Царь грозной Руси

И это было отнюдь не лишним. Главную опасность представляла соседняя Франция. Правда, она была на треть меньше, чем сейчас. В ее состав не входили Эльзас, Лотарингия, ряд областей на востоке и юге. Да и сама Франция была еще сшита «на живую нитку». Ее провинции присоединялись французскими королями в разное время, в них сохранялись свои законы, органы самоуправления, они были разделены таможенными границами, даже говорили на разных диалектах — единый французский язык стал вырабатываться в официальных документах лишь с 1530-х гг. Но все равно объединение различных земель и централизация власти дали Франции колоссальный выигрыш. По европейским меркам она выглядела огромной державой. И останавливаться на этом французские короли не собирались. Присматривались к владениям германского императора, Англии (которой принадлежал на материке порт Кале).

Главным же соблазном стали богатства Италии. В 1494 г. французский король Карл VIII двинул многочисленные полчища на Апеннины. Разобщенные итальянские государства оказать сопротивления не могли, да и не пытались. Французов задерживали не бои, а только грабежи и пышные празднества, которыми итальянцы старались задобрить победителей. Королевская армия заливалась вином, солдаты, по воспоминаниям современника «занимались лишь греховодством и делами Венеры и брали женщин силой, не щадя никого». И поражение им нанес не противник. Карл VIII триумфальным маршем дошел до Неаполя, но его воинов стала косить эпидемия сифилиса, незадолго до того завезенного из Америки.

Тем временем против французов сорганизовалась мощная коалиция. Папе Александру VI Борджиа ничуть не улыбалась роль подручного при Карле VIII. К нему примкнул герцог Миланский Сфорца, мобилизовали свои силы Венеция и Генуя. А это были государства не маленькие и не слабые. Они были уязвимы с суши, но генуэзцам принадлежал остров Корсика, венецианцам — острова Кипр и Крит, значительные территории на Адриатике и в Морее, а главное, у них были деньги, позволявшие набирать наемников. В союз с ними вступили Испания и император Максимилиан I. Сифилитичной армии пришлось с пробиваться домой с огромными потерями. Неаполитанским королевством завладели испанцы.

Эти события положили начало затяжным итальянским войнам. Карла VIII отравил его кузен и стал королем Людовиком XII. Но и при нем боевые действия продолжились. А во Францию текли награбленные в Италии богатства, произведения искусства, перенимались моды. Нравы французов и без того были весьма «вольными», теперь они усугубились итальянскими «изысками» и излишествами. В 1514 г. на престол взошел Франциск I — и первым делом двинулся все туда же, в Италию. Выиграл битву при Мариньяно, овладел Миланом. При этом короле французский двор достиг особенного блеска. В грязном и вонючем Париже монархи в то время не жили, их резиденциями были замки Амбуаз, Блуа, Турнель и др. Франциск взялся перестраивать их на итальянский манер, превращая в дворцы, украшал богатейшей обстановкой, живописью, скульптурой.

Именно при нем в придворную жизнь вошли многолюдные балы и банкеты. Он преплюнул своих предшественников и в пристрастии к дамам. Не терпел никаких разговоров, кроме эротических, а для личного пользования содержал подобие гарема из красивых девиц, называл их своей «стайкой»: иногда в спальню короля вызывали по две-три подруги одновременно.

Впрочем, хотел бы еще раз предостеречь читателей, что европейская роскошь оставалась понятием условным. Стены королевских дворцов увешивались произведениями искусства, но полы устилались еще не коврами, а соломой. И ее меняли каждую неделю. Даже во дворцах санузлов не существовало, для нужд придворных предназначались особые слуги с горшками. Но во время балов и праздников их не хватало, и кавалеры с дамами, не особо стесняясь, оправлялись по углам, под лестницами.

К тому же, роскошь царила только при дворе. А народ поставлял средства для нее. Французское государство было строго сословным. Людьми «высшего сорта» признавались духовенство и дворянство, а те, кто не относились к ним, считались «третьим сословием», не имевшим по сути никаких прав. Даже нищий дворянин мог безнаказанно избить крупного купца. Горожан и крестьян, сумевших разбогатеть, разоряли налогами. Поэтому они не развивали свое производство, а стремились выучить детей на священников, юристов, покупали патенты на чиновничьи должности. А хозяйство Франции оставалось хилым, торговля — примитивной. Ну а королевские забавы ложились на казну дополнительным бременем. Бюджет двора при Франциске I составлял 1,5 млн. экю, из них на шотландскую и швейцарскую гвардию тратилось 200 тыс., а на женщин — 300 тыс.

Но в то время, когда Франция превращалась в очаг откровенного разврата, в прежнем эпицентре, Риме, постарались все-таки навести порядок. Правление Алексндра VI было слишком уж скандальным. Заговор возглавил Джулиано делла Ровере. От Борджиа избавились его собственным любимым средством, ядом, его сыну Чезаре пришлось бежать, а Джулиано стал папой Юлием II. Безобразия и пороки искоренить, конечно, не удалось. Но были приняты меры, чтобы их хотя бы маскировать. При папском дворе, в домах кардиналов и епископов по-прежнему устраивались танцы, пиршества, церковные иерерхи содержали любовниц. Но отныне все это стали делать сугубо за закрытыми дверями. А на улицах Рима женщинам было запрещено появляться даже с голыми руками, требовалось набрасывать платок. В устранении Борждиа важную роль сыграли и банкиры — папа, охотившийся за состояниями богатых людей их совсем не устраивал. Но ведь Ватикан и сам по себе был слишком выгодным предприятием. Банкирские семьи принялись продвигать своих представителей на кардинальские посты, и преемником Юлия II на «святом престоле» стал Лев X из крупнейшего дома Медичи.

Важнейшим союзником Рима в борьбе против французской экспансии являлся император Максимилиан I. И если у него вечно не хватало реальных сил, зато был рейтинг «высшего» европейского монарха. А Максимилиан, вдобавок, проявил себя мастером брачных комбинаций, связывая различные европейские дворы целой сетью семейных хитросплетений. Самым дальновидным стал брак его сына Филиппа, правителя Бургундии, и испанской принцессы Хуаны Безумной. Как видно из прозвища, невеста была не совсем здоровой, но это же мелочь по сравнению с политическими соображениями, разве не так? В 1504 г. Филипп и Хуана унаследовали Испанию. Но король, приехав в Мадрид, в непривычном климате умер от лихорадки. А королева, лишившись супруга, окончательно утратила рассудок. Приказала забальзамировать мужа и уединилась от мира возле его трупа. Трон достался их сыну Карлу.

До этого времени он жил и княжил в Нидерландах. А теперь вдруг под его властью собрались Испания, Нидерланды и отцовская Бургундия (Восточная Франция). Но ведь Карл был и внуком императора! В 1519 г. Максимилиан I скончался. Кроме Карла, претензии на императорскую корону предъявили французский и английский короли. Хотя Генрих VIII быстро понял, что не ему тягаться с конкурентами и снял кандидатуру. Однако Франциск I, самый «блестящий» из европейских властителей, был уверен в успехе. Но именно «блеск» его и подвел. Он так транжирил на баб, что в казне не хватило средств на предвыборную кампанию. А монархи, которых покойный Максимилиан связал семейными узами, поддержали родственника. Императором стал Карл V — и его владения получились вообще огромными, по всей Европе.

И ко всему прочему, Испания дорвалась в это время до неиссякаемого источник богатств. С Вест-Индских островов конкистадоры начали проникать на материк Америки. Находили у индейцев золотые украшения, что манило новых авантюристов. Там, где получали отпор, отступали, но побережье было большое. В 1519 г. состоялась экспедиция Эрнана Кортеса, высадившаяся на территории империи ацтеков. Сам Кортес, забияка и сифилитик, был, тем не менее, умелым военным, хорошим организатором, а по образованию юристом. В отряде специально находился нотариус, в соглашения с индейцами вставлялись юридические «ловушки», позволявшие объявить их подданными Испании — местные жители в этом, естественно, не разбирались.

В успехах экспедиции сыграли свою роль 16 лошадей, 6 легких пушек, несколько ружей, оказывавших не столько боевое, сколько психологическое воздействие. Помогла местная легенда о «белом боге» Кецалькоатле, который якобы должен прийти с моря. Индейцы сочли, что Кортес — это и есть Кецалькоатль или его слуга. Но главным фактором стало то, что сами ацтеки в своей многонациональной империи были завоевателями. И их цивилизация была крайне жестокой. После побед над противниками устраивались грандиозные жертвоприношения, на алтари укладывались десятки тысяч людей. Сердца их преподносились божеству, телами лакомились ацтекская знать, воины, простонародье. А если настоящих войн не было, проводились ритуальные «войны цветов», победитель в них определялся заранее, а проигравшие давали людей для алтаря. Ритуальные убийства многочисленных рабов и рабынь практиковались и по случаям праздников, сева кукурузы, сбора урожая, похорон знати.

Подвластным племенам такое положение, конечно же, не могло нравиться, они принимали сторону Кортеса. Его отряд дошел до столицы Теночтитлана-Мехико, был торжественно встречен императором Монтесумой. Но европейцы захватили Монтесуму под почетный арест и повели себя совсем не «по-божески». Жадно охотились за золотом, развратничали. Устроили резню в храме, где собралась для ритуального танца тысяча представителей знати, увешанных драгоценностями. И ацтеки восстали.

Испанцы еле вырвались из города. Но большинство племен реставрации прежней империи не желало, поддержало пришельцев. Армия, выступившая в 1521 г. на Мехико, состояла из 800 испанцев и 200000 союзных индейцев [42]. Город был взят и разрушен. Карл V получил обширные заокеанские владения. Правда, сокровища ацтеков императору все равно не достались. Его соперница Франция не имела флота, на это у Франциска I денег тоже не хватало. Но он сделал то, что ни стоило ему ни гроша — выдал каперскую грамоту предприимчивому моряку Жану Анго из Дьеппа. Анго начал формировать из рыбаков, матросов и бродяг отряды пиратов, которые и захватили в 1523 г. все золото, награбленное в Мехико.

5. СОСЕДИ РУСИ И КАЗАЧЕСТВО

Не только государства Западной Европы, но и страны, непосредственно граничившие с Россией, очень отличались от тех, какими они стали в последующие времена. Например, Дания, Норвегия, Швеция, Финляндия, Исландия составляли одну державу, подвластную датским королям. Но в Швеции традиционно были сильны сепаратистские настроения, а Норвегия и Финляндия считались провинциями и управлялись наместниками. С Русью у них постоянно возникали мелкие пограничные конфликты. Наместники и чиновники в Финляндии были не прочь подработать пиратством, нападали на наши земли. Но в ту пору русские не привыкли спускать обид и отвечали набегами. Правда, виновники успевали улизнуть или прятались по крепостям, так что доставалось их подданным, финским крестьянам. И вблизи русских рубежей они предпочитали не селиться.

В лесах и тундрах граница оставалась условной, шло соперничество за влияние на местные племена: лопарей, самоедов, карелов, ижору. Россия в такой борьбе, как правило, выигрывала, она взимала меньшие подати и лучше относилась к инородцам, чем соседи. Важную роль в привлечении к русским северных народов сыграл в XVI в. архиепископ Новгородский св. Макарий. Он вел активную миссионерскую деятельность, священники и монахи, которых владыка посылал в суровые полярные края, сумели добровольно, без принуждения, обратить в Православие жителей Кольского полуострова, Кандалакшской губы. А через церковное просвещение укреплялись и их связи с нашим государством.

Территорию Эстонии и Латвии занимал Ливонский орден. Изначально он создавался для обращения в католицизм прибалтов-язычников и борьбы с «еретиками», то бишь русскими. Рыцари принимали монашеские обеты, а пополняться должны были за счет добровольцев. Но к XVI в. эти правила размылись и канули в прошлое. Рыцари превратились в обычных феодалов, их монашеское безбрачие стало чисто номинальным, они содержали любовниц, вполне официально пользовались правом «первой ночи» среди подвластных крестьян, и внебрачные дети наследовали их звания и положение. Орден считался частью Германской империи, но жил самостоятельно, а внутри него царили раздробленность и многовластие. Им управляли магистр, орденский маршал, 5 архиепископов и епископов, 8 командоров, 8 фохтов, каждый из которых имел собственные владения. Города подчинялись своим муниципальным властям, а крупные торговые центры еще и входили в Ганзу.

Особенностью Прибалтики было резкое национальное неравноправие. Феодалами, купцами, членами ремесленных цехов могли быть только немцы. Эстонцам и латышам отводилась участь слуг, чернорабочих, крестьян — причем крепостных, свободных крестьян здесь не существовало. А крепостное право было самым суровым в Европе. В 1518 г. в Ливонии провели кодификацию права, взяв за образец римское, и крестьян, по прямой аналогии, приравняли к римским рабам. Землевладелец имел над ними неограниченную власть вплоть до смертной казни. Из всех европейских стран только в Прибалтике практиковалась розничная торговля крепостными — цена человека составляла 40–50 марок, за красивую девушку или хорошего мастера можно было выручить больше [17].

Получив взбучку от Ивана III, Ливонский орден вел себя тихо. Периодически продлял договоры с Москвой, позволял торговать через свою территорию. А это было очень важно. России принадлежало устье Невы, но оно было болотистым, неудобным для мореплавания. Считалось, что строительство здесь большого порта будет стоить слишком больших жертв и издержек, и вся балтийская торговля шла через Ригу, Ревель и Нарву. Через них наша страна продавала на Запад воск, сало, хлеб, мед, лен и закупала товары, в которых испытывала нужду. При Иване III на Печоре уже были открыты серебряные рудники, но медных найти еще не удалось. А медь требовалась для литья пушек, колоколов. Русским купцам, выезжавшим за границу, поручалось от правительства скупать даже медный лом. Еще не было открыто своих месторождений свинца, олова, нужных для изготовления пороха селитры и серы. И как раз из-за этого балтийская торговля имела для России такое большое значение.

Рядом с Ливонским орденом, захватывая Восточную Пруссию и часть Литвы, располагался Тевтонский. Его состояние было примерно таким же, как Ливонского, но он попал в зависимость от польских королей. А одновременно являлся частью Германской империи. Впрочем, подобная юридическая путаница была в Европе нередкой.

Польша и Литва (включавшая современную Белоруссию, правобережную Украину и западные районы России) являлись разными государствами, у них действовали свои правительства, но они были связаны личной унией, имели одного монарха. Пост великого князя Литвы был наследственным, а короля Польши — выборным, и на престол всегда избирали литовского великого князя из династии Ягеллонов, чтобы сохранить эту связь. На внешней арене поляки и литовцы обычно действовали вместе. В XV в. родственники Ягеллонов получили также короны Чехии и Венгрии, и складывалась весьма внушительная коалиция.

Но Польшу и Литву ослабляла анархия панов. Власть монарха здесь была очень ограниченной, все вопросы решали магнаты в сенатах и сеймах. Многие из них были богаче короля. Своевольничали, не считались с королем и законами, австрийский просол Герберштейн писал: «Они не только пользуются неумереной свободой, но и злоупотребляют ею». Войско состояло из отрядов тех же панов, и дисциплина была отвратительной. На войну они собирались медленно, часто действовали по своему разумению и спешили поскорее разъехаться по домам. При набегах татар предпочитали отсиживаться в замках, предоставляя хищникам грабить и пленять крестьян. Зато периодически воевали друг против друга. Полноправными в Польше и Литве считались только дворяне, а простолюдины находились в полной зависимости от них.

Герберштейн сообщал: «Народ жалок и угнетен… Ибо если кто в сопровождении слуг входит в жилище какого-нибудь поселянина, то ему можно безнаказанно творить что угодно, грабить и забирать необходимые для житейского употребления вещи и даже жестоко побить поселянина». «Со времен Витовта вплоть до наших дней они пребывают в настолько суровом рабстве, что если кто будет случайно осужден на смерть, то он обязан по приказу господина казнить сам себя и собственнноручно себя повесить. Если же он откажется исполнить это, то его жестоко высекут, бесчеловечно истерзают и тем не менее повесят. Вследствие такой строгости, если судья или назначенный для разбора дела начальник пригрозит виновному в случае его замедления или только скажет ему: „Спеши, господин гневается“, несчастный, опасаясь жесточайших ударов, оканчивает жизнь петлею» [18]. Крестьяне 5–6 дней в неделю работали на барщине, платили высокие налоги в казну, различные подати землевладельцу. Но и шляхту эти поборы не обогащали. В Польше и Литве было принято жить весело, закатывать праздники, пиры, охоты. Средства, выжатые из крестьян, быстро спускались, а наживались торговцы и ростовщики из евреев.

На юг от Руси лежали владения Османской империи. О ее жизни и устройстве приводил весьма любопытные свидетельства русский дворянин Иван Пересветов. По происхождению из Литвы, он успел послужить в императорской армии, воевал с турками, хорошо знал их, а потом перешел на службу в Россию. В своих трудах Пересветов очень высоко оценивал Турцию, считал ее государством, близким к идеалу, поскольку султаны смогли установить справедливые порядки. Пересветов указывал, что Византия разгневала Господа даже не повреждением веры, а безобразиями и беззакониями знати, поэтому Бог отдал ее османам, пусть и иноверцам, но царствующим «по правде» [128].

Справедливость в Турции и впрямь ставилась во главу угла. За взяточничество и злоупотребления сановник рисковал получить от султана «подарок» — шелковый шнурок, чтобы удавиться. Знатность происхождения не играла почти никакой роли, начальники выдвигались по деловым качествам. Поощрялись ремесла, торговля. Они находились под защитой султана, руководители ремесленных братств и купеческих общин имели прямой доступ к нему. Но осуществлялся и постоянный контроль, торговый суд определял цены, администраторы самых высоких рангов обязаны были лично проверять рынки. За жульничество виновных били по пяткам, конфисковывали товары. Государство уделяло значительное внимание системе образования, тратило огромные средства на строительство школ-медресе и содержание преподавателей.

Общее управление империей осуществлял великий визирь, и название его канцелярии, «Великая Порта», стало синонимом Турции. Сословий было всего два, воины и налогоплательщики — за счет которых содержались воины. Османы создали великолепную армию. Первыми в Европе они сформировали регулярную пехоту: корпус янычар, куда набирались мальчики из покоренных христианских стран, обращенные в ислам. Их служба высоко оплачивалась, корпус был не только войском, но и религиозным братством. Идеологическую подготовку вели дервиши из ордена Бекташа (впервые благословившего янычар и давшего им название «ени чери» — «новое войско»).

Умелые турецкие ремесленники отливали превосходные пушки, султан располагал многочисленной артиллерией. Османская империя была очень веротерпимой страной. Христианам свободно дозволялось отправлять свое богослужение. А поскольку они не подлежали суду шариата, то судебная и в значительной мере светская власть над ними отдавалась православному духовенству. Многие греки, сербы, валахи предпочитали подданство султану западным королям, сражались против них в составе османских войск.

В 1512 г. на престол взошел Селим I, заслуживший прозвище «Грозного». Личностью он был примечательной и незаурядной. Младший сын султана Баязета II, он пытался спорить за право быть наследником, за что отец сослал его в Крым. Но Баязет столкнулся в войнах с мощным соседом, иранским шахом Исмаилом I Сефеви. Персы начали теснить турок, у них действовала и отличная агентура. Она инициировала восстания шиитов — единоверцев иранцев, находила изменников среди турецких вельмож. А султан тяжело заболел. Чувствуя приближение смерти, он вызвал из ссылки Селима и отрекся от трона в его пользу. Соперником в борьбе за власть выступил его брат Ахмет, которого поддерживали персы и изменники. Но Селим разгромил и убил брата. Жестоко подавил мятежников, приказав уничтожить в Анатолии всех шиитов в возрасте от 7 до 70 лет (в итоге было вырезано 40 тыс. человек). В 1514 г. султан разбил иранцев, отобрав у них часть Закавказья.

А затем к Селиму обратились православные Ближнего Востока. В Египте с XIII в. власть захватила придворная гвардия, мамлюки. Она установила собственную династию Бурджитов, создала обширную державу, вобравшую в себя Сирию, Палестину, Ливан, часть Аравии. Мамлюки установили тесную дружбу с Венецией — ее владения на Кипре располагались по соседству, и на Ближнем Востоке венецианцы получили возможность основывать фактории, иметь свои церкви, присылать проповедников. А под влиянием «дружественных» католиков власти начали гонения на православных. У них стали отбирать и закрывать храмы, облагать все новыми поборами, грабить, патриарха Александрийского Иоакима мамлюки пытались отравить.

И христиане попросили заступничества у турецкого султана. Было ли это для Селима подходящим предлогом? Возможно. Но факт тот, что он заступился. Поднял свою армию и двинулся на помощь православным. Патриарх Антиохийский Михаил и патриарх Иерусалимский Дорофей встретили его торжественно, как избавителя. Селим обласкал их, даровал полную свободу вероисповедания, право на защиту со стороны османских властей. Мамлюков он разгромил, их султана Каншу-Гаври повесил за насилия над православными, а его владения присоединил к своей империи.

Казалось бы, эта война шла далеко от Европы. Одни мусульмане победили других, да еще и христианам помогли… Но ведь союзниками мамалюков являлись венецианцы! Турки разгромили их базы — те самые базы, через которые шла итальянская торговля с Востоком! И немедленно забил тревогу римский папа Лев X (напомню, из банкирского дома Медичи). Именно тогда турки вдруг были объявлены врагами всего человечества, захватчиками «гроба Господня» (пока Иерусалимом владели мамлюки, почему-то все считалось в порядке). Под эгидой папы против османов стал создаваться военный союз. А Селима I западная пропаганда оболгала как только могла. Его произвели в «отцеубийцу», клеймили как убийцу братьев (изменников), даже его прозвище «Грозный» переводили как «Безжалостный» или «Мрачный».

На севере турки покорили Молдавию. Ей сохранили самоуправление, обязав лишь платить небольшую дань и по призыву султана выставлять войска. Как уже отмечалось, вассалом Порты стало Крымское ханство, тоже получившее значительную самостоятельность. Турецкие гарнизоны располагались в черноморских городах Кафе, Очакове, Аккермане. Но каких-либо агрессивных планов в отношении России Османская империя не имела, между двумя странами были налажены отличные дипломатические и торговые отношения.

А восточными соседями Руси были Казанское и Астраханское ханства. Столицы этих государств были крупными и богатыми городами, центрами транзитной торговли со Средней Азией и Персией. Но сами ханства были не похожи друг на друга. В Астраханском правили потомки властителей Золотой Орды, враждовавшие с крымскими Гиреями. Их ханство было слабым и для войн привлекало ногайцев, кочевавших в волго-уральских степях. Хотя ногайцы жили сами по себе, у них были свои князья, и союзы с ними были делом ненадежным и опасным. Они вовсю грабили купцов на степных дорогах и на Волге, а под настроение нападали на саму Астрахань.

Обширное Казанское ханство охватывало значительную часть Поволжья и Урала, его населяли много разных племен — татары, черемисы (марийцы), чуваши, удмурты, башкиры, вотяки и другие племена. В этом государстве существовали пророссийская и антироссийская партии, но такое деление было в общем-то условным. Большинство вельмож, определявших политику ханства, хитрило и двурушничало. «Дружба» с русскими заключалась в том, чтобы избегать ударов московских полков. Но если предоставлялась возможность напасть и пограбить, то почему было нет? И Василий III начал свое правление с похода на Казань, желая наказать ее за истребление наших купцов в 1504 г. Возглавил армию брат великого князя Дмитрий. Война была неудачной. Из-за беспечности воевод и плохого командования ратники ринулись грабить и были разбиты. Но хан Мехмет-Амин, понял, что за этим походом последуют другие, заюлил и запросил мира. Он снова признал себя вассалом великого князя, принес присягу, и был заключен соответствующий договор.

Ну а по окраинам Руси, Литвы, в степях между осколками Золотой Орды и в самих ханствах жил еще один особый народ — казаки. Это слово пришло к нам из давно забытых древнеиранских языков, на которых говорили скифы, сарматы. От них нам достались и названия многих гор, морей, рек — Дон, Дунай, Днестр, Днепр («дан» — река). А корень «ас» или «аз» означал «вольные», «свободные». Отсюда и термины «казак» (в буквальном переводе — «вольный человек»), «черкасы» («чер» — голова, и слово переводится как «главные свободные» или «вольные головы»). Племена касаков (они же касоги), жившие на Кубани и в Приазовье, упоминаются Страбоном, Константином Багрянородным, Аль-Масуди, Гудад ал-Алэмом [144], русскими летописями. Но в период татаро-монгольского нашествия они не желали покориться, восстали и были жестоко разгромлены Батыем, после чего «страна Касакия» из всех источников исчезла.

Однако в это же время исчезло и название смешанного русскоязычного населения, обитавшего по Дону — «бродники». Причем сами-то они никуда не делись, их жизнь описывали Робрук и другие путешественники. Но их название «бродники» сменилось на «казаки». Очевидно, племена касогов, подвергшиеся погрому, распались. Одни отступили в горы — они стали предками черкесов, карачаевцев, кабардинцев. Другие бежали в болота Приазовья, в леса донских притоков, смешались с местными жителями и передали им свой этноним.

Важную роль в истории казаков сыграл св. князь Александр Невский. В 1261 г. он добился от хана Берке учреждения Сарско-Подонской епархии. Как видно из названия, она располагалась в Сарае, а значительная доля ее паствы жила по Дону. Подчинялась епархия митрополиту Всея Руси, и через Церковь установилась духовная связь казаков с Москвой. Когда Золотая Орда начала распадаться, казаки выступили на стороне Руси. В 1380 г. они пришли под знамена св. Дмитрия Донского на Куликово поле, принесли ему Донскую икону Божьей Матери, участвовали в битве [35, 144].

Однако в 1395 г. случилось нашествие владыки Средней Азии Тимура Тамерлана. Разгромив ордынского хана Тохтамыша, он двинулся на Русь. До Москвы он не дошел, повернул обратно от Ельца, но его армия прокатилась по Дону. Как отмечают хроники Шереф-ад-Дина Йезди и Низама ад-Дина Шами, здесь захватили большую добычу — пленниц, золото, серебро, меха, коней. Дон был опустошен. В записях диакона Игнатия, проезжавшего из Москвы в Константинополь через четыре года, в 1399 г., отмечалось, что людей на Дону не осталось, «только виднелись развалины многих городков…»

Те, кто уцелел, рассеялись. Предание связывает с нашествием Тамерлана появление первых казаков на Яике (Урале). Хотя там они еще не селились, только начали приходить на эту реку. Некоторые ушли в Поднепровье, под власть литовских князей. Как уже отмечалось, казаки в войске Витовта сражались на Ворскле в 1399 г., участвовали они и в Грюнвальдской битве в 1410 г. Другие переселились во владения Чернигово-Северских, Рязанских, Московских князей — и появились казаки-севрюки, рязанские, мещерские казаки. В 1444 г. летописи рассказывали о рязанских казаках, отражавших набег ордынского царевича. Сообщения о мещерских казаках много раз встречаются в правление Ивана III — они охраняли границу, побивая вторгавшихся казанцев, ногайцев, золотоордынских татар [49]. В самой первой войне против Казани в 1468–1469 г. отличился отряд казаков под командованием Ивана Руно, одерживал победы на Каме, врывался в казанский посад.

Часть казаков нашла пристанище в черноморских колониях генуэзцев, которые пользовались наемными воинами и хорошо платили. Они упоминаются в уставах городов Кафа, Солдаи, Чембало [34]. Венецианец Барбаро, живший в 1436–1452 гг. в Крыму и на Руси, писал: «В городах Приазовья и Азове жил народ, называвшийся казаки, исповедовавший христианскую веру и говоривший на русско-татарском языке». Барбаро указывал, что они имели выборных предводителей. Но казаки служили и в татарских ханствах, возникших на месте Орды. Польский историк Длугош отмечал, что в 1469 г. при нападении на Волынь крымского войска в его составе были казаки.

Но к концу XV в. стала меняться обстановка в Диком Поле. Большая Орда исчезла, основная часть татар теперь тяготела к центрам ханств, в степи остались только кочевья и мелкие шайки. И в это время снова начал заселяться Дон. Рязанская княгиня Аграфена жаловалась Ивану III, что приграничный люд «самодурью» уходит за рубеж. Государь негодовал, требовал пресечь это явление, но, тем не менее, во время его правления ушло около 4 тыс. человек. Селились по верховьям Дона и его притокам — Вороне, Хопру, Медведице.

А генуэзские города были завоеваны турками. Хотя один из них, Азов, был далекой окраиной Османской империи, у властей до него долгое время руки не доходили. Местные казаки стали считать его своей «столицей», жили в полной воле, не подчиняясь никому, нападали на турок, грабили купцов. Наконец, в 1502 г. султан повелел Менгли-Гирею навести порядок, а «всех лихих пашей казачьих и казаков доставить в Царьград». Хан предпринял экспедицию и занял Азов. А казаки отступили от устья Дона вверх по реке, основав свои городки. Так возникли низовое (нижнедонское) казачество — его основой стали азовские казаки, и верховое (верхнедонское) — костяк его составили выходцы с Руси. Они были разделены, так как места у Переволоки лежали близко от Астраханской орды и оставались слишком опасными.

Днепровские казаки пользовались покровительством магнатов, чьи владения располагались у границы Дикого Поля. Помогали отражать татарские набеги и получали пристанище в Киеве, Каневе, Черкассах, Немирове, Полтаве. В крепостях зимовали, а летом выходили в степь на промысел. В 1503 г. Менгли-Гирей жаловался, что киевские и черкасские казаки ограбили турецких купцов. В 1504 г. он просил Ивана III отпустить крымских послов «на зиме… коли казаки не ездят и дорога чиста», а в 1505 г. в переписке отмечалось, что «от казаков страх в поле».

Версия о том, что казаки — беглые крепостные, не выдерживает критики. На Руси крепостного права еще не было. Да и не смогли бы крестьяне без воинских навыков выжить в Диком Поле. Но в семейных преданиях прежних казаков, рассеянных во времена Тамерлана, сохранялась память о давней вольной жизни. И некоторые из их потомков стали возвращаться в степи. Однако и производить казачество напрямую от древних касогов и бродников было бы ошибкой. Оно вбирало в себя представителей разных народов. К потомкам «пра-казаков» присоединялись удальцы из жителей приграничья, привычных к военному быту. Примыкали беглецы из татарского плена. Среди казаков в этот период встречаются и тюркские имена — татарские воины, потеряв в междоусобицах родных и имущество, тоже прибивались к казакам.

Но в образовании казачества сыграл важную роль еще один фактор — начавшиеся процессы централизации Руси. Подобные процессы в истории всех государств бывают не только благотворными, но и весьма болезненными. Самые активные, энергичные люди могут противиться «унификации» и, как правило, погибают. Так было везде, в феодальных войнах Западной Европы, Арабского мира, Индии, Японии. И только на Руси нашлась «готовая» древняя структура, которая нуждалась именно в таких людях, вбирала их в себя. Казачество.

Ранее отмечалось, что Иван III подвел под свою власть Новгород, Пермь, Вятку. Здесь устанавливались единые законы, наводился общий государственный порядок. А Новгород издавна славился лихими ушкуйниками. Еще в большей степени это относилось к Вятке. Основанная в свое время новгородцами, она была вольной республикой, отбивалась от казанцев, но и сама не давала покоя соседям. Вятские легкие суда постоянно гуляли по Волге и Каме, нападали на города и села, грабили купцов [49]. Иван III такие дела, естественно, пресек. А тем, кто ими промышлял, пришлось или менять образ жизни — или подаваться к казакам.

Формирование Российской державы и казачества стало уникальным в мировой истории двуединым процессом. К казакам присоединялись люди разного происхождения, но обязательно такие, кто был близок им по духу, мог стать «своим» в их среде. И вдобавок, способные выжить в экстремальных условиях. Кто не выдерживал — погибал или мог уйти восвояси. А из тех, кто уцелел, «естественным отбором» получались настоящие казаки. Общим языком казаков становился русский. Объединяющим началом оставалось и Православие. Оно давало главную идею — казаки осознавали себя «воинами Христовыми», защитниками христиан от «басурман». А такая идея, в свою очередь, оправдывала их образ жизни, помогала переносить лишения.

6. ОТЕЦ ИВАНА ГРОЗНОГО

Василию III пришлось воевать не меньше, чем его отцу. Пока на троне был Иван III, побежденная Литва опасалась задираться, этому способствовал и брак короля Александра с дочерью русского государя Еленой. Но как только победитель умер, паны осмелели, принялись требовать, чтобы русские возвратили все завоевания, предъявили претензии даже на Псков и Новгород — поскольку новгородцы в свое время признали себя королевскими подданными. А в 1506 г. скончался король, которого жена хоть как-то удерживала от неосмотрительных шагов. Паны и католическая верхушка передали корону брату Александра Сигизмунду, и литовские отряды ринулись на Русь. Жгли села, угоняли людей. Василий III в ответ направил свои рати.

Ход войны во многом определялся не только боями, но и изменами. На сторону Москвы перешел князь Михаил Глинский. Он был из той категории авантюристов, которых на Западе называли «кондотьерами». Они сами формировали полки и нанимались к монархам, готовым заплатить. Глинский служил курфюрсту Саксонскому, императору Максимилиану, воевал в Италии против французов, принял католицизм. Вернувшись на родину, одержал ряд побед над татарами, стал любимцем короля Александра, получая от него щедрые пожалования. Но у Сигизмунда были свои любимцы. На Глинского стали клеветать, подсиживать интригами, его оттерли от важных постов, требовали отобрать владения. А король поощрял обидчиков.

Михаил вместе с братьями Иваном и Василием уехал в свой город Туров и поднял мятеж. Связался с Василием III и просил помощи, обещая взбунтовать всю Украину. Кстати, этот термин был чисто географическим и понимался в прямом смысле — «окраина». Была Московская Украйна: к ней относились брянские, калужские, рязанские земли, была Литовская Украйна — Полтава, Киев, Брацлав. Василий III охотно поддержал Глинского, послал к нему отряды ратников и служилых татар. Но раздуть серьезное восстание не удалось. Большинство украинских магнатов сохранило верность королю.

Не поддержали мятеж и днепровские казаки. В начале XVI в. их лидером стал литовский аристократ Ляндскоронский. Он занялся организацией казаков для защиты Украины от татар, собирал их под свое начало, обеспечивал оружием, боеприпасами, и был избран гетманом. И если Сигизмунду изменили Глинские, то были и такие, кто изменил Василию III — Константин Острожский, Евстафий Дашкович. Острожский, талантливый полководец, был взят в плен в прошлой войне, но под поручительство митрополита принес присягу и поступил на русскую службу. Дашкович, литовский воевода, перешел к Ивану III добровольно. Теперь оба перебежали обратно. Сигизмунд их принял с распростертыми объятиями, дал Острожскому Киев, а Дашковичу — Канев и Черкассы, центры днепровского казачества. Во время бунта Глинских Дашкович с Ляндскоронским сумели удержать казаков в повиновении. Обещали им грядущие милости короля, настраивали против русских. Этой агитации помогало и то обстоятельство, что казаки привыкли драться с крымцами, а Менгли-Гирей был давним союзником Москвы.

Надежды Василия III на восстание не оправдались. Но и литовцы поняли, что Россия при новом государе отнюдь не ослабела — московские полки разоряли неприятельскую землю, доходили до Минска и Вильно. В 1508 г. Сигизмунд попросил вдовствующую королеву Елену быть посредницей в примирении. Она обратилась к брату, и Василий III согласился. Мир был заключен на старых границах. А Глинским было дозволено выехать в Россию, великий князь дал им несколько городов. Но эта война стала по сути лишь «разведкой боем». Раз не получилось одолеть русских нахрапом, паны решили получше подготовиться.

Прошло несколько лет, и Елену, помогшую заключить мир, подвергли вдруг демонстративному поруганию. Ее начали оскорблять, унижать, воеводы Радзивилл и Остиков схватили ее прямо в церкви во время обедни, выволокли из храма и заключили под арест, отобрав ее казну и лишив всех слуг. Она сумела переслать письмо брату в Москву, сообщила, как с ней обошлись, но письмо стало последним. Вскоре после этого, в январе 1513 г., Елена скоропостижно умерла. Литовцы писали, что «от горести». Но все русские источники единодушно утверждают, что ее отравили. Кто? Очевидно, те круги, которые желали спровоцировать войну. Вдобавок в Москве узнали, что послы Сигизмунда натравливают на Русь крымских татар. И на западных границах снова заполыхали сражения. Вторая война протекала гораздо тяжелее и напряженнее, чем первая. Русские взяли Смоленск и еще ряд городов. Литовцы под командованием Острожского одержали большую победу под Оршей, но отбить Смоленск не смогли и, в свою очередь, были разгромлены возле крепости Опочка.

Так же, как в прошлых русско-литовских конфликтах, начались измены. Причем опять «отличился» Михаил Глинский. На службе Василию III он слишком много возомнил о себе и рассчитывал, что в награду его должны сделать удельным князем, отдать во владение Смоленщину. Великий князь с такими претензиями не согласился. Глинский оскорбился и задумал снова перекинуться к Сигизмунду. Установил с ним тайную переписку, заключил договор — король перечислил, какие города отдаст ему. Предатель переслал важные сведения о русской армии (они помогли Острожскому выиграть битву у Орши), но при попытке уехать к литовцам Глинского задержали. Суд приговорил его к смерти, и спасло его лишь желание вернуться из католицизма в Православие. Государь заменил казнь пожизненным заключением и отдал осужденного под опеку митрополита. Но, кстати, братья Михаила Глинского, Иван и Василий, в его делах не участвовали, продолжали честно служить России, и их опала никоим образом не коснулась.

Ну а главной неприятностью для России стало то, что на этот раз ей пришлось воевать не только с литовцами. Крымский хан Менгли-Гирей состарился, болел и фактически утратил власть. А его сыновья продолжать союзничество с русскими не собирались. Их обрабатывали литовские дипломаты, Сигизмунд согласился платить ежегодную дань в 15 тыс. золотых, чтобы они нападали на московские земли. К тому же, в Крыму приобрели большое влияние купцы-работорговцы. А надо сказать, что в Османской империи турки или татары торговлей почти не занимались, считали ее недостойным для себя занятием. Купцами были арабы, греки, армяне, евреи [17]. В Крыму столь выгодный промысел, как работорговля, прибрала к рукам еврейская община. Она была связана с соплеменниками в Турции, странах Средиземноморья, и начала поставлять невольников и невольниц по всему Востоку.

Перекоп стал крупнейшим оптовым рынком — тут работорговцы скупали полон у воинов. А в Кафе «товар» перепродавали и развозили морем в разные страны. И само ханство стало перерождаться. Прежде татары жили скотоводством, земледелием, садоводством. Теперь вырабатывалась узкая специализация — захват «ясыря». Без этого крымцы существовать уже не могли. От денег работорговцев зависели придворные, визири, мурзы. Можно, кстати, отметить любопытный факт. Татары частенько наведывались на Украину, где жило много евреев. Но ни в одном источнике не упоминается, чтобы их захватывали в полон, продавали на невольничьих рынках, чтобы их девушки попадали в мусульманские гаремы. Выходит, татары знали, кого брать, а кого нет. Нельзя исключать, что украинские общины по своим каналам получали от крымских сородичей информацию о предстоящих нападениях или даже помогали наводить их. Но на Украине из-за частых набегов добычи стало меньше — зато рядом была Русь. Интересы Сигизмунда, работорговцев и татар в данном случае совпали.

Еще при жизни Менгли-Гирея загоны крымских царевичей принялись тревожить рязанские, черниговские, тульские края. А после его смерти ханом стал Мехмет-Гирей. И повел он себя нагло и высокомерно. Объявил, что крымцы унаследовали власть ордынских ханов и вправе распоряжаться на Руси. Потребовал от Василия III платить дань, отдать Сигизмунду не только Смоленск, но и Брянск, Стародуб, Новгород-Северский, Путивль. Татарская конница приохотилась каждое лето налетать на южные русские области. К крымцам присоединялась литовская шляхта. Вместе с ними действовал и Евстафий Дашкович, собирая отряды казаков, которых он соблазнял возможностью пограбить, обещал зачислить на королевскую службу.

Обычно эти набеги удавалось отразить. Пограничные города были крепкими, татары их взять не могли. Русские воеводы умело действовали и в полевых операциях, перехватывали и рассеивали вражеские скопища, отбивали пленных. И нередко союз с Крымом вылезал боком самому Сигизмунду. Если на Руси захватывали мало «ясыря», татары ничтоже сумняшеся поворачивали на его владения. Ведь деньги-то король уже заплатил, так какая разница, где набрать рабов? Но и Василию III приходилось отвлекать войска для прикрытия южных рубежей, а это не позволяло добиться решительного успеха в сражениях на западе. С Османской империей русские состояли в дружбе и неоднократно жаловались на крымцев в Стамбул. Селим I и сменивший его на престоле Сулейман I слали в Бахчисарай повеления прекратить набеги, но даже это не помогало. Мехмет-Гирей сваливал нападения на «своевольство» царевичей и мурз. А однажды ответил султану с предельной откровенностью: «Если я не стану ходить на валашские, литовские и московские земли, то чем же я и мой народ будем жить?»

А в затянувшуюся войну начали вмешиваться другие державы. Литовцам взялись помогать поляки, чешские и венгерские родственники Сигизмунда. В свою очередь и Россия искала союзников. Одним из них стала Дания. Ее король Христиан II в данный момент тоже нуждался в помощи — от его державы очередной раз отделилась Швеция. После переговоров был заключен союз против поляков и шведов, но вскоре Христиана свергли подданные, и о договоре было забыто. Другим союзником Руси выступил Тевтонский орден. Он решил сбросить зависимость от Польши, и магистр Альбрехт Бранденбургский обратился к великому князю. Но выяснилось, что орден слишком слаб, сами рыцари были уже не способны воевать и просили денег, чтобы набрать наемников. Тем не менее, Василий III послал им некоторую сумму, и Сигизмунд получил второй фронт.

В Москве вспомнили и о давнем антипольском союзе с германским императором, направили посольство к Максимилиану I. Ему писали, что Ягеллоны слишком усилились, получив короны нескольких стран, а со своими аппетитами они представляют опасность для соседей. Император вполне согласился с доводами великого князя, выразил готовность возобновить союз и скрепил его торжественной присягой. Но он лгал. Заключая доровор с Василием III, Максимилиан в это же время пояснял своим князьям: «Целость Литвы необходима для всей Европы — величие России опасно». И император взялся поддерживать Ягеллонов. А заодно окрутил их своей «брачной политикой». За племянника Сигизмунда Лайоша (Людовика), короля Чехии и Венгрии, он выдал свою внучку, а внука Фердинанда женил на сестре Лайоша.

Сторону противников России принял и папа Лев X Медичи. По поводу победы литовцев под Оршей он устроил пышные торжества и иллюминацию в Риме. Вместе с императором папа всячески убеждал Тевтонский орден не воевать на стороне русских. Но войска Василия III громили неприятелей, литовцы выдыхались, казна опустела, шляхта, «навоевавшись», не являлась на службу. И Лев X с Максимилианом вдруг озаботились миротворчеством, направили своих дипломатов для посредничества в переговорах. Хотя на самом-то деле о посредничестве можно было говорить лишь с большой натяжкой. Послы императора Герберштейн, да Колло и де Конти явно подыгрывали Сигизмунду [49], доказывали пользу «благоразумной умеренности» и убеждали Василия III отдать «хотя бы» Смоленск. При этом пугали русских «османской опасностью», уговаривали примириться с Литвой и вступить с ней в союз против турок.

Ту же линию гнули послы папы. Чтобы столкнуть Россию с османами, Лев X соглашался даже признать права Василия III на Константинополь, обещал короновать его «христианским императором». А с Литвой, как разъяснял папа, воевать вообще незачем, потому что Сигизмунд не имеет наследников. Когда он умрет, великий князь выставит свою кандидатуру и получит всю Литву вместе с Польшей. За победу Василия Ивановича на выборах короля Лев X ручался однозначно, заверял, что сам посодействует. Для этого требовалась лишь одна «мелочь» — соединить русскую церковь с католической… Но в Москве такое «миротворчество» отвергли и ответили папе, что в вопросах Веры в его услугах не нуждаются.

Тем более что Лев X и Максимилиан снова лгали. Убеждая Василия III, что польско-литовский престол скоро освободится, они предпринимали экстренные усилия, чтобы Сигизмунд не остался без наследников, сосватали ему Бону, дочь герцога Миланского Иоанна Галеацци Сфорца. И привез ее в Польшу тот же самый барон Герберштейн, который «посредничал» на русско-литовских переговорах. Невесту для короля нашли, по европейским меркам, завидную. Сфорца считался одним из самых ярких монархов Италии. Он славился как покровитель искусств, устраивал непревзойденные балы и маскарады, на пиршествах его повара изобретали блюда, способные поразить любого гурмана, герцог ценил и «утонченные» зрелища — например, любил после обедов посмотреть на сцены содомии, которые разыгрывали для него придворные актеры. Так что в Польше его дочери могло показаться скучновато.

Но Сфорца был могущественным кондотьером (прозвище «сфорца» означает — «сила»), поставлял всей Европе полки прекрасных наемников. И он был сказочно богат, Бона принесла Сигизмунду крупное приданое, позволившее продолжить войну. Поляки смогли разгромить Тевтонский орден, и Альбрехт Бранденбургский согласился капитулировать. Согласился так легко, потому что снова подсуетились посредники, и сам Альбрехт ничуть не прогадал. Прежде он был выборным магистром, а сейчас орден был ликвидирован, и Альбрехт, признав себя вассалом Польши, превратился в наследственного властителя Восточной Пруссии.

А положение России внезапно усугубилось, она получила удар в спину. В Казани умер хан Мехмет-Амин, и Василий Иванович возвел на престол своего ставленника Шаха-Али. Но крымский Мехмет-Гирей организовал тайную операцию. В Казани активно действовала его агентура, составился заговор. В 1521 г. крымский хан прислал своего брата Сахиб-Гирея с войском, и в городе произошел переворот. Шаха-Али изгнали, Сахиб-Гирея объявили ханом. И тут же, пока Москва не опомнилась, крымцы и казанцы с двух сторон вторглись на Русь. Поучаствовал и Сигизмунд, направил к Мехмет-Гирею литовские части и отряд казаков Дашковича. Великий князь спешно собрал на Оке войско, поручив командование своему брату Андрею Старицкому и Дмитрию Бельскому. Но они действовали отвратительно, расположили полки кое-как, а при натиске татар первыми побежали.

Армия была разбита, крымский и казанский ханы соединились под Коломной и двинулись на Москву. Василий III выехал в Волоколамск собирать войска, отзывая их с литовского фронта. А в столице люди стекались в Кремль, молились о спасении, устроили крестный ход с Владимирской иконой Божьей Матери. Татары обложили город, ханы остановились в царском селе Воробьеве, любуясь с высот на лежащую перед ними Москву. Тех, кто сунулся к Кремлю, остановила русская артиллерия. Но обнаружилось, что к осаде город не готов, в нем было мало пороха, продовольствия, и бояре выслали к Мехмет-Гирею делегацию с богатыми дарами. Хан тоже не хотел осаждать сильную крепость. Понимал, что это приведет к большим потерям, а тем временем подойдет великий князь с ратью, и дело может плохо кончиться. Поэтому он удовлетворился дарами, но вдобавок потребовал, чтобы Василий III признал себя данником Крыма. Бояре без ведома государя поспешили выдать такую грамоту, скрепив ее великокняжеской печатью.

Татары удалились от Москвы, а на обратном пути решили ограбить Рязань. Ворваться в город задумали обманом: объявили, что великий князь признал поражение, и заключен мир. Однако воевода Хабар Симский (кстати, казачьего рода, он вел происхождение от князя касогов Редеди) перехитрил врага. Попросил показать ему грамоту, а когда получил ее в свои руки, отогнал татар залпом орудий. А на выручку уже спешил Василий III с полками, подошедшими с западных границ, и хану пришлось отступить. В общем и Рязани не досталось, и ценного документа лишился. Но пленных татары угнали великое множество. Русскими были переполнены рынки Кафы, Казани, Астрахани. Цена на рабов упала, их сбывали сразу десятками и сотнями. А престарелых, слабых, больных и прочих «нетоварных» крымцы отдавали своим детям, чтобы тренировались убивать людей [49].

После этого нашествия Василий Иванович пришел к выводу, что продолжать войну на несколько фронтов нельзя. Предложил Сигизмунду возобновить переговоры. Состояние Литвы было плачевным, за 9 лет войны она была совершенно разорена, и 25 декабря 1522 г. было заключено перемирие. Смоленск остался за Россией. Высвободившиеся силы великий князь перенацелил против татар. Казань и Крым теперь действовали вместе. Два хана возгордились, объявляли себя победителями России. Мехмет-Гирей переманил на свою сторону и Ногайскую орду, и в 1523 г. вместе с ней захватил Астрахань. Три ханства объединялись — казалось, возрождается Золотая Орда! Когда Сахиб-Гирей узнал о взятии Астрахани, он так возбудился, что приказал убить приехавшего к нему московского посла и всех русских купцов, находившихся в Казани — счел, что при таком могуществе с Россией можно уже не считаться.

Но торжество оказалось очень коротким. Позарившись на астраханскую добычу, союзники-ногайцы ночью напали на крымцев, зарезали Мехмет-Гирея и многих его воинов, а потом совершили набег на Крым. А Василий III не преминул воспользоваться моментом и направил армию на Казань. Русские полки лишь прошлись по неприятельской земле, разоряя ее в наказание за набеги. К столице ханства пока подступать не стали, зато заложили Василь-город на реке Суре (Васильсурск). Крепость стала форпостом для наблюдения за неприятелем, базой для последующих действий. Их было нетрудно предвидеть, и Сахиб-Гирей перепугался. На помощь Крыма теперь рассчитывать не приходилось, и он обратился напрямую в Стамбул. Объявил, что отдает ханство в подданство султану.

Сулейман I был умным и хитрым властителем. Столкновения с Россией он не желал. Ценил отказ Василия III войти в антитурецкую коалицию. Но если открывалась возможность приобрести что-нибудь, стоило ли отказываться? К тому же, его мать была из рода Гиреев. Крымское ханство было для него «родственным», Сулейман благоволил к нему больше, чем его отец. И Сахиб был его родственником. Так что султан, поразмыслив, согласился принять его в число своих вассалов, и турецкие послы объявили об этом в Москве. Но им ответили, что Казань давно уже признала зависимость от русских государей, и дарить ее кому бы то ни было Сахиб не имеет права. Что ж, Сулейман не настаивал. Войска он казанцам не послал (ко всему прочему, это было далеко). Но и от принятия в подданство отрекаться не стал. Приберег на будущее. Авось, когда-нибудь пригодится.

А в 1524 г. состоялся еще один русский поход на Казань. Теперь войска осадили сам город. Сахиб-Гирей сбежал в Крым. Казанцев это возмутило, они заявили, что такого хана знать не желают, и провозгласили царем его племянника Сафа-Гирея. Попытались было обороняться, но русская артиллерия открыла бомбардировку, крушила стены. Защитники запросили о мире. Ходили слухи, что при этом воеводы во главе с Иваном Бельским были подкуплены, и они сняли осаду. Удовлетворились тем, что казанцы принесли присягу сохранять верность Москве, и Сафа-Гирей признал себя вассалом великого князя.

7. БЫЛА ЛИ НА РУСИ ОППОЗИЦИЯ?

В исторической литературе иногда можно встретить рассказы, как в правление Василия III произошел конфликт в Православной Церкви, между сторонниками св. Иосифа Волоцкого и св. Нила Сорского. «Иосифляне», вроде бы, защищали богатства монастырей, требовали уничтожать еретиков, а «нестяжатели» выступали против церковной собственности и против казней… Сама суть вопроса в таких описаниях оказывается сильно искаженной. Во-первых преподобный Иосиф Волоцкий никогда не выступал за обогащение монастырей — но земельные владения помогали монахам вести просветительскую работу, лечить больных, помогать бедным и сиротам, кормить голодающих во время неурожая (что и делал св. Иосиф в своей обители). Во-вторых, преподобный Нил Сорский действительно основал в Вологодской земле обитель, где монахи жили своим трудом, в скитах, не имели монастырских деревень и имений. Но против церковной собственности он никогда не выступал и не отрицал возможности спасаться в больших и богатых монастырях.

Он не был и противником казни еретиков. Когда открылась ересь жидовствующих, и архиепископ Геннадий обратился к авторитетным церковным деятелям за поддержкой, среди них был Нил Сорский. Он участвовал в расследовании и проклял ересь. А со св. Иосифом Волоцким он никогда не ссорился и не сталкивался! В настоящее время однозначно доказано, что преподобный Иосиф в своем «Просветителе» («Сказании о новоявившейся ереси») использовал работы св. Нила. А Нил Сорский, в свою очередь, очень уважал его, держал в обители многие его труды, а «Просветитель» ценил настолько высоко, что собственноручно переписал половину книги [54].

Ожесточенные атаки на «иосифлян» повел вовсе не он, а его «преемник» и «ученик» Вассиан Косой. Который на самом-то деле учеником и преемником Нила Сорского никогда не был! Косой — это князь Василий Патрикеев, один из жидовствующих, составлявших окружение Елены Волошанки. Участник того самого заговора, когда были оклеветаны Софья Палеолог и княжич Василий Иванович. Вассиану вместе с отцом и братом смертную казнь заменили на пострижение, он стал иноком Кирилло-Белозерского монастыря. Но у него в церковных кругах и при дворе остались заступники. Из монастыря он ушел в скит недалеко от Ниловой обители, однако совсем ненадолго. В 1508 г. св. Нил Сорский преставился, и сразу же после этого, в 1509 г. Вассиан перебрался в Москву, в «элитный» Симонов монастырь. Где начал выступать как «преемник» преподобного, опираясь на его авторитет.

Весьма быстро (опять же, не без покровителей), он попал ко двору, завоевал доверие Василия III и стал одним из ближайших советников, поучая и наставляя его. И первое, что он сделал, настроил государя против св. Иосифа, гонителя жидовствующих! Действовал «старец» умело, ему удалось вызвать охлаждение и отчуждение великого князя к Волоцкому игумену. Но основные «полемические» работы против преподобного Иосифа Вассиан написал позже, когда он уже умер и не мог ответить. Тут уж Косой не стеснялся, по своему разумению «цитировал» и противника, и «учителя», причем изображал дело так, будто св. Иосиф нападал одновременно на св. Нила и на самого Вассиана, чего никогда не было и быть не могло! [54]

Именно Косой, а не св. Нил Сорский, стал лидером «нестяжателей» или, как они себя называли, «заволжских старцев». Он был прекрасным публицистом, пороки и недостатки отдельных священников и монахов распространял на Православную Церковь в целом, вовсю критиковал государственные порядки, выдвигал идеи радикального реформаторства, требовал секуляризации церковной собственности [49]. Правда, отбирать земли у монастырей и вести крутые преобразования Василий III все же не стал, но многие предложения принимал, и Вассиан стал при великом князе весьма могущественным временщиком.

В частности, он использовал свое положение для защиты собратьев-сектантов. Доказал государю, что казнить еретиков нельзя, и их преследования свернулись. Но к противникам жидовствующих он ни малейшей гуманности не проявлял. Когда священник Серапион из Заволжья доложил, что среди местных сторонников Вассиана гнездится ересь, «старец Васьян попа просил на пытку», и его запытали до смерти. В 1526 г. ересь обнаружил архиепископ Ростовский. Его нельзя было уничтожить, как безвестного Серапиона. Но Косой добился от Василия III грамоты о неподсудности «заволжских старцев» архиепископу [54]. Как видим, жидовствующие никуда не делись, они снова проникали в верхи государства, просто они стали осторожнее, маскируясь под «нестяжательство».

А кроме церковной, на Руси была и светская оппозиция. Как же без этого? Иностранцы писали о единовластии и могуществе Московского государя, о том, как усердно служат ему подданные, как князья и бояре быстро и беспрекословно выполняют его приказания… К сожалению, это была лишь внешняя сторона. Придворные круги всегда и во всех странах были средоточием интриг, а в России они усугублялись тем, что Василий III продолжил линию своего отца на укрепление самодержавной власти. Нравилось это, конечно, не всем. Далеко не всем.

Верхушку русской аристократии составляли Шуйские, Курбские, Кубенские, Ростовские, Микулинские, Воротынские и др. А их предки когда-то были самостоятельными князьями — суздальскими, ярославскими, ростовскими, тверскими и т.д. Причем они происходили из старших ветвей рода Рюриковичей, а Московские великие князья — из младшей. Были и лица, связанные родством с самим государем. Так, знатного перебежчика из Литвы князя Бельского Иван III женил на дочери своей сестры, крещеный казанский царевич Петр, перешедший на русскую службу, был женат на сестре Василия III, а выходец из Литвы Мстиславский — на его племянице. У великого князя было четверо братьев: Юрий Дмитровский, Симеон Калужский, Дмитрий Угличский, Андрей Старицкий.

Подобные особы считали свое положение не намного ниже государева, были недовольны тем, что приходится повиноваться ему. Вели себя заносчиво, нередко исполняли приказания спустя рукава. Дмитрий Угличский и Иван Бельский провалили операции против Казани, Андрей Старицкий и Дмитрий Бельский — на Оке. Но высокое положение позволяло им избегать наказания. А главным соблазном для знати становились порядки, царящие в Литве и Польше. Они завидовали всесилию панов, их широкой и разгульной жизни, «свободам». Аристократов принуждали служить великому князю и государству, но у соседей-то было наоборот! Там магнаты диктовали свою волю монархам и бесконтрольно хозяйничали в стране.

Этими настроениями успешно пользовалась неприятельская агентура. В 1510 г. брат Василия III Симеон Калужский снесся с Сигизмундом, жаловался на засилье великого князя, на ущемление своих прав и хотел бежать в Литву с группой бояр. Заговор раскрыли, государь намеревался посадить Симеона в тюрьму, но другие братья дружно выступили с ходатайством, подключили митрополита, и изменник был прощен.

Продолжая собирание единой Российской державы, Василий Иванович лишил самостоятельности Псков. Поводом стали жалобы местной бедноты на притеснения со стороны знати и толстосумов, подмявших под себя вечевую демократию. В свою очередь, знати и купцам не нравился контроль Москвы, и они завалили государя жалобами на великокняжеского наместника. Что ж, Василий III разобрался и решил вопрос. Клеветников из городской верхушки арестовал и предъявил ультиматум: ликвидировать вече, снять вечевой колокол и признать полную власть монарха. Пскову пришлось подчиниться.

Рязань давно уже числилась в «подручниках» Москвы, там при малолетнем князе Иване правила его мать Аграфена, фактически подчинившаяся государю и получавшая от него военную, политическую помощь. Но мальчик подрос и вздумал избавиться от опеки Василия III. Начал вести собственную политику. А именно — принялся сноситься с Литвой, решил жениться на дочери крымского Мехмет-Гирея и заключил с ним союз. Такая глупая самостийность была уже опасна. Еще не хватало, чтобы на Руси началась междоусобица и развалилась вся система обороны на юге, открыв татарам дороги вглубь страны! В 1517 г. государь вызвал рязанского князя к себе и без долгих разговоров взял под стражу. Но содержали его достаточно свободно — или, скорее всего, у него имелись тайные доброжелатели. Вскоре он сбежал в Литву, а его княжество отошло к Василию Ивановичу.

В 1525 г. был арестован Северский удельный князь Василий Шемякин, уличенный в тайной связи и переписке с Литвой. Он был приговорен к заключению и умер в темнице. По разным причинам были лишены владетельных прав черниговские, рыльские, стародубские князья. Но процессы централизации увеличивали и число недовольных. Оппозиционные настроения сохранялись в Новгороде и Пскове, где купцы и бояре помнили о былых «свободах». Правда, Иван III и Василий III учитывали это, переселили часть знати в другие города, а на их место перевели московских дворян. Но идеи самостийников оказывались заразными, «новые» новгородцы и псковичи тоже перенимали их. А со всеми такими недовольными легко находила общий язык боярская оппозиция. И конечно же, с ними искали связи иностранцы, старались использовать их в своих целях.

Внешняя политика России в этот период оставалась очень активной. После смерти Максимилиана I московское правительство поучаствовало в интригах вокруг выборов нового императора. Разумеется, Василий III понял, что Максимилиан и его дети играли против нашей страны, поэтому поддержал кандидатуру французского короля. Сам обратился по данному поводу к Франциску I, писал немецким князьям, указывая, что Габсбурги не заступились за Тевтонский орден, плохо защищают своих подданных. И хотя престол достался не Франциску, а Карлу V, ну что ж, русское посольство съездило и к нему в Испанию. Удостоилось в Мадриде высоких почестей, поздравило и заверило в самых что ни на есть теплых чувствах. Дипломатия есть дипломатия.

Да и папа Лев X, казалось, вовсе не обиделся, что Москва отшила его инициативы. Прислал генуэзца капитана Паоло, которому поручалось разведать пути в Индию через Волгу и Каспийское море. Как видим, первосвященник был очень озабочен тем, что турки перекрыли пути для торговли в Востоком. Посланец доказывал великому князю, как будет выгодно русским, если итальянцы продожат новые дороги через нашу страну. Однако Василий III был иного мнения и не позволил капитану вести разведку. Но вскоре Паоло вернулся послом уже от другого папы, Климента VII. Кстати, этот папа, как и его предшественник, происходил из той же семейки Медичи. И великому князю он повторил все те же «заманчивые» перспективы — соединение церквей и война с турками, за что обещалась королевская корона.

Успеха посол, естественно, не добился. Тем не менее, великий князь отправил с ответным визитом в Рим своего дипломата Герасимова. Папа чрезвычайно обрадовался. Правда, в грамоте Василия III оказались только вежливые реверансы, но в Ватикане сочли, что самое главное посол должен передать тайно, на словах. А Герасимов, как нарочно, в Риме заболел. При папском дворе переполошились, очень переживали, как бы не помер. Но когда посол выздоровел, были весьма разочарованы. Выяснилось, что на переговоры о государственных, а тем более церковных делах, он не уполномочен. Католические сановники не верили, подъезжали так и эдак, перестрашивали. Нет, Герасимов подтверждал, что его задачей было только передать письмо с теми самыми реверансами. Тем не менее, даже из его присутствия в Риме постарались извлечь пользу. Папский историк Джовио много раз беседовал с послом и подробно записал его рассказы о России.

Как видим, интерес к нашей стране на Западе ничуть не ослабевал. И когда пришел срок продлять перемирие с Литвой, в Москве вдруг собралась целая конференция «миротворцев»! От папы прикатил епископ Иоанн Франциск, от императора — граф Леонард Нурогальский, от эрцгерцога австрийского вторично пожаловал барон Герберштейн. И все вместе, дружным хором, они принялись нажимать на русских, требуя максимальных уступок. Чувствуя такую мощную поддержку, литовские паны приободрились. Настолько воодушевились, что снова задрали свои претензии на русские земли вплоть до Новгорода и Вязьмы. Да только и русские нажиму не поддались. Тоже не стали стесняться и в ответ заявили о своих правах на Витебск, Полоцк, Киев. В итоге перемирие продлили на прежних границах.

Но факты показывают, что внутренняя российская оппозиция действовала в унисон с внешними силами. Что бы не предпринимал великий князь, кто-то распространял слухи, стараясь опорочить его политику. Когда он начинал войну с Литвой, нашептывали, что он «нарочно ищет врагов». Когда решил проучить Казань — что он напрасно злит татар, и добром это не кончится. Пытались подогреть недовольство, играя на перебоях с волжской рыбой во время казанских войн, обвиняя в возросших ценах на восточные товары. Правда, настроить народ против государя не удавалось, на Руси Василия III любили, он даже обходился без личной охраны, считал это лишним. Но некие круги постоянно мутили воду, и перечисленные слухи отразились в оппозиционных летописях, псковских и новгородских.

Хотя злословить в адрес государя было делом совсем не безопасным. Оскорбление монарха во всех средневековых странах считалось тягчайшим преступлением и строго каралось. Так было и на Руси. За «хулу» на великого князя дьяку Федору Жареному отрезали язык, а боярин Берсень-Беклемишев был обезглавлен. Впрочем, у него и вина была больше. Он не только ругал Василия III, но и искал единомышленников, сколачивал организацию. За политические преступления попали в темницу князь Холмский, дьяк Долматов, подвергся опале дипломат Георгий Траханиот.

Иногда вместе с настоящими виновными страдали и неповинные люди, как преподобный Максим Грек. Ученый афонский монах, получивший образование в Париже и Флоренции, он был приглашен в Москву для разбора греческих книг, собранных великими князьями. Увидев библиотеку, он восхищенно говорил Василию III: «Вся Греция не имеет ныне такого богатства, ни Италия, где латинский фанатизм обратил в пепел творения наших богословов». Работая с несколькими русскими богословами, Максим перевел ряд книг, выправлял старые переводы, сам писал духовные труды. Но простодушного и неискушенного в московских делах Грека стали обхаживать оппозиционеры и еретики, втягивать в политику. Он, по своей доброте, принимал и выслушивал любых гостей, всегда откликался на просьбы ходатайствовать за осужденных. Вот и сочли его сообщником, отправили в монастырское заточение.

Но наказывали одних крамольников, а вместо них появлялись другие. Переметнуться к Сигизмунду задумал князь Мстиславский, был уличен в этом и попал в тюрьму. Еще один заговор организовали Шуйские и Иван Воротынский. Они тоже решили передаться в Литву, а когда их замысел раскрылся, Андрей и Иван Михайловичи Шуйские бежали в Дмитров, под защиту государева брата Юрия. Василий III добился их выдачи, Воротынского после временной опалы помиловал, а Шуйских определил в темницу. Но брат Юрий наказания избежал и остался, вроде бы, ни при чем. Хотя заговорщики, конечно же, не случайно удрали к нему. Да и вообще оппозиция не случайно группировалась вокруг братьев великого князя. По завещанию Ивана III его младшие сыновья получили удельные княжества. Двое из них, Симеон и Дмитрий, к 1520-м гг. успели отойти в мир иной, но Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий сохраняли обширные владения, собственные дворы, войска. Как ближайшим родственникам государя им прощалось то, что не прощалось другим. Но они и по своему складу как нельзя лучше подходили для всех недовольных — поскольку сами были недовольны, что старший брат не делится с ними властью, землями, казенными богатствами.

А надежды оппозиции на Юрия и Андрея имели под собой вполне реальную почву. Василий III был двадцать лет женат на Соломонии Сабуровой, но не имел детей. То есть после его смерти трон должен был достаться Дмитровскому или Старицкому князю. Казалось бы, никакой катастрофы для государства это не сулило. Ну что ж, бывает. В Польше бездетному Александру наследовал брат Сигизмунд, да и на Руси подобные вещи раньше случались. Но… исторические хроники сообщают нам не все. Далеко не все. У Василия III явно имелись какие-то причины не доверять братьям! Скорее всего, это было связано как раз с оппозицией. Великий князь знал о ней больше, чем дошло до нас с вами в пересказах летописцев. И не только Василий, но и митрополит Даниил, значительная часть духовенства и бояр тоже полагали, что его братьям государство передавать нельзя.

Вокруг митрополита сплотилась мощная партия, предложившая великому князю пойти хотя бы и на чрезвычайные меры, только бы продлить его род. Причем меры требовались и впрямь чрезвычайные. Развестись с супругой. А по правилам XVI в. это было не шуткой. Развод допускался в единственном случае, если жена или муж уйдет в монастырь. Мало того, при пострижении одного из супругов второй, как правило, тоже принимал постриг. Но митрополит заранее разрешал Василия Ивановича от такой обязанности. И все это предпринималось ради попытки зачать наследника. Всего лишь попытки! Ведь никто не знал, по чьей вине брак бесплоден, никто не гарантировал успеха, не мог предвидеть, родится сын или дочь… Но опасения относительно Дмитрия и Андрея были настолько весомыми, что Даниил, иерархи Церкви и бояре выступили за столь крайнее и рискованное решение.

В официальных русских летописях сообщается, что Соломония Сабурова сама попросилась в монастырь и уговорила мужа. Однако историки XIX–XX вв часто приводят другую версию. Митрополит якобы постригал ее насильно, она вырывалась, топтала ногами рясу, и сдалась лишь после того, как дворецкий Иван Шигона ударил ее плетью. Передается и слух, будто в монастыре вдруг обнаружилась беременность Соломонии. Она, к раскаянию мужа, родила сына Георгия, но никому его не показывала. Предрекала, что он явится «в мужестве и славе» и станет мстителем за нее…

Конечно, официальным летописям можно верить не всегда. Но когда мы оперируем историческими фактами, все же следует учитывать — из какого источника они взяты? Надежен ли он? Заслуживает ли доверия? А источник скандальной версии развода только один. Записки Сигизмунда Герберштейна, который примерно в это время, в 1525–1526 гг. посетил Россию с папскими и имперскими «миротворцами». Правдивым и объективным данного автора назвать трудновато. Его миссии в Москву дважды провалились, русские обмануть себя не позволили, и озлобленный дипломат в своих творениях, изданных на Западе, полил нашу страну грязью — даже не заботясь о правдоподобии, абы погуще. Писал, например, что русские — рабы по натуре, калачи любят из-за того, что они по форме «напоминают ярмо», а кулачные бои устраивают, «чтобы люди привыкли переносить побои» [18].

Можно ли доверять такому источнику? Сомнительно. Тем более, что описание развода у Герберштейна тоже обладает важными изъянами. Ведь целью второго брака было рождение наследника, а психологической основой всей русской жизни являлось Православие. Так мог ли государь заведомо гневить Бога откровенным беззаконием — и при этом надеяться на исполнение своих чаяний? Митрополит и священники наверняка постарались уговорить Соломонию. Но если даже она упорствовала, грубая сила не требовалось. Достаточно было пригрозить отлучением от Св. Причастия — в высших государственных интересах. На любого русского человека это подействовало бы куда эффективнее, чем плеть. А уж легенда о том, будто монахиня родила и никому не показывала ребенка, абсолютно не соответствует реалиям русских монастырей. Как и где она смогла бы скрывать и растить младенца? В келье?