Помоги проекту - поделись книгой:
Линда Квилт
Ж
Три правдивые истории, которые могут послужить предупреждением беспечным родителям
Сонливое созданье
ВАНДА Випплтон была, вне всякого сомнения, очень своеобразным ребенком. Так уж определила ей судьба: у людей недалеких неизменно вызывать порицание, а у людей самоуверенных — даже открытое негодование, и в том и в другом случае совершенно недостойные проявления чувств, которые Ванда сносила с милой невозмутимостью. Вполне возможно, что ее ничем непоколебимое внутреннее спокойствие объяснялось тем особым душевным настроем, в котором некогда зачала ее мать.
Брак мистера и миссис Випплтон хоть и выдержал испытание временем, но об их интимной жизни уместнее здесь будет умолчать. Виной тому, по всей вероятности, были старшие братья Ванды — Вилбур и Веверлей. Первый был патологически гиперактивен, второй — в пугающей степени честолюбив, и вместе сделали они жизнь в вилле «Золотой дождь», в их новехоньком тюдоровском особняке, просто невыносимой. Люди, знавшие этих юнцов не понаслышке, прекрасно понимали родителей, когда те, вздыхая, говорили: «Нет-нет, двое — это больше чем достаточно!» Так что Ванда была зачата по чистой рассеянности.
Ни одни роды не давались еще Винникот, матери Ванды, так легко, как эти. Без всяких потуг и толчков дочь ее просто выскользнула из нее. И словно оттого, что и вздохнуть поглубже было ей слишком утомительно, Ванда долго отказывалась оповещать свет о своем прибытии. Она даже ни разу не пикнула, пока акушерка, потеряв всякое терпение, не отвесила младенцу приличный подзатыльник. Но изнурительного крика, столь привычного в родильных отделениях, и тогда не последовало.
Ванда просто открыла свои фиалковые глазки и изумилась, что за суматоха царит в этом мире.
По возвращении в родной вилле «Золотой дождь» мать поджидал большой и очень приятный сюрприз. В отличие от Вилбура, скачущего до полуночи по всему дому, и от Веверлея, докучающего отцу вопросами, на которые ни один здравомыслящий человек не в состоянии был дать ответ, малютка Ванда спала в своей кроватке, как ангелочек. Поднимать страшный рев, только чтобы привлечь внимание, или вопить всю ночь, прося грудь или бутылочку, — было не в ее нраве. Неудивительно, что очень скоро она стала любимицей матери, тогда как братья начали поглядывать на нее с явным недовольством, а потом и со злобным поблескиванием в глазах. Особенно надо было быть начеку с Вилбуром, которого не усмиряли никакие зеленые пилюли, и следить за тем, чтобы он не придушил свою маленькую сестренку ее же подушкой, Веверлею же приходили в голову идеи более изощренные — угостить, к примеру, малышку парой глоточков водки, которую нетрудно было раздобыть в кабинете отца.
Только когда спустя какое-то время обоих сыновей отослали в отдаленный, но много чего повидавший интернат и в вилле «Золотой дождь» неожиданно воцарилась тишина, в голову мистера Випплтона закралась тягостная мысль.
— Странно все-таки в ее возрасте быть уж такой, как бы это сказать, умиротворенной, — завел он однажды разговор со своей супругой, приготовившейся выпить перед сном рюмочку бренди. — А если так пойдет и дальше, если она так и растратит впустую лучшие свои годы?! У нее же должны возникать спонтанные порывы?! Формироваться какие-то интересы: желание поиграть с куклами, порезвиться в саду!
Не успел мистер Випплтон довести до конца свою мысль, как мать с негодованием ринулась на защиту Ванды.
— Вильям, ну как ты можешь говорить такое! — воскликнула она. — Разве недостаточно было нам спонтанных порывов, как ты это называешь? Впервые за шесть лет я смогла хоть чуть перевести дух, а тебе уж не терпится, чтобы и малышка Ванда начала шуметь и буянить! Полюбуйся лучше, как мирно лежит она в своей кроватке! Ты даже и не замечаешь, с какой блаженной улыбкой открывает она свои глазки!
— Ну, разумеется, разумеется, — примирительно отозвался мистер Випплтон, — ты, безусловно, права, моя милая. У меня вот только такое странное чувство…
— Что-то раньше ты особой чувствительностью не отличался, — оборвала его миссис Винникот довольно резким тоном.
Однако, как выяснилось, опасения Вильяма Випплтона не были лишены некоторых оснований. Потребность Ванды во сне воистину не имела границ. Не то чтобы она выглядела вялой или тем более апатичной. Бывали моменты, когда она, хоть и не поражала особой бодростью, но определенно бодрствовала: она не только поглощала то, что предлагала ей мать, но и вбирала в себя все окружающее. И хотя взгляд ее, устремленный на игрушки, трудно было назвать пристальным, и в звуках, издаваемых ею, большой связности не угадывалось, — но все же нельзя было не заметить и проблесков интеллекта в ее глазках и румянца радости на ее прелестном личике.
Благодаря этим и другим, не столь на первый взгляд очевидным, достоинствам Ванда ко всеобщему удивлению стала любимицей деда. Винстон Випплтон в свои восемьдесят лет был еще весьма импозантным господином. Много лет назад основал он семейное предприятие, мебельную фабрику по изготовлению кроватей, и, начав практически с нуля, привел ее к вершинам успеха. Но со временем, все чаще по неволе становясь свидетелем того, как мужчины и женщины один за другим обретают на его детищах мир и покой, к делу всей своей жизни он постепенно охладел. Вверив судьбу «Випплтон и К°» в руки сына, сам он стал проводить дни по большей части в библиотеке своего поместья. И поскольку проделки Вилбура и Веверлея, обоих его нерадивых внуков, всегда действовали ему на нервы, то до недавних пор он избегал визитов на виллу «Золотой дождь», которую к тому же считал воплощением полной безвкусицы.
Однако после рождения Ванды он не смог устоять перед тихим очарованием внучки, а потому отступил от своих правил и скоро обнаружил, что чувства его не остались без ответа. Всякий раз, когда его усатое лицо возникало над кроваткой Ванды, малышка его узнавала и приветствовала дружелюбной улыбкой. Когда Ванде исполнилось три года, дед решил взяться за ее образование — улучая для этого, разумеется, редкие минуты ее бодрствования. Он приносил ей книги из своей обширной библиотеки. Поначалу он ей читал, потом стал давать их полистать самой.
Тихое счастье этих двух родственных душ и безграничное обожание, с которым его супруга относилась к дочери, не смогли все же рассеять затаенных опасений отца Ванды. В надежде пробудить в дочери чувство реальности он решил поставить у ее кроватки будильник — пример беспрецедентной, бездушной жестокости, к которой Ванда отнеслась со свойственной ей невозмутимостью. Она просто повернулась на другой бок и, еле слышно вздохнув, снова заснула.
Этой хрупкой семейной идиллии не суждено было — увы — продолжаться долго. Ситуация резко обострилась, когда внешний мир в обличье начальной школы стал настойчиво заявлять о своих правах. Ванда была немало удивлена теми неуемными требованиями, которые предъявлялись теперь к ее дисциплине и пунктуальности учебными планами и школьными расписаниями. Терпеливо отсиживала она уроки, стоически подавляла зевоту, безропотно сносила учительские нагоняи, но не проявляла при этом ни малейшего честолюбия в отношении хороших оценок по географии или математике. Без всяких усилий, как в трансе, усваивала она все, о чем шла речь. И как только суть дела становилась ей ясна, ее кудрявая головка склонялась на парту и уже в следующую минуту Ванда спала, как сурок. Отчаявшиеся преподаватели скоро отказались от безнадежных попыток хоть чем-то привлечь ее внимание. Один только учитель физкультуры, резвый краснощекий господин по имени Вилбартнот не хотел признавать своего поражения. Он совершенно вышел из себя, когда Ванда однажды заклевала носом на брусьях, вызвал в школу ее отца и высказал ему все, что у него накипело.
Глубоко обеспокоенный мрачными перспективами на будущее дочери, мистер Випплтон собрался с духом и решил еще раз поговорить со своей супругой.
— Избаловали мы ее, вот что, — процедил он сквозь зубы. — Убивает молодые годы! Закапывает в землю талант, который в ней пока дремлет! Предается безделью! А ты ее в этом еще и поддерживаешь! Ты даже и не пытаешься вернуть ее к активной жизни. Совершенно извращенный, на мой взгляд, подход к воспитанию!
Винникот Випплтон, заливаясь слезами, согласилась обратиться за консультацией к незаменимому доктору Варвику, который брался уже, правда без особого успеха, лечить и братьев Ванды. Бросив на Ванду бодрый, беглый взгляд, доктор на этот раз заключил:
— Не беспокойтесь, миссис Випплтон, с вашей дочерью все в порядке. На вид — просто кровь с молоком, абсолютно здоровый ребенок и очень даже, я бы сказал, живой.
Отца Ванды не особенно удовлетворило такое заключение врача. И тогда супруга посоветовала ему прибегнуть к средству, которого он до сих пор старательно избегал.
— Почему бы тебе самому не поговорить с ней? — резонно поинтересовалась она.
Вот так случилось, что мистер Випплтон впервые в своей жизни завел за столом долгий, серьезный разговор со своей дочерью.
— В самом деле, Ванда, — начал он, — так дальше продолжаться не может. У тебя, надеюсь, было счастливое детство, но теперь ты стала взрослой девочкой, и пора бы уже чем-то
Спокойствию, с которым Ванда выслушала речь отца, можно только позавидовать. Она и бровью не повела, пока тот разглагольствовал. А затем воцарилась тишина. Мистер Випплтон выжидательно смотрел на нее, и она решилась, хотя и без особой надежды на успех, предпринять последнюю попытку и постараться все ему объяснить.
— Мне очень грустно, дорогой папа, — сказала она, не повышая голоса, — видеть, что ты из-за меня так тревожишься и переживаешь. Но то, что ты рассказал мне о моих бедных, несчастных братьях Вилбуре и Веверлее, меня, признаюсь, удивило. Не понимаю, зачем им это нужно? Чего они добиваются? К чему так мучить себя — один до потери пульса мускулы накачивает, а другой, как заведенный, все крыс приканчивает? Отчего, скажи на милость, не могут они хоть минутку посидеть спокойно?
— А ты, Ванда? — спросил, тяжело вздохнув, опечаленный отец. — Только спишь, как сурок, да в кроватке лениво потягиваешься — и это все, на что ты способна?
— Вовсе нет, — ответила Ванда. — Ты, папа, по-видимому, упускаешь из виду разницу между dynamis и energeia, на которую, если не ошибаюсь, указывал еще Аристотель. Согласно его учению energeia есть форма бытия, при которой человек активно воздействует на окружающий мир, это царство событий и фактов. Dynamis же, напротив, есть способность переходить из одной формы бытия в другую. Все дело в разнице между активно действующей и потенциально наличествующей силой.
После такой лекции мистер Випплтон лишился дара речи. Ванда почувствовала, что он не в состоянии следить за ходом ее мыслей, и решила попробовать объяснить иначе.
— Может быть, другой, менее онтологический подход покажется тебе ближе, — сказала она. — В таком случае проще всего обратиться к первому закону механики Ньютона, вокруг которого в школе поднимают всегда столько шуму. Речь в нем идет об инерции, и закон этот гласит, что всякий находящийся в состоянии покоя человек будет оставаться в этом состоянии до тех пор, пока на него не начнет действовать другая, вышедшая из состояния покоя, внешняя сила. Если на меня подобная сила не оказывает воздействия, то я нахожусь в состоянии равновесия, а значит — ускорению не подвергаюсь. Понимаешь, что я хочу сказать?
Подобные рассуждения повергли Вильяма Випплтона в глубокое отчаяние, а когда он увидел, что головка малышки Ванды опять стала сонливо клониться к плечу, то решил для себя больше данной темы никогда не затрагивать.
В школе тоже постепенно смирились с безвыходностью положения. Обезоруженные несокрушимым и ничем не омрачаемым спокойствием Ванды и ее добродушной леностью преподаватели попросту оставили всякие попытки пробудить в ней хоть какую-то жажду деятельности. Она окончила школу с глубоко противоречивой характеристикой в аттестате, которая хоть и не отказывала ей в способности на яркие порой проблески ума, но содержала в то же время и резкую критику ее нежелания считаться с правилами игры, непреложными для любого ориентированного на рост, успех и прогресс коллектива.
И все же родители ее не сдавались: дочери необходимо было подыскать подходящее место.
— Не спорю, — завела как-то разговор миссис Випплтон, — очень маловероятно, что какой-нибудь работодатель, будучи в здравом уме, возьмет ее к себе на работу. Но, может быть, для нее найдется занятие в нашей фирме?
— Ты, похоже, полагаешь, что я совсем спятил, — грубо оборвал ее супруг. — Или ты желаешь, чтобы я своими руками загубил «Випплтон и К°»? Представь только, что станут говорить подчиненные, если дочь начальника у всех на глазах будет целые дни сидеть сложа руки! О какой трудовой дисциплине вообще может тогда идти речь?
— Как ты говоришь о своей единственной дочери, Вильям! — жалобно простонала миссис Випплтон и слегка прослезилась. — Ты просто обязан помочь ей — это твой долг перед ней и передо мной тоже. Она могла бы работать в подвале, заниматься, например, архивом, там она никому не помешает.
Сердито хмурясь, мистер Випплтон все же уступил настоятельным просьбам супруги. Несколько недель все шло хорошо, пока в один прекрасный день бухгалтер Ватерстоун не обнаружил, что Ванда заказала и установила в подвале среди стеллажей двуспальную тахту, модель № 12 под названием «Восточный рай», на которой она, вздремнув между делом, полистывала то Овидия, то какой-нибудь новенький остросюжетный триллер из дедушкиной библиотеки.
В этой обострившейся ситуации мать Ванды неожиданно осенила гениальная мысль:
— В салоне-магазине! — с воплем ворвалась она в кабинет мужа. — Как же я раньше не догадалась! Или еще лучше: в витрине, выходящей на центральную улицу! — Мистер Випплтон непонимающе поднял на нее глаза. — Ну конечно, — продолжала она, сияя от радости и возбуждения. — Ты только представь, что это будет за картина: очаровательная Ванда сладко спит в одной из лучших наших кроватей — скажем, в «Миллениум традишнл» из клена и бука или в «Золотой мечте», корпус вишня/карпино, с полировкой. Лучшей рекламы для фирмы и быть не может, и я абсолютно уверена, она с этим заданием прекрасно справится.
Очень скоро выяснилось, что такое решение устраивало всех. У витрины «Випплтон и К°» неизменно толпились покупатели, желая поглазеть на Ванду, сладко дремлющую в розовой ночной сорочке на роскошном постельном гарнитуре из чистого шелка. Местное туристическое бюро включило новую городскую достопримечательность в свои проспекты, а некоторые частные телеканалы даже отправили туда с заданием свои съемочные группы.
Однако, как это часто и бывает, когда все, казалось бы, устраивается наилучшим образом, — нежданно-негаданно на семейную идиллию Випплтона обрушилась страшная катастрофа. В одну роковую среду, под вечер, незадолго до окончания рабочего дня, настало для Ванды горькое пробуждение. Мистер Ватерстоун, бухгалтер, взял на себя нелегкую миссию передать ей страшное известие. Фирма, заявил он, полностью разорилась, злополучные владельцы, преследуемые кредиторами, вынуждены были спасаться бегством, и адрес их местонахождения неизвестен. Фабрика со всем принадлежащим ей имуществом, продолжал он, будет продана с молотка, и Ванде в лучшем случае удастся спасти ее личные сбережения. Ванда протерла глаза, но особого беспокойства не выразила. Она поблагодарила мистера Ватерстоуна, повернулась в своей «Золотой мечте», корпус вишня/карпино на другой бок и провела остаток вечера и всю ночь в мечтательных грезах.
Стоило только Вилбуру и Веверлею заслышать о случившейся катастрофе, как они тут же примчались на место происшествия, надеясь хоть что-то спасти из-под обломков. К величайшему огорчению обоих кредиторы, однако, их опередили. Как фирма, так и вилла «Золотой дождь», были уже конфискованы. И досаду свою они выместили на Ванде. Не без злорадства припомнил Веверлей Ванде, что ее-то всю жизнь только баловали, но теперь безделью и лени пришел конец.
— А ты чем занималась, — вторил ему Вилбур, — пока мы в поте лица зарабатывали себе на жизнь? Но вот наступила расплата, и поделом!
Ванда не понимала, зачем надо было так повышать голос, но все же выслушала тирады братьев со своим обычным равнодушием. Она и не подумала заверять их, что деньги для нее ничегошеньки не значат и что переживать из-за таких пустяков она вовсе не собирается. И правильно сделала, поскольку дедушка Винстон, которого никак не затронули злоключения его сына, не задумываясь, предложил ей разделить с ним свое уютное загородное поместье.
Шли годы, мирно и счастливо текла жизнь Ванды. Не потревоженная ни безрадостными новостями, ни шокирующими происшествиями, выспавшись всласть, она с удовольствием почитывала то «Энциклопедию неведения», то «Лунатиков», а вечера проводила в компании старого Винстона за бокалом отборного винтажного портвейна.
Но неумолимый рок, неусыпно бдящий, как бы на земле ненароком не воцарился мир и покой, не обошел стороной и этой идиллии. Как-то утром Ванда нашла своего любимого дедушку сидящим, как и накануне вечером, в высоком каминном кресле с подголовником, с пустым бокалом в руке, но уже бездыханного. Этот удар судьбы поразил ее гораздо сильнее, чем исчезновение родителей. Впервые в жизни ее охватил прилив такой тоски, от которой уже недалеко было и до настоящего горя.
Поэтому она с облегчением вздохнула, когда в ее доме появился мистер Винфрет Вайт, душеприказчик по делам наследства, элегантный молодой господин десятью годами моложе ее. С предупредительной улыбкой на лице приступил он к делу, организовал с надлежащими почестями похороны в фамильном склепе Випплтонов, взял на себя бумажную волокиту, связанную с оформлением наследства. То, что старик оставит все свое состояние любимой внучке, можно было ожидать. Удивление у Ванды вызвал скорее тот интерес, который выказывал ей мистер Вайт, — интерес, далеко выходивший за рамки его служебных обязанностей.
О любви раньше Ванда особо не задумывалась. Как она понимала, под этим имелось в виду своеобразное времяпрепровождение, связанное с большими затратами нервов и душевных сил. Винфред, впрочем, находил невозмутимое, кошачье хладнокровие Ванды просто неотразимым. Поначалу ее отпугивали пылкие его натиски, но в конце концов, отчасти потому, что это ей льстило, отчасти потому, что казалось менее обременительным, она уступила его настойчивым ухаживаниям, и, когда время траура, которое она провела в снах и грезах в совершенном одиночестве на дедовом викторианском ложе, закончилось, они поженились.
Несколько часов подряд просидел Винфред у кровати своей супруги, наблюдая, как она спит. Для него это было восхитительнейшее зрелище, и ничто, даже легкое посапывание, не могло разрушить этого впечатления. Когда же Ванда наконец открыла глаза, то, придя в некоторое изумление от обращенного на нее полного нескрываемой страсти взора Винфреда, не стала оказывать сопротивления. Она вовсе не показалась ему безучастной или флегматичной, ее сонливость, наоборот, еще больше разжигала его пыл, в то время как она, дивясь такому запалу, не переставала себя спрашивать, а стоит ли того весь этот ажиотаж, не преминув, однако, чуть позднее вновь погрузиться в полную безмятежность сна.
В скором времени союз их был увенчан потомством. Ванда отнеслась к этому событию со сдержанным интересом и произвела на свет свое чадо точно так же, как и ее мать, абсолютно без всякого волнения и даже в некоторой рассеянности. Произошло еще одно происшествие, также не вызвавшее у нее особого ликования, в то время как супруг ее пришел в несказанный восторг — портрет какого-то предка випплтонской династии свалился со стены в бурную, штормовую ночь, а за ним обнаружился старинный сейф. Картина изображала усатого господина, отличающегося удивительным сходством с Винстоном, в сейфе же обнаружилась пачка акций Ай-би-эм, которые дед Ванды закупил еще в 1940 году и о которых просто-напросто забыл.
Об этой прихоти судьбы очень скоро узнали и братья Ванды. Излишне говорить, что пережить такое известие им было нелегко. Сердца их снедала злоба. Ну разве справедливо, негодовали братья, не находя ответа на этот мучительный вопрос, что именно Ванде ни за что ни про что достались випплтонские миллионы? Не нам вершить суд над несчастными ее братьями за эту злобу, и даже при всем желании не могли бы мы установить хоть малейшую связь между их завистью и теми несчастьями, которые в скором времени постигли обоих. Но факт остается фактом: Вилбур испустил дух от передозировки стимулирующих мышечный рост анаболических стероидов, а у Веверлея, летящего в самолете на международный неврологический конгресс, случилось прямо над Атлантикой кровоизлияние в мозг, и по прибытии в вашингтонский аэропорт его могли доставить уже только в морг.
Делая минимум того, что в человеческих силах, Ванда с величайшей легкостью пополняла, восхищала и вела по жизни свое семейство. В последний раз она сомкнула веки на девяносто восьмом году в своей огромной кровати, окруженная и оплакиваемая тремя детьми, семью внуками, пятнадцатью правнуками и неопределенным числом праправнуков, запомнить имена и лица которых ей всегда казалось чересчур затруднительно.
Пожалуй, уместно будет в заключение сказать несколько слов о значении земного пути Ванды для потомков. Хоть и нельзя с уверенностью утверждать, что сердце ее пламенело огнем, однако на протяжении всей своей долгой жизни не претерпела она ни единого мгновения скуки. Вполне возможно, что в истории Англии она не оставила сколь-нибудь глубокого следа, но, как любила она повторять, цитируя одного пресловутого немецкого философа: «Дело заключается не в том, чтобы мир изменить, а в том, чтобы его пощадить». В этом смысле она могла бы служить нам живым примером, что жизнь существует и по ту сторону тревог и борений. Через все годы пронесла она твердое убеждение, что ни один плод не сладок так, как незаслуженный.
Врушка-квакушка
Мелинда Милфорд была славной, послушной девочкой. Ее мать, Мелани, молодая вдова с достатком, имела все основания ею гордиться. Но был в поведении Мелинды, к сожалению, один маленький изъян. Она имела привычку корчить рожи. Когда мать заходила к дочери в ее обклеенную нежно-розовыми обоями комнату, то наталкивалась там на такое страшилище, что разум отказывался признавать в нем кровное свое чадо. Гримасы удавались дочери так мастерски, что матери всегда казалось, что перед ней настоящий гуманоид из тех самых научно-фантастических фильмов, которые Мелани Милфорд когда-то очень любила смотреть. Однажды Мелани все-таки решилась позвонить тетушке Милдред, живущей в загородном поместье в глуши Котсволдских гор и славящейся своими мудрыми советами.
— Надо бы малышку как следует запугать, — порекомендовала тетушка Милдред. — Скажи ей, что если вдруг, когда она опять скорчит рожу, случайно пробьют часы, то лицо у нее таким и застынет, и уже — навсегда. Это, думаю, несколько ее облагоразумит.
К совету старой девы прислушались — и предостережения матери в самом деле заставили Мелинду задуматься и даже на какое-то время отказаться от упражнений в искусстве гримасничанья. Но так как Мелинда была девочка смышленая, то очень скоро у нее закралось подозрение, что мать ей просто морочит голову.
— Ерунда все это, — негодовала Мелинда, — навыдумывали сказок, но меня так просто не проведешь! — Без двух минут двенадцать она встала в столовой перед большим зеркалом и, как только часы начали бить, состроила такую страшную гримасу, какую только могла. А потом, когда лицо ее без малейших усилий опять приняло свой обычный вид, дом огласил ликующий крик.
— Так я и знала! — воскликнула Мелинда. — А все эта противная тетушка и эти ее дурацкие враки!
Но когда, как обычно под Рождество, почтенная дама, покинув свое горное уединенье, переступила порог их дома, маленькая Мелинда, не умея долго держать зла, приложила все усилия, чтобы быть с тетушкой предельно вежливой и внимательной. Всякий раз, когда старая грымза не могла найти своего вязанья, тапочек или слухового рожка, Мелинда носилась по всему дому в поисках этих жизненно необходимых вещей и обнаруживала их в самых неожиданных местах — в зимнем саду, в уборной или в подвале. С поистине ангельским терпением выслушивала она подробные отчеты о болезнях тетушки Милдред, узнавая при этом много нового о различных формах гастрита, как то — эрозивном, полипозном и хроническом атрофическом, а также о кишечных заболеваниях типа — болезнь Крона и болезнь Уиппла.
Рождественский обед поначалу протекал мирно и в полной гармонии. Но когда Мелинда увидела, как тетушка с аппетитом уплетает уже не первую порцию пудинга, ей показалось уместным деликатно намекнуть:
— Милая тетушка, а не лучше бы тебе поберечь свой желудок? Сладкое в таком количестве может оказаться вредным для твоей кишечной флоры!
— Что ты выдумываешь! — напустилась на нее почтенная дама, довольно шумно при этом икнув. — Я даже еще и не притрагивалась к десерту!
— Как это не притрагивалась, — возразила маленькая племянница. — Я же своими глазами видела, как ты чуть ли не полблюда умяла.
— Да это просто наглая ложь, — прогремела в ответ Милдред. — Ты что, забыла девятую заповедь? Не давай ложного свидетельства на ближнего твоего! Но помяни мое слово — это тебе так не пройдет! Отныне, вздумаешь только на кого грязную напраслину возводить, изо рта у тебя всякий раз мерзкая малюсенькая жаба выскакивать будет!
Бедная Мелинда лишилась от возмущения дара речи. Что позволяет себе эта старая ведьма! Сначала лжет самым бесстыдным образом, а потом еще любовь к истине берется проповедовать! И вдобавок эти смехотворные угрозы, которыми можно запугать какую-нибудь малолетку, но не десятилетнюю же девочку, прекрасно понимающую что к чему! Внешне Мелинда отреагировала на такую наглость с завидным самообладанием, однако для себя твердо решила при первом удобном случае проучить старое пугало.
Когда на следующей день Мелинда спустилась в гостиную и застала там за вязаньем тетушку Милдред, то, помедлив поначалу в нерешительности, собралась-таки с духом и, пожелав тетушке доброго утра, спросила самым что ни на есть невинным тоном:
— Послушай, тетушка, а зачем ты все время в мамин стаканчик для зубной щетки писаешь?
Не успела она произнести последнее слово, как на языке у нее что-то зашевелилось, и — надо же — сквозь ее алые губки протиснулась и вылезла наружу малюсенькая жаба.
— Смотри-ка! — воскликнула тетушка Милдред и захихикала при виде склизкого серо-бурого создания, запрыгавшего по полу. — Ну что я тебе говорила!
На мгновение Мелинда просто остолбенела от ужаса, а когда чуть опомнилась, то вихрем, не произнеся больше ни слова, умчалась к себе наверх и зарылась в подушку своим милым личиком.
До отъезда тетушки Милдред она больше не спускалась вниз. Мало-помалу ей становилось ясно: если колдовство, насланное старой мымрой, не рассеется, то ее в ближайшее время ждут в жизни серьезные осложнения. Но, может быть, волшебные чары действовали лишь в присутствии этой ужасной тетушки Милдред? Или проклятие и теперь, после ее исчезновения, остается в силе? Выяснить это проще всего было путем эксперимента. Мелинда встала у себя в комнате перед зеркалом и провозгласила: «Я умерла» — и тут же изо рта ее выползла новая крошечная жаба. Сомнений не оставалось — впредь ей придется следить за каждым своим словом!
— Но мне-то за что?! — сокрушалась бедная девочка. — Все вокруг, включая тетушку Милдред, могут болтать, что им вздумается, неважно, правда это или неправда, и никакие мерзкие животные у них при этом изо рта не выскакивают. А мне почему нельзя? Это нечестно! — Она схватила скользкое крошечное создание и швырнула его в окошко.
В критических ситуациях в человеке всегда проявляются подлинные его задатки. Несмотря на отчаянность положения, Мелинда не утратила способности смотреть на вещи философски. Отличить истину от лжи, рассуждала она, не так-то легко, как можно предположить. Когда человек в силу обстоятельств оказывается вынужден говорить правду и только правду, он неизбежно и очень скоро сталкивается с серьезными трудностями. Для начала приходилось принять тот бесспорный факт, что знать всей правды не может никто. Кроме того, нельзя было валить в одну кучу и все разновидности неправды. С моральной точки зрения существует большая разница между неправдой, которая говорится по неведению, по заблуждению, по забывчивости, по ошибке или просто по глупости, и явной ложью, когда ввести в заблуждение хотят намеренно. Но и в этом последнем случае предстояло распутать целый клубок всевозможных вариантов. Взять с потолка, наврать с три короба, втирать очки или вешать лапшу на уши — все это было далеко не одно и то же. Охотничьи небылицы нельзя путать с матросскими байками, а «врать не краснея» — значит нечто иное, чем «врать как по печатному» — изречение, особо пугавшее Мелинду своими последствиями. А если хорошенько вдуматься, то как же, собственно говоря, следует относиться ко всякого рода недомолвкам и околичностям? Разве мыслимо без них любое человеческое общение? Кроме того, не совсем четко представляла себе Мелинда, где проходит граница между ложью явной, ложью благонамеренной и простыми россказнями. Она решила обратиться за помощью к словарю и вычитала там, что россказни есть «болтовня, балагурство, потешные рассказы», которые никому не приносят вреда и ничьей репутации не порочат, а служат скорее для развлечения слушателей. Другая книга разъясняла, что благонамеренная ложь, то есть «продиктованная благими побуждениями, не только простительна, но и полезна и даже необходима». Полезна и даже необходима! Это же в корне меняет дело, начала соображать Мелинда, но не была уверена, что и прыткие амфибии будут считаться с подобными тонкостями формулировок, столь дорогими сердцу любого философа.
Ввиду пугающей по своим масштабам путаницы понятий Мелинда решила подойти к делу опытным путем. Экспериментаторская жилка внушала ей недоверие к воздушным замкам отвлеченных теорий и требовала весомых вещественных доказательств. Но и проведение опыта вселяло большие опасения. Допустим, она начнет врать своей матери или подружкам, не грозит ли это тем, что маленькие хладнокровные создания наводнят тогда собой весь дом? Кроме того, она никак не хотела допустить, чтобы родственники застали ее за выплевыванием жаб. И тут Мелинду осенила гениальная мысль. Она побежала к ближайшему телефону-автомату и набрала наугад какой-то номер.
— «Виттлер и сыновья». Магазин строительной техники, — отозвался на другом конце бойкий голос.
— «Маунтфорт и К°», отдел проектирования, — представилась в свою очередь Мелинда. — Мы планируем закупку трех одноковшовых экскаваторов, вместимостью до четырех тысяч тонн каждый.
Не успела она закончить фразу, как почувствовала, что в горле у нее с трудом протискивается наружу огромная жаба, чтобы пресечь такую неслыханную ложь. Появление квакающего создания, однако, не обескуражило Мелинду, и она мужественно продолжила свой эксперимент. Следующим на проводе оказался святой отец Томас Ветстоун, сверхштатный каноник аббатства Клаудберри в графстве Шропшир.
— Ваше преподобие, прошу простить меня за беспокойство, — проговорила Мелинда прерывающимся голосом, — но я нахожусь в большом затруднении.
— Дитя мое, смело открой мне все, что тяготит твою душу, — отозвался каноник.
— Дело в том, что я, — проговорила Мелинда, — я испытываю отвращение к некоторым божьим тварям, особенно к склизким.
— Что ж, не очень похвально с твоей стороны, — заключил преподобный отец. — И это все, в чем тебе хотелось покаяться?
— Почти, — призналась Мелинда, и на губах ее тут же появился малюсенький головастик.
Вполне удовлетворенная своим экспериментом, она повесила трубку. Было ясно — полуправда имела менее тяжкие последствия, чем наглое вранье. По всей очевидности, размеры жабы напрямую зависели от калибра каждой отдельной лжи. Экспериментальные данные следовало в дальнейшем, разумеется, уточнить и систематизировать, но в настоящий момент Мелинда была вполне удовлетворена результатами и решила ими пока ограничиться.
Не подлежало сомнению — впредь от нее требовалась предельная честность и во избежание неприятных последствий ей отныне придется тщательно взвешивать каждое слово. Безусловно, это проще сказать, чем сделать. Вообще не раскрывать рта тоже ведь невозможно. Но известная мудрость «Слово — серебро, молчанье — золото», без сомнения, становилась теперь основным правилом поведения.
Хотя Мелинда и старалась всячески скрыть от матери горькую правду, но некоторая подавленность дочери все же не утаилась от глаз миссис Милфорд. Вместо того чтобы, как прежде, оживленно болтать с подружками или знакомыми, заходящими к ним в гости, Мелинда теперь все больше помалкивала. Когда же с вопросом обращались непосредственно к ней, то прямота ее ответов порой далеко выходила за рамки вежливости. «Дурацкое предложение!» — бросила она, к примеру, когда мистер Мёрдок, один хороший приятель матери, спросил, почему бы ей не сходить после обеда в кино, а он бы, ясное дело, не стал скучать с ее матерью.
И в школе все шло уже не так хорошо, как раньше. Там только теперь и говорили, что о неслыханных дерзостях Мелинды. Никто не мог понять почему, когда в школьной столовой на обед раздали такие аппетитные сосиски в тесте, она вдруг бросила тарелку повару прямо в лицо, и все из-за того, будто кто-то сказал, что блюдо это называется «toad-in-the-hole» — «Жаба в норе». Часто на самые безобидные вопросы поступали от нее совершенно возмутительные ответы. Так что даже мистер Мюллер, добрейшая душа среди всех учителей, и тот не удержался от мягкого упрека в ее адрес.
— Откровенность, — заметил он, — черта, безусловно, похвальная, если, конечно, знать меру! — Реакция ее школьных товарищей подобной деликатностью не отличалась.
И нескольких примеров будет достаточно, чтобы наглядно продемонстрировать, в каком отчаянном положении оказалась Мелинда. Когда однажды Молли Макгифферт захотела узнать, нравится ли Мелинде ее новая прическа, то услышала от нее: «Крысиное гнездо какое-то!» Минни Муллок повезло не больше, когда она поинтересовалась у Мелинды, почему та не хочет прийти к ней на день рождения. «С тобой ужасно скучно, Минни», — последовал короткий ответ. При этом Мелинда никого не хотела обидеть. Она просто боялась, что ей опять придется расплачиваться каким-нибудь головастиком, решись она на благонамеренную ложь. Очень скоро у нее даже выработалась привычка прикрывать рукой рот, на случай, если вдруг ненароком заболтается или отступит от правды — хотя бы на волосок. Разумеется, не так-то легко было удерживать на языке малюсенькое резвое существо, пока не останешься одна и не сможешь наконец его выплюнуть. Но это все же лучше, чем потом терпеть язвительные шуточки своих одноклассников.
Поделиться книгой: