Дитя пророчества

Внимательный взгляд юноши стал жестким, словно он вдруг увидел истинную сущность Мейглин. Он шагнул к ней. Штаны и рубаха выпали у него из рук. Мейглин и юношу разделяла лишь ширина подноса.

— Если ты обладаешь пророческим даром и сумела узнать, кто я, тогда ты должна понять, почему я должен это исполнить.

Мейглин покачала головой.

— Я ничего не знаю, кроме одного, — быстро проговорила она. — На дороге, которую ты избрал, тебя ждет гибель.

Юноша глядел на нее, терзаемый душевной мукой.

— Я не могу отправиться в изгнание, ожидающее меня по другую сторону Западных ворот! Я знаю: остальные наследные принцы послушно подчинились велению Содружества. Маги непреклонны в своем намерении спасти королевские династии от исчезновения. Но я не для того родился, чтобы бросать землю, на которой вырос. Достоин ли я называться правителем, если в трудное время оставлю родину и предам свое наследие? Я не собираюсь отправляться в изгнание. Мое место — здесь! Я поклялся защищать свою землю и не нарушу этой клятвы, хотя всем кажется, что окончательная победа Дештира совсем близка.

— Откажись от задуманного, — взмолилась Мейглин, сознавая особую силу слов, произнесенных трижды.

Их обоих роднила упрямая надежда: Мейглин рассчитывала, что убедит его отказаться от опасного замысла, а юноша не менее упрямо надеялся его исполнить. После третьего отказа Мейглин поняла, что дальнейшие уговоры бесполезны.

Она выронила поднос. Тот упал; миска с едой и кувшин разбились вдребезги у самых ног Мейглин. Она не успела ни нагнуться, ни вскрикнуть, как оказалась в объятиях юноши.

— Ты поранишься, — нежно прошептал он, огорченный случившимся.

Мейглин приготовилась было ответить ему какой-нибудь колкостью. Но его заботливость отличалась от пустого ухаживания. Вместо резких слов Мейглин вдруг почувствовала, что ее губы откликаются на его поцелуй. Юноша запустил пальцы в ее густые волосы. Он желал ее, а полная луна ярко освещала их сомкнувшиеся тела и словно произносила связующее заклинание. У юноши была шелковистая гладкая кожа и неистовая сила молодого оленя. Зов плоти, исходивший от него (о чем, вероятно, он сам даже не догадывался), лишил Мейглин малейшей возможности отказать ему. Магия его объятия пробудила дремавшую в ней страсть женщины.

Юноша первым пришел в себя. Он отпрянул и неуклюже попытался извиниться.

— Прости меня. Ты такая красивая, что моя бычья натура рванулась напролом, позабыв всякие приличия. Не расстраивайся из-за разбитой посуды. Я сумею спрятать черепки. Иди в дом и забудь меня.

Мейглин взглянула в его ясные, освещенные луной глаза. Происходящее казалось ей сном. Прежде чем юноша успел выпустить ее из своих рук и отойти, Мейглин ощутила студеный ветер будущего. Благоразумие, стыд, страх — все это стало для нее пустым звуком.

— Я не уйду. Мне нечего делать в доме. Посмотри, как прекрасны луна и звезды. Эта ночь принадлежит нам, и никакой Дештир не отнимет ее у нас.

Теперь призыв исходил от Мейглин. Она ласкала его обнаженное тело, пока не ощутила, как желание заглушило в нем доводы рассудка.

Теплые пески Санпашира стали ложем их бурной ночи любви. Они лежали, не размыкая объятий, не видя и не слыша ничего, кроме друг друга. Вряд ли они слышали пение у священного колодца, где женщины пустынного племени праздновали наступление полнолуния и чествовали свою богиню.

На рассвете юноша уехал, увозя с собой имя, которое Мейглин так и не удосужилась у него спросить. Ей осталась сладостная боль в теле, утомленном ночью наслаждений, и еще — память, сохранившая все мгновения этой ночи. Боль пройдет, а память останется. Так думала Мейглин. Память о наследном принце, который с мальчишеским упрямством предпочел гибель изгнанию. Он не внял предостережениям Мейглин, и ей не оставалось иного, как утешить его, подарив ему несколько часов любви.

Но Мейглин ошиблась: ей осталась не только память. В привычное время ее женская природа не возвестила о себе. Такое иногда бывало, и поначалу Мейглин не слишком обеспокоилась. Однако месячные не пришли к ней и через несколько дней. Зато по утрам ее начало тошнить. Заметив это, повариха отпустила грубую шутку, потом сказала:

— На твоем месте я бы поторопилась охмурить какого-нибудь богатенького торговца. Эдакого толстяка в годах, который клюнет на твою красоту и возьмет тебя на содержание. Пока еще есть время. Помяни мое слово: если Тобас заметит твое пузо, он не станет чикаться с тобой, а выгонит в тот же день. Неужели ты не понимаешь, что он не пойдет против законов племени? А у них по весне эта земля считается особо священной. У тебя вон естество мужика запросило, а для их варварской богини это — страшнейшее оскорбление.

Мейглин молча терла посуду. Повариха по-своему сочувствовала ей и предлагала вытравить плод. Мейглин не вступала с ней в спор, а лишь молча качала головой. Она знала, что никогда этого не сделает. Ребенок, которого она носила в себе, был зачат не только необузданной страстью, прорвавшейся тогда в них обоих. И все же Мейглин испытывала обжигающее чувство стыда. И слова старика, и громоподобный голос во сне — все это теперь обрело для нее смысл. Зловещий смысл. Похоже, жизнь загнала ее в угол. Мейглин повторяла судьбу своей матери. Воспользоваться советом простодушной поварихи? После мгновений настоящей любви — лгать и притворяться? Строить глазки какому-нибудь легковерному пожилому торговцу, весело хохотать, когда он будет целовать и тискать ее? Нет. На это она не пойдет. Когда Мейглин вспоминала давнее предостережение сурового крестьянина, у нее стыла в жилах кровь. Неужели ей и в самом деле придется отправиться в Инниш и сделаться портовой девкой? И хотя мысли, терзавшие Мейглин, не подсказывали ей никакого другого выхода, она упорно отказывалась от предлагаемого поварихой отвара трав. Она знала: в публичном доме женщины нередко прибегали к этому средству. Но ведь она легла не со случайным посетителем, купившим ее ласки. Если она избавится от ребенка, ее ждут тяжкие последствия. Дитя, которое Мейглин носила в себе, — это наследие его обреченного отца; плод, осененный пророчеством.

Мейглин каждый день с ужасом ждала, что Тобас догадается о ее состоянии. Она превратилась в тень, ходила, не поднимая головы, и старалась все делать еще усерднее. Так прошло несколько тягостных недель.

Когда Мейглин появлялась у колодца, женщины племени внимательно наблюдали за ней. Несомненно, они узнали о ее беременности гораздо раньше, чем у нее начал расти живот. Однажды предводительница племени — высохшая старуха — ухватила ее за рукав и сказала на ломаном языке:

— Дорогая, душа дочери, которую ты носишь во чреве, возвещает о себе. Плохо, если ее услышат недобрые уши.

Мейглин бросилась прочь, позабыв про ведра. Это было предупреждением. Ни широкий передник, ни мешковатое платье без пояса скоро уже не смогут скрыть ее выпирающий живот. Не сегодня-завтра Тобас заметит его и прикажет ей убираться прочь. А идти ей некуда и не у кого искать защиты.

Но худшие опасения Мейглин не сбылись. Дочь, которую она носила в себе, привлекла внимание совсем других глаз. На постоялом дворе появились трое колдуний из Кориатанского ордена, с головы до пят закутанные в дорогие пурпурные одежды. Еще одним, незримым одеянием был покров таинственности, окружавший их Орден. Они путешествовали без сопровождающих и для трапезы облюбовали себе укромный уголок в дальнем конце зала. Когда Мейглин принесла им еду, она сразу ощутила на себе их внимательные взгляды. Она поспешила скрыться на кухне, но и там глаза кориатанок не оставляли ее в покое. Наверное, колдуньи умели видеть насквозь. Мейглин бросилась в конюшню. Бесполезно: чары колдуний нашли ее и там. Конечно же, эти могущественные женщины оказались на постоялом дворе не случайно.

Сломленная предчувствиями скорой беды, Мейглин заплакала, уткнувшись в пыльную гриву лошади. Магическое наследие ее рода, как и живот, становилось слишком зримым, чтобы дальше его скрывать. Как все это было похоже на далекое зимнее утро, когда она сбежала из публичного дома в неизвестность.

Нестерпимо жаркий день клонился к вечеру. Старшая из колдуний отвела Тобаса в сторону, чтобы поговорить с ним о Мейглин. К тому времени сама Мейглин месила на кухне тесто. Она слышала негромкий разговор, однако даже не старалась прислушаться. Ею овладело странное оцепенение.

— Тебе известно, что твоя служанка — родом из клана и обладает магическими способностями?

Красные ленты на рукавах свидетельствовали о весьма высоком положении, занимаемом колдуньей в Ордене. Нанеся Тобасу первый удар, старуха следом нанесла второй.

— Во сне ей является пророческий голос.

Разумеется, Тобас об этом даже не подозревал. Неужели девчонка-найденыш, которую он пригрел у себя, — ведьма из клана?

Шелестя складками шелковых одежд, старуха сказала как бы невзначай:

— Но мы можем избавить тебя от неприятностей. Мы заплатим — и хорошо заплатим, если ты позволишь нам забрать девчонку в Кориатанский орден.

Тобас ошеломленно чесал затылок, не находя слов. Деньги действительно были немалые, однако совесть не позволяла ему совершить подобную сделку за глаза.

— Мейглин мне не родня, а всего лишь служанка. Если по-честному, спрашивайте у нее. Пусть сама вам скажет.

Тобас провел колдуний в тихую комнатку, куда позвал и Мейглин. Как ни пряталась она, ей пришлось вновь оказаться под их цепкими взглядами. Глаза кориатанок, блестевшие из-под низко надвинутых капюшонов, блестели как у хищных птиц, предвкушающих добычу.

Колдуньи не тратили время понапрасну.

— Мы знаем, что твоя дочь унаследует магические способности твоего рода. Поехали с нами. Ты вступишь в Орден, принесешь клятву послушницы и сможешь, ничего не опасаясь и не стыдясь, доходить до положенного срока и родить.

— А потом? — с сомнением и страхом спросила Мейглин. — Что будет с нами потом?

Колдуньи передернули плечами, словно ежась от холодного ветра. Самая молодая из троих сказала:

— Орден вырастит и воспитает твою дочь. Мы позаботимся, чтобы ее дарования получили надлежащее развитие. Печально, что тебе самой поздно учиться нашим искусствам, но и для тебя еще не все потеряно. Твоя жизнь пройдет в добродетельном служении людям.

За каменными взглядами кориатанок таилось что-то еще.

— А о чем вы умалчиваете? — спросила их Мейглин.

— Послушницы не могут быть матерями, — сухо и торопливо ответила старшая колдунья. — Обеты требуют, чтобы мы отказались от семьи и порвали связи с близкими. Поедем с нами, и тогда ни ты, ни твоя дочь ни в чем не будут нуждаться. Но ваша жизнь будет протекать порознь. Таковы законы нашего Ордена.

Мейглин вдруг ощутила прилив решимости сродни той, что овладела ею в лунную ночь любви. Она не успела понять, что именно настораживает ее в предложениях кориатанок, как уже расправила плечи и, глядя колдуньям в глаза, отчеканила:

— Нет. Поберегите ваши деньги. Я сама объяснюсь с Тобасом.

— Ты ведь знаешь, что он будет вынужден изгнать тебя, — с явным недовольством в голосе произнесла старуха. — Наши гадательницы просмотрели эту линию будущего. Тебя ждет жалкая и недолгая жизнь в одном из злачных заведений Инниша. Подумай, на что ты обрекаешь свою дочь, которая тоже унаследует дарования твоего рода.

— Нет, — повторила Мейглин. — Нет, — произнесла она в третий раз, накладывая печать силы на свой решительный отказ.

Кориатанки встали. Прежде чем они успели сделать хотя бы шаг или закрыть дверь на засов, Мейглин выскользнула из комнаты и опрометью понеслась прочь. Она не знала, попытаются ли колдуньи ее догнать или остановить своими чарами. Ей стало невыразимо жутко. Мейглин вспомнила, где она уже видела похожий алчный взгляд. Так смотрела на нее хозяйка публичного дома в то утро, навсегда разлучившее ее с матерью.

— Ты никак рехнулась, девка? — удивилась повариха, сразу догадавшаяся, чем окончился разговор Мейглин с кориатанками. — Судьба посылает тебе единственное спасение, а ты плюешь ей в лицо!

— Я не буду жить в их магической тюрьме!

С этими словами Мейглин выбежала в заднюю дверь, перелезла через мусорную кучу и понеслась по птичьему двору. Рванув калитку, она, задыхаясь, побежала дальше.

Мейглин не знала, сколько ей удалось пробежать по жаре, да еще с непокрытой головой. Слезы застилали ей глаза. Она почувствовала, что силы оставляют ее, и она сейчас рухнет на песок.

Наверное, так оно и случилось бы, не подхвати ее чьи-то сильные руки.

— Не захотела, значит, приносить клятву верности кориатанским ведьмам? Что ж, мои собратья не ошиблись в тебе.

От старика пахло луговыми травами и дымом, словно он ночевал где-то у костра. Он осторожно поставил Мейглин на ноги. Чувствовалось, его искренне обрадовало ее решение.

— Если хочешь, мы можем по-дружески потолковать.

Мейглин шумно вдохнула в себя воздух. Высвободившись из его рук, едва касавшихся ее, она не ощутила ни страха, ни тревоги. Она вытерла рукавом глаза и внимательно посмотрела на незнакомца, обратившегося к ней с довольно странным приглашением.

— Я не знаю, что вам от меня нужно.

Мейглин откинула волосы, заслонявшие ей лицо. Если в первую минуту она не испытала страха, теперь к ней вернулась обычная настороженность, какая бывает при встрече с незнакомыми людьми.

— Разве я вел себя неподобающим образом? — удрученно спросил старик. — По сути, моя воля связана твоей волей. И разговор наш будет зависеть от того, чего хочешь ты, последняя из рода Диневалей.

Мейглин так и застыла.

— Кто вы? — прошептала она.

Однако само его присутствие было красноречивее любых слов. Мейглин и так поняла: перед ней находился отнюдь не старейшина из пустынного племени, хотя его смуглая, морщинистая кожа и седые волосы делали его облик не менее благородным, чем у тех старцев. По тканой шерстяной одежде, давно потерявшей свой изначальный цвет, его можно было принять за странствующего ремесленника или даже бродягу. Через плечо висел свернутый пыльно-голубой плащ, в котором, скорее всего, хранились все его нехитрые пожитки. Однако этот старик не был ни ремесленником, ни бродягой. Его выцветшие глаза пронизывали Мейглин насквозь, а еще раньше о том же ей сказало странное покалывание, охватившее все ее тело.

Перед ней стояло воплощенное могущество; сила, скрываемая под маской кротости. Но если понадобится, эта сила сумеет сотрясти мир.

— Вы — из Содружества семи, — оцепенело пробормотала Мейглин.

Маг в приятном изумлении вскинул брови.

— Неужели ты рассчитывала на меньшее?

Его глаза задумчиво глядели на нее. Они были редкого темно-желтого цвета и чем-то напоминали дно мелкого ручья, освещенное солнцем.

— У нас тоже есть посланники. Меня зовут Киладис. Можешь называть меня так, если желаешь.

Человек с внешностью странника — один из Содружества семи? Это больше всего поразило Мейглин. Сколько же ему лет? Маги Содружества короновали первых человеческих королей. Они создавали кланы и они же учили далеких предков Мейглин жить в мире с древними паравианскими расами, населявшими Этеру задолго до появления людей. Мейглин могла сколько угодно открещиваться от своего истинного наследия, но Киладис и так знал, кто она.

У Мейглин куда-то исчезли все мысли. Она стояла, не шелохнувшись.

И тогда Киладис заговорил сам. Его голос по-прежнему звучал тихо и мягко:

— Хочешь узнать правду, которую скрыли от тебя кориатанские ведьмы? Ты родишь дитя пророчества. Но тут же я с печалью должен добавить: ноша, которую ты решила возложить на свои плечи, очень тяжела. Твоя дочь, не успев родиться, уже лишилась отца.

Мейглин зашаталась, теряя почву под ногами. Нестерпимая боль яркой стрелой пронзила ее. Нет, она не жалела о том, что не спросила имени своего возлюбленного. Одна короткая ночь любви. И теперь впереди — множество дней наедине с ее горем. Бывает горе, которое можно разделить с другими. Это придется выносить ей одной.

— Он… погиб так скоро?

И вновь руки Киладиса не дали ей упасть. Маг повел спотыкающуюся Мейглин в тень каменной стены.

— Это случилось вчерашней ночью. Сон тебе не солгал. Все Содружество вместе с тобой скорбит о его гибели.

Киладис усадил ее на песок. Каменная стена загораживала Мейглин от жаркого ветра пустыни.

— И теперь Дештир одержит победу, — сокрушенно произнесла она.

Киладис молча кивнул.

— Мы потерпели поражение, но это не значит, что мы полностью разбиты. Осталась искорка надежды, а значит, в будущем мы сумеем вернуть утраченное. Династия верховных королей Шанда не исчезла. Благодаря твоему мужеству, Мейглин, осталась наследница — твоя дочь.

Сцепив руки на выпирающем животе, Мейглин никак не могла унять охватившую ее дрожь. Сильные пальцы Киладиса легли поверх ее пальцев.

— Вот здесь — наша надежда.

Маг подтвердил то, что Мейглин интуитивно знала уже давно: драгоценная жизнь, которую она носила внутри, однажды повернет судьбу мира.

— Скажу тебе больше, — взволнованно продолжал Киладис, будто прочитав ее мысли. — Твоя дочь унаследовала кровь Диневалей. Их династия более тысячи лет являлась правой рукой королей. Каково наследие! Тут у всякого волосы дыбом станут. Твоя дочь одарена вдвойне. Когда мои собратья узнали об этом, они чуть не попадали со стульев. А уж как с этим будут справляться ее потомки…

Мейглин сама не заметила, как засмеялась его незамысловатой шутке.

— Вы меня заранее предупреждаете, что мне будет трудно ее растить?

Все еще посмеиваясь, Киладис ответил:

— Очень трудно. Тебе, надеюсь, это приятно слышать? Во всяком случае, должно. Но как мать особы королевских кровей, ты вправе рассчитывать на мою помощь.

Киладис намеренно произнес эти слова, и они ураганом пронеслись через сознание Мейглин.

— Я готова сделать все, о чем вы попросите, только бы помешать Дештиру. После того, что я узнала от вас, я назову свою будущую дочь Дари. А теперь скажите, по какой из жизненных дорог ей лучше пойти?

Маг облегченно улыбнулся.

— Если ты признаешь ее династию с отцовской стороны, она будет именоваться Дари Ахеласская. Расти ее в любви, Мейглин. Содружество обеспечит тебя всем необходимым. Когда твоя дочь вырастет, ей придется избрать дорогу, отвергнутую ее упрямым отцом.

— Отправиться через Западные ворота в изгнание? Киладис кивнул.

— Ей нельзя рисковать жизнью. Если Дари осознает свое наследие и свое предназначение, она сделает этот выбор. Но выбор непременно должен быть добровольным.

— Она сделает этот выбор, — прошептала Мейглин. Слезы вновь застлали ей глаза и обожгли веки, слезы по мимолетной и навсегда утраченной любви.

— Если бы ее отец послушался вас и отправился в изгнание, у нас не было бы той ночи, зато он остался бы в живых.

Киладис осторожно коснулся пальцем ее лба, будто это было лучшим подтверждением ее непреклонной решимости.