Помоги проекту - поделись книгой:
Календарные и свадебные обряды, как и закрепленные за ними фольклорные жанры, существуют сегодня в редуцированном, ослабленном виде. Календарные представлены зимними песнями обхода дворов и весенними хороводами. Все другие случаи функционирования песен в календарных обрядах являются результатом вторичной приуроченности.
Зимние святочные песни известны в трех разновидностях: колядки с христианскими сюжетами (Северский Донец и правобережные хутора станицы Мигулинской), детские кумулятивные колядки «Скакал, скакал козлик» с начальным рефренным возгласом «Ой, калёда!» (Северский Донец и Дон у его устья, Хопер); песни с припевом «Щедрый вечер» («щедровки») западных славянских традиций (Северский Донец, нижнее и среднее течение Дона). Напевы и тексты аналогичны записанным собирателями на южнорусских и восточных украинских территориях (Слободская и степная Украина). Русская разновидность таусеней («таусинь, «той авсень», «товсень») зафиксирована от Чира вверх по течению Дона. Этот вид обходных песен и в верховьях Дона известен далеко не повсеместно.
Общей для всего донского ареала является лишь традиция обхода дворов, называемая в народе «Христа славить». Этот обычай описан, как распространенный в конце XVIII века, В.Д. Сухоруковым. В качестве обходной песни мужчинами и детьми чаще исполняется тропарь «Рождество твое Христе Боже наш», реже ирмос «Христос рождается» и кондак «Девая днесь». Напевы и тексты в целом сопоставимы с входящими в церковную службу, но не вполне идентичны им, как в порядке следования, так по содержанию. И дети, и взрослые искажают или вставляют отсутствующие в каноническом тексте слова. В некоторых селениях, лежащих по течению Чира, православные прихожане интонируют одноголосную «дореформенную» версию напева тропаря, естественную для старообрядцев.
Вождение хороводов связано, прежде всего, с весенним периодом. На Дону известны почти все формы хороводов: игры, хороводы-шествия (в Великий пост), танки по улице и на месте, «карагоды» или «курагоды» с «припляской». Они приурочены к вечеринкам на зимних святках, к Масленице, пасхальной неделе и Красной горке, Троице.
Игровые хороводы представлены общеславянскими разновидностями – «Просо», «На горе мак», «Дрема» – и русскими – «Плетень», «Ходит барин кругом карагода». Локальное распространение имеют «Олень», «Шла утица по бережку», «Грушица», «Черный баран», «Кострома» (верхнедонские станицы и хутора); «У перепелки головка болит», «Царь да по городу гуляет» (среднедонские). Преимущественно на Северском Донце зафиксированы «Конопля», «Краповое колесо».
Танки характерны для Северского Донца и станиц и хуторов, расположенных вблизи его впадения в Дон. В отличие от актуальных и в наше время обходных календарных обрядов хороводы сохранились частично в основном в формах с «припляской», будь то ходовые танки или «курагоды». Игровые и «вечериношные» можно отнести к сфере памяти. Большая часть календарных и хороводных песен образуют одну музыкально-стилистическую группу. Их напевы строятся по типу «сцепления» контрастных мелодических ячеек. Некоторые «таношные» песни Северского Донца, входящие в свадебный обряд, сближаются по мелодике с его песнями. «Карагодные» песни, в силу участия в них мужчин и доминирования их мелодического и темброво-фактурного стереотипа, сближаются с воинским «ядром» традиции.
Свадебные обряды и входящие в них песни продолжают жить. В пределах одного населенного пункта бытует до двадцати напевов с групповым прикреплением текстов – от двух-трех текстов с песенными, до 50–70 с припевочными. Обширный свадебный репертуар трудно соотнести с какой-либо коренной русской традицией. Аналогии в объеме песенного материала обнаруживаются скорее в южных переселенческих. При сравнении с другими традициями свадебных песен, относящихся к контактным обрядам, совпадения обнаруживаются на западных русских территориях и на белорусском и украинском пограничье. Прощальные песни, связанные с обрядами отчуждения невесты от родного дома и своей половозрастной группы (с текстами акцентного строя) соотносятся с иным ареалом – средне– и северо-русским. Общеславянские и русские свадебные песни имеют на Дону разную локализацию. Так, свадебные прощальные песни акцентного строя (типа «Ты река ли, моя реченька», «Расшаталась в поле грушица», «Как по морю, морю синему») зафиксированы в поселениях, расположенных по Чиру и лежащих выше его впадения в Дон. Западнее обозначенной границы они практически не встречаются. Исключения («Вечер, вечер, вечеришнички») воспринимаются как отдельные вкрапления. Для донской свадьбы характерны многочисленные величальные песни и припевки, по текстам совпадающие с их верхневолжскими и северными аналогами. По напеву же они весьма необычны и оригинальны.
Достоянием донской традиции были и «невестины» или «ночушечные» песни («А за морем утица воскрикнула», «Ой, по морю, морю синему», «Лебедушка», «Черная галочка на раките сидела» и др.). Их уникальность в узколокальном бытовании, индивидуализированном напеве, связываемом с одним текстом и стилистическими признаками протяжных песен (наличие словообрывов, вставок, ладовой переменности, широкий диапазон и др.). За пределами Дона свадебные песни подобного типа фиксировались фольклористами в ульяновском Заволжье.
В современной свадьбе утрачены почти все эпизоды и музыкально-поэтические жанры, связанные с семантикой перехода невесты из девиц в молодицы (причитания, прощальные песни девичника, «ночушек» и посада). Во всех районах Дона ввиду этого свадебный обряд приобрел праздничный характер, сродни славянским ритуалам «веселья». Особенно ощутимо это проявляется в составе песенных жанров, где доминируют различного рода припевки с шести– и восьмислоговым цезурированным стихом (так называемые тирады), широко известные в репертуаре восточных, южных и западных (поляков) славян, и «контактные» песни, сопровождающие действие двух родов, направленные на сближение.
Если попытаться ответить на вопрос, что же придает местным женским песням особый колорит, мы должны отметить процесс мелодического «переинтонирования» и особенности ведения слова. Это особая форма орнаментального «растягивания» слога, называемая в народе «переливом», включение в распевы размашистых квартовых и квинтовых ходов, иногда тенденция к расслоению голосов, с выделением верхнего. Перечисленные признаки (как и отмеченная общность поэтического языка) позволяют в известной мере сблизить в стилевом отношении репертуар внешнего и внутреннего быта.
Среди прозаических жанров более индивидуализированы исторические и топонимические предания. Изучением исторических занимались Ф.В. и Т.И. Тумилевичи. В их трудах разработаны две тематические группы, связанные с фигурами Ермака и Степана Разина. Еще сохраняются в памяти носителей традиции предания о Петре I, носящие характер так называемых исторических анекдотов. Таковы «анекдоты» (термин информантов) о Я.П. Бакланове, о Пугачеве и Потемкине, о Петре I и казаке Пядухе. Последний был зафиксирован еще в конце XVIII в. Е. Кательниковым: «…Во время плытья его величества по Дону в нашем городке становился на квартире у Чебачихи. Из бывших с ним людей одному приказал государь стрелить через Дон по утке, плавающей под задонским берегом. Но тот ее не застрелил. Государь потребовал, нет ли кого из наших, кто бы с такого расстояния убил утку. Вызвался молодой казак по прозванию Пядух и из пищали убил утку не целившись. Тогда государь сказал: «Исполать, казак! Хотя и я убью, но только поцелюсь». Пядух умер в 1795 г.; он жил около 100 лет».
К анекдотам могут быть отнесены и объяснения кличек жителей донских станиц, помещенные в издании «Фольклор Дона и Кубани» (1938) и книге В.Н. Королева «Старые Вешки» («Бугай», «Лапша», «Чапура», «Козлы»).
Экспедиции фиксируют устойчивое бытование топонимических преданий, объясняющих название тех или иных памятных мест. В станице Николаевской записано предание о «Манькиной бешеной яме» или «Манькиной коловерти», о Мариновском (станицы Мариинской. –
Промежуточной формой между преданиями и устными рассказами являются сказы о действительных событиях казачьей и советской истории Донского края. Одни, возможно в силу хронологической близости освещаемых событий, носят подчеркнуто документальный характер («Точилина гора», «Тарас»). Другие являются переработкой традиционных преданий («Лазоревые цветы» и «Как девка на войну ходила»).
Устные рассказы, представляющие собой переработку фрагментов литературных произведений, исторических трудов, школьных и иных учебников, в среде казаков были чрезвычайно популярны. Они были не только принадлежностью дореволюционного военного быта, но активно бытовали в годы Великой Отечественной войны. Часто пересказываются страницы книги П.Н. Краснова «Картины былого Тихого Дона» и других работ известных донских историков. Они стали вторичными источниками зафиксированных когда-то устных рассказов. И в наши дни этот жанр сохраняет свое значение, с той лишь разницей, что публичное чтение сменилось рассказом в кругу друзей.
Довольно прочно удерживаются в сознании носителей заговоры (включая воинские). Они достаточно полно представлены в публикациях и полевых записях. Носители традиции именуют их «молитвами». Поэтические приемы и стилистика заговоров во многом определяются адресатом и обстоятельствами исполнения. Простейшие из них, предназначенные детям, примыкают к коротким жанрам материнского фольклора:Кукуш, кукуш,
На тебе ячмень;
Чего хочешь,
Того купишь.
Купи себе топорок,
Руби себе поперек.
Некоторые заговоры ближе обрядовым фольклорным текстам (1), другие возникают на основе молитв (2):
Течет речка с восхода на запад,
Смывает все коренья, все каменья,
Все желтые пески.
Смой с раба божия …
Скорбь-тоску, искус, переполох,
Великую сухоту-кручинушку;
Из буйной головы, из сердца попечение,
Из душ помышления,
Из резвых рук, из резвых ног,
Из желтой кости, из белой кости;
Из семидесяти семи жил и поджилок,
Из всех ноготков и подноготков;
Из быстрых очей,
С слухменных ушей;
Из белых зуб и мягких губ,
Из быстрых глаз.
Изыди, изыди, изыди!
Где ветер не веет,
Где солнце не греет,
Там тебе быть единой
На пещаном море
На безводном месте.
Мать Божия, Пресвятая Богородица
Над престолом стояла, Господа Бога просила:
Господи, помоги, Господи,
Выгнать хвитинку из головы,
Из рук, из ног, из всех костей,
Из красной крови, из желтой кости
У рабе божьей …
Спаси ее, Господи, от худого часу,
От дурного глаза казачьево,
Бабичьево, ребячьево, девичьево;
Спаси и сохрани ее, Господи!
Сказочный репертуар зафиксирован, по-видимому, лишь частично. Наиболее полно отражены в публикациях сказки казаков-некрасовцев. Среди сказочных сюжетов, записанных в экспедициях, прежде всего волшебные и бытовые сказки – «Ивашечка», «Гуси-лебеди», «Сестрица Аленушка и братец Иванушка», «Казак и смерть». Немногочисленны сказки о животных – «Орел и карга», «Лисичка-сестричка и волк». Единичны записи оригинальных сюжетов, сочетающих черты разных жанров и содержащих атрибуты восточных сказок. Один из таких примеров «Турей и Басанда», бытовавшая в хуторах по Чиру.
Подавляющее большинство донских сказок текстуально совпадает с записями из различных областей России (в частности, южных). Идентичность донской традиции проявляется в именовании персонажей казаками и казачками, в использовании реалий социальной организации (круг, атаман), диалектных названий птиц, животных, растений, и пр. И в наши дни сохраняется традиция сказывания с интонационной дифференциацией персонажей, передаче прямой речи напевным говорком.
Самобытны малые жанры фольклора – пословицы, поговорки, тосты. В них отразились любовь к родному краю, жизненные обстоятельства, природа общинных и межличностных отношений, обрисован казачий характер: «Казачья воля была на бранном поле, а в дому хоть надевай суму», «Слава казачья, да жизнь собачья», «Песню до конца не доигрывают, жене всей правды не сказывают», «Казак – редиска: сверху красный, в середке – белый» и т. п. В поговорках формулируются жизненные принципы, фиксируются различные наблюдения: «Не говори того, о чем не спрашивают», «Тот не казак, что в Дону не тонул и Ермака в попочку не целовал» (имеется в виду памятник Ермаку в Новочеркасске. –
Легенды представлены в основном христианскими сюжетами о чудесных явлениях и видениях. Таковы рассказы А.М. Селезневой о поиске умерших мужа и сына на том свете («как душа смотрела ад и рай»), о явлении Христа на виноградном кусте. Любопытно бытование в устной форме древнерусских апокрифов, повестей и других христианских текстов. Ф.В. Тумилевич зафиксировал у казаков-некрасовцев устную версию «Повести о бражнике»; фрагменты житий святых и «Апокалипсиса» используются в духовных стихах.
Духовные стихи и псалмы являются общим достоянием всего населения Дона – старообрядцев и православных пореформенной доминирующей конфессии, русских и украинских крестьян. В репертуаре преобладают тексты позднего пласта, часто литературного происхождения, созданные в XVIII–XIX вв. Ввиду письменного и устного способа существования (распространенность рукописных и печатных сборников) стихи сохраняют связь с церковной певческой традицией. Особенно характерно это для старообрядцев белокриницкой иерархии, интонирующих тексты на глас в декламационной манере (так называемые самогласны осмогласия знаменного распева). Православные официальной православной конфессии поют преимущественно псалмы, имеющие корни в украинско-польской культуре. Фольклоризованные напевы и тексты обнаруживают широкие аналогии в русской культуре.Донской фольклор в двух его составляющих – песне и прозаических жанрах – обладает образно-поэтической и сюжетной общностью. Это прослеживается при сравнении колыбельных и лирических воинских песен быличек и преданий и былинных и исторических песен. В целом система жанров донского казачьего фольклора сопоставима с системой жанров русского фольклора. Сходство проявляется в составе жанров и представляющих их разновидностей, в формах эпоса, в оппозиции мужского и женского репертуара и исполнительских стереотипов, в народной терминологии. Исключение составляет святочный цикл календаря, с его щедровками и псалмами, некоторые хороводы, эпизоды свадьбы и связанные с ними песни западного, славянского происхождения.
Своеобразие можно видеть в способе деления репертуара: бытующий вне поселений – на походе, в службе – и домашний (внутреннего быта). В отличие от принятого для русской и других родственных культур подразделения жанров на приуроченные и не приуроченные, в казачьей культуре сложились две субсистемы, включавшие названные группы и в принципе функционировавшие раздельно. Между ними не существовало непреодолимой преграды. Из «службы» песни попадали в домашний быт, из мужского репертуара – в женский, но казачья воинская песня была и остается интегрирующим началом традиции.
В донской культуре сохраняется уникальный по составу и огромный по объему корпус военно-исторических песен, не знающий себе равных ни в одной из русских региональных традиций.
Доминантные исполнительские стереотипы сложились в воинской среде и воздействуют на все жанры, в исполнении которых принимают участие мужчины. Однако и в по природе женских (колыбельных, свадебных), как и в семейной и календарной обрядности, в той или иной мере проявляется воинское начало и связанные с ним формы выражения.
Казачий фольклор развивался под сильным воздействием письменной культуры. Здесь христианская и древнерусская литература, церковное певческое искусство, жанры профессиональной вокальной и инструментальной музыки, поэзия. На протяжении XVIII–XIX веков, с включением донских казаков в состав частей русской армии происходит ассимиляция форм вокальной и инструментальной военной музыки и усвоение общеармейского репертуара.
Оригинальное, неповторимое в казачьем фольклоре постепенно размывалось и оттеснялось в сферу интерпретации, исполнения, манеры. В настоящее время и эта сторона казачьей культуры испытывает сильное давление искусственно сформированных стереотипов так называемого профессионального.Семья. Обряды жизненного цикла
Семейная жизнь донских казаков на раннем этапе их существования восстанавливается преимущественно по преданиям. Ими, как и непосредственными наблюдениями, пользовались А.И. Ригельман, Е.Н. Кательников и В.Д. Сухоруков. Последний также имел возможность ознакомления с документами станичных архивов. Это существенно не влияет на то обстоятельство, что сведения о семейном положении донцов и браках до XVIII в. по большей части носят предположительный характер и заимствуются из ограниченного числа источников.
А.И. Ригельман сообщает, что казаки «не имели жен, и терпеть их не могли», позже их, как и имущество, брали у турок, кумыков, крымцев, кубанцев, черкес и «разных горских татар». Он же утверждает, что «по общему приговору младенцев, родившихся у них, сперва в воду бросать установлено было для того, чтобы оные отцов и матерей для промысла их не обременяли»; затем «мужского пола вживе оставляли, а женского рода в воду метали». В более позднее время кругом решили детей воспитывать «для общей надобности». В то же время, описывая события Азовского осадного сидения, он пишет, что отбивать атаки турок казакам помогали их жены и дети, проявляя при этом удивительную храбрость. Из этого следует, что в 30–40-е гг. XVII в. многие казаки жили семьями. О заключении браков казаками в XVII в. сообщается, что «для лучшей удобности» женский пол увозили (в этнографии это называется «брак-умыкание»). Юридическому акту регистрации семьи соответствовало в то время объявление на
В течение XVII–XVIII вв. форма заключения брака эволюционировала от упомянутого «прикрытия полою» на кругу или обведения молодых вокруг вербы (ракитового куста) до развитого, красочного многосоставного и достаточно длительного ритуала XIX в.
Любопытная информация об изменении свадебных обрядов содержится в работе Е.Н. Кательникова. Он упоминает, что до прибытия в станицу Верхне-Курмоярскую попа (1715) «доставивши девушку ездили при ней
Свадебные ритуалы донских казаков были одной из излюбленных тем донских историков и краеведов. Несмотря на то что имеется значительное число описаний донской свадьбы XVIII–XIX вв., они не являются в полной мере достоверными, так как в них содержатся либо пространные заимствования из ранних текстов («Чина свадебного», восходящего к эпохе Ивана Грозного), либо они носят компилятивный характер. Это относится и к «Старинной казачьей свадьбе» А.М. Листопадова, использовавшего изданные и архивные источники. Поэтому в своем описании мы опираемся на более поздние экспедиционные записи XX века.
Они охватывают практически всю бывшую территорию ОВД, при высокой плотности обследования населенных пунктов, что дает объемный материал для обобщений.
Донская свадьба, несмотря на наличие отдельных иноэтнических элементов, характерных для некоторых локальных версий обряда, в общих чертах совпадает с великорусской. Поскольку в ней содержатся черты как славянской свадьбы юго-западного типа («веселье»), с доминирующей линией перехода невесты в другую семью (смены локуса), так и северной и среднерусской «причетной» («свадьба-смерть»), с преобладанием обрядовых процедур, подчеркивающих смену брачующимися и, прежде всего невестой, статуса («из девиц в молодицы»), то ее правильнее отнести к промежуточному типу. Лишь отдельные локальные версии не содержат развитой прощальной части и причитаний невесты и носят совершенно определенные черты свадьбы-«веселья» (станицы Старочеркасской и некоторые хутора Каменского района).
Традиционно свадебный ритуал делят на три части: предсвадебный, собственно свадьба и послесвадебные обряды. Схематично представим их структуру. Первый предсвадебный включает два этапа сватовства: негласное (родителей жениха) и гласное, на котором присутствуют представители обеих партий и свахи («сговоры», «рукобитье», «заручение», не отделенные от «запоя»). Гласное сватовство происходит в доме невесты с переменой «столов», которые поочередно накрывают родные жениха и невесты в ее доме или с переходом в дом жениха в этот же день. При условии согласия молодых на брак договариваются об осмотре невестой хозяйства («места») в доме жениха («смотреть грубу», глядеть «стенки», «место», «попялишша») с приобщением ее к очагу. Просватанная невеста в ожидании назначенного дня («на сидении», «недельное», «неделя») занимается изготовлением подарков для жениха и родственников и приготовлением приданого. На «посиделки» помогать ей приходят подруги, а на «вечеринки» в доме невесты (или чужом, нанятом для этой цели) приходят и парни. Как правило, за день до «венца» происходит увоз родственниками жениха приданого из дома невесты, перенос женщинами в дом жениха подушек и зеркала; посещение кладбища невестой-сиротой и прощальные вечера у невесты («девичник») и жениха («молодецкий вечер»), выбор свадебных чинов у жениха. Утро свадебного дня начинается с купания (в донской свадьбе отсутствует обряд «бани») и одевания невесты и жениха, далее следует благословение их родителями. Невесту сажают «на посад» (под образа); на подворье жениха собирают свадебный поезд, а в низовых станицах и на Донце еще и «храбрую команду» или «храбрый поезд» (отряд верховых казаков). Поездка партии жениха за невестой (на Нижнем Дону в сопровождении «храброго поезда») с пением воинских песен и стрельбой, а также свадебными поезжанскими «игрицами». Далее следует серия выкупов («дороги», «ворот», «места», «косы»), «стол» у невесты перед отъездом к венчанию или светскому бракосочетанию и подтверждение «величаниями» статуса избранных чинов, выведение молодых из дома, отъезд к венцу или регистрации (без песен), заключение брака и обряды при выведении из церкви (загса). Поездка молодых в дом жениха под песни, комментирующие происходящее, «очищение» молодых и свадебного поезда огнем (проход по «выжженной тропе» и пр.; встреча молодых в доме жениха, «повивание». Далее должна следовать брачная постель, после чего посылают «за вечерними» (родителями невесты), затем «красный стол» – свадебное застолье у жениха, дары. В современной свадьбе брачная постель, как правило, отнесена к ночи, поэтому «красный стол» ее опережает, а приглашение «вечерних» происходит утром (за родителями невесты идут мужчины рода жениха). Дары должны быть соотнесены с разрезанием и выкупом каравая. Обряды второго дня начинаются с пробуждения молодых, плетения кос или перемены прически, очищения невесты водой (которую она должна принести из колодца). Обязательны процессии, выходящие из дома невесты с курицей и блинами для молодых и дома жениха с «бугаями» (бутылками), иногда ряженых с чайником красного вина. Затем гости сходятся на «каравайные обеды», где помимо ритуального угощения разрезают («делят») и выкупают каравай. Затем следуют различные обряды, завершающие свадьбу («завивать овин», «заливать овин», «бить горшки», «обувать тещу», «забивать чоп» и т. п.). Гульба продолжается в течение недели после свадьбы, с переходом гостей из дома в дом («ходить по сабе»).
В экспедициях неоднократно фиксировались свидетельства о том, что при заключении браков казачек с иногородними инициирующей стороной выступает партия невесты. Ею выполняются все действия, закрепленные в ритуале за партией жениха.
Основные моменты свадьбы отмечают специальными песнями, исполнявшимися в прошлом подругами невесты (в настоящее время они из обряда выпали) и приглашенными певицами («игрицами», «играчками»). Песни называют по приуроченности к тому или иному эпизоду «рукобитьишными», «ночушечными» или описательно по совершаемому действию – «когда убирают невесту», «когда встречают поезжан». Условно они могут быть подразделены на три труппы: «контактные» сопровождающие совместные действия двух родов, «прощальные» (поют невесте весь период до утра свадебного дня или приезда жениха), «величальные» (в том числе «корильные»). Невеста не поет. В прошлом она причитала на утренней и вечерней заре. Каждой песне, маркирующей то или иное действие, предшествует словесная формула.
Верхне– и нижнедонская свадьбы не так резко отличаются по структуре ритуала, как по репертуарному наполнению (границу между ними можно провести по р. Чир). Верхнедонской обряд не столь многосоставен, а свадебный репертуар складывается из немногочисленных собственно обрядовых песен и приуроченных хороводных и необрядовой лирики.
В обряде имеются многочисленные предметы-символы: ритуальное печиво – каравай или калач, каравайные детки – шишки, витушки, символизирующие плодородие, богатство и благополучие; фигурки животных из теста, свадебное деревце (ветка), иногда украшающее каравай (на Донце очищенные ветки оборачиваются тестом и запекаются, на Дону просто украшаются), ветка калины, говорящая о невинности невесты; курица, появляющаяся в обряде живой (приносимой в жертву), но чаще в виде обрядовой пищи новобрачных (запеченной – «горбунок» или вареной, как на Русском Севере), подушки, как ритуальный дар, имеющий брачное, связующее значение, и многие другие.
Для донской свадьбы характерна паритетность двух родов (жениха и невесты); их сближение происходит благодаря многократным взаимным визитам («торить дорогу») и угощениям, как в добрачный период, так и после заключения брака.
К своеобразным казачьим чертам ритуала можно отнести наличие в составе поезжан свадебного кортежа – так называемого храброго поезда или храброй команды – отряда верховых молодых казаков, сопровождающих жениха на пути к невесте, к церкви и его дому после венчания. Жених и казаки скачут верхом; «храбрые» поют воинские песни, стреляют в воздух. На время свадьбы дружко берет на себя правовые полномочия – разрешение конфликтов, регламентацию поведения, то есть ту роль, которую выполнял в прошлом ватажный атаман. Он также оберегает жениха и невесту от «сглаза».
Название обряда «подушки» имеет параллели в западных версиях свадьбы (например, смоленской), но его содержание индивидуально: шествие женщин с подушками в дом жениха, сопровождаемое пением и плясками. Третий своеобразный момент казачьей свадьбы – роль мужчин в обрядах второго дня («каравайных обедах»). Они пели былинные и исторические песни, развлекали гостей небылицами и скоморошинами, а также демонстрировали искусство борьбы «на поясках».
Отношение к детям и их воспитание. Состав семьи в XVII в. вряд ли мог быть большим. По мнению В.Н. Королева, его рост связан с распространением земледелия, требовавшего многих рабочих рук. Анализу казачьей семьи по этому признаку на основе статистических данных уделил внимание С. Номикосов. Отмечая появление больших семей, насчитывавших 30 и более человек, он показал, что столь же распространенными были и семьи небольшие. В последней четверти XIX в. нормальной считалась семья из шести человек. Малые семьи (до четырех душ) составляли, по данным автора, до 60 %, средние – от шести до девяти душ – 30 % и большие (около 13 душ) – приблизительно 10 %. Такая большая семья могла жить в пяти-шести домах, но оставалась единой благодаря нормам обычного права. В соответствии с ними верховенство в решении всех вопросов, включая имущественные, принадлежало главе семьи (отцу и деду).
Семейному праву уделил внимание в своих этнографических исследованиях на Дону М.Н. Харузин. Как пишет этот автор, дети считались знаком «благословения Господня над семьей», а неимение их «почиталось за Божье наказание». Безусловное верховенство над детьми воли отца казаки обосновывали, исходя из христианских представлений: «Власть отца от Бога и по подобию Божию: один отец всего света – Бог. Он всему хозяин; так и отец в семье»; «Отец в дому как Авраам в раю: Авраам в раю первый, и отец в дому первый есть». Хотя и авторитет матери, родившей детей в муках, был высоким: «По смерти отца она его место заступает».
Обязанностью родителей было «вскормить, вспоить, воспитать «в страхе Божием» и приучить к хозяйству», обучить грамоте и ремеслам. Когда дети вырастут, следовало их женить, а для сыновей приготовить «справу» (обмундирование, коня, оружие).
Особое значение для казачьей общины имели инициации – посвятительные обряды (пострижины на 40-й день после рождения и сажание на коня в 3 года) и военные испытания юношей 15–17 лет. Поскольку инициации имеют целью физическую и психологическую подготовку молодежи к хозяйственной, социальной, брачно-семейной и духовной жизни общества, они сопровождаются испытаниями. По А.К. Байбурину, цель инициации «установить искусственную границу в биологической постепенности». Один из распространенных способов установления границы состоит в «своего рода высвечивании, «прояснении» мужских признаков индивида в мужской инициации и женских признаков в соответствующих женских ритуалах».
В течение двух недель или месяца юноши упражнялись в верховой езде, стрельбе на скаку, джигитовке, бое плетьми, переплывали в полном вооружении реку. Лучшие получали поощрительные призы от атамана – оружие, уздечку и др. За это время молодежь проходила испытание и в итоге переходила в другую возрастную и социальную группу. Поэтому подобные смотры могут быть приравнены к древним инициациям (ритуалам посвящения) в новых организационных условиях.
С течением времени возраст 14–15 лет сохранил свое значение перехода в следующую страту – юношескую. В то же время принятие в военную общину, приобщение к воинству передвигались на более позднее время, вместе с изменением возраста призыва на службу. В группу «малолетков» – совершеннолетних, привлекавшихся к внутренней станичной службе и проходивших необходимое обучение, юноша переходил в 17 лет, с 1875 г. – в 18; с 1909 по 1917 г. – 19.
По указу от 31 декабря 1765 г. от казаков требовалось, чтобы «на всякий случай потребное по их обряду ружье, лошадей и прочее исправно имели». В.Д Сухоруков показал, что воинские навыки юноши старше 15 лет получали благодаря играм и тренировкам в предместьях населенных пунктов. Юноши проводили время, упражняясь в стрельбе из лука или ружья, джигитовке, участвовали в охоте. Войсковой атаман проводил военные игры и смотр, на котором оценивались быстрота лошадей в скачке, навыки стрельбы, обмундирование и вооружение.
Воинская обрядность имела несколько типичных форм, среди которых важнейшими были проводы и встреча казака со службы. Но еще раньше сложился ритуал проводов и встреч казачьих станиц, отправлявшихся за жалованьем в Москву. Возник он независимо от проводов рекрут и имел свою специфику. Но по мере вовлечения казаков в службу Российскому государству постепенно с ним сблизился.
В XVII – начале XVIII в. он имел военно-общинный характер. Народ вместе с походным войском двигался к часовне (позже церкви), где присутствовали на обедне и молебне Николаю «о покровительстве подвизающихся на брань», и, выйдя на площадь, пили прощальный ковш, затем провожали войско до судов, «запивали взаимное прощание», оставаясь на берегу, пока флотилия не скрывалась.
Возвращение отмечалось теми же действиями в обратном порядке: стрельбой на рубеже, встречей приплывших на пристани всем народом; движением к часовне (церкви), службой благодарственного молебна. Походный атаман сдавал полномочия, казну, и затем жители станицы расходились по домам.
В период государевой службы рассмотренный ритуал сменился проводами казаков на службу и встречей при возвращении. Отдельные эпизоды этих обрядов и целостное описание ритуала находим в очерках Г. Шкрылева и М.Н. Харузина.
Казак готовил походный вьюк, снаряжение коня, оружие, форменную одежду, новое нижнее белье, огниво. Принято было иметь при себе образок и ладанку с горстью родной земли. Землю брали с могилы родных, возле церкви или в саду (иконка и ладанка подвешивались к нательному кресту). Оберегом служил и текст написанной от руки молитвы (обычно 90-го псалма «Живый помощи Вышняго», называемого в народе «подорожним»).
Все это должно было оградить воина от ранений и других бед. В случае нечаянной смерти этот комплекс предметов замещал обряд погребения, происходящий символически в один момент.
«Выход» казака на службу включал прощание с родом. Со всех хуторов съезжались родственники, чтобы проводить его в другую, полную опасностей и лишений жизнь. Часть обрядов происходила в доме, в семье. Новобранца сажали под иконы; гости пели военные песни, произносили напутствия. В кругу близких отец благословлял иконой становившегося на колени сына: «Не посрами казачьей чести», или: «Не посрами Тихого Дона и звания казачьего».
Казак целовал иконы, прощался с отцом, матерью и женой, крестясь и пятясь, выходил из дома. Во дворе жена или отец подводили оседланного коня, кто-либо из родственников подавал оружие. Обязательными были действия при выезде из ворот – стрельба в землю у воротного столба, перескакивание через какой-либо предмет. Большое значение придавалось в этот момент поведению коня, как бы предвещавшему судьбу служивого. За пределами двора новобранцы соединялись в церкви, где служили молебен, после чего начиналось движение к условному рубежу селения. Мужчины и почтенные старики, выстроившись в ряд человек по восемь, шли по станице и пели провожальные песни. За ними вели коней, шли родные и знакомые. На краю селения стояли столы с угощением для станичников, а уходящие из дома казаки демонстрировали свою удаль (джигитовали), состязались в умении владеть оружием, управлять конем, демонстрировали снаряжение.
В станицах и хуторах, расположенных по течению Дона, прощались и с самим «кормильцем Доном Ивановичем». Завершался этот этап построением, выстрелом в воздух и стремительной скачкой в поле. Иногда прощание с «обществом» сокращалось до молебна и сопровождения отъезжающих к краю станицы, и тогда основной смысл ритуала сводился к прощанию с домом.
Возвращение и встреча с родным краем начиналась с одаривания Дона предметами личной экипировки. В Дон бросали фуражки, рубахи, шаровары. Приближаясь к дому, казаки через определенные промежутки времени производили выстрелы в воздух, здоровались с Доном и Донцом, станичниками, родными. Войдя в дом, казак целовал иконы, затем обнимал отца, мать, жену и детей. По случаю возвращения казаков служили молебен и устраивали станичное угощение. Наступало время исполнения обетов, данных при уходе. Церкви дарили иконы, оклады, колокола.
Нетрудно заметить, что описанные ритуалы вбирают в себя элементы некогда существовавших самостоятельно обрядов (например, в XVIII в. особо отмечался переход казака в другую возрастную группу).
Общинный характер имело у казаков и поминовение предков. О пении стариками «на голубцах богатырских песен» во время обряда поминовения упоминает В.Д. Сухоруков. Приведенные им поэтические тексты четырех песен, по-видимому, являются вставками из современного ему репертуара (начала XIX века): «На заре то было на зорюшке» (пуля убила доброго молодца); «Не травушка, не ковылушка»; «Ты кормилец наш, Дон Иванович»; «Не великий там огонюшек горит / То-то во поле кипарисный гроб стоит» (конь у гроба хозяина). Е.Н. Кательников приводит также обычный припев богатырских песен: «Да вздунай-най дунана вздунай дунай». Эти песни фиксировались и в наши дни, а упомянутый припев характерен для терских и некрасовских былинных песен.
А.И. Ригельман оставил свидетельское описание наблюдавшихся им воинских поминальных обрядов на Монастырском урочище, совпадающее в деталях с более поздними публикациями в донской периодике (станицы Митякинская, Раздорская) и нашими полевыми записями (станица Усть-Быстрянская): «…Всякий год на оном кладбище в субботу сырной недели поминовение по убитым делают, куда почти все, исключая самых старых и малых, выезжают и по отслужении над оными усопшими панихиды ездят и
Поминальные дни, установленные церковью (в том числе Вселенские родительские субботы – мясопустная, Троицкая) отмечались не только посещением кладбищ, но и раздачей милостыни, приготовлением поминальной пищи (пышки с медом, пирожки). Вспоминая умершего родственника, женщины должны «причитать». Импровизируемые тексты, в которых использовались традиционные поэтические образы (разрушенное или оставленное гнездо, повалившаяся стена, одинокая былинка в поле и др.), облекались в форму жалобных речитаций (приговариваний). Причитания были обязательными и для погребения. Ими умершего провожали в последний путь.
В погребальных обрядах особая роль отводилась коню, сопровождавшему хозяина. Отголоском существовавшего в древности обычая погребения всадника с конем можно считать опускание в могилу подковы. Как и в современных воинских ритуалах погребения над могилой звучали залпы ружейных выстрелов.
Жизнь воина-казака сопровождалась многими действиями, установленными традицией. В XIX в. продолжают существовать и видоизменяться казачьи обычаи, связанные с воинской службой. Происходит своеобразное перераспределение ролей в отношениях общины и семьи, приводящее к возрастанию роли последней.
Широко распространяются земледельческие обряды, отражающие изменения в хозяйственном укладе, зависимость материального благополучия от производства на земле. В них постепенно инициатива переходит от мужских ватаг, во главе с атаманом обходивших со знаменами дворы и устраивавших военные состязания (скачки, стрельбу на скаку по мишеням, борьбу), к сельской соседской общине и совместным с женщинами действиям.
Жилища и усадьбы донских казаков
Жилища разных народов, несмотря на большое разнообразие, сводимы к ограниченному числу типов. Жилые постройки подразделяются по признакам вертикального и горизонтального развития, планировки, соотношения и связи построек, входящих в комплекс жилища.
К постройкам донских казаков М.А. Рыблова применила систематизацию, основанную на трех признаках: формы жилища (круглой, квадратной, прямоугольной), наличия или отсутствия вспомогательных помещений и структуры (способа организации пространства основного помещения).
В соответствии с этими признаками ею выделено 10 групп построек, сводимых к квадратным, генетически восходящим к круглым (однокамерным с очагом в центре –
При укрупнении и перегруппировке к первому виду относимы квадратные однокамерные с очагом в центре –
Прямоугольные однокамерные с «диагональной» структурой получили название
Прямоугольные жилища (диагональной структуры) с пристроенными помещениями преобразовывались за счет стены (
Поделиться книгой: