друг к другу, конвульсивно задёргались в психозе, несмотря на валящую с ног духоту. Насмотревшись, Иван Всеволодович, кое-как вихляясь, приблизился к Вере.

- Ладно, приходи в девять к дискотеке, - предложил негромко.

Она, обрадовавшись, улыбнулась и согласно кивнула головой, а он, чтобы не обижать чёрную, то же самое предложил и ей, и от неё получил согласие. Удовлетворённый провокатор-вредитель, гад и просто сантехник и не думал появляться на дискотеке, решив сделать приятный сюрприз подругам, поспорившим о его благосклонности к одной из них, и с чистой душой поспешил на ужин, где был самой британской любезностью, вызвав тщетные ожидания следующих практических шагов к сближению. Уморив червячка, пошатался по предместью, не приближаясь к дискотеке и, утомившись от безделья до зевоты, уединился в келье, второе место в которой всё ещё пустовало. Сначала смотрел тоскливый футбол, потом пошлую «петросянщину» и незаметно заснул, подчинившись дальневосточным биологическим часам, не отрегулированным ещё на местное время.

Утром его по глупости сманила на экскурсию по городкам побережья громкоголосая настырная экскурсоводша. Из всей целодневной поездки в автокрематории ему отрывочно запомнились Орлиное Гнездо, многолюдные базары с калейдоскопическим многоцветьем фруктов, дороже, чем у них, на Дальнем Востоке, и смешавшиеся в одну кучу дворцы царских и советских вельмож. Выпав уже в темноте из душегубки, поспешил к морю. На затемнённом безлунном пляже никого не было, кроме единственного пожилого мужчины с абсолютно седой серебристой шевелюрой, охлаждающегося на ближайшем к воде лежаке. Иван Всеволодович быстро разделся, сложил шмотки на соседний лежак, с разбега бросился в прохладное море и, не оглядываясь, долго плыл, перебравшись, наконец-то, через буйки. Когда силы иссякли, обернулся и не увидел ни берега, ни береговых огней. Возникло ощущение, что он один во всём мире завис в необъятных водных просторах: кругом безмолвная вода, влажный воздух и низко нависшее тёмное небо, переполненное яркими южными звёздами. Страха, однако, не было. В какой-то момент ему даже захотелось плыть, не видя ориентиров, дальше, и он с трудом переборол в себе это убийственное желание и постарался сосредоточиться. Нашёл Полярную звезду и, ориентируясь по ней и по убегающим пологим валам, поплыл на север, экономя силы. По счастью, вскоре заметил вдали чуть видный мигающий огонёк и рванул к нему, а скоро и выплыл из-за скал, закрывавших огни побережья. На берег выбрался, шатаясь.

- Что-то вы, батенька, долгонько плавали, - встретил его седой. – Я уже стал беспокоиться и посемафорил фонариком.

- Спасибо, - хрипло поблагодарил бесшабашный ночной мореплаватель, тяжело садясь рядом. – Вы мне очень помогли.

- Ночное море очень коварно, - обрадовался спаситель вечернему собеседнику, – оно затягивает, словно неразделённая любовь: и в первом, и во втором случаях быстро теряешь ориентиры и голову.

Трясущийся от запоздалого страха Иван Всеволодович пообещал:

- Я обязательно учту ваше предостережение в будущем.

- Вы весь дрожите, - заметил, наконец, маячный. – Немедленно идите в помещение и примите что-нибудь согревающее, а то простудитесь, - и добавил тихо: - А я ещё посижу: мне уже терять нечего.

«Итак, я всё же не выдержал испытания отдыхом и сегодня уезжаю к родителям. Очень бы хотелось увидеться с вами ещё раз, но я даже не надеюсь, что вам это будет не в тягость. Одно греет, что глядя на аметист, вы, наверное, будете иногда вспоминать незадачливого дальневосточного бродягу, ненароком попавшегося вам на дороге. Вспоминайте, пожалуйста, без отвращения. Всего вам доброго и ярких успехов на сцене. Ваш фанат – Иоанн сын Всеволодов».

Написав это письмо на следующее утро после потери ориентиров в ночном море, Иван Всеволодович попрощался с неразговорчивой администраторшей, сославшись на то, что должен срочно ехать к родителям, и, облегчённо вздохнув, вышел из санатория. Помахал ему ручкой и сноровисто отправился на стоянку такси.

-7-

Повинуясь тайному указанию аметистового мага, Мария Сергеевна на первой ознакомительной читке попросила главрежа сменить ей главную роль второстепенного плана – дочери - на второстепенную – служанки. Надо было видеть и слышать, с какой яростью накинулся на неё Аркаша, словно она попросила о чём-то сверхзапретном.

- Только ты, - заорал он, выпучив оливковые глаза и брызжа пенной слюной, - способна вставлять мерзкие клинья под накатанную телегу рабочих репетиций! Только тебе всё не нравится с самого начала! Я не потерплю!! – взвизгнул он, и его стало даже жалко. – Не позволю, чтобы меня постоянно поправляли, расстраивая генеральную линию спектакля, досконально продуманную режиссёром! Это моё дело – вести спектакль, а ваше – неукоснительно подчиняться! Дисциплина, строжайшая дисциплина – основа успешного театра! Ясно? – Все обречённо молчали, тихо радуясь, что заносчивой Машке попало. – Только я вижу весь спектакль, а ваше актёрское дело – следовать за моим взглядом! Ясно? – Всем было ясно, что его опять не подпустили к телу. – Я! Я за всё в ответе! Ясно?

Но Мария Сергеевна была не из тех, кто терпеливо сносит незаслуженные окрики. К тому же яростный спор о том, кто первее – актёр или режиссёр – шёл между ними давно и безрезультатно. Она в запале приводила ему в пример самый массовый и самый народный спектакль – футбол, победа в котором зависит, в основном, от футболистов, от их мастерства и самоотдачи и очень мало – от тренера-режиссёра, и если побед нет, то меняют именно его, даже если он и наипервейший в рейтинге. Актёр, пусть даже дисциплинированный, но вялый, без искры божьей, не принесёт успеха спектаклю и, в лучшем случае, вызовет снисходительную зрительскую зевоту. Мария Сергеевна была убеждена, что актёр, деятель сцены, должен сам, без понукания и подсказки, выбирать себе роль, чтобы вжиться в неё, близкую по духу и складу характера, а режиссёр может только подправить нюансы игры, а не давить грубо. Аркадий Михайлович же, ссылаясь на Станиславского и других мшаников, стоял на том, что любой актёр, независимо от таланта, - всего лишь винтик в театральном механизме и обязан завинчиваться туда и на столько, куда и на сколько потребует всемогущее видение и предчувствие режиссёра.

- Да вы посмотрите, в конце концов, на нас с Элизабет, - решила Мария Сергеевна не обострять отношений и по-женски обойти препятствие с фланга, - ну какие мы мать и дочь? Даже по масти не подходим друг другу.

- Выкрасишься, - ловко выкрутился сообразительный режиссёр. Но и изворотливая актриса не осталась в долгу:

- У меня аллергия на химию.

На что возмущённый деспот громко фыркнул:

- Какая такая аллергия? У тебя может быть только аллергия на плохое исполнение роли, заданной режиссёром, ясно?

Но ей всё ещё не было ясно:

- И по возрасту мы никак не родственная пара – почти одногодки.

- Нарисуем матери морщины, - в горячке выпалил взвинченный Аркадий Михайлович и осёкся под нахмуренным потемневшим взором Ё-Лизы. – Ну… не знаю… не знаю, - забормотал он, пряча глаза. – Наши театральные корифеи и в семьдесят прекрасно справлялись с ролями юношей, - заелозил вспять, стараясь не потерять лицо руководителя.

Пришла пора и строптивой, незаслуженной и ненародной, встать на дыбки:

- Это им так казалось от гипертрофированного самомнения, подыгрывать же таким юношам, по меньшей мере… неловко, - она хотела выразиться точнее: «противно», но не решилась мазать грубостью монументы. – Согласитесь, что внутреннее состояние актёра, соответствие его физического и душевного состояния образу, а не профессиональная наигранная маска, делают роль привлекательной для зрителя. Неужели не ясно?

- Да что тебе может быть ясно? Без года неделю на сцене, и туда же! Мнишь мастером! – снова начал заводится эмоциональный режиссёр, но его остановили.

- Маша права, - положила конец теоретической сваре примадонна и жена, - надо заменить, - и к Марии Сергеевне: - На кого? Как ты думаешь?

Обрадованная успехом спорщица, не задумываясь, назвала:

- На Аню.

Все разом повернули головы, чтобы взглянуть – будто никогда не видели – на претендентку на место около тела. А она и вправду всеми статьями – и лицом, и телесами – очень походила на сценическую мать.

- И морщин никому делать не надо, - добавила Мария Сергеевна, и этот веский аргумент решил вязкое дело в пользу зарозовевшей Анюты.

- Ни-ког-да! – отрезал, нервничая, всемогущий режиссёр. – Вы что, хотите завалить спектакль?

- Попробуем, - внимательно осмотрев сценическую дочь, как будто тоже видит  её впервые, высказала общую точку зрения Елизавета Авраамовна. – Справишься? – спросила по-матерински строго.

Любимая дочь-соперница покраснела ещё гуще.

- Я всё буду делать так, как скажет Аркадий Михайлович.

«Предательница!» - определила новую роль Анны Мария Сергеевна.

Начали работать сидя, языками, и, чем дальше работали, тем скорее душещипательная драма превращалась почему-то в гротесковую комедийку.

- Не то, не то, не то… - канючила присутствующая драматургиня, заламывая худющие руки и часто подталкивая спадающие к кончику носа очки. В конце концов, Аркаша разозлился:

- Что не то? Мы из вашего «не то» театральный шедевр делаем. – Он нервно забегал по сцене, натыкаясь на сидящих «не тех». – Народ с ночи будет за билетами толпиться, во всех газетах напишут…

- …некрологи, - услышалось энтузиасту в спину.

Он быстро обернулся и поискал глазами мрачного шутника. Не обнаружив, продолжил:

- Нашему современному зрителю обрыдли тягучие нравоучительные пьески, требующие драматического сопереживания. Переживаний у наших людей и на жизненной сцене хватает, а на нашей мы должны – просто обязаны! – дарить им радость и забвение от повседневных тягот. Поэтому - долой заумные, так называемые, классические пьесы! Новая культура требует только развлечений. Я, конечно, не против классики, но её пора обновить, приспособить к нынешнему энергичному молодому зрителю: убрать максимум тяжеловесных декораций, одеть артистов по-современному и дать им молодёжный язык, обогащённый понятным сленгом. – Он остановился перед Марией Сергеевной. – И побольше юмора, не английского, а чёрного, дворового и посмачнее, чтобы не смеялись, а ржали, - и громко засмеялся, показывая, как надо ржать.

- А как насчёт пошлятины? – опять спросил кто-то в узкую напряжённую спину.

И опять театральный оракул, повернувшись, не нашёл глазами любознательного члена молчащей труппы и пояснил ему и всем:

- А что вы понимаете под пошлятиной? – Никто не нашёлся с достойным ответом. – В забытые времена прошлого века пошлым считалось обнажить ножку выше колена. – Кое-кто из труппы ещё помнил те дегенеративные времена, но упорно прятал сведущие глаза от осовременившегося режиссёра. – А сейчас? – Все ждали детальных пояснений, как же сейчас? – Сегодня никто не увидит ничего зазорного даже в полностью обнажённом и красивом женском теле. – Кое-кто из труппы скрытно почмокал повлажневшими губами, а Валерик, наиболее приближенный в спектакле к такому, широко и плотоядно улыбнулся. – Кстати, Лиза и Аня, очень прошу, даже настаиваю, не стесняйтесь показать свои красивые прелести – от вас не убавится, а спектаклю прибавится.

- И в кассе – тоже, - опять негромко дополнил всё тот же скрытный голос.