Боргильдова битва

Над головой сгущаются тучи, трутся мягкими боками о неподатливый небесный хрусталь — восьминогого жеребца, способного скакать по воздуху, словно по земле, заметили. Впрочем, наездник и не скрывался. Ага!.. что это там такое внизу?

Обычно разведка, дальний дозор — удел двух воронов, Хугина и Мунина, или волков — Гери с Фреки. Люди верят, что за день, торопясь вслед солнцу, они успевают обежать или облететь весь мир…

Тем более, что имелись враги и не из числа великанов, те просто самые привычные. Были и другие — чужие, пугающие, непонятные. Их прозвали Дальними, просто потому, что о них так ничего не смогли разузнать даже они, всевидящие волки и враны Отца Дружин. Сколько б ни натруживали лапы и крылья, им так и не удалось найти никакой «крепости», «твердыни» или хотя бы просто «дома» этих странных сил. Они приходили из ниоткуда и исчезали в никуда. На равнинах Южного Хьёрварда гремели битвы, сходились рати Асгарда, асы и ваны в одном строю вместе с мелкими божками полуденных земель — против диковинных созданий, похожих на ожившие друзы зеленоватых кристаллов.

У них имелись слуги и сподвижники. Избегая северных земель, царства снега и льдов, где могущество хозяев Асгарда особенно сильно, они пытались укрепиться в полуденных областях, во владениях младших богов и божков, не входящих в семью Одина, не асов и не ванов.

Но с этими врагами можно было воевать, как и с гримтурсенами. Как и инеистые великаны, Дальние оказались вполне уязвимы и пред заклятиями, и пред сталью. А особенно — перед сталью, соединённой с заклятиями.

Правда, в отличие от тех же ётунов, Дальние никогда не выходили на поле боя сами, в истинной плоти. Их магия оживляла кристаллических монстров, заражала бешенством и жаждой крови ещё вчера мирную лесную нелюдь; творила удивительные магические конструкты, зелёные летающие шары размером с добрую крепость, сотканные словно из пылающих изумрудным пламенем нитей. Эти чудовища появлялись даже и на севере; но им молот Тора быстро показал, что вблизи Асгарда им шастать не следует — там заклятия Отца Дружин и его детей были особенно сильны и действенны.

Но это была война — дело для Древних Богов знакомое и привычное. Война есть средоточие силы духа, единственное достойное мужчины дело — в этом не сомневался никто из обитателей Асгарда. Впрочем, это же дело наиболее достойно и жён — недаром так высоко почитались валькирии, девы битвы.

Из конца в конец Южного Хьёрварда катились волны наступлений. То Дальние и их слуги почти прижимали к западному океану союзников Отца Дружин, и тогда ему зачастую самому приходилось вмешиваться в дело, ставя под свои знамёна северных воителей; знаменитый хирд гномов Кольчужной горы прославил их далеко под полуденным солнцем. То уже рати Древних Богов, собравшись с силами, отбрасывали врага к самому восточному краю континента.

Это было хорошо, и это было правильно.

Слабые уходили, сгорали в пламени вторжений. Сильные выживали и давали потомство, земля, щедро удобренная пеплом пожаров, пропитанная дождями, давала новые всходы. Старые леса, сильные собственной магией, стойко сопротивлялись огню, молодые и обессмысленные сгорали дотла, и на освободившееся место приходили те, чьё волшебство способно было защитить только-только лёгшие в землю семена.

Закон Древних Богов прост и суров. Природа и безжалостна, и милосердна — всё сразу. Она не знает иного способа сделать своих детей лучше. Поэтому сильные живут, а слабые должны или сделаться сильными, или признать над собой защиту сильных — а, следовательно, и их власть; или умереть.

Это не тяжко и не страшно. Таков порядок вещей; ведь и самим богам предстоит пасть в день последней битвы. Всё имеет свой конец и своё начало; истины выбиты на скрижалях сущего, и по этому суровому закону живёт всё, что дышит.

Войны Южного Хьёрварда, хоть и кровавые, и жестокие, не трогали самое сердце Отца Дружин. В конце концов, вся жизнь от первого мгновенья до последнего — война. Война со слабостью, нездоровьем, болезнями, неумением, боязливостью, скупостью, алчностью и прочим, что отделяет достойного Валгаллы мужа от нидинга, труса, чья судьба в посмертии — отправиться в мрачные залы Хель.

(Комментарий Хедина: да, Южный Хьёрвард памятен, весьма. Именно там мы с Хагеном добывали ему Голубой Меч из крепости почти лишившегося ума от страха Шарэршена, одного из младших богов Хьёрварда. Жаль, что не осталось подробного описания тех войн с Дальними, помогающим мне эти сведения очень бы пригодились.)

Но сегодня — особое дело. Хугин и Мунин принесли весть, что инеистые великаны вместе с горными собратьями выкладывают на льду огромные руны, не жалея спин, откалывают от прибрежных скал острые чёрные глыбы, волокут — и на белом покрывале возникают узоры, странные, пугающие и отталкивающие. Даже вороны, устойчивые ко всякой волшбе, не смогли разглядеть всё в подробностях. Не говоря уж о волках. Что-то куда могущественнее обычной магии отвело им взоры, обычно такие острые и всепроникающие.

Это совсем не походило даже на приснопамятных Дальних. Магия для них была что воздух, но никогда не превышала определённого предела. Великаны же всегда, испокон веку, уповали на силу, только на силу и ни на что иное, кроме силы. Хексы, троллквинны, ведьмы, хоть и занимали среди великанов высокое и почётное место, никогда не пытались противустать асам.

Наверно, понимали, чем кончится для них эта битва.

И, если гримтурсены взялись за магию — притом за рунную магию, мало чем могущую помочь в горячке сражения — значит, изменилось что-то по-настоящему важное.

Например, с ётунами сумели договориться Дальние. Мол, у нас одни и те же враги, почему бы не объединить силы, пока стены ненавистного Асгарда не будут обрушены во прах?

Такая опасность имелась. Асы многажды обсуждали её на тинге, хитроумный Локи не раз вызывался сам отправиться в Ётунхейм поразведать — но доселе, как ни странно, ни о каком сговоре гримтурсенов с Дальними никто и слыхом не слыхивал. Инеистые великаны, слишком гордые, чтобы искать союза с кем бы то ни было, жаждали покончить с асами только и исключительно своими собственными руками.

Поэтому сегодня на разведку всадник отправился сам.

Он любил подобные странствия, как любил весёлый пир или честную схватку грудь на грудь. Порой да, приходилось нарушать слово, перетолковывать клятвы — потому что его попечению вверен целый мир, а мир должен жить. Иначе нет смысла и в существовании хранящих его богов.

…Ётуны могущественны, но не слишком умны. Всё лезут и лезут на рожон, лезут и гибнут. Остаются их дети, обуреваемые жаждой мести, и всё повторяется сначала. Что ж, всадник отнюдь не против. Глупцов, не умеющих учиться, ему не жаль. Пусть их кровь льётся потоками, она очищает мир. Значит, он сам и его сородичи властвуют здесь по праву. Ибо кто побеждает — тот и прав.

Пронёсся и утонул в дымке Заслонный остров, откатились волны Льдистого моря; остались позади Полуночные горы и Гнипахеллир, восьминогий Слейпнир миновал пещеру Гарма — и вот они, белые замёрзшие поля. Вотчина ётунов, инеистых гигантов. Над скованными несокрушимым панцирем водами вечно кружат исполинские колёса непроглядных облаков, сеющих снегом даже в разгар короткого лета — великаны не привечают солнце, их хладным сердцам милей вьюжная полумгла.

Однако вот и они сами.

(Комментарий Хедина: дальше начинаются, ни с того ни с сего, берестяные страницы. Первая фраза явно добавлена много после; похоже, что Отец Богов записал только что с ним случившееся на первом подвернувшемся под руку материале, а потом так и вставил в книгу.)

Всадник сдерживает бег восьминогого коня; тот храпит и пятится, словно самая обычная лошадь, учуявшая волков.

Далеко внизу, на белой глади льдов, медленно движутся фигурки великанов; кованный морозами панцирь перечеркнули извивы рун. Разглядеть их можно лишь с большой высоты, и как это ётуны только смогли изваять такое? Крыльев-то у них нет, да и способных скакать по облакам жеребцов — тоже.

Всадник перегибается, сощуривается — что такое? Почему глаз его полон словно бабьей водой? Отчего расплываются очертания выложенных из камня руниров?

Наездник зло вскидывает руку в боевой рукавице, проводит по лицу. Нет, всё как и было. Придётся снизиться, может, станет лучше?..

Слейпнир срывается с места, повинуясь хозяйской руке, однако волшебный конь недоволен — он явно с большей охотой повернул бы назад.

Так, тут и впрямь чуть лучше.

Что ж вы тут навыкладывали-то, ётуны? Откуда вдруг такая любовь к заветным письменам? Вы и к простой-то грамоте питаете отвращение, до сих пор передавая секреты собственной волшбы только из уст в уста.

Нечто небывалое должно случиться, чтобы племена инеистых великанов отринули б вечные распри и вот так, дружно, как один, принялись бы за дело, нелёгкое даже при их росте с силою.

Натасканы с далёкого берега громадные кучи плоских камней. Руны выложены огромным кругом, словно целят со всех сторон в некую точку, «средоточие отвержения», как сказал бы Хеймдалль, Сын Девяти Матерей. Очертания вроде б знакомые, но к каждой добавлено нечто, меняющее значение. Или это просто от ётунской неграмотности?

Вот как будто бы U,,,,,. Úr, «власть», но правая ножка перечёркнута. Вот перевёрнутая в другую сторону Т, Thurs, «добрые вести». Вот Н, Hagall, «горе, злая судьба», но увенчанная чем-то вроде трёхрогой короны. А вот и I, Yew, «путь мёртвых», но рассечена крест-накрест. И последняя, пятая — t, Tyr, «война», но простая стрела обзавелась каким-то опереньем.

А куда ж они целятся? Что в середине?

Круг. Пустой круг. Его нет в перечне обычных рун, пустой камень означает «судьбу» или «рок», начало и конец. А круг…

Слейпнир яростно ржёт и мотает шеей, отказываясь спускаться. Глаза режет, они слезятся уже так, что даже всадник ничего не может разглядеть — однако чудится ли ему, что там, в самом центре круга, крошечная тёмная точка? Ещё одна руна — но в сравнении с остальными исполинами эта — настоящий карлик.

Твёрдая рука гонит восьминогого жеребца вперёд, и чудесный конь смиряется перед волей наездника.

Инеистые замечают незваного гостя. Бросают работу, тяжеленные чёрные глыбы летят в снег, однако никто не хватается за оружие. Слейпнира провожают мрачные взгляды из-под громадных натруженных ладоней, и взгляды эти наезднику не нравятся чрезвычайно. Уж лучше бы засвистели пращи, пусть бы обрушился каменный град…

Да, вот она, последняя руна. И, против ожиданий, она ничуть не изменена, о, Oðal, «наследственная земля». Правда, она же может значить «начало и конец», помимо пустого рунира.

Что за наваждение? Подобная заумь свойственна Дальним. Неужели всё-таки случилось?

«Спускайся и поговорим, могучий Один».

Слова отдаются железным лязгом, Слейпнир дико ржёт, почти вскрикивает в ужасе. Холодная и злая сила тянет всадника вниз, туда, на снег, к острым, словно наконечники копий, торосам.

Что ж, он, Один, как его называют, «отец человечества», «сын Бестлы», «сын Бора», «потомок Бури», «Хрофт», «Игг» — и ещё множеством иных имён — спустится и поговорит. Он ещё никогда не бежал от опасности. А в случае надобности — не подведёт Гунгнир, трёхострое копьё, выкованное в Свартальфахейме из слитка неведомого никому металла, найденного самим Отцом Дружин на равнинах Иды. Брошенное, оно всегда вернётся к нему в руку, а заветные руны помогут навсегда удержать начарованное.[3]

Но даже он, отец богов, сейчас с трудом успокаивает Слейпнира. Волшебный конь словно обезумел, слепо рвётся сквозь метель так, будто хочет разбить себе грудь о крепкие, точно гранит, ропаки.

«Поговорим, Ас воронов».

Что ж, поговорим.

— Только с кем? Я не вижу никого достойного! — громко провозглашает Один, оказавшись на снегу. — Вокруг лишь простые камнетёсы!

«Устрою ли я тебя, о брат Вили?»

— Кто ты? Покажись! — требует Один, для верности взмахивая копьём.

(Комментарий Хедина: если верить скупым рассказам Старого Хрофта, тому, что он говорил мне сам, никаких братьев, равно как и отца с матерью, у него никогда не было. Но развеивать предания о самом себе он в те времена отнюдь не спешил.)

«Я далеко и близко. Я не в силах выйти и приветствовать могучего отца богов так, как он того достоин. Пусть мои речи недостаточно учтивы, о Хрофт, но смысл их да не ускользнёт от тебя».

— Кто ты?!

«Лаувейя,[4] о Игг, и не говори, что имя моё тебе незнакомо».

— Знакомо, — усмехается Один. — Однако с каких это пор ты сделалась вещуньей, бабка Слейпнира?

Далёкая усмешка, пришедшая словно из самого сердца суровых, безжизненных гор.

«Недостойно владыки Асгарда стараться оскорбить бедную женщину. А хексой, ведьмой по-вашему, я была всегда, от начала начал. Иначе как бы смогла я дать жизнь богу огня?»

— Допустим, — морщится Один. — Но что с того? Ты хотела поговорить, так говори, породившая Локи!

«Ты пришёл, потому что не понял значения наших рун, так, о великий Игг? Ты испугался небывалого? Союза моих сородичей с неведомыми, обитающими в сердце смарагдовых колдовских камней? Не отрицай, в таком признании нет урона твоей гордости. Напротив, это признак силы. Уверенный в себе не претерпит ущерба от произнесённых слов».

— Только если они не из уст троллквинны, как говорят на восходном берегу Хьёрварда, — возражает Один.

«Возможно. Но я хочу, чтобы ты узнал кое-что, Отец Богов и победитель великанов. Бесчестно и недостойно йотуна было б утаить от тебя это знание — ты наш враг, но ты и охранитель привычного нам мира…»

— Довольно слов, ведьма. Говори, что хотела сказать!

«Ты даже не хочешь притвориться вежливым, о Игг. Словно и не занимает тебя, почему наши руны так причудливо изменены…» — в голосе великанши странное сожаление.

— Не хочу. Потому что это притворство, прародительница Волка. Но, если ты скажешь мне, я запомню. А тебе известно, что Один не забывает долгов или благодеяний.

Вновь усмешка, на сей раз горькая.

«Благодеяний… кто знает, чем обернутся мои слова. Но быть может, что и к добру, если почитать за таковое не продление бытия асов или йотунов, но самого мира, носящего нас на собственной спине. А потому — слушай же, Игг! Грядёт великое изменение. Из-за пределов нашего мира явится оно, принеся горе и свет, смерть и воскрешение. Уйдёт старое, воздвигнется новое, и тебе не будет в нём места. Я вижу это так же ясно, как ты — свою участь в старом пророчестве вёльвы».

— Я знаю пророчество вёльвы, — Один крепче сжимает копьё. — Я знаю, что нам предсказан Рагнарёк. Гибель всего и вся, в том числе — и рода великанов. Старый мир поглотит морская бездна. Однако не всё так безнадёжно — из пучины вод вновь поднимется суша, и придут новые боги, чтобы править ею. От моего семени останутся Магни и Моди, останутся Видар и Вали, Бальдр и Ход. Они создадут новый мир, лучше и чище нынешнего. А вот твоё племя сгинет. И я солгал бы тебе, бабка Змея, уверяя, что последнее меня хоть сколько-нибудь печалит. Всё имеет свой конец, даже дни богов. Но я не страшусь этого — я знаю, что приму смерть, достойную мужа, а внуки мои продолжат моё дело.

Смех.

«Ах, Один, Один, многомудрый Хрофт! Отец Дружин, носитель великого копья! Как же ты наивен, как заткали твой взор победы над моими сородичами и теми же Дальними, вернее, их слугами! Ты не видишь священных письмен в сталкивающихся льдах, не читаешь знаки судьбы в мятущихся тучах. И даже руны йотунов для тебя — откровение. Отправляйся к мудрому Мимиру, испей вторично из его источника — первый-то раз, как видно, не помог».

— Не стоит оскорблять гостя, великанша.

«Скоро ты убедишься в справедливости моих слов, — печаль и тоска не поддельны. — Ты убедишься, но будет поздно, — так случается со всеми истинными предсказаниями. Ты веришь вёльве, но не хочешь прислушаться ко мне. Что ж, иди, сын Бури. Иди и не говори, что тебя не предупреждали».

— Меня не предупреждали, ведьма. Ты ничего не сказала толком — в отличие от той же прорицательницы-вёльвы. Что значат ваши руны, я так и не узнал.

«Попробуй иные способы. Они есть. Если ты сумеешь прочесть написанное нами, быть может, удастся отвести большую беду».

— Если ты хочешь отвести большую беду, мудрая великанша, то лучше б тебе поведать мне прямо, в чём тут дело.

«Не могу, — с искренней болью в голосе. — Имеющий восемь зрачков запретил мне это».

— Имеющий восемь зрачков? — впервые удивление Одина искренне и не наигранно.

(Комментарий Хедина: а вот впервые напрямик упоминается Великий Орлангур. Не все посвящённые верят, что он существовал в столь давние времена, иные полагают, что он вместе с братом Демогоргоном явился в сущее много позже. Однако Старый Хрофт, похоже, был убеждён, что без Духа Познания тут не обошлось. Хотя на Золотого Дракона это весьма похоже. Вдаваться в пояснения — не его стезя.)

«А тебя ещё зовут мудрейшим из мудрых… Прогони от себя льстецов, великий Хрофт, войди в смерть и выйди из неё. Тогда, быть может, твой взор очистится. А сейчас прощай, мои силы потребны в ином месте…»

Порыв ветра — и бесплотный голос утих, подхваченный снежной бурей, растаял в белёсой круговерти.

Мрачные великаны снова принялись за работу, не обращая на вековечного врага никакого внимания — мол, хочешь убивать — убивай, это уже не имеет значения.

Имеющий восемь зрачков. Нет, Отец Богов удивляется не тому, что у кого-то они есть, и в таком числе. Этого могучего духа он знает. Он видел его, когда впервые висел на священном древе, пронзённый собственным копьём. Видел смутные очертания исполинского крылатого змея, но особенно запомнились тогда именно глаза. Жуткие и пугающие, о четырёх зрачках каждый.

…Потом этот дух появлялся ещё — в моменты гаданий, когда Отец Дружин обращался к самым глубинам рунной магии. Давал узреть себя, давал понять, что он такое. Так впервые перед Старым Хрофтом появилась сущность, куда более могущественная, чем он сам. Творец оставался всегда чем-то совершенно непостижимым, загадочным первоначалом, не имеющим никаких привычных или хотя бы доступных пониманию черт. А вот Дух Познания…

Он был здесь, на самой границе сущего. Не здесь и не там. Но ему не требовалось ни поклонения, ни святилищ; им двигала лишь вечная, неутолимая жажда нового. Хотя мощь его, самый краешек, явленный Отцу Дружин, заставлял содрогаться даже храбрейшего из храбрых. Он ведь наверняка способен на невероятное, думалось Старому Хрофту. Но как его дозваться? Восьмизрачковый дух сам появлялся, когда хотел, не подчиняясь никаким законам и правилам.

…Слейпнир сорвался с места куда охотнее, чем направляемый к земле, точнее — ко льдам. Уменьшаются и тают чёрные руны, раскинувшиеся на целые лиги; первой исчезает крошечная «одаль», руна отчей земли, начало и конец всего.

Восьминогий жеребец вновь мчится по воздуху, торопится к благодатным равнинам Иды, где возведён Асгард. Недалёк уже и радужный мост; вот затрубил в рог Мудрый Ас, Хеймдалль, приветствуя Отца Богов.

Но сегодня Один хмур. Не глядя, бросил поводья Слейпнира; молча кивнул на приветствия и поклоны эйнхериев, прервавших бранную потеху.

Мрачно взглянул на обеспокоенную Фригг. Опустив голову, позволил жене увести себя во внутренние покои.

— Что тревожит тебя, муж мой? — поданы яства, сама Фригг достала гребень, села рядом с молчаливым супругом, принялась расчёсывать ему спутавшиеся за время скачки волосы.

— Руны. Руны ётунов, — коротко и угрюмо, взгляд в пол. Фригг горда и своенравна, однако знает — есть моменты, когда Отцу Дружин лучше не противоречить. — Они необычны. Знак тревоги…

— Скажи мне, поделись, и ноша твоя облегчится, — поклонилась, как и положено знающей своё место жене.