Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Сердце у мальчика заколотилось. Отступать было поздно, но он мог прижаться к вербе и головорезы прошли бы, не заметив его. Но за спиной у Грицка было село, малые дети, их родители, Грицко не предаст их, он и вообще не знает, что такое измена, как не знал когда-то этого слова Ричард-Львиное сердце. Пусть бандеровские пули изрешетят его, но первый выстрел даст он, и этот выстрел подымет на ноги все село.

Он недолго целился — на это не оставалось времени. Спокой­но нажал спуск, и выстрел громом прокатился по холмам. Передний бандит взмахнул руками и упал навзничь. Другие залегли, но, пока они открыли огонь, Грицко успел уже занять выгодную позицию за желобком с замерзшей водой.

В затворе его винтовки было четыре патрона. Их следовало беречь. Это были последние капли воды во фляжке путника, очутившегося посреди африканской пустыни.

Пули бандеровцев злобно постукивали о корни вербы. Когда один из бандитов попробовал подняться, Гриц выстрелил вторич­но и — промахнулся. Выстрелил еще — с тем же результатом. Где-то слева откликнулся автомат, и после этого сразу наступила тишина.

Гриц не спускал глаз с бандитов. Они, оставив тело убитого, медленно отползали.

Грицко осторожно встал и, спрятавшись за вербу, бросил взгляд на овраг. Цепь бандитов быстро продвигалась вперед, до села им оставалось не более трехсот метров.

Дорога была каждая секунда. Низко пригнувшись, Грицко побежал вверх. Он во что бы то ни стало должен опередить бандитов!

«Неужто в селе не обратили внимания на перестрелку?» —- подумал он в отчаянии. Прицелился снова и выстрелил. Словно издеваясь над ним, бандиты не отвечали. По обе стороны тракта цепь вдруг разорвалась, и человек двадцать бандеровцев скрылись в придорожных кюветах. Они пройдут еще двести метров и молниеносным броском захватят мост. Что дальше будет, Гриц не хотел и думать. Картина пылающей школы и висящего под балконом учителя так и маячила у него перед глазами.

Мальчик чуть не заплакал от гнева и обиды. Бандиты под­ходили уже к реке. Месяц, выглянув из-за тучи, осветил их правый фланг на противоположном холме: там бандеровцы при­близились к первым хатам, почти на расстояние револьверного выстрела.                                                               

Грицко знал, чем это пахнет.

Ровно через минуту они скроются в садах, а еще через минуту вспыхнут первые овины и сквозь стрельбу послышатся крики истязаемых людей.

Он в ярости стукнул винтовкой оземь. Оставалось только одно — кричать. Грицко поднял уже ладони ко рту, когда над хатами взвилась ракета, а следом за нею весь край села за­искрился и огласился залпами винтовок и клекотом автоматных очередей. Пулемет откликнулся, когда бандеровцы вылезли из кюветов и устремились к мосту. Их скосило первой же очередью.

Грицко был на седьмом небе. Рискуя угодить под огонь своих, он стремглав несся с холма. Через минуту «ястребок» был уже в кювете. Перед ним лежал мертвый бандит с зажатым в руке пистолетом.

Этого только и надо было Грицку: примостившись за кустом шиповника, он посылал короткие прощальные очереди вслед удирающим бандитам. А потом вместе со всем почти селом под­нялся в атаку. Ветер стеснял его дыхание и глушил радостный возглас — возглас бессмертного Уленшпигеля: «Ура! Победа за гезами!..»

1945

МИССИС МАККАРДИ ТЕРЯЕТ ВЕРУ

Миссис Маккарди была необыкновенно вежлива.

—    Вы спешите в Дахау? Можете ехать со мной.

Знакомство наше началось за четверть часа перед тем, и

фразы, которыми мы обменялись в бюро «лагеря прессы», носили чисто деловой характер: я искал оказии, чтобы добраться до Мюнхена.

—    Очень благодарен вам за помощь.

Во время оживленного разговора мы коснулись темы недав­но законченной войны.

—    Мы верили в эту войну: скептицизм — не американская черта характера. А сегодня... сегодня я боюсь, что из этой кро­вавой купели мы вышли грязнее, чем были когда-либо прежде.

Я не совсем понимаю мою соседку.

—     Боюсь, что мы с вами говорим на разных языках, миссис. Если бы не отвага солдат Сталинграда,— кто знает, не везла ли бы сегодня «Куин Мери» в какой-нибудь из европейских портов очередной груз уже американского топлива для крематориев Дахау и Освенцима. Нет, миссис Маккарди, ваш сын погиб не напрасно.

—    Спасибо! — бросила она сухо.

Мы долго молчали, не отрывая глаз от дали, откуда надви­гались на нас грозные лесистые холмы, которые затем, при­близившись, расступались и таяли, как вчерашний сон. Наконец мое любопытство пересилило.

—    Я осмелюсь напомнить, миссис, что вы не поставили то­чек над и. Может быть, вы имели в виду Индонезию?

—    Ох, сэр! Не напоминайте мне в такое чудесное утро о наших английских родичах. Узнав, что о них так много гово­рят, они еще чего доброго лопнут от спеси. Другое дело, что это, вероятно, был бы наилучший выход из создавшегося положения.

—    Это голос шотландской крови?

—     Нет — американской. Шотландская фамилия досталась мне от мужа... Вы, кажется, могли уже не раз наблюдать взаимо­отношения между нашими джи-ай и томми[7].

—    Да, это взаимная «блестящая изоляция».

—    Я назвала бы это иначе, но пусть будет по-вашему. К вашему сведению, меня тревожит не английская политика. От британского аристократического вола наивно было бы требовать чего-нибудь большего, чем кусок тухлого мяса.

—    В большинстве случаев эту политику трудно отличить от американской, не так ли?

—     Вы угадали. Больше всего раздражает, нет, бесит меня, когда я слышу или читаю эти нестихающие комплименты наших нынешних светил над могилой президента, поклявшегося избавить человечество от войны, нищеты и страха. Это уже нечто худшее, чем лицемерие, это цинизм.

Возмущение миссис Маккарди содержало все элементы иск­ренности: ее голос сливался теперь с гневным рокотом мотора, преодолевавшего подъем.

Немного погодя она добавила:

—    Печальнее всего то, что народы не видят трагизма ситуа­ции или не хотят его видеть.

—    Народы здесь ни при чем, миссис.

Миссис Маккарди иронически оттопырила губку.

—     Если смотреть с высоты ваших принципов, быть может, это и так. Но позвольте мне иметь собственное (надобыло слышать это «собственное») мнение; мнение, рожденное в конце концов юнрровским опытом.

Разговор становился интересным. Я счел необходимым по­спешить собеседнице на помощь.

—     Надеюсь, вы согласитесь со мной, что этот юнрровский опыт дорого обходится народам, и боюсь, обойдется еще до­роже...

—     Несомненно. Есть святыни, которыми нельзя торговать безнаказанно.

—    Таким способом можно утратить не только моральный кредит...

Она покосилась на меня:

—    Можно утратить, говорите? Он уже утрачен. Особенно после скандала в Дахау.

—    В Дахау? За Дахау отвечают сегодня нюрнбергские обви­няемые.

—    А впоследствии мы все ответим перед судом истории.

—    Вы, очевидно, имеете в виду Мюнхен и его результаты?

—     Нет, сэр. Я говорю теперь о Дахау и обо всем, что про­изошло там после ликвидации лагеря. Не удивляюсь, что вы успели уже забыть об этом. А я не забыла и не забуду, что американские солдаты нарушили священное право убежища. Надо было видеть, как эти люди плакали и рвали на себе волосы, когда их передавали вашим властям!

Я не верил своим ушам.

—    Миссис Маккарди! Вы проливаете слезы над...

—    О, еще бы, над коллаборационистами, предателями, или как вы их там называете. Однако для меня, американки, они прежде всего люди, страдающие люди. К тому же не забудьте, сэр, что война ведь уже кончилась.

Логика моей собеседницы была достойна ее этических прин­ципов.

—    Вы ошибаетесь, миссис. Еще не кончилась, ни в коем слу­чае не кончилась война против уцелевших камелотов[8] достаточно известного вам Адольфа Гитлера и против...

—     ...идиотов, вы хотели сказать? Спасибо.

—    Не за что. С идиотами было бы не так уж трудно справить­ся. Хуже, когда этих камелотов протежируют няньки вроде вас, миссис.

—    Ваша склонность к эпитетам, сэр...

—    Менее, наверняка менее опасна, чем ваша забота о по­следышах нацистского дьявола. Впрочем, могу вас успокоить: американцы выдали всего несколько десятков предателей и то лишь потому, что те в прошлом стреляли по вашим джи-ай. Основная же масса, несколько сот тысяч этих негодяев, все еще пребывает под вашей любвеобильной опекой.

—    У вас, должно быть, нетерпимость в крови, если вас не волнует даже судьба несчастных детей.

Я не успел ответить. Внезапно заскрежетали тормоза, и мис­сис Маккарди остановила машину перед двумя молодыми джентльменами в американской форме (без знаков различия) и с красно-белыми ленточками на груди. Оба джентльмена по­казывали пальцами на небо.

—    Садитесь,— сказала с материнской улыбкой миссис Маккарди.

—    Данке шейн! — ответили джентльмены с чистым галицийским акцентом и сели в машину.

Меня удивило, откуда они взялись в этой безлюдной мест­ности.

—    Вы где живете? — спросил я.

Украинская речь не произвела на джентльменов никакого впечатления. Один из них, шатен, с широким шрамом на щеке, ле­ниво ткнул пальцем в сторону леса. И в самом деле, в перелеске можно было разглядеть трехэтажный дом казарменного типа, весь увитый, точно плющом, гирляндами полуголых загорелых тел. Эта картина заметно смутила мою спутницу, и ведомая ее рукою машина чуть не врезалась в ограду из колючей проволоки.

—     Если не ошибаюсь, миссис Маккарди, это ваши воспи­танники...

На лице ее проступило нечто подобное румянцу.

—    Вы не ошибаетесь.

—    Не считаете ли вы, что безделье не самый лучший способ воспитания?

—    Этот вопрос я прошу вас задать кому-нибудь другому.

—     Кому?

—     Ну хотя бы даже командованию третьей армии ЮНРРА, которое, к сожалению, заботится лишь о телесных потребно­стях перемещенных лиц.

Должно быть, миссис Маккарди чувствовала себя неловко.

—    Не надоела вам такая жизнь? — спросил я у наших пас­сажиров.

—    Какая именно? — переспросил полный брюнет мелодич­ным львовским говорком.

—     Безделье.

—    Нет.

—     И так до самой смерти?

—    Мы еще не собираемся умирать.

—    О нас думают американцы,— прибавил шатен.

—     И что же они придумали?

—     Говорят, что нас еще подкормят немножко, а потом по­едем в их армию, в Японию или еще куда-то. Обещают нам аме­риканское подданство после трех лет службы.

Я лояльно переводил миссис Маккарди все, что говорили «перемещенные» джентльмены.

—     Вы поляки?

—     Нет,— ответили дуэтом пассажиры,— мы украинцы. Поляков уже взяли в охранную роту. Там они охраняют амери­канское имущество.

Справа от дороги тянулось огромное поле, ощетинившееся сот­нями, тысячами пушечных стволов. У входа стоял сторож этого монументального склада в американской каске с польским орлом.

—    Сервус, Ясь! — крикнул ему брюнет и, обращаясь ко мне, сказал: — Это из «бригады Святого Креста» НСЗ[9]. Как пришли год назад из Польши целым подразделением, так и служат под­разделением.

—    Холерические парни,— уточнил информацию шатен.— Поссорятся за картами и сразу — в ножи.

—    А вы?

—    Мы на деньги редко играем. ЮНРРА мало платит.

—    А можно ли узнать, почему у вас на лацканах ленточки польских цветов?

—    Нам сказали, что так лучше — большевики не будут иметь на нас прав.

—     Кто же мог вам так сказать?

Миссис Маккарди торопливо прервала нашу беседу:

—     Боюсь, сэр, что вы злоупотребляете болтливостью про­стодушных ребят. Неужели вы не хотите понять, что интеллек­туальный уровень этих парней ни в какой степени не соответ­ствует вашим, мягко говоря, чрезмерным требованиям? Я уже не говорю о том, что ваш способ задавать вопросы напоминает следствие. Неужели вы даже здесь, где господствует американ­ское право, не можете простить этим симпатичным парням, что они по-своему понимают и любят свободу? Разве вы...

—    Ви шпет ист ден?[10] — прервал поток ее красноречия брюнет.

Миссис Маккардиоторвала левуюрукуотруля, и на солнце блеснуло золото ее часов.

—    Двадцать пять десятого,— ответила миссис с материнской улыбкой.