Мальчики Из Бразилии

Он бережно положил трубку на рычаги и отдернул руку, не сводя глаз с телефона. Повернувшись, он ска­зал:

- Я чуть было не заговорил с ним. Как я об этом мечтал!

Полотенце в руках блондина, очищавшего лезвие но­жа, уже было все испятнано красным; он с любопытст­вом взглянул на говорившего.

Человек в белом сказал:

- С давних времен мы испытываем ненависть друг к другу. И вот он был здесь, чуть ли не в моих руках. Наконец я мог поговорить с ним! - Снова повернувшись к телефону, он с сожалением покачал головой. - Либер­ман, - мягко сказал он, - ты еврейский выродок. Твой пес мертв. Что он тебе успел рассказать? Впрочем, это неважно: никто нигде не будет слушать тебя, пока ты не представишь доказательств. А доказательство в моем кармане, и ребята улетают завтра. Грядет пришествие Четвертого Рейха. Спокойной ночи, Либерман. Увидим­ся у дверей газовой камеры.

Он улыбнулся, покачав головой, и сунул визитную карточку себе в карман. - Хотя это, пожалуй, и глупо - сказал он.

Черноволосый, распахнув дверцу шкафа, показал на сумку с ремнем и спросил по-португальски:

- Сложить ли его вещи, доктор?

- Этим займется Руди. Вы спускайтесь вниз к Траунштейнеру. Найдите где-нибудь на задах открытую дверь и подгоните к ней машину. Затем один из вас поднимется и поможет нам спуститься к ней. И не сооб­щайте ему, что мальчишка говорил по телефону. Ска­жите, что он прослушивал запись.

Брюнет кивнул и вышел.

Светловолосый спросил по-немецки.

- А их не перехватят? То есть, наших людей?

- Дело должно быть сделано, - сказал человек в белом, вынимая футляр для очков. - Любой ценой. Все, что удастся. Если повезет, они справятся со всеми. Кто будет слушать Либермана? Он сам не поверил; вы слы­шали, как мальчишка уговаривал его. И да поможет нам Бог - как можно больше из этих девяноста четырех должны умереть.

Он надел очки и, вытащив из кармана спичечный коробок, подошел к телефону. Подняв трубку, он назвал оператору номер.

- Привет, друг мой, - весело сказал он. - Будьте любезны, сеньора Гессена. - Прикрыв белой перчаткой микрофон, он отвел глаза в сторону. - Проверь его карманы, Руди. Там, под комодом, резиновые туфли. Гессен? Говорит доктор Менгеле. Все прекрасно, беспо­коиться не о чем. Чистый любитель, как я и говорил. Сомневаюсь, чтобы он вообще понимал по-немецки. По­шли ребят по домам, пусть они попрактикуются в под­писях, они должны будут пользоваться ими все время. Нет, боюсь до 1977 года; я вылетаю в лагерь, как только мы тут все подчистим. Так что с Богом, Хорст. И передай эти слова от меня остальным: «С Богом!» Повесив труб­ку, он сказал: - Хайль Гитлер!

Глава вторая

Бурггартен с его прудом, мо­нументом Моцарта, с его лу­жайками, тропинками и конной статуей императора Франца-Иосифа расположен неподалеку от венской конторы «Рейтера», международного агентства но­востей, корреспонденты и сек­ретарши которого предпочитали в теплые месяцы года проводить время ленча в парке. 14-го ок­тября было холодно и ветрено, но четверо работников «Рейте­ра» все же решили отправиться в Парк; расположившись на скамейке, они развернули сан­двичи и разлили по бумажным стаканчикам бутылку белого вина.

Того, кто разливал вино, звали Сидней Байнон, стар­ший корреспондент венского отделения агентства. Соро­качетырехлетний житель Ливерпуля, у которого в Вене обитали две бывшие жены, Байнон в своих очках в роговой оправе напоминал отрекшегося от престола ко­роля Эдуарда VII. Стоя рядом со скамейкой, на которой располагалась бутылка, и задумчиво попивая вино, с внезапным давящим чувством вины он увидел Якова Либермана в черной шляпе и распахнутом пальто, кото­рый двигался в его сторону.

За прошедшую неделю Байнону пару раз говорили, что к нему звонил Либерман и просил перезвонить. До сих пор он не позвонил, хотя обычно пунктуально отве­чал на все такие звонки и, столкнувшись нос к носу с человеком, встречи с которым он старался избежать, Сидней ощутил жгучую вину: во-первых, из-за того, что, когда Либерман был в зените славы и с его помощью были захвачены Эйхман и Штангель, он был источником интересных и безукоризненных документов, а так же потому, что внешность этого неутомимого охотника за нацистами заставляла всех и всегда испытывать чувство вины. Кто-то сказал о нем - никак, Стиви Дикенс? - «Он словно носит на лацкане эту чертову немецкую звезду из концлагеря. И стоит ему войти в комнату, как ты слышишь стенания евреев из могил». Как ни печаль­но, но это было сущей правдой.

И может, потому, что Либерман догадывался о впе­чатлении, производимом им, он, как и всегда, поздоро­вался с Байноном, стоя на шаг дальше общепринятой дистанции вежливости, и на лице его было смущенное выражение; он напоминает, подумал Байнон, большого старого медведя.

- Добрый день, Сидней, - Либерман прикоснулся к полям своей старой мятой шляпы. - Не вставайте, прошу вас.

Поскольку Сидней был застигнут со ртом, набитым сандвичем, его чувство вины удвоилось, и он сделал усилие, чтобы приподняться.

- Здравствуйте, Яков. Рад видеть вас, - он протя­нул руку, и Либерман, сделав шаг вперед, утопил ее в теплоте своей большой ладони. - Простите, что я так и не дозвонился до вас, - извинился Байнон. - Всю прошлую неделю я мотался в Линц. - Сев, он жестом руки со стаканчиком представил остальных присутству­ющих. - Фрейа Ништадт. Пол Хигби, Дермот Броди. А это Яков Либерман.

- О, господи! - Фрейа торопливо одернула сухими ручками юбку и привстала, радостно улыбаясь. - Как поживаете? Я очень рада.

У нее тоже был виноватый вид.

Глядя, как Либерман раскланивается и пожимает руки присутствующим, Байнон не без огорчения заметил, как сказались на нем годы, влияние которых ясно было видно со времени их последней встречи два года назад. Он по-прежнему производил внушительное впечатле­ние, но в нем уже не было той мощи и медвежьей силы, которая чувствовалась в нем тогда; широкие плечи опа­ли, как бы не в силах выносить тяжесть осеннего плаща, сильное властное лицо было изборождено морщинами и губы запали, под тяжелыми веками у него были усталые глаза. По крайней мере, очертания носа не изменились - та же выразительная семитская крючковатость - но усы уже были посеребрены сединой и требовали ухода. Бедняга потерял жену, а на его Информационный Центр Военных Преступлений был совершен налет; все эти потери и неудачи сказались на нем - мятая захватанная старая шляпа, лоснящийся узел галстука, и Байнон по­нимал, почему ему не хотелось отвечать на звонки Ли­бермана. Чувство вины не покидало его, но он старался убедить себя, что стремление избегать контактов с неу­дачниками диктуется естественным здоровым инстинк­том, даже когда эти неудачники в свое время были победителями.

Тем не менее, конечно, он должен проявить вежли­вость и сочувствие.

- Садитесь, Яков, - искренне пригласил он его, показывая на место на скамейке рядом с собой и при­двигая к себе поближе бутылку с вином.

- Я не хочу мешать вашему ленчу, - с сильным акцентом сказал по-английски Либерман. - Может, мы могли бы поговорить попозже?

- Да садитесь, - сказал Байнон. - В офисе эта публика так и снует.

Повернувшись спиной к Фрейе, он слегка подтолкнул ее, она отодвинулась на несколько дюймов и тоже отвер­нулась от него. Байнон освободил место на краю скамей­ки и улыбкой пригласил Либермана присесть.

Сев, Либерман вздохнул. Положив на колени круп­ные кисти рук, он уставился на них, ерзая ногами.

- Новая обувь, - сказал он. - Она просто убивает меня.

- Как вы вообще поживаете? - спросил Байнон. - Как дочка?

- У меня все в порядке. И у нее прекрасно. У нее трое детей - две девочки и мальчик.

- Ну, просто великолепно, - Байнон щелкнул по горлышку бутылки, стоявшей между ними. - Боюсь только, что у нас нет другой чашки.

- Нет, нет. В любом случае, я не могу себе позво­лить. Никакого алкоголя.

- Я слышал, вы были в больнице...

- Туда и обратно, туда и обратно, - пожав плечами, Либерман поднял на Байнона усталые карие глаза. - У меня раздался очень странный телефонный звонок, - сказал он. - Несколько недель назад. В середине ночи. Звонил мальчик из Штатов, из Иллинойса, сказал, что говорит со мной из Сан-Пауло. У него на пленке был голос Менгеле. Вы, конечно, знаете, кто такой Менгеле, не так ли?

- Один из ваших нацистов, которых вы разыскивае­те, так?

- Один из тех, кого все разыскивают, - сказал Либерман, - и не только я. Германское правительство по-прежнему предлагает шестьдесят тысяч марок за его голову. Он был главный врач Освенцима. Ангел Смерти, как его там называли. Две научные степени - по меди­цине и философии. Он проводил тысячи экспериментов над детьми, над близнецами, пытаясь создать идеальных арийцев; он старался менять карий цвет глаз на голубой с помощью химикалий, через гены. Человек с двумя научными степенями! Он убивал их, тысячи близнецов со всей Европы, евреев и неевреев. Все это есть в моей книге.

Байнон чуть не подавился сандвичем с цыпленком и принялся решительно прожевывать его.

- После войны он вернулся домой в Германию, - продолжил Либерман. - Его семья преуспевала в Гюнцбурге; она занималась производством сельскохозяйст­венных машин. Но его имя стало всплывать на процес­сах, но его вытащили отсюда и переправили в Южную Америку. Мы нашли его там и стали гонять из города в город: Буэнос-Айрес, Барилоче, Асунсьон. С 59-го года ему приходилось жить в джунглях, в поселении у реки на границе Бразилии и Парагвая. Его окружали телохра­нители, целая армия, у него было парагвайское граждан­ство, так что выдачи его добиться было невозможно. Но он опасался высовываться, потому что группы еврейской молодежи по-прежнему старались выследить его. Неко­торых из них выловили из реки Параны с перерезанными глотками.

Либерман помолчал. Фрейя коснулась руки Байнона и дала понять, что хочет еще вина; он передал ей бутылку.

- Словом, у мальчика оказалась магнитофонная за­пись, - сказал Либерман, глядя перед собой и все так же держа руки на коленах. - Менгеле был в ресторане, куда собрал бывших членов СС из Германии, Англии, Скандинавии и Штатов. Чтобы отправить их на убийство группы шестидесятипятилетних людей. - Повернув­шись, он улыбнулся Байнону. - Просто дико, не так ли? И это должна быть очень важная операция. В ней уча­ствует Kameradenwerk, а не только Менгеле. Организа­ция Друзей, которая обеспечивает их безопасность и снабжает их работой.

Проморгавшись, Байнон уставился на него.

- А вы сами слышали запись?

Либерман покачал головой.

- Нет. Едва только он собрался прокрутить ее мне, в дверь, то есть, в его дверь кто-то постучал, и он пошел открыть ее. После этого были только грохот и звуки падения, а несколько погодя трубку повесили.

- Одно к одному, - сказал Байнон. - Смахивает на розыгрыш, вам не кажется? Кто он такой?

Либерман пожал, плечами.

Мальчик, который два года назад слышал мое вы­ступление у них в университете. В Принстоне. В августе он явился ко мне и сказал, что хочет работать на меня. Не нужны ли мне помощники? Но я прибегаю к помощи только горстки старых соратников. Понимаете, должен признаться, что все мои деньги, все деньги Центра, были в «Алгемайне Виртшафтсбанке».

Байнон кивнул.

- И помещение Центра ныне стало моей кварти­рой - все досье, несколько письменных столов и моя кровать. Потолок пошел трещинами. Хозяин дома стара­ется избавиться от меня. Единственный, кто мне приго­дился бы из новых помощников, был бы обладатель капиталов, а не мальчик, полный живого интереса. Так что он сам по себе направился в Сан-Пауло.

- Я бы на вашем месте не очень ему доверял.

- Это-то и пришло мне в голову, когда он разгова­ривал со мной. Кроме того, он был не в курсе фактов, которые излагал мне. Одного из этих эсэсовцев звали Мундт, сказал он, и он узнал о нем из моей книги. А я-то знаю, что в моей книге нет никакого Мундта. Я никогда даже не слышал о таком Мундте. Так что дове­рия он у меня не вызвал... И тем не менее... после того, как стихли звуки возни, после того, как я несколько раз позвал его к телефону, раздался некий звук, не очень громкий, но совершенно отчетливый, который ни с чем иным нельзя спутать: щелчок, с которым кассету из диктофона...

- Извлекают, - сказал Байнон.

- То есть, вытаскивают, да?

- Это и называется - извлекают.

- Ага, - Либерман кивнул. - Благодарю вас. Сло­вом, кассету извлекли из диктофона. И еще одно. На­ступило долгое молчание, и я тоже молчал, пытаясь сопоставить звуки ударов и возни с извлеченной кассе­той. И вот в этом долгом молчании, - он многозначи­тельно посмотрел на Байнона, - на меня из трубки хлынул поток ненависти. - Он кивнул. - Такой нена­висти, с которой мне никогда не приходилось сталки­ваться, даже когда Штангль в зале суда смотрел на меня. Я осознал ее столь же четко, как только что смолкнув­ший голос этого парня и, может быть, на меня подейст­вовали его слова, но я был абсолютно уверен, что нена­висть исходила от Менгеле. И когда телефон смолк, я не сомневался, что трубку повесил Менгеле.

Отведя глаза, он склонился вперед, поставив локти на колени; в ладони лежали сжатые в кулак пальцы другой руки.

Байнон, преисполненный скептицизма, все же с вол­нением наблюдал за ним.

- И что вы сделали? - спросил он.

Выпрямившись, Либерман растер руки, посмотрел на

Байнона и пожал плечами.

- Что я мог сделать, сидя в Вене в четыре часа утра? Я записал все, что мне сказал мальчик, все, что вспом­нил, перечел записанное и сказал себе, что и он сума­сшедший, да и я сам рехнулся. Но кто же... вынул кассету и положил трубку? Может, и не Менгеле, но кто-то там был. Позже, когда наступило утро, я позво­нил Мартину Маккарти в посольство США в Бразилии; он связался с полицией Сан-Пауло, а те, в свою очередь, вышли на телефонную компанию, которая и выяснила, откуда мне звонили. Из гостиницы, откуда ночью и исчез этот мальчик. Я позвонил Пачеру и спросил его, может ли он послать запрос в Бразилию, чтобы те при­смотрели за бывшими эсэсовцами - мальчик сказал, что сегодня они должны разъехаться - и хотя Пачер не рассмеялся в ответ на мою просьбу, но сказал, что нет, не может, пока не будет чего-то конкретного. Так что он не смог сказать мне, в самом ли ... деле эсэсовцы уезжают, как сообщил мне мальчик. Я попытался найти немецкого прокурора, который ведет дело Менгеле, но его не оказалось на месте. Будь там Фриц Бауэр, я бы до него добрался, но нового я так и не нашел. - Он снова пожал плечами и подергал себя за мочку уха. - Так что, если мальчик был прав, они уедут из Бразилии, а его пока так и не нашли. Его отец уже на месте и не дает покоя полиции; насколько я понимаю, он довольно решительный человек. Но сын его погиб.

Байнон сказал извиняющимся тоном:

- Сидя тут, в Вене, боюсь, я не смогу изложить подобающим образом историю о...

- Нет, нет, нет, - прервал его Либерман, кладя руку Байнону на колено. - Я отнюдь не требую от вас, чтобы вы писали на эту тему. Но вот что я хочу от вас, Сидней; думаю, что это в ваших силах и не доставит вам много хлопот. Мальчик сказал, что первое убийство должно состояться послезавтра, 16 октября. Но он не сказал, где именно. Не можете ли вы попросить вашу штаб-квартиру в Лондоне, чтобы вам прислали вырезки из других отделений вашего агентства? О людях 64 - 66 лет, убитых или умерших при несчастных случаях? Все случаи гибели не от естественных причин. Начиная с четверга. И только мужчин от шестидесяти четырех до шестидесяти шести лет.

Нахмурившись, Байнон водрузил на нос очки и с сомнением посмотрел на Либермана.

- Я не дурачу вас, Сидней. Мальчик был не из тех, кто мог бы пойти на это. Он пропал три недели назад, а до того регулярно писал домой и каждый раз, меняя отель, звонил.

- Готов допустить, что он, скорее всего, мертв, - сказал Байнон. - Но не могло ли случиться, что его убили просто потому, что он совал свой нос, куда не надо? Какой-нибудь молодой ревнивец, не имеющий от­ношения к Менгеле? Или он был ограблен и стал жерт­вой заурядного бандита? Его смерть ни в коей мере не доказывает, что... что нацисты составили какой-то заго­вор. Для чего им надо убивать людей определенного возраста?

- У него была запись. Да и с какой стати ему врать мне?

- Может, он и не врал. Запись могла и его самого ввести в заблуждение. Или, может, он неправильно по­нял ее суть.

Либерман набрал в грудь воздуха, выдохнул и кив­нул.

- Понимаю, - сказал он. - Возможно, что и так. Это я и сам на первых порах подумал. Да порой и сейчас эти мысли приходят мне в голову. Но ведь кто-то же должен проверить - а если не я, то кто же? Если он ошибся, значит, ошибся; значит, я теряю время и надо­едаю Сиднею Байнону с пустяками. Но если он прав - значит, намечается что-то крупное, и у Менгеле есть свои резоны. И я должен найти что-то конкретное, чтобы прокурор не бегал от меня, а занялся этим делом и пресек его еще до завершения. И я хочу кое-что сказать вам, Сидней. Знаете, что?

- Что?

- В моей книге в самом деле есть Мундт, - он торжественно кивнул. - Точно там, где он и упомянул, в списке охранников Треблинки, обвиненных в жестоко­стях. Гауптшарфюрер СС Альфред Мундт. Я забыл его: кто в силах запомнить всех их? Досье на него очень небольшое: женщина из Риги видела как он переломил шею четырнадцатилетней девочке; он лично кастриро­вал человека из Флориды, который готов свидетельство­вать против него, если я его поймаю. Альфред Мундт. так что, если мальчик оказался прав однажды, почему бы ему не быть правым и во второй раз? Так вы сможете обеспечить мне вырезки, будьте любезны? Я был бы очень признателен.

Байнон вздохнул.

- Я посмотрю, что мне удастся сделать, - он поста­вил рядом свой стаканчик и вытащил блокнот и ручку.

- Какие страны вы упоминали?

- Ну, мальчик говорил о Германии, Англии и Скан­динавии. Также Норвегия, Швеция, Дания и Соединен­ные Штаты. Но, судя по тону его голоса, создавалось впечатление, что были еще какие-то иные страны, кото­рых он не успел упомянуть. Так что вы должны так же запросить Францию и Голландию.

Поглядывая на Либермана, Байнон делал краткие заметки.

- Благодарю вас, Сидней, - сказал Либерман. - Я вам искренне благодарен. Если мне удастся что-то выяс­нить, вы будете первым, кто узнает об этом. То есть, не только об этом, но и обо всем.

Байнон сказал:

- Вы хоть имеете представление, сколько мужчин этого возраста умирают каждый день?

- От руки убийцы? Или при несчастных случаях, которые смахивают на убийство? - Либерман покачал головой. - Нет, не так уж много. Надеюсь, что нет. А некоторых я и сам исключу в силу их профессий.

- Что вы имеете в виду?

Либерман провел рукой по усам и взял в горсть под­бородок, прижав пальцы к губам. Через мгновение он опустил руку и пожал плечами. - Ничего, - сказал он. - Кое-какие детали, которые мне успел сообщить маль­чик. Послушайте, - сказал он, ткнув в блокнот Вайно­на, - убедитесь, что вы отметили: «от шестидесяти четырех до шестидесяти шести».

- Все в порядке, - сказал Байнон, глядя на него. - Так что это за кое-какие детали?

- Ничего особенного, - Либерман запахнул плащ. - В половине пятого я вылетаю в Гамбург. До третьего ноября я буду читать в Германии лекции. - Он вытащил толстый потрепанный коричневый бумажник. - Все, что вам удастся раздобыть, сразу же шлите на мой адрес, чтобы я сразу же по прибытии получил информацию. - Он протянул Байнону визитную карто­чку.

- И если вы найдете нечто, смахивающее на убийст­во, совершенное нацистами?..

- Кто знает? - Либерман засунул бумажник обрат­но. - Я иду шаг за шагом. - Он улыбнулся Байнону. - Особенно в этой обуви. - Упираясь руками в колени, он тяжело поднялся, и, оглядевшись, разочарованно по­качал головой. - М-м-м... какой мрачный день. Почему вы предпочитаете закусывать на воздухе?

- Мы члены понедельничного Клуба Моцарта, - улыбнулся Байнон, тыкая пальцем по направлению к монументу.

Либерман протянул руку, и Байнон пожал ее. Улыб­нувшись остальным, он сказал:

- Прошу прощения, что отвлек внимание вашего столь приятного соседа.

- Можете забирать его, - сказал Дермот Броди.

- Спасибо, Сидней, - сказал Либерман Байнону. - Я знал, что могу положиться на вас. И послушайте. - Наклонившись, он понизил голос, держа Байнона за руку. - Попросите коллег, пожалуйста, чтобы они об­ратили внимание и на последующие дни. В продолжение той же просьбы, я имею в виду. Потому что, как сказал мальчик, Менгеле послал всех шестерых, но стоило ли ему отправлять их, если часть из них долгое время будет в бездействии. Так что после первого должно случиться не менее еще двух убийств - то есть, если они работают в командах по два человека - или еще пять, спаси Господи, если каждый действует самостоятельно. И, ко­нечно, если мальчик был прав. Сможете ли вы это сделать?

Байнон кивнул.

- Сколько убийств вообще должно произойти?