Между Амуром и Невой

ОКЖ подполковник Судейкин».

Дочитав этот удивительный текст до конца, Благово взглянул на Черевина. Тот налил себе уже следующую рюмку и, держа её на весу и готовясь выпить, победно смотрел на вице-директора.

— Петр Александрович! — в ужасе вымолвил Благово. — Как вовремя я к вам пришёл… Кареткин, здесь упоминаемый, и коего по данной справке можно назначать в дворцовую прислугу — это и есть тот самый Пересвет, первый в столице головорез. Его уже трижды брали под стражу и трижды выпускали за недоказанностью, оставляя «в сильном подозрении». Это он-то у Судейкина «ни в чём предосудительном не замечен, поведения смирного»? И живёт он, заметьте, в доме Лобова, того самого «короля» преступного мира Санкт-Петербурга, о коем я вам тоже сейчас рассказывал! Да за одну эту бумагу надо каторгу давать тому, кто её подписал.

— Не может этого быть, — благодушно сказал Черевин. — Вот же росчерк подполковника. Он же офицер.

— Петр Алексанрович! Я сообщаю вам об этих лицах истинную правду. Слово дворянина.

Когда до начальника императорской охраны дошел смысл последней фразы, рюмка в его руке вдруг сильно задрожала и коньяк вылился на красный генеральский лампас. Черевин отставил посуду, вскочил, подбежал к двери, крикнул секретарю в приёмную:

— Меня нет ни для кого!

Затем плотно закрыл дверь, подсел к Благово, взял его осторожно за рукав и заглянул в глаза внимательным, виноватым и трезвым взглядом:

— Павел Афанасьевич! Прости… Расскажи, пожалуйста, всё еще раз с самого начала, и чем подробней, тем лучше.

Глава 33

Между Амуром и Невой

Когда Челубея привезли в деревню, он был уже совсем плох. Дыхание не прослушивалось, даже хрипы исчезли; руки горячие и влажные, а со лба беспрерывно катились крупные капли пота. Патриарх поглядел на него скорбно, шмыгнул носом и сказал:

— К вечеру преставится. Соборовать надо. Попа у нас нету, а я только уствщик; но исповедовать могу.

Вбежала бледная и растрёпанная Хогешат, кинулась сначала к брату, ощупала всего, убедилась, что цел, и занялась Недашевским. Без истерик и слёз, быстро и ловко стащила с него задубевшую от крови рубаху. Промыла водкой рану, оказавшуюся, по счастью, сквозной, вложила с обеих сторон в пулевой канал по кусочку бараньего сала и опять забинтовала. Казалось, отверстие уходило прямо в сердце, но Челубей после перевязки едва заметно, но упрямо задышал.

Появился Патермуфий, в фелони и подризнике, с иконой в руках, сказал:

— Выйдите все вон отсюдова.

— Зачем? — насторожилась девушка.

— Затем, что исповедовать его надо побыстрее, а то помрёт, а грехи не отпущены.

— Глупости какие! Я его вылечу.

— Девка, не путайся под ногами. Телу его уже не помочь — душу спасать надо.

— Ах, ты… а ну пошёл прочь, старый дурак! — топнула вдруг Хогешат миниатюрной ножкой. — Ему ещё жить да жить!

И, развернув патриарха, без всякого почтения вытолкала его из комнаты.

В этой маленькой, тонкой, как былинка, девушке невесть откуда явилась властная уверенность. Не напускная — Алексею приходилось с деланой бодростью врать умирающему человеку, что они ещё выпьют с ним кизлярки — а искренняя, настоящая. И это заряжало и давало надежду. Умом Лыков понимал, что Челубей не жилец, но так хотелось чуда…

И ещё какая-то нелепая ревность колола его сердце: а стала бы Хогешат так же хлопотать, если бы он, Алексей, лежал сейчас с пулей в груди?

Поймав себя на этой мысли, Лыков устыдился её. Он полюбил Челубея как брата, хотя обязан был при случае посадить его в тюрьму. Эта необходимость давно угнетала его, а тут ещё и чеченка… Боже, обратился он ко Всевышнему, что делал совсем не часто — помоги, спаси Якова! А если ты сделаешь это её руками — ладно! Я уйду и не буду им мешать; только б Челубей воскрес. Пусть себе живут долго и счастливо, детишек рожают, вместе стареют… И ещё Алексей сказал себе, что не допустит Недашевского до кутузки. У них семь паспортов — убегут втроем с Имадином в Америку. Только б выжил.

От этого ли решения, или от молчаливой молитвы, но ему стало легче и он впервые тогда поверил, что Яков не умрёт.

А Хогешат уже отсылала брата, повелительно говоря ему что-то на своём языке, а тот согласно кивал головой. Лыков почувствовал свою ненужность и увязался за ним. Оказалось, Имадину было поручено собрать лекарственные травы. Радуясь, что может хоть чем-то помочь Челубею, Алексей схватил мешок и побежал за парнем в лес.

Когда через полчаса они вернулись в дом, девушка варила пластырь из толчёного льняного семени и яичного желтка. Не дав ему остыть, она смазала вязкой массой рану с обеих сторон, снова заложив в нее баранье сало. Потом Хогешат отобрала из принесённого вороха различных растений всего несколько травинок, обмотала их шёлковыми нитями, добавила какой-то камешек и стала читать над этим сооружением заговоры. Наконец, она сложила всё в небольшой кожаный мешочек треугольной формы, с нашитыми на нем галунами, и повесила его на кожанном же ремешке на шею Якову.

Поймав недоумённый взгляд Лыков, Имадин шепнул ему:

— Это хейкел. По вашему — талисман.

Алексей возмущённо фыркнул, но чеченец сдержано и вежливо объяснил:

— Хогешат училась у знаменитого хакима[171] Муслима Эпендиева из Шали. Вам, русским, ещё очень и очень далеко до горской медицины. У нас никогда, например, не делают… как уж? ампутаций? да, ампутаций, а умеют сращивать раздробленные кости. Ты видел когда-нибудь однорукого или одноногого горца?

— Нет, — честно сознался Лыков.

— И не увидишь. Шамиль был ранен сорок раз. Однажды русский солдат проткнул ему штыком лёгкое. Штыком — понимаешь? Не пулей. И после этого к нему двадцать пять дней добирался его тесть, великий хаким Абдул-Азиз. Рана была смертельная и её так долго не лечили, а он добрался и вылечил! Так что — не смейся, а верь.

Утром следующего дня Хогешат растолкала дремавшего на лавке Лыкова и сказала, что Челубей его зовёт.

Очень бледный, с болезненно-восковой кожей и запавшими щеками, Недашевский первым делом спросил:

— Что с этими?

— Кто не погиб — убежал, а заимку мы сожгли.

— Мы… Плохой я оказался солдат… Только четыре раза и выстрелил, в двух попал. Опять ты всё за меня сделал… Я для чего тебя позвал… Может статься, я умру. Не делай мины; мы оба знаем, что я умру… А ты должен знать, за что рисковал… Анисим Петрович получил заказ с самого верха на… даже не знаю, как и сказать такое…

Алексей сидел и напряжённо слушал. Он видел, что Челубею трудно говорить, но не мог прервать его. Возможно, сейчас выяснится то, ради чего была затеяна вся его опасная командировка!

— …На изменение династической ситуации в стране.

— Это как это? — искренне удивился Лыков.

— Чего тебе не ясно? Царя убить.

— Убить государя? Опять? Заказ от террористов?

— Нет. Я же сказал — с самого верха… Посредником является жандармский подполковник Судейкин. С ним ещё ходит какой-то поляк… Исполнить должен Пересвет; он устроился для этого в Гатчинский дворец истопником… А чтобы всё удалось, и самому при этом уцелеть, он убивает беременных женщин… Есть такая старая разбойничья примета… Надо убить девять баб и сьесть сердца их неродившихся младенцев… Лобов о ней вспомнил, чтобы Пересвета успокоить… не каждый день царей убивают.

Челубей закрыл глаза, отдохнул минуту, затем продолжил:

— Лобову обещано, что в случае успеха его не тронут… Министром внутренних дел назначат ведь Судейкина. А награду предложили следующую: три года после он хозяйничает на Желтуге, как концессионер… Золото у него покупает казна, а китайцы не мешают. Через три года погром… Вот для этого нас с тобой туда и посылали… чтобы мы разведали, сколько там этого добра можно добыть за три года… а вовсе не фельдъегерей выискивать. Под опекой властей… наших курьеров никто уж не тронет.

Челубей помолчал, потом, сделав над собой усилие, сказал:

— Алексей… я выяснил — золота там полно! Они сейчас уже добывают двадцать берковцев в год… а если наладить промышленную добычу жил шахтовым способом, то вообще дух захватывает… Ты там был, ты можешь стать управляющим этой концессией… У тебя у одного только и получится… когда я умру… Проси у Лобова не сто тысяч, проси миллион… миллион… это свобода…

И Недашевский впал в забытьё. Ошарашенный услышанным, Лыков даже не заметил, как Хогешат выталкивает его из комнаты; он думал. С самого верха… Подполковник Судейкин мелковат для самого верха. Алексей виделся с ним пару раз, знал, что граф Толстой недолюбливает молодого жандарма. Но какова новость! Начальник столичного охранного отделения, инспектор секретной полиции — и дает «питерскому королю» заказ на убийство императора… Полный бред. Не может же это быть правдой! Однако беременных женщин действительно резали; а Пересвету, может быть, единственному на всю Россию, без разницы, кого кончать, если Анисим Петрович приказал.

Это ладно! А вот кто мог гарантировать Лобову, что он в награду за страшное преступление получит беспошлинную концессию на три года, да ещё и на территории соседнего государства? Министр внутренних дел? Иностранных? Военных? Нет. Им веры не будет — новый государь назначит новых министров. Значит, такое мог обещать только тот, чьи слова станут высшей инстанцией. Новый государь. Нынешний великий князь Владимир Александрович. Ведь именно он в случае смерти Александра Третьего станет регентом при его малолетних детях — если, конечно, недавно принятый истопник не пустит на воздух августейшее семейство целиком…

Всё сходится. Толстого действительно выгонят за то, что не уберег государя, а на его место назначат Судейкина. Свалят же случившееся на «политиков». Ловко!

Теперь Лыков наконец знал самое важное. То, ради чего он проехал семь тысяч верст, скитался по тюрьмам, блуждал по тайге, рисковал жизнью и перебил столько людей… Необходимо было срочно сообщить об этом шифрованной телеграммой Благово, а тот уж сам решит, что делать дальше. Мало ли кто ещё замешан в этой истории «на самом верху»… Игра заканчивается; пора снова становиться коллежским асессором.

Пристав Нерчинского каторжного района войсковой старшина[172] Закс-Гладнев сидел у себя в кабинете и рисовал чёртиков. Еще час, и обед… Жак обещал консоме с яйцами пашот и пулярку.

Осторожно постучали, и в дверь просунулся секретарь.

— Там какой-то человек, просит срочно его принять. Грязный весь, но держится уверенно…

— Кто таков? Чего ему надо? Купец?

— Он говорит: вас должны были известить о секретном чиновнике из Петербурга.

Пристав не спеша порылся в ворохе бумаг на столе, нашел отношение начальника Забайкальской области, перечитал, насторожился.

— Зови. Даст Бог, это не он…

Вошел Лыков, в рваном казакине, перепачканный сажей. Приблизился, не здороваясь, к самому столу, оглянулся на секретаря. Тот поколебался секунду и выскользнул из кабинета.

— «Между Амуром и Невой».

Пристав вскочил, мгновенно став собранным и почтительным.

— Коллежский асессор Лыков Алексей Николаевич, с особым поручением.

— Войсковой старшина Александр Витальевич Закс-Гладнев, полностью в вашем распоряжении. Чем могу служить?

— Я выполняю именное повеление. Надеюсь, вы понимаете, что это означает? Все государственные служащие обязаны оказывать мне полное содействие.

Пристав энергично прокашлялся и незаметно смёл со стола листки с чёртиками.

— Не желаете ли чаю, господин Лыков? А через час будет пулярка.

— Нам с вами теперь не до пулярки, господин пристав. Сначала сверхсрочно по двойному тарифу отправьте эту шифрованную телеграмму, — сыщик передал Закс-Гладневу лист бумаги с несколькими столбцами цифр. — Адрес: Департамент полиции, вице-директору Благово, лично, чрезвычайно секретно.

Войсковой старшина сам побежал с бумагой разыскивать курьера. Вернулся через минуту, глядя на Лыкова с особенным интересом.

— Я всегда думал, что «демоны» — это газетная выдумка; а тут… Простите, Алексей Николаевич — может, вам баню сообразить? Вид у вас…Я мигом.

— Сначала оприходуем груз.

— Какой груз?

— Сейчас увидите.

Они вышли на улицу. Там стояла телега с Автономом в качестве возницы. Лыков сдернул рогожу, и обнаружились два больших ящика, обитые жестью, и какой-то станок. Алексей поднял крышки и выяснилось, что оба ящика набиты доверху: один самородками, а другой золотым песком. Отдельно лежал ещё кожаный мешок с золотыми монетами новейшего чекана.

— Монета фальшивая, сделана из украденного на кабинетских приисках золота при помощи вот этого станка, — пояснил сыщик. — Обратите внимание: есть даже обжимный пресс для нанесения надписей и узоров на монетный гурт, что является самым сложным для «блиноделов». Всё конфисковано мною на заимке здешнего купца, а по совместительству предводителя бандитской шайки, известного вам Свищёва.

— Э-э-э… Я слышал, там случилось какое-то несчастье… — промямлил пристав. — Мне донесли непроверенные сведения; я как раз собирался поехать туда лично! Якобы был целый бой, имеются убитые, а сама заимка полностью сгорела. И ещё у дороги, на дереве уже третий день висит некий Обыденнов… Известный здесь головорез, по кличке Юс Маленький, жуткий человек! И никто его не снимает… Проезжают, плюются и едут дальше.

— Бурундуки его снимут, — небрежно бросил Лыков. — Бой действительно был. Пришлось мне поработать за вас, господин пристав. Чем вы объясните, что в вашем участке почти открыто чеканилась монета из ворованного казённого золота? А в составе свиты Барда… Свищёва, ничуть не скрываясь, разъезжали беглые в розыске преступники? Я сегодня утром, когда раскапывал на пожарище потайную комнату со станком, имел возможность осмотреть трупы. И опознал среди них Ивана Гайдамаченко по кличке Рубленный, опаснейшего бандита, убийцу мирового судьи в Белой Церкви. Его фотопортрет имеется в вашем участке! И вы действительно не замечали Гайдамаченко на улицах вашего маленького городка?

Закс-Гладнев покраснел, мгновенно покрылся потом.

— Этот Свищёв, у него тут было столько власти — сам поковник Потулов с ним рука об руку… Мне никто бы не позволил… Я сперва пытался, но… Я… А где, извините, сам Лука Лукич теперь?

— Там, где ему и положено быть. Он оказал мне сопротивление при аресте, и с ним еще десять человек. Вышлите туда отряд, соберите и идентифицируйте трупы.

— Слушаюсь.

— Свищёв с Обыденновым месяц назад лично вырезали всю семью староверов Вальцовых, включая двух малолетних детей. Грабили и убивали проезжих на Нерчинском тракте; мне достоверно известно об убийстве отставного унтер-офицера Карандасова. Неделю назад из Нижней Кары были похищены и насильственно удерживались на заимке брат и сестра Алибековы. В городе террор, пропадают люди, открыто грабится казна. А вы тут чёртиков рисуете… Прикажете упомянуть об этом в рапорте на высочайшее имя?

— Не губите, господин коллежский асессор! Я заслужу ваше расположение! Только приказывайте — всё будет немедленно исполнено. Четырнадцать лет беспорочной службы! Орден Анны третьей степени. Виноват, признаю; семью завёл, захотелось спокойной жизни, а ссориться с Бардадымом не имел, ей-Богу, никакой возможности! Он бы меня просто в пыль растёр — нрава был ужасного, и с такими капиталами…

Лыков слушал молча и глядел сурово. Подумал немного, словно колебался, затем сказал:

— Ладно, разберемся позже. Я решу в отношении вас в зависимости от того, как вы станете выполнять мои распоряжения. А окончательное решение примет государь. Пока же немедленно доставить сюда заседателя Сударикова, состоящего на службе у Свищёва. В предупредительных связках![173]

— Слушаюсь!

— Далее. Организовать перевозку в Благовещенск важных свидетелей по делу банды Свищёва. Один из них, Яков Недашевский, участвовал вместе со мной в операции по уничтожению банды и был при этом тяжело ранен. Его надо везти особенно осторожно, и не раньше, чем через неделю; пусть рана пока затянется. В Благовещенске поместить на хорошей частной квартире, без малейшей огласки. Наблюдения оставлять не надо: Недашевский — наш секретный агент и сам появится в нужное время. С ним вместе будут уже упомянутые мною брат и сестра Алибековы.

— Слушаюсь!

— Арестовать в Юрдовке Александра Власова по кличке Саша-Бузуй, Ивана Мухина по кличке Юс Большой, и содержателя притона Каховского, по обвинению в похищении Алибековых и убийствах недругов Свищёва.

— Слушаюсь!

— Пока же актируйте золото и станок, соберите трупы на заимке, откройте следственное дело. Я вернусь вечером и всё подпишу. Действуйте, господин войсковой старшина!

Алексей решил пойти к Саблину, сказать, что полиция всё раскрыла и ему надо срочно исчезнуть из города. Не хотел он допрашивать Ивана Богдановича по должности сыскного агента… Свои рапорты потом всегда можно будет написать так, что лишние имена не попадут в полицейские архивы; здесь, в забайкальской глуши, он сам себе начальство и один решает, кто заслуживает наказания, а кто нет.

Алексей взял с собой чистый, но с печатями, паспорт и ассигновку на десять тысяч рублей — лобовские деньги жалеть не приходилось. Свой казакин, изрядно пострадавший от скитаний по тайге и лазанию на пепелище, он отдал в стирку и починку. Не долго думая, накинул бурку Имадина, предварительно выковыряв из нее пригоршню завязших в плотно скатанной шерсти ружейных пуль. В Нижнй Каре проживало намало кавказцев, и этой одеждой тут было никого не удивить.

Лыков подходил уже к домику Саблина, как вдруг тот сам вышел ему навстречу. Увидев гостя, опешил и скрылся обратно в дом. «Уже знает?» — мелькнуло у Алексея в голове, но деваться было уже некуда. Только он взялся за калитку, как Саблин опять появился на крыльце, молча подал знак следовать за ним, и отправился на огород.

Опасаясь, что он бегал за револьвером, Алексей пропустил его вперёд, сам взялся под буркой за рукоять «веблей-грина» и смотрел очень внимательно. Они встали между грядок, настороженно посмотрели друг другу в глаза.

— Тебе надо срочно бежать. Срочно! Я принес чистый паспорт и ассигновку на десять тысяч, на предъявителя.