Вот мы и встретились

Макар Троичанин

ВОТ МЫ И ВСТРЕТИЛИСЬ

-1-

И какого чёрта она притормозила у одиноко торчащего на краю тротуара верзилы, стоически мокнущего под промозглой сыпью моросящего дождя? Он даже не пытался как-то привлечь внимание и остановить одну из машин, проносящихся мимо сплошным потоком в ярком блеске зажжённых фар и уличных фонарей. Может быть у неё спонтанно взыграла интуитивная бабья жалость к взрослому дитяти, потерявшемуся в густо застроенном и тесно заселённом многомиллионном городе? А может невольно пробудился профессиональный интерес к необычному остолопу с колоритной внешностью? Густая белобрысая шевелюра его, зачёсанная назад, пряталась под поднятым воротником светлого плаща, а лицо обрамляли внушительные баки и короткая лопатообразная бородка с пышными казацкими усами, концы которых свешивались до подбородка. А может?.. А может её тоскливое одиночество, сдавившее душу, непроизвольно потянулось к чужому несчастью в надежде разделить тягостную печаль? А может?.. Да мало ли что ещё может пригрезиться, когда погода премерзкая и настроение прегадкое, как раз такое, чтобы совершать необдуманные поступки, и нет жилетки, в которую можно было бы вдосталь поплакаться. И всё же зря она поддалась минутному настроению, зря рассусолилась, но уже поздно: заблудший йети открыл дверцу, и ей ничего не оставалось, как сердито буркнуть ему в живот:

          - Садитесь!

          Вместо того, чтобы быстренько воспользоваться нежданным приглашением, дикарь отодвинулся от машины, снял плащ, стряхнул дождевую влагу, по-свойски открыл заднюю дверцу, бросил одёжку на заднее сиденье, поставил на пол мягкий чемодан из тиснёного кожзаменителя с моднячим цифровым замком, перетянутый широкими ремнями с большими металлическими пряжками, аккуратно захлопнул дверцу и только тогда всунул мощнейшую нижнюю конечность в огромном башмаке на толстой подошве, никак не меньше 44-45 размера. Утвердившись ею, он, согнувшись в три погибели, вдвинул внутрь задницу, осторожно уместил её на сидении так, что бедный «Опелёк» скрипнул и заметно просел на переднее колесо. Потом, держась рукой за спинку кресла, втянул туловище и голову, которая почти достала крышу, и, наконец, задрав колено до бороды, добавил к левой правую ногу. Так же аккуратно захлопнув переднюю дверцу, обстоятельный пассажир облегчённо вздохнул.

          А она, вдруг не на шутку испугавшись дикой его внешности и гигантских размеров, ругнула себя: «Дура сердобольная, безмозглая! Нарвёшься на рецидивиста! Может у него полный баул грабанутых бабок?» - пугала себя. – «Будешь тогда подельником. Заросшая морда-то явно не внушает доверия».

          - Куда едем? – спросила чуть осипшим голосом, не глядя на громилу.

          - На вокзал, - пробасил он.

          «Точно!» - пронзила догадка. – «Когти рвёт!»

          - На Курский, - уточнил рецидивист.

          «Не лучше ли в ближайшее отделение милиции?» - лихорадочно соображала она. А он, будто услышав её сомнения, пояснил:

          - Поезд у меня утром. Толкнулся в гостиницы – везде получил пинком ниже поясницы. Придётся на вокзале заночевать, горбатясь в кресле или скорчившись, даст бог, на лавке.

          У неё слегка отпустило дыхание, и всё же опасение не прошло: «Маску напяливает!»

          А страшная маска повернулась анфас и брякнула вдруг запоздало:

          - Здравствуйте!

          «Смотри-ка, какой вежливый», - недоверчиво оценила она лохмача. - «Заучил манеры где-то там у себя… в зоне, да чуть не забыл». На мгновение оторвала напряжённый взгляд от близко ползущей впереди «Волги» и мельком взглянула на вежливого соседа. Вблизи его морда оказалась не такой уж неприятной и страшной. Она даже улыбнулась слегка, удивлённо приподняв уголки бледных ненакрашенных губ и чуть вскинув густые не выровненные брови.

          - Здравствуйте.

          Заметив её лёгкую гримасу, орангутанг тоже осклабился:

          - Что? Страшен? – пророкотал, приятно перекатывая во рту букву «р». – Чем так порадовал?

          Она, не убирая улыбки, переключила внимание на дорогу.

          - Да нет, - ответила на первый вопрос. – Я не из пугливых, - похвасталась, почувствовав, что липкий страх прошёл, хотя их локальная ситуация в общем-то не изменилась. – В вашей богатой растительности скопилось столько миниатюрных капелек, что она стала похожа на серебряный оклад иконы для вашего… загорелого, - она не решилась выразиться точнее: задубелого, - лица, - и ещё раз более внимательно взглянула на богато заросшую физиономию, отметив приятный цвет ясных юношеских серо-голубых глаз. – Очень похожи на моего Иоанна.

          - Вот чёрт! – смутился он и, достав из джинсовой куртки, чрезмерно украшенной молниями ненужных карманчиков, внушительный носовой платок, старательно стёр «серебро». – Не успел в скорых сборах избавиться, на вокзале приведусь в цивильный вид.

          Она опять, уже с любопытством, взглянула на него.

          - Не советую, - решилась на совет, - к вашим размерам и настоящему мужскому голосу она очень даже подходит. – Особенно ей понравился бархатный басок, так редко слышимый среди инфантильных знакомых с тенорочками и недоразвитыми баритонами.

Мужик поёрзал, устраиваясь поудобнее на тесном сидении, чуть помолчал, глядя через дёргающийся дворник на торопящиеся впереди перламутровые машины, и вдруг поинтересовался:

          - А кто этот… ваш Иоанн – мой двойник?

          Она освобождённо рассмеялась и показала глазами на небольшую икону, прикрепленную чуть выше ветрового стекла.

          - Вот он – Иоанн – заступник всех, застигнутых в дороге.

          Двойник приблизил свой потускневший оклад к иконе, внимательно вглядываясь в собрата, вздохнул сокрушённо:

          - Неужели похож?

          Она улыбнулась, но не стала переубеждать.

          - Как ни странно, - продолжал он, - но я тоже Иоанн.

          Она с ещё большим любопытством оглянулась на тёзку святого.

          - Только я не божий сын, а сын Всеволодов, и не думаю, что когда-нибудь попаду в святой ареопаг: грешен сейчас и вряд ли откажусь от греховного жития ради посмертной святости.

          Она нахмурилась.

          - Надо понимать, что вам чужды божьи заповеди, так? Вы и в бога не верите? – спросила утвердительно, сердито сдвинув брови.

          Прищученный атеист осторожно, словно медведь в посудной лавке, постарался сесть боком и безбожным лицом к ней.

          - Я верю в себя, - сказал внушительно, а чуть помолчав, хмыкнул и добавил: - Однако знающие люди утверждают, что в каждом из нас сидит бог, так что – судите сами.

          Защитница веры расправила брови, рассмеялась и обрадовала:

          - Не только он, но и дьявол, да ещё по чёрному и белому ангелу впридачу на каждом плече.

          Густо заселённый атеист даже расстроился.

          - Надо же! – возроптал Иоанн, сын всего лишь Всеволодов. – А я-то всё не мог докумекать непросвещённым умишком, почему это договориться с самим собой всегда труднее, чем с любым чужаком.

          Однако плодотворно начавшийся теологический семинар пришлось к обоюдному сожалению прервать: идущие впереди машины резко затормозили и встали. Замер и их «Опелёк».

          - Что случилось?

          - Пробка! – воскликнула она и с досадой хлопнула ладонями по рулевому колесу. Резким движением раздражённо достала из кармашка на дверце пачку сигарет, зажигалку и нервно закурила, приоткрыв стекло.

          - Надолго? – поинтересовался тот, у которого свободного времени было в избытке.

          - Этого и Всевышний не знает, - ответила та, для которой вечернее время было самым дорогим.

          - И часто? – нудил на нервах любознательный космач.

          - Да почти каждый день! – она с силой выдохнула табачный дым в оконную щель.

