Помоги проекту - поделись книгой:
— Если священные земли пойдут под топор и плуг, не накаркать бы нам судьбу, что будет пострашнее тумана, — добавил Тобас.
— Может, ты и прав, — пожал плечами торговец. — Но вот мой двоюродный брат — он пасет овец в Вастмарке — уже несколько лет не видел единорогов. Обычно они по весне резвились на холмах. А тут — как сквозь землю провалились. Я где-то слышал, что эти диковинные твари вообще исчезли, и всё из-за тумана. Просто упрямцы из кланов не желают признавать очевидных вещей. То, что имело смысл для их предков, теперь превратилось в пустой звук. Мир изменился, и правителям городов нужно сказать лишь спасибо. Пусть они изведут под корень этих гордецов. Нам всем станет только лучше.
Мейглин по-кошачьи бесшумно двигалась между столами, наполняя опустевшие кружки постояльцев. Какое ей дело до яростных споров, бушующих вокруг? Поди разберись, кто прав и кто не прав в этом странном мире. Сколько лет эти люди говорят о каком-то тумане, а над песками Санпашира по-прежнему светит солнце. А главное — здесь никому не известно, кто она и откуда. Мейглин жила сегодняшним днем. Ее не волновало, что Дештир неумолимо ползет к югу и что древняя магия ушла из священных мест. Родившаяся и выросшая в городе, она и не подозревала, что магические способности, унаследованные ею от предков, могут налагать на нее какие-то обязательства. Девушка ни разу не заикнулась о своем истинном происхождении. Новая власть утверждала себя с невиданной жестокостью, отзвуки которой долетали и до затерянного в глуши постоялого двора.
Верный себе, Тобас стойко переносил лихие времена, одинаково ровно встречая всех, кто появлялся на постоялом дворе, и воздерживаясь от лишних вопросов. Мейглин не раз приходилось наливать эль людям из кланов, все еще охранявшим границы пустыни. Обычно эти люди появлялись по ночам, закутанные в грубые пропыленные плащи. У каждого под одеждой было спрятано оружие. Ночные гости набирали воду из священного колодца и меняли привезенные с собой меха на провизию и другие припасы. Они были немногословны и, завершив необходимые дела, растворялись в ночи.
И все же здесь они рисковали не так, как в других краях. Постоялый двор Тобаса находился, по сути, на священной земле. Горожане не решались сюда соваться; их отпугивали жгучее солнце и непредсказуемость пустынных пространств. Да и караваны старались не сворачивать с торговой дороги, боясь легких копий хозяев пустыни.
С каждым годом Мейглин становилась все красивее. Под жарким солнцем Санпашира кожа ее стала смуглой, что лишь оттеняло ее фиалковые глаза и удачно сочеталось с густыми темными волосами. Однако девушка благоразумно скрывала свою красоту. Она намеренно надевала мешковатую одежду, а голову туго повязывала платком. Мейглин никогда не улыбалась на людях, но этого Тобас от нее и не требовал. Его вполне устраивала ее честная, усердная работа. Мейглин ловко уворачивалась от развязных возниц, которые были не прочь облапить или ущипнуть ее, и не поддавалась на льстивые увещевания подвыпивших торговцев, пытавшихся прельстить ее блеском дорогих колец. Мейглин ухаживала за курами, готовила корм для лошадей и радовалась, что здесь никто ничего о ней не знает.
Прошло еще сколько-то времени, и наследственные магические способности Мейглин, молчавшие до сих пор, вдруг взбунтовались в ней. Особенно тяжело ей было весной, когда дули сильные ветры. Ее кровь словно знала, что в это время стражи-кентавры вели поредевшие стада единорогов туда, где им предстояло провести весну и лето. Но дарования Мейглин не получили должной выучки. И не было рядом мудрого наставника, способного понять тревоги ее сердца и направить ее дарования в нужное русло. Девушку посещали сны и видения; они будоражили ее душу не только в праздничные ночи, когда племя собиралось у священного колодца, зажигало ритуальный костер и затевало пляски, дошедшие из глубины веков. Разумеется, Мейглин не делилась своими тревогами ни с кем, а Тобас и прислуга даже не замечали, какой отсутствующий взгляд бывает иногда у нее по утрам. На ее усердии это никак не отражалось. С рассвета до заката Мейглин часто ходила за водой к священному колодцу, выложенному кирпичом-сырцом. Она всегда знала, когда кто-то следил за нею, прячась среди теней. Тело девушки заранее предупреждало ее, покрываясь гусиной кожей.
Те, кто следил за нею, передвигались бесшумно, а их следы быстро развеивал ветер. Мейглин не страшилась людей из клана и пустынного племени. С последними она всегда была учтива, помня, на чьей земле стоит владение Тобаса. У нее не появлялось и мысли выйти из дома в ночь новолуния, когда племя собиралось возле колодца, дабы воздать почести своей богине.
Мейглин умела скрывать замешательство, если вдруг у нее за спиной неслышно появлялись старухи из племени. С ними нужно было себя вести особенно осторожно; любой пристальный взгляд они могли счесть дерзким и оскорбительным. Увидев их, Мейглин неизменно склоняла голову и отходила, уступая им место. Столкнувшись со старухами в первый раз, она решила помочь им наполнить водой кожаные бурдюки. Наверное, то была непростительная дерзость. Однако старухи лишь улыбнулись и вежливо отказались. Они называли Мейглин
Впрочем, работа на постоялом дворе не оставляла ей времени для любопытства. Поскольку заведение Тобаса было единственным в пределах двух дней пути, сюда заглядывали все путники. И всех здесь принимали с одинаковым вниманием, никого не отвергая и не выделяя. Так требовали законы священной земли. Мейглин не раздумывала над тем, кому она наливает эль и для кого печет в дорогу хлеб. Иногда ей доводилось услышать музыку паравианской речи. Откуда появлялись эти таинственные посетители? Куда и зачем исчезали? У Мейглин хватало благоразумия не спрашивать об этом ни у Тобаса, ни даже у словоохотливой поварихи. Паравианский язык, на котором веками говорили ее предки, был совершенно ей неизвестен. Может, это и к лучшему, ибо кто знает, какие потрясения пришлось бы ей пережить. Ведь едва успевали уехать говорившие на паравианском языке, как Мейглин уже подавала миски и кружки шумной ватаге охотников за головами, которым не терпелось поскорее набить свои седельные сумки трофеями и получить вожделенную награду. В последнее время эти головорезы появлялись на постоялом дворе все чаще и держались куда наглее, чем прежде. Новые правители городов упивались своей крепнущей властью.
Как-то на постоялый двор заявилось двое охотников за головами, считавшихся самыми жестокими и безжалостными убийцами. Говорили, что они не щадят ни беременных женщин, ни маленьких детей. Отряды головорезов уже не боялись углубляться в пустыню. Плата за каждого убитого «варвара» постоянно возрастала.
— Все они — просто алчные дурни, — презрительно заявил торговец, трапезничающий за соседним столом. — Деньги затмили им разум, а как столкнутся с древними расами, так его напрочь отшибет.
Охотники подняли его на смех, и тогда купец рассказал им про брата своего деда.
— Угораздило его оказаться ночью возле каменных глыб. Взошла луна. Видит — со всех сторон туда сбегаются единороги. Это все, что от него сумели узнать. Потом он свихнулся и стал хуже малого ребенка. Жена его с ложки кормила и только успевала штаны застирывать. По-моему, тайны там или не тайны, а нечего туда соваться. Пусть это клановое охвостье торчит на своих священных землях. Такой жизни, как у них, не позавидуешь. Говорят, у них ведьмина кровь. По наследству передается, точно зараза. У самих гнилое семя, и у детей тоже.
— Нечего пугать меня безумием, — заявил один из охотников.
Второй — дородный детина — шумно его поддержал.
— Солнечные дети уже свалили из Селькийского леса вместе с кентаврами, которые их стерегли. Ну, что теперь охраняют там кланы? Почему они не пускают нас охотиться там, где нам нравится? Но мы больше и спрашивать не будем. Перебьем их всех, и дело с концом.
Опять наступила весна. Слухи, достигавшие постоялого двора, подтверждали прошлогодние слова охотника за головами. Под неотступным напором Дештира древние тайны теряли свою силу. Древние расы куда-то исчезали. Наемники все более наглели. Истребление кланов становилось привычным делом. Охотники за головами вторгались в священные пределы, но уже не было стражей-кентавров, чтобы преградить им путь.
Впервые за многие годы кланы перестали чувствовать себя в Санпашире хозяевами. Дозорные больше не наведывались на постоялый двор за провизией. Они теперь редко появлялись даже у священного колодца, а если и приезжали, то по ночам.
В одну из звездных ночей, отправившись за водой, Мейглин повстречала у колодца рыжеволосую дозорную. Как у всех женщин клана, ее волосы были особым образом заплетены в косу. Темнота придала Мейглин смелости. В первый раз любопытство заглушило в ней осторожность. Девушка отважилась назвать имя, слышанное ею от матери в день их расставания.
— Он был другом моих родителей, — неуклюже соврала Мейглин и осеклась под цепким взглядом дозорной.
— Эган Тейр-Диневаль,
Дальше она быстро заговорила на паравианском языке, ожидая, что Мейглин поддержит разговор. Мейглин вымученно улыбнулась.
— Я не училась древнему языку, — призналась она.
— Не училась? — Дозорная передернула плечами, но слова девушки не оскорбили ее. — Поди в городе родилась? Или сбежала из клана, побоявшись пройти настоящее посвящение?
Чувствовалось, что дозорная не была настроена выслушивать объяснения Мейглин. Завязав наполненный водой бурдюк, она сказала:
— Тогда имя и история жизни Диневаля — не для твоих ушей.
— У него остались родственники? — спросила Мейглин. Вопрос этот давно не давал ей покоя.
Дозорная замерла. Ее рука оказалась в опасной близости от меча, а обветренное, обожженное солнцем лицо помрачнело.
— Живых не осталось, — нехотя сообщила она. — Видно, твои родители не знали, что последнего младенца из этого рода зверски убили во время бунта в Тэрансе.
— Они не знали, — прошептала Мейглин.
Она нагнулась, подцепила на коромысла ведра и двинулась по исхоженной тропке к постоялому двору… У нее нет родных. Эта весть ободрила Мейглин. Пусть думают, что ее род прекратился. Она будет молчать всю оставшуюся жизнь. Так намного спокойнее.
— Ты ошибаешься, девушка.
Мейглин остановилась как вкопанная. Дорогу ей преградил старик из пустынного племени. В своей выцветшей одежде он напоминал огородное пугало. Его глаза на изрезанном морщинами лице светились, как два обсидиана. Он возник ниоткуда, словно призрак. В довершение ко всему, от резкой остановки ведра качнулись, расплескав воду на песок.
— Простите меня, — смущенно и испуганно пробормотала Мейглин. Пустынное племя считало пролитую воду святотатством… — Почтенный господин, честное слово, я не хотела совершить эту оплошность.
— Мои глаза не увидели оплошности, — возразил старик. Он говорил быстро, но без торопливости, с достоинством произнося каждое слово. — Оплошность можно простить и исправить. Однако забвение наследного дара — это уже совсем другое.
В его словах явственно ощущался упрек.
— Дочь моя, нельзя спрятать огонь под покрывалом. Он либо потухнет, либо подожжет все вокруг. Ты напрасно отмахиваешься от своих снов. Задумайся: что ты станешь делать, когда твои дарования пробудятся в полную силу?
Мейглин отпрянула.
— Это всего лишь страшные сны.
— Ты в том уверена?
Старик по-прежнему загораживал ей дорогу. Потом он нагнулся, зачерпнул горсть влажного песка и стал смотреть, как тот медленно просачивается сквозь его смуглые шершавые пальцы.
— Вода говорит правду. Ты расплескала драгоценную влагу. Казалось бы, простительная оплошность: с кем не бывает? Теперь, возможно, на этом месте вырастет никчемный колючий кустарник, не будь которого — мир ничего бы не потерял. Зато в другом месте может не хватить воды, чтобы полить какое-нибудь полезное растение. Оно зачахнет и не принесет урожай, и какой-то ребенок умрет с голоду. Эта смерть может повлечь гибель целого племени, если ребенку было суждено стать его предводителем. Но еще страшнее, если умершему ребенку было предопределено повлиять на судьбу всего мира. Тогда из-за его смерти разверзнется пропасть, способная поглотить мир.
— Сплошные загадки, — вздохнула Мейглин, одновременно боясь рассердить старика. — Я не поняла ли единого слова.
— Ничего, со временем поймешь.
Старик уважительно разровнял влажный песок.
— Сейчас твой дар, подобно пролитой воде, может упасть на любую почву. Но когда ты уже не сможешь таиться, семя, орошенное тобой, прорастет. Помни эти слова, дочь моя. Тебе придется пожинать посеянное, а выбор у тебя будет не слишком велик.
Мейглин вернулась к привычным делам, но на душе у нее было неспокойно. Если ее происхождение несет на себе какое-то предначертание судьбы, кого об этом спросишь? Подобные вопросы становились все более опасными. Поговаривали, что городские власти, всерьез решившие покончить с кланами, повсюду рассылали своих доносчиков.
Впрочем, самой ей было некогда раздумывать над словами старика. Постоялый двор был забит до отказа: сюда подошли сразу три каравана из Атихаса, направлявшиеся на юг. Торговцам приходилось спать по двое на одной койке, запыленным возницам и развязным охранникам, томящимся от скуки, — тоже. Из-за нехватки места посыльный, что ехал в Инниш, был вынужден ужинать прямо на кухне.
Возясь с грязной посудой, Мейглин подслушала его разговор с Тобасом. Новости не радовали.
— Летом у тебя отбоя от постояльцев не будет, — говорил худощавый посыльный Тобасу.
Хозяин постоялого двора, устав слушать песни, которые горланили его шумные гости, сидел напротив посыльного и курил свою короткую трубку.
— Можешь не сомневаться, здесь станет очень людно. Тобас хмыкнул.
— Доходы еще никому не вредили. Но летом? Какой разумный человек отправится в пекло Санпашира? А если отправится, либо он — из клана и спешит скрыться, либо — просто безумец, гонимый бесами.
— Вот-вот, бесами, — согласился посыльный. Торопливо глотая еду, он рассказал о трагических событиях. Цепь защитников, которым еще как-то удавалось сдерживать расползание Дештира, оказалась прорванной. Произошло это на юге Мелхаллы, в Спайре.
— Много народу там полегло, лучше и не считать, — сказал посыльный.
Он продолжал свой рассказ, хотя Тобас не торопился выказывать сострадание к погибшим. Еще неизвестно, что у этого парня на уме.
— Река Эттин сильно разлилась по весне, и королевская армия Шанда недосчиталась многих, кто захлебнулся в бурных водах. Там же погибли верховный король и его наследник. Остатки армии нынче собрались в Фестмарке и отчаянно пытаются хоть как-то перестроить свои ряды. Я уверен, что Содружество семи уже призвало из Алланда очередного наследника престола.
— Будем надеяться, что Содружество позаботилось о его надежной охране, — произнес после тягостного молчания Тобас.
Его трубка, характером похожая на хозяина, погасла. Более раздраженный, чем обычно, Тобас принялся заново ее разжигать.
— Уже и Ганиш оказался в руках новых властей. Да ты, наверное, и сам слыхал об этом? Так что тебе лучше помалкивать насчет королевских наследников. В нашей глуши прежние законы пока еще держатся, но и здесь для кланов настают тяжкие времена. Лихих охотников за «варварами» — хоть отбавляй. Я за большими доходами не гонюсь, но и лишаться постоялого двора не хочу. Мое дело — принимать всех и держать язык за зубами. Спалить постоялый двор — пара пустяков. Уже хватает таких, кому лишнее словцо стоило имущества.
— Потому я и не могу здесь оставаться, — признался посыльный.
Ему требовалось сменить лошадь, и их дальнейший разговор с Тобасом превратился в ожесточенный спор насчет стоимости замены.
Мейглин привычно отскребала горшки и сковородки, но ей вдруг сделалось страшно. Беда казалась неминуемой: солнце могло исчезнуть над песками Санпашира раньше, чем наступит день летнего солнцестояния. Если в Фестмарке не сумеют восстановить защитную цепь, туман скроет небо и над этой частью континента. Тогда последний островок голубого неба скроется под белесой пеленой Дештира. Солнце перестанет светить даже здесь, на самом юге Шанда, и никакая магия Содружества не сможет рассеять туман.
В ту ночь Мейглин видела тяжелые сны. Клубы тумана неотвратимо наползали на небо, словно душили его. Она чувствовала, что задыхается под безжизненным небом, окрасившим все в серые тона. Пожух зеленый покров земли. Гниль и плесень покрыла колосья. У скота рождалось мертвое потомство. На суше и на море биение жизни все больше слабело, грозя угаснуть совсем.
— Нет! — закричала Мейглин.
Ее крик взметнулся столбом яркого пламени, прорвавшего гнетущую тишину. В ответ туман начал густеть. Тогда Мейглин крикнула еще раз, а потом еще. Ужас перед жизнью на блеклой, бесцветной и медленно умирающей земле подвигнул ее на отчаянное противостояние. Она не смирилась и не утратила надежду, хотя шепот судьбы утверждал, что спасения нет.
— Слова несут в себе силу, дитя, — послышался величественный голос, громом прокатившийся над унылыми холмами. — В особенности слова, произнесенные трижды, при полном согласии сердца и разума. Огонь твоих слов обладает магической силой.
— Кто
Она была слишком подавлена видениями своего сна, чтобы испугаться невесть откуда взявшегося голоса.
— Я говорю от имени Содружества семи, чьей волей был создан род, к которому ты принадлежишь. Диневали обладают силой пророчества. Посему будь осторожна с подобными словами, дитя. Древние тайны отнюдь не исчезли. Они по-прежнему охраняют живое сердце земли. И последний кентавр еще стоит на страже в Атании. Он непременно воспримет твое искреннее и горячее желание. Через это желание и через свое наследие ты можешь оказаться той, кому выпадет исполнить великое предназначение. Сейчас ты едва ли поймешь, сколь оно велико.
— Мне сейчас не до предназначений! — дерзко возразила Мейглин. В ней полыхала непримиримая ненависть к Дештиру, захватившая все ее существо. — Я могу повторить свои слова еще триста раз, поскольку я не вынесу жизни в мире без солнца!
Но гром больше ничего не прогремел ей в ответ. Мудрый голос умолк. Мейглин проснулась в своей чердачной коморке. В окошко светили звезды. По другую сторону пыльных оконных створок лежало безмолвие ночи. У Мейглин сбилось дыхание. Ее ноздри опалял запах раскаленного песка; сухой этот жар напоминал жар, поднимающийся от углей кузнечного горна. Ни ветерка. Странная, сверхъестественная тишина окутала землю и лишила ее времени. Так бывало лишь в темные промежутки между старой и новой луной, когда женщины пустынного племени собирались на свои бдения у священного колодца. Мейглин лежала с открытыми глазами. Тишина несла ей успокоение. Несведущая в магии, она не ощущала ничего необычного; просто тихая, жаркая ночь, и все. Она совсем не думала о диковинном семени, которому предстояло прорасти ко времени полнолуния.
Тот день начался с привычных дел. Мейглин накормила кур и вычистила стойла в конюшне. Потом замесила тесто для хлеба и, пока оно поднималось, занялась нескончаемой стиркой и развешиванием постельного белья. К полудню белье высохло, а Мейглин уже хлопотала в полумраке зала, разнося еду и напитки. Незаметно наступил вечер, и в зале снова закрыли окна и ставни. Далеко на севере небо скрывала мутная завеса — предвестница неумолимо надвигавшегося Дештира. Тобас долго стоял на крыльце, пока краски заката не сменились вечерними сумерками. Быть может, сегодня он в последний раз видел восход солнца. Хозяин постоялого двора был человеком не робкого десятка, но от этой мысли ему делалось страшно.
— Песчаная буря, — успокоил его прискакавший всадник. — Всего-навсего обыкновенная песчаная буря. Но, думаю, дни ясного неба и солнца сочтены и здесь.
Вслед за этим всадником приехали другие. Их было достаточно много. Обычно постояльцы приезжали еще засветло и оставались на ночлег. В зале сделалось непривычно людно; приехавшие заняли почти все места. Мейглин наливала эль, наполняла едою тарелки, мыла посуду. Ей было некогда разглядывать гостей. Скорее всего, она даже не обратила внимания, что приехавшие были весьма немногословны. Когда они просили что-то принести, их речь выдавала людей клана. Среди них выделялся один довольно странный человек. Тот говорил вполголоса и исключительно на древнем паравианском языке.
— Это люди короля, — сказал Тобас, когда зал наконец опустел.
Хозяину постоялого двора было явно не по себе; он даже забыл про свою трубку. В кухонном очаге дотлевали разворошенные поварихой угли, и при их красноватом мерцании, не удержавшись, Тобас позволил себе пооткровенничать с поварихой.
— В их числе — наследный принц Шанда. Он направляется на битву с Дештиром и не желает привлекать к себе внимания. Они запасутся у нас водой и провизией и перед рассветом уедут. Само собой, не по торговому пути.
— Они что ж, так и едут тайком? — спросила повариха, которая только теперь смогла передохнуть, подставив скамеечку под свои гудящие от усталости ноги.
Тобас кивнул.
— С того времени, как выехали из лесу в Алланде.
Это объясняло столь внезапное появление путников. Разумеется, двигайся они по торговой дороге между Ати-хасом и Иннишем, весть о них достигла бы постоялого двора намного раньше.
— Мейглин, — повернулся к ней Тобас, — прежде, чем ляжешь спать, собери остатки хлеба и сыра для их конюха. И кувшин эля не забудь.
Мейглин сделала, что ей велели, и, пожалев уставшую повариху, сама вызвалась отнести ужин в конюшню. За день она тоже изрядно устала, а потому даже забыла спрятать под платок распущенные волосы. Взяв поднос с едой и кувшин эля, Мейглин вышла через заднюю дверь на освещенный луной двор.
Мейглин рассчитывала, что конюх утомился в пути и уже спит на сеновале. Однако она ошиблась. Она застала его мокрым и почти голым. Оказалось, конюх ходил к колодцу, чтобы умыться. Он едва успел плеснуть на себя водой и был вынужден спешно вернуться, ибо у пустынного племени начиналось празднество полнолуния. Не имея полотенца, конюх обсыхал прямо на ветру. Его влажные волосы спутались и налезали на лоб. Потная, запыленная одежда, которую он надеялся прополоскать в воде, небрежно волочилась по земле, но конюх этого даже не замечал. Он зачарованно смотрел на залитые голубоватым светом пески. Тишина лунной ночи настолько завладела им, что он даже не заметил присутствия Мейглин. А Мейглин, в свою очередь, глядела на него, зачарованная красотой его тела.
Судя по длинным волосам и характерным завиткам волос, какие остаются, когда волосы часто заплетают в косу, человек этот принадлежал к какому-то клану. Он еще не вошел в зрелый возраст: при широких, мускулистых плечах бедра у него были как у мальчишки-подростка. Мейглин застыла на месте, боясь дышать. У нее пылали щеки, но она не могла отвести глаз от незнакомца.
Ее выдал звякнувший кувшин. Юноша обернулся во всей своей мужской красе, и Мейглин увидела его лицо. Девушка вскрикнула: она узнала это лицо. Тогда, во сне, показавшем ей и тяжелую судьбу юноши.
— Откажись от задуманного! — вырвалось у нее. — Почему ты меня увидела? — с упреком спросил он, изумившись не меньше, чем она. — Ты не должна была меня увидеть. Содружество семи наложило на меня защитные чары.
— Пожалуй, такое не увидишь! — с непривычной для себя язвительностью сказала Мейглин. — И ты вовсе не конюх, можешь не притворяться.
— Так ты знаешь, кто я? — удивился юноша.
Он искоса глянул на одежду, что волочил по земле, но гордость не позволила ему скрыться в ближайших кустах.
— Чары Содружества скрывают меня от людских глаз. Либо у тебя есть оберег, либо ты сама сведуща в магии.
— Нет у меня никакого оберега.
У Мейглин словно отшибло всякий здравый смысл, а заодно и стыд, ибо она по-прежнему во все глаза смотрела на юношу. Она вспомнила: тогда, во сне, в его синих глазах плясали такие же дерзкие искорки. Луна придавала им серебристый оттенок.
— Откажись от задуманного, — повторила Мейглин. — Прошу тебя, откажись. Твоя жертва окажется напрасной.
Поделиться книгой: