Борьба у престола

За эти девятнадцать лет худенькая, стройная герцогиня, с нежным, смуглым, слегка рябоватым лицом, с великолепными черными глазами, обратилась в толстеющую, небрежную к своему внешнему виду, неряшливо одетую, грузную женщину. Смуглое, такое нежное лицо утратило румянец молодости, огрубело, потемнело. Заметнее стали рябины. Даже глаза, великолепные черные глаза смотрели хмуро, недоверчиво и старили герцогиню…

Она овладела собой, улыбнулась, лицо порозовело. Она сразу похорошела и помолодела. Ласковой улыбкой подозвала к себе Бйрона и Левенвольде.

– Милые друзья, – начала она низким, густым голосом, – благодарю вас. Радостная весть делается вдвое радостнее, когда ее передает друг. Вечная память нашему племяннику, – продолжала она, перекрестившись. – Неисповедимы судьбы Господа. Расскажите же все подробности, какие вам известны.

Густав вынул письмо Рейнгольда.

– Вот, ваше величество, подробное изложение событий. – Он подал Анне письмо.

– Левенвольде, – произнесла взволнованно Анна, прочитав письмо. – Я не забуду этого дня или, вернее, – с улыбкой поправилась она, – этой ночи на двадцать пятое января, – с ударением, медленно добавила она, словно стараясь навсегда запечатлеть в своей памяти эту знаменательную для нее дату. Она протянула руку Густаву. Преклонив колено, он почтительно поцеловал руку новой всероссийской императрице.

– Передайте, Левенвольде, графу Рейнгольду, – продолжала она, – что я не забуду его… Вы, – обратилась она к Бирону, – и Густав всегда будете моими лучшими, ближайшими друзьями. Мы победим наших врагов. Мы победим их, – с уверенностью повторила она. – А теперь протяните друг другу руки в знак дружбы и верности мне.

Бирон и Левенвольде искренно, от чистого сердца, обнялись.

– Ты мой гость сегодня, – сказал Эрнст, – идем.

– Эрнст, вы еще останетесь, – прервала его императрица, – а письмо оставьте мне, – обратилась она к Густаву. – Мы его еще прочтем.

Густав с благоговением поцеловал милостиво протянутую ему руку и с глубоким поклоном, пятясь к двери, вышел.

Анна снова внимательно и долго перечитывала письмо. В тревожном ожидании, волнуемый разнородными чувствами, стоял Бирон. Уверенность Анны в победе над врагами, победе, еще ясно не представляемой ею, мало успокаивала его. Больше всего страшило его посольство во главе с Василием Лукичом. Какие меры примет это посольство, чтобы осуществить свои планы? Что они сделают с ним? А они могут сделать все, что хотят… Ссылка, заключение в тюрьме… Почем знать!

Под влиянием этих мыслей его неподвижное лицо потемнело. Он уже забыл о надеждах, родившихся в нем при мысли о маленьком Карлуше. Разве он сам не отрекся бы от сына, жены, любовницы, если бы ему предстоял выбор между ними и властью над великой империей! Анна подняла на него темные глаза.

– Эрнст, – тихо сказала она. – Бог не оставит меня. Жди и надейся. Да, – продолжала она, – что бы ни случилось, они не лишат меня радостей моей жизни. Рейнгольд прав: не Долгорукие и Голицыны избрали меня, а народ… Дай время… Теперь терпи… Но, Эрнст, – со страстным порывом добавила она, – ты не оставишь меня… А я! Могу ли я оставить Карлушу, этого златокудрого ангела!.. Нет, нет!.. Никогда!

Бирон припал к ее ногам.

– Императрица всероссийская! Императрица всероссийская, – тихо произнесла Анна, словно упиваясь самыми звуками величавого титула. – Разве это звук пустой? Разве на этой высоте может кто распоряжаться, кроме меня! Они затеяли страшную игру, и клянусь Богом – горе им! Глас народа, глас Божий, призвал меня на престол отца моего и дяди, и нет судьи воли моей надо мной, кроме единого Бога.

Взволнованная Анна встала и быстрыми твердыми шагами начала ходить по зале.

– Я покорюсь пока, – говорила она, гневно сдвигая черные брови, – я покорюсь… А там… Успокойся же, Эрнст, жди…

– О, ваше величество, – прошептал Эрнст, – вся жизнь моя вам!..

– Я знаю твою преданность мне, – произнесла Анна. – Верь, что никто не заменит мне тебя.

Она подошла к Бирону, все еще стоявшему на коленях на бархатной подушке у кресла, с которого она встала, и положила ему на голову руку. Он жадно схватил эту руку и прижался к ней горячими, сухими губами. Анна низко склонилась к нему.

Мутный рассвет глядел в незавешенные окна, и бледнели желтые огни восковых свечей.

Несмотря на всю таинственность переговоров, при дворе уже встревожились. Немногочисленные фрейлины герцогини Курляндской с жадным любопытством слушали рассказы своих горничных о позднем посещении Левенвольде.

Горничные узнали об этом от знакомых стражников и конюхов, а маленький паж Ариальд, дальний родственник Бенигны, жены Бирона, любимец всего маленького герцогского двора, ухитрился даже кое‑что подслушать. Любимый шут герцогини, горбатый и злой карлик, прозванный Авессаломом за свои длинные и густые волосы, тоже ухитрился подслушать разговор новой императрицы с Бироном и Левенвольде. Дело кончилось тем, что к концу этой тревожной ночи весь двор уже знал о необычайной перемене в судьбе герцогини.

XVI

Все близкие к Анне люди, не зная подробностей ее избрания, переполнились радостных надежд. Молодые фрейлины мечтали о веселой и богатой жизни в Москве и Петербурге и о блестящих партиях с русскими аристократами. Камер – юнкеры мечтали о карьере, смотритель дворца – о новом доходном месте, конюхи – о роскошных конюшнях на сотни лошадей и связанных с этим доходах. Только ближайший человек к герцогине, кому уже кланялись с подобострастием, чуть ли не с благоговением, один был не радостен, а мрачен и задумчив. Дальнейшая судьба его была закрыта зловещими тучами. Он один не мечтал, не радовался, а, полный тревог и опасений, с тоской ждал, чем кончится день?

Он ненадолго вернулся домой, чтобы передать Бенигне, с которой был очень дружен, все события этой ночи. И вскоре вернулся во дворец, где Анна уже переоделась в парадное платье и с нетерпением ждала дальнейших событий.

Вся прислуга, весь двор были уже на ногах в шесть часов утра. Фрейлины герцогини с нетерпением ждали, что их позовут к туалету, но Анна не звала никого. Она совершила свой туалет при помощи только одной своей старой горничной, поверенной всех ее тайн, ее ровесницы, служившей у нее со дня ее свадьбы с покойным герцогом, дочери смотрителя Летнего дворца при Петре I, Анфисы Кругляковой. Это была некрасивая, угрюмая на вид старая дева, беззаветно преданная своей госпоже. Даже сам Бирон относился к ней с симпатией за ее преданность и верность. Одна из немногих, Анфиса была посвящена в тайну рождения Карлуши.

С фамильярностью, свойственной старым слугам, наперсникам господ, она, причесывая Анну, говорила своим угрюмым голосом:

– Ну вот, ты теперь императрица, ваше величество. Слава те, Господи, вернемся на родину из бусурманской страны. А то слова живого не слышишь…

– Да откуда ты знаешь, что я императрица? – с улыбкой спросила Анна. – Я никому еще ничего не говорила, да и сама не знаю, так ли это?

– Э, матушка, – возразила Анфиса, – шила в мешке не утаишь. Конюшенные мальчики и то знают.

– Экие болтуны! – с улыбкой заметила Анна. – Так ты рада?

– Матушка, матушка, – взволнованно заговорила Анфиса, и на ее глазах показались слезы. – Да как же не радоваться, красавица ты моя! Все видела, все двадцать лет не отходила!.. Всего натерпелись мы!.. Ох, злы люди!..

Анна нахмурила брови. Слова Анфисы пробудили в ее душе много горьких воспоминаний.

– А теперь – ваше величество, – восторженно продолжала Анфиса, – подумать только!.. Да ведь ты, матушка, станешь как вечной памяти сам Петр Алексеевич! Ишь, подумать‑то жутко… Кто ж супротив тебя… Казни, милуй!

– Казни, милуй! – с горькой улыбкой тихо повторила Анна, вспоминая условия, на которых она была избрана.

– А то как же, – продолжала разгорячившаяся Анфиса. – Ты, ваше величество, по крови царица, народом избранная, Богом данная…

И умиленная Анфиса, опустившись на колени, горячо поцеловала бессильно опущенные руки императрицы.

И эти слова, и этот порыв искренней преданности словно влили новые силы в душу Анны.

– Избранная народом, данная Богом, – медленно и отчетливо произнесла она, вставая. – Будь по – твоему, Анфиса, ты это верно сказала, мы еще попируем с тобой в Москве!

И уверенная и счастливая, с горящими глазами и покрасневшим лицом, она прошла в столовую. Бирон, придя, словно не узнал ее, так было оживленно, так помолодело ее апатичное лицо, так сверкали ее темные глаза и гордо сидела на ее черных пышных волосах герцогская корона Кетлеров.

С непривычной робостью Бирон поцеловал ее руку и не решался сесть, хотя они были наедине.

– Садись же, Эрнст, – ласково сказала Анна. – Разве я изменилась?

– Да, ваше величество, положение изменилось, – глухо ответил Бирон. – Из герцогиня без герцогства вы стали повелительницей величайшей в мире державы. Бедный курляндский дворянин, бесконечно преданный вам, мог быть при дворе курляндской герцогини, но ему может не найтись места при дворе императрицы всероссийской.

– Эрнст, Эрнст, как мало ты знаешь меня, – ласково и с упреком сказала Анна. – Я говорю тебе: подожди…

Бирон прильнул к ее руке. Маленький паж Ариальд вбежал в комнату.

– Гонец из Москвы, ваше императорское величество! – громко и весело крикнул он, подбежав к Анне и опустившись на одно колено.

– За императорское величество я выдеру тебя за уши, – сказала герцогиня. – Не ты ли дал мне императорскую корону?

Ариальд лукаво глядел на императрицу.

– Вам дал ее российский народ, ваше величество, – ответил он.

– Опять, – сказала Анна. – Ну, поди узнай, кто он?

Ариальд вскочил и бросился вон; через минуту он вернулся и доложил:

– Лейб – гвардии капитан Сумароков, камер – юнкер его светлости герцога Голштинского.

– А, – произнесла Анна. – Зови же его сюда.

Ариальд выбежал.

– Камер – юнкер герцога Голштинского – ненадежный посол, – сказала Анна.

Бирон кивнул головой.

– По завещанию Екатерины Первой, – ответил он, – сын герцога Голштинского Карла и дочери Петра, Анны Петровны, принц Карл – Ульрих является ближайшим наследником престола.

– Да, – задумчиво проговорила Анна. – Этот Карл – Ульрих, сын Анны Петровны, l'enfant de Kiel[10], ближе по крови Петру, но за мною право первородства, я дочь старшего царя. Екатерина не имела права распоряжаться престолом.

– Но дело кончено, – ответил Бирон. – Вы избраны, и вы императрица всероссийская.

– Да, – гордо ответила Анна. – Вопрос решен – и я императрица всероссийская.

Дверь широко распахнулась, и маленький Ариальд громко крикнул:

– Гонец из Москвы!

На пороге появился Сумароков. Лицо его было бледно и измучено, но имело гордое, счастливое выражение. Он низко поклонился и молча остановился у порога.

– Вы, кажется, лейб – гвардии капитан Сумароков, камер – юнкер герцога Голштинского? – спросила Анна, окидывая его с ног до головы внимательным, несколько недоверчивым взглядом.

– И адъютант графа Павла Ивановича Ягужинского, ваше императорское величество, – отчетливо проговорил Сумароков, прямо глядя в лицо герцогини.

Легкая улыбка скользнула по губам Анны. Сумароков побледнел еще больше. Вся уверенность его пропала. Его слова, этот новый титул не произвели того впечатления, на которое он рассчитывал. «Меня опередили. Она все уже знает, – мгновенно промелькнуло в его голове. – Но кто же?»

– Как вы назвали меня? – послышался голос Анны.

Бирон неподвижно стоял за креслом императрицы, с некоторым злорадством глядя на смущенного русского офицера. Он не скрывал своего удовольствия, что не русский первый привез Анне великую весть.

– С девятнадцатого сего января вы императрица всероссийская. Вот детальное оповещение вашего величества от графа Павла Ивановича.

Сумароков вынул из‑за обшлага мундира толстый конверт с письмом Ягужинского. Анна взглянула на Бирона. Он быстро подошел к Сумарокову и взял из его рук письмо.

– Павел Иванович, – с улыбкой произнесла Анна. – Я помню его, когда он ездил в Варшаву, дабы помешать избранию в герцоги Курляндские Морица Саксонского.

При этом имени Анна тихо вздохнула. Ее сердце не совсем забыло этого беспутного, отчаянного и очаровательного Морица, идола модных красавиц Парижа, Дрездена и Вены, этого авантюриста и героя, дравшегося с одинаковым успехом под знаменами Мальборо и принца Евгения и со шведами, и с испанцами, и с турками; он стал бы ее мужем, если бы не честолюбивые планы Меншикова, добившегося для себя короны Курляндии. – Да, – продолжала Анна. – Я не забыла его. Он относился к нам всегда с должной аттенцией. То, что вы передали нам, капитан, – закончила она, – привело нас в такое смятение, что нам надлежит все обсудить наедине. Ежели надо будет, мы позовем вас.

Анна милостиво кивнула головой. И это было все! Это награда за опасности пути, бессонные ночи, за игру головой!

Сумароков молча поклонился.

– Мы вас не забудем, капитан, – услышал он голос императрицы.

Он поклонился еще раз и, озлобленный, чувствуя себя униженным, не зная, куда направиться, вышел из комнаты. Куда, в самом деле, идти? Депутаты Верховного совета могут приехать с часу на час. Он погиб, если они увидят его здесь. Он смутно чувствовал, что новая императрица лукавит, что она явно не хочет принять его под свое покровительство, тоже, может быть, боясь верховников. Сумарокова могло спасти теперь только бегство, но он боялся бежать, так как не передал еще императрице на словах то, что приказал Ягужинский, и притом разве императрица не сказала, что, может, позовет его?

Он остановился в зале в раздумье. В это время к нему подошел Ариальд.

– Господин камер – юнкер заблудился в нашем дворце, – шутливо сказал он по – немецки и сейчас же добавил: – А скажите, господин камер – юнкер, во сколько раз дворец русских императоров больше нашего?

Несмотря на свою озабоченность, Сумароков улыбнулся.

– Я полагаю, во столько же раз, во сколько Москва больше Митавы, – ответил он на том же языке, которым, как камер – юнкер герцога Голштинского, владел в совершенстве. – И во сколько раз императрица всероссийская могущественнее герцогини Курляндской.

– О – о, – произнес Ариальд, – атомного! Неожиданная мысль явилась у Сумарокова.

– Послушай, малютка, – сказал он, – не передашь ли ты господину Бирону записку?

– Отчего же? Охотно, – отозвался Ариальд.

– Да, но где же я напишу? – спросил Сумароков.

– Пожалуйте сюда, к обер – писцу, – и мальчик указал ему на большую дверь.

По полутемному коридору Ариальд провел Сумарокова в небольшую, скромно обставленную комнату. На большом столе лежали расходные книги, счета, серые листы бумаги. За столом сидел маленький, худенький старичок с бритым пергаментным лицом, в очках на длинном носу. При виде вошедших он поспешил встать.

– Герр Шрейбер, – обратился к нему Ариальд. – Господину камер – юнкеру надо написать несколько слов.

– О, сейчас, сейчас, – засуетился старик.

Он торопливо подал Сумарокову стул, подвинул бумагу, чернила и гусиное перо. Сумароков написал по – немецки:

«Высокородный господин, имею от графа Ягужинского словесные препоручения ее величеству. Опасаюсь приезда князя Долгорукого. Что должен я делать? Ехать или ждать и где? Жду всемилостивейших повелений».

– Вот это передай господину Бирону, – сказал он, передавая Ариальду записку, – а я подожду здесь.

Ариальд кивнул головой и исчез в коридоре. Сумароков встал и с беспокойством заходил по комнате. Маленький старичок тихо подсел к столу и вновь углубился в свои занятия.

Было тихо. «Какая чудесная перемена судьбы, – думал Сумароков. – Герцогиня вчера – сегодня императрица». Он невольно вспомнил вопрос Ариальда, залы московских дворцов, роскошные празднества Петра II, брильянты, золото… Чувство горечи наполнило его душу. «И вот, – думал он, – за то, что я, рискуя головой, привез ей весть о том, что все это принадлежит ей, за то, что предупредил о кознях врагов, – за все это брошен ею, и в смертельной тревоге жду министров, и никто не защитит меня от их гнева и мести…»

Тревога росла с каждой минутой.

Наконец Ариальд вернулся и передал ответ Бирона. Бирон просил Сумарокова подождать в указанном месте, куда его проводит Ариальд. Сумароков немного успокоился. Значит, он не совсем брошен.

Ариальд, очевидно, уяснил себе положение. Он понял, что всем здесь грозит опасность от каких‑то министров, членов какого‑то совета, которых ждут сюда. Что боится Бирон, боится Сумароков, боится Густав Левенвольде, сейчас скрывающийся в квартире Бирона, тревожится новая императрица. Смутно думал он, что если императрица дорожит Бироном и отчасти Густавом, то вовсе не дорожит этим русским офицером и что наибольшей опасности подвергается именно этот красивый и ласковый офицер. И, почуяв в себе рыцарскую кровь славного рода Тротта, мальчик решил всеми силами помогать этому гонцу; находившемуся, по его мнению, в опасном положении.

– Я готов, – сказал Сумароков.

– Тогда следуйте за мною, господин камер – юнкер, – отозвался Ариальд.