Дикая любовь

Юрий Марксович Коротков

ДИКАЯ ЛЮБОВЬ

К особняку в пригороде Сиэтла подкатили на роликах две девчонки с пестрыми рюкзаками за спиной. Сьюзен, старшая сестра — рыжий плюшевый медвежонок на коротких крепких ногах, сплошь, до ушей, усыпанная веснушками, возбужденно рассказывала что-то младшей, задыхаясь от быстрого бега. Они открыли калитку в живой изгороди, пробежали мимо бассейна. Переступив порог дома, Сьюзен с полуслова перешла на русский:

— …безумно, безумно волновалась, когда мы ждали итоги. Я просто не могла предположить, что это будет так трудно…

В просторный холл навстречу им вышел отец с деловой папкой и ключами от машины в руке.

— Па! — бросилась к нему младшая. — Сью выиграла конкурс! Она будет учиться в России!

— О, конгретьюлейшнс! — отец на ходу поцеловал Сью.

— Десять центов! — хором крикнули дочери.

— Но я уже почти вышел за дверь… — стал было спорить отец. Глянул на часы и торопливо сунул руку в карман. — Я не имею чейндж.

— Двадцать центов!

— О, Лод! — досадливо всплеснул руками он.

— Тридцать центов! — засмеялись девчонки.

— Я лучше буду молчать. Все видят: я кладу доллар! — отец опустил бумажку в стеклянный шар, на дне которого лежала мелочь. — Бай, май диэ! — и он вышел.

— Я пойду расскажу Пра, — Сью сняла ролики и побежала вверх по лестнице.

Пятилетний брат девчонок подъехал на крошечном электрическом мотоцикле, деловито взвесил в руках копилку.

— Еще немного, и хватит на хороший уик-энд… Я хотел сказать — на выходной, — он воровато огляделся: рядом никого не было. Он подумал, вздохнул и честно полез в карман за монетой…

Пра — высохшая от старости прабабка Сью — сидела у камина, закутавшись в пуховый платок, курила сигарету в длинном мундштуке. Сью пристроилась рядом на ковре.

Комната Пра обставлена была старой громоздкой мебелью. Повсюду — на камине, на столе и секретере — стояли русские сувениры: расписной самовар, матрешки, лаковые шкатулки. В углу висели иконы с тлеющей лампадкой.

— Я безумно рвалась обратно в Россию, — чуть слышно говорила Пра. Голос и лицо ее давно потеряли способность выражать какое-то чувство, только глаза еще жили. — Мое сердце, моя душа остались в России… В одна тысяча девятьсот двадцать первом году я поехала в Европу, но добралась только до Варшавы и вернулась… потому что в России был кровавый кошмар…

Сью в сотый раз слушала эту историю.

— Когда я получила предложение от твоего прадеда, я согласилась потому, что он обещал свадебное путешествие в Россию… Но началась «великая депрессия», и мы разорились в один день. А потом вторая мировая война… Потом этот лысый неграмотный крестьянин, которого в нашем доме не пустили бы дальше дворницкой, сказал: «Мы вас похороним», и опустился железный занавес… А когда пришел Горби, я была уже слишком старой для такого путешествия… Я безумно рада, что именно ты поедешь в Москву, — она положила невесомую руку на рыжую гриву Сью. — Тебе теперь столько лет, сколько было мне… Если хочешь чего-то добиться в жизни, надо жить в Америке. Но если ты хочешь настоящей любви, ты должна ехать в Россию… Только там еще любят сердцем, а не умом… Дикая любовь в дикой стране… Возвращайся с ним…

— С кем? — не поняла Сью.

Пра тихо засмеялась.

— Это ты решишь там… А я постараюсь дожить…

Провожать Сью собралась вся большая семья.

— Присядем на дорожку, — сказала Пра, и все расселись на крыльце особняка, как на семейной фотографии: в середине Пра и три поколения вокруг.

Младший брат Сью деловито огляделся — и присел, как велели, на садовую дорожку.

* * *

В компьютерном классе было тихо, старшеклассники работали каждый перед своим монитором. Учитель переходил от стола к столу, негромко объясняя что-то, если требовалась помощь.

Сью сидела с Галей — рослой крашеной блондинкой с челкой ниже бровей, отчего взгляд всегда казался исподлобья. Даже в школу Галя надевала платья с рискованным вырезом и бриллиантовые серьги. Сью в своем бесформенном свитере и кедах смотрелась рядом с ней простушкой — бедной родственницей.

— Вообще — серость, дети совка. Общаться не с кем. Девки — вообще, без слез не взглянешь, — вполголоса рассказывала Галя. — Вон Светка разве что, — кивнула она. — Упакована нормально…

— Как? — не поняла Сью.

— Имеет, что хочет. У нее спонсор — крутой деловар…

— Из племени делаваров? — поразилась Сью.

— Да нет — деловар, дела какие-то крутит. Бизнесмен. На «мерсе» ездит… Вот увидишь — Светка после третьего урока к нему сорвется. Стандартно стрелка забита: у него законная на службу отваливает…

Сью напряженно вслушивалась, пытаясь уловить смысл.

— Пожалуйста, я не успеваю так быстро… Я правильно поняла, что у нее роман с женатым мужчиной?

— Ну да.

— Но ведь она разрушает семью, она разбивает чье-то сердце!

— А об этом пусть у него голова болит, — пожала плечами Галя. — Мужики у нас тоже не хай класс, — продолжила она представление одноклассников, — только на прикид крутые. Те двое — ботаны. Вон Майк ничего, заводной. Фуфломет, правда… Этот вообще отмороженный, над металлом тащится…

Сью уже не решалась переспрашивать.

— А это кто? — указала она на высокого парня, отрешенно склонившегося над компьютером.

— Ну вот только Макс, один на всю школу. Но он на компьютерах повернут, лучше всех рубит. Тоже, правда, со своими тараканами…

— Что такое «таракан»?

— Таракан? — опешила Галя. — Ну-у… — она показала пальцами тараканьи усы, махнула рукой. — Дома покажу.

Учитель, объяснявший что-то для всех, досадливо глянул на нее:

— Может быть, Сьюзен немного послушает меня?

— Я перевожу, — не моргнув глазом, нахально ответила Галя. — У вас с дикцией напряженка.

Со школьного крыльца Сью проводила взглядом Максима, который завел мотоцикл с широким спортивным рулем и выехал на улицу, держа второй шлем на локте.

— Ты заметила, что он почти ни с кем никогда не поддерживает беседу? — сказала она Гале. — Только «да» и «нет». В нем есть что-то… роковое… Печать тайны на лице…

— Что-о? — Галя захохотала. — Ну ты, вообще, иногда скажешь — держи меня!.. Про эту тайну вся школа знает. Он девку подобрал из интерната для этих, — она свистнула и покрутила пальцем у виска, — придурочную. На нее на Арбате какая-то команда наехала, а Макс разобрался. Теперь нянчится.

— Да? — уважительно сказала Сью. — У нас тоже милосердие. Мы взяли мальчика из сиротский приют. Мой младший брат.

— Смотри, не влюбись, — предупредила Галя. — Полный облом.

— Почему?.. Это твой роман? — догадалась Сью.

Галя кивнула, прикуривая.

— Я не понимаю… Но ты только сейчас сказала, что у него есть та девочка, и…

— Все равно не поймешь, — Галя выкрутила брюлики из ушей и сунула в карман. — Пойдем. И вообще, мой совет: ни во что тут не врубайся, а то крыша поедет.

Интернат, будто сложенный в два этажа из новых, еще не заигранных кубиков, стоял в центре микрорайона, как на ладони у высоких многоподъездных домов. Максим посигналил, и тотчас к широким окнам интерната прилипли лица девчонок.

Маша, наверное, давно ждала одетая, она выбежала в яркой красной куртке, с распущенными волосами, по-щенячьи чмокнула его куда-то в прорезь шлема и села сзади. Выезжая из сквера, не утерпела, обернулась и гордо помахала девчонкам в окнах.

На улице встречная белая «тоёта» вдруг метнулась им в лоб. Максим едва успел свернуть и, ударившись колесом о бордюр, вылетел на тротуар. Стриженый парень за рулем радостно оскалился.

— Кретин! — в бешенстве крикнул Максим вслед машине, — Кто это?

— Губан… — нехотя ответила Маша. — Из наших. Из армии недавно пришел…

Они выехали на проспект и помчались к центру.

С утра над городом светило солнце — не выглядывало воровато между туч, а свободно сияло посреди чистого небосвода, слепило зайчиками от оконных стекол. Если бы не впечатанные в асфальт желтые листья, могло показаться, что снова весна в Москве и впереди долгое лето.

Маша не умела сидеть спокойно. Она то прижималась изо всех сил к Максиму, то привставала, раскинув руки, то рискованно свешивалась набок, чтобы заглянуть ему в лицо. На ходу расстегнула его толстую кожаную куртку и запустила руки за пазуху.