          - Так не лучше ли добираться метром? – подал он дурацкий совет, на который всякий уважающий себя автовладелец только презрительно фыркает.

          - Не лучше, - ответила сердито, не глядя на приезжего лоха. – Там полным-полно гуннов. Терпеть не могу их похотливых взглядов, сальных улыбочек и нахальных прикосновений.

          - А давайте, - предложил он, чтобы разрядить гнетущую атмосферу, закупоренную пробкой, - попросим заступника, может, поможет? – и, не ожидая согласия, подвинулся к Иоанну и забормотал, гнусавя по-церковному: - Слушай, тёзка! Я только сегодня узнал, что это ты помогаешь мне на трудных таёжных маршрутах, знаю теперь, к кому в случае чего обратиться. Давай-ка не в службу, а в дружбу, за знакомство, помоги сейчас на моём пути, упёршимся в железный тупик. А? Ну, что тебе стоит! Вечно буду помнить! Помоги!

          И надо же: застопорившиеся машины, пыхнув дымками, пошли, увеличивая скорость, вперёд. Его водитель тоже, торопясь, включила передачу и громко удовлетворённо гоготнула.

          - Вот даёт! – похвалила кого-то из Иоаннов, а может и обоих сразу. – Кому расскажешь – не поверит!

          - А вы и не рассказывайте, - посоветовал маг. – Чудесами не делятся, тогда они дольше греют душу. Тем более что всё равно другие не поймут и уж точно не поверят, - согласился с её предположением.

          Она снова с любопытством оглянулась на философа: «А ведь прав заросший чертяка! И откуда такой нарисовался? Зачем судьба подставила такого на дороге?»

          Дальше, до вокзала ехали молча, чтобы не отвлекаться и не отвлекать в опасном сплошном потоке спешащих механических зверей. К тому времени, когда подъехали к вокзалу, морось усилилась, да ещё добавился такой же промозглый драный туман, и вместе они шарахались под ветром на привокзальной площади, накрывая торопящихся прохожих. Как только остановились, он, тоже торопясь, расстегнул моднячую куртку и выгреб из неё пухлый бумажник. Расщеперил и стал перебирать внутри толстенными пальцами – «такими ни в ухе, ни в носу не поковыряешь», - некстати подумалось ей – разноцветные скользкие бабки, соображая, очевидно, каких и сколько дать левачке.

          - Не вздумайте! – предостерегла она. – Вы уже рассчитались волшебством в пробке, - и улыбнулась, прямо и безбоязненно глядя в глаза, дружелюбно растворяя свою синеву в его голубизне. – И вообще: я со святых не беру, - рассмеялась лёгким грудным смехом.

          - Да что вы! – забормотал совестливый пассажир. – Да как же это! – и густо покраснел. – Неудобно ведь!

          А она, глядя на его непритворное замешательство, окончательно осознала, что никакой он не блатняк, не ловчила и уж точно не из криминала, а самый обыкновенный лох лохматый из провинции и не только не знает истинной цены деньгам, но и не знаком со столичным шкурническим квазибизнесом, не признающим никаких этических норм.

          - Возьмите за ради бога! Возьмите сколько надо, - зачастил просительно.

          - Ну, всё! – осадила она мямлю, показав твёрдый характер. – Вываливайтесь, а не то, избави бог, меня прищучат гаишники за запрещённую парковку.

          Он, красный как мак, послушался, быстро открыл дверцу, ухватился за край крыши и сноровисто выскочил на тротуар. Не медля, забыв поблагодарить щедрую таксистку, забрал с заднего сиденья плащ и, выставив на тротуар чемодан, хотел было захлопнуть заднюю дверцу, как неожиданно услышал:

          - Стойте! – Опять её что-то толкнуло изнутри, и она вопреки здравому смыслу и только что принятому облегчающему решению – избавиться от кудлатого поскорее и рвануть, наконец, домой – приказала: - Садитесь!

          Он не сразу понял, вопросительно просунул голову в заднюю дверцу и удивлённо посмотрел, решив, что ослышался. «Ну и страхомордия!» - с ожесточением подумала она, злясь и на себя и на мордию.

          - Да садитесь же! – прикрикнула, вспомнив, что и он, как и она сейчас, часто не мог договориться сам с собой.

          Больше повторять не пришлось. Верзила, торопясь, бросил вещи на старое место и сам торопливо влез на переднее сиденье, повернулся к ней лицом и уставился в ожидании разъяснений. Она в сердцах даванула на газ, рванула с места ни в чём не повинный «Опелёк», заставив его опасно, с визгом шин и юзом, крутануться на скользком асфальте в неположенном месте, и, немного успокоясь, пристроилась в авторяд.

          - Я могу вас приютить на ночь, - сказала без выражения, - если вы, конечно, не возражаете.

          - Конечно, не возражаю, - поторопился он согласиться. – Спасибо. – Помолчал-помолчал и некстати добавил: - Я уже, кажется, привык к вам.

          Она презрительно фыркнула. Не хватает ещё, что в любви объяснится дуре бабе. Вроде бы никогда раньше сопли не распускала, а тут – на тебе! – пожалела! Да не какого-нибудь там затюканного юнца, а здоровенного страхолюдного увальня. Домой тащит на ночь! А что, если…

          - Только чтобы никаких вольностей! – строго предупредила навязавшегося постояльца.

          - Да что вы! – искренне возмутился он. – Исключено! – решительно отмёл даже малейшие подозрения на собственную аморальность.

          Она исподтишка искоса, не поворачивая головы, ещё раз оглядела его. «Ну и тоже дурень!» - обиделась за себя.

          Опять замолчали, привыкая к новой неожиданной ситуации.

          - А как отнесутся к появлению чужого мужика ваши домочадцы? – осторожно спросил он.

          - Никак! – отрезала, снова разозлившись и на себя за то, что тащит в дом абсолютного незнакомца, и на него за то, что согласился. – Их нет, - и пояснила: - Я живу одна.

          Он тактично не выразил никакого отношения не только к неожиданной, но и в некотором роде щекотливой ситуации. «Наверное», - подумалось ей, - «тоже соображает, зачем его берут в холостяцкую берлогу». Пришлось даже порозоветь и снова мысленно обматерить себя самыми последними матюгами за спонтанную артистическую неуравновешенность. «Да и что с меня взять-то?» - подумалось с горечью. – «С серенькой актрисочки, занятой на вторых-третьих ролях в захудалом театрике, сомлевшей от близости настоящего мужика. Нет», - возразила себе, - «тут взыграла жалость не только к нему, но и к себе, одиноко прозябающей длинными вечерами у паскудного телеящика. Хочется чего-нибудь новенького, какого-нибудь взбалмошного стрессика, а где его добыть?» Они оба как-то отъединились и надолго замолчали, не представляя, как будут, вернее, как должны развиваться их временные взаимоотношения. Наконец, мужик очнулся:

          - Нельзя ли остановиться у какой-нибудь суперлавки? Надо бы чего-нибудь прихватить на ужин, а то с длинной дороги подсосало невмоготу.

          Она тут же подрулила к тротуару у ярко освещённого «лондоншопа».

          - Не задерживайтесь, - попросила, - здесь нельзя долго стоять.

          - А вам чего-нибудь взять?

          - Нет, я не ем на ночь.

          - Я мигом, - пообещал увалень.

          Оставшись одна, она ещё раз наказала себе: «Никаких вольностей!» и добавила вслух:

          - Исключено!

          Да и он, судя по всему, не из расцивилизованных шуриков, чтобы нарушить данные твёрдые обещания. А утром она спокойненько разберётся, зачем, обеспамятовав, связалась с незнакомым мужланом.

          Вернулся он с большим чёрным пакетом, скрывавшим содержимое.

          - Можно жить! – пообещал, весело улыбаясь. – Я по роду своей профессии привык как-то больше заправляться по вечерам.

          «Типичное мужское животное!» - брезгливо подумала она. – «Нет, чтобы всячески ублажать женщину, бескорыстно давшую приют, клеить ей уши комплиментами, так нет – он, лохотрон, в первую очередь печётся о собственном брюхе. Все они такие, скоты!»

          - Наверно, думаете, - обратил он, наконец, внимание на её сосредоточенно-напряжённое лицо, - навязался, мол, нахал, на мою шею. Вы, если передумали, гоните меня без долгих раздумий – не велик барин, и на вокзале перекантуюсь.

          - Велик, - улыбнувшись, возразила она не поворачивая головы и тут же возмущённо подумала: «Сам бы вылез и исчез без рассуждений, и дело с концом! Ан, нет, сидит, хитрец! Кается, а сидит». – Уже приехали, - сообщила приятную новость, резко свернула в дворовый проезд и там медленно вырулила на давно застолблённое место. Молча, требовательно взглянула на него, и он, поняв, заторопился вывалиться и забрать свои вещи, загрузив обе руки. Заперев дверцы и прихватив тощую сумку, она включила сигнализацию и, не дожидаясь постояльца, пошла к подъезду широким размашистым шагом. Мягкие автоджинсы, разношенные кроссовки и бархатная курточка, не застёгивающаяся спереди, не стесняли движений, давали приятное ощущение свободы. Не оборачиваясь, словно властная супруга, вошла в подъезд, а он неуклюже, обременённый вещами, заторопился следом. И в лифт вошла, не ожидая, первой, а он, боясь задеть её, кое-как уместился рядом, стараясь втиснуться в угол. – Ну и здоров! – похвалила с восхищением, наконец-то разглядев во весь рост, выше её на голову. Засмущавшись, словно его уличили в физической ущербности, здоровяк виновато забормотал:

          - Есть… маленько…

          Поднялись на шестой этаж. В прихожке она привычно, не наклоняясь, ловко сбросила кроссовки и, сообщив ему:

          - Тапочек на вас нет, - и сама ушла в комнаты в носках. Не задерживаясь, принесла из спальни цветные, немаркие, простыни и наволочку вместе с новеньким верблюжьим одеялом, бросила на вместительный диван, сказала самовольно навестившему кухню постояльцу: - Ваше место, - словно собаке и, оставив его разглядывать изящный интерьер женского жилища, представленный, кроме шикарного диванища, двумя глубокими мягкими креслами, широкоэкранным телевизором с музцентром, журнальным столиком со стеклянной столешницей и несколькими пейзажными олеографиями на крашенных в лимонный цвет стенах, прошла в ванную. Там постояла в раздумье, но привычно погрузиться в расслабляющую тёплую воду с нервоукрепляющими солями не решилась, а просто хорошенько умылась и опять удалилась в спальную крепость, заперев дверь на ненадёжную защёлку. Сняла только курточку и улеглась на девичью узкую кровать, с наслаждением вытянув усталое тело. Взяла из прикроватной тумбочки потрёпанный томик пьес Чехова и принялась в несчётный раз перечитывать последнюю сцену «Дяди Вани», пьесы, в которой ей за пять лет службы в театре так и не удалось сыграть Соню. Последний монолог, отложив книгу, произнесла вполголоса по памяти: «Что же делать? Надо жить! Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживём длинный, длинный ряд дней и будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба. А когда настанет наш час, покорно умрём, и за наши страдания бог сжалится над нами, и мы увидим жизнь светлую и прекрасную и на наши теперешние несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой и отдохнём. Я верую, дядя Ваня, верую горячо, страстно». И Соня встаёт на колени, положив утомлённую голову на руки дяде Ване. «Мы отдохнём…» У Марии Сергеевны даже слёзы навернулись на глаза. Вот бы дядей Ваней был этот Иоанн, большой и надёжный. Она тут же представила, как бесстрашно кладёт голову на его мягкие крупные ладони, лежащие на коленях, и рассмеялась, вспомнив пробку: «А здорово у него получилось!»

          Обычная вечерняя тягучая хандра сегодня почему-то дала передышку. Захотелось выйти и посмотреть, что там натворил этот дядя Ваня, но она пересилила желание, и тут же услышала осторожный стук в дверь.

          - Не хотите ли слегка перекусить? – раздался приглушённый дверью рокочущий басок.

          - Я же сказала, - вспылила она без причины, - что не ем на ночь, - сказала, не подумав, только чтобы возразить.