Грязь, пот и слезы

Сомнений нет, он любил свою работу и по мере сил старался облегчить и улучшить жизнь своих избирателей, но ему недоставало той жесткости и готовности ради карьеры шагать по трупам, которые столь распространены среди политиков. И благодаря его мягкому и добродушному нраву нам жилось весело и интересно.

Думаю, ему было предназначено стать прекрасным отцом.

Помню, например, как в начальной школе меня приняли в команду регби, где играли дети до девяти лет. Ну, честно говоря, меня назначили судьей на линии, поскольку для участия в игре я был еще слишком мал.

Так вот, однажды наш матч проходил в дождливый зимний день, и, вопреки обыкновению, на трибунах не было зрителей. Обычно посмотреть на школьный матч приходили хотя бы несколько ребят и учителей. Но в эту промозглую и ветреную погоду около площадки было пусто, если не считать одинокой фигуры.

Это был мой папа, он стоял под дождем и смотрел, как я, его сын, работаю в качестве судьи на линии.

Увидев его, я страшно обрадовался, но и смутился. Ведь я даже не был членом команды, и вот ему приходилось смотреть, как я бегаю взад-вперед с этим глупым флажком.

Но все равно его присутствие было для меня очень приятным.

Когда дали свисток на перерыв, для меня наступил важный момент. Я выбежал в середину поля с тарелкой апельсинов, а папа аплодировал мне, стоя на краю поля.

Такие моменты запоминаются на всю жизнь.

Еще я помню, как папа участвовал в матче по крикету, где отцы играли против сыновей. Все остальные отцы относились к игре серьезно, а мой папа, в старой африканской шляпе с широкими полями, побежал к бите и, нарочно зацепившись ногой за воротца, потешно растянулся на поле.

Мне очень нравилась эта юмористическая черточка в характере папы, да и окружающие ценили это в нем.

Я всегда с улыбкой вспоминаю о таких случаях.

Глава 11

Живо помню, как подростком я нашел старую фотографию папы, где он был снят новобранцем в десантных морских войсках. Он выглядел точно таким же, как я… только более умным и подтянутым, и волосы у него были разделены аккуратным пробором.

В альбоме эта фотография располагается рядом со снимком, где он вместе со своими товарищами десантниками поднимается вверх по северному, покрытому льдом склону горы Бен-Невис[5]: очень опасное место, если что-то случится.

Я спросил его об этом подъеме, и он рассказал, что как раз в тот день, когда была сделана эта фотография, он едва не погиб под валуном, который сорвался с высоты в двести футов над ним.

Валун прогрохотал всего лишь в футе от папы и, с размаху врезавшись в скалистый выступ, разлетелся на тысячи каменных осколков.

В тот момент он будто второй раз родился – так сказочно ему повезло. И все время внушал мне: «Никогда не полагайся на удачу – это подарок судьбы, а на всякий случай всегда продумывай запасной план».

Я часто применяю его совет в своей теперешней работе. Спасибо тебе, папа, если ты читаешь эти строки с того света.

Мальчишкой я обожал отправляться с ним в разные экспедиции.

Я вспоминаю о них и понимаю, что наши совместные приключения, будь то стремительный галоп на лошадях по берегу острова Уайт или подъем на крутые утесы острова, дарили ему восхитительное ощущение полной свободы.

В такие моменты нас связывала не только родственная, но и товарищеская близость.

Именно тогда я впервые ощутил тот сладостный и одновременно щемящий холодок где-то под ложечкой, который наполнил меня необыкновенным восторгом и подтолкнул снова и снова искать опасные ситуации, чтобы еще раз испытать это чувство. Некоторые называют этот холодок страхом.

Помню радость, испытанную мной как-то зимой, когда мы вместе с отцом совершали восхождение. Это всегда было таинственным приключением и зачастую сопровождалось осложнениями. Дэдди шепотом сообщил мне, что вершину утеса удерживают немецкие парашютисты, поэтому нам нужно взобраться на отвесный меловой утес высотой в сто пятьдесят футов незамеченными, и там уже забросать немцев гранатами.

На самом деле подразумевалось, что мы будем метать в старую скамью на вершине утеса комки замерзшего навоза. Здорово!

Какой великолепный способ провести холодный и ветреный зимний день, когда тебе всего восемь лет (и даже двадцать восемь)!

Мы с опаской спускались с горы, с головы до ног измазанные грязью, утомленные, задыхающиеся – но в отличном настроении. Мне нравилось ощущение на лице порывов ветра с дождем. Я чувствовал себя взрослым мужчиной, хотя был еще совсем маленьким.

Шагая по полям к прибрежным скалам, мы часто говорили о горе Эверест. Мне нравилось представлять, что, взбираясь на наши утесы, мы покоряем сам Эверест.

Мы осторожно поднимались по белому меловому склону утеса, воображая, что он покрыт льдом. Я нисколько не сомневался, что смог бы подняться и на Эверест, если бы он находился неподалеку.

Я понятия не имел, что такое Эверест, но мне нравилось мечтать вместе с папой.

Это были волшебные, сказочные годы. Близкие, товарищеские отношения с отцом, беззаботное веселье. До сих пор я с грустью вспоминаю о них. Как здорово было бы еще раз оказаться рядом с отцом и совершить очередное восхождение!

Думаю, поэтому я так волнуюсь, совершая со своими сыновьями туристические походы или подъемы в горы. В горах между людьми возникают особые связи. Поэтому меня тянет к ним так неудержимо.

Но мы не ограничивались одними походами в горы. Мы с папой частенько отправлялись в местные конюшни, нанимали за десять фунтов пару лошадей и верхом мчались по берегу, на который набегали высокие волны.

Каждый раз, когда я падал на мокрый песок и готов был разреветься, папа одобрительно аплодировал мне и уверял, что я медленно, но верно становлюсь искусным наездником. Таким образом он внушал мне, что невозможно стать опытным наездником, если не перенесешь множество падений, после которых упрямо встаешь на ноги и снова усаживаешься в седло.

Такова жизнь.

Глава 12

Однажды мы приехали в Дартмур, довольно дикую часть территории Англии в любой сезон, и остановились в маленькой гостинице, ежедневно совершая долгие пешие и верховые путешествия.

Это было в середине зимы, земля была покрыта снегом, и, помню, стоял сильный мороз.

Лицо у меня буквально окоченело, казалось, оно уже никогда не оттает. Я не чувствовал кончика носа – для любого человека, у кого нос длинный, как у меня (даже в десять лет), это было страшным ощущением.

Я не выдержал и заплакал; обычно отец сразу понимал, что дело худо и что мне нужна его помощь. Но он только посоветовал мне получше укутаться и потерпеть. У нас настоящая экспедиция, так что ныть не время. А неприятное ощущение скоро пройдет.

Я перестал реветь, и он оказался прав. Я очень гордился тем, что, несмотря на свой малый возраст, преодолел страх и вынес сильную боль.

Такие моменты вселяли в меня уверенность, что я смогу стойко выдержать все, особенно (и это самое главное) когда я чувствовал себя замерзшим и полностью обессиленным.

Однако, если я пускался с отцом в эти авантюры, он никогда и ни к чему не принуждал меня, давая понять, что ожидает от меня мужества и выносливости. По мере того как во мне росла уверенность в своих силах, у меня возникало желание подвергнуть себя еще более тяжелым испытаниям, постепенно усложняя их.

Еще мы целыми днями возились с лодкой, выходили в море. Мама с самого начала их супружеской жизни старательно избегала садиться в лодку, если ею правил папа, объясняя это тем, что он слишком безрассуден. А мне нравилось быть безрассудным, и я мечтал, чтобы в тот момент, когда мы выйдем в море, разыгрался настоящий шторм.

Я мечтал когда-нибудь стать обладателем собственной моторки, носиться с ней по морю и возиться с мотором. Понятно, что о моторке не могло быть и речи; зато мы с отцом сами построили лодку: отличную маленькую восьмифутовую деревянную лодку с веслами и с мотором в полторы лошадиные силы, который подвешивался к корме.

Скорости лодки было недостаточно, чтобы преодолеть встречное течение, но я был счастлив. Мы оснастили ее самодельной системой тросов, соединенной с рулевым колесом, привинченным к скамье, и наконец-то я отправился в путь.

Я должен был встретить маму с папой в маленькой бухточке, которая находилась в нескольких милях дальше по берегу, – мне предстояло совсем немного пройти по морю, а остальной путь проделать пешком. Но я был в восторге от чувства свободы, происходившим от сознания, что я сам правлю лодкой.

Я все время уговаривал отца, чтобы он разрешил мне забрать у Лары ее подержанную парусную лодку «Лазер». Это был легкий, неустойчивый ялик с одиночным управлением, для которого требовался гораздо больший вес человека, чем тщедушное тело одиннадцатилетнего мальчика.

Я буквально наслаждался ощущением опасности, одиночеством, огромными волнами, брызгами, ударявшими мне в лицо.

Мне нравилось быть одному – только море и я, – но только до тех пор, пока я знал, что папа находится неподалеку и в любую минуту придет ко мне на помощь. (В основном так оно и происходило.)

И я чувствовал себя на верху блаженства, когда возвращался в гавань, промокший до нитки, широко улыбаясь, с натертыми до мозолей ладонями и ноющими мышцами от натягивания тросов, после плавания против сильного ветра, из-за которого остальные лодки уже вернулись к пристани.

У меня возникало ощущение, что я немного отличаюсь от ребят моего возраста и что если постараться, то смогу побороться со стихией и выйти победителем. Борьба со стихией представлялась мне самым естественным делом человека, и в эти мгновения я оживал. Эта борьба заставила меня стать самим собой.

Однако чем больше я взрослел, тем более сложным и далеким от природы становился окружающий меня мир, и я упорно искал ту цельность и ощущение себя, которые давали мне опасные приключения.

Короче, когда я был мокрым, грязным и замерзшим, я чувствовал себя настоящим героем; но стоило мне очутиться в обществе ребят, которые отчаянно старались казаться «крутыми», как я становился неуклюжим и неуверенным в себе. Грязь меня не отпугивала, но мне никогда не удавалось быть «крутым».

Поэтому я полюбил первое и избегал последнего.

(Однако подростком я все-таки отдал этой «крутизне» своеобразную дань: купил себе остроносые туфли и на протяжении долгих зимних месяцев слушал записи тяжелого рока. Но это не доставляло мне удовольствия, и вскоре я все это бросил просто потому, что надоело.)

Вместо этого я часто надевал самую плохую и грязную одежду (для меня – самую подходящую и хорошую) и стоял в саду под шлангом с водой, пока не становился насквозь мокрым – в декабре, – а потом в одиночестве совершал пробежку по холмам.

Местные считали меня ненормальным, но нам с моей собакой это нравилось. Это напоминало борьбу со стихией, и во мне росло возбуждение и восторг.

Однажды, возвращаясь после такой пробежки, я пробежал мимо девочки, которая очень мне нравилась. Мне было интересно, понравился ли ей мой грязный вид. Во всяком случае, это оригинально, думал я. Но она быстро перебежала на другую сторону улицы, оглядываясь на меня, как на сумасшедшего.

Я не сразу понял, что девочкам не очень нравятся неряшливые и грязные парни. И то, что мне казалось естественным и интересным, не обязательно бывает привлекательным для других.

Уроки жизни все еще продолжаются.

Глава 13

Помню, однажды, когда мне было лет одиннадцать, один из моих друзей с острова Уайт подбил меня вместе с ним во время отлива перейти гавань вброд от одного края до другого.

Я знал, каково дно в гавани, и нутром чувствовал, что одолеть грязь и тину – дело нелегкое.

Вместе с тем это было очень заманчиво.

Перейти бухту, в которой располагалась наша гавань, несомненно, было подвигом: ее дно было покрыто толстым слоем грязи, илистой и липкой… и, конечно, это был абсолютно глупый план, безнадежный от начала и до конца.

Отойдя всего на десять ярдов от берега, я уже понял, что мы затеяли ерунду, но с тупым упрямством шагал дальше. Разумеется, к тому времени, когда мы одолели примерно треть пути, мы влипли, то есть буквально застряли в тине.

Черная, зловонная, липкая и скользкая грязь доходила мне почти до подмышек.

Мы затратили столько сил на пройденный участок, что скоро выдохлись, плохо соображали, и нам грозила реальная опасность.

Стоило нам сдвинуться с места, как мы увязали еще глубже, и меня охватила паника, как это бывает, когда ты понимаешь, что оказался в беспомощном положении.

Затем, по милости Божьей, произошли две вещи. Во-первых, путем эксперимента я обнаружил, что если «скользить» по этой грязи, а не сражаться с ней, то можно понемножку продвигаться. Что ж, уже хорошо. Поэтому мы медленно развернулись назад и начали буквально дюйм за дюймом прокладывать путь назад, к берегу.

Во-вторых, нас заметил человек, стоявший на берегу, и вызвал спасательную лодку. Вот когда я понял, что нас в любом случае ждут большие неприятности, независимо от того, выберемся мы на берег сами или нас вытащат.

К тому времени, когда появилась спасательная лодка, мы выбрались на берег, похожие на чертей, и смотались.

Моя мать уже знала о том, что произошло, а также о том, что к нам на спасение отправили лодку. Она велела мне немедленно вернуться в лодочный домик, обратиться к старшине спасательной службы, принести свои извинения и попросить им назначить мне наказание в виде какой-либо работы в службе спасения.

Это был хороший урок: знай предел своим силам, не ввязывайся в авантюру без надежного запасного плана и не поддавайся на уговоры, когда инстинкт подсказывает тебе, что это грозит опасностью.

Несмотря на это фиаско, с годами меня все больше тянуло к дикой природе и просторам. Поскольку моей матери никогда не нравились наши с папой походы, когда я подрос, мы с папой уже намного реже выбирались в совместные вылазки.

Кстати замечу: однажды, уже после того, как я прошел отбор в Специальную авиационную службу (САС), мне удалось выманить его в настоящие горы. Я предложил отправиться в национальный заповедный парк Брекон-Биконс в Южном Уэльсе и подняться на одну из вершин, куда мы неоднократно забирались во время военных маршей и испытаний.

Я договорился с сержантом Таффом, чтобы он встретил папу на железнодорожной станции Мертир-Тидфил.

– А как я узнаю сержанта Таффа? – спросил отец.

– Не беспокойся, узнаешь.

Тафф был военным до кончиков ногтей: невысокий, плотный, с приглаженными волосами и типичными солдатскими усами, закрученными вверх.

Тафф забрал отца, и я встретил их у подножия Брекон-Биконс. Горы скрывались за завесой метели. Мы поднялись до половины первой горы, но после опасной переправы через бешеный поток, в который превратился еще недавно так мирно журчащий ручей, я заметил, что у папы идет кровь носом.

Он выглядел очень бледным и утомленным, и мы поспешили спуститься вниз.

Мы провели в горах несколько замечательных дней, а когда вернулись домой, мама обвинила меня в том, что я едва его не убил, и категорически потребовала, чтобы я больше не затевал никаких «убийственных экспедиций».

Я понимал, что ее тревожит, но получилось так, что вместе с мыльной водой она выплеснула и ребенка, так как ее запрет лишал отца наших интересных приключений, которые он страстно любил.

Сейчас, когда папы уже нет с нами, мне грустно думать, что мы недостаточно насладились обществом друг друга в его последние годы. Но так уж случается в жизни.

Последнее настоящее приключение, пережитое мною с отцом, стало моим первым самым серьезным испытанием – и, несмотря на грозившую нам опасность, мне все это ужасно понравилось.

Возможно, из-за этой последней экспедиции мама и наложила окончательный запрет на наши совместные вылазки. Хотя, как и все великие приключения, началось оно совершенно безобидно…

Глава 14

Мы проводили отпуск на Кипре у тети с дядей. В то время дядя Эндрю был бригадиром всех британских военных сил на острове, и, думаю, занимая столь значительное положение, он очень опасался нашего приезда, в основном из-за склонного к проказам папы.

После того как мы несколько дней проскучали в гарнизоне, дядюшка с самым добродушным видом посоветовал нам развлечься в горах. Он заранее знал, что мы с папой с радостью ухватимся за это предложение.

Горы Трудос представляют собой небольшую горную цепь в центре острова, с заснеженными вершинами. Проходившие службу на Кипре солдаты проводят там учения и катаются на горных лыжах. В горах оборудованы две трассы для скоростного спуска, но в основном зимой там лежит девственный снежный покров.

Другими словами, они как нельзя больше подходят для приключений.

Мы с отцом попросили у солдат гарнизона, расположенного в горах, две пары лыж с ботинками и весь день с восторгом катались по двум наезженным трассам. Но вскоре это нам наскучило. Мы переглянулись и решили совершить спуск в стороне от лыжни.

Мне было одиннадцать, и для меня это была восхитительная игра.

Мы только начали спускаться вниз по глубокому пушистому снегу между деревьями, как погода внезапно ухудшилась.

Навис густой туман, видимость почти пропала. Мы остановились и попытались найти трассу или сообразить, как до нее добраться, но выбрали неверное направление и вскоре поняли, что заблудились или временно потеряли ориентировку на местности (как я позже стал это называть).

Мы с отцом совершили ошибку, типичную для людей, попавших в такую ситуацию, то есть пошли вслепую в тщетной надежде на чудо. У нас не было ни карты, ни компаса, ни еды, ни питья, ни мобильных телефонов, которые в ту пору просто еще не существовали, а значит, мы могли и не найти дорогу к жилью.