Максим свернул в открытые ворота парка, они поехали по пустынным аллеям среди мертвых уже аттракционов. Маша сняла шлем и стояла на подножках с плещущими за спиной волосами. Покружились, кренясь из стороны в сторону, по танцплощадке перед ракушкой-эстрадой, въехали на дощатый круг карусели с замершими тройками и звездолетами. Из будки выскочил сторож и побежал за ними, грозя кулаком.

Потом они сидели на мотоцикле лицом друг к другу рядом с сырой скамейкой, целовались и пили «пепси», передавая банку друг другу.

— К нам американка приехала учиться. — Максим точным баскетбольным броском отправил пустую банку в урну.

— Да?.. Красивая?

— Смешная. Карлсон такой без пропеллера… Глаза таращит… Не пойму, чему у нас можно научиться…

Но Маша не хотела слушать про какую-то американку, она опять хотела целоваться. А потом они снова носились по аллеям, распугивая редкие парочки. Маша сидела впереди, с горящими глазами, хохотала, до упора выкручивая газ.

— Тише!.. Осторожно!.. — Максим, держа руль поверх ее рук, притормаживал, едва успевая уворачиваться от мчащихся навстречу качелей, оград, сметенных в кучи листьев. Мотоцикл заюзил на мокром песке и завалился набок.

Они смеялись, лежа рядом. Потом затихли, глядя в глаза друг другу. Не вставая обнялись…

На цветном мониторе сражались компьютерные человечки — прыгали, стреляли и, убитые, падали с последним криком.

Максим и Маша нагишом лежали на диване, плечом к плечу, каждый со своим джойстиком. Волнистые волосы Маши широко рассыпались, закрывая по-детски острые лопатки и плечи. Она вся была тоненькая — еще ребенок, а не женщина; большой лоб и крошечный подбородок; громадные серые глаза будто обращены вовнутрь, уголки маленького рта всегда скорбно опущены. Она рассеянно смотрела на экран.

— Огонь! — Максим азартно управлял своими солдатами. — Ну, Маш, так неинтересно. Я стреляю, а ты даже не сопротивляешься!

— Все равно ты меня убьешь, — Маша бросила пульт и обняла его.

— А ты защищайся! Давай закончим.

— Не хочу.

Максим отложил джойстик, попытался повернуть ее к себе, но Маша крепко прижалась лицом к его груди.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Что случилось?

На мониторе замигала надпись «Игра окончена».

— Понимаешь, я… — не сразу сказала Маша. — Ты только не смейся, ладно? Потому что это серьезно… Я вчера ночью лежала, думала. Девки уже спали… И вдруг подумала: кто из нас с тобой первый умрет?

— Что? — Максим захохотал.

— Я же просила — не смейся! — досадливо сказала Маша. — Понимаешь, все хорошие сказки кончаются: «они жили долго и счастливо и умерли в один день». А почему — в один день? Я раньше думала, это присказка, вроде «жили-были»… А вчера вдруг поняла, что это тоже счастье, если в один день. Если никто никого не переживет… Потому что, я представила, если вдруг ты первый, и я тебя похоронила… а потом вернулась в наш дом, но уже без тебя… — у нее дрогнул голос, на ресницах заблестели слезы. — Я не знаю, что со мной будет… Я с ума сойду… Не хочу… Лучше пусть я раньше…

— Приехали! — сказал Максим. — Ну почему, если все хорошо, надо обязательно думать, что это когда-нибудь кончится? Я пока не собираюсь умирать. И ты тоже…

Маша пожала плечами, виновато улыбаясь сквозь слезы.

— И вообще, меня значительно больше интересует, кто из нас первый пойдет в ванную?

— Я! — Маша спрыгнула с дивана.

Мать с вазой в руках быстро скользнула в кабинет к отцу и прикрыла дверь. В коридоре послышались шаги, потом — приглушенный шум воды в ванне.

Отец продолжал невозмутимо печатать на машинке. Мать нервно прошлась по комнате. Обнаружила у себя в руках вазу и с грохотом опустила ее на стол. Зло засмеялась, разводя руками:

— Я как в публичном доме живу!

— Опять? — равнодушно спросил отец, не отрываясь от работы.

— Рассказать — не поверят! Сын приводит уличную блядь, дебилку к тому же, а мы потом пьем с ней чай и улыбаемся, будто ничего не понимаем… Прячусь в собственной квартире, когда она в ванную идет. Бред!.. В мою ванную!