Помоги проекту - поделись книгой:
Так, одно нарушение – отсутствие необходимых условий учета и хранения музейного предмета – влечет за собой цепь правонарушений, итогом которых может стать пропажа бесценного артефакта [77] .
Только в одном Северо-Западном федеральном округе не менее 50 000 икон, принадлежащих церковным приходам и частным лицам, числятся в розыске как похищенные. Среди похищенных имеются и иконы, временно переданные из музеев в религиозные организации.
Но это только часть проблемы, поскольку физической охраной не ограничиваются все проблемы сохранения музейных ценностей, переданных на хранения в церковные организации. Перечислим некоторые:
единые правила учета церковных ценностей находятся в стадии зарождения, и хотя в их основу положена существующая система музейного учета, уже наметились серьезные различия, ухудшающие состояние сохранности церковных ценностей, имеющих музейное значение [78] ;
служители храмов часто не обладают базовыми знаниями, которые позволили бы поддерживать условия безопасности культурных ценностей, выявить и предотвратить иные угрозы музейным предметам;
проблему слабого взаимодействия музеев и церковных организаций усугубляет низкий уровень профессиональной подготовки музейных работников в области учета, хранения, бюджетирования и др. сферах;
затраты, осуществляемые собственниками на содержание музеев и музейных ценностей, катастрофически сокращаются – при том, что они и так не покрывают даже десятой части необходимых расходов;
действенный контроль над состоянием музеев и предметов Музейного фонда РФ фактически отсутствует;
в Гражданском кодексе РФ нет определения музейного хранения и понятия музея как особого учреждения.
Процесс возвращения культурных ценностей, ранее служивших при оправлении религиозного культа, исторически оправдан и всячески поддерживается музейным сообществом.
Музейные работники как никто другой осведомлены о сакральном значении церковных ценностей. Но музейное сообщество четко представляет реальную ценность музейных предметов, имеющих религиозное значение. Это базисные ценности народов России, а не только отдельных религиозных сообществ.
Процесс возвращения уже идет, пусть медленно, но причин тому много. Выше приведены только основные. Процесс можно ускорить, но не новым фискальным декретом, чье действие может привести к утрате национального богатства – Музейного фонда России.
Следует дорожить правовой основой музейной деятельности в России и соблюдать законодательство о Музейном фонде РФ. Не игнорировать обязательные требования особого оборота, а насаждать их во всех учреждениях, где имеются музейные предметы, без оглядок на государственный, церковный или корпоративный статус.
Нужен тесный и плодотворный организованный диалог представителей церковной и музейной общественности. Проблема может и должна быть разрешена совместными коллегиальными комиссиями по выработке совместных слаженных действий. Иначе нельзя, если наши базисные ценности – культурное наследие народов Российской Федерации.
Список литературы:
1. Декрет СНК РСФСР от 23.01.1918 «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» / Свод законов РСФСР. – 1988 г. – Т. 1. – С. 861.
2. Догмат о иконопочитании трехсот шестидесяти седми святых отец Седьмого Вселенского Собора// URL: http://www.xxc.ru/orthodox/pastor/vii_sobor/index.htm
3. Епископ Лонгин: «Пренебрежительное отношение к святыне причиняет боль православным людям», интервью Александры Нечаевой // URL: http://saratov.kp.ru/daily/24462/624213/
4. Игумен Александр (Федоров). Церковное искусство как пространственно-изобразительный комплекс. – СПб.: Сатис, 2007.
5. Иконостас // Флоренский П. А. Иконостас. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. – 208 с. (Философия. Психология, вып. 4).
6. Клокова Г. С. Как сохранить церковные ценности. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2008.
7. «Конвенция о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта» [рус., англ.] (вместе с «исполнительным регламентом…», «протоколом» и резолюциями I, II, III) (заключена в г. Гааге 14.05.1954) / Свод нормативных актов ЮНЕСКО. – М.: Международные отношения, 1991. – С. 282.
8. Михаил Ситников. Почему Церковь так волнуют материальные ценности? // URL: http:// www.newizv.ru/news/2010-03-17/123256/
9. Об утверждении Положения об охране и использовании памятников истории и культуры // СП СССР. – 1982. № 26. – Cт. 133.
10. Постановление ВС РСФСР от 25.10.1990 № 268-1 «О порядке введения в действие Закона РСФСР «О свободе вероисповеданий»// Ведомости СНД и ВС РСФСР. – 1990. – № 21. – Cт. 241.
11. Постановление Правительства РФ от 12.02.1998 № 179 (ред. от 08.05.2002) «Об утверждении Положений о Музейном фонде Российской Федерации, о Государственном каталоге Музейного фонда Российской Федерации, о лицензировании деятельности музеев в Российской Федерации» // Российская газета. – № 43 (05.03.1998).
12. Постановление Правительства РФ от 30.06.2001 № 490 (ред. от 10.03.2009) «О порядке передачи религиозным организациям находящегося в федеральной собственности имущества религиозного назначения» // Российская газета. – № 130 (11.07.2001).
13. Постановление Совмина СССР от 02.06.1965 № 428 «О Музейном фонде Союза ССР» //URL: http://www.consultant.ru/
14. Постановление Совмина СССР от 16.09.1982 № 865 (ред. от 29.12.1989, с изм. от 25.06.2002) «Об утверждении Положения об охране и использовании памятников истории и культуры» // СП СССР. – 1982. – № 26.
15. Приказ Минкультуры СССР от 17.07.1985 № 290 «Об утверждении Инструкции по учету и хранению музейных ценностей, находящихся в государственных музеях СССР» //URL: http://www.consultant.ru/
16. Приказ Минкультуры СССР от 27.12.1988 № 483 «Об утверждении Положения о Музейном фонде СССР» //URL: http://www.consultant.ru/
17. Принципы международных коммерческих договоров (Принципы УНИДРУА) (1994 год) // Закон. – 1995. – № 12.
18. Тихомиров М. Ю. Юридическая энциклопедия. – М., 1995.
19. Федеральный закон от 26.05.1996 № 54-ФЗ (ред. от 23.07.2008) «О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации» (принят ГД ФС РФ 24.04.1996) // Российская газета. № 104 (04.06.1996).
20. Флоренский П. А. Столп и утверждение истины: Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. – М.: Лепта, 2002.
21. Шестаков В. А. Музейный предмет как класс культурных ценностей / В. А. Шестаков //Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7. Философия. Социология и социальные технологии. – 2009. – № 1 (9). – С. 80–89.
22. Шестаков В. А. Формирование понятия «культурные ценности / Шестаков В. А.// Studia culturae. Выпуск 11: Опыты интерпретации культурного наследия в горизонте постмодерна: Альманах кафедры теоретической и прикладной культурологии и центра изучения культуры факультета философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета. Лаборатория метафизических исследований. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество. 2008 г. – С. 83–92.
23. Шестаков В. А. Процедура включения культурных ценностей в состав Музейного фонда РФ / В. А. Шестаков // Справочник руководителя учреждения культуры. – 2009. – № 6. – С. 79.Законодательное обеспечение современной экспертной деятельности и пути институциализации культурологической экспертизы
Технологическое содержание любой экспертизы включает в себя проведение исследования. Экспертиза – это, по сути, научно-исследовательская деятельность. Она осуществляется по заказу инстанций, использующих при выработке решения заключение экспертов. В силу стремления экспертной деятельности основываться на объективности необходимо правовое регулирование деятельности эксперта.
Если раньше понятие «экспертная деятельность» чаще встречалось в контексте «судебно-экспертной деятельности»: «…предмет судебной экспертологии как науки о судебно-экспертной деятельности составляют закономерности функционирования правовых, методологических и организационных основ СЭД» [79] , то сегодня ситуация меняется. Существующий Российский федеральный центр судебной экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации ставит основной своей целью защиту «прав и свобод граждан и интересов государства посредством проведения объективных научно обоснованных судебных экспертиз и экспертных исследований» [80] . На сайте этого центра представлена нормативная база экспертной деятельности с выборкой законов, регулирующих различные стороны экспертной деятельности в Российской Федерации.
Основным законом, регламентирующим порядок осуществления судебной экспертизы, является Федеральный закон РФ «О государственной судебно-экспертной деятельности в РФ», принятый Государственной Думой 5 апреля 2001 года и одобренный Советом Федераций в мае того же года. С течением времени закон не раз уточнялся и дополнялся сопутствующими подзаконными актами.
Федеральный закон определяет правовую основу, принципы организации и основные направления государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации в гражданском, административном и уголовном судопроизводстве. Положение об экспертной деятельности и регламентации осуществления подобной работы посвящены статьи Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, Кодекса об административных правонарушениях.
Производство судебной экспертизы с учетом особенностей отдельных видов судопроизводства регулируется соответствующим процессуальным законодательством Российской Федерации. Правовой основой государственной судебно-экспертной деятельности, как сказано в Статье 3 главного Федерального закона, являются Конституция Российской Федерации, Федеральный закон, Гражданский процессуальный кодекс Российской Федерации, Арбитражный процессуальный кодекс Российской Федерации, Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации, Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях, Таможенный кодекс Российской Федерации, Налоговый кодекс Российской Федерации, законодательство Российской Федерации о здравоохранении, другие федеральные законы, а также нормативные правовые акты федеральных органов исполнительной власти, регулирующие организацию и производство судебной экспертизы. Скажем, в Уголовном кодексе РФ предусмотрена статья за дачу заведомо ложного заключения – за заведомо ложное заключение при рассмотрении административного правонарушения эксперт несет ответственность в соответствии со статьей КоАП РФ и т. д. Сложность в том, что к каждой статье Федерального закона (который является основным законодательным актом, прописывающим все стороны экспертной деятельности) существует дополнительное законодательное обеспечение. И это не считая редакций самого закона и достаточного количества сопутствующих подзаконных документов.
Помимо законов, регулирующих различные стороны экспертной деятельности, существует ряд дополнительных документов, прописывающих данную деятельность. Минюст России создал целый ряд подзаконных нормативных актов, регулирующих различные вопросы организации и деятельности судебно-экспертных учреждений. Во-первых, существуют инструкции, регламентирующие правила и порядок проведения экспертизы. Во-вторых, существуют постановления правительства РФ. В-третьих, положения. В-четвертых, информационные письма. К подзаконным нормативно-правовым актам относятся указы Президента Российской Федерации, постановления Правительства РФ и федеральные ведомственные акты, нормативно-правовые акты субъектов Российской Федерации, региональные акты и акты органов местного самоуправления. Подзаконными нормативно-правовыми актами регулируется значительная часть деятельности по использованию специальных знаний в процессе.
Еще в конце 90-х годов ХХ в. был принят ряд законов, направленных на расширение сферы применения экспертных процедур. В 1995 г. был принят Федеральный закон «Об экологической экспертизе» [81] . Закон основывается на принципах презумпции потенциальной экологической опасности любой намечаемой хозяйственной и иной деятельности и, как следствие, необходимости проведения обязательной государственной экологической экспертизы, выступающей одним из органов контроля окружающей природной среды. Обязательной экологической экспертизе подлежит широкий перечень проектной документации: например, проекты, предусматривающие строительство, реконструкцию, капитальный ремонт и эксплуатацию объектов хозяйственной деятельности; проекты технической документации на новые технику, технологию; проекты на реализацию объектов, связанных с размещением и обезвреживанием отходов, и т. д. В зависимости от значимости объекта, экспертиза осуществляется на федеральном уровне Федеральным органом исполнительной власти (служба по надзору в сфере природопользования – Росприроднадзор), на региональном уровне – органом исполнительной власти субъекта Российской Федерации в области экологической экспертизы. Положительное заключение является одним из обязательных условий финансирования и реализации проектов. Лица, признанные виновными в нарушении закона об экологической экспертизе, могут быть привлечены к административной, гражданско-правовой, материальной или уголовной ответственности.
В 1998 г. был принят закон о государственной религиоведческой экспертизе [82] . Религиоведческая экспертиза является обязательной при регистрации деятельности религиозных организаций. Она осуществляется экспертным советом, образованным Министерством юстиции Российской Федерации, а ее порядок проведения регламентирован законодательством [83] .
С 2010 г. действует закон о государственной этической экспертизе клинических исследований [84] . Этическая экспертиза является обязательной для регистрации лекарственных препаратов и для проведения клинического исследования лекарственного препарата для медицинского применения. Экспертиза проводится федеральным государственным бюджетным учреждением соответствующего уполномоченного федерального органа исполнительной власти.
Несмотря на актуализацию проблемы экспертиз в научном сообществе, далеко не все экспертизы признаны обязательными на государственном уровне. Некоторые виды экспертиз признаны на региональном уровне, как, например, этнологическая экспертиза. В российское законодательство понятие «этнологической экспертизы» было введено в 1999 г. Федеральным законом «О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации» [85] . Но порядок проведения этнологической экспертизы, ее методы и критерии федеральными законами так и не были установлены. Между тем для многих регионов Российской Федерации тема сохранения этнической идентичности стала одной из актуальных проблем. В результате в 2009 г. по инициативе депутатов был принят законопроект «Об этнологической экспертизе в местах традиционного проживания и традиционной хозяйственной деятельности коренных малочисленных народов Севера Республики Саха (Якутия)». Задача этнологической экспертизы – выполнять комплексный анализ демографической ситуации, социально-экономического положения и устойчивости этнокультурной среды групп коренного населения, проживающих в зоне потенциального воздействия промышленного освоения Якутии.
Все эти дополнительные документы обеспечивают правовое поле экспертной деятельности. Скажем, приказом Министерства юстиции РФ от 23 января 2002 г. утверждено Положение об аттестации работников на право самостоятельного производства экспертизы в судебно-экспертных учреждениях Министерства юстиции Российской Федерации [86] . Положение устанавливает порядок аттестации работников на право самостоятельного производства экспертиз в судебно-экспертных учреждениях Минюста России с целью определения уровня их профессиональной подготовленности для производства судебных экспертиз. В Положении определяются порядок формирования и организации работы экспертно-квалификационной комиссии, процедура аттестации на право самостоятельного производства судебной экспертизы.
В 2009 г. было разработано Положение о государственной историко-культурной экспертизе. В соответствии со статьями 31 и 32 Федерального закона «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации». Причем положение, как и законы, регулирует примерно одни и те же вопросы. «Положение устанавливает порядок проведения государственной историко-культурной экспертизы, требования к определению физических и юридических лиц, которые могут привлекаться в качестве экспертов, перечень представляемых экспертам документов, порядок их рассмотрения, порядок проведения иных исследований в рамках экспертизы, порядок определения размера оплаты экспертизы, касающейся объектов культурного наследия федерального значения, а также порядок назначения повторной экспертизы».
Таким образом, основной Федеральный закон об экспертной деятельности обрастает огромным количеством параллельных статей с иными законодательными документами, а также дополнительными актами, подробно рассматривающими и регламентирующими отдельные сферы экспертной деятельности. Происходит постоянное обновление федерального процессуального законодательства, учитывающего применение норм гражданского, административного, уголовного права и, соответственно, положений гражданского процессуального права, арбитражного, уголовно-процессуального права. Для того чтобы выявить всё поле законодательного обеспечения, необходимо прежде установить, в какой сфере будет реализовываться экспертиза.
Например, деятельность здравоохранения и социального развития регулируется Инструкцией по организации и производству экспертных исследований в бюро судебно-медицинской экспертизы, Инструкцией об организации производства судебно-психиатрических экспертиз в отделениях судебно-психиатрической экспертизы государственных психиатрических учреждений. Действующим является приказ Министерства здравоохранения РСФСР от 27 февраля 1991 года № 35, которым были утверждены: Положение о бюро Главной судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения РСФСР, Положение о Главном судебно-медицинском эксперте Министерства здравоохранения РСФСР, Республиканские судебно-медицинские центры и положения о них, рекомендуемый перечень штатных должностей медицинского персонала бюро судебно-медицинской экспертизы, Правила изъятия и направления материала на лабораторные исследования, список бюро судебно-медицинской экспертизы, подлежащих строительству, реконструкции и расширению [87] . А, скажем, нормативная база, включающая в себя законы и подзаконные акты, регулирующая товарные знаки в России, представлена в простом перечислении на 2-х страницах текста [88] . Это и Конституция РФ, и Гражданский кодекс РФ, и Уголовный кодекс РФ, и закон РСФСР 1991 года с поправками «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках», и различные международные договоры; из подзаконных актов это Административный регламент исполнения Федеральной службой по интеллектуальной собственности, патентам и товарным знакам на право пользования данным товарным знаком, Правила признания товарного знака (и другие Правила), Положение о патентных и иных пошлинах, Рекомендации по применению положений Гражданского кодекса РФ (и другие Рекомендации), Информационное письмо Роспатента «О некоторых вопросах экспертизы товарных знаков, применяемых в технических регламентах и национальных (государственных) стандартах».
Уже из этого списка видно, насколько большой объем законодательных актов, дополнений, подзаконных актов используется для регулирования экспертной деятельности. Как отмечают исследователи и практики, зачастую наблюдаются противоречия между этими законодательными актами.
Экспертиза реализуется в различных видах. Согласно приложению к приказу 2003 года Министерства юстиции Российской Федерации составлен перечень родов (видов) экспертиз, выполняемых в судебно-экспертных учреждениях (с изменениями на 9 марта 2006 года). Приказом Министерства юстиции от 14 мая 2003 г. утвержден Перечень родов (видов) экспертиз, выполняемых в государственных судебно-экспертных учреждениях Минюста России, и Перечень экспертных специальностей, по которым предоставляется право самостоятельного производства судебных экспертиз в государственных судебно-экспертных учреждениях [89] .
К ним, в частности, относятся: почерковедческая экспертиза; автороведческая экспертиза; техническая экспертиза документов; фототехническая экспертиза; портретная экспертиза; трассологическая экспертиза; экспертиза видео– и звукозаписей; экспертиза оружия и следов выстрела; взрывотехническая экспертиза; криминалистическая экспертиза материалов, веществ и изделий; биологическая экспертиза; автотехническая экспертиза; пожарно-техническая экспертиза; взрывотехнологическая экспертиза; строительно-техническая экспертиза; бухгалтерская экспертиза; финансово-экономическая экспертиза; товароведческая экспертиза; психологическая экспертиза; компьютерно-техническая экспертиза; экологическая экспертиза; экспертиза электробытовой техники; лингвистическая экспертиза. Все эти виды экспертизы имеют законодательное обоснование (Федеральный закон) и утверждены приказом.
Виды экспертиз, порядок их проведения и требования к экспертному заключению устанавливаются федеральным стандартом.
В государственных судебно-экспертных учреждениях России невозможно осуществление всех родов и видов экспертиз. Обычно там проводятся экспертизы, наиболее часто востребованные судебной и следственной практикой, наиболее распространенные. Сегодня активно развивается институт негосударственных экспертиз. Зачастую за проведением экспертизы обращаются к лицам, обладающим специальными знаниями в области науки, техники, искусства или ремесла, но не являющимся государственными судебными экспертами и выступающими в роли частных экспертов или сотрудников негосударственных экспертных учреждений. Согласно ст. 195 УПК РФ, ст. 74 ГПК РСФСР, ст. 67 АПК РФ, ст. 25.9 КоАП РФ судебная экспертиза производится государственными судебными экспертами и иными экспертами из числа лиц, обладающих специальными знаниями.
Экспертиза назначается судом, если появляются вопросы, требующие специальных знаний, при необходимости дополнительных сведений от специалиста, способного дать независимое компетентное заключение. Гражданский процессуальный кодекс гласит: «При возникновении в процессе рассмотрения дела вопросов, требующих специальных знаний в различных областях науки, техники, искусства, ремесла, суд в соответствии с ч. 1 ст. 79 ГПК РФ может назначить экспертизу».
«В случаях, если при производстве по делу об административном правонарушении возникает необходимость в использовании специальных познаний в науке, технике, искусстве или ремесле, судья, орган, должностное лицо, в производстве которых находится дело, выносят определение о назначении экспертизы. Определение обязательно для исполнения экспертами или учреждениями, которым поручено проведение экспертизы».
Звание профессионального эксперта должно быть подтверждено, то есть у него должен быть документ, выданный соответствующей организацией и подтверждающий его профессиональную компетенцию. Особенно это касается случаев, когда специалист не является государственным экспертом, тогда к материалам дела должны быть приобщены копии документов, удостоверяющих наличие у этого лица специального образования, стажа работы по специальности.
При проведении экспертного исследования эксперт опирается, помимо использования специальных методов, на свою профессиональную интуицию. Уровень профессиональной подготовки, квалификация эксперта определяются в первую очередь принадлежностью его к специальной организации, имеющей право на вынесение экспертной оценки. В международной практике судопроизводства обеспечение качества судебной экспертизы реализуется посредством аккредитации судебно-экспертных учреждений по стандарту Международная организация по стандартизации ИСО 17025. Применение сертифицированных методик экспертных исследований, единых квалификационных требований к экспертам соответствующих экспертных специальностей в государственных судебно-экспертных учреждениях и в негосударственных учреждениях, занимающихся судебно-экспертной деятельностью, дает возможность получения при экспертном исследовании одних и тех же объектов сопоставимых результатов, характеризующихся необходимой точностью, объективностью и воспроизводимостью. Но эти требования и ожидания от экспертизы применимы, скорее, к традиционным экспертным исследованиям, где всегда имелся конкретный объект. В современной экспертной деятельности возрастает роль субъективного фактора. В частности, это касается круга гуманитарной экспертизы.
Методики проведения экспертизы прописаны в специальных изданиях. Предполагается, что эксперт – это специалист, который уже прошел некоторую подготовку и владеет этими специальными методиками. В законодательстве прописаны лишь права и обязанности эксперта. Судебный эксперт независим в выборе методов, средств и методик экспертного исследования, необходимых, с его точки зрения, для изучения данных конкретных объектов экспертизы. Можно отметить отсутствие эталонов, стандартов, детальных описаний средств и методов исследования. Данный момент можно рассматривать и как плюс (эксперт волен сам выбирать наиболее адекватный с его точки зрения метод исследования), и как минус (повышается субъективность выносимого вердикта). «На протяжении последнего десятилетия было достаточно много сделано для систематизации, унификации и стандартизации судебно-экспертных методик. К настоящему времени разработана и принята «Система добровольной сертификации методического обеспечения судебной экспертизы – РОСС RU.В175.04ОЭОО от 02.03.2005». Эта система прошла аккредитацию в Федеральном агентстве по техническому регулированию и метрологии Российской Федерации (Госстандарт России). В качестве руководящего органа Системы и органа по сертификации определен Российский Федеральный Центр судебной экспертизы при Министерстве юстиции РФ [90] . Для обеспечения функционирования Системы добровольной сертификации методического обеспечения судебной экспертизы разработаны и зарегистрированы в Государственном реестре соответствующие Правила. Уже осуществляется оценка компетентности судебных экспертов. Негосударственные экспертные учреждения и организации, выполняющие экспертизы среди прочих функций, часто сами осуществляют аттестацию экспертов и предпринимают попытки по подтверждению надежности используемых методик, внедряют новые формы и методы подготовки экспертов, выдают собственные квалификационные свидетельства. Объектами сертификации являются:
– экспертная методика (в том числе автоматизированная); методическое издание;
– учебные программы подготовки экспертов по экспертным специальностям;
– метод и средство судебной экспертизы [91] .
С 2000-х годов по различным специальностям начата специальная подготовка специалистов-экспертов в вузах, вводятся специальности, подтверждающие статус. Таким образом, институционализация нового вида экспертизы требует четкого методического обеспечения.
Существуют специальные экспертные учреждения, выполняющие как государственные, так и независимые виды экспертиз. Так, АНО «Центр Судебных Экспертиз» является одним из экспертных учреждений страны, где был создан полноценный отдел по производству искусствоведческих экспертиз. Создан он был по ходатайству ряда следственных органов и судебных органов города Москвы. Начинал свою деятельность Центр с проведения негосударственных (независимых) экспертиз, однако на сегодняшний день большую долю экспертиз Центр выполняет по заказу государственных органов. Причем искусствоведческая экспертиза (в т. ч. экспертиза кинопродукции), независимая историко-искусствоведческая экспертиза, историко-культурная экспертиза и прочие виды независимых экспертиз относятся к «уникальным видам» экспертизы, в отличие от «традиционных».
При назначении экспертизы законом регулируются: порядок и основания назначения экспертизы, процедура назначения экспертов судом, обосновываются права и обязанности эксперта, описываются требования к экспертному заключению, конкретные шаги, предписываемые эксперту. Законом регулируются фактически все стороны экспертной деятельности, вплоть до вопроса оплаты.
Статьями ГПК РФ, Федеральным законом «О государственной судебно-экспертной деятельности в РФ» устанавливается порядок проведения экспертизы. Существуют специальные инструкции, в которых расписан порядок действия экспертов. Если назначен в качестве эксперта независимый специалист, то суд снабжает данного специалиста инструкцией с предписанным порядком действия. Эксперту должны быть сформулированы четкие вопросы, по которым он должен вынести свое компетентное суждение. Также эксперту должны быть представлены все материалы, имеющие отношение к делу, чтобы он мог дать полное заключение. Заключение экспертов открыто для заинтересованных лиц и при неудовлетворенности результатами может быть перенаправлено для проведения дополнительной экспертизы.При назначении экспертов закон ориентируется на пожелания лиц, участвующих в деле. Однако лица, предложенными участниками в качестве экспертов, могут быть отвергнуты судом. Одновременно заинтересованные в деле лица могут ходатайствовать за определенных лиц при назначении, за институты. Так как одно из обязательных требований к эксперту – это независимость его суждений, то при составлении экспертного заключения не допускается присутствие участников процесса.
Гуманитарная экспертиза – открытие нового времени. Вопрос состоит в том, кто является заказчиком экспертизы и каким образом результаты экспертизы получают легитимность. «Легитимация – это процесс, по которому законодателю оказывается позволенным провозглашать данный закон нормой» [92] . Результаты проведенной экспертизы могут быть пересмотрены и дело передано на повторную экспертизу. В сфере гуманитаристики вполне реализуем тезис Ж. Ф. Лиотара о том, что знание – гибко, оно изменяется в зависимости от того, кто им владеет. Поэтому разработка законодательства в отношении такого гибкого знания становится необходимостью. Известна аллюзия писателя-фантаста Артура Кларка из книги «Черты будущего» на третий закон Ньютона, который выглядит как закон и гласит: «Для каждого эксперта существует аналогичный эксперт с противоположной точкой зрения». Это высказывание как нельзя лучше демонстрирует относительность (и невозможность) однозначных суждений в современном мире.
Экспертная деятельность: процедурно-документационное сопровождение
Экспертная деятельность сегодня является, с одной стороны, широко распространенной, а с другой – недостаточно нормативно и документационно оформленной. Хотя в Законах и иных нормативных актах регламентируется проведение некоторых видов экспертизы, но, во-первых, далеко не всех, во-вторых, в основном это касается судебной деятельности, а в-третьих, порядок оформления и перечень необходимых документов разнятся в зависимости от заказчика и контекста экспертного исследования. Для некоторых видов экспертиз, в которых культурологи принимают участие, процедура и документация строго регламентированы законодательными или нормативными актами (для cудебной, историко-культурной, религиозной и др.), для других видов экспертизы регламентирована форма экспертного документа; есть виды экспертиз, которые не имеют особенной регламентации (например, рецензирование или инициативное мнение исследователя по какой-либо проблеме). Попытаемся выяснить, какие именно документы [93] являются основанием для проведения экспертизы, какие документы должны быть предоставлены эксперту для работы, и как должен выглядеть результат экспертной деятельности.
Итак, любая экспертиза начинается с возникновения экспертной ситуации, т. е. с ситуации противоречия между должным (или желаемым) и реальным положением вещей. В качестве заказчика экспертного исследования могут выступать как физическое лицо (например, любой человек может заказать искусствоведческую экспертизу имеющейся у него картины с целью выявления ее автора, возраста, ценности и пр.), так и юридические лица (органы судопроизводста, промышленные, строительные, медицинские предприятия, образовательные, культурно-просветительные, природо– и культуроохранные учреждения и пр.). Подавляющее большинство экспертиз проводится именно по инициативе юридических (государственных и частных) лиц.
Заказчик – субъект (не важно каким статусом и характером собственности он обладает), у которого в определенный момент появляется потребность в установлении какого-либо факта, свойства или обстоятельства. Вопрос может касаться как уже свершившегося (оценка картины, здания, вещи, книги и пр.), так и планируемого (проект закона, инновационная программа, план развития местности или отрасли и т. д.). В последнем случае, cодержание итогов экспертизы должно отвечать основным управленческим задачам: во-первых, ограничение выбора возможных стратегий действия, т. е. применение выводов экспертизы для отказа от тех или иных вариантов решения (в том числе в форме пересмотра ранее принятого решения или избрания компромиссного варианта и т. д.); во-вторых, для корректировки избранной стратегии [94] .
В целом, алгоритм проведения экспертизы может быть описан следующим образом: возникновение экспертной ситуации – обращение заказчика к эксперту – заключение договора на проведение экспертного исследования (экспертизы) – передача заказчиком всех необходимых для экспертизы документов эксперту – проведение экспертом требуемых изысканий – составление экспертного заключения – передача экспертного заключения и всех сопутствующих документов (в том числе графиков и иных вспомогательных материалов) заказчику – подписание Акта выполненных работ. Мы сознательно завершаем алгоритм именно передачей акта, т. к. экспертиза в большинстве случаев носит рекомендательный харктер и заказчик может ее просто проигнорировать, а следовательно, далеко не всегда по результатам экспертизы предпринимаются какие-то конкретные решения. Кроме того, не все виды экспертиз требуют столь сложной процедуры, часто она упрощается, осбенно в случае неоднократного обращения заказчика к одному эксперту, особенно, если нет финансовой заинтересованности. Например, рецензирование научных статей, производимое по заказу редакции, может основываться на устной договоренности между заказчиком (журналом) и экспертом (специалистом в той или иной области знания).
Как уже отмечено выше, если контекстуально экспертиза начинается с возникновения экспертной ситуации, то процессуально – с документа, инициирующего экспертное исследование. Для признания результатов экспертизы (особенно, если речь идет о судебном разбирательстве) необходимо соблюдение формальных процедур. Все начинается с заявления от заказчика на проведение экспертного исследования (экспертизы) либо постановсления суда. Для того, чтобы четче провести линию между судебной экспертизой и иными видами экспертных исследований, в некоторых договорах предусмотрена формулировка «Заказчик гарантирует, что объекты и иные материалы, представленные им Исполнителю для проведения исследования, не связаны с проведением предварительного расследования по уголовному делу либо судебным рассмотрением уголовного, гражданского, арбитражного дела и дела об административном правонарушении [95] ».
В комплект итоговых документов могут входить: экспертное заключение (полная и краткая (2–5 стр.) версии); особое мнение экспертов по отдельным вопросам или в целом по содержанию экспертного заключения; сопутствующие материалы – методики получения экспертной информации, количественные оценки, промежуточные расчеты, анкеты, тексты экспертных интервью, аудиозаписи фокус-групп и пр.; дополнительные материалы, использованные в ходе экспертизы, – обзоры, аналитические материалы, данные статистики, экономические расчеты, правовые нормативные документы и пр. [96] .
При экспертизе, проводящейся в рамках предварительного расследования по уголовному делу, в соответствии с УПК РФ, инициатором выступает следователь, который выносит постановление о ходатайстве проведения экспертизы перед судом. В ходатайстве указываются основания назначения судебной экспертизы; фамилия, имя и отчество эксперта или наименование экспертного учреждения, в котором должна быть произведена судебная экспертиза; вопросы, поставленные перед экспертом; материалы, предоставляемые в распоряжение эксперта.
В случае если экспертиза проводится по частной инициативе (как отдельного гражданина, так и группы лиц), то может быть заключен договор между заказчиком и экспертом, либо представляющей его организацией (например, ООО НПО «Эксперт Союз», Славянский правовой центр, АНО «Центр Судебных Экспертиз», АНО «Независимый центр экспертиз» [97] , Министерство культуры и пр.). Поскольку экспертная деятельность по сути является услугой, то в договоре обязательно указываются сроки, основания экспертного исследования. Кроме того, в документе, на основании которого эксперт будет проводить исследование, указываются материалы и объекты, передаваемые эксперту, и прилагается список вопросов, на которые тот должен дать ответ. В некоторых случаях в договоре используется как равноправная замена термину «экспертиза» многосоставной термин «научно-исследовательская работа».
Разумеется, процедура исследования эксперта-медика, эксперта-психолога и эксперта-культуролога будет разной по содержанию, но алгоритм организации и документирования во многом совпадает.
Следующий важный момент любой экспертизы (по сути являющейся научно-теоретическим или научно-практическим изысканием) – собственно объект исследования и сопутствующие материалы. Криминалистическая энциклопедия определяет п одготовку материалов для экспертизы как «систему процессуальных, организационных и технических действий по собиранию, подготовке и оформлению необходимых для проведения экспертизы исходных данных, материалов и иных объектов экспертного исследования» [98] .
В судебной экспертизе все материалы и образцы предоставляются эксперту следственными органами, в иных случаях предоставляет заказчик. При этом различные виды экспертизы могут предполагать специфику сбора и подачи материалов – проектная экспертиза возможна только при предоставлении самого проекта, а также документов, отражающих все стороны и этапы его реализации; дактилоскопическая экспертиза требует особой упаковки и обращения с вещдоками; почерковедческая экспертиза, чтобы временной разрыв рукописных материалов был не более 10 лет, особенно это касается лиц преклонного возраста, т. к., как показывают наблюдения и научные исследования [99] , наиболее устойчивым является почерк у лиц в возрасте от 30 до 60 лет; лингвистическая экспертиза требует предоставления текстов, выступающих в качестве объекта исследования; материалом для культурологической экспертизы может выступать любой текст культуры.
Результатом исследования является документ, отражающий основные выводы и содержащий ответы на вопросы – Заключение. Оно может быть единым или совокупным, если экспертиза была комиссионная или комплексная, и, естественно, будет различаться в содержательной части, а также по своему характеру.
В соответствии со ст. 204 УПК РФ [100] экспертное заключение, предоставляемое в суд в качестве доказательства, должно содержать следующие сведения: 1) дата, время и место производства судебной экспертизы; 2) основания производства судебной экспертизы; 3) должностное лицо, назначившее судебную экспертизу; 4) сведения об экспертном учреждении, а также фамилия, имя и отчество эксперта, его образование, специальность, стаж работы, ученая степень и (или) ученое звание, занимаемая должность; 5) сведения о предупреждении эксперта об ответственности за дачу заведомо ложного заключения; 6) вопросы, поставленные перед экспертом; 7) объекты исследований и материалы, представленные для производства судебной
экспертизы; 8) данные о лицах, присутствовавших при производстве судебной экспертизы; 9) содержание и результаты исследований с указанием примененных методик; 10) выводы по поставленным перед экспертом вопросам и их обоснование.
Экспертное заключение не предназначенное для суда, должно содержать, пожалуй, все пункты, кроме 5 – предупреждение эксперта об ответственности за дачу заведомо ложного заключения, поскольку экспертиза, проводимая не для судебного расследования, априори предполагает объективность эксперта. Л. В. Никифорова предлагает следующую четырехчастную структуру заключения.
Как уже отмечалось выше, обязательным элементом заявки на экспертизу являются вопросы, на которые должен дать ответ эксперт. Культурологическая и искусствоведческая экспертизы могут использоваться для широкого спектра сфер, например, исследование мнения населения по проблемам, затрагивающим социальную, экономическую, политическую и культурную сферу жизнедеятельности общества; установление наличия признаков творческого характера представленного объекта (относится ли к объектам авторского права); установление наличия/отсутствия факта переработки произведения; исследование фото– и видеопродукции на предмет наличия/отсутствия порнографии; исследование предметов искусства на предмет подлинности, установление авторства предметов искусства; установление факта исторической или культурной ценности предметов искусства; оценки предметов искусства и т. д. [101] . Соответственно, вопросы могут быть сформулированы так:
– является ли представленный на исследование объект результатом творческой деятельности?
– является ли исследуемый объект самостоятельным произведением либо является переработкой какого-либо иного произведения?
– имеются ли на фото– и видеоматериалах, представленных на исследование, изображения порнографического характера, если да, то на каких именно и по каким критериям они отнесены к таковым?
– носит ли данный материал экстремистский характер?
– имеются ли показания к возможности отнесения произведения к наследию того или иного автора?
– какова рыночная стоимость произведения?
Сегодня существуют различные классификации видов экспертных заключений по характеру ответов на поставленные вопросы. В некоторых выделяют три вида заключений [102] :
а)
б)
в)
Т. В. Власова и М. Д. Сущинская делят экспертные заключения на оценочные и рекомендательные [103] .
Как подчеркивает большинство исследователей, содержание итоговой экспертной информации должно быть адаптировано к потребностям и уровню знаний заказчика, с тем, чтобы позволять ему пользоваться этим знанием для принятия окончательного решения. Иными словами, экспертное заключение должно быть изложено в максимально простой форме. При его подготовке следует избегать использования узкоспециализированной, профессиональной терминологии, эмоциональной, экспрессивной лексики, сложных формул, графиков, таблиц и пр. Заключение должно соответствовать официальному деловому стилю изложения информации, быть точным, четким, информационно насыщенным, понятным для восприятия [105] .
Поскольку мы рассматриваем рецензирование как вариант экспертного исследования [106] , то, соответственно, необходимо сказать несколько слов о том, ответы на какие вопросы должны содержаться в рецензии: 1) актуальность задачи («motivation») – зачем нужна задача и почему она еще не решена; 2) вклад работы («contribution»); 3) замечания («comments»); 4) общая оценка работы («evaluation») [107] .
Научные журналы могут разработать методические рекомендации по содержанию рецензии [108] , например, характеристика должна строиться по следующим пунктам:
– соответствует ли содержание статьи теме, заявленной в названии;
– соответствие статьи современным достижениям научно-теоретической мысли;
– доступна ли статья читателям, на которых она рассчитана, с точки зрения языка, стиля, расположения материала, наглядности таблиц, диаграмм, рисунков и формул;
– целесообразна ли публикация статьи с учетом ранее выпущенной по данному вопросу литературы;
– в чем конкретно заключаются положительные стороны, а также недостатки статьи, какие исправления и дополнения должны быть внесены автором.
Помимо этого, в рецензии должны содержаться выводы о рукописи в целом и четкая рекомендация о целесообразности ее публикации в открытой печати, а также общее решение по вопросу:
– рекомендовать принять рукопись к публикации в открытой печати;
– рекомендовать принять рукопись к публикации в открытой печати с внесением технической правки;
– рекомендовать принять рукопись к публикации в открытой печати после устранения автором замечаний рецензента, с последующим направлением на повторное рецензирование тому же рецензенту;
– рекомендовать отказать в публикации Статьи в открытой печати по причине ее несоответствия требованиям, предъявляемым к научному уровню Журнала (в данном случае статья, не рекомендованная рецензентом к публикации, к повторному рассмотрению не принимается) [109] .
В большинстве случаев экспертное заключение должно быть заверено подписью эксперта и печатью учреждения, в котором он работает, либо которое заказывало ему экспертизу. Исключение составляет рецензирование статей или книг, в котором рецензия, являющаяся итоговым документом, может быть просто подписана экспертом-рецензентом.
Хочется особо подчеркнуть, что Заключение эксперта не является обязательным для кого-либо, но если несогласие с экспертным заключением дознавателя, следователя, прокурора и суда должно быть мотивировано в письменном виде не иначе как в постановлении (определении) о назначении повторной экспертизы, назначаемой для проверки сомнительного заключения, то экспертизы, заказываемые в инициативном порядке, могут быть просто проигнорированы.
Если экспертное заключение представляется в суд, то оно подлежит всесторонней оценке. Во-первых, дознаватель, следователь и суд могут и обязаны проверить, соблюден ли при назначении и производстве экспертизы установленный законом процессуальный порядок, призванный обеспечить полноту, объективность и достоверность полученных результатов, а также права сторон. Во-вторых, должностные лица, в чьем производстве находится уголовное дело, могут и обязаны проверить компетентность эксперта (экспертов), от чего напрямую зависит достоверность заключения. В-третьих, проверке подвергается полнота и доброкачественность предъявленных на экспертизу материалов (вещественных доказательств, документов, образцов для сравнительного исследования, а также материалов самого уголовного дела). От этого также напрямую зависит оценка самого экспертного заключения. И, наконец, в-четвертых, следователь и суд обязаны (и это им под силу) исследовать полученное экспертное заключение со следующих позиций: а) отвечает ли теоретическая и практическая основа данной экспертизы современному уровню развития соответствующей отрасли науки, техники, искусства и ремесла; б) соответствует ли экспертное заключение и выполненное исследование законам логики, которые юрист, ведущий уголовное дело, должен знать лучше других. Критическому анализу экспертное заключение может быть подвергнуто и в других аспектах.
Более того, следователь вправе по собственной инициативе либо по ходатайству подозреваемого, обвиняемого и защитника допросить эксперта для разъяснения данного им заключения, в частности, чтобы уточнить методику исследования, содержание отдельных терминов и формулировок или для разъяснения возникших вопросов по поводу уровня современных знаний и навыков в соответствующей области науки, техники, искусства и ремесла. Если возникают противоречия между выводами экспертов, производивших комиссионную или комплексную экспертизу, то эксперт или эксперты также могут быть вызваны для дачи показаний.
В заключение хотелось бы сказать немного о документах, регулирующих деятельность самого эксперта, или точнее о том, как можно получить официальный статус государственного эксперта (помимо того, что нужно быть профессионалом в своей области).
В 2010 г. Министерство культуры РФ утвердило порядок аттестации экспертов по проведению государственной историко-культурной экспертизы (
Для получения статуса человек должен соответствовать следующим критериям: иметь высшее и (или) послевузовское профессиональное образование по направлению (специальности), соответствующему профилю экспертной деятельности, в исключительных случаях допускается наличие среднего профессионального образования; предшествующий стаж практической работы по профилю экспертной деятельности не менее 10 лет; знать международные акты и законодательство Российской Федерации в области сохранения, использования, популяризации и государственной охраны объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации; уметь проводить необходимые исследования, оформлять по их результатам заключения экспертизы.
Собственно процедура аттестации может проходить в различных формах – устный экзамен, тестирование, собеседование. Соискатель должен продемонстрировать не только знание истории культуры России, но и, например, разбираться в специфике проектирования инженерных сетей и оборудования при реставрации и приспособлении памятника для современного использования, и объекты культурного наследия какой категории историко-культурного значения могут быть отнесены к объектам всемирного наследия, что представляет собой проект зон охраны объекта культурного наследия и пр. Полный список вопросов для устного экзамена размещен на сайте, так что любой желающий может подготовиться и претендовать на получение сертификата (см.
Для прохождения конкурса необходимо подать документы на аттестацию: письменное заявление; копию документа, подтверждающего прохождение обучения по утвержденной программе (при его наличии); копию паспорта либо иного документа, удостоверяющего личность; копию диплома о высшем образовании и (или) послевузовском профессиональном образовании по направлению (специальности), соответствующему профилю экспертной деятельности; копии документов (дипломы, свидетельства, сертификаты), подтверждающие наличие у соискателя научных знаний, навыков по профилю экспертной деятельности; сведения о проводившейся соискателем экспертной деятельности и (или) научно-исследовательской работе по профилю экспертной деятельности (если имеются); копию трудовой книжки.
Подтверждать квалификацию эксперту необходимо каждые три года.
Подводя итог, можно отметить, что в настоящее время экспертная деятельность по-прежнему в массе своей ориентирована на судопроизводство, либо оценку уже свершившегося (объектов, проектов, фактов, явлений и пр.). И это нашло отражение в нормативно-процессуальном выражении – наиболее четко и полно определяется и формулируется все, что связано со следственными мероприятиями. Экспертиза же как прогнозное расширяющееся явление, ориентированное в будущее, предполагающее междисциплинарное многоаспектное исследование, выходящее за рамки узкоспециализированных научных областей, находится в стадии становления. Унификация процедурных вопросов, порядка инициации и фиксации результата – дело будущего.Часть 3. Экспертное сопровождение культурной политики
Культурологическая экспертиза как инструмент публичной политики
Современный социум характеризуется тем, что разветвленная и усложняющаяся жизнь требует все больше квалифицированной и компетентной оценки происходящих событий. В последние годы усиливается роль экспертных сообществ, становится все существеннее фигура эксперта. Название одного любопытного исследования – «Экспертократия» [110] – вполне отражает качественные изменения места экспертизы в современном мире. Правда, в обществе чаще говорят о значении юридической, судебной, медицинской, экономической экспертизы.
Но в последнее время мы сталкиваемся с потребностью именно в культурологической экспертизе. Это связано с тем, что гуманитарная составляющая социальной жизни становится все более значимой, что вопросы культуры попадают в центр внимания представителей разных наук и разных сфер практической деятельности – стремительно идет процесс культурологизации публичного, политического, научного, идеологического дискурсов.
Культурологическая экспертиза нужна еще и потому, что стремительно идет процесс артизации разных сторон нашей жизни. Так, рассматривая политические механизмы разделения властей, современный автор использует метафору с употреблением специфической терминологии, отнюдь не присущей политологии, – «институциональный дизайн» [111] . В обществе все чаще наблюдается артизация как театрализация современной общественной жизни во многих ее сферах (в частности, в политике, образовании, средствах массовой информации, не говоря уже о целой индустрии шоу-бизнеса, режиссирующей постановочные сюжеты на любые темы и представляющей их в одном потоке с реальной информацией) [112] . Помимо этого, ряд событий частного порядка, касающихся жизни отдельных людей, также выходит за пределы сугубо индивидуального проживания и нуждается в экспертной оценке. Смешение многих сфер жизни (порой в постмодернистском духе) требует иного оценочного аппарата, то есть качественно новых видов экспертизы.
Усложнение социальных и культурных процессов сказывается на уровне компетентности, уверенности в аналитических суждениях. В ряде случаев этот уровень не настолько высок, чтобы мы могли делать необходимые умозаключения, выводы и использовать их во всем многообразии практической деятельности. Отсюда – потребность в эксперте как специалисте, обладающем глубокими знаниями в конкретной, специфической области и способном дать мотивированное и обоснованное заключение, на основании которого допустимы серьезные решения, действия, практические выводы.
Возрастающая потребность в экспертизе как таковой и в фигуре эксперта может иллюстрироваться интересным наблюдением В. П. Руднева, который на примере ряда выражений, характерных для разных поколений, продемонстрировал смену картин мира. Так, в 1960-е гг. часто использовалось выражение «на самом деле», подчеркивающее реализованность поколения шестидесятников и их четкую уверенность в собственном видении реальности, в возможности наблюдать ее объективную и универсальную картину. Более поздние поколения использовали словосочетание «как бы», отражающее отношение неуверенности и неопределенности, ставящее под сомнение реальность [113] . Это наблюдение подтверждает потребность в специалисте, который своим узкоспециализированным квалифицированным мнением сможет поставить хотя бы гипотетическую точку в сложных спорах.
Экспертиза особенно затребована в обществе потребления, когда тотальная коммодификация всех сторон социальной жизни настоятельно требует подтверждения качества той или иной услуги – где бы и кем бы она ни оказывалась. Коммодификация представляет собой тенденцию к превращению многих видов интеллектуальной деятельности, и в том числе экспертизы, в один из видов товара со всеми присущими последнему свойствами (уровнем качества, количеством ассортимента, стоимостью и пр.). Эксперт в данном случае выступает как человек, оказывающий оценочную услугу, на которого переложена весомая часть ответственности за качественное и стабильное функционирование социума. Например, сегодня каждая уважающая себя организация имеет штатного психолога, но еще недавно это показалось бы странным. Та же ситуация складывается с экспертами.
Эксперт – лицо, необходимое для перенесения ответственности. Фигура, на которую можно сослаться, инстанция, выносящая вердикт, но в то же время выступающая зачастую в роли «мальчика для битья», объекта критики. Эксперт получается фигурой одновременно и включенной в социальные процессы, и вынесенной из их потока. Его всегда призывают извне, словно бы из иного мира, предполагая, что у эксперта должны отсутствовать личные пристрастия, приверженность той или иной научной школе. Но, с другой стороны, от него ждут активной позиции и серьезной аргументации по конкретному сложному социальному, политическому, культурному или иному явлению.
С одной стороны, эксперт оказывается вне научного дискуссионного поля. Выводы, которых от него ждут, воспринимаются статично и декларативно. Это может придавать суждению эксперта элемент некоторой непререкаемости. С другой стороны, его непререкаемость вполне может находиться в поле игровой культуры, когда правила устанавливаются по ходу игры. И эксперт может быть опровергнут своим противником-экспертом противоположной стороны, что в принципе допустимо в научной среде. Экспертиза может быть просто не использована после ее выполнения или не приложена, если не устроит заказчика. Особенно если это частный заказ на экспертизу. И эксперт оказывается в странном положении – его мнение важно, но не является непреложным в выявлении результатов процесса, активным участником которого он является.
Эксперт также выполняет роль медиатора, фигуры, обладающей мощными посредническими, коммуникативными функциями. Эксперт аккумулирует в себе коммуникативный потенциал, он априори компетентен и поэтому может выполнять данные функции для наибольшей оптимизации социальной жизни. Эксперт, таким образом, реализует принятые в обществе коммуникационные стратегии и контакты, становясь необходимым лицом в сложной многоуровневой социокультурной цепочке.
В какой-то мере общество психологически чувствует себя более комфортно именно в этих условиях разделения ответственности. Изобилие явлений, предметов и направлений социокультурной деятельности заставляет прибегать для их оценки к услугам узких специалистов, усиливая уже имеющееся разделение компетенций, сфер влияния и приложений профессионального опыта.
Все это важно и для политической жизни, где от любого действия ждут однозначности и конкретности, результативности, но в силу объективных условий это не всегда достижимо. В таком случае нуждаются в экспертизе как поставленной хотя бы на время точке, приводящей к требуемой однозначности.
Участие культурологов в экспертной оценке политических событий и действий необходимо в связи с двумя важными и взаимосвязанными тенденциями. Во-первых, это усилившаяся тенденция мифологизации политической жизни [114] , а во-вторых, введение на качественно новой основе архетипов в социокультурное и политическое поле современного общества. Архетипы в современном обществе актуализированы и извлечены из ментальной сферы непроговоренного, что оценивается неоднозначно. Они выведены на рациональный пласт сознания, и это нарушает целостную глубинную основу архетипа [115] . В результате архетипы оформляются словесно, концентрируются в жестких визуальных образах и становятся доступными большому количеству людей. Но это приводит к тому, что архетипы становятся менее защищенными, подвергаются жесткому воздействию со стороны социальных структур. Обозначенные тенденции предполагают увеличение специалистов, которые могли бы в этих условиях способствовать ориентации в этом сложном мире.
Таким образом, современный архетип вербально и визуально оформлен, он прочувствован и востребован на уровне сакрального и профанного. Однако выведение архетипа из ментальной глубины приводит к тому, что к архетипу начинают применяться все современные гуманитарные технологии: его трансформируют в бренды, в сувениры, подвергают идеологической эксплуатации. Архетипы активно вовлекаются в сферу рекламы, в политику, где становятся инструментом имиджмейкерства, их стилизуют под символы организаций и т. п., упрощая пути проникновения в глубины подсознания.
Необходимость обращения к экспертизе обусловлена также увеличением роли визуальной составляющей культуры, создающей особый фон политического пространства. Визуальная культура понимается как способность восприятия визуальных образов, умение их анализировать и интерпретировать. Собственно, визуальная культура предполагает определенный уровень и навык грамотного визуального восприятия культурных символов и умения считывать, расшифровывать информацию культурных кодов, организующих пространство медиареальности [116] . Современная политика разворачиваются в стремительно возрастающем потоке визуальных способов воздействия, а это, в свою очередь, требует более компетентного консультирования и анализа со стороны эксперта-культуролога.
Необходимость отслеживать и анализировать визуальную составляющую современной жизни имеет несколько аспектов. Во-первых, это определение ракурса. Эксперт – это человек, который предлагает, а в ряде случаев и навязывает определенную точку зрения. Причем, точку зрения как в узком, так и в широком смысле этого слова. Видение проблемы под определенным углом, что демонстрирует экспертная оценка, может иметь разные, в том числе и далеко идущие последствия. По словам одного из министров обороны США У. Дж. Перри, «если вы видите цель, вы можете ее уничтожить» [117] . Таким образом, четкое видение может делать прозрачным и одновременно незащищенным исследуемое, что не всегда является задачей экспертизы, но может привести к неоднозначным последствиям.
Во-вторых, экспертиза, от которой в результате ждут оценку целостной картины произошедшего события, действия и т. п., может опираться (и вынуждена опираться) на повышенное внимание к деталям. Мозаику фактов в целое складывает эксперт, именно ему принадлежит решающая роль в складывании узора, который станет убедительным доказательством определенной точки зрения. Как говорил один из героев Р. Брэдбери, «можно убедить людей в чем угодно, стоит лишь уделить особое внимание деталям». Эксперт погружен в детали, которые он скрупулезно анализирует, сопоставляет, ориентируясь при этом не только на поиск объективной истины, но и на тот эффект, который произведет результат его исследования.
От эксперта ждут, как правило, неожиданного суждения (иначе, если ситуация очевидна, эксперта привлекать необязательно), эксперт разбивает привычные стереотипы и клише, которые составляют часть нашей природы. «Эти клише формируют саму нашу чувственность, это наш способ реагировать на мир», – замечает Е. В. Петровская [118] .
Возникает вопрос: эксперт ли определяет, что мы видим, или мы, уже имея определенную картину, ищем ее подтверждения? Вопрос, скорее всего, останется открытым, но учитывать его при рассмотрении феномена экспертизы необходимо. Эксперт – это одновременно визуальный фокус и расфокусированность, множественность социального зрения, если так можно выразиться.
Эксперт, на наш взгляд, востребован еще и с позиций двойного кодирования, присущего постмодернистскому подходу к современности [119] . Двойное кодирование предполагает одновременную доступность продукции, понятность и упрощенность для восприятия обыкновенным потребителем, а в то же время наличие подтекста, воспринять который может только интеллектуал, профессионал, специально подготовленный человек. Этот подход распространяется и на продукцию политического характера. Первый аспект воспринимается всеми без особой подготовки, более того, большей частью, визуальный или лозунговый материал политического свойства специально рассчитан на неподготовленного, «любого» реципиента. Однако определить подтекст, а, значит, и степень воздействия продукции может только эксперт. Поэтому значение экспертизы в предоставлении качественного материала увеличивается, а вслед за этим возрастает роль эксперта, его личного участия и ответственности.
Эксперт необходим в мире увеличивающегося знания. Но экспертиза нуждается в более четком определении ее границ, функций и защищенности. Как отмечалось во Всемирном докладе ЮНЕСКО «К обществам знания» в 2005 г., стремление гуманитарной и научной общественности к качественно и количественно растущему знанию несет в себе определенные риски и проблемы. «Действительно, не ставит ли под сомнение неравенство в доступе к информационным источникам, содержанию и инфраструктуре подлинно глобальный характер информационного общества? И можно ли говорить о глобальном информационном обществе, если затруднена свобода передачи информации или же сама информация является предметом цензуры или манипуляции?» [120] . В этом сообществе роль эксперта приобретает большое значение, особенно, когда речь идет о независимом эксперте.
Следует также отметить двойственность экспертизы и самого эксперта. Изначально экспертиза предполагает альтернативу – не менее аргументированное противоположное мнение, от которого порой эксперт и отталкивается. Таким образом, экспертиза может приобретать элементы постмодернистской игры. Мы вырабатываем правила, по которым осуществляется экспертиза, понимаем, что без них нельзя, но мы же и меняем правила по ходу игры, усиливая роль экспертного суждения, но не придавая ему при всем этом абсолютного значения, поскольку экспертное заключение – всего лишь мнение, которое имеет в первую очередь утилитарное значение.
В каких случаях в политической сфере привлекается эксперт именно как культуролог, а не лингвист? Действительно, лингвистическая экспертиза – явление довольно привычное, к ней адресуются во многих случаях. К культурологу обращаются в том случае, когда используют визуальный ряд и нуждаются в расшифровке, толковании заложенных в изображении символов. По личному опыту автора, это чаще всего случается во время предвыборных кампаний, когда усиливаются дискуссии между политическими противниками и увеличивается визуальная нагрузка на избирателей. Публичность политики определяет специфику ее воздействия на большие группы людей, диктует особые условия, как синкретической подачи визуального материала, так и целостного его восприятия.
Есть несколько вопросов, которые волнуют исследователей данного явления. Так, например, когда наиболее активно заказчик заинтересован в экспертизе? Воспринимается ли экспертиза как необходимый элемент создания политического, агитационного материала, или потребность в ней определяется иными параметрами? Возможен ли заказ собственного визуального артефакта у независимого эксперта до прецедента, который нуждается в анализе и разработке? Чаще всего заказчик обращается к эксперту при оценке собственного материала, когда при столкновении мнений необходимо защитить свою позицию с помощью дополнительного аргумента, или если есть потребность опровергнуть мнение противной стороны. Причем обращение к эксперту может быть равным в обоих случаях. Другое дело, что задача эксперта при всей необходимости независимости обусловлена изначально предвзятостью постановки проблемы.
С другой стороны, если есть стремление вывести противника из игры, вполне удобно обратиться к независимому, третьему лицу, опираясь на принципы старой системы ценностей уважения научного знания как некоего самостоятельного и надежного аргумента. Это относится еще к той картине мира, когда научное мнение имело статус окончательного суждения. Несмотря на то, что сейчас мы все больше склоняемся к множественности решений, эксперт представляется такой фигурой, которая может расставить все точки над «i». Вряд ли это действительно принимается на веру заказчиком, но апеллировать к такой социальной роли эксперта он может, призывая прислушаться к оценке эксперта все общество в качестве чуть ли не последнего аргумента.
Следует отметить еще такой момент: заказчик привлекает независимого эксперта-культуролога большей частью тогда, когда имеется спорный момент в оценке уже имеющегося прецедента. На этапе формирования конкретного визуального образа и его реализации в виде публикации или демонстрации, как правило, в эксперте не нуждаются. Или же пользуются услугами ангажированных, так называемых «своих» специалистов. Открытая необходимость в эксперте проявляется лишь тогда, когда элемент пропагандистской кампании или отдельное событие становится предметом столкновения политических сил, выражающееся в диапазоне от публичной дискуссии до судебного разбирательства. В последнем случае эксперт становится необходимой фигурой, к которой апеллируют обе стороны процесса, подчеркивая независимость и отстраненность эксперта от непосредственно партийных, политических пристрастий.
В результате наличие ряда экспертных заключений с обеих сторон приводит к тому, что эксперт оказывается центром напряжения и лицом, на которое переносится наибольшая ответственность за исход дела. Судьи, адвокаты и участники процесса обращаются к экспертам, так что судебное заседание временами превращается в своеобразную «битву экспертов», которые вынуждены держать основной удар и лично включаться в ход, например, судебного заседания, куда эксперт может быть вызван в качестве свидетеля.
С какими требованиями к эксперту приходят заказчики? В первую очередь, это требование высокого профессионализма и компетентности. Фактически это является исходным пунктом, с которого начинается работа эксперта. Более того, желателен довольно высокий статус эксперта в его профессиональной среде, который часто срабатывает как некая реклама для обращающегося, как демонстрация связей заказчика в научной среде и показатель его собственной ориентированности в проблеме. Также предполагается, что эксперт должен разбираться в политической ситуации, элементы которой он подвергает анализу. В то же время от эксперта ждут эмоциональной отстраненности, непредвзятости, отсутствия личных пристрастий как к заказчику, так и к его оппонентам, то есть самого главного – независимости в суждениях и качественной экспертизы. Кроме того, эксперт часто оказывается в положении, когда от него требуют ответа на вопрос, имеющий отношение к чисто юридическим сферам, и тогда ему приходится четко обозначать пределы своей компетенции, что не всегда адекватно воспринимается заказчиком. Это также требует от эксперта минимума правовых знаний, чтобы не оказаться вне правового поля.
Однако здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее сложно решаемых проблем в деятельности эксперта. Несмотря на то, что эксперт обозначается как лицо независимое, он фактически не защищен от различных вариантов давления с обеих сторон (заказчика и оппонента). Требования ко всем аспектам его деятельности нечетко прописаны и расплывчаты. С одной стороны, эксперт независим, что подчеркивается при обращении к нему. Но в данной ситуации эксперт остается один на один как с проблемой, так и со своим суждением, которое он должен подтверждать и защищать, если понадобится, и в ходе судебной процедуры. Эксперт оказывается не защищенным ни в ходе анализа материала, ни в процессе использования его материала обеими сторонами политического процесса. От него многое требуется, однако сам заказчик не всегда может четко сформулировать свои претензии, требования и, главное, компетентно оценить работу эксперта.
Получается, что часто эксперт оказывается в своеобразных тисках – у него есть свобода суждения, на которую рассчитывают заказчики, но при размытости критериев его работа часто подвергается критике. От эксперта требуется (в рамках того же двойного кодирования) подробное, глубоко обоснованное и развернутое исследование проблемы, но в то же время в выводах и четких ответах ожидаются доступные, понятные формулировки, которыми может оперировать заказчик – то есть, экспертиза может находиться изначально в двух разнонаправленных реалиях осуществления.
Особенно хочется отметить, что заказчику свойственно некоторое фоновое ожидание результатов экспертизы с учетом спектра смысловых и символических коннотаций самого заказчика, далеко не всегда совпадающих с ассоциативным рядом эксперта. В этом аспекте очень важно знание ментальных оснований и оценки всей ситуации заказа на культурологическую экспертизу в рамках конкретной, чаще всего региональной политической ситуации. Таким образом, эксперт должен учитывать и по возможности четко представлять себе ментальное пространство заказчика, ментальное пространство его целевой аудитории и общую ментальную обстановку, допустим, региона, так как он как эксперт обязан составить целостное представление о проблеме и определить в ней место анализируемого визуального материала.
Также это фоновое ожидание может иметь еще и несколько иную подоплеку. На наш взгляд, помимо официального обоснования запроса к эксперту, можно выявить и другие, если так можно сказать, надежды заказчика. Кроме того, что эксперт должен ответить на прямые вопросы, вполне возможно, что кроме этого есть и иные мотивы заказчика – необходимой расшифровки синкретического и скрытого материала, подробного разъяснения, как некоего научного прикрытия и подтверждения собственной позиции, т. е. консультации.
Актуальным является вопрос ангажированности эксперта и оказания давления на него. Формально давления на эксперта быть не должно, как и эксперт не должен обладать личной заинтересованностью (т. е. личными политическими пристрастиями) в решении экспертной задачи. Но на деле эксперт оказывается в очень сложных условиях. Личность, социально-политический вес деятеля или организации, заказывающей экспертизу или подвергающейся ей, не может не учитываться экспертом при выполнении заказа. Часто заказчик активно демонстрирует свой статус, особую роль в политическом процессе с целью прямого или косвенного давления на эксперта. И то, что эксперт изначально самостоятелен в исполнении экспертного анализа, нередко приводит к тому, что он оказывается абсолютно одинок и не защищен практически на всех этапах проведения экспертизы.
Приведем пример столкновения ассоциативных рядов. Так, например, требуя экспертизы по рисунку, где стилизованно изображена Фемида в капюшоне с прорезанными отверстиями для глаз, с окровавленными руками, заказчик четко обозначил свою ассоциацию с движением ку-клукс-клан, тогда как эксперт увидел в конкретном изображении большее количество коннотаций, в том числе и просто изображение палача, и отсылку к античной мифологии с изменением образа Фемиды с завязанными глазами. Таким образом, эксперт обязан соотносить диапазон видения проблемы со своим обоснованным и аргументированным выводом, учитывая конкретный запрос заказчика и объясняя ему вариативность и неоднозначность подхода.
Таким образом, в работе эксперта проявляется некоторый противоречивый элемент: с одной стороны, текст эксперта рассчитан в первую очередь на неспециалиста, с другой – предполагает именно квалифицированное, подкрепленное выверенными научными доказательствами исследование. Одни из главных моментов также заключается в том, что эксперт должен ответить на конкретный вопрос там, где зачастую однозначный ответ невозможен.
Делая некоторые краткие выводы, хочется отметить следующее. Культурологическая экспертиза становится все более востребованной и актуальной в современных специфических условиях динамики политического пространства. Однако общество еще не выработало к ней, в отличие от других экспертиз (экономической, судебной), четких требований и критериев, что затрудняет работу эксперта и объективную оценку результатов экспертизы. Попадая в политическое пространство, эксперт подвергается всем присущим этому пространству особенностям и воздействиям, что придает его деятельности особую остроту и формирует трудности. Культурологическая экспертиза требует от эксперта широкого спектра знаний в различных областях с учетом общегосударственной, региональной, национальной, этнической специфики. Права эксперта и его защищенность на всех этапах проведения экспертизы нуждаются в четкой проработке и юридическом обосновании. Перспективы культурологической экспертизы можно оценить как высокие в связи с увеличением визуальных сфер культуры и их роли в воздействии на большие группы людей.
Парадоксы этнокультурологии и процессы конструирования новых квазиэтносов: к проблеме экспертной оценки культурных программ и проектов [121]
Экспертная оценка программ и проектов в области возрождения этнических и региональных культур сегодня приобретает острую актуальность, но обсуждается крайне редко. Такая экспертиза проводится в ходе регистрации общественных организаций, некоммерческих партнерств, ставящих своей задачей возрождение традиций, обрядов, ремесел и т. п., в рамках проведения конкурсов и фестивалей, принятия решений о грантовой поддержке научных исследований, при рецензировании учебно-методических материалов, просветительской и научной литературы.
Нам бы хотелось показать контекст такого рода деятельности, проанализировать некоторые важные, но неочевидные для многих тенденции, выступить в роли экспертов, которые подвергают сомнению сложившийся порядок вещей. Сама по себе задача возрождения культуры (в любом ее варианте) обладает мощным суггестивным потенциалом, защищающим от любой критики. Однако в реальности все обстоит сложнее.
Практика культурологического изучения регионов России в доминанте поликультурности способствует не только изучению регионов, но в том числе активно развивающемуся сейчас процессу региональной реиндентификации, конструированию новых форм общностей. Последние позволительно назвать «квазиэтносами», поскольку с этносами и этническими группами, которыми традиционно занималась этнография, они имеют лишь весьма отдаленное и формальное сходство.
Такое конструирование оформляется в виде «возвращения к историческим истокам, культурным корням», «восстановления исторической справедливости», методологически – обращением к региональному подходу и этнологии. Интерпретация сводится к поискам (либо изобретению) специфических черт какой-либо локальной группы субстанционального этноса в их противопоставлении последнему и, напротив, к позиционированию качеств, роднящих эту группу с эталонными для этнических антрепренеров этносами. Такое прочтение регионального подхода позволяет создать квазикультурологическую «кальку», произвольно налагающуюся на конкретный географический район России без учета существующих административных границ, с целью искусственного определения нового геополитического субъекта. Исследования по региональной и этнокультурологии, хотя и не ставят перед собой цели этнического конструирования, но могут считаться гносеологической предпосылкой такого рода «методологии».
Речь здесь идет о процессах, генетически родственных «параду суверенитетов» в СССР конца 80-х – начала 90-х гг. XX в., закончившихся развалом Советского Союза в 1991 г. Только теперь объектом геополитической диссипации выступает уже современная Россия. Усилия этнических антрепренеров, своего рода политтехнологов такого процесса, направлены на создание новых этнических идентичностей путем реидентификации социальных общностей, традиционно идентифицированных как субэтносы или даже локальные (региональные) группы, обладающие специфическими чертами быта, ремесел и пр. (поморы, казаки, сибиряки, коми-ижемцы, мокша и эрзя, мордва и т. д.). Процесс конструирования новых этнических идентичностей предполагает и реидентификацию социальных групп, существовавших когда-то самостоятельно, но со временем ассимилированных более крупными этносами.
К наиболее заметным направлениям процесса реидентификации относится Поморское движение на Русском Севере Европейской части Российской Федерации. Как утверждает председатель Национального культурного центра «Поморское Возрождение» Иван Мосеев, оно возникло в условиях т. н. перестройки, в 1987 г., когда в Архангельске была создана вышеозначенная организация [122] . В основе во многом мифологизированной этнофилософии поморов лежит идея осмысления части как целого, противопоставление первой последнему и, в конечном итоге, креация из части нового целого, находящегося в оппозиции прежнему единству. Оппозиционность неизбежна уже потому, что деструкция существующего объекта возможна лишь посредством переформатирования имеющихся в нем противоречий в антагонизмы, ведущие к оппозиционному наполнению его частей.
С точки зрения логики, в основу поморского движения положен известный алогизм: подмена целого его частью, что можно обозначить как симулякр. Фрагментация действительности, выступающая одним из законов постмодерна, актуализируется в случае с поморским движением как фрагментация русского этноса, когда одна из его частей реидентифицирует себя как новое целое.
Изданная в Архангельске «Поморская энциклопедия» (2001) говорит о поморах следующее: «Поморы – русскоязычная группа этноса, заселившая [с XII в.] берега Белого и Баренцева морей и выработавшая своеобразный культурно-хозяйственный тип, основанный на преобладании промыслового приморского хозяйства (рыболовства и морской охоты). П. [поморы –
Согласно данным всероссийской переписи населения 2002 г., из 1 млн 570 тыс. населения Архангельской области [124] поморами идентифицировали себя 6524 жителя этого региона [125] , т. е. 0,42 % от общей численности – ничтожное количество! Однако такая «малость» социально весьма активна, идеологически агрессивна, культурологически напориста (вспомним концепт «малого народа» И. Р. Шафаревича [126] ) и абсолютно уверена в том, что творимая ею новая этноидентичность является жизнеспособной, поскольку она –
Основной социальной причиной возникновения поморского движения стал многолетний кризис всех сфер общественного бытия в регионе, вызвавший падение уровня жизни большинства его жителей. В послании областному собранию депутатов 17 декабря 2009 г. губернатор Архангельской области И. Михальчук констатировал: «…Доходы областного бюджета сократились почти на треть, плановый дефицит превышает 7 млрд рублей.<…>Пришлось принимать непопулярные меры – так было отложено повышение заработной платы бюджетникам, сокращены инвестиционные программы, остановлены некоторые проекты<…>Ситуация в финансово-экономической сфере далека от стабильности, и наступающий год будет не легче». И далее − как приговор «Люди устали от бардака…» [127] . Таким образом, чувства усталости, разочарования в действиях администрации различных уровней, выражающие, в свою очередь, состояние плохо скрываемого недовольства, − все это выступило элементами состояния длительной фрустрации, которая требует непременного разрешения. Таковы психологические причины возникновения поморского движения, в котором определенная часть населения Русского Севера видит сегодня социальную силу, способную вывести регион из цивилизационного тупика. Участники движения объединены в ряд организаций, таких как Национально-культурная автономия поморов Архангельской области, Беломорская территориально-соседская община, Этнографический центр поморского фольклора «Сюзёмьё», упомянутый выше Национальный культурный центр «Поморское Возрождение» и др., которые проводят интенсивную культуртрегерскую деятельность, лейтмотивом которой выступает пропаганда «уникальной самобытной поморской культуры» и не менее уникального «традиционного поморского образа жизни» [128] .
Онтология поморской идеи (как и теория поморства) весьма мифологизирована. Этнические антрепренеры прежде всего не согласны с общепринятым отнесением поморов к русскому народу. Такое понимание не соответствует их цели – реидентификации северорусского населения как поморов – «коренного народа Севера, сформировавшегося в XII–XIII веках, что подтверждается признаками этнической общности: самосознание и название “Поморы”, общность исторической территории, культуры Поморья, языка (поморская “говуря”), традиционной экономики и других факторов. За века у поморов сформировались специфические черты характера, особый психический склад,
Нетрудно заметить, что приведенная характеристика поморского менталитета является оксюмороном – искусственным совмещением взаимоисключающих понятий («свободолюбие и смирение», «мистицизм и практицизм» и т. д.), где реализована одна из новейших неолиберальных технологий манипуляции сознанием: объединение этнических традиций и либеральных новаций. По сути, в традиционные конструкты общерусского менталитета (присущего, разумеется, и поморам) имплантируется хорошо знакомый набор либеральных ценностей: свободолюбие, практицизм, прагматизм, демократия, заимствованная с Запада. Эти имплантаты и создают «уникальное северное мироощущение» поморов, которого в действительности не существовало, но теперь, благодаря ухищрениям политтехнологов, оно вызвано к жизни из небытия и обозначает также феномен небытия, − симулякр − искусственный «уникальный северный поморский менталитет», где доминируют заданные их творцами либеральные ценности. Не забыли конструкторы поморства и «толерантную атмосферу в северных епархиях» Русской православной церкви в прошлом, что, по их мнению, переводит толерантность в статус поморской ментальной черты.
Истина же о межконфессиональной «толерантности» на Русском Севере в прошлом диаметрально противоположна: Русская православная церковь по сути своей не могла терпимо относиться к языческим верованиям нерусских северных народов, что и послужило причиной ее интенсивной миссионерской деятельности среди аборигенов европейского Севера России, Сибири и Дальнего Востока. Еще более нетолерантными были взаимоотношения православия и старообрядчества. Крайний ригоризм последнего нередко доходил до изуверства (достаточно вспомнить многочисленные и достоверные факты самосожжения старообрядцев). Идеологической подоплекой знаменитого «Соловецкого осадного сидения» также выступил церковный раскол XVII в. Таким образом, межконфессиональная толерантность как специфическая черта поморского менталитета – это выдумка.
Итак, поморы в интерпретации современных этнических политтехнологов – это малый коренной народ Севера, являющийся «главным носителем северной (генетически новгородской) ментальности… поморы, люди, обладающие наиболее выраженным северным самосознанием» [131] . «Северное самосознание», исполненное либеральных ценностных конструктов и противопоставленное менталитету «остального» русского народа, не обладающего такими ценностями и даже отвергающего их, − это субстанциональная мифологема в онтологии homo novus – помора как представителя особого этноса.
Следующая онтологическая мифологема – это этногенез и этническая принадлежность поморов. Как известно, в настоящее время генетически «чистых» народов не существует. Долговременные и сложные исторические обстоятельства, как правило, диктуют необходимость разнообразных межэтнических культурных контактов, поэтому в этногенезе какого-либо отдельного народа принимает участие целый ряд этносов. О поморах как специфической локальной группе русского народа хорошо известно, что их этногенез сопровождался взаимодействием новгородских и ростовских поселенцев с представителями аборигенного угро-финского и самодийского субстрата [132] .
Между тем поборники поморской идеи придерживаются другого мнения. Так, профессора Поморского государственного университета им. М. В. Ломоносова (г. Архангельск) В. И. Булатов и Н. И. Теребихин утверждают, что «этногенез поморов был обусловлен слиянием культур
Идеи автохтонности, исключительности, «арийскости» и культурной демиургичности населения Русского Севера доминируют ныне в мифологизированных идеологических исканиях северорусской интеллигенции и интерпретируются как исключительность поморского этноса – «соли земли российской» [134] . Поморы – древний северный арийский этнос – лучший из этносов современной России: они свободолюбивы и изобретательны; «в смутные времена поморские города первыми, еще до ополчения Минина и Пожарского, оказали организованное сопротивление польско-литовским интервентам» [135] . Они «составляли основу петровского флота», а «на Бородинском поле основной удар наполеоновских войск приняли на себя Архангелогородский и Двинской полки, состоявшие из поморов». Во время Крымской войны жители Поморья отразили англо-французский десант самостоятельно, без помощи регулярных войск [136] .
Можно согласиться с зафиксированными в достоверных исторических источниках фактами воинской доблести поморов, хотя в Смутное время победу русских обеспечило все-таки всенародное ополчение под руководством Козьмы Минина и Дмитрия Пожарского; «основной удар наполеоновских войск» вместе с упомянутыми «поморскими» полками отражали артиллеристы Раевского, казаки Платова, героические защитники Багратионовых флешей – вся русская армия; главные события Крымской войны происходили в Крыму, особенно в ходе героической обороны Севастополя, и т. д. Думается, что ко всем поморским доблестям неплохо было бы добавить еще и чувства скромности, здравого смысла и исторической правдивости. Но такие качества в изобретаемой истории поморства – фальсификации русской истории в аспекте намеренного преувеличения роли в ней поморов – не предусмотрены.
Во всех националистических движениях давно замечено болезненно-трепетное отношение к языку, своего рода национальный лингвоцентризм. Аналогично и пиететное отношение к создаваемому на наших глазах поморскому языку – т. н. «поморськой говуре». Статуируя «поморьску говорю» как «язык коренной этнической общности поморов» [137] , автор краткого словаря поморского языка И. Мосеев утверждает, что «этническое самосознание является решающим при отнесении языковой системы к диалекту или языку» [138] , и коль скоро поморы – это древний «коренной» народ Севера, то и «поморьска говоря» – именно язык, а не диалект или говор. Доказательства квалификации Мосеевым «говори» как языка несостоятельны (мы не приводим здесь их критику по причине ограниченного объема публикации), да и сам автор словаря, видимо, не вполне уверен в их корректности. Он выдвигает в качестве основного критерия доказательности этническую самоидентификацию субъекта (по Мосееву, «этническое самосознание»). В таком «обосновании» весьма отчетливо просматривается алогизм: поморы – отдельный народ, поскольку у них имеется особый поморский язык – «говоря», а «поморьска говоря» является языком, т. к. ее носители, поморы, осознают себя особым этносом.
Неосведомленность, некомпетентность, а то и фальсификация в вопросах истории и языка – вот доминирующие признаки новоявленной «теории» поморского языка. Приведем несколько характерных примеров.
«Впрочем, ассимиляция [“говури” –
Еще более одиозно обращение автора словаря к примеру с собственной фамилией: «…Даже мою собственную поморскую фамилию Мосеев (с редуцированной буквой – и-) нередко произносят и записывают как Моисеев, адаптируя ее к русскому языку» [141] . Мосеев глубоко заблуждается, считая имя Мосей «истовённо поморьским» [142] , поскольку общеизвестно, что имя Моисей (Мосей – действительно его редуцированный, но общерусский, точнее, общеславянский, а не поморский, вариант: укр. Мусий), как и Мария, Иван и др., заимствовано из древнееврейского. Такая вот «истовённо поморська говоря»… Столь откровенно демонстрируемое невежество не смущает этнического антрепренера – состоялось уже второе издание словаря этого квазиязыка.
Порожденное острыми социальными противоречиями в современном социокультурном бытии России, обусловленное коллизиями продолжительного системного кризиса, поморское движение, несмотря на сравнительную малочисленность его участников, достаточно активно заявляет о себе, обусловленное разрухой и бесперспективностью современных социокультурных реалий на Русском Севере: «Поморский край экономисты называют нынче “депрессивным регионом”<…>Население нищает, уровень жизни здесь крайне низкий, а общественное настроение – хуже некуда.<…>По данным социологических исследований, проведенных в Поморье в период с 1997 по 2001 годы, 58,9 % поморов убеждены, что будущего у населенных пунктов, в которых они живут, нет» [143] .
Другой пример. На наших глазах происходит формирование идеологии «Невского края» как особой культурно-территориальной общности, «региональной цивилизации», стремящейся к политической самостоятельности. Для территории, которая названа «Невским краем», предлагались другие названия: Ингрия, Ингерманландия, Петербургия. Все они обосновывались идеей особости и самодостаточности региона.
Перелистаем книгу для учителя «История Невского края (с древнейших времен до конца XVIII века)» (К. С. Жуков, Санкт-Петербург, 2010), изданную в качестве учебного пособия к разработанной автором образовательной программе для средней школы.
Географическое положение «Невского края» позиционируется К. Жуковым в «центральной части бассейна реки Невы<…>вместе с бассейном восточной части Финского залива», что представляет собой «не только географическое, но и историческое единство: еще в середине XIX в. крупнейший русский историк С. М. Соловьев писал, что “границы речных систем Ильменя, Ладожского озера и других близлежащих озер” являлись естественными границами древнего Новгородского княжества». Таким образом, географически территория «Невского края», по Жукову, идентична территории Новгородского княжества, для которого Нева являлась лишь одной из многочисленных водных артерий, но отнюдь не главной рекой, каковую можно было бы вынести в наименование значительной по площади территории. Упоминая ряд наименований «участка земной поверхности, на котором развивалось сообщество, именуемое сегодня Санкт-Петербургом» (среди них – «Петербургская историко-культурная зона» – один из гносеологических истоков концепции «Невский край»), К. Жуков предлагает использовать термин «Невский край», поскольку «применение его менее всего ограничено временными рамками».
На первый взгляд, такой выбор необоснован – ведь р. Нева фактически представляет собой всего лишь канал протяженностью около 80 км, соединяющий Ладожское озеро и Финский залив. Однако географическая «водная» семантика наименования территории интерпретируется далее в особенностях культуры и менталитета населения края: «Именно на этой “земноводной” территории в течение многих веков развивалась культура, обладающая целым рядом специфических черт» [144] .
На «водном» базисе создается и первая мифологема онтологического обоснования концепции «Невский край»: «водный» характер региона обусловливает «водный» менталитет его населения (ср. «морские» и «континентальные» цивилизации в концепции географического детерминизма), генетическую принадлежность последнего не к восточнославянской («сухопутной»), а к балтийской (западной, европейской, «морской») цивилизации, где «Невский край<…>, представляя собой самую восточную часть Балтии, был географически включен в единую цепь европейских приморских государств», являя собою пограничный восточный форпост Западной Европы, «где необычайно глубоко и остро взаимодействовали западная и восточная цивилизации» [145] .
Следующую мифологему, важную для онтологии «Невского края», можно определить как экономико-географическую. По замыслу автора, «водно-морской европейский» менталитет жителей «Невского края», обусловленный природно-географическими особенностями территории, детерминирует и «культурно-бытовые традиции местного населения», более всего проявившиеся в торговле и международных связях местных жителей с иными странами и этносами. Эта мифологема обосновывает не только (вернее не столько) исконно «рыночный» характер экономики «Невского края», но главным образом исполняет современный социальный заказ: убедительно доказать, во-первых, естественность рыночных отношений для экономики территории, во-вторых, обосновать «западную» суть менталитета его населения и, в-третьих, показать генетическую открытость населения «Невского края» влияниям извне. Все перечисленные концепты относятся к ценностям современного неолиберализма.
Основываясь на онтологии экономико-географических мифологем, К. Жуков делает недвусмысленный вывод: «Так, с глубокой древности географические факторы способствовали формированию у населения Невского края таких черт, как открытость, межэтническая терпимость, предприимчивость» [146] , завершая тем самым мифоэтнологическое обоснование отличий образа жизни и менталитета местного населения от русского этноса, исполненное современных неолиберальных ценностей.
Мифотворчество последовательно остается в центре онтологии «Невского края», проявляясь и в концептосфере его этно– и культурогенеза. При этом конструкторам «Невского края» важно обосновать изначальную невключенность этой территории в состав исконно русских земель. Так, Д. Мачинский муссирует тезис о «Великой Швеции», пределы которой в VIII–IX вв. скандинавы простирали «от Балтики до Урала» и куда помещали «Гардарики/Русию (
К. Жуков вторит Мачинскому, абсолютизируя «транснационализм» местного населения и подкрепляя свою точку зрения ссылками на авторитет немецкого исследователя Й. Херрмана и известного отечественного историка Г. С. Лебедева: «Племена, населявшие земли вокруг Балтики, составляли во второй половине I тысячелетия н. э. своего рода транснациональную общность, получившую в работах историка Г. С. Лебедева и его коллег название Балтийской цивилизации раннего Средневековья» [148] .
Нет необходимости оспаривать хорошо известный и подтвержденный многочисленными вербальными и материальными артефактами культуры факт полиэтничности городского населения Старой Ладоги, Новгорода, в целом населения Поволховья, Приладожья и др. (так же как и факт полиэтничности Древнего Киева и Москвы). Здесь главное в этнической акцентуации: принятая в отечественной историко-географической традиции точка зрения в качестве доминантного этноса признает русский и все связывает с такой оценкой: земли вокруг Невы, Ладоги, Онеги, Ильменя, Волхова и т. п. – исконно русские, военные стычки со шведами, стало быть, – их необходимая защита, наименование первой столицы Древней Руси – Ладога, называемая скандинавами Альдейгьюборг (а не «Альдейгьюборг/ Ладога», по Д. Мачинскому) [149] . Не вызывает сомнения также и то, что шведские исследователи дают иные оценки этим феноменам, – в конце концов они имеют на это право. Несколько шокирует лишь интерпретация хорошо известных исторических фактов некоторыми нашими соотечественниками в пользу шведов. В конечном итоге – в пользу Запада. С какой целью это делается? Ответ на этот вопрос как раз и дает концепция «Невского края», разработчик которой ставит точки над многими «i».
Следующую мифологему можно назвать социопсихологической. С оговоркой о необходимости осторожного отношения к фактору «прямой зависимости между теми или иными характеристиками ландшафта и коллективно-психологическими чертами освоившего его человеческого общества» [150] автор противопоставляет менталитет населения «бескрайних равнин Волго-Днепровского междуречья», порождающих «социальную модель азиатской деспотии» [151] , и коллективизм, общинность как способ организации жизни социума особенностям «локальной культуры Невского края», развивавшейся в «сжатом, сконцентрированном ландшафтном пространстве», что с необходимостью «породило» «совсем иной тип мировосприятия» его обитателей, а именно – «склонность к индивидуальным, а не коллективным формам ведения хозяйства и организации жизни» [152] . Личностный индивидуализм жителей «Невского края» (известная типичная черта характера «западного» человека), противопоставлен здесь общинности и коллективизму «московского азиатского» общества. Этой мифологемой завершается портрет жителя «Невского края» как самого восточного представителя западноевропейской культуры на берегах Балтики, сохранившего, по мнению К. Жукова, в своем менталитете и социальной практике «некоторый ясно различимый оттенок европеизма<…>до сих пор» [153] .
Столь антагонистические ментальные начала не могли не привести к политическому столкновению двух государственных образований – Руси Московской и «Верхней» (Новгородской) Руси (средневекового «Невского края»). Причем «агрессивная» Московская Русь, воплотившая в себе азиатское начало, осуществляла «захват новых земель» с целью «увеличения дани, собираемой князем с подвластных территорий», а известная всем новгородская экспансия якобы ставила своей целью «только» установление «контроля над торговыми путями и освоение эскпортно-промысловых ресурсов» [154] . Правда, К. Жуков понимает, что в этом случае он откровенно фантазирует и спохватывается. «Конечно, – пишет он, – попавшее под власть Новгорода население облагалось также и данью, но значительная часть новгородских колоний была столь малонаселенной, что размер дани оказывался весьма невелик» [155] . «Алчная» Москва покорила в конце концов энергичный и «бескорыстный» Новгород, насильственно оборвав его западноевропейскую историю и уничтожив «локальную культуру», – таков финал взаимоотношений московского «Востока» и новгородского «Запада» в интерпретации К. Жукова. К слову, все, что связано с Москвой, в его оценках либо противоположно, либо враждебно уникальному «культурному симбиозу» славяно-финско-скандинавских достижений культуры «Невского края».
Цель такой исторической ревизии двояка: с одной стороны, здесь проявляется стремление исторически дезориентировать социум, заставить его поверить в мифологемы этнических антрепренеров, с другой – деморализовать людей для манипуляции их сознанием и поведением. Этим требованиям вполне отвечает концепция «Невский край», где совершенно недвусмысленно просматривается модель отторжения значительной части территории Российской Федерации на северо-западе страны и создания «суверенного» марионеточного государства по типу, например, Маньчжоу-Го в Китае, необязательно с монархом во главе (поскольку речь идет о прозападных образцах политического режима), но непременно под эгидой одной или нескольких «развитых» стран Запада.
Такой сценарий может быть воплощен в жизнь в ходе окончательного уничтожения России, что отмечают сегодня многие периодические и научные издания. «Сторонники глобализации в респектабельных научных изданиях, – замечает по этому поводу И. Я. Фроянов, – уже, не скрываясь, пишут о том, что “идет процесс исторической десубъективизации России”, или, переводя на русский язык, процесс исчезновения России! Вот на каком рубеже уже идет процесс противостояния в исторической науке» [156] .
Вероятность отторжения территории т. н. «Невского края» от Российской Федерации стимулируется и продолжающимся системным кризисом всех сфер социокультурного бытия страны. Глубину и важность кризиса демонстрируют новейшие данные об индексе развития человеческого потенциала на Северо-Западе, полученные в результате использования общепринятой методики ООН [157] . Так, по индексу развития человеческого потенциала, Ленинградская, Новгородская и Псковская области (вероятная территория «Невского края») занимали в 2006 г., соответственно, 58, 52 и 66 места среди субъектов Российской Федерации. По критерию продолжительности жизни эти области занимают последние места, по индексу достигнутого уровня образования на последнем месте – Ленинградская область, и, наконец, по уровню смертности населения эти области также «лидируют» среди субъектов Северо-Западного федерального округа: смертность здесь значительно превышает рождаемость.Важно отметить, что псевдонаучная интерпретация истории «Невского края» тесно связана с политическими идеями автономии Ингерманландии, Петербургии и т. д. Подробнее о движениях и партиях такого рода можно узнать в свежем интервью главного идеолога движении журналиста Д. Коцюбинского (июнь 2011) [158] , на персональном сайте М. Н. Боярского, представителя губернатора Санкт-Петербурга в Законодательном собрании города, где размещена статья «Вольный город Санкт-Петербург» из «Фонтанки. ру» [159] .
Выход книги К. С. Жукова был восторженно принят сторонниками движения за автономию Петербурга, которые рассматривают город как независимую единицу, «региональную цивилизацию» (вариант – «локальную цивилизацию»), видят проблему Петербурга в его сегодняшней оторванности от Европы и не находят ничего положительного в том, что город входит в состав России. По некоторым позициям, впрочем, они с автором не согласны, полагают, что не весь «Невский край», лишь западная часть Ленинградской области может быть интегрирована в «региональную цивилизацию», но книгу безусловно поддерживают, называют переворотом в городском самосознании, проектом нового городского самосознания [160] . Уже упомянутый Д. Коцюбинский, один из участников дискуссии в пресс-клубе «Зеленая лампа», на которой прозвучали все эти идеи, противопоставляет региональную идентичность Петербурга имперской идее и «русскости», которая является сконструированным феноменом: «гораздо более сконструированным, чем может показаться на первый взгляд. Русская идентичность создана и поддерживается властью – сперва Ордой, потом московскими князьями и царями, затем петербургскими императорами и вновь московскими генсеками и нацлидерами – сама по себе она не очень жизнестойкая». Региональная идентичность – это борьба с имперской идей, возврат к демократии античного полиса, а книга «История невского края» – первый шаг региональной идеологии, за которым должно последовать продолжение [161] .
Процессы становления национальной идентичности, которые в настоящее время являются предметом активного изучения со стороны историков, филологов, культурологов, действительно сложны [162] , но совсем не так однозначны, как полагают идеологи региональной автономии. Конструирование национального – отчасти метафора, указывающая на сложность процесса, а не на тотальную ангажированность его участников. Региональная реидентификация и создание (в этом случае чистое конструирование) новых квазиэтносов строятся на базе упрощения, банализации научных проблем, от которых остается лишь «шелуха» терминов, но пропадает глубина встающих за ними концептов.
Уже прозвучала идея политического оформления «Невского края». Совсем недавно – в сентябре 2011 года – экс-губернатор Ленинградской области, ныне председатель комитета Совета Федерации по делам стран СНГ, В. А. Густов, предложил объединить Санкт-Петербург и Ленинградскую область, назвав новый регион «Невским краем» [163] . Обоснование этого предложения носило, разумеется, не историко-культурный, а экономический характер (укрепление Санкт-Петербурга). Очевиден и конкретный политический контекст – грядущее завершение полномочий нынешнего губернатора Ленинградской области В. П. Сердюкова, приближающиеся выборы в Государственную Думу и т. д. А вот обсуждение идеи В. А. Густова на «Радио Свобода» (корреспондент В. Резунков, собеседники – С. Цыпляев, Д. Коцюбинский) происходило как дискуссия о грядущем распаде России [164] . Если отбросить «риторический шум», то, несмотря на внешнюю полемику, собеседники не сошлись только в масштабах отпадения регионов.
И, наконец, еще один пример – краеведческое движение, которое выросло в довольно успешный коммерческий проект. Центром его является деревня Мартыново Мышкинского района Ярославской области. Здесь работает этнографический музей кацкарей, издается журнал «Кацкая летопись», проводятся Кацкие краеведческие чтения. До тех пор пока в Мартыново действовала девятилетняя школа, с 5 по 9 класс преподавался специальный предмет – Кацковедение, который подразделялся на несколько разделов: «Кацкая речь», «Географическое кацковедение», «Этнографическое кацковедение», «Историческое кацковедение». Затем в процессе модернизации образования девятилетка была преобразована в начальную школу, а методические разработки перешли в распоряжение музея.
«Кто же такие кацкари? Ответить на этот вопрос можно по-разному. Прежде всего, кацкари – жители бассейна реки Кадки, протекающей на западе Ярославской области по территории современных Некоузского, Мышкинского и Угличского районов. В старину здешние места назывались так же, как и река: волость Кадка, Кацкий стан.<…>Наука же общности людей, подобных кацкарям, называет по-разному: территориальная группа, этнотерриториальная группа, малая этнографическая группа, малая этническая группа, субэтнос», – это цитата из учебника по кацкой этнографии, изданного при финансовой поддержке гранта губернатора Ярославской области в сфере культуры и искусства за 2008 год [165] . А еще в 2001 г. автор учебника, глава и идеолог движения кацкарей С. Н. Темняткин, был награжден областной премией имени А. И. Тихомирова в области профессиональных интересов, сбора и анализа краеведческих материалов, музейной культурологии и фольклора [166] , в 2004 – стал лауреатом премии Международного благотворительного фонда имени академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва, в 2005 году – Сергей среди дипломантов Национальной общественной премии «Серебряный голубь» [167] .
Субэтносы, объясняет далее С. Н. Темняткин, отличаются от основного русского населения, кто диалектом, кто обычаями, кто вероисповеданием, «а кто и… ничем!» «У русского народа субэтносов не один десяток: горюны, затундренные крестьяне, казаки, карымы, кержаки, колымчане, мещера, однодворцы, подеи, поморы, пушкари, сибиряки, сицкари, цуканы, ягуны». И разъясняет: «Пушкари, например, проживающие во Весьегонском районе Тверской области, так себя называют потому, что когда-то принадлежали помещикам Мусиным-Пушкиным [напомним, что это пишется в начале XXI века –
А вот этого как раз этнографы не пишут. Пример позаимствован из академического издания «Русские», где в главе «Этнографические группы» раздел «Русские северной зоны» завершается обзором территориальных групп, формирование которых было связано не с этноконтактами, а с другими обстоятельствами. Общего названия для этих – неэтнических процессов – пока не существует. Их можно было бы назвать социальными, но и это будет не вполне точно. Приведем соответствующую цитату целиком: «Формирование еще нескольких небольших местных групп не было связано с этноконтактами. В языковом отношении на юго-западе Европейского Севера отличалась группа ягутков (ягунов), по происхождению связанная с бурлаками Волги. «Яго» вместо «его» и «кагоканье» («каго») – черты бурлацкого говора, проникшего в Череповецкий, Белозерский и Кирилловский уезды Новгородской губернии. В Череповецком уезде ягутки были известны и в XIX – начале XX в. Такая группа населения – профессионального происхождения, связанного с бурлацкими занятиями и получившая свое название от прозвища. Бурлацкие занятия дали название еще одной группе – древнейшим русским поселенцам в Малмыжском уезде Вятской губернии – гагарам, также названным по своей кличке в народе (Зеленин, 1913. С. 417, 441–464; Максимов, 1876. С. 300). По самоназванию были известны пушкари – крестьяне помещиков Мусиных-Пушкиных в Весьегонском уезде Тверской губернии. Это название произошло от их владельческой принадлежности, ибо по языку и культуре пушкари не имели отличий от остального населения края, а в целом и от северных русских [169] . Далее речь идет о конфессиональных старообрядческих группах населения Русского Севера.
Этнографические общности, о которых говорится в энциклопедии «Русские» Института этнографии и антропологии, и «субэтносы» из концепции Л. Гумилева – это разные научные конструкты, связанные с решением различных научных задач. В первом случае – с детальным описанием локального своеобразия «культурно отличительных сообществ» в условно синхронном срезе, в другом – с описанием различных форм взаимосвязей для построения картины макроцивилизационной и макроисторической динамики в планетарном масштабе. Дело здесь не в корректности цитирования, а в поверхностном прочтении и прагматическом использовании научных трудов, в легкости обобщений и экстраполяций.
В отличие от пушкарей, ягунов и других, сообщает автор учебника, кацкари пошли дальше всех. У них есть не только самоназвание, но и название для всех некацкарей – заволостные – живущие за волостью Кадкой. «Наличие самоназвания и противопоставление себя остальному населению своего же этноса – основополагающий признак субэтноса» [170] . Кстати, если уж опираться на Л. Н. Гумилева, то следовало бы выбрать другое понятие – «конквиссии». Но возрождение конквиссии вряд ли мобилизует односельчан и найдет понимание администрации.
Конструирование «нового субэтноса» начиналось с краеведения – сбора материалов об истории края и школьного предмета. Нет смысла оспаривать такую мысль С. Н. Темняткина: «Современное наше образование, становясь все изощреннее и виртуознее, совсем позабыло, что деревенских детей следует учить любить деревню, жить в деревне, гордиться своей родиной. Сегодня же из деревенских детей растят горожан, как будто завтра в деревне никто жить не останется!» [171] . Выбор же именно этнической идентификации, возможно, подсказан политическим дискурсом мультикультурализма и, несомненно, креативным преобразованием краеведческой рутины.
Создание «нового этноса» строится в уже описанной модели утверждения автохтонности и глубокой древности: «славянскими предками кацкарей были северяне, жившие между реками Десной и Северским Донцом… Любопытно, что сами северяне не исконные славяне, а ославянившиеся иранцы, главным божеством которых было Солнце. Уж не от них ли достался кацкарям миф о белой корове?<…>Нельзя не заметить у кацкарей и прибалтийские черты. Так, считается, что кацкий
Создатель кацкарства, не смущаясь, объясняет, что ему удалось «инициировать процесс самоопределения у населения бассейна реки Кадки и выстроить кацкую этническую общность. И то, что сейчас происходит здесь, как ни удивительно, прямо иллюстрирует знаменитую теорию этногенеза, выдвинутую Львом Гумилёвым» [173] . И называет инструменты этой работы – поиск местных черт, отличающих здешних людей от населения соседних (не кацких) деревень, культивирование диалекта.
Краеведческое движение приобрело со временем характер успешного коммерческого проекта. В Мартыново приезжает до 50 автобусов с туристами в год (в день от двух до одиннадцати), в праздники бывает до 2 000 приезжих. Жители села и окрестных деревень работают в музее (имеющем 11 ставок), продают музею картошку, молоко, творог – туристов кормят обедом; делают сувениры, причем своих не хватает, приходится закупать в Мышкине.
В отличие от описанных выше движений «Поморский край» и «Невский край» в краеведческом движении села Мартыново задача вычленения территории из русских земель не выглядит агрессивной, да и о политической самостоятельности речь не идет, но противопоставление кацкарей остальным русским составляет неотъемлемую часть концепции. Хотя, впрочем, на сайте музея красуется надпись «Кацкая национально-культурная автономия» [174] .
Конструирование «новых этносов» (квазиэтносов) или этническая реидентификация – явление для социокультурного бытия России необычное, хотя нельзя сказать, что оно не имело места в истории человеческого общества, равно как и в отечественной истории. Примеры тому – «изобретение» украинской нации в XIX в., попытка создания «новой человеческой общности – советский народ», конструирование новых наций в полиэтнических социумах освободившихся от колониального гнета стран Азии, Африки и Латинской Америки в ХХ в. и т. п.
Такие процессы, как правило, можно наблюдать в социумах, где происходят значительные социальные изменения – реформы, революции, перевороты и т. п. Зачастую конечным итогом этой деятельности предполагается сплочение народа (народов) во имя выполнения определенной социокультурной (экономической, политической) сверхзадачи, и поэтому организаторы прибегают к помощи профессионалов, работающих в сфере идеологии, которые создают более или менее убедительную теоретическую концепцию (социальный миф), оформляемую в качестве национальной (или государственной) идеи и призванную стать идейно-теоретической основой реформ. Эту сознательно выполняемую работу следует отличать от объективных этногенетических процессов зарождения и гибели этносов.
В современной России мы наблюдаем обратный процесс: попытку деструкции единого этноса – русских, составляющих, по разным источникам, около 80 % всего ее населения. Он осуществляется на фоне жестких реалий глобализации, которые «все чаще ведут к столкновению и конкуренции идентичностей региональных, гражданских, этнических, религиозных. Это столкновение является неизбежным, особенно в трансформирующихся обществах» [175] . Такой феномен заключает в себе возможность геополитической диссипации многонационального государства (каковым и является Россия), утратившего в ходе постсоветской инволюции духовную скрепу, обоснованную и выраженную внятной идеологией, потребляющего множественные масскультурные суррогаты, переживающего развал многих сфер социального, экономического и духовного бытия. В столь неблагоприятных условиях нельзя говорить о благополучии этнического, культурного и политического «здоровья» русского этноса (равно как и прочих народов России), что подтверждает уверенно заявляющий о себе феномен конструирования новых этнических идентичностей.
Восстановление традиции художественных промыслов: о методах работы художественно-экспертного совета (опыт Волгоградской области)
Необходимость возрождения традиционных художественных промыслов обсуждается на различных уровнях во всех регионах России. В настоящее время повсеместно создаются центры народной культуры, действуют национально-культурные и творческие объединения, многие из которых рассматривают возрождение промыслов как важное направление работы, влияющее на формирование культурной идентичности. Однако, процесс возрождения промыслов и восстановление нарушенных или угасших традиций наталкивается на ряд проблем, которые при всем различии конкретных условий и ресурсов могут считаться общими: что считать традиционным промыслом, как соотносятся региональные и этнические традиции, где искать носителей традиции и как восстанавливать механизм трансляции. И, наконец, во имя чего следует этим заниматься.
Художественно-экспертный совет Волгоградской области работает уже более десяти лет, занимается консультационной, образовательной, экспертной и исследовательской деятельностью, которые, как оказалось, в современном процессе возрождения промыслов не могут существовать в отрыве друг от друга. С обозначенными проблемами члены экспертного совета столкнулись на практике, а найденные пути решения могут быть интересны коллегам других регионов.
Несмотря на привычное название совета – «художественно-экспертный», его деятельность можно квалифицировать как культурологическую, поскольку исследовательский компонент (исследование региональной культуры и культурных традиций России) является очень значимым, а результаты исследований находят конкретное практическое применение – и в критериях экспертной оценки, и в консультировании.
В начале деятельности совета, на первые письма в муниципальные отделы культуры региона с просьбой представить историческую справку о промыслах, исторически бытовавших на данной территории, часто от местных чиновников приходил ответ: «Здесь промыслов нет и никогда не было»… Стереотипные представления о том, что традиционными художественными промыслами являются только Хохломская или Палехская роспись, Вологодское кружево, Богородская игрушка и т. п., достаточно сильны.
Между тем, очевидно, что промысел – это привычное и чрезвычайно распространенное занятие, и на территории каждого региона жители, занимаясь промыслами, часто не задаются вопросом, к какой традиции оно принадлежит.
Для выяснения картины традиционных промыслов и понимания глубины и разнообразия представленных ими традиций необходима исследовательская деятельность. Причем представить целостную картину в масштабе региона способен, прежде всего, исследователь (культуролог).
В нашем случае речь пойдет об истории ремесленных художественных традиций Волгоградской области и о том, в каком состоянии эти традиции дошли до наших дней.
История развития традиций ремесленных художественных промыслов на современной территории Волгоградской области чрезвычайно интересна. Регион Нижнего Поволжья имеет свою специфику, связанную как с географическими особенностями огромной по площади территории, так и с ее многонациональным населением.
Еще до образования первых средневековых государств разнообразные по своему этническому составу кочевые народы играли важную роль в установлении культурных и экономических контактов двух ведущих цивилизаций Древнего мира – азиатской и античной [176] . Уже в I в. н. э. существовал и активно использовался торговый путь между Восточной Европой и Средней Азией, проложенный по территории Северного Прикаспия. Эта зона фронтира постоянно была местом встречи разных культур. Здесь кочевая скотоводческая культура соприкасалась с культурой осёдлых поселений. Так уже в XIII в. многочисленные золотоордынские города, которых по берегам Нижней и Средней Волги было около восьмидесяти, представляли собой полиэтнические поселения. В них работали русские ремесленники-переселенцы совместно с ремесленниками из покоренных Ордой государств.
После распада Орды, а позже и многочисленных улусов на незаселенных землях между Волгой и Доном, названных историками «Диким полем», с конца XIV в. поселяются люди из других регионов. Сюда переносились, здесь укоренялись и развивались разнообразные ремёсла, для которых использовалось местное сырье.
Первые упоминания традиционных промыслов и ремёсел, развитых на территории Нижнего Поволжья, можно было встретить в Астраханской, Ключаревской и Камышинской летописи, в заметках путешественников, послов, миссионеров [177] .
В 70-е г. XVIII в. в Нижнем Поволжье стали селиться представители западной культуры – немецкие колонисты и колонисты поселения гернутеров в Сарепте. С их появлением в регионе развиваются новые, небывалые для этих мест европейские ремёсла – плетение из соломы, камыша, травы; изготовление керамической посуды и домашней утвари из дерева; курительных трубок и сельскохозяйственной техники, а также ткачество «сарпинки», которая стала вскоре предметом экспорта.
Наибольшего подъема ремесленная деятельность в Нижнем Поволжье, как, впрочем, и по России в целом, достигла к 1870–1890 гг. Основными видами кустарных промыслов в регионе в это время являлись:
1. Обработка волокнистых материалов: домашнее ткачество, ковроткачество, плетение рыболовных сетей, плетение кружев, производство канатов и веревок.
2. Обработка дерева: столярный промысел (в Саратовской губернии мебелью занимались в Кузнецком уезде), токарный (точёная посуда), изготовление колес, плетение из лозы (корзины, ширмы, плетеная мебель, чемоданы, верх для экипажей), деревянные трубки; кули и циновки из рогоза.
3. Обработка минеральных веществ: гончарный промысел.
4. Обработка металлов: выделка ножей и замков, слесарно-кузнечный по производству гвоздей и принадлежностей для конской сбруи, ювелирный (у калмыков и у татарского населения).
5. Обработка животных материалов: кожевенный (выделка кожи, шорный, сапожный), скорняжный (овчинный и выделка зверьковых шкур, например, сусликов, лис, зайцев).
6. Смешанные производства: игрушки, сельскохозяйственные машины и орудия труда.
Большинство повседневно необходимых вещей и хозяйственных предметов производилось тогда кустарями. По статистическим данным в Саратовской губернии в 1891 г. более 4/5 всех семей занималось преимущественно местными промыслами.
Интересные сведения о числе жителей по сословиям, количеству фабрик, заводов, кредитных товариществ, ремесленников за 1914–1917 гг. содержат отчеты приставов станов Камышинского уезда Саратовской губернии [178] . В них дается опись ремесленников, их учеников, можно узнать о распространении часовых, стекольных, портновских, экипажных, чулочных, цементных, чугунолитейных, крендельщицких, промысловых заведениях, которые всего лишь несколько лет тому назад не были так распространены среди населения уездов губернии.
По росту торговых свидетельств на получение табачных патентов можно судить о пришедшей моде на табачные изделия. В Саратовской губернии существовала к этому времени развитая табачная промышленность. Разведением различных сортов табака, производством курительных трубок занималось значительное количество жителей не только немецких колоний, но и крестьян русских, украинских, татарских сел и деревень [179] .
Например,
Видовое разнообразие приобретенных ремесленных промыслов было распространено по всей территории региона. Оно появилось в связи с развитием общественных потребностей и моды на определенный образ жизни: любительская охота и рыболовство, разведение голубей, бахчеводство, добыча камня, и необходимости в коновальном, печном, винокуренном, ямщицком и гостиничном промыслах. Открывались новые для этих мест ремесленные заведения, например, по пошиву модной одежды и обуви, литью колоколов, фосфорно-спичечные и другие [181] .
Для
В конце XIX в. оформляется некоторая специализация волостей по определенным ремёсленным видам промыслов, как, например, занятие сарпиночным производством многих жителей Саратовской губернии.
В конце XIX – начале XX вв. в Нижнем Поволжье продолжает идти процесс организации кустарных мастерских, мануфактур и мелких заводов. Они создаются как в городе, так и в сельской местности.
«В России необычайно долго держалось мнение, что это страна земледельческая, что фабрично-заводское производство ей не нужно… что «фабрика и весь уклад ее деятельности растлевающим образом влияет на население». Крестьяне, занимающиеся отхожими промыслами, уходили на мелкие фабрики и постепенно отходили от земли навсегда, порывая с традициями. Изделия стали ориентироваться на рынок, а не на отдельного заказчика. Ремесло падало, а произведенный предмет часто был невысокого качества. Крайние аграрии говорили: «Хлебопашество, скотоводство и овцеводство – вот наши промыслы. Они единственно могут доставить нам изобилие. Изобилие всегда процветает в таком государстве, где земледелие в чести»… В другой статье: «… зайди в избу мужика: тепло, обуто, одето, хотя и в лаптях. Посмотрите же на фабричного: бледно, босо, наго, холодно и голодно» [182] .
Подавляющее большинство крестьян продолжало заниматься сельским хозяйством, но многие – только ремеслом. По данным Саратовского губернского земства, в 1882 г. только в Царицынском уезде насчитывалось более семидесяти видов промыслов. В столярном и плотничьем ремесле было занято 137 человек. Передвижением товаров занималось 708 крестьян, из них 595 крестьян были чумаками – перевозчиками соли (этим традиционным для них промыслом занимались прибывшие на поселение в регион Нижней Волги малороссы) и ломовыми извозчиками [183] .
Историю развития промыслов этого периода можно изучать по имеющимся отчетам статистического комитета Саратовской губернии, в которую входила часть современной территории Волгоградской области, и статистическим отчетам Войска Донского. Кроме того, многочисленные периодические и справочные издания XIX–XX вв. содержат сведения о различных трансформациях, произошедших в развитии промысловой деятельности.
На территории Нижнего Поволжья к началу XX в. из основных существующих ремесленных промыслов, владение которыми требовало особых навыков и знаний (в XIX веке их называли «мастерствами»), известны:
бондарный;
войлоковаляльный;
вязальный промысел – изготовление из шерсти чулочно-носочных изделий, варежек, перчаток и предметов одежды;
гончарный (практически в каждом крупном поселении и в станицах были гончарные мастерские и кирпичные заводы);
производство ковров на вертикальном ручном ткацком станке;
кожевенный промысел;
кружевоплетение;
машинная и ручная вышивка;
кузнечный;
выделка шкур и дубление овчин;
плетение из прута, ивовой лозы, камыша, чакана, соломы;
плотницкий;
строительный;
столярный – резьба по дереву и токарный промысел;
санный промысел;
сапожный промысел;
сапоговаляльный промысел;
сарпиночное производство;
сеточное производство;
сукноделие;
тележно-колесное производство;
ткачество из травы;
ткачество из льняной и шерстяной пряжи;
трубочный промысел;
изготовление одежды.
Однако говорить об этнической дифференцированности некоторых из этих ремёсел к этому времени не приходится. Созданное за несколько столетий культурное пространство обогатило все национальности разнообразными ремесленными знаниями.
Ремесленники, а их по статистическим подсчетам 1882 г. было только лишь в Царицынском уезде более 1666 человек, из которых 801 человек занимались «отходничеством», как правило, переставали заниматься земледелием и обеспечивали себя и свою семью за счет своего «мастерства». Большое количество этих ремёсел было востребовано не только в селе, но и в бурно развивающихся городах Нижнего Поволжья пореформенного периода.
Так продолжалось до начала Первой мировой войны. После огромных потерь среди мужского сельского населения в стране, в большинстве своем, прекратили существование промыслы, основанные на применении мужской силы. Развитие получили промыслы, связанные с женским рукоделием. Этому также способствовал и выпуск различных печатных изданий для занятий женскими видами ремёсел: художественного вышивания, вязания крючком и на спицах, шитья и вышивки «ришелье» при помощи швейной машинки.
В Саратовской губернии, на примере таких поселений, как Дубовка и Сарепта – очагов разнообразных и отлично развитых ремёсел, можно проследить, как одни из самых процветающих по промыслам и многочисленным видам кустарной деятельности центров региона приходили в упадок.
Важная особенность региона – на его территории так и не сложились центры народных художественных промыслов, которые бы были поддержаны государством – такие как, например, Палехские мастерские, или центры кружевоплетения, в северных губерниях, где существовали к концу XIX в. школы, организованные выпускницами школы рукоделия, основанной императрицей Марией Федоровной.
В бурное время революции 1917 г. и Гражданской войны, отмеченное в Нижнем Поволжье разгулом бандитизма, в стране была подорвана производственная база, что самым негативным образом сказалось на картине развития промыслов.
И все же в 1920-е, в годы НЭПа, существование ремесел продолжалось. В Поволжье начинается время артелей. В 1922 г. учреждается Московский банк потребительской кооперации, с 1925 г. постановлением Совнаркома вводятся поощрительные меры для кооперативов и одновременно ликвидируется частный сектор – главный конкурент кооператоров. Замена продразверстки продналогом позволила крестьянам торговать излишками сельскохозяйственного производства, кустарными и ремесленными изделиями. Государство в лице потребкооперации брало обязательства перед кустарями, объединившимися в небольшие артели, поставлять по договорам материалы, орудия труда и нужное оборудование. Потребительским обществам разрешалось организовывать мастерские по выпуску различной продукции, в том числе и ремесленной.
В книге М. А. Шевченко, изданной в 1929 г., приводятся сведения, полученные в результате Всесоюзного обследования Нижневолжского края в 1925 г., о регистрации «более 150 отдельных классов производства различного вида промыслов» [184] . Это количество составили промыслы, находящиеся на территории Нижневолжского края, куда входили: АССРНП (Автономная Советская Социалистическая Республика Немцев Поволжья), Калмыцкая область, Саратовская, Сталинградская и в меньшей степени Астраханская губерния, входившие тогда в его состав. Обладая статистическими сведениями, можно сделать выводы, что значительная доля производства предметов первой необходимости приходилась на долю мелкой и ремесленно-кустарной промышленности.
К началу 30-х гг. регион Нижнего Поволжья, также как и до революции, по количеству ремесленных промыслов и их разнообразию лидировал в России.
Государство содействовало быстрому кооперированию кустарей и ремесленников. По уровню развития кустарных промыслов «Царицынская губерния стояла выше республиканского по РСФСР и среднего по Нижнему Поволжью» [185] . Во второй пятилетке (1933–1937 гг.) процесс кооперирования кустарей завершился. На 1.01.1941 г. количество промысловых кооперативов составляло 25,6 тысяч. Руководили промысловыми артелями союзы промысловой кооперации, которые объединяли их по производственному или территориальному признаку. Во главе всей промысловой кооперации стоял Центральный совет промысловой кооперации – Центропромсовет. В системе промысловой кооперации были созданы Высшая школа Центрпромсовета, техникумы, профтехшколы, учебные комбинаты и постоянно действующие учебно-курсовые базы. До 1946 г. вся система промысловых артелей и кооперативов была в подчинении Совнаркомов. В марте 1946 г. СНК СССР был преобразован в Совет министров СССР, который распределил работу в ведомства разных министерств. Артельщики занимались в основном производством товаров широкого потребления.В предвоенные годы в области продолжали работать мелкие предприятия, объединившиеся еще в 1925 г. с момента организации Губернского союза слепых, где в производстве изделий использовался в основном ручной труд инвалидов. В 1933 г. в Нижнем Поволжье таких артелей насчитывалось 106, а всего в них работало 5420 человек [186] . В них, на ремесленном уровне, занимались производством товаров широкого потребления, изготавливали разнообразный хозяйственный инвентарь. Губернский союз слепых имел свои механослесарные, столярно-плотницкие, сапожно-шорные, кожевенно-обувные, шапочно-фуражные и прочие мастерские.
Не прервалась история промыслов и в годы Великой Отечественной войны. Всего за время войны «трудящиеся Сталинградской области отправили защитникам Родины более 1 млн 200 тыс. теплых вещей», а предприятия «…местной и кооперативной промышленности только в 1942 году изготовили для фронта почти 585 тыс. предметов одежды и обуви» [187] .
Для страны, которая после войны восстанавливала и развивала крупные промышленные и сельскохозяйственные предприятия, поддержка кооперативов была необходима. Изделия, выпускаемые промысловыми кооперативными предприятиями, способствовали удовлетворению населения товарами первой необходимости. Выпускались самые разнообразные товары, которыми не могли в тот момент наполнить потребительский рынок огромные государственные заводы промышленной индустрии. Ясно, что высокое качество изделий и их связь с местными ремесленными традициями были в значительной степени утрачены.
После окончания Великой Отечественной войны в Волгоградскую область хлынул поток строителей для восстановления разрушенных во время военных действий заводов, фабрик, жилых домов. Возвращаются после войны репатрианты; начинается строительство Волго-Донского канала, гидроэлектростанции на Волге; прибывают из разных областей СССР люди для освоения целинных и залежных земель и освоения открытых месторождений нефти, газа.
Последствием Великой Отечественной войны, отрицательно повлиявшим на большинство ремесленных приемов и техник исполнения, стал разрыв между поколениями мастеров. Он был связан с огромными человеческими потерями. Эта невосполнимая утрата ощущается до настоящего времени.
В послевоенные годы артели, существовавшие на территории Волгоградской области, продолжали выпуск массовой продукции, не производя ничего индивидуального. Ассортимент был не всегда очень высокого качества и почти не имел выхода за территорию региона. После войны нужно было насытить свой рынок необходимыми товарами. Но к концу 1950-х годов промысловые предприятия во всей стране, в связи с полной передачей производства товаров народного потребления государственным промышленным предприятиям, постепенно прекращают свою деятельность и передаются в ведение местной промышленности. Артели перестают носить характер кооперативного производства и реорганизовываются в предприятия по выпуску изделий народных художественных промыслов либо выпускающих какую-либо другую сувенирную продукцию.
В это время происходит окончательная потеря традиционных ремесленных промыслов нашего региона. Это связано не только с новой волной миграций, но и с суровыми запретами развивать частное производство. В стране победившего социализма не было разрешено заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, и поэтому многие промысловые ремёсла уходят в другую нишу, тихую, но опасную для развития традиционного ремесла – самодеятельное творчество.
Только в конце 1960-х гг. было разрешено торговать «носильными изделиями и домашними вещами, бывшими в употреблении, а также кустарными изделиями», то есть предметами собственного производства на печально известных вещевых рынках. В сентябре 1966 г. было принято решение о развитии кустарных промыслов в колхозах. В Волгограде был открыт специальный рынок для реализации товаров, произведенных кустарным ремесленным способом, – Даргора. Этого было недостаточно. Презрительное отношение к ремесленнику не только сковывало инициативу у населения, имевшего навыки какого-либо ремесла, но и не способствовало дальнейшему развитию оставшихся местных традиций.
В сентябре 1966 г. Совет министров принимает постановление «О мерах по дальнейшему развитию местной промышленности и художественных промыслов». На предприятиях местной промышленности трудилось большое число надомников, пенсионеров и инвалидов, но как таковых народных традиционных промыслов, и тем более художественных, на всей территории Волгоградской области зарегистрировано не было. Тем не менее, в Волгограде с 1969 г. начинает работать предприятие местной промышленности, выпускавшее сувенирную продукцию, – завод «Сувенир». Оно было организовано на базе бывшей артели по производству штампованной продукции из отходов металлического лома. В 1975 г. этот завод был зарегистрирован как производство, выпускавшее продукцию, относящуюся к традиционным художественным народным промыслам. Из 242 предприятий во всесоюзном списке это было единственное предприятие в Волгоградской области.
Вплоть до 1977 г. действовал государственный запрет на занятия индивидуальной ремесленной и промысловой деятельностью, когда в Конституции появилась статья, разрешающая так называемую «индивидуальную трудовую деятельность». «В СССР в соответствии с законом допускается индивидуальная трудовая деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, сельского хозяйства, бытового обслуживания населения, а также другие виды деятельности, основанные на исключительно личном труде граждан и членов их семей». И там же: «Государство регулирует индивидуальную трудовую деятельность, обеспечивая ее использование в интересах общества» [188] .
На территории Волгоградской области все остальные ремёсла продолжали существовать либо как народное самодеятельное творчество, либо полулегально. Развитие ремесла «для дома и семьи» культивировалось в кружках по декоративно-прикладному искусству, работавших при дворцах культуры в городе и в сельской местности. Популярные массовые журналы «Крестьянка», «Работница», «Умелые руки» способствовали «массовизации» ремесленной продукции.
Накануне перестройки интерес к ремесленным промыслам, в первую очередь, был связан с возможностью дополнительного заработка. Их специфической чертой являлись почти абсолютная оторванность от истоков традиционного мастерства, нехватка нужного материала и, как следствие этого, снижение художественной составляющей предметов.
В 1994 г. принимается закон о кооперативной деятельности. Это время было трудным для страны, так как наступил спад производства, тогда о продолжении исторической традиции в промыслах и их художественном уровне не очень задумывались. Переход к рыночной экономике заставил население переключиться на производство кустарным способом многих вещей, необходимых в повседневной жизни. По сравнению с культурой повседневности прошлого, которая была ориентирована на продолжение традиций, в конце XX в. меньшая часть традиционной культуры ушла в область самодеятельного творчества, а остальная в лучшем случае сохранилась в музеях или в областных и районных центрах культуры. Промышленный рынок стал насыщаться продукцией, произведенной массовым тиражом в других странах, подражающей не всегда лучшим образцам.
Анализируя сложившуюся к концу XX в. ситуацию, с традиционными художественными ремёслами, вспоминаются сетования молодого А. М. Горького на то, что естественная потребность народа в красоте часто удовлетворялась обёртками мыла Брокар, бойко продававшимися в деревне сельскими перекупщиками, поэтому средствами эстетического воспитания народа оказывались модные рекламы парфюмерных магазинов. Это было сказано в 1896 г., но актуально и сегодня.
Поделиться книгой: