Цезарь

Новость, действительно, была ужасающей.

Консул Гай Сервилий Сципион был атакован варварским войском, из восьмидесяти тысяч солдат и сорока тысяч рабов в живых осталось лишь десять римлян. Среди этих десятерых оказался и консул.

Только Марий, почти такой же варвар, как и эти люди, мог спасти Рим. Он поехал в армию, научил своих солдат, как воевать с этим грозным врагом, перебил почти сотню тысяч тевтонцев при Аквах[151], перекрыл Рону их трупами и удобрил на много веков их останками целую долину.

Затем он встретил кимвров, они к тому времени были уже в Италии. Депутация кимвров вышла ему навстречу.

— Дайте нам землю, нам и нашим братьям-тевтонцам, и мы оставим вас с миром, — сказали они.

— Тевтонцы, ваши братья, уже получили землю, которая отныне и во веки веков принадлежит им, мы отдадим ее вам за ту же цену.

И действительно, он уложил их всех, одного подле другого, на поле битвы у Верцеллы[152].

Ужасное нашествие с севера растаяло как дым, и единственный варвар, которого увидел Рим, был их царь Тевтовакх, который одним прыжком мог перескочить через шестерку лошадей, поставленных рядом, и который, войдя в Рим пленником, возвышался на голову даже над самым высокорослым римлянином.

Тогда Мария назвали третьим основателем Рима. Первым был Ромул, вторым — Камилл[153]. Марию приносились жертвы и возлияния, словно Вакху или Юпитеру.

Он же, опьяненный своей двойной победой, пил только из кубка с двумя ручками, из которого, согласно легенде, пил Вакх после того, как завоевал Индию.

Была забыта смерть Сатурния[154], забитого камнями, как утверждали, по приказу Мария в год рождения Цезаря. Забыто было, что Марий отказался воевать с италийцами и потерял, таким образом, прекрасную возможность победить их. Забыто было, что Марий отказался стать главнокомандующим, ссылаясь на то, что он нервнобольной, и ожидая, что Рим унизится до такой степени, что кинется перед ним на колени упрашивать. Никто ничего не помнил, ничего, кроме того, что за его голову была обещана награда, что он пробыл в болотах Минтурн[155], что его бросили в тюрьму, где некий кимвр не посмел его убить. Его смерть, как и смерть Ромула, была покрыта мраком неизвестности. А мрак этот был сотворен из вина и крови.

Не прошло и двенадцати лет после смерти Мария, как Сулла, переживший его, сотворил из него божество.

Но Цезарь при нем, еще живом, посмел воскресить Мария. Заслышав крики на Капитолии и Форуме, собрался Сенат. Лишь от одного упоминания имени Мария сенаторы задрожали в своих курульных креслах[156].

Лентул, который, по словам Плутарха, был очень уважаемым человеком в Риме, поднялся и обвинил Цезаря.

— Цезарь, — сказал он, — не покушается теперь на государство путем подкупа и интриг; теперь он поднимается против него в открытую!

Но вот Цезарь с улыбкой встает перед Сенатом, держит речь, льстит всем тщеславным, успокаивает боязливых, добивается прощения и, когда выходит из Сената, его встречают единомышленники с криками:

— Да здравствует Цезарь! Браво, Цезарь! Оставайся гордым, не склоняйся ни перед кем. Народ с тобой, народ поддержит тебя, при помощи народа ты победишь всех своих врагов!

Это был один из первых и самых больших триумфов Цезаря.

Но такая возможность не всегда предоставлялась, даже если ты и Цезарь. Он закончил строительство своей виллы в Ариции. Это был самый красивый дом в окрестностях Рима, обошелся он ему в несколько миллионов.

— Не нравится, — сказал Цезарь. — Я ошибся.

И приказал разрушить его.

Алкивиад[157], прославившийся тем, что отрезал уши и хвост своей собаке, не понес больших затрат; следует отметить, что греки вообще отличались большой бестолковостью, но в ином смысле, чем римляне. Чуть позже мы еще поговорим об этом Алкивиаде, который не раз служил примером для Цезаря и который был столь же богат, как он, красив, как он, великодушен, как он, развратен, как он, и храбр, как он, и погиб столь же трагически.

Вилла в Ариции дала повод для разговоров на целый месяц.

Что мог Цезарь сделать еще? Воображение иссякло, кошелек опустошился.

К счастью, в это время скончался Метелл, верховный жрец. Цезарь возжаждал заполучить его должность любой ценой.

Положение было сложным: два сенатора, Сервилий Исаврийский[158] и Катул, известные и влиятельные люди, выдвинули свои кандидатуры на этот пост.

Цезарь вышел на улицы и во всеуслышание объявил их своими противниками. Катул, очень боявшийся такой конкуренции, предложил Цезарю через своего человека четыре миллиона, лишь бы он снял свою кандидатуру.

Цезарь только пожал плечами.

— А что мне делать с этими четырьмя миллионами? — спросил он. — Мне нужно пятьдесят миллионов, чтобы расплатиться с долгами.

Итак, по собственному признанию, Цезарь в свои тридцать шесть лет имел долгов на пятьдесят миллионов!

Катул предложил ему через посредника еще два миллиона.

— Скажи Катулу, — ответил Цезарь, — что я надеюсь потратить двенадцать на то, чтобы выиграть у него этот пост.

Он использовал самые последние возможности, опустошил кошельки всех своих друзей и вышел к народному собранию всего с двумя или тремя миллионами. Он рисковал, но, к счастью, ему еще не изменила популярность.

Настал великий день. Мать проводила его до дверей со слезами на глазах. На пороге он поцеловал ее и сказал:

— Ах, мама! Сегодня ты увидишь своего сына либо великим понтификом, либо изгнанником.

Борьба была долгой и жестокой. В конце концов Цезарь одержал блестящую победу — только в трибах своих противников он набрал больше голосов, чем оба кандидата, вместе взятые. Партия аристократов проиграла. Как же высоко мог взлететь Цезарь, поддержанный народом?!

Тут настал момент, когда Пизон, Катул и те, кто был с ними, обвинили вдруг Цицерона в том, что тот не нанес удара Цезарю в связи с заговором Катилины.

Действительно, в это сложное для Цезаря время, словно гром среди ясного неба грянул заговор Катилины — одна из величайших катастроф в истории Рима, одно из великих событий в жизни Цезаря.

Посмотрим, каково же было положение дел в Риме, когда Каталина обратился к Цезарю со знаменитой фразой, так емко обрисовавшей ситуацию:

— Вижу в Республике голову без туловища и туловище без головы! Этой головой буду я!

Самыми влиятельными и заметными людьми в ту эпоху были, помимо Цезаря, Помпей, Красс и Цицерон. Помпей, прозванный столь незаслуженно еще при жизни Великим, был сыном Помпея Страбона и родился за 106 лет до нашей эры. Таким образом, он был на целых шесть лет старше Цезаря.

Он начал делать себе имя и добился славы во время гражданских войн. Будучи легатом при Сулле, он разгромил легатов Мария, вернул Риму Предальпийские территории, подчинил Сицилию, победил в Африке Домиция Рыжебородого[159] и убил Карбона[160] на Корсике.

В двадцать три года поднял три легиона, победил трех полководцев и вновь вернулся к Сулле. Сулла, которому было необходимо заручиться его дружбой, едва увидев Помпея, приветствовал его словом «Великий».

Так и осталось за ним это прозвище.

«Счастье подобно женщине любит молодых и терпеть не может стариков», — сказал Людовик XIV господину Вийерою, потерпевшему поражение в Италии.

Счастье улыбнулось Помпею, когда он был молод.

После смерти Суллы Рим перешел на сторону Помпея. Необходимо было завершить три начатые войны: с Лепидом[161], Серторием и Спартаком.

Война с Лепидом была не более чем игрой. Не велика птица был этот Лепид, но с Серторием, старым военачальником Мария, одним из четырех великих одноглазых античности — известно, что первыми тремя были Филипп[162], Антигон[163] и Ганнибал[164], дела обстояли сложнее. В молодости Серторий воевал с кимврами под командованием Цепиона, а когда тот потерпел поражение, Серторий переплыл Рон — Rodanus celes, или быстрый Родан, — так прежде назывался Рон, переплыл в латах и со щитом в руке. Затем, когда Марий вернулся командовать армией, Серторий, переодетый в кельтское платье, смешался с толпой варваров, три дня оставался среди них, а по возвращении доложил Марию обо всем, что видел.

Он предвидел приход Суллы и перешел в Испанию — варвары его очень уважали. (За 70 лет до нашей эры римляне называли словом «варвар» всякого, кто не был римлянином, так же, как за четыреста лет до этого греки называли тем же словом всякого, кто не был греком.) В Африке он отыскал могилу Антея, задушенного Гераклом; только ему одному, и никому больше, удалось измерить кости великана и подтвердить, что они, действительно, были шестьдесят локтей в длину; затем он осторожно сложил их обратно в могилу и объявил ее священной.

В нем все было тайной: он говорил с богами, используя в качестве посредника белую козу; был равно хитер и храбр, мог перевоплощаться в кого угодно; прошел через все легионы своего врага Метелла, причем никто его не узнал, а затем вызвал того на поединок, но Метелл не принял вызова.

Меткий стрелок и неутомимый охотник, он проходил через самые крутые и неприступные горные перевалы в Альпах и Пиренеях, преследуя косуль. Позже ему пришлось проходить по тем же местам, убегая от преследующих его врагов. Постепенно он становится властелином Набронской Галлии, и все со дня на день ожидают, что он спустится с гор подобно новому Ганнибалу.

Помпей прибыл на помощь Метеллу, оба они, объединившись, заставили Сертория вернуться в Испанию, но, отступая, тот нанес поражение Метеллу в Италике, Помпею — в Лауде[165] и Сукроне[166], отверг все предложения Митридата и в конце концов был предательски убит одним из своих подчиненных по имени Перперна.

Поле смерти Сертория война в Испании закончилась. Помпей казнил Перперну, приказав не только убить его, но и сжечь все его бумаги, даже не прочтя их из опасения, что они могли содержать компрометирующие сведения о ком-либо из римской знати.

Впереди была лишь война со Спартаком.

VII

Вспоминается статуя в садах Тюильри[167], изображающая мужчину, в одной руке держащего обнаженный меч с куском цепи, прикованной к запястью другой.

Это Спартак.

Вот в нескольких словах история этого героя. Даже в ту эпоху, о которой мы ведем рассказ, считалось невиданной роскошью иметь собственных гладиаторов. Некто Лентул Баттатий имел школу гладиаторов в Капуе. Двести из них решили бежать. К несчастью, заговор был раскрыт; семьдесят же гладиаторов, предупрежденные заранее, напали на небольшую лавку и, вооружившись ножами, тесаками, вертелами, вышли из города. По дороге они встретили повозку с оружием для цирка. Это было то самое оружие, с которым они привыкли сражаться. Отобрав все, они захватили крепость, а затем обосновались на склонах горы Везувий и выбрали трех главарей — одного предводителя и двух легатов.

Предводителем стал Спартак.

Заслуживал ли он такой чести?

Фракиец по происхождению, сильный как Геракл, храбрый как Тезей[168], он обладал помимо этих замечательных качеств еще осторожностью и мягкостью грека.

Когда его вели в Рим, чтобы продать там, на одной из остановок змея обвилась вокруг его шеи, не разбудив и не укусив его. Жена Спартака, обладавшая провидческим даром, узрела в этом счастливый знак; по ее мнению, судьба сулила Спартаку невиданную силу и власть, столь великую, сколь и грозную, которая, однако, должна была привести его к гибели. Именно она подтолкнула его к бегству и бежала вместе с ним, готовая разделить с мужем его судьбу, каковой бы она ни оказалась.

Узнав о восстании гладиаторов, власти отправили против них несколько частей. Произошло столкновение, гладиаторы победили, разоружили солдат, захватив хорошее боевое оружие, совсем не похожее на то, каким они пользовались, будучи гладиаторами.

Положение стало критическим. Из Рима вышли новые части под командованием Публия Клодия из рода Пульхров — Пульхр, как известно, означает «красивый». Этот Клодий тоже не опозорил свою родословную. Но о его красоте и прочих выдающихся качествах, как любовника, например, мы поговорим несколько позже, сейчас же рассмотрим его лишь как военачальника.

Как полководец он не был удачлив, однако сейчас под его командованием находилась армия из трех тысяч человек. Он окружил крепость, в которой обосновались гладиаторы, и держал под контролем единственный возможный оттуда выход. Местность представляла собой обрывистые скалы, которые разделяла пропасть, на скалах рос виноград. Гладиаторы срезали лозу — гибкий и прочный прут с наростами использовался ими как веревка; они сплели из этих прутьев настоящие лестницы, по которым и спустились вниз все, кроме одного; который остался наверху, чтобы сбросить им оттуда оружие. И вот в тот момент, когда римляне думали, что враг заблокирован надежно и окончательно, на них с тыла с жуткими криками обрушились гладиаторы. Римляне — итальянцы с головы до пят и, естественно, импульсивные. Они разбежались, они всегда действовали под впечатлением первого порыва и всегда терялись, застигнутые врасплох. Лагерь захватили гладиаторы.

Известие об этой победе распространилось с быстротой молнии. По словам современников, ничто так быстро не распространяется, как весть об успехе. Окрестные пастухи тут же примкнули к восставшим гладиаторам. Сколотилось довольно славное войско из новобранцев, сильных молодых людей. Их вооружили, и они составили ядро пехоты.

Против них направили второго командующего, Публия Вариния, но он преуспел не больше первого. Спартак разбил и его войско, отобрал у него ликторов и повозки.

Это положило начало целой серии блестящих побед. План Спартака был довольно неглуп: он хотел добраться до Альп, перейти в Галлию, а там распустить всех по домам.

Против восставших были брошены новые силы во главе с двумя консулами — Геллием и Лентулом.

Геллию удалось разбить отдельный отряд, состоявший из германцев, но Спартак в свою очередь победил легатов Лентула, захватив их оружие и провиант. Затем продолжил продвижение к Альпам.

Однако навстречу ему шел Кассий с десятитысячной армией. Битва была долгой и жестокой, но Спартак, разрезав его войско, словно ножом, продолжил свой путь в том же направлении. Оскорбленный Сенат лишил звания консулов Гелия и Кассия и бросил против восставших непобедимого Красса. Тот в ожидании Спартака разбил лагерь в Пицене[169] и приказал Муммию и двум легионам, находившимся под его командованием, сделать большой крюк, но ни в коем случае не атаковать противника.

Но первое, что сделал Муммий, — вызвал Спартака на бой, С ним произошло то же, что и с Аль-Кадиром, возомнившим, что ему предоставлена честь начать.

Спартак наголову разбил оба легиона, остальные, спасая свою жизнь, бросили оружие и в панике бежали с поля боя.

В отношении дезертиров Красс прибегнул к старинному и жестокому обычаю децимации. Он остановил первые пятьсот человек из тех, кто кричал: «Беги куда глаза глядят», разбил их на группы по десять человек, заставил тянуть жребий и казнил по одному из каждой десятки, кому этот жребий выпал.

Спартак тем временем пересек Луканию[170] и начал отступать в сторону моря. В Мессане[171] он встретил пиратов, которых в те времена было немало повсюду и о которых мы уже упоминали в связи с Цезарем. Спартак думал, что может найти с ними общий язык. И действительно, он договорился, чтобы пираты перевезли в Сицилию две тысячи его сторонников. Он планировал разжечь там среди рабов огонь недовольства, почти угасший за последнее время. Но пираты, взяв деньги, бросили Спартака на берегу, вынудив его таким образом разбить лагерь на полуострове Регий.

Красс немедленно двинулся следом.

Он прочертил линию в триста стадий[172] — такова была ширина перешейка — и приказал прорыть глубокий ров. А потом воздвиг по обе стороны рва высокие и широкие стены.

Сначала Спартак лишь смеялся над этими работами, но затем ужаснулся. Он не дал Крассу достроить задуманное. В темную дождливую ночь, завалив ров хворостом и землей, он сумел прорваться и перевести через ров треть своей армии.

Вначале Крассу показалось, что Спартак направляется в сторону Рима, однако вскоре он успокоился, видя, что армия врага вновь разделилась. Между Спартаком и его легатами произошел раскол. Красс напал на последних и уже был готов разбить их, но тут подоспел Спартак и заставил его отступить.

Опасаясь, что ему суждено столь же страшное поражение, что и Муммию, Красс попросил в письме прислать ему на помощь из Фракии[173] Помпея, а из Испании — Лукулла. Только позднее он понял, какой неосторожный шаг совершил. Любой из этих двоих, добившись успеха, непременно отобрал бы у него лавры победителя.

И он решил победить сам.

Карминий и Кастий, два легата Спартака, предали своего полководца. Красс решил атаковать их и уничтожить. Он послал шесть тысяч воинов и приказал им занять выгодную позицию. Для маскировки воины прикрыли свои головы ветками, как это позднее сделают солдаты Дункана. К несчастью для них две женщины, занимавшиеся жертвоприношением, вымаливая у богов победу для гладиаторов, при возвращении в лагерь заметили этот двигавшийся «лес» и подняли тревогу. Карминий и Кастий напали на римлян, которые наверняка проиграли бы сражение, если б Красс не отдал приказ бросить в бой оставшиеся в резерве части и тем самым поддержал их.

Двенадцать тысяч триста гладиаторов полегли на поле боя. Позднее выяснилось, что лишь десятеро из них были ранены в спину.

После такой потери Спартак не мог успешно продолжать боевые действия. Он пытался отступить в сторону горы Петелия[174]. Красс послал вдогонку отряды своего квестора, крофоса и легата Квинта.

Словно дикий кабан, преследуемый сворой собак, Спартак вдруг развернулся и обратил врага в бегство. Эта победа и погубила его: солдаты рвались в бой, они окружили своих командиров и заставили их двинуться против римлян.

Этого как раз и добивался Красс, к тому же он знал, что Помпей уже близко.

И вот, когда Красс приказал своим воинам копать траншею, на них напали гладиаторы. Поводом было уязвленное самолюбие. Без приказа в схватку вступали все новые и новые отряды. Битва ужесточилась, каждую минуту в бой вливались свежие силы. Спартак был вынужден принять бой.

Произошло именно то, чего он так старался избежать.

Действуя согласно обстоятельствам, хотя и против своего желания, он приказал привести ему коня, выхватил меч и вонзил его в бок животного.

Конь упал.

— Что ты делаешь? — спросили его.

— В случае победы не будет недостатка в лучших конях; в случае поражения мне вообще не понадобится конь.

Затем он немедленно ринулся в битву, прямо в самую гущу римлян, стараясь достойно встретить Красса. Два центуриона набросились на него — он убил обоих.

В конце концов его воины ударились в бегство, он же продолжал драться как лев, пока не пал смертью героя, так и не отступив ни на шаг.

Тут как раз подоспел Помпей. Остатки армии Спартака столкнулись с его войском. Он их разгромил.

Как и опасался Красс, именно Помпею досталась слава победителя гладиаторов, хотя на деле он явился, когда они были уже почти разбиты.

Несмотря на то что Красс отдал народу десятую часть своего состояния, несмотря на то что накрыл на Форуме десять тысяч столов и подарил каждому гражданину пшеницы на целых три месяца, он все равно должен был искать поддержки у Помпея, чтобы получить титул консула. Но и тогда ему досталось лишь звание второго консула.

Помпей заслужил триумф, Красс — овации. Мы ведь уже говорили, что Помпею неизменно улыбалось счастье.

Метелл подготовил ему победу над Серторием; Красс сделал еще больше — победил вместо него Спартака. Но в приветственных криках толпы не упоминались ни Красс, ни Метелл, только Помпей.

Затем пришло время войны с пиратами. Мы уже говорили, что это была за сила. Их следовало не просто разбить, но искоренить. Эту задачу возложили на Помпея.