Наши внутренние конфликты. Конструктивная теория невроза

Если он реагирует первым способом, мы получаем впечатление о нем как «нарциссическом» индивиде, недосягаемом для критики; существующий раскол личности не воспринимается его сознанием как таковой. Во втором случае мы имеем личность, стремящуюся к совершенству, к «Сверх-Я», в терминологии Фрейда. В третьем случае невротик выглядит как личность, не способная вообще отвечать за что-либо; его поведение становится неустойчивым, безответственным и негати-вистским.

Я говорю сознательно о впечатлении и видимости, потому что, какова бы ни была реакция невротика, он продолжает в своей основе оставаться своенравной личностью. Даже бунтарский тип, который обычно верит в то, что он «свободный», действует при тех навязанных правилах, которые сам пытается низвергнуть; а то, что он все еще находится в когтях своего идеализированного образа, может проявиться только в его размахивании этими правилами как хлыстом над другими22.

Иногда невротик проходит сквозь периоды смены одного экстремального аттитюда другим. Он может, например, попытаться стать на некоторое время сверхчеловечески «добрым» и, не получая от этого никакого удовлетворения, качнуться к противоположному полюсу яростного восстания против таких стандартов. Или он может переключиться с откровенного самообожания на стремление к совершенству.

Гораздо чаще мы находим комбинацию самых различных аттитюдов. Все это указывает на факт, объясняемый нашей теорией, что ни одна из рассмотренных попыток решения конфликта не является удовлетворительной; все они обречены на неудачу. Нам следует считать их бесплодными усилиями, направленными на то, чтобы выбраться из нетерпимой ситуации. Как и в любой другой невыносимой ситуации, здесь используются самые различные средства — если одно из них не помогает, обращаются к другому.

Все эти последствия объединяются вместе для того, чтобы воздвигнуть мощный барьер на пути действительного развития личности. Невротик больше не способен учиться на своих ошибках, потому что не видит их. Вопреки своей уверенности в противоположном невротик обычно теряет интерес к собственному росту. Все, что он имеет в виду, когда рассуждает о личностном росте, представляет бессознательную идею создания более совершенного идеализированного образа, лишенного всех недостатков.

Цель терапии поэтому должна состоять в том, чтобы заставить пациента осознать свой идеализированный образ, помочь осознать ему все функции и все субъективные ценности этого образа и продемонстрировать ему то страдание, которое этот образ неизбежно вызывает. Невротик начнет интересоваться, не будет ли плата слишком высокой. Однако он сможет отказаться от своего идеализированного образа только тогда, когда создавшие его влечения будут значительно ослаблены.

Глава 7. Экстернализация

Мы видели, как все уловки, к которым обращается невротик, чтобы перебросить мост через пропасть между своим реальным « Я » и своим идеализированным образом, в конечном счете приводят только к ее увеличению. Но поскольку этот образ имеет такое важное субъективное значение, то невротик должен продолжать непрерывные попытки прийти к согласию с его требованиями. Способы, которыми он принимается за это, многозначны. Многие из них обсуждаются в следующей главе. Здесь же мы сосредоточимся на исследовании одного менее известного, чем все остальные, способа, чье влияние на структуру невроза особенно значительно.

Когда я называю такую попытку экстернализацией, я обозначаю этим склонность воспринимать внутренние процессы так, как если бы они протекали вне нас, и, как правило, считать эти внешние факторы ответственными за наши трудности.

С идеализацией эту попытку объединяет намерение убежать от реального «Я». Но если идеализация как процесс ретуширования и приукрашивания действительной личности остается, так сказать, в пределах границ «Я», экстернализация означает, что территория «Я» должна быть покинута вообще. Говоря проще, невротик может убежать от своего базисного конфликта, создав идеализированный образ; но когда расхождение между действительным и реальным «Я» достигает точки, в которой напряжение становится невыносимым, он больше не может использовать свои внутренние возможности. Единственное, что ему остается, — это убежать прочь от самого себя и смотреть на все как бы находящееся вовне его.

Кое-что из того, что входит в экстернализацию, обозначается термином «проекция», под которой подразумевается объективация личных трудностей23. В общепринятом употреблении проекция означает перенос невротиком вины и ответственности за субъективно отвергнутые им наклонности и качества на кого-то другого. Например, невротик может подозревать других в склонности к предательству, честолюбию, подчинению, самоуверенности, скромности и т. д. только потому, что он отрицает наличие этих качеств у самого себя. В таком значении термин «проекция» полностью приемлем.

Однако экстернализация является более сложным явлением; перенос ответственности лишь часть его. Не только мои ошибки приписываются другому, но в большей или меньшей степени все чувства также. Человек, который обладает склонностью к экстернализации, может быть сильно обеспокоен угнетением малых стран, не осознавая в то же самое время, в какой сильной степени он сам подавлен. Он может не осознавать свое отчаяние, но будет эмоционально переживать его в других людях.

Особенно важно в этой связи то, что он не осознает свои собственные аттитюды к другим и самому себе; например, он будет чувствовать, что кто-то другой раздражен на него, хотя на самом деле он раздражен на самого себя. Или он будет осознавать свой гнев в отношении других, тогда как на самом деле этот гнев направлен на него самого. Кроме того, он приписывает внешним факторам не только свои тревоги, но и хорошее настроение или достижения. Если его неудачи будут отнесены к ударам судьбы, его успехи будут отнесены к счастливому случаю, его хорошее настроение будет связано с погодой и т. д.

Когда человек считает, что его добрые или злые дела определяются другими, то следует логически, что он вынужден сосредоточиться на проблеме изменения, улучшения этих других, защиты себя от их вмешательства и воздействия на них. В этом отношении экстерна-лизация способствует зависимости от других, однако радикально отличающейся от зависимости, созданной невротической потребностью в привязанности.

Экстернализация также способствует сверхзависимости от внешних обстоятельств. Живет ли человек в городе или в пригороде, соблюдает ли он ту или иную диету, ложится ли спать рано или поздно, работает ли он в том или этом комитете — всему этому придается чрезмерное значение. Невротик приобретает характерные свойства, которые Юнг называет экстраверсией. Но если Юнг считает экстраверсию односторонним развитием заданных конституцией невротика влечений, я рассматриваю ее как результат попытки избавиться от не решенных с помощью экстернализации конфликтов.

Другим неизбежным продуктом экстернализации является угнетающее невротика чувство пустоты. Данное ощущение нельзя локализовать обычным способом, посредством соотнесения с некоторым внешним фактором. Вместо ощущения эмоциональной пустоты как таковой невротик переживает ее как пустоту в своем желудке и пытается избавиться от нее компульсивным принятием пищи. Или он может опасаться, что его легкий вес может стать причиной его кружения на ветру подобно легкому перышку — любая буря, по его мнению, могла бы тогда унести его прочь. При более тщательном анализе он может даже сказать, что представляет всего лишь пустую раковину. Чем более радикальна экстернализация, тем больше невротик становится похожим на призрака и склонным только к пассивному образу жизни.

Это все, что касается последствий экстернализации. Позвольте теперь рассмотреть, как конкретно этот процесс помогает уменьшать напряжение между «Я» и идеализированным образом. Ибо независимо от того, рассматривает ли человек себя осознанно или нет, несоответствие обоих «Я» наносит ему не осознаваемую им самим травму; и чем больше он преуспел в отождествлении себя с идеализированным образом, тем более глубокой и бессознательной будет его реакция. Наиболее часто она выражается в презрительном отношении к самому себе, ярости против «Я» и чувстве принуждения. Все эти чувства не только крайне болезненны, но и в самых разных отношениях делают человека не приспособленным к жизни.

Экстернализация презрительного отношения к самому себе может принять форму либо презрительного отношения к другим, либо чувства, что другие презирают именно тебя. Обе формы обычно сосуществуют вместе; какая из них доминирует или, по меньшей мере, носит осознанный характер, зависит от общей организации невротической структуры. Чем более агрессивен невротик, тем более справедливым и стоящим над всеми он себя чувствует, тем легче он презирает других и тем маловероятнее для него мысль, что другие также могут презирать его.

Обратно, чем более зависим невротик, тем сильнее его самообвинения в неспособности соответствовать своему идеализированному образу вызовут у него ощущение, что другие бесполезны для него. А такое ощущение наносит особенный ущерб. Такое ощущение делает человека робким, недоступным, обособленным. Оно делает человека сверхблагодарным — в действительности унизительно благодарным — за любое проявление привязанности или признания. В то же самое время он не может принять даже искреннее дружелюбие в его прямом значении и бессознательно считает его незаслуженной щедростью. Он становится беззащитным при столкновении с самоуверенными личностями, потому что частично согласен с ними и чувствует, что проявляемое к нему пренебрежение вполне уместно.

Естественно, что такие реакции вызывают чувство обиды и негодования, которое, будучи вытесненным и накопленным, может приобрести взрывную силу.

Вопреки всему сказанному, ощущение, что ты презираешь сам себя, в экстернализованной форме обладает очевидной субъективной ценностью. Такое ощущение обычно разрушает ни на чем основанную самоуверенность, которой может обладать невротик и которая может привести его к краю пропасти. Довольно мучительно чувствовать себя презираемым другими, но в этом случае всегда имеется надежда, что ты способен или изменить их аттитюд, или отплатить им тем же, или мысленно назвать их несправедливыми.

Но когда презираешь себя сам, все это недоступно. Нет никакого права на апелляцию. Вся безнадежность, которую невротик ощущает по отношению к самому себе, получает полное подтверждение. Он начинает презирать не только свои действительные слабости. Его охватывает чувство абсолютного презрения к самому себе. Таким образом, даже его положительные качества пропадают в пучине его никчемности. Невротик ощущает себя в полном соответствии со своим образом; он рассматривает это как факт, который нельзя изменить или которому нельзя ничем помочь.

Все это указывает на целесообразность при терапии не касаться чувства презрения, испытываемого невротиком по отношению к самому себе, до тех пор, пока не ослабнет чувство безысходности пациента и значительно не ослабнет влияние идеализированного образа. Только после того как это произойдет, пациент окажется способным обсуждать испытываемое по отношению к самому себе чувство презрения и начнет понимать, что его никчемность является не объективным фактом, а субъективным чувством, вырастающим из его безжалостных стандартов. Принимая более мягкий аттитюд в отношении самого себя, он убедится, что его состояние не является неизменным, что свойства, которые так ему не нравятся, в действительности не заслуживают презрения и являются трудностями, которые он может в конце концов преодолеть.

Мы не поймем ярость невротика к самому себе и ее интенсивность, если не запомним, насколько неизмеримо важным для него является подтверждение иллюзии, что он соответствует своему идеализированному образу. Тот факт, что он не только ощущает отчаяние от своей неспособности соответствовать этому образу, но и безусловно приходит в ярость от самого себя, является следствием чувства всемогущества, которое составляет неизменный атрибут его образа. Безотносительно к тому, насколько неблагоприятны были условия для него в детстве, он, всемогущий, вероятно, способен преодолеть их. Даже если он представляет свои невротические затруднения только мысленно, он все равно чувствует бессильную ярость от того, что оказался не способен преодолеть их.

Эта ярость достигает максимума, когда он сталкивается с конфликтующими влечениями и осознает, что даже он бессилен достигнуть противоречащих целей. Это одна из причин, почему внезапное осознание конфликта может ввергнуть его в состояние острой паники.

Ярость к самому себе экстернализуется тремя главными способами. Там, где не запрещается проявление враждебных чувств, гнев легко выплескивается наружу. Он обращен против других и проявляется либо как общая раздражительность, либо как специфическое раздражение, направленное на те реальные недостатки в других, которые невротик ненавидит в самом себе.

Пример может пояснить это заключение. Женщина выражала недовольство нерешительностью своего мужа. Поскольку эта нерешительность касалась тривиальной проблемы, сила недовольства пациентки была явно не пропорциональна. Я предположила, что эта женщина, зная свою собственную нерешительность, обнаружила, насколько безжалостно она осуждает это качество в самой себе. Между тем эта женщина внезапно почувствовала бессмысленную ярость вместе с желанием разорвать себя на части. Дело заключалось в том, что в своем идеализированном образе она представляла себя в качестве надежного партнера, что исключало все проявления слабости с ее стороны. Эта достаточно характерная реакция вопреки своей чрезвычайно драматической природе была полностью забыта в нашей следующей аналитической беседе. В одно мгновение она осознала экстернализацию своего аттитюда, но еще не была готова отказаться от него полностью.

Второй способ имеет форму непрерывного осознанного или бессознательного страха или надежды, что недостатки, с которыми нельзя смириться, вызовут ярость у других. Невротик может быть настолько убежден, что его поведение вызывает абсолютное неприятие, что он может быть искренне сбит с толку, если в действительности никакой враждебной реакции не следует.

Например, женщина, чей идеализированный образ содержал желание быть такой же доброй, как священник из романа Виктора Гюго «Отверженные», чрезвычайно удивлялась, когда обнаруживала, что всякий раз, когда она становилась настойчивой или даже гневной, ее любили больше, чем когда она играла роль святой.

Как можно догадаться из анализа идеализированного образа этой женщины, доминирующим влечением пациентки было подчинение. Вырастая из потребности быть близкой к другим, оно значительно усиливалось ее ожиданием враждебной реакции. Возросшая подчиненность фактически является одним из главных следствий этой формы экстернализации и иллюстрирует, каким образом невротические влечения связаны порочным кругом, непрерывно усиливая друг друга. Компульсивная подчиненность увеличивается, потому что идеализированный образ пациентки, содержащий элементы святости, побуждает ее ко все большему отчуждению от самой себя. По этой причине возникающие враждебные импульсы пробуждают ярость пациентки против самой себя, а экстернализация этой ярости, ведущая к возрастающему страху перед другими, в свою очередь, усиливает подчиненность.

Третий способ экстернализации состоит в сосредоточении на телесных нарушениях. Когда ярость против себя не осознается, то она порождает явные сильные болезненные телесные недомогания — расстройства желудочно-кишечного тракта, головные боли, утомляемость и т. д. Проливает свет на все эти факты наблюдение, что симптомы исчезают со скоростью света, когда ярость по отношению к самому себе осознается. Можно сомневаться, называть ли эти телесные проявления экстернализацией или считать их обычными физиологическими следствиями вытесненной ярости.

Но едва ли возможно отделить эти проявления от реакции пациентов на них. Как правило, они более чем пылко приписывают свои психические проблемы своему телесному недомоганию, а последнее, в свою очередь, некоторой внешней причине. Нет ни одного телесного недомогания, в обосновании которого они не были бы заинтересованы; то, что они страдают от расстройства желудка, вызвано плохой диетой; их утомляемость обусловлена сверхурочной работой; их ревматизм вызван сырым воздухом и т. д.

То же самое, чего невротик достигает посредством экстернализации своей ярости, можно сказать и о презрении невротика к самому себе. Одно дополнительное соображение тем не менее следует упомянуть. Решимость, с которой пациенты идут на все, нельзя понять полностью, если не осознавать реальную опасность, связанную с этими саморазрушительными импульсами. Женщина, о которой говорилось в первом примере, всего лишь одно мгновение испытывала желание разорвать себя на части, тогда как психотики могут пытаться реализовать это желание на самом деле, и даже искалечить себя24.

Возможно, что самоубийств было бы больше, если бы не было экстернализации. Понятно, почему Фрейд, будучи уверен в существовании саморазрушительных импульсов, должен был постулировать существование инстинкта саморазрушения (инстинкта смерти), хотя этим понятием он преградил себе путь к подлинному пониманию природы неврозов и тем самым к их эффективной терапии.

Интенсивность чувства внутреннего принуждения зависит от степени, с которой невротик подчиняется властному контролю идеализированного образа. Невозможно переоценить это давление. Оно гораздо хуже любого внешнего принуждения, потому что последнее предполагает, что внутренняя свобода остается. Пациенты большей частью не осознают этого чувства, но его силу можно оценить по испытываемому ими облегчению, когда они избавляются от него и приобретают некоторую меру внутренней свободы. Внутреннее принуждение может быть экстернализировано, с одной стороны, через оказание давления на других. Такое давление может привести к такому же внешнему эффекту, как и при страстном желании невротика доминировать. Но хотя оба аттитюда могут присутствовать одновременно, они отличаются тем, что принуждение, которое репрезентирует экстернализацию внутреннего давления, не является в своей основе требованием личного повиновения.

Оно сводится главным образом к перенесению на других тех стандартов, которые раздражают самого невротика, — и с таким же пренебрежением к их счастью. Пуританская психология является хорошо известной иллюстрацией этого процесса.

В равной мере важной является экстернализация такого внутреннего принуждения в форме сверхчувствительности к какому-либо внешнему событию, которое хотя бы отдаленно предвещает лишение свободы. Как знает каждый наблюдательный человек, такая сверхчувствительность достаточно распространена. Она не порождается одним лишь принуждением самого себя. Обычно имеется некоторый элемент понимания влечения других к личной власти и возмущение этим обстоятельством.

У обособленных невротиков мы наблюдали в основном компульсивное настаивание на независимости, которое необходимо делает их чувствительными к любому внешнему давлению. Экстернализация некоторого бессознательного принуждения, наложенного самим невротиком, представляет более скрытый и чаще пренебрегаемый в процессе анализа источник. Это особенно печально, поскольку он часто образует влиятельное подводное течение в отношениях между пациентом и аналитиком.

Пациент, вероятно, продолжает оспаривать каждое предположение аналитика даже после того, как еще более очевидные источники его чувствительности в указанном смысле были проанализированы. Ожесточенная битва, развернувшаяся по этому поводу, тем более серьезна, что аналитик на самом деле стремится изменить своего пациента. Его честное признание, что он желает только помочь пациенту, приносит мало пользы. Не мог ли он, пациент, поддаться некоторому неумышленному влиянию? Дело состоит в том, что поскольку невротик не знает, кем он в «действительности» является, он никак не может быть избирательным в отношении того, что он принимает или отвергает. И никакое старание со стороны аналитика удержаться от выражения какого-либо лично обоснованного мнения не имеет никакого значения. И поскольку невротик также не знает, что он находится в затруднительном положении из-за внутреннего принуждения, ограничившего его поведение определенным паттерном, то он может только неразборчиво протестовать против каждого намерения изменить себя.

Нет необходимости говорить, что эта пустая борьба встречается не только в процессе анализа, но в большей или меньшей степени происходит при установлении любого такого отношения. Однако только анализ этого внутреннего процесса способен выявить его причину.

Запутывает проблему также то обстоятельство, что чем больше невротик стремится подчинить себя настоятельным требованиям своего идеализированного образа, тем больше он будет экстернализировать свою подчиненность. Он будет страстно желать соответствовать тому, что аналитик — или кто-нибудь еще в такой же функции — ожидает от него или тому, как полагает сам невротик, они ожидают от него. Он может показаться легко поддающимся, даже легковерным, но в то же самое время он будет накапливать чувство обиды против такого «принуждения». Результатом всего этого может стать то, что невротик будет видеть в каждом человеке диктатора и будет испытывать чувство обиды против всех.

Чего же тогда достигает невротик посредством экстернализации своего внутреннего принуждения? Поскольку он верит, что это принуждение приходит извне, он может восстать против него, хотя бы только мысленно. Подобным образом можно избежать и внешнего ограничения; можно сохранить иллюзию свободы. Но более важным для невротика является вышеуказанный фактор: признание внутреннего принуждения означало бы для него признание, что он не соответствует своему идеализированному образу со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Является интересным вопрос, выражается ли также и если да, в какой степени, напряжение такого внутреннего принуждения в телесных симптомах. Мое личное мнение сводится к тому, что это напряжение представляет усиливающий фактор при астме, высоком кровяном давлении, запоре, но мой опыт в этом отношении ограничен.

Нам остается обсудить экстернализацию различных характерных особенностей невротика, которые отличаются от тех, из которых складывается его идеализированный образ.

В целом экстернализация совершается с помощью простой проекции, т. е. посредством переживания этих особенностей в других людях или переноса на них своей ответственности. Эти два процесса не обязательно соответствуют друг другу. В следующих примерах мы, возможно, повторим кое-что из того, что уже было сказано нами в этой связи другими и что уже известно многим. Но эти иллюстрации помогут нам достигнуть более глубокого понимания значения проекции.

Пациент-алкоголик А жаловался на нечуткость своей супруги. Насколько я могла судить, обвинение не было оправданным, во всяком случае совсем не в той степени, которую имел в виду А. Он сам страдал от конфликта, вполне очевидного для внешнего наблюдателя, будучи уступчивым, добродушным и великодушным, с одной стороны, и властным, требовательным и высокомерным — с другой. Здесь наблюдалась явная проекция агрессивных влечений. Но что делало проекцию необходимой?

В идеализированном образе пациента агрессивные наклонности были естественным ингредиентом сильной личности. Наиболее выдающейся особенностью характера А была доброта — не было ни одного со времен св. Франциска такого же доброго малого, как А, и не было такого идеального друга. Была ли в этом случае проекция подливкой для идеализированного образа А? Несомненно! Но она также позволяла ему сохранять свои агрессивные влечения неосознанными и, таким образом, предотвращала его столкновение со своими собственными конфликтами. Пациент не мог избавиться от своих агрессивных влечений, потому что они имели компульсивный характер. Точно так же А не мог избавиться от своего идеализированного образа, т. к. последний был для него тем, с чем он ощущал неразрывную связь.

Проекция представляла некоторый выход из возникшей дилеммы. Она представляла бессознательную двойственность: позволяла ему отстаивать все свои самонадеянные требования и в то же самое время быть идеальным другом.

Этот пациент также подозревал свою жену в неверности. Для этого подозрения не было никаких оснований — она была привязана к нему в значительной степени как мать. Проблема состояла в том, что он посвятил себя малозначительным делам, которые держал в секрете. Здесь можно было бы подумать об ответном страхе, вырастающем из его оценки возможной реакции других в соответствии со своими взглядами. Конечно, также присутствовала потребность оправдать самого себя.

Предположение о возможной проекции гомосексуальных наклонностей не помогло прояснить эту ситуацию. Ключ к разгадке лежал в его необычном отношении к собственной неверности. Его поступки подобного рода не забывались им, но ретроспективно никак не отмечались. Они не составляли часть его реального опыта. Предполагаемая неверность жены, наоборот, представляла в его памяти чрезвычайно яркое воспоминание.

Следовательно, здесь имела место экстернализация эпизодов его собственной неверности. Ее функция та же самая, что и в предыдущем примере: она позволяла пациенту отстаивать идеализированный.образ и поступать так, как ему хотелось.

Политика власти, проводимая политическими и профессиональными группами, может служить другим примером. Часто подобное маневрирование оправдывается как осознанное стремление ослабить противника и укрепить собственную позицию. Но оно может также порождаться бессознательной дилеммой, аналогичной той, которая рассматривалась выше. В таком случае оно обычно бессознательно удовлетворяет двум требованиям: с одной стороны, разрешает любую интригу и манипуляцию, соответствующую предпринятой атаке, без нанесения какого-либо пятна на идеализированный образ, с другой — представляет великолепный способ излить гнев и презрение к самому себе на другого человека — или, что еще лучше, на того, кому желательно нанести удар в первую очередь.

Я сделаю заключение, указав общий способ, с помощью которого ответственность может быть перенесена на других без приписывания им своих трудностей. Многие пациенты, как только начинают отдавать отчет о своих проблемах, немедленно впадают в детство и используют в своих объяснениях детские впечатления. Они утверждают, что чувствительны к принуждению, потому что у них была властная мать. Их легко унизить, потому что в детстве они подвергались унижениям; они мстительны из-за нанесенных им в детстве обид; они одиноки, потому что никто не понимал их, когда они были молодыми; они сексуально закрепощены из-за своего пуританского воспитания и т. д.

Здесь я имею в виду не беседы, в которых как аналитик, так и пациент самым серьезным образом стараются понять значение ранних впечатлений, а сверхстрастное желание невротика использовать детство в своих интересах, которое ведет лишь к бесконечным повторениям и сопровождается столь же сильным отсутствием интереса к исследованию сил, управляющих пациентом в настоящее время.

Поскольку существование этого аттитюда поддержано усиленным подчеркиванием Фрейдом роли генезиса, позвольте внимательно исследовать, в какой мере он соответствует истине, а в какой нет.

Верно, что невротическое развитие пациента начинается в детстве и что все данные, которые он может сообщить, уместны для понимания конкретного вида невроза. Также верно, что невротик не может нести ответственность за свой невроз. Воздействие обстоятельств было таким, что он не смог способствовать своему развитию так, как ему хотелось. По причинам, которые будут обсуждаться вскоре, аналитик должен представлять эту сторону дела особенно ясно.

Ошибка кроется в утверждении об отсутствии интереса пациента ко всем силам, которые возникли в нем в период его детства. Эти силы тем не менее действуют в нем и в настоящее время и лежат в основе его нынешних трудностей. Наблюдение в детстве окружающего его лицемерия сыграло, возможно, какую-то роль в превращении невротика, скажем, в циника. Но если он связывает свой цинизм только со своими ранними переживаниями, он игнорирует свою действующую в данный момент потребность быть циником — потребность, которая вырастает из его раскола между дивергентными идеалами и, таким образом, вынуждает его игнорировать любые ценности при попытке разрешить данный конфликт.

Кроме того, он стремится признавать ответственность, которую не способен взять на себя, и игнорирует ответственность, которую он обязан взять на себя.

Он продолжает ссылаться на ранние переживания, чтобы убедить себя, что он действительно не может помочь себе исправить недостатки и одновременно чувствует, что должен выйти невредимым из трудностей, возникших в детстве, — наподобие белой лилии, всплывающей незапятнанной посреди грязного болота.

С этой целью его идеализированный образ частично подвергается обвинению, поскольку он не позволяет невротику принять себя с недостатками или конфликтами прошлого или настоящего. Более важно то, что его постоянные ссылки на детство представляют разновидность увертки его «Я», которая позволяет ему поддерживать иллюзию страстного желания самоанализа. Из-за экстернализации сил, которые действуют в нем, он не осознает их; и он не может мыслить себя активным орудием своей собственной жизни. Перестав быть своим собственным двигателем, он представляет себя в качестве шара, который, будучи брошенным однажды вниз, должен продолжать катиться сам, или наподобие морской свинки, с раз и навсегда определенными рефлексами.

Одностороннее подчеркивание пациентом своего детства является настолько определенным выражением экстернализации его влечения, что всякий раз, когда я сталкиваюсь с этим аттитюдом, я ожидаю обнаружить невротика, который в значительной степени отчужден от самого себя, и процесс отчуждения все еще продолжается. И я еще ни разу не ошиблась в этом предположении.

Тенденция к экстернализации проявляется также и в снах. Если аналитик появляется в снах пациента в виде тюремщика, если муж захлопывает двери, через которые во сне должна пройти жена, если происходят несчастные случаи или какие-то препятствия мешают достигнуть очень важного пункта назначения — все эти сны представляют попытку отрицания внутреннего конфликта и приписывания его некоторому внешнему фактору.

Пациент с общей тенденцией к экстернализации привносит свои специфические трудности в процесс анализа.

Он приходит на сеанс анализа так, как он обычно посещает зубного врача, предполагая, что аналитик сделает работу, которая в действительности его вовсе не касается.

Он интересуется неврозом своей жены, друга, брата, но не своим собственным. Он рассуждает о трудных обстоятельствах своей жизни и сопротивляется исследованию своей ответственности в их возникновении. Если бы его жена не была такой нервной или его работа не выводила из себя, он был бы почти счастлив. В течение значительного периода времени он не имеет никакого представления о тех эмоциональных силах, которые, возможно, действовали в нем; он боится привидений, ночных воров, гроз, мстительных личностей вокруг себя, политической ситуации, но никогда не боится себя. В лучшем случае он интересуется своими проблемами из-за того интеллектуального или художественного удовольствия, которое они могут ему доставить, но пока он, так сказать, не существует как психически полноценная личность, он не может проявить свою проницательность в решении своих жизненных проблем и поэтому вопреки большому знанию о самом себе может измениться лишь незначительно.

Таким образом, экстернализация представляет активный процесс самоисключения. Причина, по которой это вообще возможно, заключается в отчуждении от своего «Я», что так или иначе присуще любому невротическому процессу. Если «Я» исключено, то вполне естественно, что внутренние конфликты также должны быть исключены из сферы сознания.

Однако, превращая невротика в личность, которая упрекает, боится и враждебно настроена по отношению к другим гораздо сильнее, чем по отношению к самой себе, экстернализация тем самым замещает внутренние конфликты внешними. Более конкретно можно сказать, что она в значительной степени усугубляет тот конфликт, который с самого начала приводил в действие невротический процесс, — конфликт между личным и внешним миром.

Глава 8. Дополнительные способы достижения искусственной гармонии

Общеизвестно, что первая ложь обычно ведет ко второй, вторая требует для своей поддержки третьей и т. д., пока лжец окончательно не запутывается. Нечто похожее обязательно происходит в жизни члена аналитической группы тогда, когда отсутствует решимость добраться до сути проблемы. Латание дыр может принести некоторую пользу, но оно порождает новые проблемы, которые, свою очередь, требуют новых решений.

Подобное происходит с попытками невротика решить свой базисный конфликт; здесь, как и в других случаях, реальная помощь может состоять лишь в радикальном изменении условий, породивших исходную трудность. Вместо этого невротик нагромождает одно псевдорешение на другое и при этом не может остановить этот пагубный процесс. Он может попытаться, как мы видели, сделать одну сторону конфликта доминирующей.

Однако, как и прежде, он остается расколотым на части. Он может прибегнуть к радикальной мере — полностью отделить себя от других; и хотя конфликт перестает оказывать свое разрушительное воздействие, жизнь невротика в целом лишается твердой основы. Он создает идеализированное «Я», в котором выглядит победителем и целостной личностью, и одновременно порождает новый раскол личности. Он пытается устранить возникшую проблему, исключив свое внутреннее «Я» с поля битвы, но попадает в еще более затруднительное положение.

Такое нестабильное равновесие требует от невротика новых мер по его поддержке. С этой целью он обращается к любому из тех бессознательных приемов, которые условно можно назвать как «зона слепоты», «фрагментаризация», «рационализация», «избыточный самоконтроль», «ригидная справедливость», «уклончивость» и «цинизм». Мы не будем обсуждать эти приемы как таковые — это было бы слишком сложной задачей, — а только покажем, как они используются в качестве попыток решения конфликтов.

Расхождение между реальным поведением невротика и его идеализированным «Я» может быть настолько явным, что вызывает удивление, что же мешает ему самому увидеть это. Будучи неспособным увидеть подобное расхождение, невротик не может осознать совершенно явное противоречие, лежащее в его основе. Эта «зона слепоты», возникающая при рассмотрении самых очевидных противоречий, была тем первым обстоятельством, которое привлекло мое внимание к существованию и важности описанных мною конфликтов.

Например, пациент, который обладал всеми характерными чертами подчиненного типа и мыслил себя подобным Христу, сказал мне как-то случайно, что на служебных заседаниях он часто расстреливает одного коллегу за другим легким щелчком большого пальца. Вполне возможно, что деструктивное влечение, породившее эти метафорические убийства, было в то время бессознательным; но проблема здесь состоит в том, что эта стрельба, которую он шутливо называл «игрой», нисколько не подрывала созданный им идеализированный образ самого себя.

Другой пациент, ученый, который верил, что он серьезно предан своей работе, и считал себя новатором в своей области, руководствовался при выборе тематики, подлежащей публикации, сугубо корыстными мотивами — представлять только те статьи, которые, по его предположению, могли принести ему наибольшее признание. С его стороны не было сделано ни одной попытки замаскироваться — то же самое блаженное неведение относительно действующего противоречия. Аналогично мужчина, который, согласно своему идеализированному образу, был сама доброта и честность, не осознавал никакого противоречия, когда брал деньги у одной девушки, чтобы потратить их на другую.

Очевидно, что в каждом из этих случаев функция слепоты состояла в том, чтобы не допустить осознания базисных конфликтов. То, что удивляет, так это степень, которой эта слепота проявилась, тем более что оба пациента были не только умны, но и были знакомы с психологией.

Сказать, что все мы стремимся повернуться спиной к тому, что не желаем видеть, без сомнения представляет недостаточное объяснение. Нам следует также добавить, что степень, с которой мы вычеркиваем из нашего сознания вещи, зависит от того, насколько мы заинтересованы в этом. В общем случае такая слепота демонстрирует, насколько велика наша неприязнь к осознанию конфликтов. Действительная проблема заключается здесь в том, как мы можем ухитряться не обращать внимания на противоречия, столь же явные, как и те, на которые мы только что ссылались. Дело в том, что существуют некие условия, при которых только и возможна «зона слепоты». Одно из них — чрезмерная скованность наших эмоциональных переживаний.

Другое, указанное еще Стрекером25, называется фрагментаризацией — жизнью, разделенной на не связанные друг с другом секции. Стрекер, который приводит также примеры зон слепоты, говорит о логически непроницаемых секциях и изоляции. Имеется секция для друзей и секция для врагов, секция для членов семьи и секция для посторонних, секция для служебной и секция для личной жизни, секция для тех, кто занимает с невротиком равное социальное положение, и секция для занимающих более низкое положение. Поэтому то, что происходит в одной секции, не кажется невротику противоречащим тому, что происходит в другой. Невротик может жить такой жизнью только тогда, когда из-за своих конфликтов он потерял смысл своего единства.

Разделение на секции представляет, таким образом, в такой же степени результат разделения личности невротика под воздействием своих конфликтов, как и защиту против их признания. Этот процесс похож на описанный выше при анализе одной из разновидностей идеализированного образа: противоречия остаются, а конфликты таинственно исчезают.

Трудно сказать, ответствен ли этот тип идеализированного образа за разделение на секции или что-нибудь подобное. Тем не менее кажется более вероятным, что фрагментаризация представляет более фундаментальный процесс и что именно она объясняет разновидность созданного невротиком идеализированного образа.

Чтобы оценить этот феномен, необходимо принять во внимание культурные факторы. Человек в такой степени стал простым винтиком сложной социальной системы, что отчуждение от своего «Я» стало почти всеобщим, а человеческие ценности девальвировались. В результате бесчисленных хорошо известных противоречий нашей цивилизации развилось общее онемение морального восприятия.

Моральные требования считаются настолько необязательными, что никто не удивляется, когда видит, например, что какой-либо человек в один день — набожный христианин или преданный отец, а на следующий — гангстер26. Вокруг нас очень немного искренних и цельных личностей, составляющих контраст нашей разбросанности.

В аналитической практике отказ Фрейда от моральных ценностей — следствие его взгляда на психологию как на естественную науку — способствовал превращению аналитика в такой же мере в слепого, каким является пациент в отношении своих противоречий. Аналитик полагает «ненаучным» иметь свои собственные моральные ценности или проявлять интерес к моральным ценностям пациента. Фактически же во многих теоретических формулировках принятие противоречий не ограничено одной лишь моральной областью.

Рационализацию можно определить как самообман посредством рассуждения. Распространенный взгляд, что рационализация используется в основном для самооправдания или для согласования мотивов и действий принятой системой взглядов, верен лишь до некоторой степени; если с ним согласиться полностью, то следовало бы, что все люди, принадлежащие одной и той цивилизации, рационализируют, одним и тем же способом, тогда как на самом деле существует большой разброс индивидуальных различий как в отношении того, что рационализируется, так и в используемых методах. То, что именно так и должно быть, кажется естественным, если мы посмотрим на рационализацию как на один из способов поддержки невротических попыток создать искусственную гармонию личности. Как этот процесс действует, можно видеть в каждой доске защитных лесов, возведенных вокруг базисного конфликта. Господствующий аттитюд усиливается соответствующим рассуждением, и факторы, которые могли бы сделать конфликт видимым, минимизируются или реконструируются таким образом, чтобы стать совместимыми с этим аттитюдом.

Каким именно образом это рассуждение, используемое в целях самообмана, рационализирует личность, становится ясным при противопоставлении подчиненного и агрессивного типов невротика.

Первый из них приписывает желание быть полезным воем своим позитивным чувствам, даже если обладает сильной склонностью к доминированию; и если эта склонность слишком выделяется, то он рационализирует ее под заботливость. Второй тип, когда оказывает помощь, твердо отрицает любое проявление симпатии и обосновывает свое действие исключительно принципом целесообразности.

Идеализированный образ для своей поддержки всегда требует значительной доли рационализации: должно быть доказано, что никаких расхождений между реальным «Я» и идеализированным образом не существует. При экстернализации идеализированный образ используется для доказательства релевантности внешних обстоятельств или для демонстрации, что черты характера, не принимаемые самим невротиком, представляют только «естественную» реакцию на поведение других.

Тенденция к избыточному самоконтролю может быть настолько сильной, что я одно время причисляла ее к исходным невротическим влечениям27. Ее функция состоит в том, чтобы выполнять роль плотины от переполняющих невротика противоречащих друг другу эмоций. Хотя в самом начале невроза избыточный самоконтроль часто проявляется в виде сознательного волевого акта, со временем он становится более или менее автоматическим.

Невротики, осуществляющие подобный контроль, не позволяют себе увлечься под воздействием энтузиазма, или сексуального возбуждения, или жалости к самому себе, или ярости. В процессе анализа они испытывают величайшие трудности при свободном ассоциировании; они не допускают принятия алкоголя для поднятия настроения и нередко предпочитают терпеть боль, а не подвергаться анестезии. Короче, они стремятся ограничить всякую спонтанность.

Эта черта характера наиболее сильно развита у тех невротиков, чьи конфликты проявляются достаточно свободно; у тех, кто не сделал ни одного из тех шагов, которые обычно помогают потопить конфликты; у кого ни одно из конфликтующих множеств аттитюдов не получило явного доминирования, так же как и у тех, у кого обособление не получило достаточного развития, чтобы прекратить действие конфликтов.

Такие личности представляют нечто единое просто благодаря своему идеализированному образу; и очевидно, что его объединяющей силы недостаточно без дополнительных попыток достигнуть внутреннего единства. Идеализированный образ особенно неадекватен, когда он складывается из противоречащих друг другу элементов. В этом случае проявление силы воли, осознанное или бессознательное, необходимо, чтобы удержать контроль над конфликтующими импульсами.

Поскольку самыми разрушительными импульсами являются вызванные яростью импульсы насилия — самая значительная часть энергии расходуется на контроль над яростью. Тем самым создается порочный круг; ярость, подавленная с помощью рассуждения, достигает взрывной силы, которая, в свою очередь, требует от невротика еще большего самоконтроля для подавления данного влечения.

Если избыточный контроль привлекает внимание пациента, то он будет стремиться защитить его указанием на благо и необходимость самоконтроля для любого цивилизованного индивида. То, что невротик упускает, так это компульсивную природу своего контроля. Он не может удержаться от него, даже если приложит самые серьезные усилия, и, будет охвачен паникой, если по какой-либо причине контроль перестанет действовать.

Такая паника может проявиться в виде страха перед безумием, что ясно указывает на то, что функция контроля заключается в том, чтобы отражать опасность расщепления личности невротика на части.

Ригидная справедливость обладает двойной функцией — подавляет внутренние сомнения и исключает влияния извне. Сомнение и нерешительность являются постоянными сопутствующими обстоятельствами неразрешенных конфликтов и могут достигнуть силы, достаточно могущественной, чтобы парализовать любое действие. В таком состоянии естественно, что невротик восприимчив к любому внешнему влиянию. Когда мы обладаем подлинными убеждениями, нас нелегко переубедить; но если всю нашу жизнь мы стоим на перекрестке, не способные принять решение, идти ли в этом направлении или в том, то внешнее воздействие легко может стать определяющим фактором, хотя бы временно. К тому же нерешительность относится не только к возможному образу действий, но также включает сомнения относительно самого себя, своих прав, своих ценностей.

Все эти неопределенности уменьшают нашу способность быть активным субъектом своей жизни. Тем не менее очевидно, что они не в равной мере нетерпимы для всех нас. Чем больше невротик смотрит на жизнь как на безжалостную битву, тем больше он будет считать сомнение опасной слабостью. Чем более он изолирован и склонен к независимости, тем сильнее восприимчивость невротика к внешнему влиянию будет становиться источником его раздражения. Все мои наблюдения убеждают меня, что соединение доминирующих агрессивных влечений и обособления является самой плодотворной почвой для развития ригидной справедливости; и чем более агрессивен невротик, тем более воинственной является его справедливость. Ригидная справедливость представляет попытку невротика решить свои конфликты сразу и окончательно посредством произвольного и догматического заявления, что он абсолютно прав.

В системе, управляемой разумом, эмоции рассматриваются как внутренние предатели и должны жестко контролироваться. Мир может быть достигнут, но это мир могилы. Как и следовало ожидать, такие личности испытывают отвращение к процедуре анализа, потому что он угрожает привести в беспорядок налаженную систему.

Почти полярной по отношению к ригидной справедливости, но не менее эффективной защитой от признания конфликтов является уклончивость. Пациенты, склонные к этому виду защиты, часто похожи на тех персонажей волшебных сказок, которые, будучи преследуемыми, превращаются в рыбу; не чувствуя себя безопасными в этом обличье, превращаются в оленя; если охотник догоняет их, они улетают, превратившись в птицу. Вы никогда не сможете связать их никаким обещанием; они отрицают все, что сказали, или уверяют вас, что имели в виду совсем другое. Они обладают сбивающей с толку способностью запутывать тему суждения. Часто они не в состоянии предоставить конкретный отчет о каком-либо происшествии; если они попытаются это сделать, слушатель в конце рассказа так и остается в неведении, что же именно произошло.