Помоги проекту - поделись книгой:
Так что Эвола зря грешил на пеласгов. И зря поверил ему и Бахофену М. Серрано, назвавший «архаической» идею Великой Богини и связавший ее с доарийским эгейско-средиземноморским и даже дравидским населением. Этнический состав доэллинского населения Греции теперь стал более или менее ясным. «Догреческий субстрат представлял собой в диахроническом плане многослойный конгломерат гетерогенных явлений, древнейшие из которых следует отнести к доиндоевропейскому слою» (первоначальное население Крита). Но и «первыми индоевропейцами…на юго-востоке материковой Греции, Крите и других эгейских островах были не «пеласги», а «хетто-лувийские племена, пришедшие из Анатолии, а второй догреческий слой это и были «пеласги», племена вышедшие из восточных областей Балканского полуострова, расположенных в непосредственной близости к фракийским.
Таким образом, прослеживается связь между пеласгами и Трипольской культурой, приписываемой фракийцам. Характерной чертой Трипольской культуры являются статуэтки женских божеств, расставленные на глиняных жертвенниках в домах. В своей огромной монографии «Прародина ариев» Ю.Шилов, в соответствии со своими установками на провозглашение Украины «родиной слонов» не только утверждает, будто «именно украинский народ сохранил наибольше традиций древнейших ариев», но и делает из области распространения Трипольской культуры, которую отождествляет с мифической Араттой, главный центр мировой цивилизации. Шумер, оказывается, всего лишь жалкая периферия «Трипилля».
Однако в этой навозной куче националистической брехни можно найти и рациональные зерна. В книге Ю. Шилова упоминается, в частности, о том, что Трипольскую культуру связывают как раз с племенами пеласгов и что для нее характерна традиция Великой Богини-Матери. Эта традиция идейно связывает Триполье и Крит. А кто жил на Крите, мы знаем из гомеровской «Одиссеи»:
А Кносс был как раз центром критской культуры. Культуры Великой Матери.
Если же потянуть ниточку в сторону Малой Азии, обнаружится та же самая закономерность. Особое удивление у Геродота вызывали ликийцы своим совершенно особым обычаем, отличающим их от всех народов: они называют себя по матери, а не по отцу. Причем ликийцы «издревле происходят с Крита» (I, 173).
Ученые долго бились над дешифровкой ликийского языка, не зная, к какой семье его отнести, индоевропейской или кавказской. Но впоследствии чаша весов сильно склонилась в сторону индоевропейского характера ликийского языка. Жаль, не дали заняться этим нашим доблестным дилетантам от языкознания, вроде Гриневича: они как узнали бы, что по-ликийски «жена» будет «лада», сразу же провозгласили бы ликийцев славянами и заявили территориальные претензии на Крит и Ликию. Серьезные же ученые, такие как Х. Педерсен, сближают ликийский язык с хеттским.
Дионис и Аполлон
Агентом южной цивилизации, коварно проникшим в среду нордических гипербореев, считался Дионис, сын Семелы, т. е. Земли, — еще один повод для ликования наших славянобесов, которые могут по этому случаю объявить Диониса «русским богом». Известно, что последователем Диониса называл себя Ницше. «Патриархальщикам» это очень не нравилось. А. Боймлер строго следовал линии Бахофена: «У Бахофена Дионис и Аполлон это не безмерность и мера, а земля и небо, привязанность к материи и свобода от нее. Противоположность дионисического и аполлоновского начал совпадает у Бахафена с противоположностью между хтоническим и ураническим началами». Поэтому Боймлер всеми силами старался достичь невозможного: «отчистить» Ницше от Диониса, доказать, что Ницше своего Диониса просто выдумал, чтобы поиздеваться над публикой, а на самом деле был последователем Гераклита.
Ю. Эвола шел дальше и, не пытаясь как-то реабилитировать Ницше, сурово осуждал его за его дионисизм. Он писал, что «эллианская культура имела более древний слой, а именно эгейский и пеласгический, в котором снова возникает общий мотив атлантической культуры Серебряного века, главным образом, в форме культа Деметры, но часто еще с примесью мотивов низшей, связанной с хтонически-демоническими культами. Этому слою противостояли как собственно эллинские культурные формы, созданные племенами завоевателей, ахейцами и дорийцами, и отличающиеся олимпийским идеалом гомеровского цикла и культом гиперборейского Аполлона». Рецидивами влияния древнего слоя Эвола считал разные формы культов Диониса и Афродиты, а также учение Пифагора. Ранее мы уже видели, что Эвола учуял пеласгический дух и у Гесиода.
«В послегомеровской Греции наблюдаются различные признаки возрождения порабощенных коренных слоев, которые восстают против собственно эллинского элемента. Снова появляются хтонические мотивы, которые были свойственны древнейшей культуре… Кризис приходится на VII–VI века до н. э. Тогда в Греции разразилось дионисическое безумие, которое лишь потому обрело такое значение, что ему проложили дорогу женщины». Суть дела не менял, по мнению Эволы, даже переход от диких фракийских форм к эллинизированному, орфическому Дионису, так как он остается, несмотря на это, подземным богом, связанным с хтонической Геей и хтоническим Зевсом.
«Дионисическую эпидемию» Эвола связывает с кризисом власти аристократии в греческих полисах. Он тоже подчеркивает тот, отмеченный Бахофеном факт, что народные тираны, как правило, возводили свое право на власть к женщине и наследовали ее по женской линии. Эвола усматривал в этом взаимосвязь между демократией и гинекократией. По его мнению, неправильно считать, будто греческая демократия была победой греческого народа: на самом деле это была победа Малой Азии или, скорее, Юга над греческими племенами.
Пифагорейство Эвола считал «возвратом пеласгического духа», поскольку основными его чертами были культ Деметры и пантеизм. «В принципе это лунный дух жрецов-халдеев…, которые представляли себе мир как число и гармонию. Темный, пессимистически-фаталистический мотив теллуризма содержится в пифагорейском учении о рождении на Земле как о наказании и в учении о реинкарнациях… Но душа, которая все время снова возрождается, это не более чем душа, подчиненная хтоническому закону. Пифагорейство и орфизм с их учением о реинкарнациях показывают тем самым, какое большое значение они придают теллурическому началу и истине, характерной для матриархата. С учетом всего этого становятся понятными приверженность Пифагора к богиням вроде Деметры (после его смерти его жилище стало храмом Деметры), а также высокое положение женщины в пифагорейских сектах, где они выполняли даже роль жриц».
Итог, который подводит Эвола: в Греции боролись между собой два мира, но ни один из них не одержал убедительной победы. «Дельфийскому Аполлону и олимпийскому Зевсу так и не удалось образовать универсальное целое и действительно победить демона». «Рядом с мужественным идеалом культуры как духовной формы, героическим кругом тем и осмысливанием уранического начала в олимпийской религии цепко удерживались культ Афродиты и чувственности, Диониса и сверхэстетизации и утверждалось мистически-мечтательное направление орфических реинкарнаций, мотив греха, чисто созерцательный взгляд на природу деметрианско-пифагорейского типа и вирус демократии и антитрадиционализма».
Схематизм никого еще до добра не доводил. И стройная схема противостояния Аполлон-Дионис тоже разлетается вдребезги, если поближе присмотреться к самому Аполлону. Как отмечает С. А. Токарев, большинство исследователей признает его божеством пришлым, малоазиатским по происхождению. А. Ф. Лосев ссылается, в частности, на Вилламовица, который еще в 1903 году высказал мысль о малоазиатском происхождении Аполлона. Вилламовиц базировался при этом на антагонизме между Аполлоном и греками у Гомера, что, действительно, бросается в глаза. Аполлон у Гомера изображается всегдашним противником ахейцев.
То, что Лосев пишет дальше об Аполлоне, наверное, повергло бы Эволу в шок: «Архаический и хтонический Аполлон, несомненно, реализовал ту же идею вечного возвращения жизни и смерти, которая еще более хтонически была выражена в …Гиацинте», а от Гиацинта «тянется некоторая нить к Дионису». И это Аполлон, «основное божество патриархата». Эвола окружил образы олимпийских богов небесным сиянием, а Аполлон, мало того, что он такой же педик со своим Гиацинтом, как Зевс со своим Ганимедом, они оба, гады, к тому же еще и «хтонические» по происхождению!
Женоненавистник Эвола, разумеется, не любил амазонок, а ведь это были не какие-нибудь там презренные южанки, а арийские женщины. Крупнейший советский специалист по сарматам К. Ф. Смирнов писал: «По ряду могил Илека особенно заметно почетное положение богатых женщин-наездниц и жриц. После наших исследований на Илеке бессмысленно отрицать гинекократические черты савроматов». В другой своей работе он проводил такое разделение: «В жизни скифов матриархальные отношения не оставили следов», зато «у савроматов, исседонов и массагетов они были ярко выражены».
Другой наш специалист по этим народам Б. Н. Граков указывал на пережитки матриархата у некоторых киммерийских племен, предшественников скифов в Причерноморье, а именно тех, которые потом смешались с сарматами, и упоминал в этой связи предание о нашествии киммерийских амазонок из Северного Причерноморья на Аттику в 1251 году до н. э.
Эвола поносит амазонок за то, что они «незаконно присвоили двойную секиру гипербореев, и поддерживали Трою, город Венеры (сиречь Афродиты) против ахейцев». Понятно, почему на стороне Трои выступала Афродита, ведь троянский царевич Парис присудил ей первое место на конкурсе красоты. Непонятно только, каким образом Аполлон и Афродита оказались по одну сторону баррикад, в то время как Эвола строго-настрого приказал им быть по разные стороны.
Эвола также несправедливо обвиняет амазонок в незаконном присвоении чужого имущества. Двойная секира была на Крите атрибутом Богини-Матери и никогда не изображалась в руках мужского божества. Богиню часто сопровождали голуби, которые изображались сидящими на двойных секирах.
С греческим названием двойной секиры «лабрис» связывают слово «лабиринт», а знаменитый критский лабиринт — место действия мифа о Тесее и Ариадне. Как известно, Тесею удалось победить ужасного Минотавра благодаря помощи Ариадны, влюбившейся в него, потому что Тесей перед отъездом на Крит принес жертву Афродите. Вошедшая в пословицу «нить Ариадны» помогла Тесею найти выход из Лабиринта, а юноши и девушки, обреченные в жертву чудовищу и спасенные Тесеем, устроили на радостях веселый хоровод.
Как выглядели эти хороводы, можно узнать из описания изображений на щите, выкованном Гефестом для Ахилла («Илиада», песнь 18):
Умерший в январе 2000 года шведский исследователь Фритьоф Халльман обратил внимание на сходство описанного Гомером хоровода с танцами, которые до сих пор исполняет на праздниках весны молодежь в Швеции и Финляндии и которые называются «девичьими танцами». Атрибутом этих танцев является связывающая танцоров лента, которая постоянно должна быть натянутой, для чего она то наматывается вокруг тела или вокруг руки, то разматывается.
Совершенно ясно, что речь идет о весеннем празднике в честь богини любви — как отмечает тот же Халльман, Ариадна часто отождествлялась с самой Афродитой — а страшный Лабиринт был всего-навсего танцплощадкой для исполнения ритуальных хороводов. Такие же лабиринты для танцев диаметром от 15 до 25 метров строили и в Северной Европе, где они назывались «троянскими замками». Троя же, как мы помним, была городом Афродиты, и само имя этого города Ф. Халльман возводит к немецкому корню «dreh-» и валлийскому «troi», обозначающему «верчение», т. е. Троя, как и Лабиринт, это тоже танцплощадка.
Уцепившись за Трою Ф. Халльман вспоминает и «троянские игры», описанные Вергилием в книге пятой «Энеиды»:
Троянские игры понадобились Ф. Халльману для толкования изображений на этрусском кувшине из Тральятеллы, на котором их не меньше, чем на знаменитом щите Ахилла: тут и всадник с копьем, и совокупляющаяся пара, — может быть, это Тесей и Ариадна. Эротические мотивы вообще играли видную роль в этрусском искусстве. Но сам же Халльман отмечает, что в лабиринтах северной Европы отсутствует военный элемент троянских игр: они строились для праздников весны и любви и, возможно, никакого отношения к Трое и не имели, и название их нужно переводить буквально: не «троянские замки», а «замки для хороводов».
Надо сказать, что Ф. Халльман много путает в своих исследованиях так, словно он сам заблудился в лабиринте. Он писал свою книгу, заранее поставив перед собой цель (что всегда плохо): доказать, будто исходной точкой распространения лабиринтов был не юг, а север Европы. Как и все, пользуясь шутливым французским выражением «нордизаны», он был буквально помешан на идеях Юргена Шпанута. Этот немецкий пастор прославился тем, что локализовал Атлантиду в Северном море. Гибель ее в XIII веке до н. э. вызвала великое переселение народов в Центральной Европе и нашествие на Восточное Средиземноморье т. н. «народов моря», о победе над которыми сообщает в своих надписях египетский фараон Мернепта (1251 — 1231 г. до н. э.), а при Рамзесе III (1204–1173 г. до н. э.) египтяне перешли в наступление и разбили народы моря на их островах.
Однако греческие племена ахейцев завладели нынешней Элладой задолго до того катаклизма, который живописал Шпанут; с этой катастрофой, если она на самом деле была, можно связывать лишь вторую волну переселения греческих племен, а именно дорийцев, которых Гомер уже упоминает, наряду с ахейцами, в числе жителей Крита. А сходные черты уклада жизни дорийцев и германцев были отмечены еще Энгельсом.
Ф. Халльману не приходила в голову мысль, что прародиной лабиринтов мог быть не юг, и не север, — это могла быть общая прародина пеласгов, греков и германцев на востоке Европы.
Но еще хуже, что Халльман не только нордизан, но и «мужизан». Он берет за основу не изначальный миф о Тесее и Ариадне, а его более позднюю патриархальную переделку, согласно которой не Ариадна спасла Тесея, а наоборот, Тесей спас Ариадну. Вокруг этого накручивается целая теория «солнечного мифа»: Ариадна это воплощение Солнца, нить Ариадны — символ спирального движения Солнца, Минотавр — олицетворение Зимы, а Лабиринт — зимний плен Солнца, из которого его, точнее ее, освобождает герой в противоположность вавилонскому мифу, в котором богиня любви Иштар освобождает из пещеры солнечного бога Таммуза. Такое же символическое толкование дается и Троянской войне: многолетняя война просто из-за женщины выглядит абсурдом, зато освобождение «солнечной девы» из Трои, она же Лабиринт, — дело вполне «богоугодное».
Эвола, конечно, не похвалил бы Халльмана за «солнечную деву», потому что он, как мы знаем, считал Солнце исключительно мужским символом. Но особенно недоволен был бы М. Серрано: он-то учил, что герои не должны изменять своим валькириям, за это их ждет суровая кара, а Халльман, наоборот, призывает разбрасываться «валькириями» направо и налево: победитель дракона Тьмы не оставляет себе освобожденную им солнечную деву, а всегда должен передать ее наследнику: Ясон — Эгею, Зигфрид — королю Гунтеру, Тесей — Дионису.
Ну все на свете переврал ученый швед! Он заставил перемениться ролями не только Ариадну с Тесеем, но и Медею с Ясоном. В мифе об аргонавтах, как и в мифе о Тесее, после жертвы, принесенной Афродите, Медея влюбляется в Ясона и помогает ему одолеть огнедышащих быков (колхидский вариант Минотавра). И никому Ясон Медею не уступал: убив его детей в отместку за измену, она бежала из Коринфа в Афины, где стала женой Эгея, отца Тесея.
Тесей, действительно, во время остановки на Наксосе, уступил Ариадну Дионису. Но и Тесея тоже постигла кара: покончил с собой его отец, а самого Тесея, коварно, как Хаген Зигфрида, убил царь Скироса Ликомед.
Что же на самом деле кроется за мифическим образом Минотавра? Как говорится в примечаниях к «Мифологической библиотеке» Аполлодора, мифологическая традиция о Минотавре хранит в себе следы древних критских верований, на которые оказали влияние и религии Древнего Востока, прежде всего Египта и Финикии. Крит был главным культовым местом Зевса. Эпитет Зевса на Крите был Астерий (звездный). По-видимому, позднее Зевс Астерий раздвоился, и Астерий стал земным отцом Миноса, который женился на Европе (финикийской, отметим про себя, царевне), похищенной до этого Зевсом, принявшим образ быка. Немецкий исследователь Бете пришел к выводу, что бык и Минос были идентичны в критских верованиях: «Минос является богом в облике быка. Имя является не чем иным, как варварским именем божества некого негреческого народа».
Фрески Кносского дворца изображают игры с быками, явно имевшие культовый характер. В критских культовых местах изображались бычьи рога. Черепа быков с огромными рогами найдены перед жертвенниками Кносского дворца.
Любовь жены Миноса Пасифаи к Критскому быку, плодом которой был Минотавр, является фантастическим отражением древнего критского религиозного обряда, совершавшегося женой царя-жреца. И в Афинах, сохранивших древние связи с критскими жрецами, жена архонта-царя вступала в ритуальный брак с Дионисом в храме последнего Буколионе. Сам Дионис иногда представлялся греками в образе быка. Ритуал этот мог быть заимствован с Крита.
Но ближе всего культ быка к финикийским верованиям. Дж. Фрэзер пишет: «Сходство критских преданий с карфагенскими ритуалами наводит на мысль, что культ Миноса или Минотавра испытывал сильное влияние со стороны семитского культа Ваала. Предание об агригентском тиране Фаларисе и его медном быке является, возможно, отзвуком аналогичных обрядов на острове Сицилии, где влияние карфагенян пустило глубокие корни».
Правление царей на Крите ограничивалось 8 годами, после чего царь «беседует с Зевсом». «Возможно, что, для того, чтобы обновить силу царя и персонифицированного им солнца, жертву заживо поджаривали в бронзовой статуе быка или человека с бычьей головой».
Арийцы или семиты?
Одного чудовищного быка (на Крите) убили, двух других (в Колхиде) заставили пахать. Это были две победы, одержанные индоевропейской цивилизацией Богини-Матери под водительством, говоря словами М. Серрано «гиперборейских жриц-колдуний», Ариадны и Медеи, над патриархальной семитской цивилизацией. Финикийцы были именно семитами, хотя Шпанут и Халльман отождествляли их с филистимлянами, т. е. с народами моря, которым они приписывали «нордическое» происхождение, а кровожадного Ваала — с Бальдуром! Приписывать нордическим народам человеческие жертвоприношения в особенно извращенной и жестокой форме, значит, по-моему, клеветать на нордические народы.
Я уже писал эту работу, когда в моем распоряжении оказался очень интересный материал с одного финского сайта сети Интернет. В этом материале под заголовком «Европейская Богиня» говорилось о том, что по всей Европе, от Испании до России и Анатолии на протяжении 25 000 лет прослеживается цивилизация, характерной чертой которой были женские изображения людей или божеств.
Первые признаки андроцентризма в ареале этой цивилизации Богини появились за 4 000 лет до н. э. Мария Гимбутас, известная своими работами о прародине арийцев, утверждала, что первые тенденции развития к андроцентризму проявились в Анатолии или Южной России.
Эти изменения совпали с началом применения металлов, приручения лошади и верблюда, но решающим было то, что человечество впервые столкнулось тогда с проблемами перенаселения. Под влиянием всех этих факторов матриархальная цивилизация Богини пала и, похоже, началось ее падение с Месопотамии.
Мария Гимбутас писала об этом в своей книге «Цивилизация Богини»: «Индоевропейское общество было воинственным, экзогамным, патриархальным, патрилинейным и патрилокальным, с сильными клановыми организациями и строгой общественной иерархией; ведущую роль в нем играл класс воинов. Их главные божества были мужскими, и деятельность богов была связана с войной. Невозможно, чтобы такой общественный порядок мог развиться внутри матрилинейного, матрицентричного и эндогамного общества Древней Европы. Поэтому мы должны рассматривать появление индоевропейцев в Европе как столкновение двух идеологий, а не как эволюцию».
Далее сравниваются характерные черты этих двух идеологий, где первый тезис схемы относится к древней Европе, а другой — к Востоку индоевропейцев и семитов.
Финский автор статьи в Интернете отмечает, что оба эти образа мыслей существуют и переплетаются в современном мире. Черты, перечисленные в правой колонке, он называет психической болезнью (и в этом я с ним согласен). Но, по его мнению, сохраняются надежды на возврат к старому и общественная потребность, которая некогда породила религию Богини. Автор не соглашается с Марией Гимбутас (и с Эволой): переход к патриархату мог быть в Европе и постепенным, без завоевания (т. е. по Энгельсу).
Мифологическими свидетельствами этого переходного периода автор считает богинь войны, таких как Афина-Паллада и кельтская Эпона-Рианнон.
Временное возрождение «матриархата» имело место в Дании в мегалитическую эпоху. «А чем иным может быть католический культ Девы Марии, как не ответом на решимость европейцев сохранить свои древние религиозные обряды и в христианскую эру?» — справедливо спрашивает автор.
Наплыв индоевропейских кочевников в Юго-Восточную Европу привел там к общему снижению культурного уровня. Раскопки свидетельствуют о разной расовой принадлежности женщин и мужчин этого региона в ту эпоху. Автор сравнивает эту ситуацию с нынешней в Боснии и Косово.
По мнению автора, нельзя больше отрицать, что доиндоевропейская цивилизация была более развита, чем цивилизация кочевников. Вторгшиеся племена имели лишь одно преимущество над земледельческими цивилизациями Европы и Ближнего Востока: они страдали серьезной психической болезнью. Они заключили договор с Яхве. Вирус этой болезни живет в нас до сих пор, ее синдром — культ демонов-убийц пустыни. Но следы многих тысяч лет, прожитых людьми без Яхве и прочих мулл, остались в коллективном подсознании, в генетической памяти, и до сих пор служат противовесом вышеупомянутой психической болезни.
Как видим, в Финляндии тоже поняли семитскую суть эволианского культа «патриархальных арийцев».
Наряду с Финикией выше был упомянут и Египет, откуда, по Геродоту, греки заимствовали имена своих богов, но если углубиться в древнеегипетскую религию, с грохотом рухнет надуманная бахофенско-эволианская схема противостояния «уранического» и «хтонического» начал. Узнав, что египтяне считали небо женским началом, а землю — мужским, Эвола наверняка выразился бы так же, как выражались евреи в романе Т. Манна «Иосиф и его братья»: «Дурацкая земля египетская!»
В представлениях древних египтян солнце — Ра было золотым теленком, рожденном богиней неба Нут. Но тут сразу вспоминается стих Есенина:
Образ вполне египетский. В Древнем Египте представляли себе небо в виде огромной коровы. Русское язычество, отзвуки которого слышатся у Есенина, странным образом совпадает с древнеегипетским. Ну а когда наши горе-лингвисты вроде Гриневича, узнают, что имя египетской богини любви, веселья, пляски и музыки Хатор (Хат-хор) расшифровывается как «жилище Гора» (т. е. «хата Горнего») они окончательно убедятся, что в древнем Египте жили славяне.
Культ Исиды был также связан в древнем Египте с почитанием коров. По сообщению Геродота, «коров им (египтянам) не дозволяется приносить в жертву, так как они посвящены Исиде. Изображение Исиды представляет женщину с рогами коровы подобно тому, как эллины изображают Ио; вообще все египтяне чтут коров гораздо больше, нежели остальных животных» (II 41). Почитание коров в Египте живо напоминает нам Индию.
Далее Геродот пишет о том, что «не все египтяне одинаково чтут одних и тех же богов, за исключением Исиды и Осириса, который, по их словам, есть тот же Дионис; только эти божества одинаково почитаются всеми египтянами» (II 42). М. А. Коростовцев также отмечает: «Государственной религии, в нашем понимании, в Египте никогда не было, как не было и единой церковной организации. В связи с этим не существовало обязательных для всей страны религиозных догматов, не наблюдалась унификация религиозных воззрений». «Надо решительно расстаться с довольно широко распространенным мнением о египетском жречестве как о касте или какой-то похожей на касту замкнутой корпорации. Жречество в Египте — царская служба». Эта черта роднит Египет с Критом и Грецией, но все они никак не втискиваются в «лунную цивилизацию» Эволы, характерной особенностью которой он считал выделение священнослужителей в особое сословие.
Геродот отождествлял Исиду с греческой Деметрой, и то, что он говорит о распространении культа Исиды в Египте, может быть тоже переносом на египетскую почву отношений, имевших место в Греции, где самыми популярными божествами были Деметра — Матерь Божия и Дионис — Сын Божий. Правда, у Геродота Дионис это Осирис, а сын Осириса и Исиды Гор-Аполлон (II 156). Но, как бы то ни было, Исида с младенцем Гором на руках послужила прообразом христианской Богоматери.
Совпадение символов вовсе не означает, что совпадает и содержание. Уже в древности цивилизация Великой Матери не была чем-то однородным, ее культ принимал самые разнообразные формы в зависимости от расовой и этнической почвы, на которой он развивался. Эвола же сваливал все эти разновидности в одну кучу «материнской культуры», которую определял следующим образом: «Перенос понятия женщины как начала и субстанции творения в метафизическую плоскость — определяющая тема сама по себе. Богиня выражает высшую действительность, и все существа, которые должны рассматриваться как ее дети, являются по сравнению с ней обусловленными и подчиненными, без собственной жизни, т. е. слабыми и преходящими. Таков тип Великой Богини жизни в азиатско-средиземноморском регионе, каким его представляют Исида, Ашера, Кибела и особенно Деметра, центральный образ пеласго-минойского цикла». Об Иштар в одном из древнейших гимнов говорится прямо как об Аллахе в первой суре Корана: «Нет истинного Бога кроме Тебя», и она величается «Умму илани», т. е. Матерь богов.
Борьба за пантеоны
Эвола считал «женско-теллурическим символом» триаду: Мать (божественная Жена), Земля и Вода (или Змея), три характеристические, в значительной степени равноценные и часто взаимосвязанные формы выражения культа (Мать-Земля, вода как творческое начало, водяная змея и т. д.). Но эта схема опять разбивается о конкретные религиозные представления разных народов. Так древние шумеры видели в воде первородную божественную стихию, в которой коренилось начало жизни, но водой ведал бог Эа, а не богиня, а землей тоже бог — Энлиль. Предпочтение, отдаваемое луне, Эвола связывал с матриархатом: у шумеров Солнце рождалось от Луны, но речь шла об отношениях отца и сына, а не матери и сына — и Луну, и Солнце олицетворяли мужские божества, Син и Уту (у семитов Шамаш).
У шумеров на матриархальную, если верить Эволе, основу уже накладывался патриархальный налет. Усиление патриархальной тенденции заметно по той эволюции, которую претерпела верховная троица. Сначала это была нормальная семья: верховный бог неба Ану назывался отцом богов, Иннина — богиней-матерью (у семитов это богиня природы, жизни и рождения Иштар, олицетворением которой была планета Венера), а имя бога воскресающей природы Таммуза означало «истинный сын». Впоследствии небо, землю и воду захватили три мужика, Ану, Энлиль и Эа, Иштар оттеснили во «вторую лигу», а Таммуз из ее сына превратился в ее мужа. В Вавилонском царстве, в котором семиты возобладали над шумерами, бог солнца Мардук был объявлен верховным Богом и творцом Вселенной, началом порядка, света и добра. По Эволе получается, что семиты были носителями нордической, гиперборейской идеи.
Эвола с отвращением описывает мистерии малоазиатской богини Кибелы, Великой Матери богов, которую греки отождествляли с матерью Зевса Реей. Участники этих мистерий в экстазе оскопляли себя. На Крите, как мы помним, жрицами Великой Богини были женщины. Победившим мужчинам, чтобы служить Ей, нужно было перестать быть мужчинами.
А служить приходилось. Во время Второй пунической войны в Риме было решено ввести почитание Кибелы. Без помощи Великой Матери богов нельзя было одержать победу над карфагенянами с их кровожадным Ваалом. Рим вынужден был вернуться в лоно Великой Матери, чтобы Ее цивилизация восторжествовала над патриархальной семитской цивилизацией.
В Малой Азии центром культа Кибелы была Лидия. А именно из Лидии Геродот выводил тирренов, т. е. этрусков (I, 94). Его рассказ долго считали басней, но выясняется, что возвращение Рима к Великой Богине было возвращением к истокам.
Этрусков барон Эвола тоже не жаловал. По его мнению, этот народ проявлял «характерные черты теллурического или… лунно-жреческого общества, которое вряд ли совместимо с центральным направлением и духом Рима». Он признавал, что этрускам был известен и уранический мир мужских божеств, но они были весьма отличны от олимпийских. «Они не обладали подлинным суверенитетом и были как тени, над которыми властвует безымянная, таинственная сила, довлеющая надо всем и подчиняющая всё одним и тем же законам… Этот фаталистический и тем самым натуралистический мотив этрусского Неба, как и пеласгическое представление о сотворенном и подчиненном Стиксу Зевсе, выдает дух Юга, для которого, как мы знаем, характерно подчинение всех существ, даже божественных, одному началу, которое как лоно Земли, избегает света и законы которого являются суверенным правом для всех существ, возникающих благодаря им ради случайной жизни». Эвола видит на всем этом тени Исиды и греческих богинь, которые, как творения Ночи, были олицетворением Судьбы и всевластия законов Природы. В культуре этрусков, заключает Эвола, присутствовал доиндоевропейский элемент.
В своей оценке этрусков Эвола шел опять-таки по стопам Бахофена, согласно которому этруски были типичным народом Востока, принесшим на Запад свои мифы о Великих Богинях-Матерях. Советский этрусколог А. И. Немировский отрицает наличие гинекократии у этрусков, но признает, что этрусские женщины пользовались большей свободой, чем греческие, и что в данном случае сказывалось влияние религиозной традиции. Этрусская царица занимала положение заместительницы Богини-Матери. Эта ее роль не имела каких-либо параллелей в Италии. Этрусская царица была носительницей сложившейся в эгейско-анатолийском регионе концепции «священного брака». Примером может служить легенда о Танаквиль — часть предания о вступлении на престол Тарквиния Древнего, который был грек по отцу и этруск по матери, женился на знатной этрусской женщине Танаквиль и по ее предсказанию стал царем. А. И. Немировский сближает это предание с легендой об основании династии фригийских царей Мидасом. Элементы одни и те же: «незнатный человек становится царем благодаря воле верховного божества, пославшего орла в качестве вестника своей воли. Истолкование ее дает женщина, становящаяся супругой носителя царской власти. Без Танаквиль и безымянной девушки из жреческого рода ни Тарквиний, ни Мидас не стали бы царями».
А. И. Немировский объясняет этрусскую и фригийскую легенды с помощью хеттских текстов, обрисовывающих положение царицы как участницы «священного брака», без которого нельзя было получить царскую власть. Царица приносила жертвы богам, покровительствующим царю и государству. Она рассматривалась в качестве заместительницы Великой Богини-Матери.
Пережитки этрусских обычаев А. И. Немировский находит и в римском культе. Так жрец Юпитера сохранял свою власть лишь до тех пор, пока была жива его супруга. Если жрец был заместителем верховного бога, то его супруга — заместительницей Богини-Матери, дарующей царю власть. Расторжение брака вследствие кончины одного из супругов лишало власти и покровительства богов.
В книге А. И. Немировского дан обстоятельный анализ этрусской мифологии и религии. Главной причиной отличий этрусского видения мира от греческого автор считает тот факт, что этруски меньше, чем греки, растеряли наследие эгейско-анатолийского мира в области религии и мифологии.
Как мы помним, главная богиня Крита именовалась Потниа Терон. В Этрурии мы снова встречаем ее под именем Туран. Это, собственно, не имена, а титулы: Потниа расшифровывается из этрусского языка как «владычица», а слова Терон и Туран содержат общеиндоевропейский корень «дар».
Другая этрусская богиня Аритими это греческая Артемида. Греческая по месту почитания, но не по происхождению. А. В. Сазанов в цитировавшейся ранее статье «К изучению теонимии Боспорского царства» отмечает негреческое происхождение культа Артемиды Эфесской: культ этот возник в западной Анатолии и с древнейших времен был местным.
Высокое положение в этрусском пантеоне занимала богиня Уни. Сохранилось изображение, на котором она, единственная из богов и богинь, восседает на троне, а не на курульном кресле. У этрусков тоже была своя триада — Уни, Тин и Менрва, но она состояла не из одних мужчин, как у шумеров, индусов и христиан: женщины имели в ней два голоса против одного.
Уни отождествлялась с финикийской Астартой. А. И. Немировский предполагает, что ее первоначальное пеласгийское имя было Эйлифия. Под этим именем ее почитали на Крите, оно же дало название Элевсинским мистериям.
Менрва (Минерва) изображалась с ребенком; в роли ее мужа выступал Херкле (Геркулес). Ее образ тоже восходит к Богине-Матери эгейско-анатолийского мира. Что же касается Тина, этрусского эквивалента Юпитера, то его роль в этрусской религии первоначально была весьма скромной.
Учитывая то огромное влияние, которое этруски оказали на Рим, как в области государственного строительства, так и в религиозной области, причем, как считает Н. А. Машкин, «влияние этрусков среди патрициев было, несомненно, сильнее, чем среди плебеев», хотелось бы, чтобы в конце концов появилась какая-то ясность по вопросу о том, кто же они были, эти самые этруски.
Для наших славянобесов с мозговым аппаратом облегченного типа никакого вопроса давно нет: «этруски — это русские». Эта идиотская этимология не вчера придумана, ей уже полтора столетия. Еще в середине XIX века А. Д. Чертков толковал топонимику и этнонимику Италии, а также лексику этрусских надписей с помощью русского языка. В умбрах он видел обричей, в долопах — дулебов, а в пелигнах — полян, в Кремоне ему мерещился Кремль и т. д. Толкование Чертковым этрусских собственных имен А. И. Немировский считает совершенно анекдотичным, но видит заслугу Черткова в указании на родство пеласгов с фракийцами.
Сам А. И. Немировский видит в этрусках смесь пеласгов и тирренов. Переселение пеласгов в Италию он относит к отдаленной исторической эпохе. К тому времени, когда там появились тиррены, пеласги уже в значительной мере смешались с местным населением Италии. Тиррены же были народом малоазиатского происхождения.
Эвола говорил о неиндоевропейском элементе у этрусков. Если считать пеласгов индоевропейцами, а для этого есть основания, значит, «неиндоевропейским элементом» были тиррены.
По мнению большинства этрускологов, этрусский язык не принадлежит к индоевропейской группе языков, но это вовсе не значит, что в нем нет элементов индоевропейской лексики. Однако отнесение того или иного смешанного языка к определенной языковой группе определяется вовсе не лексикой. В английском языке преобладают слова французского происхождения, однако, он считается германским. Словарный состав корейского языка чуть не на 3/4 китайский, однако, эти языки относятся к разным группам. Взять тех же хеттов: их язык признан индоевропейским, хотя в его лексике преобладают неиндоевропейские слова. Сами хетты, как и этруски, были народом смешанного происхождения: господствующий индоевропейский слой неситов отличают от собственно хеттов (хаттов), близких по языку к народам Кавказа. При смешанном этническом составе возникал и смешанный пантеон, но если мы знаем, по какому принципу классифицировать языки, то таких же принципов для классификации пантеонов по наличию в них тех или иных богов или богинь нет. Во всяком случае, уранически-хтоническая дихотомия Эволы здесь не годится, поскольку она основана исключительно на субъективных оценках, хотя классики расовой теории учили, что никому не дано определять сравнительную ценность рас. Это правило действительно и для расового мировоззрения.
Поль Брока, хотя он был антропологом и признавал свою некомпетентность в области лингвистики, тем не менее позволял себе экскурсы в эту область. Он утверждал, в частности, что языки победителей и побежденных «не сливались: один из них, в конечном счете, почти всегда вытеснял другой, подвергаясь при этом кое-каким искажениям, обычно лишь поверхностным». Победа того или иного языка зависит от пропорции его носителей и от сравнительного уровня цивилизации. Покоренная раса может полностью поглотить победителей, но их язык сохранится.
Как мы видели, смешанные языки, вопреки тому, что говорил Брока, все же есть. И факторы, определяющие доминанту этого смешения, вовсе не те, что он называл. Главное в таких случаях — устойчивость расового ядра к внешним влияниям. Брока полемизировал с лингвистом Шаве, который видел в языке «фатальный продукт организации, свойственной расе». Это было слишком даже для Брока: он сам относил себя к полигенистам, но идеи Шаве рассматривал уже как какой-то супер-полигенизм.
Брока ссылался на случаи полной смены народом своего языка. Но возьмем хотя бы пример Венгрии: завоеватели здесь полностью растворились, но их язык остался. Но неужели дикие пришлые кочевники-мадьяры имели более высокий уровень цивилизации, чем местное население? Да ничего подобного. Просто местное население, принадлежащие к динарской расе, отличается иммунодефицитом к внешним воздействиям. И это сказывается не только на языке, но и на религии. Не случайно динарские Албания и Босния — единственные страны Европы, в которых закрепился Ислам.
Противоположный пример — Корея. Численный перевес китайцев огромен, их культурное превосходство несомненно, и, тем не менее, корейцы в основе своей остались корейцами. Устойчивое расовое ядро пересилило оба фактора Брока, вместе взятые.
Еще сложней обстоит дело в сфере религии. Если в языке отражается способ мышления, то в религии — психический склад народа, более устойчивый расовый признак. Да, язык свой народ может утратить, но его психический склад неизбежно наложит свой отпечаток на заимствованную или навязанную религию. Сработает та самая природа, которая, по пословице, влезает в окно, когда ее гонят в дверь.
Только что говорилось о хеттском языке, вопреки Брока, смешанном. Завоеватели-неситы привнесли в него свою структуру, но лексика в большинстве своем осталась местной, хаттской, включая такой всероссийски известный эпитет, как «генцивела» — генацвале, понимаешь, да? Такие же отношения установились и внутри Пантеона: преобладающим в хеттской религии был культ Великой Богини-Матери, а наряду с ней почитался и бог-громовик Тешуб — наряду с ней, а не над ней, как Зевс и Юпитер у греков и римлян. Отношения между богами и богинями, типичные для расово-смешанной Малой Азии, принесли с собой в Италию такие же смешанные этруски.
А во что превратили религию римляне, народ практический и расчетливый по своему национальному характеру, с чрезвычайно бедной мифологической фантазией?
Н. А. Машкин характеризует римскую религию как религию в основе своей анимистическую. Особенностью римского анимизма были его абстрактность и безличность. Главным в римской религии было строгое выполнение обрядов и соблюдение всяких запретов. Словом, это была не религия, а, как выразился бы Л. Бородин, «обрядоверие».
Во II веке до н. э. в римский мир въехал во всем своем блеске греческий олимпийский Пантеон, причем следует отметить, что боги и богини имели в нем равное представительство — 6:6. Но каких-то витаминов духовной жизни по-прежнему не хватало, и люди пытались их найти в восточных культах.
Как уже говорилось, во время Второй Пунической войны в Риме было введено почитание Великой Матери богов Кибелы, но тогда римским гражданам запрещалось быть жрецами этого культа. В эпоху же Империи этот культ стал особенно популярным при династии Флавиев.
Еще раньше, при диктатуре Суллы, в Рим был занесен культ малоазиатской богини Ма, которую римляне стали чтить под именем своей старой богини войны Беллоны. Распространялись различные сирийские культы, из которых особенно известен был культ великой богини Атаргатис.
Еще во II веке до н. э. из Египта был занесен культ богини Исиды и Осириса. Август, как реставратор религии предков, относился к восточным культам отрицательно, и при нем было запрещено воздвигать в пределах городской черты храмы, посвященные египетским богам, но Калигула построил храм Исиды на Марсовом поле, а во II веке н. э. египетские культы получили широкое распространение на всем римском Западе. Поклонники Исиды и Осириса встречались в различных италийских городах, особенно приморских, среди моряков, ибо Исида считалась покровительницей мореплавания. Ей особенно поклонялись женщины. И не только женщины, но и мужчины, притом весьма знаменитые.
Например, Плутарх занимался не только написанием биографий великих людей. Он специально изучал египетские мифы и мистерии, в которых находил много общего с греческими, и в числе его произведений — книга «Об Осирисе и Исиде». Тот ученый интерес, который проявлял Плутарх, сменился у Апулея, уроженца Нумидии, уже прямым поклонением. Герой его знаменитого романа, превращенный в осла, избавляется от чар благодаря заступничеству Исиды. Роман заканчивается прославлением Исиды, отражающим мистические переживания глубоко верующего, религиозного человека.
Культ Исиды поощрял император Домициан. Этот культ проник даже в дохристианскую Германию. Как пишет М. А. Коростовцев, Исида выступала как бы в роли предшественницы самого Христа.
Более подробно на этом вопросе останавливается С. А. Токарев. По его словам, Великие богини Востока Кибела, Исида импонировали «сознанию широких масс верующих, особенно в эпоху распада Римской империи, в эпоху религиозного синкретизма, когда культ этих богинь распространился по всему Средиземноморью, и отнюдь не только среди крестьян… Большинство верующих в годы смут, войн и разорения искали у них утешения, окрашенного эротическим оттенком, — так усталый, измученный воин ищет отдыха и утешения на груди любимой женщины. Культ этих богинь носил ярко эротический отпечаток. И вовсе не случайно то, что как раз эти эротические черты всего отчетливее были перенесены на образ Девы Марии — христианской заместительницы Исиды. Исследователи раннего христианства справедливо утверждают, что эта религия не смогла бы победить своих соперников — восточные культы, если бы она не взяла из их рук самое сильное оружие — культ женских богинь любви».
Поделиться книгой: