Помоги проекту - поделись книгой:
Мы ушли из Сабанга 7 мая. Перед самым отплытием нам пришлось заделывать щели в днище. Их было немного, и они были узкими, но все же каждые три-четыре часа воду из трюма приходилось откачивать. Щель заделали с двух сторон (подводные работы выполнили наши ныряльщики), используя смазанную бараньим жиром хлопчатобумажную ткань. Течь прекратилась, и мне осталось опасаться лишь одного: не придется ли по вкусу бараний жир вечно голодным крабам, продолжавшим путешествовать вместе с «Сохаром»?
14 мая мы обогнули северную оконечность Суматры и вошли в Малаккский пролив. Холмистая местность на побережье сменилась болотистыми низинами. В проливе тут и там виднелись рыбачьи лодки. Рыбаки бросали в воду связку пальмовых веток с грузом, ждали, когда вокруг нее соберется рыба, а затем, окружив эту рыбу небольшой сетью, вылавливали ее. На наше необычное судно, медленно шедшее по проливу, они смотрели с любопытством. Иногда мы подходили к рыбачьим лодкам и за бесценок покупали рыбу себе на ужин.
Вода в проливе у берегов Суматры была теплой и мутной — реки и ручьи острова сносили в пролив донные отложения. У берегов плавали вырванные с корнем деревья, ветки, полузатопленные стволы, во время прилива качавшиеся на волнах. Да и морских обитателей в проливе было немало. Нередко в поле нашего зрения оказывались дельфины, охотившиеся за рыбой. А однажды внезапно всплыл серый горбатый кит. Он поднял в воздух чуть ли не все свое огромное туловище и, как нам показалось, с интересом взглянул на «Сохар», а затем с неимоверным шумом плюхнулся в воду. В другой раз какое-то существо, выставив над водой лишь странно выглядевший тонкий серповидный плавник, долго кружило вокруг нашего корабля. Что это было за существо, не поняли даже наши биологи. К удовольствию Эндрю, нам попались на глаза и несколько морских змей, а Дик и вовсе не остался в накладе. К спасательному тросу, тянувшемуся за кормой нашего корабля, который Дик регулярно осматривал, теперь, по его словам, ежедневно присасывались не десять — двадцать личинок ракообразных, как в водах Индийского океана, а сто — сто пятьдесят, что лишний раз подтвердило: теплый Малаккский пролив является местом активного размножения многих морских существ, обитающих в водах Индийского и Тихого океанов.
Однажды на палубу вышел Ричард с воздушным змеем в руках. На змее он собирался укрепить фотокамеру, чтобы снять «Сохар» с высоты. Зрелище обещало быть любопытным, и потому почти все члены нашей команды, устроившись на планшире, стали наблюдать за действиями фотографа. Подготовив свое детище к запуску, Ричард зашел в туалет, решив использовать это место как стартовую площадку. Однако фортуна в тот день явно не благоволила ему. Сделав неловкое движение, Ричард зацепился плечом за трос, и его соломенная шляпа, в которой он неизменно ходил, упала за борт. Зрители дружно хохотнули. Однако настрой публики Ричарда не смутил. Достав из кармана катушку с лесой, он кое-как закрепил ее на ограждении туалета и привязал змея к лесе, но только, видно, обыкновенным дилетантским узлом, ибо оманцы, доки по части морских узлов, заговорщицки зашушукались. Затем Ричард переместил змея за борт, катушка стала разматываться, а змей подниматься в воздух. Однако Ричард не учел силы ветра. Ветер подхватил змея и стремительно понес в сторону. Катушка бешено завращалась, давая ход лесе. Ричард попытался удержать лесу руками. Куда там! Нейлоновая леса жгла пальцы, и Ричард, заверещав, стал перекладывать лесу из руки в руку, сопровождая эти судорожные движения пританцовыванием на месте, отчего его набедренная повязка поползла вниз и едва не упала к самым ногам, вызвав на планшире непочтительный смех. В это время катушка с лесой упала на палубу и стала вращаться еще быстрее. Ричард не оставлял попытки удержать лесу. Но вот ее конец скользнул между пальцами незадачливого фотографа, и ярко-желтый воздушный змей отправился в свободный полет, устремившись к берегу Суматры (оказалось, что Ричард забыл привязать конец лесы к катушке).
Однако Ричард не сдался: у него был еще один змей. Он вынес его на палубу, прихватив и специальные кожаные перчатки. Таких перчаток у него было несколько пар, и то, что он не воспользовался этими причиндалами при первом запуске воздушного змея, я отнес к его всегдашней рассеянности. Надев перчатки, полуголый Ричард стал походить на Белого Кролика из «Алисы в стране чудес». Однако на этот раз запуск змея прошел успешно. Довольный Ричард стал прилаживать к лесе камеру, что оказалось нелегким и долгим делом. Сначала он поместил фотокамеру в пластиковый пакет, а затем — в диковинную люльку из мангрового дерева, к которой привязал надутый воздушный шарик на случай, если его драгоценная фотокамера сорвется и упадет в воду. Ричард провозился с камерой полчаса, но, когда он собрался поднять ее в воздух, случилось так, что возникла необходимость совершить поворот через фордевинд. Я подошел к фотографу, объяснил ситуацию и, сославшись на то, что бизань-рей при его перемещении вокруг мачты может запутать или порвать лесу, попросил Ричарда подтянуть змея к борту или вообще на время его убрать. Ричард кивнул, и я рассудил, что вопрос улажен.
Экипаж начал выполнять сложный маневр, и о Ричарде и его змее я на время забыл, следя за действиями матросов. Но вот воздушный змей оказался в поле моего зрения. Надо же! Ричард лишь немного подтянул змея, и теперь змей находился с подветренной стороны на пути паруса, перемещаемого матросами на другую сторону мачты. Сообразив, что воздушному змею угрожает опасность, Ричард стремглав подбежал к планширю, к которому его привязал, и попытался развязать узел. Узел, разумеется, не развязывался. Ричард снял перчатки и бросил их под ноги. Тщетно! Узел уперся и ни в какую не поддавался. Парус стал разворачиваться, приводя Ричарда в ужас: змею грозила безвременная кончина. Надо было что-то срочно предпринимать, и Ричард пустил в ход перочинный нож. Он перерезал лесу, да только не там, где нужно: не между узлом и свешивавшейся с планширя катушкой, мешавшей развязать узел, а между узлом и змеем, который тем самым обрел свободу.
В то время корабль шел по ветру, и получивший свободу воздушный змей устремился к носу «Сохара», таща за собой по палубе длинную лесу. За ней вприпрыжку помчался Ричард, время от времени нагибаясь и пытаясь ее схватить, но леса каждый раз ускользала. Наконец Ричард добрался до носа судна, снова нагнулся и даже ухватил лесу за кончик, но удержать ее не сумел — леса упала в море. Тогда Ричард вскарабкался на планширь, растерянно огляделся по сторонам, а затем, к всеобщему изумлению, прыгнул в воду, да еще неудачно — плюхнувшись животом.
— Ричард, отплыви в сторону! В сторону! — крикнул я.
К счастью, судно Ричарда не задело.
— Бросьте ему канат! — оглянувшись, произнес я.
Видно, сообразив, что до змея ему не добраться, Ричард ухватился за брошенный ему трос, и мокрого фотографа подняли на борт. Он уныло смотрел вперед, стараясь разглядеть, где же змей.
— Эй! Да эта штуковина за кормой, теперь плавает, — прогремел чей-то голос.
И в самом деле, воздушному змею, видно, надоело летать, и он приводнился, пропустив корабль вперед. Поймав умоляющий взгляд фотографа, я отправил за змеем Эндрю, нашего лучшего пловца, оговорив, что воздушного змея он подтянет к кораблю на веревке, а веревку привяжет к поясу. Несколькими минутами позже воздушный змей, к радости Ричарда, был поднят на борт. Однако не следующий день Ричарду пришлось пережить новое, ни с чем не сравнимое потрясение. Запущенный змей неожиданно упал в воду перед самым носом «Сохара», где и нашел свой конец (замечу в скобках: к моему немалому облегчению).
От Сабанга до Сингапура, следующего порта, куда я собирался зайти, мы добирались около месяца. Наш переход по Малаккскому проливу быстрым не назовешь. По утрам «Сохар», как правило, штилевал, а во время прилива нам приходилось становиться на якорь, чтобы корабль не снесло к берегу. Днем воздух над Суматрой нагревался, и на западе над гористой местностью появлялись грозные тучи; вскоре в отдалении начинал греметь гром, освещая горы вспышками молний. Затем тучи, перевалив через хребет, нависали над прибрежной низиной, медленно надвигаясь на воды пролива. По вечерам в таких случаях задувал свежий ветер и начинал идти дождь. Паруса оживали, мы поднимали якорь, и «Сохар» устремлялся в темноту ночи.
Ночью налетал шквал, а дождь переходил в тропический ливень. Впередсмотрящий, устроившись у бушприта под навесом из парусины, вглядывался во тьму, стараясь увидеть, нет ли по курсу рыболовных суденышек, а по правому борту — пены, оповещающей об опасной близости берега. Как правило, ливень сопровождался электрическим буйством. Молнии сверкали так часто, что все пространство вокруг «Сохара» оказывалось в огне и невозможно было определить, какая из многочисленных молний вызывала очередной раскат грома, не умолкавшего ни на миг. Временами зигзагообразные молнии разряжались так близко от корабля, что слышался громкий треск, напоминавший щелканье чудовищного кнута, при этом искры разряда летели над кораблем, словно шрапнель, принуждая инстинктивно вжимать голову в плечи.
Восточный берег Суматры представляет собой болотистую низину, куда реки и ручьи острова выносят донные отложения, образуя у побережья илистые банки и песчаные бары. Большинство этих отмелей ни на картах, ни в лоции не указаны, ибо под воздействием приливно-отливного течения постоянно меняют свое местоположение. Сесть на мель — перспектива не из приятных. Кроме того, для нашего корабля, шедшего вблизи берега, представляли нешуточную опасность установленные на сваях многочисленные хибары с крышами, но с открытыми стенами, возведенные на отмелях местными рыбаками, которые с незастроенной стороны этих сооружений закидывали в воды пролива свои сети и удочки. Правда, ночью все эти постройки были мало-мальски освещены, но огни, чтобы приманить рыбу, несли и рыбачьи лодки, и, когда мы шли по проливу, не всегда было можно определить, какие огни освещают лодки, а какие — постройки, установленные на отмелях.
В сложных, неясных случаях впередсмотрящий обращался ко мне за помощью. Да я и сам в этих случаях задавался вопросами: обойти ли огни, что по курсу нашего корабля, или пройти между ними? Какова высота прилива? На какой глубине идем? Не снесло ли нас к берегу? Да и каких только вопросов не задавал я себе, стараясь принять правильное решение! Если я приходил к заключению, что корабль идет на опасное сближение с берегом, я подавал команду: «Поворот через фордевинд!» Услышав мою команду, матросы начинали отдавать шкоты, сопровождая свои действия возгласами: «
За время, что мы провели в море, наша команда набралась опыта, и поворот через фордевинд теперь не вызывал больших затруднений. Теперь на этот маневр даже при сильном ветре уходило всего лишь десять минут вне зависимости от времени суток. И все же я каждый раз нервничал, особенно когда мы находились в Малаккском проливе. Допусти мы хотя бы одну-единственную ошибку, и «Сохар» мог врезаться в рыбацкую постройку на отмели. Стоило зацепиться хотя бы одному тросу или парусу — и судно станет неуправляемым. К счастью, этого ни разу не случилось, но когда мы ночью оказывались в опасной близости от рыбацкой постройки, я часто думал о том, как воспринимают находящиеся на ней местные рыбаки наш необычный корабль. Вероятно, принимали его за призрак. И в самом деле, внезапно невесть откуда на них надвигался арабский бум с бушпритом, похожим на огромное фантастическое копье, и с треугольными парусами, сродни крыльям летучей мыши, — надвигался в тишине ночи, нарушавшейся лишь легким скрипом снастей и шипением волн. Затем внезапно раздавался странный, необычный (исходивший от блоков) визг, а паруса начинали неожиданно поворачиваться, после чего корабль исчезал во тьме ночи столь же внезапно, как и являлся взорам, вероятно, ошарашенных рыбаков. Да и как им было не удивляться, если они арабских кораблей сроду не видели!
Малаккский пролив известен весьма опасным участком для мореплавания, находящимся в южной части пролива, Южные пески, так его называют. В этом месте обширные мели как с восточной, так и с западной стороны оставляют для кораблей всего лишь узкий проход — и это в районе оживленного судоходства, в котором и без того нам следовало все время быть начеку. Наиболее обширные мели вдаются в пролив со стороны Суматры, и потому я приказал пересечь пролив и идти вдоль малаккского берега, кстати, последовав рекомендации Ахмеда ибн-Маджида, который еще в XV веке предупреждал мореходов о коварстве Южных песков.
И все же мы чуть было не сели на мель. Это случилось ночью. Мы шли, всматриваясь во тьму, стараясь не налететь на встречный корабль, когда ветер неожиданно изменил направление.
Первым тревогу забил Камис-полицейский, стоявший у румпеля:
— Капитан! Капитан! Курс юго-запад!
Я встревожился, встревожился не на шутку: нас несло к Южным пескам.
— Измерить глубину!
Лот ушел в воду, и донесение не заставило себя ждать.
— Четыре сажени, капитан!
Мой бог! Мы находились вблизи Южных песков. Я знал, что обращенный к морскому проходу склон этой банки обрывистый и высокий, и, если ветер усилится и мы налетим на банку, «Сохару» несдобровать — судно разнесет в щепки! Глубина в четыре сажени означала, что мы находимся слишком близко от банки, поэтому на поворот через фордевинд времени не было, а одним рулем изменить курс корабля было немыслимо.
— Отдать оба якоря! — приказал я.
Первым в воду отправился верп[75], но в вертикальном положении якорная цепь оставалась недолго — верп лег на дно через две-три секунды, после чего цепь натянулась под острым углом к корме.
— Отдать становой якорь!
Трехсотпятидесятикилограммовый становой якорь отправился в воду, но якорная цепь прогрохотала лишь миг — мелководье!
— Потравить обе цепи! Дик, измерь глубину!
— Четыре сажени. Четыре сажени. Три с половиной…
Три с половиной сажени — значит, мы у самого склона банки.
— Закрепить цепи! Дик, оставь лот на дне. Проследим за сменой приливо-отливного течения.
Через двадцать минут я подошел к лоту. Прежде чем лот стал подпрыгивать, отталкиваясь от песчаного дна, мне пришлось выбрать полсажени слабины линя[76]. Глубина уменьшилась и теперь составляла только три сажени. Тому могло быть два объяснения: либо начался отлив, либо якоря плохо держат и «Сохар» снесло еще ближе к банке. Но так или иначе, положение было критическим. Оставалось одно: завести на резиновой лодке малый якорь на глубину и с его помощью оттянуть корабль от банки. Однако ночью подобная операция сопряжена с немалой опасностью. Отдать якорь с маленькой лодки не так-то просто, тем более в темноте. Можно зацепиться за стремительно уходящую в воду цепь рукой или ногой, а тогда шансы освободиться от цепи и выплыть крайне невелики. Но у меня выбора не было. Следовало как можно быстрее оттянуть корабль на глубину.
Но прежде чем везти якорь, следовало измерить глубины вокруг нашего корабля. Этим и занялись Питер Доббс, Тим Ридмэн и Питер Ханнем. Они сели в динги и вскоре исчезли в темноте ночи. Измеряя глубину, они подавали сигнал вспышками фонаря, и в это время Ник Холлис брал пеленг по компасу, отмечая местонахождение лодки. Единственное глубокое место нашлось за кормой «Сохара», на том пути, который прошел корабль, приближаясь к опасной банке. В этом направлении и следовало завезти якорь. Когда динги вернулся, мы подняли верп и опустили его на доску, положенную поперек резиновой лодки. Динги снова ушел во тьму, повинуясь командам, которые мы ему подавали. Когда динги ушел от «Сохара» на длину цепи верпа, Питер Доббс наклонил доску, и якорь, благополучно съехав по ней, ушел в воду. Я подал команду, и Джумах стал потравливать цепь станового якоря, а остальные оставшиеся на борту члены команды принялись выбирать цепь завезенного верпа. Цепь сначала пошла легко, затем, когда якорь прочно вошел в грунт, натянулась, и мы продолжили ее выбирать, напрягая все наши силы. Тем временем Джумах дюйм за дюймом потравливал свою цепь. Проделав всю эту операцию трижды, мы вывели «Сохар» на глубокое место. Склон банки, у которой мы очутились, был настолько крутым, что оказалось достаточно увести от нее корабль лишь на семьдесят ярдов. Мы измерили глубину — двадцать саженей. «Сохар» мог продолжать Плавание.
Во времена ибн-Маджида арабы успешно пользовались морским торговым путем, проложенным ими в островную Юго-Восточную Азию. Арабские корабли ходили на Суматру, Яву и даже на Борнео и Целебес. Чтобы добраться до Индонезии, мореходы пользовались юго-западными муссонами, а оказавшись в водах архипелага, учитывали местные метеорологические условия. В те времена, задолго до появления там сэра Стамфорда Рафлса[77], одним из наиболее посещаемых арабами портов был Сингапур, но самым главным портом в Юго-Восточной Азии считалась Малакка, город на западном побережье одноименного полуострова. Поскольку, после того как «Сохар» пересек Малаккский пролив, мы шли вдоль этого побережья, я решил, прежде чем зайти в Сингапур, остановиться ненадолго в Малакке. Гавань этого города, находящегося в дельте реки, превосходно защищает суда от ветра, а на подходе к Малакке нет ни рифов, ни мелей.
Войдя в гавань и бросив якорь, мы спустили на воду оба динги и в составе нескольких человек направились к пристани, где нас уже ждали представители портовых властей. Нас встретили весьма дружелюбно, и формальности были улажены в считанные минуты. Я пояснил властям, что мы пришли ненадолго — лишь для того, чтобы пополнить продовольственные запасы. Вернувшись в динги и направившись за покупками на базар, мы вошли в устье реки, миновали лодки, разгружавшие мешки с углем, затем прошли под мостом и направились дальше вдоль берегов, застроенных китайскими домиками под красными черепичными крышами. Базар располагался прямо на берегу, куда причаливали с уловом рыбачьи лодки, а также лодки с овощами и фруктами, подходившие к торговым прилавкам по нескольким узким протокам, впадавшим в реку. Когда мы приблизились к берегу, нам помогли пришвартоваться улыбчивые и доброжелательные местные жители. Через полчаса Тим Ридмэн, наш интендант, вернулся на берег в сопровождении рикши, доставившего тележку с сушеными грибами, овощами и фруктами. На базаре нас нашел управляющий местным банком, китаец. Рассыпавшись в комплиментах, он пригласил нас на ланч. Вероятно, мы удивили этого гостеприимного человека, ибо мы (а на ланче нас было трое) смели со стола угощенье, которым можно было бы накормить десятка два человек.
В тот же день мы ушли из Малакки. Я полагал, что мы доберемся до Сингапура за трое суток, но нам наконец-то повезло: задул устойчивый свежий попутный ветер, и уже во вторую ночь мы увидели на горизонте залитое светом небо — то были огни огромного города. На рассвете под полными парусами мы вошли в главный морской проход сингапурского порта, но оказалось, что мы избрали не тот проход: мы шли навстречу транспортному потоку. Я попытался связаться с портом по радио, чтобы запросить лоцмана и сообщить о местоположении нашего корабля, но все попытки оказались безрезультатными. Впрочем, я мог и не усердствовать в налаживании связи с берегом. В Сингапуре, самом большом порту мира, нас уже ждали, получив со стороны сообщение о скором подходе парусника под флагом Оманского султаната.
Вскоре к «Сохару» подошел катер, и на борт поднялся лоцман-китаец в белоснежном мундире и с переносной рацией на плече. Представившись, он сказал:
— Мне не приходилось бывать на паруснике, так что вы как командовали, так и командуйте и не заботьтесь о том, что вы идете навстречу транспортному потоку. Полагаю, что здешние правила не относятся к вашему кораблю.
Лоцман стал переговариваться по рации со встречными кораблями, оповещая их о приближении парусника, а мы пошли по проходу в порт мимо танкеров, плавучих нефтехранилищ, контейнеровозов, рефрижераторных и торговых судов. Грузовое китайское судно под красным флагом с желтыми звездами приветствовало «Сохар» несколькими гудками. Когда мы входили в гавань, лоцман, улыбнувшись, проговорил:
— Вас ждет торжественная встреча, организованная правительством Сингапура. Для этой цели портовые власти выделили вашему кораблю специальный причал.
На причале, к которому нас подтащил буксир, нас уже ждали: официальные лица, артисты, праздничная толпа, телевизионные камеры. Как только «Сохар» приблизился к пристани, оказавшиеся на причале танцоры, среди которых двое были одеты львами, под грохот барабанов и звон цимбал пустились исполнять красочный танец. Когда «Сохар» стал пришвартовываться, из толпы выступила вперед группа малайских девушек. Они с чувством пропели приветствие. Разумеется, на приветствие следовало ответить, и, когда кранцы[78] «Сохара» коснулись причальной стенки, наш экипаж, устроившись на планшире, спел хором песню, обычно помогавшую нам в работе. На причале заулыбались. Наша нехитрая песня пришлась гостеприимным хозяевам по душе.
Глава 12. Южно-Китайское море
Из семи морей, лежавших на пути арабских мореходов Средневековья в Китай, мы, прибыв в Сингапур, прошли пять. Впереди лежало Южно-Китайское море, которое арабы делили на два: Кундранг и Канхай, но эти моря считались самыми опасными для плавания. Как сообщали арабские географы тех времен, в этих морях случаются ураганы, силу и буйство которых словами не описать. Моря эти — кладбища кораблей. Попав в бурю в этих морях, можно попытаться спастись, срубив мачты или выкинув за борт груз, но обычно лишь милость Аллаха может уберечь корабль от гибели. В этих морях обитают страшные демоны, которые временами появляются на палубе кораблей и расхаживают по ней, как по собственной вотчине. Во время шторма на мачтах вспыхивают таинственные огни, принимая различные очертания. Добрым знаком считается, если из этих огней складывается изображение птицы.
Морская лилия
Оманцы спрашивали меня, правда ли, что Южно-Китайское море наиболее опасно для мореплавания и правда ли, что там нередки туфаны, ветры разрушительной силы. Я полагал, что арабское слово «туфан» обозначает то же, что и «тайфун», слово из китайского лексикона, значащее «большой ветер». Отвечая на вопросы оманцев, я пояснял, что мы закончим наш переход до сезона тайфунов. Я очень рассчитывал на это, еще планируя свое путешествие, приняв во внимание те метеорологические условия, которые, насколько я полагал, будут ему сопутствовать. Мы вышли из Маската во время господства благоприятных северо-восточных муссонов. Выйдя со Шри-Ланки, я рассчитывал на юго-западные муссоны, и, хотя они запоздали, вынудив нас штилевать в течение месяца, эти ветры все же помогли нашему кораблю добраться до Суматры. Идя по Малаккскому проливу, мы пользовались сочетанием бриза и приливно-отливного течения. В результате мы пришли в Сингапур в начале июня, и я надеялся, что во время перехода в Китай мы не столкнемся с большими трудностями. Конечно, полностью рассчитывать на милость погоды не приходилось. Тайфуны могут возникнуть в любое время, но их активность начинается в середине июля, достигая своего пика в сентябре — октябре. Я рассчитывал не только на милость погоды, но и, разумеется, на «Сохар», крепкое и хорошо оснащенное судно. Я полагал, что даже если мы попадем в тайфун, то справимся с ураганом, и все же такого опыта лучше было бы избежать.
В Сингапуре, откуда «Сохар» ушел 11 июня, мы прекрасно провели время: осмотрели достопримечательности города, побывали на официальном приеме, устроенном в нашу честь, а еще и в гостях у нескольких горожан, проявивших к нам интерес. Мы и сами принимали гостей, пожелавших осмотреть необыкновенный корабль. Они на все лады расхваливали наш экипаж, пустившийся в опасное и долгое путешествие, да еще в бытовых условиях, на их взгляд, некомфортных и неприемлемых. Но меня, как и всех членов нашего экипажа, незавидные бытовые условия не смущали. Я тревожился о другом. Наша рация почти не работала (что я отнес на счет коррозионного газа, который так и не выветрился из трюма), да и генератор дышал на ладан, но все же еще работал благодаря тщательному уходу за ним. Из современного оборудования, что мы взяли на борт, в полной исправности оставались лишь подвесные моторы наших двух резиновых лодок.
Но зато сам корабль, построенный по технологии, применявшейся еще в стародавние времена, и после того как мы прошли более половины пути, находился в почти безукоризненном состоянии. Мы поправили такелаж, укрепили рангоут, починили руль, заменив штуртросы, вновь обмазали изнутри обшивку растительным маслом. Лучшего желали главным образом паруса, которые сильно поистрепались. Да и как им было не износиться, если их то и дело убирали и ставили, если они то мокли под проливными тропическими дождями, то пересыхали на солнце. Не прекратилась, вопреки моим ожиданиям, и небольшая течь в трюме. Как я уже отмечал, мы заделали щели в днище, используя смазанную бараньим жиром хлопчатобумажную ткань, но это помогло ненадолго, и нам снова приходилось тратить время на то, чтобы откачивать воду из трюма. Впрочем, ничего удивительного в возобновлении течи не было. Щели снаружи заделывали ныряльщики, а разве, работая под водой, да еще урывками, добьешься нужного исполнения? Чтобы полностью устранить течь, следовало вытащить корабль на берег и заново покрыть днище смесью бараньего жира и извести.
После того как мы вышли из Сингапура, в течение четырех дней погода нам явно благоприятствовала. Бирюзовое небо было лишь местами подернуто маленькими, как пушинки, белыми облачками, и на солнце сверкали светло-синие волны, увенчанные небольшими барашками. Из гребней волн то и дело выскакивали летучие рыбы. Они планировали и падали в воду, чтобы через несколько ярдов снова выскочить из воды. Но самое главное, нам благоприятствовал ветер, и «Сохар» уверенно шел вперед, проходя в среднем за сутки девяносто пять миль. Работы на судне было немного.
Джумах, профессиональный моряк, не раз ходивший на дау в океанские плавания, в разговоре со мной сказал, что в Южно-Китайском море такая погода — редкость и больше напоминает благоприятные условия перехода из Омана на Занзибар.
— Можно совершить двадцать рейсов на Занзибар, — добавил Джумах, — и ни разу не попасть в шторм, а на пути в Китай без шторма не обойтись.
Слова Джумаха сбылись в ближайшую ночь. Я спал на палубе в закутке вблизи румпеля, когда меня разбудил голос Питера Ханнема:
— Никак пошел дождь?
— Дождя нет, а вот ветер явно крепчает, — ответил Камис-полицейский.
Полусонный, я скатал свои спальные принадлежности, отнес их в каюту, надел плащ и вышел на палубу, ожидая, что на нас обрушится шквал, подобный тому, что налетел на корабль в Малаккском проливе. Ветер и в самом деле усилился, а на небе появились темные облака. Правда, я не очень встревожился: «Сохар» не раз выдерживал бурю. Однако ветер все набирал и набирал силу, завывая в рангоуте и снастях, отзывавшихся громким скрипом. Пошел дождь. Волнение на море непрерывно усиливалось. С наветренной стороны на судно катились короткие высокие волны, и, когда они подкатывались под судно, корабль кренился, и приходилось хвататься за тросы и леера. Налетел ветер сильнее прежнего, это был не тайфун, но очень коварный ветер, называемый «арочный шквал». И вот высокая волна подкатилась под левый борт корабля, едва не положив его на бок. «Сохар» угрожающе накренился. В подпалубном помещении сорвались с мест ящики и бочонки и со страшным грохотом понеслись по образовавшемуся уклону. Несколько человек упали со своих коек. Вся команда высыпала на палубу. Корабль раскачивался, кренился, грота-рей гнулся от ветра. Следовало уменьшить парусность корабля, и я подал команду:
— Грот на гитовы!
Матросы бросились выполнять приказание, однако при сильном ветре подтянуть к грота-рею тяжеленный намокший парус не удавалось.
— Раз, два, дружно! Раз, два, дружно! — командовал Питер Ханнем, но гитовы не шли, хотя люди старались изо всех сил, сознавая, что, если не убрать парус, грот-мачта может сломаться или корабль — перевернуться.
Тем временем шторм достиг своего апогея. Казалось, все силы ада обрушились на корабль. Яростно завывал ветер, заставляя немилосердно скрипеть рангоут и такелаж, не переставая грохотал гром, сверкали молнии, прорезая огненными зигзагами черные нависшие тучи и освещая беснующееся темное море с его высокими волнами.
— Выбираем! Гитовы пошли! — внезапно послышался чей-то голос.
Кто-то явно поторопился, выдав желаемое за действительное, ибо за этим возгласом раздался оглушительный треск — это порвался верхний, примыкавший к рею край грота; разрыв пошел дальше, и гитовы подняли к рею лишь рваные полосы огромного паруса. Грот вышел из строя, и теперь следовало как можно быстрей опустить на палубу грота-рей с порванным парусом.
Я подал команду:
— Опустить грота-рей! Оставьте гитовы. Теперь от них никакого толку.
Кто-то отвязал стопоры грота-фала, и матросы начали потравливать тросы. Ударяясь о мачту, грота-рей пошел вниз. В начале нашего плавания я бы ни за что не решился, если бы даже возникла необходимость, опускать грота-рей в штормовую погоду, но за время нашего перехода команда набралась опыта, и, хотя спуск рея на палубу был по-прежнему сопряжен с немалой опасностью, эта операция стала команде вполне по силам и в неблагоприятных условиях. При проведении этой рискованной операции каждый знал свое место, свои обязанности. Вот и теперь Салех и Джумах, расположившись на баке, внимательно следили за тем, как на них опускается передний конец грота-рея, чтобы в нужный момент накинуть на него трос и помочь отвести громадину в нужную сторону. За противоположный конец грота-рея отвечал Терри Харди, расположившийся на корме.
Грота-рей медленно опускался, наконец его оттянули к борту и уложили на палубу. Матросы стали отсоединять порванный парус. К рассвету эта работа была закончена. Ветер к этому времени стих, и «Сохар» под кливером и бизанью уверенно шел вперед, хотя, естественно, потерял в скорости. Вскоре перед моими глазами предстала следующая картина: на запасном гроте, поднятом из трюма на палубу и брошенном на снятую с рея рваную мокрую парусину, вповалку, даже не сняв плащей, спали вконец уставшие люди. Плавание в Китай — тяжелое испытание.
В тот день на завтрак мы довольствовались холодной овсянкой, поскольку у Ибрагима начался приступ морской болезни. Поев, принялись за работу: после шторма ее набралось немало. Половина команды работала в подпалубном помещении, где царил полный хаос. Из разорвавшихся во время шторма мешков высыпался горох, повсюду валялись фрукты, по днищу растеклось масло из опрокинутых бутылей, и даже двухсотпятидесятикилограммовый ящик с продуктами оказался сдвинутым со своего места. Другая часть экипажа трудилась на палубе, присоединяя к рею запасной грот.
К двум часам пополудни новый грот был готов, но я решил этот парус пока не ставить, ибо имелись явные предпосылки к тому, что шторм повторится. Небо на западе выглядело странно. Над морем нависла мгла, и она наступала. Над ней клубились темные облака, похожие на дым при большом пожаре, но верхняя часть этой клубящейся массы была на удивление ровной, словно обрезанной ножом. Выше ее, за просветом, виднелась другая полоса облаков, а за следующим просветом — еще одна полоса. Море под этим странным формированием облаков казалось темным, и только белые хлопья пены на гребнях волн выдавали его волнение. Но вот облака надвинулись на «Сохар». Ветер усилился.
— Похоже, надвигается шторм, — сказал я находившемуся рядом со мной Тому Восмеру. — Хорошо, что нам удалось убрать грот, но как бы на этот раз не пострадал кливер.
К сожалению, мои слова оказались пророческими. Вскоре ветер достиг штормовой силы. Кливер до предела наполнился ветром.
— Взгляните на бушприт! — внезапно послышался голос Питера Доббса. — Он согнулся, вот-вот сломается.
И в самом деле, бушприт согнулся, как удочка, на которую клюнула крупная рыба. Раздался треск, перекрывший завывание ветра. Но, когда показалось, что поломки бушприта не избежать, кливер-шкот выскочил из крепления со звуком пистолетного выстрела, и получивший свободу кливер заполоскался. Снова раздался треск, и порвавшийся в клочья кливер сдуло за борт; на ликтросе[79] осталась лишь узкая полоса парусины.
— Поднимите парус на борт! — крикнул я, стараясь перекрыть шум ветра.
Выудить из воды удалось лишь один кусок парусины — примерно треть кливера.
— Поднять запасной кливер! — скомандовал я.
Парус принесли на палубу. Он представлял собой небольшой кусок парусины, подходящий разве что для прогулочной яхты, а не для судна океанского плавания. Однако ветер не утихал, и, для того чтобы поднять даже этот небольшой парус, за кливер-фал взялись восемь матросов. Еще несколько человек, расположившись на баке, удерживали парус на месте, пока на фале не выбрали слабину. Затем кливер начал подниматься, наполнился ветром, однако до нужного месторасположения не дошел, остановившись намного ниже. Матросы напрягали все свои силы, но фал больше не выбирался. Тем временем я заметил, что кливер получил опасное натяжение, и потому подал команду:
— Опустить кливер!
Быстро опустить кливер не удалось, и, пока его опускали, он порвался у своего основания. Это был третий парус, который мы потеряли за день.
Тем временем ветер словно прибился книзу и, скользя по волнам, срывал с них белую пену, так что барашки не успевали образоваться, а сами волны стали высокими и короткими. Шел сильный дождь, который бил по глазам, и смотреть против ветра было невыносимо. Однако «Сохар» успешно справлялся с бурей и кренился, уходя шпигатами под воду лишь время от времени. Я распорядился, чтобы члены команды надели спасательные жилеты, но не потому, что боялся, что корабль перевернется. При крене была опасность упасть за борт.
Шторм продолжался. Море и тучи, волны и проливной дождь смешались в общий клубок ревущей и клокочущей пены, но вдруг этот рев перешел в оглушительный треск, подобный удару грома. Это бизань-шкот выскочил из крепительной утки, и бизань, новый, наш лучший парус, сшитый из парусины высшего качества, порвался в клочья. Мы потеряли четвертый парус — и это за один день! Едва порвалась бизань, Камис-флотский внезапно сорвался с места, подбежал к планширю, встал против ветра, одной рукой ухватился за ванты, другую поднес ко рту и издал долгий пронзительный крик. То ли Камис бросил вызов стихии, то ли молил Аллаха о помощи и защите — я не стал уточнять.
К вечеру шторм утих, и экипаж принялся за работу. Нам следовало поднять грот, заменить кливер, бизань, а также починить, насколько возможно, пострадавшие паруса (на что ушло несколько дней). Однако наш экипаж не пришел в уныние. Мы были уверены в своих силах, и работа, за которую засели матросы, вооружившись нитками и иголками, сопровождалась шутками и байками из морской жизни. И все же я беспокоился: человеческие силы не беспредельны, а в тех условиях, в которых мы оказались, немудрено впасть в депрессию. В те дни чего стоила одна сырость! Мокрая обшивка в подпалубном помещении, сырые постельные принадлежности, влажная, не успевшая просохнуть одежда, приготовленная на смену, — все это не способствовало поднятию настроения.
Не удивительно, что тысячу лет назад арабские мореходы считали Южно-Китайское море наиболее трудным участком пути в Китай. Но шквалы все же ничто по сравнению с чудовищными тайфунами, присущими этому коварному морю. Я надеялся, что тайфуны повременят, а вот арочные шквалы «Сохар» не оставили. Два шквала обрушились на корабль 16 июня, три — 17 июня, четыре — 18 июня, два — 19 июня и, наконец, один, последний, — 20 июня. Мы даже научились определять приближение этих шквалов. Как только на небе появлялись зловещие темные облака, мы знали доподлинно, что приближается шквал, и торопились опустить грот, ибо заменить его было нечем. Мы опасались, что сломается грота-рей, главная «движущая сила» нашего корабля, которую следовало беречь как зеницу ока, чтобы прийти в Китай до сезона тайфунов. Мы хорошо понимали, что каждый лишний день, проведенный в Южно-Китайском море, увеличивает вероятность попасть в тайфун, и потому делали все возможное для того, чтобы поскорее завершить наше плавание. В перерывах между арочными шквалами экипаж чинил паруса. В штормовую погоду мы внимательно следили за кливером и бизанью, под которыми шел корабль, чтобы вовремя выявить даже малейший разрыв. Иногда в такую погоду мы убирали все паруса. Но стоило стихии угомониться, матросы занимали свои места, мы поднимали грот, и «Сохар», развив хорошую скорость хода, устремлялся вперед. Вот пройдено за сутки 90 миль, за следующие сутки — 110, еще за одни — 135 миль (последняя цифра так и осталась рекордом суточной скорости нашего корабля).
19 июня во время второго шквала над «Сохаром» пронесся смерч. Это был небольшой смерч — вихрь, крутящийся столб из водяной пыли, сродни тем, которые иногда — что мы воочию наблюдали — шли впереди надвигавшегося на нас шквала, но каждый раз проходили мимо. Однако на этот раз смерч пронесся прямо над кораблем, и мы стали не только свидетелями феномена, но и испытали его воздействие на себе. До этого смерч был хорошо виден, он двигался метрах в пятидесяти впереди полосы дождя. Смерч налетел на судно примерно со скоростью тридцать миль в час, после чего, вращаясь со скоростью два-три оборота в секунду, прошел по палубе полуюта и ушел дальше, по ветру. Смерч застал нас врасплох, и, когда мы оказались в его спирали, наши щеки чувствительно обожгло, сначала одну, затем тут же другую, и в явственном раздвоении этого мига мы услышали странный высокий свист, раздавшийся в наступившей неожиданно тишине, шум моря и завывание ветра, казалось, на мгновение выключили.
В те тяжелые июньские дни наши люди, вопреки моим опасением, не только не пали духом, а, наоборот, воодушевились. Думаю, сказывалось, что мы приближались к конечной цели нашего путешествия (что воодушевляло людей), да и тяжелая изнурительная работа пробудила в членах нашей команды их лучшие моральные качества, их подспудные силы. Каждый член экипажа работал на совесть, делая все возможное для того, чтобы «Сохар» продвигался вперед как можно быстрее. Матросы помогали друг другу, не забывая подсобить и нашему коку, которого в те дни одолевала морская болезнь.
Сумел отличиться и Ричард, но только по-своему. Ему не раз говорили, чтобы он даже не дотрагивался до тросов, так как нередко из-за его неосторожных движений приходилось поправлять такелаж. Видно, по своей рассеянности он об этом забыл, когда в один из тех дней отправился в туалет, находившийся на корме. В это время у руля стоял Абдулла. Ветер изменил направление, и Абдулла оглянулся и обомлел: Ричард неизвестно зачем прихватил с собой в туалет свободные концы всех штуртросов и привязал их к спасательному канату, тем самым сделав румпель неуправляемым и уподобив наше судно автомобилю, у которого во время движения заклинило руль. Создалась опасная ситуация: судно могло броситься носом к ветру, а лавировать при неподвижном руле немыслимо, и потому возникла угроза поломки рея, а то и мачты. Абдулла, изрыгая на арабском языке проклятия, стремглав бросился к туалету и, оттолкнув Ричарда в самый неподходящий момент, принялся развязывать узел. Ему на помощь поспешали оманцы, другие матросы стали отпускать шкоты, предотвращая опасную ситуацию. В поднявшейся суматохе из туалета слышался голос полураздетого Ричарда:
— Я что-то сделал не так? Неужели корабль тонет?.. Ах, извините меня.
Оманцы отнеслись к Ричарду снисходительно. После того как на судне вновь установилось спокойствие, они в тот день, проходя мимо виновника суматохи, лишь укоризненно качали головой и, вздохнув, приговаривали: «О, Ричард!» Оманцы знали, что настоящего моряка из Ричарда не получится.
Как я уже отмечал, в подпалубном помещении нашего корабля часто стояла сырость, а через днище порой просачивалась вода, да еще в изрядном количестве, так что ее приходилось откачивать. Конечно, такие бытовые условия были малоприятны, и иногда они оказывались не по нутру даже нашим многочисленным «пассажирам» — ползающим, прыгающим, жужжащим, стрекочущим и неизменно прожорливым существам, проникшим на наш корабль еще в Маскате, а затем пополнившим свое общество во время стоянок в портах захода. Возглавляли эту компанию тараканы, тайно проникшие на корабль перед отплытием в коробках с продуктами — да не одни, а для того чтобы, видно, было повеселей, со своими приятелями-сверчками. В Бейпоре тараканы пополнили свои и без того многочисленные ряды; там же к ним присоединились плодовые мушки. Мушки эти за четыре-пять дней размножились в неимоверном количестве и летали роями по кораблю. Правда, некоторые из них, по своему недомыслию, гибли, залетая нам в ноздри или пикируя в кружки с чаем, но от этого число их заметно не уменьшалось. Мушки пропали лишь после того, как у нас закончились фрукты. Вероятно, умерли с голоду.
А вот тараканы не исчезали. Они были повсюду: ими были забиты все щели и закутки, не говоря уже о коробках с продуктами, ставших вотчиной тараканов. Стоило посветить ночью фонариком, и можно было увидеть, как эти всеядные насекомые вольготно перемещаются по палубным бимсам и переборкам. Они до того обнаглели, что ползали ночью по лицам спящих людей. Борьба с тараканами успеха не приносила. Мы их травили инсектицидами, но на смену сложившим голову приходило их многочисленное потомство. Мы даже научились различать тараканов. Одни — розовато-оранжевые — вылезали из убежищ лишь ночью. Другие — красно-коричневые — несли своеобразную вахту днем, а в солнечную погоду грелись на палубе.
На Шри-Ланке пассажиров прибавилось. На судно пробрались мыши, быстро умножившиеся числом и уничтожавшие наши продовольственные припасы эффективнее тараканов. Наконец, на Суматре сообщество безбилетников пополнилось крысами, как оказалось, более тактичными существами. Они, видно, держались своей компании, и мы их видели редко — главным образом ночью, когда они неслись по планширю по каким-то своим крысиным делам.
Более всего нам досаждали вездесущие тараканы, и мы даже с некоторым злорадством относились к тому, что им не по нутру сырость и качка, которой подвергался «Сохар» в Южно-Китайском море. В те дни в трюме постоянно стояла вода, и, стоило кораблю накрениться, тараканам, которым не нравилось мочить ножки, приходилось перебираться повыше, в сухое место. В еще более плохое положение они попадали, когда судно меняло галс. В этом случае вода в трюме перемещалась к подветренной стороне, и всем тараканам, там обитавшим, приходилось менять свое местожительство, совершая настоящий исход. Они ползли вверх по обшивке, перебирались через бимсы, а затем ползли вниз, чтобы обосноваться на наветренной стороне. При таком переходе переселенцы несли потери (ибо на тропу войны выходили наши матросы), но даже и в этом случае число тараканов заметно не уменьшалось.
25 июня мы вошли в прилив между Маккесфилдской банкой и Парасельскими островами, отделяющими Вьетнам от Китая. Настроение у экипажа поднялось. До устья Жемчужной реки (Чжуцзян), на которой стоит Кантон, оставалось лишь триста миль, а обретшие устойчивость юго-западные муссоны вселяли в нас надежду на то, что мы завершим наш переход до возникновения первых тайфунов. Правда, метеосводки, принимавшиеся нами по радио, стращали моряков штормами, но ожидались они в другом районе, вдали от пути нашего следования. Наш корабль уверенно шел вперед, да и как ему было не набрать скорость хода, если его подгоняли дружные возгласы повеселевших оманцев: «Вперед, „Сохар“! Вперед, наш корабль!» Готовясь к праздничной церемонии, которая нас ожидала по приходу в Кантон, оманцы разучивали две песни. Помнится, в одной из них были такие слова: «Горячий привет парням из Китая!», а во второй — «Моряки на борту корабля Оманского султаната поют для вас эту песню». Песню запевал Эйд, другие оманцы ее подхватывали и пели, приплясывая, под аккомпанемент барабанов.
На следующее утро, когда мы шли под полными парусами, нас обогнали два контейнеровоза, направлявшиеся, по всей видимости, в Гонконг. А после полудня, когда ветер внезапно стих и «Сохар» резко замедлил ход, мы заметили за кормой небольшой моторный баркас, показавшийся нам подозрительным, ибо он не был похож на прибрежные рыбачьи суденышки. Вооружившись биноклем, мы увидели, что на палубе лишь мужчины. Глядя на это судно, я вспомнил, что в Сингапуре портовые власти предупредили меня, что в здешних водах можно подвергнуться пиратскому нападению. По самым скромным подсчетам, современных морских разбойников насчитывалось около пятнадцати тысяч. Прекрасно вооруженные, они пользуются быстроходными катерами и в проливах нападают даже на танкеры. Но в основном добычей пиратов становятся небольшие суда: грузы и ценности разбойники отнимают, а команду обирают до нитки.
Конечно, «Сохар» в случае нападения не смог бы уйти от пиратского корабля, оснащенного двигателем. Допуская возможность пиратского нападения во время перехода через Малаккский пролив и Южно-Китайское море, мы готовились к обороне. Три автомата Калашникова, три пистолета и несколько гранат со слезоточивым газом — вот на что мы рассчитывали в случае нападения. Это оружие мы получили еще в Маскате, его отбирал Питер Доббс, посетив оружейный склад. Питер прошел военную службу в парашютно-десантных войсках английской армии и хорошо разбирался в оружии. Под его руководством мы время от времени разбирали и смазывали автоматы и пистолеты, а также проводили учебные стрельбы, используя в качестве целей плавающие предметы: пустые консервные банки, бутылки, коробки. Впрочем, мы и сами могли сойти за пиратов. Половина наших людей носили окладистые черные бороды, на их головах были тюрбаны, а на перевязи у каждого болталось по упрятанному в ножны ножу. Чего стоил один Мусалам! Ухарские усы, волосатая грудь, пронзительный жгучий взгляд из-под тюрбана, надвинутого на лоб, да еще в руках автомат Калашникова — ни дать ни взять настоящий современный пират!
Мы напрасно беспокоились. На баркасе оказались не морские разбойники, а вьетнамские беженцы, державшие путь на Тайвань, что выяснилось после того, как Питер Доббс и Тим Ридмэн, вооруженные до зубов, подошли к подозрительному баркасу на нашем динги. Баркас представлял собой небольшое суденышко длиной около 25 футов, с низеньким подпалубным помещением, в котором находилась крошечная каюта, отделенная от машинного отделения. Это небольшое суденышко служило уже в течение восьми дней пристанищем для восемнадцати человек, среди которых были и дети, даже грудные.
Естественно, мы оказали беженцам посильную помощь. Ник Холлис, наш врач, тщательно осмотрел всех вьетнамцев. Он нашел их в удовлетворительном состоянии; его беспокойство вызвали только дети, получившие солнечные ожоги. Тому было объяснение: каюта на суденышке была крайне мала — а какой ребенок высидит в закутке долгое время? Ник оказал детям медицинскую помощь, изготовил им микстуру от возможного энтерита, а также передал на баркас аптечку — набор лекарств для оказания первой помощи. По счастью, на суденышке нашлась молодая женщина, немного говорившая по-английски, и Ник объяснил ей, когда и как пользоваться лекарствами.
Поделиться книгой: