Вот мы и встретились

          Успокоенный двоюродный брат всё же поинтересовался обеспокоенно:

          - А вообще-то… тут как… с развлечениями?

          С лихвой оторвавший день высосал с наслаждением пиво из жестянки так, что потекло по подбородку.

          - За день и за ночь не обойдёшь! – гуляка лёг на бок, лицом к напарнику. – Два приличных кабака, - начал он перечислять, - с подсадными девками, бары-забегаловки на каждом углу и тоже с «угостите выпивкой», да и в вечернем променаде хватает местной жадной твари. Но ты к молодым не лезь, не советую, - посоветовал опытный старожил, - обдерут как липку, да ещё и ихние пастухи по шее накостыляют, если станешь возникать с кое-какими претензиями. Подгребай к приезжим. Они хоть и постарше и потрёпаннее, но есть и очень даже ничего. И хлопот никаких – всё по взаимности! Тоже, считай, не только за процедурами приехали. Ты женат?

          - Нет.

          - Ну, брат! – обрадовался Иван за Ивана. – На всю катушку развлечёмся!

          - А кроме этого, что ещё есть? – ерепенился слишком требовательный залётный дальневосточник.

          Шахтёр в недоумении сел.

          - А что тебе ещё надо? Больной, что ли?

          - Да нет, - не получалось между родственниками, как это часто бывает, взаимопонимания. – Сам-то семью имеешь?

          - А как же! – Иван-ростовчанин заулыбался. – Два проходчика, избави боже, подрастают. Бугаи! Жена – что надо?

          - А ты?

          - А что я? – возмутился счастливый семьянин. – Ты знаешь, как мы вкалываем? – Он взял со столика вторую жестянку, рывком открыл её, выплеснув часть содержимого на вощёный паркет. – Когда завалит или закупорит бригаду, когда метан рванёт так, что ад кажется раем, когда гробами уставят весь шахтный двор, то спасают всей страной, всеми газетами и телевидением, журналистов соберётся больше, чем горноспасателей. Орут почём зря: «Не оставим под завалами ни одного!» И не оставляют! Всех пересчитают! – Иван закурил и с силой выдохнул длинную струю дыма. – А кто пересчитает тех, кто погиб в одиночку? Кто сгнил и гниёт от силикоза? Кто изувечился? Таких много больше и число их растёт, не интересное ни газетчикам, ни телевидению. А ты говоришь! – Он потряс жестянку, но она была пуста. Затянулся так, что заискрился кончик сигареты. – Раньше я ни черта не боялся, а теперь каждый раз как вхожу утром в клеть, думаю: «Авось сегодня не мой черёд!»

          - Так уйди! – не смог предложить ничего лучшего геолог.

          - Куда? – со злостью выкрикнул шахтёр. – Другой работы у нас нет! – тяжело дыша, закурил новую сигарету. – В спекулянты малого бизнеса, что ли?

          - Да тебя, молодого и сильного, на любую стройку возьмут, - попытался подсказать Иван-геолог.

          - Возьмут! Как же! – Иван-шахтёр скептически усмехнулся. – По цене азиатов! А мне не только рис надо, но и парней поставить на ноги. – Не докурив, он смял тлеющую сигарету прямо в ладони и бросил на столик. – Да не могу я без шахты, - признался неожиданно. – Пятнадцатилетней пуповиной связаны мы с ней. Под землёй я себя увереннее чувствую, чем на поверхности. Там я – человек, там я знаю, что надо делать и как сделать, всем нужен и себе – тоже. В темноте вижу, а на поверхности я как в чужой стране, тыкаюсь неумехой по сторонам, из рук всё валится, ничего не вижу, а народ вокруг всё чужой, чистый. – Он начал раздеваться-разуваться, сбрасывая одёжку комом на стул. – Слушай, скажи мне, почему это трудяги опасных профессий так держатся за них? Моряк не может жить без моря и корабля, лётчик – без самолётов и неба, альпинистам нужны горы повыше, сыщики киснут без погонь и облав на бандитов, нам, шахтёрам, подавай шахту поглубже. Да и вы, геологи, тоже, наверное, не представляете жизни без тайги и вообще дикой природы и изнуряющих маршрутов? Болезнь, что ли, такая? Чокнутые мы?

          Иван Всеволодович тоже стал раздеваться, готовясь к первому отдыху в санатории.

          - А чёрт его знает! Наверное, ты прав – психическое недомогание. Вероятно, организм привыкает к повышенным дозам адреналина и требует всё больше и больше. Бросишь такую работу, и враз готов стресс.

          - Спасибо и на том! – поблагодарил наадреналиненный по самую макушку. – Успокоил! – и пошлёпал в душ. Вернулся, сняв изрядную толику хмеля, и улёгся на кровать, не накрываясь. – Что собираешься делать завтра? – обратился к партнёру, тоже собравшемуся в душ.

          - Не знаю, - Иван Всеволодович не представлял себе, чем он займётся не только завтра, но и во все последующие дни. – Надо сначала обжиться.

          - Ну-ну, - разрешил старожил, - обживись. Мне одного дня хватило. – Он с надеждой приподнял голову. – Может, завалимся где-нибудь в полдень в кабак, пропустим по чуток, отметим твой приезд, а там видно будет?

          Такой распорядок дня Ивану Всеволодовичу совсем был не по душе.

          - А что, - спросил он, увиливая от прямого ответа, - здесь плохо кормят?

          Соблазнитель подпёр голову рукой.

          - Отвратно! Всё протёртое, пережёванное: творожок, кашка, пюре, котлетки, тефтельки, полпомидора, пол-огурца, а запить всю эту мерзость дают компот. У меня от одного взгляда на него тошнота подступает к горлу. Пойдём?

          Иван Всеволодович помялся и, не решившись отказаться сразу, сказал:

          - Посмотрим.

          Сосед, в полной уверенности, что они договорились, спросил ещё:

          - У тебя что за болячка?

          - Этот… как его… хондроз какой-то, - еле вспомнил один больной.

          - Остеохондроз, что ли? – подсказал другой больной. – Так и у меня такой же. После завтрака сходим, полежим в грязи и отвалим на целый день.

          - Что за грязь? – поинтересовался Иван Всеволодович, которому почему-то не захотелось принимать свинячью процедуру.

          - Говорят – целебная, - объяснил шахтёр, - только почему-то в ней окурки попадаются. Завтра в последний раз дамся. Ладно, будь, - отвернулся к стене и сразу же облегчённо захрапел.

          Вернувшись после бодрящего душа и почувствовав всё гуще распространяющийся сивушный запах, Иван Всеволодович открыл форточку и, кое-как устроившись на короткой кровати, успел подумать: «Хорошо, что не позвонил».

          За завтраком его посадили за стол с тремя дамами приятной наштукатуренной наружности и неопределённого возраста в пределах 35-50 лет. Намеренно не обращая внимания на новичка, они деловито, не стесняясь, обсуждали свои многочисленные недомогания и помогающие от них избавиться процедуры. Иван Всеволодович тоже не напрашивался на разговоры и не по-джентльменски, молча, не одарив вниманием доходяг, быстро справился с булочкой на два укуса, намазанной маслом толщиной в лезвие ножа, запил жидким молочным кофе марки «Бурда» и, вспотев от напряжения, так же молча удалился, чувствуя спиной осуждающие взгляды подержанных красоток.

          Вернулся в комнату. Иван дрых, разметавшись на кровати, словно младенец, и похоже не собирался на грязные процедуры. Потоптавшись, Иван Всеволодович напялил не надёванные ни разу белые шорты с золотыми кнопками и молниями, просвечивающую тенниску небесно-голубого цвета и пошёл знакомиться с морем, тоже решив проигнорировать грязелечение. Потрогал-помял хондрозную шею, повертел головой, вроде не болит, ну, и слава богу!

          Дождь в ночь опять вернулся в Москву. Резко очерченные осенние облака торопились следом, то открывая, то закрывая палящее солнце. Обрадованные хорошей погодой вороны облепили обломанные на гнёзда вершины деревьев, приятными звуками возвещая оттуда наступление погожего дня. Энергично прошагав небольшую площадь перед массивным зданием санатория царской закладки, здоровый больной спустился по гранитным ступеням короткой, но широкой лестницы на побережье и, пройдя сотню метров по асфальтированной аллее, огороженной какими-то незнакомыми зелёными монстрами с ребристыми стволами и длинными изрезанными листьями, очутился на пляже – и вот оно, море!

          В сравнении с Японским оно оказалось довольно тусклым. На берег набегала, вернее сказать, наползала пологая мутно-серо-зелёная волна. Пошевелив гальку и грязный песок, она бесшумно уползала назад, в ней не чувствовалось силы, нахрапистости и не виделось красоты. Дальше к горизонту море становилось светло-синим, а ещё дальше – закрытым туманом. Не видно было ни Турции, ни Крыма, ни дальнего маяка, что отрывистым рёвом предупреждал, чтобы на него не налезли по пьяни. Иван Всеволодович протиснулся между заполненными лежаками, снял японские подошвы и вошёл в ползучую волну, упорно выталкивающую на берег оторочку из замусоренной пены.

          - Ёж – твой корень! – невольно пробормотал, переступив с ноги на ногу. – А вода в тёплом море не очень-то и тёплая!

          Но делать нечего, зачем он сюда припёрся? Не затем же, чтобы обмыть ноги? Поискал глазами свободное от лежаков место, снял клёвые шорты, аккуратно сложил на крупную гальку, сверху прикрыл на всякий воровской случай тенниской – без майки уйти ещё можно, без штанов в его возрасте - как-то неудобно, рядом пристроил полиэтиленовые подошвы и шагнул по колено.

          - Ой-ё-ёй!

          Привычные к кирзачам и непривычные к голой почве, свои подошвы съёжились, отказываясь идти дальше. Пришлось сделать волевое усилие и сморщить морду прежде, чем сделать следующие шаги, ощущая нежной кожей колкость мелких острых камешков и подводную прохладу влажного песка. Дна не было видно, не то, что на родном Японском, где сквозь кристально-прозрачную жгуче-холодную волну ясно видны увеличенные водяной линзой, мотающиеся от придонного течения, ламинарные заросли и красивые крупные, обточенные течением и песком камни, становящиеся невзрачными и серыми, когда их выволакивают наружу. И море там! У побережья яркое, зелёно-синее, а дальше – синее-пресинее, и стремительные волны увенчаны серебряными гребнями, наклонно направленными к берегу так, что страшно, как бы остриями башку не срезали, если поплывёшь навстречу. Иван Всеволодович понимает толк, можно сказать – опытный покоритель морей: покорил Балтийское, следующим стало Японское, теперь настала очередь Чёрного. Бр-р-р! И название отвратное, и вода не поймёшь какая. Забрёл по пояс, прогоняя мурашки с ног выше по телу, и, решившись, нырнул руками вперёд, проплыл под водой, пока хватило воздуха, вынырнул, нащупал дно ногами, очутившись в воде по шею, и отфыркнулся, помотав головой. Совсем недалеко прыгали на длинных пологих волнах заградительные буйки – далеко не заплывёшь! Не то, что в Приморье – плыви хоть до Японии! А вода-то в этой средиземной луже и на самом деле тёплая – терпеть можно. Все мурашки соскочили и гребут, наверное, стаей в холодную глубь. С удовольствием поплавал в одиночестве вдоль буйков, пока не ощутил приятную усталость в мышцах рук, и тогда, не торопясь, чувствуя себя морским волком, выбрался на берег и присел, отдыхая, рядом с одёжкой. Солнце уже палило нещадно так, что темечко, лишённое волосяного прикрытия, задымилось, а расплавившиеся мозги, казалось, вот-вот съедут набок. Бледное обрамление лица стянуло обожжённым ожерельем, да и всё белое влажное тело начало интенсивно поглощать не только полезный ультрафиолет, но и вредные инфракрасные лучи, превращаясь в обнажённое красное мясо. Пора одеваться, пока не сварился всухую.

          - Лежак нужен? – услышал за спиной чуть сбоку. Не поворачиваясь, отказался:

          - Не надо.

          И тут же вслед:

          - Девочку?

          И на это заманчивое предложение последовал отказ:

          - Нет.

          А голос не отставал:

          - Травку, таблетки, порошок?

          Тут уже Иван Всеволодович не выдержал, повернулся – в паре шагов от него сидел на корточках чернявый парень в тёмных очках и бейсболке, натянутой почти до носа.

          - Отвали! – рявкнул непреклонный клиент, угрожающе вставая.

          Но благодетель опередил, а увидев странно загоревшее лицо невежи, его большое сильное тело и абсолютно белую кожу, сообразил, что нарвался не на того, что этот нарисовался оттуда, где солнца мало, и, стушевавшись, извинительно улыбнулся.

          - Извини, - и исчез между лежаками.

          Пляж уже заполнился до тесноты муравейника. Почти голый народ бессмысленно сновал туда-сюда. Кто распластался на лежаках, утомлённый процедурами и бездельем, кто ползал в мелкой воде, стараясь увернуться от чужих брызг, иные плавали на матрацах и разноцветных кругах, а большинство скрывалось от солнца под большими выцветшими зонтами, притворяясь, что читают журнал или книгу, и исподтишка рассматривая прелести соседей. Обилие голых тел вызывало отвращение. Особенно старались обнажиться женщины, прикрывшие лоно и грудь минимальными тряпочками, держащимися на узеньких ленточках. Взгляд перебегал с одной на другую, ни на одной не задерживаясь, поскольку все секреты, скрытые обычно одеждой, были выставлены наружу. Особенно удручали обвисшие вялые груди, не поддержанные спецарматурой, а от обилия абсолютно голых задниц рябило в глазах. Что ни говори, а любая одетая женщина выглядит более привлекательной, чем обнажённая. Если, конечно, не в темноте.

          Насмотревшись на живые иллюстрации Боттичелли к «Божественной комедии» Данте и почувствовав, что пламень тепломорского ада охватывает и его тело, Иван Всеволодович побрёл в спасительное санаторное чистилище. Иван брился.

          - Слушай, - обрадовал он, - с ресторацией ничего не выйдет. – Отстранил бритву от намыленной щеки и объяснил: - Оказывается, я обещал вчера одной цыпочке сводить её в дендрарий или в аквариум, точно не помню, а потом накормить-напоить, ну и… сам понимаешь. Позвонила – отказать нельзя. Переживёшь?

          - Для ради брата готов на любую жертву, - улыбнулся Иван Всеволодович. – Не знаешь, библиотека здесь есть?

          - У тебя что, дома времени нет читать? – удивился брат. – Знать не знаю и знать не хочу! Не хватало ещё на отдыхе голову забивать разной дребеденью, придуманной бумажными шибздиками! Сами придумывают, сами себя хвалят, сами же почём зря обливают грязью конкурентов, клянясь им в любви. Народ читает, плюётся, а они, знай, обтираются, да квасят по-чёрному в тесных междусобойчиках, изображая элиту общества и глас народа. Хуже проституток! А у свихнутых зачитанных почитателей давно уже нет живой божеской души, выдавленной книжным суррогатом. Ты скажи, если такой грамотный, почему у нас в писаках всё больше жиды да бабы отираются, знаешь?

          - Просвети, - смиренно попросил отравленный человек.

          - А потому, что вкалывать не надо! У них главным инструментом что? – напористо допытывался противник чтения, и сам же поспешил ответить: - Задница! И что ею хорошего выдумаешь?

          Крыть было нечем. Иван Всеволодович, проеденный книжными червями, удручённо вздохнул и пошёл сам добывать информацию о местной сокровищнице вредных знаний. Обратился к дежурной, та отослала в самый конец загогулистого коридора, но могла бы послать и подальше, потому что на последней двери тупика висела картонная табличка с корявой надписью красным фломастером: «Библиотека», а ниже и мелко: «Работает с 18 до 20 час, кроме субботы и воскресенья». Стал туго соображать, какой сегодня день – пятница или суббота? Вот и первый признак отпускной деградации. Пришлось вернуться и спросить у дежурной. Та подозрительно посмотрела на высокорослого идиота, подумав, наверное, что он попал к ним не по профилю – у них остеохондроз мозга не лечат, и буркнула:

          - С утра была суббота, - отстранённо уткнулась в какую-то книжку, замусоривая умную голову.

          Вернулся без душевной отравы. Иван исчез. Иван Всеволодович вытащил из-под подушки мобильник, посмотрел с надеждой на дисплей – никто не звонил. И она – тоже. Не зво-ни-ла… Улёгся на короткую неудобную кровать, подложив для удобства руки за голову. Задумался. Позвонить ещё раз самому? Почему бы и нет? Стал медленно выдавливать длинный ряд цифр номера, но на последней цифре приостановился. А о чём говорить? Как хотя бы начать? Можно, к примеру, и так: «Здрасте… примите наше нижайшее…». Нет, так нельзя, ещё подумает про что-нибудь нижайшее иносказательное. Лучше, пожалуй, так: «Здрасте, примите наши уверения в заверении…» чего? Пусть лучше будет более нейтрально: «…нашего искреннего дружеского расположения». Ништяк! Поставим тем самым буйки – пусть не торопится далеко заплывать. Оки-доки! Она как человек образованный и интеллигентный не замедлит, конечно, с соответствующим ответом: «Привет», мол, «и наше вам с кисточкой!». Ну а что дальше? Она-то, естественно, молчит, ждёт, что я ещё скажу более существенного. А что сказать? Говорят, что когда двоим не о чем разговаривать, то говорят о погоде. «У нас тут», - сообщаю, - «жара несусветная – блины можно печь на бритой лысине». «А у нас», - сообщает в ответ, - «всё дожди да дожди, так что скоро грибы будут расти под мышками». Порадовав таким образом друг друга погодой, опять замолкаем, исчерпав самую надёжную тему. Ну, давай, придумай ещё чего-нибудь, ты, книгочей! Ага! Вот: футбол! «Опять», - радую, - «наши дунули!» - вспомнил, что слышал об этом на пляже, - «и Адвокат не помогает!» - Она как высокоинтеллектуальный человек искусства, естественно, тоже болеет за наших национальных героев. – «Им», - говорит, - «не адвокат нужен, а прокурор!» - И эту интересную тему мы быстро исчерпали. Что ж, не надо тянуть козла за хвост, и пора переходить к главной теме. – «Как семья?» - тонко намекаю на толстые обстоятельства предполагаемой амнистии негодяя-любовника. Она восторженно успокаивает: - «Замечательно!» - Как и для любой женщины, трепотня о самой лучшей семье в мире и о самых добродетельных родственниках, особенно о тех, с кем редко видятся, любимая и для неё. – «Он», - воркует, захлёбываясь слюнями, - «обладает массой наиблагороднейших моральных качеств: не пьёт, не курит, не шастает по бабам, меня любит беспредельно и вообще очень даже достойнейший семьянин, особенно, когда не налижется. И так замечательно пахнет табаком!» - и добавит стеснительно, доверительно, по старой дружбе: - «Очень скоро ждём пополнения», - и радостно заржёт, приглашая порадоваться и старого друга. Сразу вспоминаю все правила арифметики и прикидываю: что-то у них чересчур рано. Если только бройлер? Можно бы на этом и закончить трёп, но как-то неудобно так сразу – ещё подумает, что я огорчён. И потому плавно перехожу к другой расхожей теме: - Что на работе, в театре?» - И опять она радуется: - «Изумительно! С каждым днём всё больше убеждаюсь, что мне повезло с режиссёром, и все главные роли справедливо достаются достойнейшим. Ну и что, что она его жена?» - защищает приму. – «Главное, не родственный блат, а талант!» - и с гордостью добавляет: - «Я тоже занята в главных ролях второстепенных персонажей». – Иван Всеволодович, так и не выдавив последнюю цифру, выключил телефон и засунул его поглубже под подушку.

          Репродуктор, затаившийся над входной дверью, хрипло рявкнул, заставив вздрогнуть:

          - Отдыхающих просят пройти на обед. Пожалуйста, не опаздывайте.

          Пойти, что ли, развеселиться? Отдать дань наилюбимейшей процедуре всех отдыхающих? Посмотрел в зеркало – обруч стал красным, бриться – исключено, придётся снова обрастать. Переоделся в джинсы и лёгкую рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть отметины солнца.

          В этот раз его встретили три пары приветливо-внимательных глаз. Он скромно поздоровался и осторожно присел на место, сразу почувствовав обволакивающую любопытствующую ауру, стесняющую любые движения. Хорошо, что сразу подали борщ с тёмной козьей какашкой маслины и жидким плевком сметаны, и можно было отъединиться. Но женщины в этот раз сменили тактику обольщения, поняв, что от кавалера инициативы не дождёшься, и надо брать её в собственные опытные руки. Со всех трёх сторон посыпалось: «Дайте, пожалуйста, горчицу», «Будьте любезны – соль», «Передайте перец», и каждый раз – «Иван Всеволодович!» - откуда-то и имя узнали. Совсем неуютно стало, когда стали назойливо интересоваться: «Как вам показалась вода в сегодняшнем море?» «Помогли ли грязевые ванны?». Бубня в ответ что-то невнятное, он без всякого аппетита, вопреки медицинским правилам, заглотил борщец, а на второе подали картошкино пюре по-ивановски с двумя котлетками, из которых по-хорошему получилась бы и одна неполноценная. И украсили, опять же по-ивановски, полупомидориной. Хорошо, что жевать нечего и не подавишься с ответами на вопросы наперебой. К жеванине добавили коржики с дырками для экономии и мутно-коричневый кофе. Ни того, ни другого с непривычки не хотелось, но неприступный лабух заставил себя сжевать одну дырку и ополовинить муть для того только, чтобы утвердить нейтральность и не поддаться чарам молодящихся стрекотух с повыдерганными перьями.

          Конечно, он нисколько не опасался и не сторонился женщин, но очень не любил, вернее, не выносил усиленно навязываемых тесных взаимоотношений с потерей свободы  и интуитивно сопротивлялся, когда бесцеремонные дамы хотели влезть в душу. Он не был в состоянии поделиться даже малой толикой физической свободы без того, чтобы не отдать и часть духовной энергии, причём отдать безвозвратно и бескорыстно, и наивно считал, что только мужчина должен завоевать женщину, и никак – наоборот. Он очень боялся, что даже временная несвобода одного или другого обязательно перерастёт в тягостное постоянное рабство, и незыблемо верил, что мужчина и женщина во взаимоотношениях и в жизни должны быть во всём равны. Дожив до зрелых лет, он не знал, но догадывался, что любовь, столкнувшись с несвободой, умирает или, в лучшем случае, переходит во взаимоприемлемую дружбу, а потом и в рациональное партнёрство. Не всем удаётся пережить все три стадии. Иван Всеволодович, в отличие от Ивана-шахтёра, от рождения не был склонен к лёгким, вернее, легкомысленным отношениям. По нему: или всё, или ничего, потому и трудно сходился с женщинами. Одна такая нашлась…

          Покончив со скудными недокилокалориями, непробиваемый для тупых амурных стрел Иван Всеволодович встал, извинился, пожелал приятным дамам приятного послеобеденного отдыха и удалился, ощущая на чуткой сожжённой спине колющие неприязненные взгляды разочарованных обольстительниц.

- 5 –

          - «Вы спросите, зачем я вам пишу? Да ещё так архаично, на бумаге? Я и сам не знаю. Наверное, потому, что остались недоговорённости. Знаете, люди очень разные. С одним поговоришь мимоходом, и хватает немногих фраз, чтобы избегать новых встреч. С другим достаточно для симпатии короткого обмена мыслями по интересной для обоих теме, а есть такие, с которыми не наговоришься никогда, и чем больше встреч, тем полнее праздничное ощущение от разговора. Наверное, с вами у меня так. Вот и хочется – нестерпимо! – продолжить разговор и лучше всего на бумаге, не торопясь и не отвлекаясь на постороннюю атрибутику. Тешу себя надеждой, что найду такой же отклик и в вашей артистической душе, и совсем не надеюсь, что вы как-то ответите. Пусть так! Всегда важнее высказаться, чем выслушать, даже в среде очень близких людей. А нам с вами за краткостью времени не удалось сблизиться настолько, чтобы слышать не только то, что говорится, но и то, что остаётся недоговорённым. Я, конечно, говорю о себе, для меня-то вы стали очень близким человеком, потому и хочется, чтобы у вас не сложилось обо мне предвзятое и неверное мнение как о дикаре-недотёпе, недавно слезшем с таёжного кедра. Даже на бумаге трудно выразить истоки и факторы вдруг возникшей духовной близости, тем более это невозможно сделать в телефонном разговоре, предназначенном для деловых переговоров и мусорного трёпа. Потому и пишу.

          Знаете, я заметил, что духовная близость возникает между людьми нередко вопреки их желаниям и ожиданиям, а уж если возникнет, то достаточно и взглядов, чтобы понять, что это твой человек. И она, эта близость, остаётся навсегда, на всю жизнь, как будто люди, ставшие близкими, обменялись синфазной частицей ауры. Для таких и расстояние, и время - не помехи. Я чувствую, я просто знаю, мы могли бы стать такими. Нет, нет, это не любовь. Что такое любовь? Болезненная вспышка чувств и не более того, психическое заболевание, реагентами которого являются глаза, уши и телесные контакты, заболевание, которое часто не затрагивает донышка души и быстро проходит, и очень часто любящие когда-то вдруг становятся заклятыми врагами. Любовь не предполагает духовной близости, и в этом её беда и уязвимость. Я не доверяю любовной близости, мне по душе – духовная, и она, мне думается, является крепчайшей цементирующей основой, в том числе и для длительной любви, если таковая вдруг возникнет, и для равноправной уважительной дружбы, и для бесконфликтного партнёрства. Мне почему-то кажется, что я найду у вас положительный отклик по этой спорной, как кому-то кажется, теме. Господи! Ну, не лопух ли я, что пытаюсь завоевать внимание женщины, отвергая любовь…»

          После сытного обеда Иван Всеволодович не стал придерживаться закона Архимеда и вышел, чтобы обозреть окрестности. Пошёл выше загаженного пляжа и опустевших лежбищ по тропинке, хорошо утоптанной ещё, наверное, со скифских времён, пошёл в сторону невысоких скал, неровным гребнем сбегающих в море. Перевалив через скалистый бугор, он вышел на небольшую поляну, зажатую с двух сторон скалами. На вытоптанной неровной площади ещё сохранились редкие изогнутые ветрами деревья, а между ними стояли разноцветные авто и разноцветные палатки, сидели и сновали полураздетые и почти совсем раздетые белокожие и коричневые дикари. Под металлическими треугольными таганками с висящими на крючках закопчёнными котелками, кастрюльками и чайниками лениво вытягивали языки пламени небольшие костерки. Скалисто-валунный берег с небольшими островками песка затруднял доступ к морю и, возможно, поэтому купающихся было немного. И вообще наблюдалось разительное затишье в сравнении с санаторным благоустроенным берегом.

          На ближнем краю поляны у белого «Жигуля», почти уткнувшегося бампером в чахлый пьяный дуб, возились две молодые женщины, одетые в расстёгнутые мужские рубашки, завязанные подолами на впалых животах, и узенькие плавки, почти не видимые под рубашками. Ухватившись каждая за одну сторону горизонтальной ручки насоса, они пытались надуть напрочь спустившее переднее колесо. Наблюдать за мерно выпячивающимися округлыми задами шиномонтажниц было приятно и одновременно жалко несчастных. Не выдержав испытания жалостью, Иван Всеволодович подошёл поближе.

          - Давайте я помогу.

          Операторши ручного насоса разом повернули головы и оказались очень похожими друг на друга. Очевидно поэтому, чтобы различаться, одна выкрасила волосы в чёрный цвет, а другая – в белый. По лбу и с носа обеих стекал, хотелось верить, обильный пот, а широко открытые рты с прекрасными зубами, не верилось, что собственными, жадно втягивали тёплый воздух.

          - Пожалуйста, - с готовностью разрешила чёрная, и обе поспешно отступили на пару шагов от мучителя-насоса, а тот сразу же в изнеможении упал набок, медленно выпихивая ручку.

          Помощник, однако, не сразу приступил к каторжному делу, а вначале деловито осмотрел шину и быстро нашёл шляпку гвоздя, торчащую в протекторе.

          - А запаска у вас есть? – спросил, переводя взгляд с чёрной на белую и обратно. – Этим вы поймали гвоздь, - обрадовал профессионально, хотя и не имел собственной машины, - надо снимать, разбуртовывать и клеить.

          - Ой! – виновато заулыбались лихие шумахерши. – А вы не сделаете? – и чёрная, очевидно рулевая, пообещала: - Мы заплатим.

          Отказаться от заманчивой попутной халявы Иван Всеволодович, естественно, не смог и, расспросив, где у них запасное колесо, домкрат и инструменты, принялся за более лёгкое дело, призвав в памяти богатый опыт единственной смены колеса у геологического УАЗика.

          Пока он успешно ставил «Жигуля» на ноги девицы… или молодые женщины – он так пока и не разобрался по внешности к какой категории их отнести, чихая, кашляя и проливая горючие слёзы, ругаясь и мешая друг дружке, разожгли-таки на выжженном кострище костерок из привезённых – видно, есть у бабёнок опыт дикого отдыха – плашек, купленных в магазине «Всё для отдыха», установили треногу с чайником, вытащили из багажника миниатюрный хлипкий столик из дюраля и пластика и два стульчика, пригодных для дистрофиков последней стадии.

          Повеселев от обустройства походного быта, девицы-дамы стали выставлять на стол запасы бивуачной провизии, изредка взглядывая на трудящегося калымщика. Кончили все трое вместе.

          - Сколько? – спросила чернявая, доставая тощий кошелёк из бардачка.

          Иван Всеволодович прежде, чем назвать цену, тщательно обтёр руки носовым платком, превратив его в грязную тряпку, и только тогда исподлобья взглянул на клиентку.

          - Деньгами не беру. – У неё мгновенно округлились глаза, а на полных губах застыла неуверенная улыбка. – Разве только поцелуем?

          Кошелёк за ненадобностью был брошен на стол, и чёрная, обрадовавшись, что он не потребовал чего-то большего и спеша дёшево расплатиться, подбежала к вымогателю, ухватила за уши, подтянула его голову к себе и, пока не передумал, смачно чмокнула в губы, оставив неприятный запах бесцветной помады.

          - Я тоже хочу расплатиться, - подошла белая, отодвинула плечом подругу, бесстыже обвила шею незнакомого мужика горячими руками и, приподнявшись на цыпочки, всем телом прижалась к нему так, что он ощутил её груди, и тоже одарила вкусом и запахом бесцветной помады от солнца. Еле оторвавшись от сладостного расчётного поцелуя, она, ёрничая, протянула жалобным голосом с притворным стоном: - Ох, уми-ра-ю-ю, - и, запрокинув голову, обвисла в руках опешившего Ивана Всеволодовича.

          - Бросьте её, - безжалостно посоветовала чёрная, - пусть подыхает, а мы пока попьём кофе.

          Белая тут же ожила, выскользнула из рук убийцы и закричала:

          - Я тоже! Я тоже! Я тоже хочу кофе! – и добавила потише, обернувшись к смущённо улыбающемуся облизанному автомастеру: - Я умру лучше потом, мы – вместе, ладно?

          Поскольку молодые дамы не догадались захватить стульчика для неожиданного гостя, да Иван Всеволодович и сам бы не решился сесть на хлипкую конструкцию, рассчитанную на худосочных обитателей Поднебесной, то пришлось ему воспользоваться кстати снятым дырявым колесом. Когда разместились, стараясь не очень тревожить вихляющийся стол, разлили кипяток в две чашки и одну миску, чёрная, наконец, назвалась:

          - Я – Лера, - и кивнула на белую: - Она – Вера, - и с горделивой чиновничьей спесью: - Работаем в банковской сфере.

          «Ясно», - сообразил Иван Всеволодович, - «раз в сфере, значит кассирами или мелкими клерками», - и тоже назвался:

          - Иван, - и, не раздумывая: - сантехник.

          Молодки сразу заулыбались, обрадовавшись, что здоровый мужик – всего-навсего мелкая сошка, и с ним можно не церемониться.

          - Иван-сан! – закричала экзальтированная Вера и захлопала в ладошки, радуясь удачно выдуманному прозвищу.